Дед Йона. Галерея родственников

Эх, Одесса-мама, такой притягательный, и такой опасный город. Ранняя весна, зелень каштанов и акаций, запах просмоленных шаланд и баркасов, рокот морского прибоя. Над всем Чёрным морем южная ночь рассыпала крупные и яркие звёзды. Луна освещает самого Дюка и всю лестницу в придачу, тишина окутывает город перед новым рабочим днём 1914 года. Тишина? Но что это за грохот несётся с крыш одесских домов и домиков? Кто там свистит и орёт: «Стой, байстрюк, а то хуже будет!!» А потом хлопают выстрелы, которые окончательно рвут тишину в клочья, и народ одесский, привычный и не к такому, кричит в окна: «Дайте же поспать! Утра не могли дождаться, что ли?!!».

Да плевать бегущим по крышам людям на справедливые требования населения. Четверо гонят одного, с настойчивостью хорошо дрессированных лягавых. Ловко укрываются от пуль жертвы за печными трубами, хоронятся в тени повешенного на просушку стираного бельишка, знают, что скоро крыши кончатся, и вот тогда возьмут они нужного человечка «за вымя», сведут его в околоток, а там и Сибирь ему засветит. И вот такое «блестящее» будущее было обещано бегущему от полицейских чинов молодому мужчине, моему деду Йоне Ковлеру.

В Сибирь моему деду Йоне очень не хотелось по разным причинам. Во-первых, что он в Сибири не видел? Родился мой дед Йона в городе Омске в конце позапрошлого века, в большой еврейской семье купца, аж страшно сказать, 2-ой гильдии. И было у него в семье 15 братьев и сестёр. Правда, сначала их было 19–ть. Но прошла в Омске эпидемия дифтерита, которая и сократила, к сожалению, количество его и моих родственников.

Дела у прадеда шли отменно, дети все учились в классической гимназии, которую не удалось избежать и деду Йоне. Учился дед замечательно, но в последнем классе, настигли его три увлечения. Два из них были очень полезны для здоровья – гимнастика по системе Мюллера, которую он постигал в гиревом зале, увеличивая объёмы мышц, и без этого не малых от рождения; любовь к фигурным конькам – её дед оттачивал на городском катке, пленяя барышень восьмёрками и ласточкой. А вот третье увлечение было очень опасным и для физического здоровья, и для свободного мироощущения жизни в Российской Империи.

Увлёкся дед Йона анархизмом. Ходил на сходки, почитывал литературку всякую вредную для неокрепшего юного ума, похаживал в лес-тайгу, где научился стрелять из ручного оружия разных систем, и глушить в лесных озёрах рыбу самодельными бомбами. Пришло время эксов. Первый экс прошёл удачно – захрустели ассигнации в кармане деда, понакупал он сластей всяких для младших братишек и сестрёнок,
прадеду моему новую кипу, а прабабушке – платок оренбургской работы. И никто ни о чём и спросить его не успел, как пришло время второго экса, который провалился с таким треском, что пришлось деду Йоне бежать из Омска, пытаясь скрыться на необъятных просторах России. И это, как раз, та, вторая причина, по которой ему в Сибирь не хотелось.

И стал дед Йона носиться из города в город, используя навыки, полученные в анархических кружках. Только, если ранее дед мог называться экспроприатором, то теперь ему самому делалось от этого смешно. Стал мой дед уркаганом. Но не наган (хоть и рифмуется) отягощал его задний карман. В то время у деда был любимый пистолет «Штайер», который стрелял так, что казалось, бьёт рядом, пусть и небольшого калибра, но пушка. И вот с этой «пушкой» дед Йона начал свои «гастроли» по южным городам Империи, пока нелёгкая не занесла его в Одессу. А то что «нелёгкая» занесла, стало ему ясно минут так двадцать назад, когда нарвался дед на засаду у квартиры одного еврея-ювелира, и погнали его, как зверя, сначала по улицам, а потом и по крышам. «И как узнали-то, что сюда приду?» - думал дед Йона, сигая с одной крыши на другую.

Но тут как раз крыши кончились. То есть, они были, но лежала между ними улица достаточно широкая, для того, чтобы прыгнуть и разбиться, чего деду, по понятным причинам, не хотелось. Позади его «загонщики» остановились, куда ж дурачку деваться отсюда? Но тут дед Йона пожарную лестницу заприметил и на неё прыгнул. Рванули преследователи к нему, но он пальнул в них не целясь, и стал ловко по лестнице спускаться, постукивая рукоятью пистолета по металлическим прутьям, и хотел, было уже спрыгнуть на булыжную мостовую, как внизу раздался шум-гам.

Посмотрел дед Йона вниз и увидел, как бежит по улице некто с широкими плечами в пиджачной паре и котелке на большой голове, и отстреливается из маузера от ещё большего количества филёров и полицейских в белых кителях и с шашками «селёдками». А те вдогонку пуляют из револьверов. Застрял на лестнице дед и не знает, что и делать дальше. Но тут застучали сапоги по крыше, и понял он, что надо прыгать. Спрыгнул дед Йона с лестницы на мостовую и упал на карачки. Пролетела над его головой пуля, выпущенная из маузера, ударилась об стену и с противным визгом ушла в ночное южное небо. Вскочил на ноги дед и побежал уже вслед за человеком в котелке и с маузером. А куда бежать-то было? И тут и сзади и сверху стрелять начали. Повернулся дед и выстрелил сначала по крыше, а потом и в бегущих по улице «загонщиков». И услышал, как сзади маузер заговорил, а потом и человек в котелке: «Беги за мной, Незнаюкто, не то пропадёшь! Живым не возьмут уже!». Побежали они рядом, но друг на друга щерятся. И почувствовал дед Йона, что у него зубки мелкие, а у человека в котелке – клыки волчьи.

Запетлял по городу «клыкастый», как обозначил для себя того, дед Йона. Привёл его в место странное, побежали в подвалы, а из них в канализацию, из кирпича выложенную, прохлюпали по ней минут десять и поднялись в подвальчик небольшой, но сухой и подсвеченный лунным светом через окошко маленькое. Остановился «клыкастый», отвёл затвор у маузера, достал из кармана обойму новую, вставил в магазин, скобочку на пол бросил. Лязгнул затвор, и упёрся ствол в живот деду Йоне, как бы спрашивая: «И хто ты таков?!». Скосил глаза дед на свой «Штайер», а у того затворная рамка в крайнем положении. Что говорило: «Отстрелялся, паря…Каюк…». И тогда, стараясь говорить ровным голосом, дед сказал: «Я – Йона Ковлер». «Не слышал про такого - пророкотал в ответ «клыкастый», и заметил дед, как напрягся палец на спусковом крючке маузера – Откуда будешь, мальчик? И что делаешь в этом городе?». Рассказал дед всё о себе, и по мере повествования почувствовал, как успокоился его визави. «Послушай, а кто дал тебе разрешение на «работу» в Одессе? - спросил «клыкастый» - Кому долю отваливаешь?». «Да никому… - растерялся дед Йона – Я сам по себе!». «Такого в Одессе отродясь не бывало! – заржал собеседник деда – Так тебя фартовые сами полиции «слили»! Тебе ещё повезло, что живым! Я и сам им плачу, а ты мне не ровня! Драпай отсюда и не появляйся больше! Но раз ты такой дурак гордый, дам тебе совет – мотайся по городам, и больше трёх дней нигде не задерживайся. День на разведку, день на дело, третий на отход…Может, и протянешь месяцев пять-шесть, но потом всё одно прирежут!». Не понравился деду Йоне такой расклад, но понял он справедливость слов «клыкастого», и так ему и сказал об этом. Хмыкнул тот в ответ, посмотрел деду в глаза: «Честный смотрю…Взял бы тебя к себе, но ты уже запятнанный…Ладно, удачи тебе, Йона Ковлер. Выйдешь за мной через двадцать минут». Сказал и пошёл к дверке неприметной в стене. Открыл её и хотел уже выйти, как дед успел спросить вдогонку: «А тебя как звать?». Задержался на мгновение «клыкастый», подумал, но ответил: «Григорий Котовский». И дверка за ним закрылась.

Последовал совету Котовского дед Йона. Мотался по городам, нигде больше трёх дней не задерживаясь, но месяца через три-четыре стал чувствовать, как сжимается вокруг него невидимая нить, всё более напоминающая скользящую петлю. И тут на его счастье началась 1-ая Мировая Война, в которую дед Йона и решил «нырнуть» от греха подальше. Пришёл он на ближайший призывной пункт и говорит: «Я – Йона Ковлер! Хочу добровольцем на фронт!» А ему в ответ: «Глянь-поглянь! Из жидовствующих будет, но патриот! А что Йона Ковлер умеет делать?» «Я знаю французский, немецкий и латынь! Гимнастику Мюллера и фигурное катание!» - гордо сказал дед, скромно опуская подробности своей молодой жизни. «Ну, латынь нам ни к чему, у нас на старо-славянском отпевают…Французский? Так это на другом фронте. А вот, немецкий…Пойдёшь Йона Ковлер в школу военных телеграфистов! Дело ответственное, секретное, но видим, сдюжешь! А ты, часом, не шпион?»

И пошёл дед Йона в школу военных телеграфистов, которые вдобавок обучались шифровке-дешифровке. Учился, как всегда с вдохновением, и вышел из школы, к удивлению самих обучающих, с лычками на погонах. Прибыл дед на место назначения, то есть на Германский фронт, и там с помощью лычек и гимнастики Мюллера, поставил себя на должный уровень. И стал дед телеграфировать шифровками куда надо, дешифровывать, что прикажут. И всё было бы ничего, но дед Йона влюбился. В броневики.

Деду Йоне понравился запах бензина, кожаной формы командира; рокот двигателя, броневая защита и скорость движения! Он стал крутиться вокруг броневиков, помогать механику разбирать и собирать двигатель, а оружейнику – то же с пулемётами. И скоро ему доверили поводить машину, но не более того. Годы проходили однообразно. Война велась позиционная, штабы долго оставались на одном месте, и дед Йона заскучал. Стал вспоминать былую вольницу, стрельбу и погони, встречу с Котовским…Скучающий телеграфист, безответно влюблённый в броневики…Это может быть опасно.

Два броневика, отправленные на разведку не вернулись. Казачий эскадрон, посланный на розыски, вернулся с большими потерями. Попал в засаду, так же, как и бронемашины. Контрразведка заволновалась, так как стало ясно, что в штабе завёлся шпион. Искали, но не нашли. Все штабисты служили давно, ничто не указывало на имеющиеся связи с германцами. Тупик. Плохая работа контрразведки. Как всегда "помог" его величество Случай. Офицеры стреляли в открытом тире, и на звук выстрелов подтянулся скучающий дед Йона. Он подошёл поближе к стрелкам, перед которыми на длинной и широкой доске лежали пистолеты и револьверы разных систем, благо трофейного оружия накопилось достаточно. И вдруг дед заметил лежащий «Штайер». Глаза его загорелись, так ему захотелось почувствовать в руке тяжесть любимого пистолета. И этот взгляд заметил командир броневого взвода: «Эй, телеграфист, хочешь научиться стрелять? Не робей, выбирай, что хочешь!» Офицеры засмеялись, а когда дед Йона подошёл к доске, тот же офицер протянул ему наган. Но дед взял «Штайер». «С ним надо обращаться так…» - начал было объяснять ему командир броневика, но…Магазин был уже вставлен, предохранитель снят, затвор передёрнут и прогремели четыре выстрела подряд. Солдатик принёс мишень. «Ничего себе… - протянул один из наблюдавших – Ты не телеграфист, а снайпер…». Бледный от волнения офицер контрразведки понял, что видит «шпиона». В деле деда Йоны, было написано, что он оружием не владеет. Патриот?! Предатель!!! Шпион германский!!!

Дед Йона почувствовал слежку, а на шее скользящую петлю. Надо было «нырять», но куда? Куда было «нырнуть» в феврале 1917 года? Как это куда?! Да в буржуазную революцию! Да здравствует Временное правительство! Ура! И дед Йона дезертировал. В Омск.

Только напрасно он это надумал. Сошёл утром с поезда на Омском вокзале, но не сразу к родительскому дому пошёл, а ночи дождался. И вот, когда звёзды взошли, дед Йона к углу улицы подошёл, стараясь идти тихо и незаметно, увидел он, как вспыхнул огонёк спички, осветивший лицо под фуражкой, прикуривавшего филёра. Понял дед, что телеграммку контрразведка отправить не позабыла, и ждут его, как бывшего анархиста-экспроприатора, ставшего германским шпионом. Ушёл дед Йона обратно на вокзал, дожидаясь теперь утра, чтобы народу понабилось побольше, поймал там мальчишку разбитного, передал ему письмо родственникам, ночью написанное, сел в поезд и уехал из родного города на юг России.

Приехал в знакомые места дед Йона, но стал себя вести «тише воды, ниже травы», устроившись водителем к одному купцу на его «Руссо-Балт». Ночлег есть, кушать подано, что ещё на время нужно, чтобы пересидеть своё «шпионство». Сидел недолго, так как случилась Октябрьская революция. Прочитал дед Йона лозунг – Грабь награбленное! -, и понял, что уж эта революция для него подходит. Да здравствует Великая Октябрьская Социалистическая Революция! Ура! И через некоторое время дед Йона записался в Красную Армию, чтобы вместе с ней грабить награбленное.

Записался телеграфистом, здраво рассудив, что если Армия грабит, то на всех хватит. И так дед Йона телеграфистом и служил, но жестокостей навидался «будь-будь», как говорится, но принял это, как должное – око за око. В начале 1919 года вызывает его начальник связи полка и говорит: «Йона Ковлер, пойдёшь на повышение! Пора тебе покомандовать, но не здесь! Здесь я командую! Будешь начальником связи во 2-ой Кавказской бригаде! У них бывший начальник погиб…Кхе…». «Что значит «кхе…», как он умудрился погибнуть?!» - забеспокоился дед Йона. «Предателем оказался, бывший-то…Ну, его и порубали на фарш» - смущённо отвечает начальник. «А..Предатель…Ну, ты ж меня знаешь, я не предатель!» - успокоился дед. «Так и тот предателем не был! Так кавказцы решили, хрен их знает, почему…» - ответил уже бывший начальник деда, передав тому приказ о новом назначении.

Взял дед Йона свой тощий вещмешок с награбленным, сел на выданную ему под роспись старую клячу, и, неловко подпрыгивая в седле, прорысил в смертельную для телеграфистов 2-ую Кавказскую бригаду. А когда прискакал на место новой службы, и с трудом сполз с задыхающейся лошадки, взяли его под белы руки, и потащили в штаб для знакомства с комбригом. Втолкнули деда Йону в кабинет, в котором за столом сидел плечистый человек с гладко выбритой головой, и тихо закрыли дверь, подслушивая с другой стороны. Так, на всякий случай, а вдруг опять предатель-телеграфист прибыл…Поднял тяжёлую голову комбриг, вгляделся в героическое лицо моего деда и расхохотался ужасно: «Ба-ма! И кого я вижу у себя в гостях! Сам Йона Ковлер ко мне прибыл!» И понял дед, что перед ним сидит Григорий Котовский.

И стал дед Йона грабить награбленное, командуя связью бригады Котовского, а потом корпуса Котовского, мотаясь с ним по Бессарабии, Польше и прочим местам махновским. С Котовским он встречался часто, но только по службе. Дед Йона всегда старался в особо тесные отношения с командованием не входить. Так он служил, но любви своей к броневикам не забывал, а когда английские танки увидел, то любовь к броне превратилась в страсть. И вдруг случилось неожиданное – грабить стало нечего и некого, и Гражданская война окончилась.

Пришёл дед Йона к Котовскому и говорит: «Прослужил я честно телеграфистом разных чинов, а теперь хочу на командира броневых машин учиться! Даёшь характеристику и рекомендацию в броневую школу нашей Красной Армии!». Посмотрел на него комкор и спрашивает: «Куда ты Йона торопишься? Оставайся со мной, как человек не запятнанный и мне тем очень нужный! В школу свою всегда успеешь!». Предложение было заманчивым, но дед Йона подумал и сказал: «Время несётся быстро, ничего я не награбил, годы мои для поступления уже критические, давай, что я просил!». Вздохнул тяжело Котовский, но просьбу деда выполнил. И пошёл дед Йона в школу броневых машин учиться.

И пока дед Йона в школе своей учится, Котовский своими кавказцами всех бандюганов на юге России уложил в землю сухую, и, вспомнив, что в своё время служил управляющим в графских поместьях, стал владельцем мукомолен, элеваторов, пароходов и экспортно-импортных контрактов с Турцией. И не было у комкора конкурентов, по причинам вполне понятным. Но не понял Котовский самого главного, а именно того, что появился у него враг самый страшный и беспощадный, ни законов, ни правил не соблюдающий – Советская власть.

И вот вызвали его, туда, куда принято Вызывать и говорят: «Как-то странно получается! Вы кто такой, Котовский? Нэпман миллионщик или комкор Красной Армии и дважды орденоносец? Как мы должны всё это народу объяснять?! Предлагаем всё нажитое передать Советской власти, за которую и Вы, Котовский, свою кровь проливали!» А Котовский в ответ: «Хочу подумать об этом, так как и наживал непросто!». «И сколько думать будете?!» - раздосадовались Вызывающие. «А шести дней вполне хватит…» - сказал Котовский и пошёл думать.

Стал Котовский думку думать, а те, что вызывали, тож не дураки. И вот на пятый день идёт по лесу комкор-нэпман Котовский к дому и думает, кем остаться, как из-за деревьев: «Бах-бах-бах!». И стало Котовскому думать нечем и незачем, всё за него Советская власть продумала. Убил героя гад диверсант, которому дали восемь лет, а через два года на свободу выпустили с чистой совестью.
Случилось такая вот история в 1925 году, и в этом же году дед Йона школу закончил и стал танкистом.

Полетела служба деда в разных гарнизонах доблестной Красной Армии РСФСР, то на севере, то на юге. Пошла в гору военная карьера деда Йоны, и заблестели на его чёрных петлицах три шпалы, получил он полк, и всё было бы отлично, если бы дед не влюбился. В женщину.
Одним жарким летним днём 1933 года возвращался полк с учений через небольшой городок в средней полосе России. Танки ворчат двигателями, знамя полка развёрнуто, люки открыты, женщины полевые цветы танкистам бросают, а мальчишки в боевые машины картошку. На спор – пробьют броню или нет. И вот командирский танк мимо телеграфа городского громыхает, и видит дед Йона, как в двери заходит распрекрасная молодая женщина, вся из себя прилично одетая и в туфельках на каблучках. И вспомнил дед, что давно никому телеграмму не посылал. Повернул башню его танк в сторону и пушку наклонил. Встала колонна на улице к вящей радости ребятишек, командиры из машин вылезли, каждый около своего танка встал, а дед Йона шлемофоном пыль с сапог и комбинезона отряхнул, как уж получилось, петлицы протёр, чтобы сверкали, и побежал телеграмму отправлять. Вошёл внутрь телеграфа, взял бланк и подошёл к столику, где уже сидела та самая женщина, и сев против солнца, бьющего в окно, чтобы шпалы подсвечивались, стал телеграмму составлять. А женщина посмотрела на лицо деда, на шпалы в петлицах и улыбнулась ласково. Дед Йона возрадовался этой улыбке, представился, как положено, и пригласил, по всем правилам, в клуб. Женщина засмеялась весело, согласие дала, и счастливый дед выскочил на улицу, закрутил над головой рукой с зажатым в ней телеграфным бланком, мол, давай заводи. Танки взревели моторами, и полк удалился на место своего расположения.

Встреча в клубе прошла удачно. С цветами, с красным сладким вином, танцами и прогулкой по городку, пропитанному ароматами сирени, жасмина и цветущих яблонь. С этого вечера дед Йона стал с красавицей встречаться всё чаще и чаще, а через дней десять осады крепость пала, ворвалась в неё вся бронетанковая мощь деда с требованиями неоднократных контрибуций, которые выплачивались всегда вовремя и с удовольствием для них обоих. Узнал дед Йона, что его любимая приезжает в городок к болеющей маме, привозит ей лекарства разные редкие, живёт с ней месяц, другой, а потом месяца на три в Москву уезжает, но и в Ленинграде часто бывает по рабочей необходимости. Дед приезжал к домику возлюбленной на мотоцикле вечером, а рано утром тарахтел в полк. Вечером на свидание, утром на службу. И так два месяца тарахтел через весь городок. Началась между ними любовь настоящая, а в полку начались проверки серьёзные. Неожиданные.

Встречаться начали пореже, а ещё через полмесяца проводил дед Йона женщину свою в Москву. А на следующий день такая комиссия нагрянула, что начались ночные учения, а потом и марш-броски с форсированием водных преград, да со стрельбами днём и ночью, да с придирками к плохо выкрашенным черенкам лопат, которые висели на каждом танке, да с проверками личных дел командиров. И понял дед Йона, что всё это не случайно.

Не он один это понял. Пришёл к нему в штаб начальник разведки полка и его друг, и говорит: «Йона Ковлер, ты так долго и откровенно тарахтел на своём мотоцикле к своей любимой, что все куры, которых ты не задавил в этом городке, знают, куда и к кому ездил на протяжении двух месяцев. Но ты знаешь, кто Она?!». «Она очень красивая женщина, обладающая чувством юмора, называющая меня «железнодорожником» из-за моих шпал, любящая свою мать дочь, и вообще, причём здесь Она?!» - стал сердиться дед. «Может Она и с юмором, может и хорошая дочь, может Она и любит тебя, Йона Ковлер! Но я поднял свои связи в Москве, и мне объяснили, что Она возлюбленная самого Маршала Тухачевского! И с нас теперь не слезут ни за какие коврижки, потому что есть приказ придавить тебя, Йона Ковлер, как последнюю курицу в этом городке! И не надо объяснять, чей это приказ!». «И что же теперь мне делать с маршалом?» - спросил потрясённый монологом начальника разведки дед. «Я свяжусь ещё раз с Москвой, а ты, «железнодорожник», суши сухари!» - ответил друг деда и хлопнул дверью.

Через день приходит к деду Йоне начальник разведки, отдёргивает шторки с секретной географической карты СССР и говорит мрачным голосом: « Подойди сюда мой друг, Йона Ковлер…». Встал дед, подошёл настороженно к карте и смотрит на своего друга. Тот взял карандаш со стола, тыкнул им в сторону Дальнего Востока и ещё мрачнее говорит: «Поднимает здесь голову фашистско-японская гадина, Йона…Сюда нам надо проситься с тобой. На борьбу с этой мировой угрозой. Только в этом случае от тебя отстанут. Тухачевский согласен отпустить, Блюхер согласен принять. Приказы подготовлены. Ты-то как сам на это смотришь?». Подумал дед недолго и грустно отвечает: «Подписано».

И поехал дед Йона на Дальний Восток. Были у него допросы по делу Тухачевского, бои возле озера Хасан (четвёртая шпала в петлицах) и допросы по делу Блюхера, Халгин-гол и рубиновый ромб. Стал дед Йона первым комбригом танковых войск СССР. А потом вся Отечественная война…
После войны жизнь в Свердловске, военные заводы, на пенсии работал тренером в секции любимого фигурного катания. Умер дед 86 лет, занимаясь, на балконе своей квартиры, гимнастикой по системе Мюллера.