Вальс

It’s my favorite sad story
forget me not….
R.Williams «Flowers»


Я рыдал на кухне, положив голову на руки, как последний дикарь с гавайским желтым цветком за левым ухом. Потом, понимая что надо, встал, поковырял ножом за левым глазом и вытряс гнилые шестерни из зависшей головы. Только после этого начал смутно осознавать: вещи собраны, стоит позвонить квартирной хозяйке, но перед этим набираю другой номер, называю время и место. Почти облегчение сочится из телефонной трубки навстречу: «Наконец-то ты одумался». «Ничего похожего», - скрежещут сколопендры боли, поселившиеся в моем формальдегидном нутре. – «Конечно же, нет. Как вы могли подумать».
Но сегодня я уже ни на что не годен. Приготовьте мне спокойную комнату и плотную дозу. Я все решил и теперь нужно немного забыться, бездействие и пустота времени могут уничтожить меня раньше, чем нужно, как фарфоровую куклу – стоит попробовать обмануть их химическим способом.
Квартирная хозяйка попыталась изругать меня, но по проводам к ней стало поступать столь густое молчание, полное холодного отчаяния усталого потрошителя, что она поняла всю бесполезность споров, но все-таки спустилась проверить состояние пустеющих помещений. Все на местах. Мои ответы односложны. Хочется послать ее невероятно далеко, но я так измучен, что матерщина застревает в горле, подобно бесполезному песку. Засорившиеся песочные часы.
Беру вещи, выхожу на улицу: нужно уйти как можно дальше от этого места, уже приучаю себя к мысли, что живший там, в опустевших комнатах, спавший на остывающих простынях человек, умирает с каждым новым шагом все невозвратимей, его нет: зеркала забывают отражения, предметы утрачивают тени и запахи, позади – ничто, мемориальная хирургия, гангрена памяти.
Я должен свыкнуться с мыслью, что стена, встающая позади меня, идеально непроницаема, но прошлое никогда не отпустит меня, оно будет жить там, за стеклянной преградой, бесстыдно и жестоко показывая мне себя, высасывая жизнь и разум капля за каплей, пока я не опустею, до состояния высохшей хитиновой оболочки. Уличный шум не отвлекает – ощущаю лишь невыносимое молчание, скопившиеся в горле тяжелым комом, и мешающее сглатывать и дышать. Слезы вытекают из-под огромных темных очков:
- Я люблю Тебя. И всегда буду, понимаешь? – говорю это вслух, и прохожие оборачиваются и смотрят, забрасывают гнилыми взглядами, двигаясь мимо. Мне все равно. Сажусь на землю, бросив вещи, и, закрыв лицо руками, раскачиваюсь от невыносимости Твоего отсутствия, - Ты далеко, с кем-то другим стремительно забываешь меня, пока подкожные сколопендры, скрепя ржавыми жвалами, пожирают меня во имя Твоё.

Они нашли меня – ждали у сквера, как договорились, но потом, вооруженные опытом, двинулись на поиски. И вот что странно: уже никто не оборачивался, пока двое плечистых резко поднимали меня и мои вещи с земли, вели по улице и запихивали в машину. Сжавшись в углу на заднем сиденье, я продолжал истерически рыдать, размазывая по лицу черные косметические полосы. По приезде, меня отвели в приготовленную комнату – почти пустую, не считая наглухо занавешенного окна, толстого ковра, дивана и торшера – именно такую, как я хотел. Сумки бросил на пол.
Несколько минут спустя, зашел человек, неприметный и бесшумный, -единственное, что я запомнил, это то, что мне он показался азиатом. К тому моменту, раздевшись и разбросав по полу одежду, я вжимался в диван, забравшись туда с ногами. Азиат сел рядом, поставил себе на колени маленький серебристый поднос со шприцем, я протянул трясущуюся руку, и он сноровисто наложил жгут. Сделав инъекцию, он удалился так же бесшумно, как и пришел - мне показалось, что он, скорее всего, не открывал двери, а прошел прямо сквозь нее.

Не знаю, сколько прошло времени, но когда я пришел в себя, он стоял надо мной и смотрел вниз – на мое обнаженное тело, распростертое на диване: взгляд двигался медленно и тяжело, так, что я чувствовал его в виде легких касаний к тронутой холодом коже, к многочисленным следам от инъекций на руках и бедрах.
- Можно? – спросил он и, не дожидаясь ответа, дотронулся до моего бедра. Я испытывал к нему то благожелательное равнодушие, которое можно испытывать к бывшему любовнику после того, как все раны затянулись; вообще придерживаюсь мнения, что самые прочные отношения могут быть между теми, кому удалось пережить любовь или похоронить общих детей; если дать боли перегореть и перебродить самой в себе она может дать неожиданно хорошие плоды. Я знал, что он будет пытаться говорить со мной, возможно даже убеждать….
Он не ожидал, что я вернусь, что снова буду просить провести Процедуру.
Он сказал, что я единственный из выживших, кто вернулся и требует повторения. Понимаю ли я, что шансов уцелеть у меня нет…разумеется…понимаю настолько хорошо, что не имея больше достаточно средств оплатить его услуги, отдаю так же и собственное тело…вероятно, оно мне уже не понадобится…точно не знаю, что с ним станет – выпотрошат в поисках здоровых органов или продадут сначала в «Красный Проспект», а потом, когда оно придет в негодность, используют для съемок какого-нибудь особо жесткого снаффа. Грустно улыбнулся, поинтересовавшись, неужели он хочет воспользоваться случаем, пока еще ничего не случилось и я понимаю, что происходит, пока я еще внутри этого тела…
Пощечина была тяжелой и отдалась глухим гулом внутри больной головы, но обижаться не было смысла, ведь мы оба знали, что он прав, не стоило захламлять воздух легкими в своей сухой бессмысленности словами… Вцепившись в длинные волосы, он стащил меня с дивана и принудил стать на колени – я не сопротивлялся, но и не помогал ему, забавляясь опасливыми взглядами, которые он бросал на стремительно промокающие странной желтоватой влагой бинты на моих запястьях. Потом мы застыли без движения, не меняя позы, точно это могло бы помочь остановить время, возможно даже повернуть его вспять, заставить избрать безопасное направление…надежды всегда тщетны и со стороны подобные ритуалы выглядят глупо…впрочем, иногда они срабатывают…иногда…
- Проследи, чтобы они были аккуратны…очень аккуратны, - проговорил я в пол, задевая губами пахнущий синтетикой ковровый ворс. – И еще: я ничего не хочу слышать, понимаешь?
Он улыбнулся и сказал, что ничего не может гарантировать, но звукоизоляция здесь отличная…по крайней мере никаких звуков из комнат я не услышу….промычав свое угу в ковер и там же утопив бессмысленную улыбку, я поднялся и направился к выходу…на его предложение одеться, я добродушно послал его в задницу и спросил, где здесь душ…не дождавшись ответа, вышел из комнаты.
Странно – у дверей стояли два охранника, точно тут остановилась важная персона; они уставились на меня безумными глазами и на вопрос относительно душа, лишь один из них собрав свою волю, безмолвно ткнул пальцем куда-то вперед. Блуждая по коридорам, я наткнулся на худого мужчину, чье жесткое лицо показалось мне знакомым, но не смог вспомнить, где видел его раньше.
- Как во сне, - произнес я вслух и засмеялся. Худой смотрел на меня так, точно и он пытался вспомнить, где мы встречались раньше, казалось, он испытывает почти физические мучения от бесплодных поисков ответа на это необязательную задачу.
- Вам нравится смотреть на облака? – спросил я его, но Худой отшатнулся, точно увидел призрака и, грубо оттолкнув меня, бросился прочь по коридору. Видимо ему не нравится или у него связаны с этим дурные воспоминания, заключил я, открывая горячую воду.

Оставшись один, погрузившись в неторопливую воду, я впервые ощутил подлинный страх; измятые бинты валялись на полу, крупные пузыри ломались на поверхности, оставляя сладковатый запах скопившейся голодной слюны, крови и почему-то вянущих цветов и сливочной карамели. Я поднес запястье к лицу и провел языком, потом поцеловал взасос – медленно, с удовольствием и вполне взаимно, спохватившись, снова опустил руки, закрыл глаза и стал бороться со страхом внутри собственной головы.
Когда вернулся в комнату, застал там мужчину, с которым недавно столкнулся. Вы разговаривали, но при моем появлении немедленно замолчали. Я просто стоял и смотрел, потом произнес медленно, почти через силу:
- Только не говорите мне, что не нашли его. – Худой хищно улыбнулся, и вы оба направились к выходу - я понял, что все в порядке, но в любом случае, радоваться было бы неуместно…

Через какое-то время из коридора послышался шум – скатившись с дивана, зажимая уши руками, я понимал, что звуки были едва уловимы, по крайней мере, для человеческого уха, но мне казалось, что я различаю каждый шорох, вздох, стук каблуков по напольному покрытию, отрывистые междометия, треск рвущейся ткани. Впрочем, скоро все действительно стихло, но среди других я разобрал тот самый голос, не узнать который не мог, и ненадолго задремавший горячий кровавый сгусток проснулся и начал снова болезненно пульсировать, калеча солнечное сплетение. Не знаю, сколько мне удалось выдержать – видимо очень недолго…по ту сторону двери Худой пытался урезонивать:
- Унгель, только не говори мне, что наркоман, валящийся в этой комнате, - далее последовал звук удара и чье-то тело грузно привалилось к стене. Когда я вышел, он что-то шептал неловко согнувшемуся Худому на ухо - видимо это было нечто неприятное…скорее даже пугающее…интересно, что могло его так напугать…внезапно меня охватила невероятная слабость, желание куда-то двигаться, вообще загромождать собой пространство пропало, захотелось свернуться калачиком на ковре и потерять разом все физические ощущения, раствориться, впитаться в поверхности, не оставив после себя ничего, кроме тонкой радужной пленки…в тоже время я чувствовал присутствие в виде близкого пульса, отдававшегося эхом внутри моего тела, точно где-то рядом играла музыка и тяжелые басы мягко сотрясали податливые внутренности…Худой высвободился, быстро пошел прочь и исчез в одной из совершенно одинаковых дверей вдали, но даже на таком расстоянии я учуял призрак знакомого запаха и звук дыхания…
- Я же просил – ничего не хочу слышать...знать…помнить…
- Возвращайся, – Унгель теснил меня в комнату…не знаю, чего он в большей степени не хотел: чтобы меня видели или чтобы я что-либо снова услышал…сил сопротивляться не было, и я позволил отвести себя обратно, уложить, накрыть откуда-то появившимся пледом, он говорил, что я смертельно устал и с каждым словом это все сильнее походило на правду, глаза слипались, а мысли, и без того мутные, набегающие одна на другую, принимали в себя потустороннюю логику снов… «Ты стал очень сильным,» - прошептал я, уплывая в блаженное беспамятство, одновременно понимая, что это лишь временная, возможно последняя передышка…

Я понял, что происходит еще до того, как пришел в себя, до того, как открыл глаза…они не услышали, как открылись двери, как не различили моих шагов – босые ступни почти не касались пола…я стоял за их спинами, обнажая одно из запястий…вся комната была наполнена тобой, я чувствовал запах твоих волос, слышал звук дыхания…за несколько минут до этого, они срезали с тебя одежду, кое-где оставив глубокие ссадины на желтоватой коже, и теперь прибивали твои руки гвоздями…вид растерзанной, окровавленной ладони странно не вязался с чистенькой стеной, евроремонтом, этой самой «отличной звукоизоляцией», о которой мне говорилось ранее…взгляд у тебя был совершенно пустой от физической боли и невыносимого страха, как у пойманного животного…
Привычным жестом, всплывшим откуда-то из прошлой жизни, из других эпох, я провел по неприлично низкому поясу кожаных штанов и повел плечами точно в поисках равновесия, зубами стащил неподатливый бинт, и внезапно возникнув за спиной человека с молотком, прижал то, что обнажилось на моей руке к его лицу…выронив молоток он закричал – это был какой-то невероятный звук, который возвысившись до звенящей ноты, упруго отскочил от стен и ударил по беззащитным барабанным перепонкам…крупный мужчина, позабыв все на свете, извивался на полу, прижимая ладони к тому, что еще недавно было его лицом…когда я шагнул вперед, остальные отшатнулись от меня, как от прокаженного…подняв глаза увидел, что даже твое лицо внезапно начало осмысляться, превращаясь в привычную маску безысходности и отвращения…
- Не надо, - неожиданно услышал я голос Унгеля у себя над ухом. В ответ я горячо, едва не плача зашептал, что он же обещал...обещал не причинять вреда…он же обещал…Унгель ответил, что очень хотел увидеть человека, привязанность к которому превратила меня в безвольного наркомана, но не ожидал увидеть такое… я знал, что он собирался сказать «ничтожество», поэтому тихо сообщил, что все знаю сам… наперед все, что он может или хочет сказать…и что нет необходимости произносить это вслух…согласившись, он тем не менее стал описывать, как ты вел себя, как скулил в их руках, но я не испытывал отвращения, напротив, только лишь возбудился сильнее….пока он говорил, я смотрел, как стремительное разложение дожирает голову неподвижно лежащего на полу человека…когда кто-то сделал движение в его сторону, Унгель преградил путь и запретил прикасаться к трупу…когда они выходили, я услышал как Худой спрашивал Унгеля о том, что неужели это и есть стигматы, а я тот самый? И что меня действительно стало невозможно узнать, такие изменения произошли за последний год…и сам знаю, что из того, чем был, превратился в смазливого, потрепанного педераста с вечно забинтованными руками – и не из-за стигматов, возникших от небесной лепры, на которую так или иначе обречены все из нас...

…благоговейный шепот: Унгель, он такой же, как ты? – Нет, он может меня уничтожить…

Они оставили нас одних…когда я приблизился, ты отвернулся и стало видно, как ходят желваки, от того, что ты стиснул зубы, будто нечто невыразимо гадкое вот-вот прикоснется к тебе…потом ты даже зажмурился, чтобы не видеть меня…и мои раны…двумя пальцами я взял сначала один гвоздь - и повинуясь усилию, он вышел, как если бы стена была сделана из подтаявшего масла…потом извлек второй гвоздь…ты упал вниз и остался сидеть, неловко подогнув ноги, держа пробитые руки навесу, закрыв глаза….когда ты открыл их, я по-прежнему стоял перед тобой, как назойливое приведение, освободив от бинтов уже оба запястья…мелко вздрагивая, ты уставился на два сладострастно приоткрывшихся отверстия на моих запястьях – чудовищные гибриды, одновременно похожие на женские гениталии и утыканные акульими зубами рты, сочащиеся ядовитой желтоватой слюной, от которой кожа вокруг постоянно кипит, растворяясь точно от кислоты и молниеносно рубцуясь…сквозь запах крови, слюны и карамели стал явственно прибивать еще один – собачий запах желания…когда я всунул язык в один из стигматов, тебя начало тошнить…ты давно ничего не ел, поэтому изверг из себя только немного остро пахнущей жидкости…твои окровавленные руки тряслись, а изо рта начала подтекать слюна, как бы в ответ…я наклонился и попробовал на вкус то горькое, что вытекло из тебя, а так же капли крови на полу… не отрывая от тебя взгляда, медленно приблизился и мы занялись глубокими поцелуями, пока постепенно в это не оказались вовлечены все четыре рта…ты единственный, кто мог выносить подобное…мог, провоцировал, но не желал…потом, как обычно, ты со стоном оттолкнул меня, точно несколько секунд назад со мной был некто другой, кто-то тебе неприятный, почти в той же степени, что и я…
выходя тихо сказал: они больше не причинят тебе боли…
твой взгляд был отстраненным и обвиняющим: ты не мог не понимать, что живым отсюда тебе не выйти…не нам – это тебя не волновало… не нам – тебе....

Больше я действительно ничего не слышал…и не знал, как они поступают с тобой…
м.б. это и не любовь, м.б. ты не имеешь никакого касательства к тому, во что я превратился, возможно это лишь мой выбор и моя ответственность…но тогда какова твоя роль, раз ты присутствовал тут все это время, наблюдая и двигаясь своими путями? Ты не мог не видеть, но ничего не говорил – не да, ни нет, пока я барахтался, мучительно разваливаясь на части, пытаясь подменить дуэт своим надрывным соло…наверное, тебе нравилось молчать, оставаться в стороне, всегда иметь возможность ускользнуть…





Временами приходил азиат – и в тот раз я подумал, что в меня проникнет обычная доза, однако после укола ничего не последовало….
…очень скоро появился Унгель в пальто и перчатках и сказал, что пора ехать…я попросил полчаса и появился в виде драг-квин с набеленным лицом и густо обведенными черным глазами…кто-то набросил мне на плечи меховой палантин и все стали натянуто шутить на тему кабаре и див немого кино… странно, что вообще кто-то что-то из себя выдавил, хотя бы из вежливости…
Всю долгую дорогу через желтоватые пустынные поля, я курил одну сигарету за другой и свет в глазах временами сливался в сплошное белесое пятно, как будто вот-вот разрыдаюсь или потеряю сознание…мы ехали очень долго и я не мог даже припомнить, когда вообще последний раз видел какое-то жилье за окном или проезжающую мимо машину…
Наконец шофер притормозил у жидкой деревянной ограды, собранной из тонких длинных палок - так обычно бывают огорожены пастбища, и, как оказывается, не только в кино. Кто-то из одинаковых охранников, одетых в темные пиджаки и белые рубашки, помог мне выбраться из огромного, похожего на танк джипа; невдалеке виднелось довольно большое строение, приземистое и грязное, к которому мы все и направились., при чем Унгель поддерживал меня под локоть, точно импровизированную первую леди, в его ухе красовался миниатюрный наушник со спускающимся из него на проводке микрофоном, с помощью которого он отдавал команды, пока мы месили грязь, медленно продвигаясь вперед, а ветер начинал доносить тяжелый, сладковатый запах навоза. Я ничего не понимал, но, как это часто бывает в состоянии измененной реальности, все казалось закономерным, подчиненным некому смыслу...сейчас ощущалась еще медленная, придавливающая своим эластичным весом угроза – она была в желтоватом оттенке вялой травы, в насыщенном, почти осязаемом в моменты вздохов сине-сером оттенке пасмурного неба, в покачивании гуттаперчевых соломинок на краю крыши.
Когда мы оказались у самого сарая, заметил, что дверь заперта на засов снаружи и приперта для верности большой шершавой доской; один из охранников заспешил вперед, отодвинул ее, открыл засов и нам в лица пахнуло почти невыносимым смрадом хлева - смесь запахов мокрой, жирной грязи, помоев, животных, соломы, гниющего дерева, сырости и помета упругой волной ударила в нос и утопила в себе протестующее обоняние. Унгель извлек из кармана шелковый платок и протянул мне, я прижал ткань к носу и с удивлением отметил, что она сильно пахнет моими духами. Я посмотрел на Унгеля с благодарностью – мелочи так невероятно выдают, столь многое объясняя; он взял мою свободную руку, и, не стесняясь окружающих, прикоснулся к ней губами, так, что я почувствовал тепло его дыхания через тонкую черную кожу перчатки. По прежнему поддерживая меня под локоть, пока я осторожно выбирал дорогу на невероятно грязном полу, поминутно опасаясь оступиться на высоких дамских каблуках, он повел меня внутрь. С обеих сторон тянулись каменные закутки в каждом из которых помещалось по взрослой свинье, перед отсеками находилось длинное возвышение, на котором перед животными стояли кормушки, наполненные вонючими помоями, странно, что я только сейчас обратил внимание на звуки сдавленного хрюканья, доносившиеся с разных сторон. Свиньи, большие, с крошечными умными глазками, розоватой, почти человеческой кожей, казались мне очень крупными и опасными, на ум приходили истории в которых они жрали трупы …
Наконец, мы остановились у одного из закутков, и Унгель картинным жестом указал мне на то, что там находилось. Признаться, я не сразу понял, что это…подобное можно сравнить только с ожогом – когда боль ощущается не сразу и какое-то мгновение не отдергиваешь руку, потом лишь убираешь и еще через какое-то невероятно длинное мгновение, горячий клин боли разрывает внутренности.
Я увидел тебя. Невероятно грязного, со спутанными от нечистот и крови волосами, на четвереньках, как и все животные, и как они совершенно голый, если не считать ошейника с толстой, прикрепленной к стене цепью. В память врезались и застряли в ней, как доисторическая тварь в глыбе льда, очертания твоих выступающих позвонков, выявленные темными подтеками, прилипшие к спине змееподобные пряди, воспаленные полосы и кровоподтеки на коже. Я понял, почему не слышал и не чуял – потому что тебя больше не было в той комнате, дальше по коридору.

Унгель тихонько засвистел, точно подзывая собаку, и ты, как хорошо дрессированное животное, поднял голову.
Сомневаюсь.
Что ты меня узнал.
Что ты вообще мог кого-то узнавать.
Один глаз полностью заплыл синяком, на щеке косые ссадины, точно тебя прижимали лицом вот к этим корявым каменным стенам, губы искусаны и разбиты, ты шумно втянул воздух и зашелся рыхлым бронхиальным кашлем.
- Ты удовлетворен? – обратился ко мне Унгель, но я был озабочен тем, как бы не потерять сознание, потому что окружающее покачнулось, а потом, поражая специфической неприятной плавностью, потекло по слабой дуге. Унгель тепло улыбнулся и подал какой-то знак охране. Один из парней ушел, но скоро вернулся с объемистым серым свертком, часть его содержимого оставил себе, часть отдал своему напарнику. Через минуту, одетые в толстые резиновые перчатки и прорезиненные же халаты, они заработали: один перегнувшись через заграждение вскрыл замок и отстегнул цепь от стены, вышел на дорожку на некотором отдалении от нас и, потяну за конец цепи, заставил тебя выбраться, затем, дергая за поводок, оттащил поближе к дальней стене помещения и привязал там. Напарник его уже был готов, стоя со шлангом в руках - он отрыл воду и принялся сильной струей смывать с тебя хотя бы верхний слой грязи. Ты покорно стоял на четвереньках, изо всех сил стараясь не упасть под бьющей в тебя ледяной струей, хотя лицо охранника ничего не выражало, я заметил, что он намеренно пытается сделать так, чтобы ты потерял равновесие, а так же направляет воду на внутреннюю поверхность бедер, а когда струя поднявшись к твоей шее стала медленно спускаться по спине все ниже и ниже, я не выдержал и, кусая во рту кончик языка, чтобы ничего не было видно, сжал руку Унгеля. Он взглянул мне в лицо и немедленно подал знак, после которого воду выключили, конец цепи снова открепили от стены и передали одному из тех, кому посчастливилось не наряжаться в прорезиненные костюмы. Унгель снова тихонько засвистел и несильно носком начищенного ботинка подтолкнул тебя к выходу из сарая – и вот теперь я заметил страх, которым ломались остатки твоего лица при возникновении этого негромкого звука; ты как-то уже привычно полз по ободранных коленях и пробитых гвоздями руках…казалось, ты уже не замечаешь ни боли, не холода….

На улице цепь пристегнули к столбу - ты жался к нему мокрым израненным телом, как собака в ветреную погоду. Я увидел, как тебе быстро вкололи что-то в ягодицу. Ты тихонько заскулил.

Больше я не мог этого выносить. Чтобы со мной не случилось, какие бы мысли не одолевали меня невыносимыми ночами, когда страсть, злость, ревность и надежда терзали меня, разрывая связки, превращая сухожилия в яростных змей, богом клянусь, я не желал такого. Автоматически я стал обнажать запястья,
Но к своему ужасу и…внезапному облегчению, обнаружил, что они совершенно целы, не в силах поверить, охваченный неприличной сейчас, внезапной, просто топящей в себе радостью, я уставился на собственные руки, наблюдая только ровную гладкую кожу, бледную и тонкую, сквозь которую просвечивали синеватые вены….Унгель обнял меня одной рукой, а второй поднес мою руку к своим губам и поцеловал полоску кожи, просвечивающую между рукавом и перчаткой.
Когда я поднял глаза, то увидел, что облаченный в резину охранник вывел из хлева здоровую свиноматку и приближается с ней к столбу. Я наблюдал, как тебя, приподняв за длинные волосы принудили подняться на колени, и понял, что тебе вкололи – ты был близок к предельному физическому возбуждению, влажный член практически прижимался к низу живота….ты даже не пытался прикрыться или высвободиться, на какое-то мгновение здоровый глаз поймал мой взгляд и на твоем лице мелькнула слабая тень узнавания и пропала, как брошенный в воду камень, в тоже время я почему-то был уверен, что ты осознаешь практически все происходящее, но мучении полностью сломали тебя, почти лишив рассудка.
Свинью привязали к тому же столбу, что и тебя; она смирно стояла, чуть пошевеливая ушами, огромная, розоватая, и вы оба казались непристойно голыми, ветер шевелил твои начавшие подсыхать волосы, принося запах хлева, исходящий от строения и о вас. Держащий наклонился к тебе и что-то сказал, не уверен, что ты мог понимать, однако, сделал несколько слабых движений, точно вырываясь и немедленно град точных ударов посыпался на твое и так уже жестоко избитое тело.
Почувствовал: что-то теплое течет по моему лицу, прикоснулся и увидел кровь на кончиках затянутых в кожу пальцев…радость уже ушла – вместо нее осталось только бессилие, отчаяние и жалость.
И еще – даже теперь я продолжал желать тебя.
Кто-то удерживал свинью, пока тебя принуждали к совокуплению….добившись своего, заботливо отошли в сторону, чтобы не дай бог ни одна подробность не ускользнула от нашего внимания. Я видел, как напрягаются мышцы на твоих ягодицах, как кровь и слюна стекает с губ, было невероятно страшно видеть крупные слезы, начавшее вытекать из твоего опухшего глаза, а Унгель смотрел не меня не отрываясь и рациональная заботливость его взгляда была поистине угрожающей.
Кончив, ты опустился на спину прямо в грязь и остался неподвижен, неловко подогнув ноги. Все охранники как-то незаметно разошлись, кто-то отправился к машине, кто-то оставался поблизости.
В совершенном молчании, я снял сначала один туфель, потом второй и встал в грязь, испачкав ажурные чулки, Унгель удивленно взглянул на меня; холодно улыбнувшись, той самой медленной улыбкой, которую он отлично помнил, я изо всех сил ударил его в двух сторон по голове острыми подкованными каблуками, после чего, бросив туфли на землю, побрел вперед.. Я опустился и лег рядом, в холодную глину, обняв тебя и уткнувшись лицом в шею, в прилипшие к ней невысохшие волосы, пока рефлекторная дрожь сотрясала нас обоих. Я нащупал руку и сжал твои пальцы в своих.


Унгель, осунувшийся и побледневший, вышел из комнаты – верх его дорогого костюма, галстук и сорочка были заблеваны, его заметно пошатывало. Худой подскочил к своему начальнику, тихо спрашивая, неужели он ходил на Ту Сторону вместе с ними.
Конечно ходил, огрызнулся Унгель….последнее, что он помнил, это тех двоих в грязи – красивый, наряженный женщиной по кошачьи вылизывал тело лежащего на земле избитого мальчика, почти подростка, которого начинал бить судорожный припадок. Член мальчика, вымазанный слизью животного, все еще стоящий из-за вколотого афродизиака, исчез между накрашенных белой помадой губ…ритмичное, красноречивое движение головы…рассыпающиеся пряди…потом оба начали стонать…это было невыносимо…Унгель закрыл уши руками, но кровь хлынула на пальцы, а стоны становились все громче и громче, повышаясь до ультразвука…

- Как…там…. – спросил Унгель у охраны, кивнув в сторону комнаты, где содержали мальчишку. Это был первый раз, когда на Ту Сторону отправлялись вдвоем, пусть один и против своей воли, в места, где происходят подлинные истории. Все отводили глаза – пришлось зайти самому и удостовериться, что узник мертв: он лежал на спине, в той самой судорожной позе, в которой Унгель видел его там, и тело так же покрыто синяками. Неожиданно, Унгель поцеловал кончики пальцев, а потом приложил к губам мертвеца – так было принято прощаться. «Ты был ключом к его Раю, пусть и ржавым», - пробормотал Унгель.
Вернувшись в ту комнату, из которой вышел несколько минут назад, не потрудившись сменить одежду, Унгель уставился не ее обитателя. Тот сидел на полу, глядя на невидимое тело своего возлюбленного, ритмично покачиваясь и длинные светлые пряди повторяли движения с опозданием в мгновение. Унгель знал, что сейчас его увезут, удивлялся, что тот снова выжил, и был рад, что выжив потерял рассудок, потому что то, что ждало его впереди….возможно стоит и самому в самое ближайшее время наведаться в «Красный Проспект», пока это тело не пришло в негодность…
Прежде чем постояльца увели, как послушную безжизненную куклу, уставившуюся внутрь себя, Унгель заботливо перебинтовал хищные стигматы, не сомневаясь, что теперь, после произошедшего с их хозяином, они не слишком опасны.

Господи, размышлял Унгель, что же творилось в головах этих двоих, если оно породило такую реальность – интересно, а как и чем они жили наяву…почему-то не казалось, что их явь была намного лучше….неужели нельзя было…и Унгель погрузился в тяжелый сон почти без сновидений, отсутствуя в этой реальности, пока машина с тонированными стеклами, увозила казавшуюся сонной куклу, которую доставив, придирчиво осмотрели внутри и снаружи и остались невероятно довольны приобретением, однако, когда стали разматывать бинты, полагая увидеть следы недавнего суицида, кукла внезапно ожила…

Раскинув руки, точно распятый, я стоял посередине зала, убранного с аляповатой роскошью, присосавшись стигматами к лицам двух незадачливых вышибал, потом отбросил их, втянув языки и, улыбаясь бессмысленной улыбкой, двинулся к хозяйке борделя, никак не попадающей по кнопке сигнализации. «Правда, я тебе нравлюсь?» - говоря, я крепко обнял ее, прижимая к своему обнаженному телу затянутые к красивый корсет мощи.
Могильный запах потек по комнатам здания, пока я путешествовал из одной комнаты в другую не делая разницы между шлюхами, не побоюсь этого слова, всех полов и их клиентами, полагая, что оказываю услугу и тем и другим.
Вымазанный кровью, с ароматной, ядовитей слюной, каплющей из наконец-то накормленных стигматов, я вышел в ночь и пошел по почти пустынному проспекту….

Я намеревался забрать свои вещи и снять другую квартиру….

08.05.08.