Последняя весна

ПОСЛЕДНЯЯ ВЕСНА
рассказ
1.
Леонид пересёк внутренний дворик, миновав целый ряд припаркованных кругом автомобилей, среди которых мирно соседствовали серый Lexus и Жигули седьмой модели, чуть замедлил шаг около служебного входа в какой-то театр, название которого никак не получалось вспомнить, преодолел первую из двух арок и, наконец, оказался около тёмного крыльца с едва различимыми контурами двери.
Он был на месте. Наручные часы, подаренные ему на недавно прошедший день рождения, показывали, что время уже перевалило за полночь. Вокруг было до того тихо, что казалось, будто весь мир сжался до размеров этого тёмного недружелюбного двора в центре города, где так плохо угадывались те привычные черты, которые обычно видишь с противоположной стороны, когда идёшь по оживлённой улице и разглядываешь величественные фасады окружающих строений. Здесь же, с обратной, изнаночной стороны, трудно было поверить, будто это и есть то самое здание сталинской эпохи, нависающее днём над головами прохожих, стремительно проносящихся мимо по своим делам. Молчаливые окна, выходящие на проходной двор, потемневшие от времени и наступившей ночи стены, мутные стёкла проёмов лестничных клеток – всё это создавало совершенно иную, доселе незнакомую и даже в какой-то мере жутковатую картину. Вполне возможно, окажись рядом какой-нибудь случайный путник, забредший в этот двор по ошибке, он, не оглядываясь, ринулся бы прочь, чтобы никогда больше сюда не прийти, а если и вернуться, то лишь в светлое время суток, ибо ни к чему всё это. И был бы прав. Впрочем, следует сказать, что его труды были бы вознаграждены, и совсем скоро он оказался бы с другой стороны дома, вследствие чего на душе у него сразу бы стало спокойнее. Здесь же, в этом длинном дворе, с арками и многочисленными, соединёнными между собой квадратами, не было видно никого, и лишь редкий свет из нескольких горевших окон напоминал о том, что жизнь в этом месте всё ещё теплится.
Действительно, было нечто ошеломляющее в этом контрасте, с которым могли уживаться два таких совершенно противоположных и удивительных в своей несовместимости мира. Впрочем, Леонид давно присмотрел это место и уже перестал удивляться. Среди всех подобных московских дворов в центре города этот был, пожалуй, единственным, который местные жители, потомки представителей советской номенклатуры или просто новые хозяева жизни, ещё не успели сделать недоступным для случайных прохожих. Леонид был как раз таким прохожим и не желал довольствоваться внешней стороной улиц, предпочитая им нечто иное, противоположное аляповатым фасадам с развешанными на них мемориальными досками. Здесь же, несмотря на то, что в двух местах имелись металлические ворота с кодовыми замками, а также шлагбаум с охранной будкой, всё было не так, как везде. Леонид ещё месяц тому назад к своему великому удовольствию обнаружил, что все три входа вполне доступны для стороннего человека, чего нельзя было сказать о соседнем доме, жители которого прочно отгородились от всего остального мира такими же металлическими воротами, но только с вполне исправными кодовыми замками. И хотя здесь тоже имелись такие же ворота, они были всегда открыты, а шлагбаум в арке, сразу под мемориальной доской какого-то советского писателя, фамилию которого Леонид тоже запамятовал, так же как и название театра, преграждал путь только автомобилям. Более того, всегда можно было сказать, что направляешься в расположенные здесь же, по периметру, туристическое агентство, фотостудию или, на худой конец, ремонт обуви. Однако, ночью все эти места, по логике вещей, должны были быть закрыты, и Леонид, решив не рисковать, сначала прошёл мимо арки для въезда автомобилей, а потом прошмыгнул в следующую открытую дверь в воротах, на которой уже давно висела наполовину стёршаяся надпись о том, что с нового года кодовые замки обязательно починят. Поначалу он боялся того, что на ночь все двери всё же закроют, и его ночная вылазка закончится ничем, однако все его опасения оказались напрасны, и вот теперь он стоял перед закрытым подъездом и мучительно думал о том, как же ему всё-таки попасть внутрь.
Тут следовало бы, однако, пояснить, иначе повествование могло бы показаться каким-то странным или несуразным. Леонид давно уже присматривался к подобным домам. В сущности, этот дом ничем особенно не выделялся на фоне других массивных зданий тяжёлой сталинской архитектуры. Но за последнее время Леонид всё больше и больше начинал ощущать какую-то странную связь с этим местом. Надо сказать, что особое отношение к сталинским домам у него существовало всегда, ещё с того момента, когда они всей семьёй жили в одной из московских высоток, на площади Восстания, ныне Кудринской. Правда, сам Леонид практически ничего уже и не помнил из той жизни, кроме, разве что, пугавшего его некогда вида из окна, на пятнадцатом этаже и постоянного воя каких-то зверей из близлежащего зоопарка. Возможно, именно поэтому столичные небоскрёбы волновали его теперь лишь в самую последнюю очередь, а если и возникал какой-то интерес, то лишь к двум из них – жилым домам, в одном из которых, как уже было сказано, он в своё время жил и ещё к одному, на Котельнической набережной. Квартира, кстати сказать, досталась его деду, архитектору и лауреату государственной премии. Потом дед умер, следом за ним умерла бабушка, и жизнь развела всех по своим углам, когда маленькому Лёне не исполнилось ещё и трёх лет. Квартиру разменяли на три однушки в спальном районе, и в результате всех этих перипетий Леонид оказался в панельно-блочном Новогиреево, в котором жил и по сей день, правда, уже отдельно от родителей. Но возможно, именно с той самой поры и пошла эта трещина, определившая его безудержный интерес практически к любому из сталинских домов, а также безумное желание снова поселиться в одном из них, чтобы никогда больше не вернуться в эти типовые и до несуразности пошлые в своём однообразии панельно-блочные строения. Что-то влекло его туда, где, как ему казалось, должны были сохраниться следы ушедшего времени. Какое-то странное тяготение к той самой эпохе, о которой столько всего говорилось, влекло его к этим домам, в их подъезды и по возможности в квартиры. Правда ни в одну из квартир он пока не попал, да и пройти в подъезды удавалось далеко не всегда – никаких знакомых, которые бы жили в подобных домах, у него не было, но Леонид не унывал. Сам он не раз пытался понять, что же так тянет его именно в эти места, тем более что он терпеть не мог эпоху 30-х годов. Правда, было это не от того, что он всей душой ненавидел советскую власть (её он практически не застал, поэтому относился к ней с невозмутимым равнодушием, как к музейному экспонату, который не рекомендуется трогать руками), а потому, что чуть было, не провалил в своё время выпускной экзамен по истории, которую он сдуру выбрал в качестве экзамена по выбору. Впрочем, многие отечественные фильмы, снятые в разгар перестройки и уже в начале 90-х годов рисовали далеко не самую радужную атмосферу тоталитарного государства, так что у Леонида не было никакого желания при помощи какой-нибудь ещё не изобретённой машины времени вернуться на несколько десятилетий назад и проверить всё на своей собственной шкуре.
Однако власть властью, но дома продолжали его притягивать. Леонид был просто убеждён, что в них сохранено нечто такое, чего нет в других, так называемых каменных мешках огромного города. Каждый раз, когда он оказывался рядом или даже внутри очередного выбранного им объекта, он всем телом начинал ощущать нечто такое, что трудно поддавалось рациональному объяснению. Один раз, когда Леонид всё-таки попал в один из подъездов – стояла июльская жара, и дверь была нараспашку, ему даже почудилось, будто бы на обратном пути ему навстречу поднялся какой-то человек, а в следующую секунду исчез, словно растворился в воздухе, хотя лестница просматривалась в обоих направлениях достаточно хорошо. Самое интересное, что ни звука шагов, ни шума закрывающейся двери квартиры, в которую этот человек мог бы войти, слышно не было.
В другой раз, прогуливаясь во дворе знаменитого Дома на Набережной, он увидел на одной из лестничных клеток какую-то женщину, которая при виде его опрометью бросилась вниз, словно пытаясь выбежать во двор и догнать позднего посетителя этого не самого хорошего с точки зрения окружающей энергетики места. Леонид некоторое время стоял и словно заворожённый наблюдал за тем, как женщина проносится с какой-то сумасшедшей скоростью через лестничные клетки, а потом, будто очнувшись, ринулся прочь. Больше к Дому на Набережной он не ходил.
 Словом, загадок в этих местах хватало сполна, и Лёня продолжал свои маршруты, отнюдь не всегда понятные для его друзей и знакомых, которые если и приезжали в центр, то лишь на работу в какой-нибудь офис или отдохнуть в одном из ночных клубов. Стоит ли говорить, что главными его врагами в скором времени стали консьержи и слишком активные жильцы, осуществлявшие в его отношении пресловутый фэйс контроль. А ведь были времена, когда на подъездах ещё не было никаких домофонов, и можно было попасть практически в любой из подъездов.
2.
Леонид подошёл вплотную к двери, ведущей в подъезд, и принялся ждать. За время своих московских прогулок он привык доверять своей интуиции. Какое-то чувство подсказывало ему, что именно сегодня у него получится попасть внутрь. Трудно сказать, почему он выбрал именно этот подъезд, однако попытать счастья Лёня решил именно здесь, вместо того, чтобы маячить по всему двору, вызывая нежелательные обращения охраны, сидевшей в будке неподалёку или особенно рьяных жильцов, контролирующих вверенное им пространство. Собственно говоря, именно по этой причине он и выбрал ночное время, так как вероятность нежелательных контактов резко снижалась. С другой стороны возможность оказаться внутри дома и посетить хотя бы один из его подъездов тоже была невелика. План Леонида был прост: дождаться, когда кто-нибудь из жильцов выйдет на улицу, после чего, изобразив из себя местного обывателя, который как раз в это время оказался у родной двери, пройти внутрь. Оставалось только найти того чудака, который в полночь решил бы покинуть своё тёплое жильё для того, чтобы оказаться на ночных, пускай и центральных, но всё же далеко не безопасных московских улицах. Правда, всегда существовала возможность того, что домой вернётся какой-нибудь припозднившийся жилец, например, бизнесмен или актёр, которые, как правило, предпочитают жить в центральной части города. Он бы и открыл эту пресловутую дверь с кодовым замком, и Леонид прошёл бы следом. Однако тут тоже существовали свои подводные камни. Так, например, было не ясно, захотел бы этот самый житель впустить странного ночного гостя, никогда им прежде не виденного. С другой стороны, разве запоминают теперь жители столичного мегаполиса всех своих соседей?
Как бы там ни было, Леонид твёрдо знал, что идти сюда нужно именно ночью. Ведь если ночью ему вдобавок ещё и повезёт, значит, всё сделано правильно, при поддержке каких-то иных сил, которые всегда обитают в достаточном количестве внутри и снаружи практически любого сталинского строения, да и вообще в каждом из домов в центре Москвы за исключением, конечно, безвкусных и пошлых новостроек.
Стоило ему об этом подумать, как по ту сторону двери, что отделяла его от заветной цели, раздались приглушённые шаги, потом тихонькое пиканье кодового замка, и в следующую секунду дверь распахнулась, и из неё вышел какой-то человек. Ещё не веря своему счастью, Леонид поспешно раскрыл висевшую на плече кожаную сумку и сделал вид, будто ищет в ней что-то. Этим чем-то по логике вещей должны были быть ключи, которых у Леонида, естественно, не было, да и быть не могло. Человек, между тем, бросил в его сторону быстрый взгляд и прошёл мимо. Всё это произошло так быстро, что Лёня едва успел подставить ногу, не дав двери снова закрыться, теперь уже на совершенно неопределённый срок. Через мгновение он был внутри.
Как только дверь за ним закрылась, он испытал одновременно чувство неимоверного облегчения и какой-то смутной, но вполне отчётливой тревоги. Постояв так с минуту, он двинулся вверх по лестнице. Внешне подъезд ничем не отличался от обычного, только на стенах не было привычных надписей, в лучшем случае славящих группу Depeche Mode, а в худшем представляющих собой призывы рождённых в бурные девяностые годы идиотов возродить великое советское государство и НКВД, а также просто беспорядочные нецензурные письмена. Впрочем, в недавно отстроенных домах в его родном районе на окраине города, где он снимал квартиру, тоже всё было вполне цивильно, с ковровыми дорожками, многочисленными цветами и всё теми же консьержами, не к месту будут помянуты. Впрочем, здесь не было даже и самой будки, в которой одному из них полагалось бы находиться, что было как нельзя кстати. Лифт в подъезде имелся, однако Леонид решил, что пойдёт пешком. Чёрт его знает, кто в своё время мог подниматься или спускаться по этой лестнице, а теперь вот он, Лёня Марычёв, идёт по тем же ступеням. От одной мысли об этом сердце его замирало, словно ощущая ту самую связь времён, за которой Леонид так долго и упорно охотился в последнее время.
Уже миновав площадку третьего этажа, он хотел, было, продолжить своё восхождение, как вдруг до него донёсся еле различимый звук, природу которого ему не сразу удалось разгадать. Это было похоже на тихое подвывание, однако не столько отчаянное, сколько насмешливое, хотя было совершенно неясно, как такое могло быть. На секунду Лёня остановился в нерешительности, обдумывая, идти ли ему дальше, или не рисковать – кто знает, какой контингент может обитать в этих домах, которые сам он давно уже считал для себя существами одушевлёнными. Однако минутная слабость была преодолена, в большей степени потому, что неизвестно было, когда в очередной раз ему представиться такой шанс попасть в этот самый подъезд. В конце концов, это мог быть кто-нибудь из местных жителей, которыми далеко не всегда оказывались люди, ассоциирующиеся у него с тем, кто именно должен обитать в подобных местах. Так, например, когда Леонид шлялся полночи во дворе упомянутого детища Иофана, ему на глаза несколько раз попались группы каких-то мужчин, явно потрёпанного вида, с бутылками и чем-то ещё, завёрнутым в газеты. Теперь даже в родном Новогиреево такие товарищи встречались куда как реже, чем несколько лет назад. Стоило ли удивляться, если бы и на этот раз ему попался бы некто в этом роде.
Он поднимался всё выше и выше, минуя третий и четвёртый этажи, и чем дальше он двигался, тем отчётливее и яснее делался давешний звук. Наконец, достигнув пятого этажа, Леонид остановился и удивлённо уставился на чётко вырисовывавшийся на фоне маленького дугообразного оконного проёма силуэт. Там явно кто-то был. Несмотря на то, что их разделяла ещё не преодолённая Леонидом череда ступеней, уже отсюда было ясно, что там, чуть выше, на лестничной клетке, между пятым и шестым этажами, находится женщина. Она стояла чуть боком к окну, на ней был тёмного цвета халат, на ногах – такого же цвета тапочки, а в руке дымилась тонкая и длинная сигарета. Давешний звук, минуту назад так озадачивший Леонида, исходил именно от неё. В следующую секунду женщина резко повернулась и в упор посмотрела на Леонида.
Он даже не успел толком разглядеть её лицо – заметил лишь небольшое родимое пятно на левой щеке. Но происходило странное. Дело было не в каком-то чуть насмешливом выражении её лица и не в том, что она продолжала хранить своё молчание, не выражая никаких эмоций. Лёня понял – дело было в её глазах. Они смотрели на него пристальным и внимательным взглядом, и было в них что-то такое, чего обычно не замечаешь в глазах своего визави. Создавалось впечатление, что эти глаза совершенно бездонны, и какая-та бездна угадывалась где-то там, по ту сторону направленного на него взгляда. В то же время Леонид не поручился бы за то, что взгляд был направлен непосредственно на него. Будто бы между ним и этой странной особой вырос кто-то невидимый, на кого и были направлены эти глаза.
Постояв так какое-то время и немного придя в себя, Леонид хотел уже пройти мимо, но тут же, явно против воли, громко сказал:
 - Здравствуйте!
Женщина уже прекратила издавать свои странные звуки, чем-то напоминавшие вой раненного волка, но продолжала хранить молчание, и Леонид, вконец успокоившись и решив, что перед ним какая-нибудь местная сумасшедшая или просто пьяная, собрался уже пройти мимо, как вдруг услышал тихий сиплый голос, назвавший его по имени. В первую секунду он решил, что ослышался, однако тут же стало ясно, что слух его по-прежнему ясен. Женщина, действительно, тихо и не громко называла его имя. Он застыл, как вкопанный.
- Здравствуй, Лёня, - произнесла она ещё раз, и Леонид явственно ощутил, как у него по спине прошёл холодный озноб.
Возможно, всё дело было в том, что он сам заранее настроил самого себя, ещё когда стоял около подъезда или даже шёл по людной даже в ночное время суток Тверской. Быть может, дело было в том, что на него так подействовал этот странный голос, подобно взгляду, явно принадлежащий не здешним местам. Но даже если бы Леониду и удалось свалить всё на упомянутые факторы, было совершенно не ясно, откуда эта странная обитательница дома узнала его имя. Леонид готов был поклясться, что никаких знакомых или дальних родственников у него здесь отродясь не было. Женщина же, как ни в чём не бывало, продолжала смотреть на него своим внимательным взглядом.
- Откуда Вы знаете, как меня зовут? – выдавил из себя Леонид, по возможности отстраняясь подальше.
- Знаю, Лёня, знаю, - улыбнулась его незваная собеседница. – Я за тобой давно наблюдаю, ещё с позапрошлого раза, когда ты здесь во дворе прогуливался. Всё гадала, зайдёшь – не зайдёшь. А уж когда ты в следующий раз пришёл, мне вообще до того любопытно стало, как всё это у тебя получится.
- С чего Вы решили, что я собирался заходить именно сюда? – Леонид почувствовал, как у него начинает сосать под ложечкой.
- А что, скажешь, нет? – засмеялась она.
Смех у неё выходил грубый и слегка приглушённый.
– Да ты не переживай, я тебе на будущее код скажу, чтоб не мучился. Будешь ко мне в гости ходить, без всякого Андрея Платоновича.
- Не знаю я никакого Андрея Платоновича, - нахмурился Леонид.
Происходящее начинало нравиться ему всё меньше.
- Да я и не говорю, что Ты его знаешь, - улыбнулась женщина. – Просто это он сейчас из подъезда выходил, и, сам того не ведая, пустил Тебя ко мне. Между прочим, мой бывший сосед.
- Он что же, Ваш знакомый, - Леонид наморщил лоб.
- Я же Тебе говорю, сосед, - в голосе женщины возникли нотки плохо скрываемого раздражения. – И вообще я тут всех знаю, по имени-отчеству, даже номера квартир, кто и где живёт. А вот меня не знает никто. Верней, не помнит.
Она захохотала, причём хохот у неё вышел ещё более глухим и хриплым, нежели обычный смех.
От нервного напряжения, первоначальный страх начинал сменяться каким-то лихим задором и даже нахальством, и Леонид, решив перехватить инициативу в свои руки, громко сказал:
- А Вы, собственно говоря, кто будете?
Его удивительная собеседница мгновенно перестала смеяться, вся как-то разом помрачнела, после чего приложила палец к губам.
- Не надо тут кричать, болван. Нарушение общественного порядка. Время-то уже за полночь. И вообще, по-моему, это я должна была бы тебя спросить, кем ты, собственно, будешь, Лёня. Шляешься тут по чужим подъездам, тревожишь покой мирных жителей. И не только их, - она подмигнула ему чуть прищуренным глазом. - Ладно, я не в обиде. Знаешь, вот сейчас стоишь ты передо мною, и я понимаю, что все последние годы ждала именно такого чудака, как ты.
- Простите, - осторожно начал Леонид, - но я Вас не понимаю.
- А чего тут понимать? – искренне удивилась женщина. – Впрочем, ладно. Если хочешь, зовут меня Еленой. Для Тебя - Елена Николаевна. Всё-таки я Тебя постарше буду. Когда-то я здесь жила с мужем, а теперь вот видишь, никак не могу угомониться.
Её голос постепенно становился всё более вкрадчивым.
 - Всё жду, жду, может, кто придёт. Скучно мне, Лёня. Держит меня здесь что-то, понимаешь. А ведь я уже двадцать пять лет, как умерла…
Это было уже слишком. Леонид почувствовал, что начинает терять связь с реальностью, и нужно срочно принимать какое-то решение. После недолгих раздумий он кинул на ту, кто называл себя Еленой Николаевной, быстрый взгляд, затем присвистнул, одновременно покрутив пальцем у лба и, повернувшись, бросился вниз по лестнице. Через мгновение он был уже на первом этаже, а в следующую секунду перебегал через давешний двор. Возможно, ему показалось, но на протяжении всего пути ему слышался тот же приглушённый вой, который привёл его на ту самую лестничную клетку, где он повстречал свою загадочную гостью. Хотя, строго говоря, гостем в этом случае, судя по всему, должен был быть как раз он сам и судя по всему, не таким уж незваным. А всё потому, что меньше нужно шляться по ночам, когда все нормальные люди спят, наевшись ужином.
3.
Весь следующий день Леонид пытался собраться с мыслями, чтобы обдумать всё произошедшее и дать этому рациональное объяснение. Никакого объяснения он, конечно, не нашёл, принял днём принял горячую ванну (это всегда помогало ему собраться с мыслями), а вечером снова отправился в центр. Уже через какие-то сорок пять минут он снова шагал по Тверской, направляясь к известному месту.
Там всё было по-прежнему. Как и давеча, Леонид без труда попал во двор, и пока ещё не слишком стемнело, успел выяснить название театра, которое вчера его память, забравшись в постель к кому-то другому, никак не желала сообщить. Впрочем, легче ему не стало, но совсем скоро обнаружилось, что его ждёт сюрприз. Дверь в подъезд, из которого он прошлой ночью задал стрекоча, была открыта, и кто-то даже подпёр её старым, обшарпанным кирпичом. В другой раз Леонид только порадовался бы своей удаче, но теперь всё было иначе. Знакомое сосание под ложечкой, сопровождаемоё бегающими по коже мурашками и передёргиванием плеч, остановило его перед дверным проёмом, приглашавшим войти внутрь. Подождав пока сердце хоть немного успокоится, Леонид взял себя в руки и в следующий миг вновь очутился в подъезде загадочного дома. Но, уже миновав первый этаж он услышал, как дверь первого этажа захлопнулась, словно кто-то убрал ещё какую-то пару минут назад виденную им опору. В общем и целом всё это напоминало классический фильм ужасов с захлопывающимися дверьми и потусторонними звуками. В голове у Леонида пронеслась отчаянная мысль, не вернуться ли, однако задетое самолюбие не позволило ему этого сделать. Хватит уже и того, что вчера он улепётывал так, словно за ним гнались разъярённые фанаты московского Спартака, а уж они, как известно, страшнее всех московских фантомов вместе взятых.
Как и в прошлый раз, он поднимался по лестнице, но никаких дополнительных звуков, кроме шума его собственных шагов, не было, и от этой тишины на душе у Леонида вскоре сделалось совсем скверно. Но когда он прошёл квартиры пятого этажа и хотел уже подниматься выше, он вдруг застыл как вкопанный. На той же лестничной клетке виднелась та же самая фигура. Тот же халат, те же тапочки, та же дымящаяся сигарета. Это была она, вчерашняя ненормальная, как окрестил её Леонид, и которая так напугала его вчера. Не успел он ещё, как следует удивиться или испугаться, как его визави обернулась, снова просверлила Леонида глазами, такими же холодными и бездонными, а потом отчудила – скорчила какую-то несуразную обидчивую гримасу, развела руками и небрежно отмахнулась от него рукой, как бы давая понять, что медицина тут, к сожалению, бессильна. Потом вдруг улыбнулась уже знакомой Леониду улыбкой и поманила его пальцем. Почувствовав, что снова теряет контроль над происходящим, Леонид сначала опять испугался, но потом внезапно разозлился на самого себя, сжал кулаки и, глубоко вздохнув, взлетел по лестнице, оказавшись со своей недавней знакомой на одной лестничной клетке, и даже схватил её за плечи.
- Послушайте, - срывающимся голосом произнёс он, - откуда Вы знаете, как меня зовут?
Женщина вдруг вся как-то разом обмякла, затем встрепенулась, высвободилась из-под его рук, тут же рассердилась и даже притопнула ногой.
- Молодой человек! – воскликнула она. – Что Вам от меня нужно? Откуда я могу знать, как Вас зовут. С чего Вы это вообще взяли? Я Вас разве окликнула? Да кто Вы вообще такой? Я сейчас милицию вызову!..
Леонид опешил. Он готов был поклясться, что перед ним стояла та самая женщина, которая вчера называла его по имени и рассказывала о том, что именно его и ждала она на этом самом месте последние двадцать пять лет. Более того, она ведь только что сама поманила его пальцем. Однако теперь он уже ни в чём не был уверен. Что если ему и в самом деле всё это привиделось. Да и что бы он мог сказать ей в своё оправдание? Начать пересказывать весь вчерашний каламбур? А ведь практически ничего не пил, разве что дома, после ванной сто грамм, для смелости. Нет, надо было точно заканчивать вылазки в подъезды этих проклятых домов.
 Ничего не понимая, он тихо произнёс:
- Извините.
Ему вдруг снова захотелось немедленно уйти, и больше уже не возвращаться. Он уже было развернулся, чтобы идти в обратном направлении, как вдруг услышал тот самый приглушённый смех. Ошибиться было невозможно – это был уже один раз слышанный им смех, от которого мурашки начинали бегать по коже ещё сильнее. Она стояла перед ним и смеялась, хотя её взгляд по-прежнему оставался холодным и неживым. Внезапно она схватила его за плечи, и на этот раз уже Леониду пришлось освобождаться от её цепких рук, которые словно бы вонзились в его плечи. От былой мягкости и беззащитности не осталось и следа.
- Нравится? – поинтересовалась она.
Леонид отрицательно помотал головой.
- Вот и мне нет. Так что никогда больше так не делай, Лёня. А то ведь мы, знаешь ли, народ капризный. Разонравишься ты мне, я к Тебе возьму, да и не выйду больше. И это ещё в лучшем случае.
- А в худшем? – тихо поинтересовался он.
- А в худшем, не выйдешь отсюда Ты, - серьёзно сказала она.
- Да кто же Вы, наконец? – прошептал Леонид.
- Да называй, как хочешь, - ответила женщина. – Я же Тебе уже представлялась. Или Ты вчера от испуга всё забыл? Ну, изволь же. Вообще говоря, меня по-разному величали. Любимые – Леночкой, знакомые и коллеги – Еленой Николаевной. Мать так вообще курвой звала. Но так уж и быть, после вчерашнего для Тебя я – просто Елена. Ты так мило вчера от меня убегал, что сразу мне почти родным стал. От меня в своё время много мужиков бегало. Ну как, устраивает? По рукам?
Леонида это ничуть не устраивало. Он пытался разобраться в происходящем, однако оно ускользало от него в каком-то непонятном направлении. Елена, как она сама себя представила, словно бы видя его мучения, опять улыбнулась своей недоброй улыбкой, не сводя с него пристальных глаз, и заговорщическим шёпотом произнесла:
- Мёртвая я, Лёня. Совсем мёртвая.
- То есть как это?
- А вот так, - как ни в чём не бывало, ответила Елена и вдруг закатила глаза, скривила рот и как-то неестественно начала болтать головой, словно та уже не в силах была держаться на её тонкой шее. Потом также внезапно прекратила и выпустила одно за другим три кольца сигаретного дыма.
Сигареты, которые она доставала из кармана халата, уходили у неё одна за другой, так что крышки от консервной банки, стоявшей неподалёку, не было видно за пирамидой окурков. Опустившись на ступени и сделав ничего не соображающему Лёне приглашающий жест, она заговорила снова.
- Ты лучше давай, устраивайся поудобнее. Я Тебе сейчас рассказывать буду. А ты не перебивай, не то ничего больше говорить не буду. И ты ко мне вообще больше не придёшь. Я для Тебя специально сегодня дверь открыла, ты ведь вчера даже код от подъезда не записал, который я Тебе вслед кричала. Глупый ты, Лёня. Убегал Ты вчера от меня знатно, как нашкодивший кот от строгого хозяина. А ведь главного так и не понял.
- Чего главного?
- Как чего? – удивилась Елена Николаевна. – Понравился Ты мне.
С этими словами странная женщина выпустила в Леонида ещё одну струйку дыма и мечтательно прикрыла глаза.
4.
- В общем, история моя больше похожа на прозу, нежели на стихотворный шедевр. Всё у меня складывалось самым обычным образом. Мечтала в детстве о театральном, в итоге попала в медучилище. Закончила его с горем пополам, отработала три года по распределению, потом всё бросила и решила, что пришло время как-то устраиваться. Ну, для женщины, сам понимаешь, что это означает. Приедет такая вот из какого-нибудь Саратова или ещё откуда, хвать первого попавшегося олуха, тут же прописка со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я-то, слава Богу, не из провинции – коренная москвичка. Однако и у меня кое-какие планы имелись. А что такого? Коли тебя мужик полюбил, так пускай работает, семью обеспечивает. Есть, конечно, бабы, которые всё разглагольствуют об эмансипации и о том, что, дескать, не желают быть домохозяйками. А по мне так дуры они все. Я пока ждала своего суженного, чего только не перепробовала, чем только не занималась. И от каждой из своих работ осталось одно единственное впечатление – нет ничего хуже. Быть может, поступи я в своё время в театральный институт, всё бы у меня совсем иначе сложилось. Артисты ведь не такие как мы. Мне всегда казалось, что театр или съёмки для них в общем-то и не работа даже, а способ жизни. Правда, со мной многие не соглашались. Дескать, работа – это всё, что приносит человеку доход. Я всегда аргументировала свою позицию тем, что хорошее дело работой не назовут. Не случайно же слова «работа», «робот» и «раб» так подозрительно похожи. Ну да Бог с ними.
Короче, намаялась я вдоволь. Годы мои идут, уже за двадцать минуло. При этом ни стабильного дохода, ни семьи, вообще ничего. Ну, думаю, всё, пришло моё время. Пора сводить концы с концами. Вот только решили, схожу напоследок в театр, посмотрю на свою неосуществившуюся мечту. По-хорошему, я сама, конечно, была виновата, что не предпринимала никаких дальнейших попыток. Всё это моя лень и какое-то удручённое состояние, ещё со времён обучения в этом пресловутом училище. Думала, устрою себе праздник. Выбрала спектакль, даже билет купила в первых рядах, денег не пожалела. Как говорится, пропадать, так с музыкой. Уже твёрдо решила – как только спектакль кончится, пойду куда-нибудь на Большой Каменный мост, да и брошусь в реку. Красиво, чёрт возьми! Раз уж жить не выдалось с видом на Кремль, то уж помирать так мне никто не запретит. Прихожу я, значит, на спектакль, а у входа меня и ошарашивают, что мол, дескать, спектакль отменяется, вместо него будет другой. Уговаривали, чтоб не уходила. Тоже вроде как хороший, но так мне обидно стало, что и тут у меня не заладилось. Ну, думаю, всё. Сама судьба мне сказала: пришёл твой черёд. Развернулась я, даже слушать ничего не стала и пошла в сторону Кремля. Иду, иду, никого и ничего вокруг себя не замечаю, как вдруг чувствую, что говорит со мной кто-то. Сначала думала, что почудилось. Озираюсь по сторонам – ан нет, не почудилось. Идёт со мной рядом эдакий д’Артаньян, в шляпе, только вместо шпаги у него гитара на плечах висит. Говорит чего-то. Ну, я ему прямо: чего, дескать, тебе надо. Грубо так, резко, чтоб сразу отстал. Чего я в них не видела, в уличных музыкантах? А тот будто бы и не замечает. Идёт себе рядом и продолжает что-то рассказывать. Ну, думаю, пускай. Проводит меня в последний путь. Вот возьму и при нём с моста кинусь, он и ахнуть не успеет. На всю жизнь парень запомнит. Дошли мы так с ним до памятника Маяковскому, тут он мне и говорит: не хотите ли, мол, в гости. Чаем Вас напою, песни свои поиграю, с родителями познакомлю. Я сначала решила, издевается. Спрашиваю его всё в той же манере, отталкивающей и циничной: куда это ты меня в гости зовёшь? В подвал ближайший что ли? Вот тут он, действительно, обиделся. Как можно, говорит, я тут, в пяти минутах ходьбы живу, на Тверской. То есть это она сейчас Тверская, а тогда была улица Горького. Я, понятное дело, смеюсь и говорю ему: ой, и здоров ты брехать. А он мне и отвечает: не веришь, пойдём со мной. Ну, мне-то терять уже нечего было. Ладно, думаю. На Тверской, так на Тверской. Посмотрим, где он там поселился. И что бы ты думал. Через несколько минут оказываемся с ним около огромного дома и заходим прямо в арку, над которой доска мемориальная с Фадеевым висит. Потом смотрю – проходим мимо служебного входа в театр имени Моссовета. Затем в арку и в подъезд. Поднимаемся на шестой этаж. Мой д’Артаньян подходит к такой массивной двери и уверенно жмёт на кнопку звонка. У меня сердце так и упало. Неужто, думаю, не наврал. В самом деле, что ли, здесь живёт? А пока я это думаю, открывает нам дверь какая-то женщина и впускает нас внутрь. А мой д’Артаньян, как я его про себя окрестила, говорит: «Здравствуйте, мама! Привёл к нам вот, значит, в гости девушку Марию. Прошу любить и жаловать». Я сначала даже не поняла, почему Марию. Только потом сообразила, что имя-то я ему своё не называла, вот он и придумывает, чтобы не так неловко было перед домашними. Смотрю, а из комнаты уже и другой выходит, видимо, отец. Так и вышло. Познакомились, значит. Так меня мой нежданный спутник Марией и отрекомендовал. Короче говоря, в тот день не суждено мне было утопиться. А потом уже я узнала, что люди, которые меня встречали в этой квартире, были не просто Лёшиными родителями (про то, что его Лёшей звать, я тоже позже узнала). Отец оказался бывшим высокопоставленным военным, а мать – каким-то видным деятелем искусств. Квартиру, понятное дело, не просто так дали.
Короче говоря, зачастила я туда. Сначала как-то не осознавала того, что за мной пытаются ухаживать, до того на душе тошно было. А когда поняла, Лёша в меня был уже не на шутку влюблён. Сначала нос воротила, но в гости всё равно приходила – уж очень хотелось почувствовать себя местной жительницей, чтобы из окна на улицу Горького смотреть можно было. А потом смотрю – мой Алексей в общем-то ничего себе. Вполне даже симпатичный. И занятие у него в жизни творческое: играет в каком-то джазовом коллективе, концерты дают, а я то по началу решила, что просто уличный разгильдяй, один из многочисленных бременских музыкантов, которых и тогда хватало, а теперь вообще развелось не на шутку. Но больше всего меня, конечно, соблазнила перспектива переехать однажды к нему. Не смущали даже родители, благо в пятикомнатной квартире от них было бы где укрыться. Одним словом, потихоньку да помаленьку, сделал мне Лёша предложение. Ну, я, не будь дурой, возьми да и согласись. Свадьба была скромной, пригласили нескольких знакомых с его стороны (у меня уже несколько лет как никаких знакомых не было – со всеми перессорилась). Расписались, и в этот же день переехала я к нему. Выделили нам отдельную комнату, как раз с видом на улицу Горького. Что со мной первое время творилось! Описать невозможно. Утром проснусь – сразу к окну. Занавеску отдёрну, а там уже оживлённая улица, самая, что ни на есть, центральная. Спущусь во двор, встречу кого-нибудь из соседей, поздороваюсь. Здравствуйте, мол, товарищи дорогие, теперь и я здесь живу. В общем, несколько месяцев ушло на то, чтобы привыкнуть. Я с тех пор в своём спальном районе так больше ни разу и не объявилась.
С семьёй, правда, вскоре возникли кое-какие разногласия. Лёшины родители, люди старой закалки, поначалу аккуратно интересовались о том, не хочу ли я начать где-нибудь работать. Я всё как-то отмалчивалась – работа в мои планы совершенно не входила. Да и кем мне идти? Медсестрой в поликлинику? Пожаловалась Лёше. А он, надо сказать, к работе и сам относился без особой приязни, называя себя узаконенным тунеядцем. В общем, говорит он мне как-то: «Ленка, надо что-то делать. Не то они тебя совсем загрызут. Мне-то всё равно, будешь ты работать или нет. Я концертами кое-что зарабатываю, на двоих хватит, благо не на квартиру копим. А вот ты, если не хочешь постоянных конфликтов с моими, должна принять решение. Есть два пути решения проблемы». «Какие?» - спрашиваю, а сама насторожилась. Как бы, думаю, какую-нибудь мерзость мне не предложил. А Лёша продолжает: «Первый способ – самый простой. Нужно завести ребёнка. Пока ты его выносишь, а потом ещё и нянчить будешь, никто тебя третировать не станет. Только имей ввиду – на троих моего заработка уже не хватит, так что потом придётся всё же что – то для тебя подыскивать». «А второй какой?» - спрашиваю. «Второй сложнее, - отвечает мне он. – Надо тебе освоить какую-нибудь творческую профессию. В актрисы тебе, правда, уже поздновато, а вот в музыку никогда не поздно». Давай, говорит, я тебя выучу на чём-нибудь играть. Пойдёшь к нам в команду, по моей протекции. Ну я возьми и выбери последний вариант. Лёша, надо сказать, был, если и не человек – оркестр, то, по крайней мере, очень талантлив. Играл на гитаре, рояле, саксофоне и даже пытался что-то изображать на флейте, правда, его попытки заканчивались обычно соседским стуком по батарее. Петь вот только не пел. Спрашивает меня как-то, ну, дескать, какой инструмент тебе ближе всего. А я ему отвечаю, петь, мол, хочу. Эх, говорит, здесь я тебе не помощник. Никогда вокального образования не получал, надо тебе педагога искать. И нашёл. Хотя, сказать по правде, лучше б не находил. Но разве могла я тогда подумать, что до такой степени увлекусь этим его расхваленным мастером, что вскоре вместо вокала буду заниматься с ним ночи напролёт совсем другим ремеслом. Вот она жизнь какая, Лёнечка.
5.
Леонид не сразу понял, что Елена замолчала. Её голос словно бы продолжал звучать в воздухе. Вокруг было накурено, и только теперь он заметил, что ему трудно дышать. Вместе с этим в его голову полезли мысли о том, насколько абсурдна вся эта ситуация. Какая-то посторонняя женщина, явно не совсем трезвая, рассказывает ему о своей жизни, выкуривая сигарету за сигаретой, а он зачем-то слушает все эти бредни, решив, что перед ним кто-то из параллельного мира. Правда, было непонятно, откуда женщина знает его имя, но при желании и этому вполне можно было бы найти научное объяснение, как и всему остальному.
Елена, словно прочитав его мысли, внимательно посмотрела ему в глаза, и Леонид отвёл взгляд. У него ещё так ни разу и не получилось выдержать это испытание до конца.
- Не веришь, - сокрушённо вздохнула она.
- Почему, не верю? – как можно более доброжелательно сказал Леонид. – Очень даже верю. Всё это довольно правдоподобно, хотя и не совсем обычно.
- Не в этом дело, - сказала она. – Не веришь ты мне, Лёня, что перед Тобой не обычный человек, а некто другой. Знаешь что, - вдруг рассердилась она, - катись-ка ты ко всем чертям. Думала, интиллегентный человек попался, а он сначала перепугался до одури, а потом прям-таки весь засомневался. Вот придёшь в следующий раз и будешь умолять меня, чтобы я с тобой пообщалась, а я хрен к Тебе выйду, - она сделала похабный жест. – Одного вот только не пойму никак – ты что, привидений никогда не видел?
С этими словами Елена Николаевна нецензурно выругалась, швырнула на пол окурок и побежала вверх по лестнице. Леонид готов был поклясться, что вскоре шаги прекратились, но никаких дополнительных звуков больше не раздавалось. Он даже поднялся до последнего этажа, прикидывая, не обосновалась ли она на другой лестничной клетке, но ничего не обнаружил. Вниз он спускался на лифте.
С тех пор Лёня каждый вечер ходил к тому дому. Ходил долго и упорно, терпеливо ждал возле запертой двери, но за всё это время у него так и не получилось попасть внутрь. Словно вступив в предварительный сговор, жильцы не выходили из подъезда и не заходили в него. Несколько раз у него возникало желание бросить всё это и отправиться домой, чтобы больше сюда уже не возвращаться, но чем дальше, тем сильнее крепла в нём странная уверенность в том, что он во что бы то ни стало должен дослушать историю этой удивительной женщины до конца. Но в конце концов, терпение имеет свойство вознаграждаться, и Леонид продолжал ждать.
Так и случилось. Был жаркий субботний день, и Лёня приехал на этот раз не в пример обычного рано. Раньше он появлялся в означенном месте ближе к сумеркам, а теперь вот выбрал почему-то дневное время, заранее решив, что прождёт не только весь вечер, но и всю ночь. Сначала он без дела слонялся по всему двору и до того нагло смотрел в глаза попадавшимся навстречу жильцам, что у тех сразу пропадало желание о чём-то его спрашивать, а когда начало темнеть, он вернулся на свою позицию, мысленно сказав самому себе, что не сдвинется с места, пока не попадёт внутрь. Так он прождал ещё несколько часов. Наконец, с той стороны двери послышался какой-то звук, и спустя несколько секунд дверь открылась, выпустив наружу немолодого человека с козлиной бородкой. Недолго думая, Леонид перехватил дверь и собирался уже было пройти, как вдруг почувствовал на своём плече чью-то руку, которая по логике вещей должна была принадлежать тому самому человеку, что выходил из подъезда. Леонид обернулся и уверенно посмотрел в глаза своему препятствию. Так оно и было
- Молодой человек, - сказало препятствие слегка блеющим голосом, - а Вы, собственно, в какую квартиру?
В другой раз Леонид, возможно, и растерялся бы – стычки с жильцами происходили у него значительно реже, нежели с консьержами, и тут мог сыграть свою роль фактор неожиданности. Однако предыдущие неудачные попытки и последние несколько часов ожидания настолько его извели, что Леонид почувствовал не часто им испытываемый приступ нахальства.
- А Вы сами, - сквозь зубы проговорил он, - из которой будете?
- Что из которой, - опешил мужчина, которого Леонид успел мысленно окрестить стариком Козлодоевым из песни Гребенщикова.
- Из какой квартиры?
У пенсионера округлились глаза, и он стал похож на рака, только что вытащенного из воды.
- Молодой человек, - сказал он противным тенором, - Вы забываетесь. Я здесь живу, а вот Вы…
- А я здесь, по-вашему, не живу? – развязно проговорил Леонид.
- Но я Вас, чёрт подери, здесь ни разу не видел!
- И я Вас ни разу не видел. Что с того? Давайте я тоже буду хватать за плечи каждого, кого я здесь ни разу не видел, ругаться – чёрт подери и орать ему в ухо: я тебя здесь ни разу не видел, подлец!
- Вы забываетесь, - попробовал протестовать Козлодоев и, видимо решив применить свой козырь, грозным голосом добавил, - предъявите документы!
- А на каком основании? – развязно и дольше обычного растягивая слова, поинтересовался Леонид.
- На том основании, что я Вас здесь ни разу не видел, - крикнул пенсионер дурным и неестественно высоким голосом.
- Да я Вас тоже в первый раз вижу, - тоже закричал Леонид дурным голосом, - предъявите свои.
От такой дерзости мужчина даже замолчал на какое-то время, а потом, погрозив Леониду пальцем, проговорил, медленно смакуя каждое слово:
- Я сейчас милицию вызову!
 - Вызывай! – ответил Леонид, а потом, спихнув со своего плеча надоедливую руку, добавил примиряющим голосом, - к Елене Николаевне я.
Старик недоверчиво прищурился.
- К какой ещё Елене Николаевне? С шестого этажа что ли?
- Ага, - кивнул Леонид, - давайте, папаша, не задерживайте!
- Погодите-ка, - воскликнул пенсионер, - но ведь Елена Николаевна умерла.
«Вот тебе раз, - подумал Леонид, - значит, действительно, правда. А говорила, что её здесь не помнит никто».
Вслух же он произнёс:
- Вы меня, папаша, извините, но Вы всё-таки невероятно тупой. Родственник я её. И вообще с какой это кстати Вы ко мне прицепились! Дайте пройти.
- Не дам, - отчеканил Козлодоев и попытался загородить Леониду проход. – Не знаю, какой Вы там родственник, а только нечего здесь шляться. Или вот что, давайте-ка я с Вами пойду.
Леонид почувствовал, как кровь начинает застилать ему глаза, словно бы он бык, перед глазами которого то и дело маячит красная тряпка.
- Ладно, - примиряющее сказал он и даже приподнял вверх обе руки. – Знаете что, папаша, - он приблизился к его лицу и вдруг громко сказал, как отрезал, - идите Вы на хер!
С этими словами он оттолкнул его в сторону, влетел в подъезд и стремительно захлопнул за собой дверь.
Однако на площадке шестого этажа на этот раз никого не оказалось. Сначала Леонид опешил и даже присвистнул от разочарования, но вскоре успокоился. Скорее всего, его потусторонняя гостья, в чём он уже практически не сомневался, должна была появиться ближе к ночи. Он решил ждать. Правда существовала вероятность того, что неугомонный жилец, с которым они только что повздорили, поднимется обратно или чего доброго, действительно приведёт милицию, но Лёня отступать не собирался.
Так прошло ещё несколько часов. Леонид убивал время тем, что поднимался и спускался по лестнице несколько раз подряд, а потом ещё какое-то время катался на лифте. Пенсионер так и не появился, а других жильцов больше не попадалось. Наконец, когда он в очередной раз поднимался от первого этажа до шестого, послышался знакомый не то стон, не то смех и с подпрыгнувшим от волнения сердцем Лёня побежал вверх по лестнице.
Елена Николаевна была на месте. Правда в ей внешнем облике произошли некоторые изменения. На этот раз вместо привычного халата и тапочек на ней было яркое шёлковое платье и туфли на высоком каблуке. Неизменной осталась только сигарета, которую она по-прежнему держала в руке. Всё произошло так же, как и в предыдущие встречи: сначала она обернулась и просверлила Леонида глазами, однако он почему-то сумел до конца выдержать этот пристальный взгляд. Потом отвернулась и уставилась в оконный проём. Лёня подошёл уже ближе и остановился, не решаясь первым нарушить молчание. Так они простояли несколько минут, а потом Елена, снова повернувшись к нему, с каким-то удручающим укором в голосе произнесла:
- Свинтус ты, Лёня. Обидел хорошего человека.
- Это которого, - сначала не понял Леонид, - того, что ко мне с допросом пристал? Но ведь если бы я его и дальше слушал, то я бы сюда вообще не попал.
- Дурак, - отчеканила она, - это я о себе. И вообще, с чего это ты взял, что Тебя здесь ждут? – сердито сказала Елена.
- Зачем же Вы тогда снова здесь?
- А что такого? Я здесь каждую ночь стою, дальше что? – сказала Елена тоном булгаковского кота Бегемота, сознававшегося в том, что именно он давал телеграмму в Киев. А то, что ты сюда целую неделю попасть не мог, так это твои личные проблемы. Мало того, что до сих пор кода не знаешь, так ещё и жильцам плетёшь не весть что. Тоже мне, к Елене Николаевне он собрался. А Елена Николавена сейчас возьмёт и пошлёт тебя как раз туда, куда ты только что Ивана Борисовича послал. А то и подальше.
- Куда же дальше то? – тихо произнёс Леонид.
Снова воцарилась тишина. На этот раз первым нарушил её он.
- Простите, Елена Николаевна, простите меня, дурака. Не поверил я Вам сначала. Всё сомневался, как мол такое может быть, чтобы мне незнакомая женщина про свою жизнь рассказывала да ещё по имени меня называла. Сначала не верил, а потом и попросту струсил. Дурак я, Елена Николаевна. Как есть дурак. Но Вы же умная женщина, простите меня.
- Да ладно Тебе, - улыбнулась Елена Николаевна, - это ты у нас умный, а я так, покурить вышла. Ну, теперь-то хоть веришь?
- Верю, - поспешно кивнул Леонид и даже приложил руку к груди.
- И не трусишь? – прищурилась она.
- Не сойти мне с этого места, - воскликнул он.
- Да ты что, - Елена Николаевна погрозила ему кулаком. – Типун Тебе на язык. А то ведь и вправду не сойдёшь. Ладно, - она выпустила в него очередную струйку дыма, - чего Ты от меня хочешь?
- Как чего? Историю хочу дослушать до конца.
- Ну что ж, изволь, - она подмигнула ему точно так же, как и в первую их встречу. – Но учти, конец у истории не слишком радостный. Сегодня ночью можешь не заснуть.
- Это я уже понял, - сказал Леонид.
- А вообще знаешь, что, - опять улыбнулась она, - здорово ты этого старого козла отшил. Он тут ещё при мне всех жильцов достал. Мало того, что приставал ко всем приходящим, так ещё и сколерозом страдал, ни хрена никого не помнил. И посылали его как раз в обозначенном Тобой направлении, только вот он туда пока так ни разу ещё и не сходил.
- Но Вас-то он, пожалуй, помнит.
- Меня, Лёня, нельзя не помнить, - засмеялась Елена Николаевна, - и Ты обо мне теперь уже не забудешь.
6.
- В общем, Лёня, приехала я, как говорится. Влюбилась. Как раз в своего преподавателя. Они с Лёшей были приятели, и первое время у нас даже мысли не возникало о том, что наше, так сказать, профессионально общение выльется во что-то большее. Звали его, кстати… А впрочем, какая, к чёрту, разница, как его звали. Важно не это, а то, что спустя месяц мы уже были по уши влюблены друг в друга. Надо же было такому случится, что на дворе в это время возьми да и случись весна. Для меня – тридцать первая по счёту, а для него чуть поболее. Как же мы сходили с ума. Самое интересное, что у него тоже была семья и ребёнок, кажется. У меня, правда, детей пока ещё не появилось, как ты помнишь. Короче говоря, начали мы встречаться.
Правда, это только так говорится, встречаться. На самом деле каждая встреча была для нас одновременно и неописуемым счастьем, и невообразимой пыткой. Мне всё время казалось, что мой Лёша о чём-то таком догадывается, только виду не подаёт. А он ещё всё интересовался, дескать, ну как успехи. Поведу, мол, Тебя скоро на прослушивание в свою команду, будешь у нас второй штатной вокалисткой. Надо, конечно, отдать ему должное – педагога он мне нашёл, действительно, отменного. Веришь ли, никогда особо не пела – на школьных уроках музыки вообще рот только открывала, голоса своего стеснялась. А тут взяла и запела. Он мне ещё говорил, что через год интенсивных занятий вообще стану петь не хуже любой эстрадной певицы, которые, впрочем, в большинстве своём и петь толком то не умеют. В общем и целом длился этот наш тайный роман несколько месяцев, с самого начала весны до середины лета. Потом Лёша куда-то уехал с гастролями, родители его умчались на дачу до самой осени, а мой суженый собрался везти семью на море. Уж как я его уговаривала: не уезжай, давай лучше откроемся, сколько можно себя мучить (у него жена, судя по всему, тоже о чём-то таком подозревать стала). А он мне всё говорил, не дрейфь, Ленка, всё образуется. Давай повременим немного, дождёмся осени, не могу я так вот сразу. К октябрю что-нибудь придумаем. А что тут, спрашивается, можно придумать. Это я сейчас его понимаю, не хотел он семью бросать. Опять же ребёнок у него, в жизни уже всё как-то устоялось. Я-то другое дело – всю жизнь как попало жила, с плеча рубила. Одним словом, не смогла я его уговорить, и он уехал. Как же я тогда на него обиделась. Проклинала, на чём свет стоит. Жизнь свою проклинала, квартиру эту, всё на свете. Полезла с головой в бутылку. Не помогло. Соседи уже шептаться друг с другом начали: оставили, дескать, алкоголичку одну в квартире, она теперь никому покоя не даёт. А со мной тогда и вправду творилось что-то странное. К примеру, могла спуститься на этаж ниже, позвонить в квартиру, якобы за спичками, да там и остаться под каким-нибудь предлогом. И всю свою жизнь я им, Лёня, как на духу рассказывала, также как Тебе сейчас. К концу лета уже весь двор всю мою историю наизусть знал. Кто-то только головой качал, а кто-то и смеялся. Не в глаза, конечно, но ведь это ещё хуже. Закрепилась за мной репутация взбалмошной бабы, любящей выпить и много ещё чего такого.
К августу я поняла, что начинаю сходить с ума. И снова так жить расхотелось, слов нет. И квартира эта огромная, и дом этот начали меня гнести с неимоверной силой. Ну, думаю, всё. Уж на этот раз, действительно, всё. Пора уходить. Как вот только, ещё не придумала к тому моменту. И тут меня осенило. Надо сделать нечто такое, что заставило бы всех этих проклятых обывателей, шушукающихся обо мне в стороне, запомнить это на всю жизнь. И приняла я тогда страшное решение: дай-ка, думаю, выйду на лестничную клетку, да и брошусь в лестничный проём. Это сейчас тут проёмы такие узкие, перепланировка была, потом уже. А тогда тут такой простор был для моей задумки, глаз радовался.
Был самый конец августа. Лёша должен был вернуться на следующий день. Дожидаться его для меня не было никакого смысла. Погода тогда стояла в Москве жаркая. Вообще после той весны наступило такое знойное лето, что описать невозможно. Город просто плавился, а от стен этих сталинских чудовищ будто бы даже пар какой-то исходил, как от раскалённой сковороды. Одним словом, ад. С другой стороны, чего же мне, собственно, ещё было ожидать? Проснулась я тогда поздно, уже после полудня. Встала перед зеркалом, посмотрела на себя. Нет, думаю, негоже мне так уходить. Под глазами синяки, лицо опухшее, и вообще. Пусть актрисой и не стала, а всё же кое-какие задатки у меня, видимо, имелись. Надела я своё самое лучшее вечернее платье, Лёша мне его откуда-то привёз. То, что на мне сейчас, между прочим. Привела себя в порядок. Начала прощаться с домом. Вышла в последний раз на балкон, посмотреть на улицу Горького. Ничего во мне не шелохнулось, а скорее наоборот – такое одолело равнодушие ко всему, словами не выразить. Вернулась в квартиру, обошла комнаты. Что-то в ней всё-таки недоброе было, страшное даже. Последнее время я там вообще задыхаться начала, словно давило меня в ней что-то. А один раз вообще такое было, жуть. Среди ночи открываю глаза, а на стуле возле окна сидит кто-то. Я спросонья не разобрала даже, а только тёмный силуэт на фоне окна увидела. Вся как-то разом оцепенела, ни пошевелиться не могу, ни слова вымолвить. А глаза не закрываются. Не знаю, сколько времени прошло, помню только, что уже утро наступило, и больше ничего не было.
Вышла на лестницу, покурить. Курила-то я всегда много, а в последний год вообще с сигаретой не расставалась. Одну за другой выкуривала, пепельницу не успевала вытряхивать. Последняя моя радость в жизни была. А тут, откуда ни возьмись, из соседней квартиры выходит кто-то. Проходит мимо меня, здоровается, а у самого в глазах так и читается: совсем, мол, баба спятила, в вечернем платье на лестнице стоит. И такая злоба меня одолела! Ну, думаю, держитесь, граждане, товарищи дорогие. Сейчас я Вам тут устрою цирковой номер, полёт раненой птицы. Спустилась вниз и как начала звонить во все квартиры, одна за другой. Не знаю, как меня никто не остановил, видимо, половина квартир пустовала – был выходной, и многие разъехались по дачам. В конце концов, влетела я на верхний этаж, прислушалась. Снизу доносились какие-то голоса, так что не зря я, судя по всему, старалась. Набрала я полную грудь воздуха… А сердце так и колотится. Ну всё, думаю, была не была и перемахнула через перила…
Елена Николаевна помрачнела, из чего можно было заключить, что дальнейшие воспоминания были не из приятных. Леонид ошеломлённо слушал, не перебивая, но поняв, что продолжения, видимо, уже не дождётся, тихо произнёс:
- А что было дальше?
- Дальше больно было, Лёня, - сказала Елена Николаевна, вытаскивая следующую сигарету и прикуривая её от той, что ещё дымилась у неё во рту. – Очень больно! Я ведь не сразу умерла.
- Как не сразу? – вздрогнул Леонид.
- А вот так. Видно, не судьба была. Я-то как рассчитывала, брошусь вниз, пролечу все шесть проёмов и привет. Очнусь уже на небесах или, что вернее, под землёй. А очнулась в больнице. Ничего толком не соображала. Эх, Лёня, как же это страшно – умирать. Я вот раньше всегда думала, почему люди кричат, когда с высоты падают. Всё пыталась представить, что если упаду, то нипочём не закричу. На аттракционы даже когда-то ходила, специально выбирала самые жуткие, где народ визжит. Но ничего не помогло. Представь себе, летишь ты вниз, ускоряясь с каждой секундой, а тебе навстречу несётся бетонный пол, с которым вы вот-вот встретитесь. Орала я в тот момент знатно и думаю, что во время всего этого не один раз успела пожалеть о том, что сделала. А в больнице было ещё хуже. Боль была неописуемая. Сознание у меня тогда уже меркло, но представить, что выживу, успела. Как же я тогда Бога молила о том, чтобы забрал меня поскорее. Часто можно услышать – произойдёт с человеком что-то, упадёт он откуда-нибудь с высоты или, скажем, обгорит сильно, а врачи давай тут же бороться за его жизнь. Кому это надо, спрашивается? Человеку этому, которому потом всю жизнь на коляске ездить или тело своё изувеченное от постороннего глаза прятать да родственников своих мучить? Тем более, что человек этот сам всё для себя решил, выбор свой сделал. Но мне повезло, пожалел меня кто-то там, наверху. Умерла я, Лёня, в этот же день, вечером. Никто меня, кроме врачей, в таком положении увидеть не успел. А дальше что было я уже и не помню. Знаю только, что Лёша через год умер от какой-то болезни. Хотя я-то, конечно, знаю, не мог он без меня. Виновата я перед ним, ой как виновата. Самое страшное, что не простил он меня…
Елена Николаевна снова замолчала, на этот раз уже надолго. Леонид стоял рядом и не решался нарушить наступившую тишину. Внезапно она схватила его за руку и быстро заговорила:
- Помоги мне, Лёня! Устала я здесь, понимаешь? Покоя мне и при жизни не было, а сейчас нет и подавно. Каждую ночь на одном и том же месте, как проклятая. Держит меня здесь что-то, душу мою неприкаянную. Я на всё готова, только бы не видеть больше этих стен, этих ступеней и не курить больше этих опостылевших сигарет, всё равно я их не ощущаю. Ты себе представить не можешь, какого это – курить и ничего не чувствовать, словно всё сквозь меня проходит. Разве фантомы могут что-нибудь ощущать?! Затягиваюсь одна за другой, а ощущений никаких, хоть кричи. Отпусти меня, Лёня. Куда бы я не отправилась, только бы здесь мне больше не быть. Двадцать пять лет подряд, на одном и том же месте. Не могу я больше. Слышишь, не могу! Пусть я взбалмошная, пусть алкоголичка, пусть сумасшедшая, самоубийца да много ещё кто. Но ты зла на меня держи! Кто мне ещё кроме Тебя помочь сможет. Один ты, Лёня. На Тебя вся моя надежда.
- Но что я должен делать? – еле выговорил очумевший от произошедших за всю ночь событий Леонид.
- Простить меня надо, вот что! За всё, что я сделала, простить!
- За что же мне Вас прощать? Вы ведь мне ничего такого не сделали. Разве что напугали сильно поначалу.
Елена Николаевна неистово замотала головой.
- Не то, не то!.. Да как же мне Тебе объяснить!.. За жизнь мою непутёвую простить надо. За смерть по своей воле выбранную. За всё, что Тебя сейчас рассказывала – за всё это простить!..
- Прощаю, - поспешно закивал Леонид. – За всё прощаю.
- Нет, не годится, - воскликнула она и выпустила его руку. – Меня по-настоящему простить надо. По-настоящему, понимаешь? Ну как если бы всё, о чём я Тебе рассказывала, произошло с Тобой. Если бы Ты меня любил, если бы Ты меня от бетонного пола отскабливал и оставшееся к жизни возвращал. Если бы Ты потом весь год себя изводил, а потом умер бы от неизлечимой болезни, имя которой горе, безумие, одиночество. Если бы… А впрочем, бесполезно всё это.
Елена Николаевна грустно посмотрела на Леонида и отвернулась к окну. И в этот момент что-то такое случилось, чего сам он долго потом не мог понять. Он полу обнял её сзади за плечи и попытался заглянуть ей в глаза.
- Иди к чёрту, - зашипела она, стряхивая его руки и отходя сторону. – Я Тебе тут лапши на уши повесила, а ты поверил. Дурачок. Ну какая я мёртвая? Разве у приведений есть плоть, разве их можно обнимать или здороваться с ними за руку? Идиот Ты, Лёня. Больная одинокая женщина решила над Тобой посмеяться, а ты, болван, поверил.
Она захохотала тем же манером, от которого у Леонида всегда пробегали мурашки по коже. Продолжая смеяться, она говорила:
- Ладно, Лёня. Хватит. Потешил ты меня на славу. Но позабавились и ладно. Пора мне спать. А ты иди своей дорогой и не приходи сюда больше. Буду ждать следующего кретина, которому с таким же удовольствием вынесу весь мозг. Ха-ха…
- Стойте, - закричал Леонид, когда Елена уже поднималась вверх по лестнице, - зачем Вы так. Ведь это всё правда. Я верю, что это на самом деле происходило. Даже не верю, знаю. Я прощаю Вас, Елена Николаевна, от чистого сердца, прощаю. Мне кажется, что сегодня я с Вами прожил маленькую жизнь, от её начала до конца. Мне очень Вас жаль, но я Вас прощаю. Куда же Вы, слышите? Я Вас про-ща-ю! Ленка, я прощаю Тебя, слышишь Ты или нет? Чёрт Тебя подери, да ведь я люблю Тебя. И сейчас люблю, - последние слова Леонид кричал уже не своим голосом, словно бы кто-то другой, возникший из пустоты, вложил в его разомкнувшиеся уста.
7.
- Ишь разорался, - произнёс хриплый мужской голос откуда-то снизу. – Люди спят, а он тут орёт почём зря.
Леонид посмотрел вниз и увидел сердитую мужскую голову с бородой, высунувшуюся из двери на пятом этаже. Голова была уже немолода, а общий недовольный вид придавал ей и вовсе какой-то совсем уж дряхлый и потрёпанный вид. Он посмотрел вверх, куда только что поднялась его недавняя собеседница, но никакой Елены Николаевны там не было. Голова между тем продолжала о чём-то вещать, и Леонид поспешно сказал:
- Простите, пожалуйста, - и стал спускаться вниз по лестнице.
- А вот и не прощу, - гавкнула голова, когда он поравнялся с ней, - ишь, повадились по подъездам шастать. Накурили тут, нагадили, весь подъезд скоро засрёте. А ну-ка стой, я сейчас милицию вызову. Стой, кому говорят.
Что они со своей милицией заладили, подумал Леонид. Ждать он, понятное дело, не собирался и быстро сбежал вниз по лестнице, нажал на заветную кнопку и, открыв дверь, оказался во дворе. Отойдя чуть дальше он обернулся и посмотрел туда, где по его расчетам должно было быть то окно, около которого он всего несколько минут назад находился. И тут он увидел нечто такое, что заставило его в очередной раз содрогнуться за прошедшую ночь. На карнизе, удерживаясь там каким-то совершенно непонятным образом, стояла женщина. Сомнений быть не могло, это была Елена Николаевна. На ней было вечернее платье, её волосы развевались по ветру, а правая рука совершала какие-то манипуляции, которые Леониду не сразу удалось распознать. Наконец, он понял: она махала ему рукой. Он хотел, было, помахать в ответ, но в следующую секунду тёмная фигура стремительно оттолкнулась от своей сомнительной опоры и стремительно понеслась к земле. Леонид непроизвольно закрыл глаза, ожидая услышать звук падающего тела. Но ничего не произошло. Когда он, наконец-то, решился открыть глаза, он увидел лишь лёгкое колыхание листвы на стоявшем неподалёку дереве от усиливавшегося ветра и ещё стремительно проносящуюся по небу яркую точку, которую вполне можно было бы принять за падающую звезду.

- Всё это произошло здесь? – спросила Ира, поморгав предварительно слегка влажными от выступивших слёз глазами.
- На этом самом месте, - сказал Леонид, обнимая её за плечи.
Они стояли на лестничной клетке между пятым и шестым этажами и смотрели в окно, из которого открывался вид на внутренний дворик. Недавно выпавший снег делал его совсем другим по сравнению с тем, каким он был минувшим летом. Всё как-то разом сделалось более умиротворённым и тихим. Трудно было даже предположить, чтобы здесь когда-либо могло бы произойти что-нибудь страшное.
- А Ты здесь потом бывал? – тихо произнесла Ира.
- Да, - ответил Лёня, - приносил цветы. – И ведь знаешь, что самое интересное, она ведь своё обещание сдержала. Я когда потом сюда пришёл, на стене около подъезда было слабо, но всё же довольно заметно выведена последовательность цифр, оказавшаяся не чем иным, как кодом от домофона. Правда, сейчас тут на первом этаже открыли какой-то офис, так что теперь есть вероятность наткнуться на какого-нибудь охранника. Но код пока ещё действует, надеюсь, его не изменят.
Он немного помолчал.
- А ведь знаешь, я ведь её и вправду простил тогда. Что-то такое у меня в душе шевельнулось. И до сих пор понять не могу, как это я ей такое кричал. Словно, не я это был, понимаешь?
Ира не отвечала, и Леонид, взяв её за руку, поманил её за собой. Они спускались вниз по лестнице и дойдя до первого этажа неожиданно поравнялись с человеком в форме охранника, видимо из нового офиса.
- Молодые люди, - нахмурился он. – Чего это вы здесь высматриваете. Ходите тут по этажам. В чём дело?
- Да вот, - не растерялся Лёня, - знакомых ждём. Вот-вот должны спуститься.
- А почему на лестнице? – продолжал свой допрос местный страж офисного порядка, чьё лицо, напрочь лишённое отпечатка интеллекта, не сулило ничего хорошего.
- Я же Вам говорю, должны сейчас выйти, - попробовал опять успокоить его Леонид.
- Неча тут, - отрезал он. – На улице ждите. Ходите тут по этажам…
«Заела пластинка» - подумал Леонид, а вслух сказал:
- Никаких проблем. Мы уже выходим.
Они преодолели оставшиеся ступени, сопровождаемые пристальным взглядом, и приблизились к двери, ведущей на улицу. Уже открывая её, до их слуха донеслось монотонное бормотание уставшего от своей бессмысленной жизни, сварливой жены и маленькой зарплаты человека, вынужденного добывать свой хлеб проверенным способом для не самых заметных людей в этой жизни:
- Ходют тут по подъездам. Высматривают. По этажам шляются. Идите, идите. А то я вам сейчас устрою. Ишь, повадились. Неча тут…