Рывок 2

- Ээй! Тебя что, заморозили там что ли?! – пищал чей-то голосок из пустоты, - Ты помнишь, что у тебя завтра экзамен? И ещё ты обещала помочь мне купить овощи. Давай-ка, открывай!
Концента резко хлопнула ладонями возле щеки, потом не спеша приоткрыла сведённые кисти. Зловредное насекомое лежало кверху лапками и явно было обезврежено.
- Ну что, полетели смотреть твои винтовые облачные скопления? – спросила она Авенсаля, который парил несколькими метрами выше.
- Погнали! – весело откликнулся её собеседник и они взмыли над грудами беспорядочно разбросанных облачных масс.
Пока они летели, Лантеска поинтересовалась:
- Когда ты говорил о девельталях, о том, как в них можно попасть, ты имел ввиду, что каждое гоа способно на это?
- Это зависит от уровня развития и восприимчивости гоа.
- Девельтали существуют только в связи с существованием гоа?
- Ну, всего я не знаю, чтоб обрисовать тебе тотальную картину мира, но полагаю, что это зависит от зрелости девельталя.
- Как это: от зрелости?
- Представь, что мир – это живой организм. У него есть органы, без которых он бы не смог существовать, другие же части этого организма менее важны, но тоже чему-то служат, правда, отдельные клеточные ассоциации могут быть для него убийственны. Клетки в составе органов находятся в постоянном обновлении, которое некоторыми воспринимается, как течение времени.
- Но при чём тут девельтали?
- Ха! Мы всё ещё далеки от взаимопонимания.
- Ну, объясни же так, чтоб я поняла.
- Девельтали – это условные, облегчённые для человеческого восприятия, варианты интерфейса мира, того самого организма.
- Ну вот теперь я запуталась окончательно!
- Тогда, может, ты поймёшь всё сама… - таинственно провозгласил Авенсаль и взмыл ввысь со скоростью, соперничающей с движением ветра.
Они летели над облачной страной, с её причудливыми, словно призрачными очертаниями. Облака образовывали различные фигуры, в которых живое воображение могло увидеть всё, что угодно. Облачные животные, цветы и деревья мерно покачивались в такт ветру со всех сторон и создавали ощущение мифологического театра. Мир этот был так живописен, что у Лантески захватывало дух и она испытывала ощущение робкого восхищения при воспоминании, что создатель этого великолепия летит где-то рядом с ней в облачной дымке. «Мир воздушных форм» - так окрестила она открывающийся ей трёхмерный пейзаж. Несмотря на то, что так и не смогла уловить суть рассуждений Авенсаля, Лантеска испытывала настоящую, неудержимую радость от каждого мгновения пребывания в облачном девельтале. Она не раздумывала над тем, что сказал Авенсаль – она пребывала в созерцательном келемаро, которое ещё называют медитацией.
- Бушас тушас! – крикнул её спутник и они начали спускаться по облачной винтовой лестнице, охватывающей огромную сферу.

- Где я? – спросила себя Наели. То есть какая ещё Наели! Нелли Колобкова – вот как её здесь звали. Всё. Она поняла, где оказалась. Привычная комната, тусклый серенький свет сквозь заляпанное окно, кровать, где лежит её тело. Мама, громко взывающая к ней из-за запертой двери, ведущей в коридор.
- Слышишь меня?! Хватить там дрыхнуть! Немедленно открывай! Нужно дела делать.
- О нет, - подумала Нелли, - Зачем я проснулась? Надо было заткнуть уши подушкой и спать, спать… И снова путешествовать с этим удивительным Сиреневоглазым.
Вслух же она пробормотала:
- Да-да, уже открываю, – и, зевая, стала подниматься.

Экзамен был на редкость нудным, затянутым и, в сущности, никчёмным, по глубокому убеждению конценты. Она давно написала билет и теперь загорала под галогеновыми лампами многоярусной аудитории, ожидая, когда же её вызовут отвечать. Временами она было шёпотом заговаривала с подругой, сидевшей на один ряд ниже, но та всё еще не могла справиться со своим заданием и лишь отмахивалась, говоря: «потом, потом…».
А Наели смотрела на потолок и он становился под её взглядом всё более разреженным, текучим, облачным. Ей не терпелось поговорить хоть с кем-то о своём недавнем путешествии, порассуждать о свойствах реальности, о субъективности восприятия и ещё о многих вещах, знание о которых всколыхнулось в ней недавно. Но вокруг, по её ощущению, не было никого, кто мог бы ответить на её вопросы и даже просто понять, о чём идёт речь. «Интересно, много ли ещё людей вокруг меня, в этом городе, которые чувствуют себя здесь такими же одинокими, как я?» - спрашивала она себя и с любопытством оглядывала аудиторию. «Наверное, они стараются выглядеть обычными, но втайне радуются любым неординарным проявлениям, выпадающим на их жизнь». «Как забавно я думаю! Проявления – «выпадают», словно дождь и орошают своими потоками Жизнь. Без них она суха и скучна. Но что это за Проявления такие, точнее Проявления чего?»
Наели смотрела на сосредоточенно пишущих студентов вокруг, на похожего на хищную птицу преподавателя в очках, глядящего исподлобья на ёрзающих неудачников, списывающих из-под парты. Внезапно Наели поняла, что окружающая реальность больше не вызывает у неё отвращения или скуки. Эти сюжетные миниатюры, если внимательно к ним присмотреться, были интересней всякого театра, потому что роли распределялись не режиссёром-постановщиком, а самой жизнью. От этого игра только выигрывала – сама у себя. Как славно было наблюдать за развитием нелинейной партии между преподом и его учениками! При этом у каждого были свои цели: у препода – выявить нарушителей, не спугнув их; у студентов – написать билет, использовав все доступные средства и не вызвав подозрений. Наели же стремилась воспринять все микросоставляющие этого сюжета как можно полнее, с пониманием психологии каждого участника действа.
А действо развивалось стремительными темпами. Препод вдруг встал из-за стола и направился вдоль рядов, вверх по амфитеатру аудитории. Наели попыталась угадать, что он сделает в следующий момент. Для этого надо было стать его глазами, почувствовать его мысли и сиюминутные настроения. Профессор встал возле одного из рядов и принялся наблюдать за работой студента, сидевшего с краю. Но Наели-то знала, что краем глаза он смотрит на середину соседнего нижнего ряда, и именно там сконцентрировано его внимание. Сама концента сидела на один ряд выше того, где стоял препод, и, следовательно, смотрела в на ситуацию с выгодной позиции. А вот у шпаргальщиков, к которым приглядывался профессор, шансов заметить его интерес было маловато: они сидели к нему спиной и старались не делать лишних движений головой и туловищем, чтобы не привлекать ненужного внимания. Наели стало жалко бедолаг, которые через несколько минут, в течение которых профессор окончательно выявит нарушителей, скорее всего получат «неуд» по этому скучному предмету и будут выдворены с экзамена. Хотя этому преподу группа Наели сдавала экзамен впервые, все были наслышаны о его беспринципной жесткости в обращении с нерадивыми студентами. Ходили слухи, что замеченный им шпаргальщик, получив «неуд», не имел ни малейшего шанса на пересдачу у этого профессора. Наели ощущала, как потрескивает атмосфера экзаменационного пространства, готовая вот-вот разорваться грозой.
В течение нескольких минут концента переводила взгляд с преподавателя на шпаргальщиков и обратно, пока ей не стало казаться, что она находится в сознании и той и другой стороны, и может не только наблюдать, но и регулировать отношения этих сторон. Не отпуская оба потока сознания, Наели сконцентрировала на них два разных желания – о проявлении доброты у профессора и об усилении умственной активности у студентов. Вначале она почувствовала некое сопротивление, некий моральный барьер, но под напором её желаний он вскоре был сломлен. Ещё через несколько минут лектор, словно внезапно что-то вспомнив, махнул рукой, торопливо сошёл вниз по ступеням амфитеатра и обернулся к аудитории. Он внимательно оглядел занятую молодёжь, как никогда широко улыбнулся и пошёл за свой стол. В то же время молодые люди, до этого то и дело косившиеся под парты и неутомимо подглядывавшие через плечо соседям, теперь были погруженны в свои работы, что-то черкали и торопливо излагали новые мысли, которые по праву могли назвать своими. Наели мысленно улыбнулась и перенеслась в точку времени, когда экзамен закончился и все студенты сдавали работы, хотя некоторые из них продолжали дописывать, несмотря на призывы лектора: «Всем сдать билеты и тем, кто ещё не ответил, ожидать вызова в коридоре». Концента заглянула в свою зачётку: там против графы с надписью сегодняшнего экзаменационного предмета, значилось «Отлично». «Отлично, ты свободна,» - сказала она себе и побежала прочь.

Лантеска бежала по облачным лугам наперегонки с туманными очертаниями серебристого коня. Его грива и хвост касались облачной поверхности и рассыпали вокруг себя тучи серебряных искр.
- Быстрее, Сабрис! Я хочу научится! Быстрее!
Конь бежал всё быстрее, но Лантеска не отставала. Её ноги слились с воздушными потоками и уже не хотели, не могли остановить своё движение. Облачный мир был устроен таким образом, что летать здесь было намного проще, чем ходить и тем более бегать. Но концента хотела быть полноценным жителем этого мира, эта часть реальности нравилась ей гораздо больше, нежели та, где проснулось к жизни её сознание.
Пробежав ещё немного, Сабрис вдруг остановился и встал на дыбы. На его пути, с обычной своей ироничной улыбочкой, возник Авенсаль. Руки скрещены на груди, полы одежды скрывают ступни.
- О! Прости, Сабрис, я, кажется перепутал ваши траектории.
С этими словами он молниеносно исчез и появился снова, но уже на пути Ластески. Она не смогла вовремя справиться с силой инерции и со всей силы налетела на Авенсаля. Тот даже не покачнулся, словно был каменным истуканом – он-то хорошо управлялся с законами мироздания.
Сиреневоглазый раскрыл объятия навстречу Наели, когда она ударилась о его грудь, это немного смягчило удар. Потом он посмотрел ей в глаза и прочитал там восторг и страх, на мгновение застывшие в капле смешанных чувств. Концента же увидела в лиловых глазах радостную нежность.