Портрет

 
       Сидя за столиком в полумраке, в зале, убранном в стиле отчасти восточном, отчасти – современно-минималистическом, когда трепещущие в нарядных подставках свечи бросают пятна света на стены с эффектными следами искусственного разрушения, внезапные пустые пространства, зеркала в простенках – я заметил тебя. Я сразу же понял, что вижу тебя не впервые – мы встречались и раньше, точнее, я видел тебя здесь же, за угловым столиком, как и сейчас – за чашкой кофе; и еще - однажды я встретил тебя на улице – ты шел по Невскому проспекту, ничего не видя, как слепой, и вокруг тебя была пустота, от которой мне стало холодно.
Я не заметил, как сигарета догорела до фильтра – он начал тлеть, запахло паленым; обжигая пальцы, я неловко возился с пепельницей, украдкой продолжая наблюдать.
Ты опять был во всем черном, только белые манжеты виднелись из-под наглухо застегнутого френча, шелковый шарф был заколот впереди какой-то изящной брошью, поблескивающей в темноте; лента в странно уложенных волосах – во всем, даже в чертах лица – явственный налет архаики: галантный век, старые кружева; наверное, у твоих духов такой сильный запах, что перехватывает дыхание, а дома есть трость с серебряной рукояткой. Заняв весь стол какими-то большими листами, ты умудрялся писать или рисовать почти при полном отсутствии света.
Глядя на тебя, я думал безумными мыслями: вот человек, о котором стоит тосковать, которому стоит посвящать горячечные тексты и томительные часы; вот тот, кто может заставить меня стонать – и он находится в трех метрах от меня. С таким же успехом он мог постигать нирвану в другом полушарии. Собственная слюна показалась мне горькой, потому что я умирал мгновение за мгновением.
Наконец, не слыша вокруг ничего, кроме монотонного гула, похожего на звук, живущий внутри морских раковин, я подошел и стал у тебя за спиной – ты быстро рисовал посетителей ресторана, каждого в отдельности, одного за другим; просто лица вне времени и места, вырванные из конкретных обстоятельств, их личные истории можно было сочинять, переписывать заново.
Ты запрокинул лицо и посмотрел на меня снизу вверх – глаза неестественно блестели; потом молча указал на соседний стул – манжеты оказались действительно кружевными, на пальцах – серебряные перстни, странные, очень большие и тусклые.
Ты взял новый лист и несколькими точными линиями набросал мое лицо; прорисовал глаза, так, что они стали казаться влажными, полными ожидания; потом посмотрел на меня. Не отрывая взгляда от моего лица, ты, одной рукой все еще сжимавшей карандаш, удерживал мой портрет на столе, а второй стал медленно разрывать его пополам. От шелеста бумаги мне стало невыносимо жарко, я почувствовал, как у меня встает.
Не говоря ни слова, ты собрал листы в большую папку с красивым тиснением, - мы расплатились каждый по своему счету.
Не говоря ни слова, мы вместе вышли на улицу, ты поймал машину, но я не слышал твоего голоса, когда ты говорил шоферу, куда ехать, стоя в этот момент на отдалении.
Не говоря ни слова, ты привел меня в старую квартиру, темную и пустую; от пары свечей комната показалась совсем мрачной, вовсе не приспособленной для жизни, так много в ней было излишеств и так мало самого необходимого.
Не говоря ни слова, ты разделся, точными, уверенными движениями избавившись от своего сложного костюма, и помог мне, все еще пребывающему в замешательстве, избавиться от одежды; осмотрел меня со всех сторон, будто статую, случайно возникшую здесь, и потом неторопливо опустился на темное покрывало. Никогда не видел ничего подобного – в смысле мне не с чем сравнить это из своего опыта, наверное, я только воображал что-то похожее – хорошо, что я хотя бы мог это воображать: тело, совершенно гладкое и белое, как бумага; свободный конец черной ленты упал тебе на плечо; левая рука, унизанная кольцами, закрывает сердце; лицо – бесстрастно, но пальцы правой вытянутой руки, чуть подрагивают.
Я почувствовал, что дрожу, и прижался к тебе весь, не в силах что-либо делать или говорить, не ощущая ничего, кроме этой дрожи.
Молча, ты позволил абсолютно все.
И ты заставлял меня стонать.

Когда я проснулся, в комнате было темно, свечи догорели и погасли.
       Я решил, что еще ночь и снова уснул. На этот раз – навсегда.

 21.11.2004г.