Многоточие

       Холодный пол. Тело пока еще может чувствовать холод, но как ненадолго это. Свернувшись в тугой калачик, я отчаянно пыталась перенестись в ту жизнь, неведомую мне, забытую напрочь, когда я была эмбрионом во чреве матери, семечком человека, не знающим ни боли, ни страха, ни горя, ни предательства. Как волшебно быть ребенком. Отчего мы постигаем это, только становясь взрослыми, нагружаясь своими проблемами, словно рабочие ослики, таща за собой воз камней и грязи для строительства того, что мы торжественно называем своей жизнью. И столь же упрямо и педантично, по-ослинному, мы возводим это здание час за часом, по нас не остановит налетевший ураган и не разметает всю эту ересь, не оставив камня на камне.
       Диагноз прозвучал как приговор. Я не могла поверить в это, как невозможно поверить в пришествие инопланетян, пока не увидишь собственными глазами их корабли, а еще лучше - пока не погибнешь в их голодной пасти. Точно так же я восприняла весть о болезни - словно газетную утку, со скептицизмом и недоумением.
Смотря на солидного маститого врача, я хлопала ресницами и молчала. Он тоже молчал, глядя на меня исподлобья поверх очков в тонкой оправе и буравя мое лицо цепкими глазами. Видимо к такой реакции ему привыкать не приходилось, потому что вдруг он со вздохом снял очки, осторожно сложил их на столе и уже открытым взглядом окинул мою фигуру, излучавшую недоверие всеми фибрами. А потом четко, словно акцентируя мое внимание на каждой букве в короткой фразе из одного междометия, одного местоимения и одной аббревиатуры, произнес:
       - У вас ВИЧ.
       Я вздрогнула. Только сейчас я ощутила эффект "удара по голове", о котором мне говорили многие, сталкивавшиеся с этой проблемой. Тут же ожили руки, нервно затеребившие складки одежды, задрожал голос.
       - Вы уверены? Это не ошибка?
       Врач посуровел и поджал губы.
       - Девушка, наша клиника обладает самой серьезной и внушительной репутацией в городе. Мы исключаем возможность ошибки!
       Слово "исключаем" плотно засело у меня в голове, когда я покинула клинику и побрела, куда ноги ведут, целиком погрузившись в свои мысли. Исключаем. Меня исключили из жизни. Вычеркнули из списков живых. Теперь я отныне и до недолгого уже конца жизни - "живой труп". Зомби. Человек, проклятый человечеством и заклейменный тавром ВИЧ.
       Три буквы, уничтожившие мою жизнь. Сделавшие меня изгоем. Я не замечала, как скупые слезы катятся по моим щекам, на пронзительном ветру становясь сухими соляными дорожками. Я жалела себя безумно, и душа моя рвалась на части от сознания того, что жить мне осталось всего ничего, а тело, все еще молодое красивое здоровое тело, не желало примиряться с этой участью. Тело устало бесцельно бродить по городу, почувствовало голод и жажду, замерзло и дрожало - в общем всячески заявляло свою суверенность и требовало внимания к своим потребностям. Мне же было не до него.
       Ощущение потерянности не проходило, накрепко угнездившись в моей ноющей от постоянного напряжения мыслительных процессов голове. Причем, мыслительный процесс не баловал разнообразием, с цикличностью "заевшей" магнитофонной пленки вращаясь вокруг фраз :"За что?", "Как такое могло случиться?" и "Почему я?"
       Почему? За что? Как? И снова по кругу. Доведенное до отчаяния полным отсутствием реакции мозга, мое тело механически добрело знакомой дорогой до дома, взобралось на шестой этаж пешком, потому что лифт как обычно не работал, открыло дверь в квартиру и постояло на пороге в тщетной надежде, что разум осознает привычную реальность и вернется к обыкновенному своему бытию. Но разум с настойчивостью дрессированного циркового пони продолжал вышагивать вкруг арены, ритмично кивая головой в такт шагам и бубня: "За что, почему, как?" Я загнала себя в некий самогипноз, единолично представляя собой пресловутых трех обезьян: ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу.
       Хорошо, что в человеческом теле предусмотрено два мозга на случай непредвиденных ситуаций – не дождавшись отклика со стороны головного, тело снова воспользовалось мудрым руководством спинного и отправилось в ванную. И только погрузившись в теплую пенную ароматную воду, тело позволило себе расслабиться, словно его не заботила кропотливая деятельность крошечных смертоносных вирусов, уничтожающих меня изнутри.
       Я была любительницей фантастической литературы, и в свое время, беспечно и безо всякого повышенного интереса, как и всякий здоровый человек, прочла забавную теорию о природе того, что человечество окрестило безликой и от того еще более ужасной аббревиатурой ВИЧ. Теория эта подразумевала инопланетную версию происхождения человека, не объясняя при этом происхождения внеземных "родителей" человечества, но суть не в том. А в том, что отправив юное человечество в самостоятельное "плавание" по бескрайним просторам прекрасной планеты Земля, эти самые загадочные "родители" позаботились приставить к своим питомцам верных и неусыпных "нянек" - те самые вирусы. Уникальные существа, не объяснимые ни одним законом человеческой биологии, должны были всячески оберегать "детишек" от инопланетной заразы, возможной мутации, и прочих неприятностей ценной ДНК. Пока в результате какого-то странного сбоя в программе сами не превратились в "инопланетную заразу". Хотя, может быть, и не было никакого сбоя, а сами люди вдруг стали развиваться, отклоняясь от заданного курса, портя чистоту эксперимента, и "няньки" переквалифицировались в безжалостных невидимых убийц, дабы скорректировать заложенную "родителями" программу.
       Впрочем, это только теория, однако все равно отлично подходящая под мое настроение - я оказалась браком. Отклонением от нормы. Неудавшимся результатом эксперимента. Мои "звездные" предки не подразумевали счастливое существование моей скромной персоны и сочли нужным уничтожить неправильный генофонд. Вот и ответ на вопросы: за что, почему и зачем. Загнанных лошадей пристреливают. А в Древней Спарте меня, наверное, сбросили бы со скалы еще в младенчестве, облегчив работу вирусам.
       Я прислушивалась к своему телу, пытаясь различить сигналы возможной борьбы со страшным и несокрушимым противником, но к своему изумлению обнаружила только то, что вода давно остыла, а тело замерзло и покрылось мурашками. Осторожно, словно была хрустальной, я поднялась, обтерлась большим махровым полотенцем и так и вышла в пустоту квартиры - обнаженной, словно родившись заново, только не для жизни, а для смерти.
       А мир, открывшийся мне в большом окне новостройки, встретил смертницу величественным, кроваво-красным, словно зарево пожара, закатом. Я стояла, коченея, капли воды стекали с мокрых волос и змеились вниз по бледной холодной коже, а в глаза мне заглядывал самый символичный из всех знаков наступающего неотвратимого конца - закат. Вмиг я осознала эту картину как бы извне, наблюдая за тем, как багрово-алые лучи ощупывают это тело, уже похожее на труп из-за холода и полной отрешенности во взгляде, как равнодушны эти лучи и совершенно лишены даже кажущегося сочувствия, потому что и им самим предстоит вскоре умереть, пусть и не так медленно и мучительно, как мне, но столь же неизбежно.
       И тут во мне поднялась волна. С безумным воплем я рванулась к окну в непостижимом желании остановить заход солнца, зацепилась за что-то ногой, весьма ощутимо ударилась о пол, и наконец разрыдалась. Страдающая душа нашла выход чудовищной боли своей в этих слезах, и изливала её обильным не иссякающим потоком. Вместе с болью, слезами изгонялся из моей головы черный дрессированный пони, груженый тюками тупых тяжелых мыслей о несправедливости Высших Сил. Вместе с истерикой выплескивалось колоссальное напряжение тела, непривыкшего жить без четкого командования и совершенно сбытое с толку апатией сознания, как бывает наверное у душевнобольных. Из меня выплескивалось все, что копилось во мне пластами всю мою недолгую жизнь: и радость, и злость, и любовь, и ностальгия - все, что я считала важным и нужным, оказавшееся вдруг пустым и мелочным в сравнении с громадой непобедимой болезни, навалившейся и раздавившей хрупкого человечишку, словно жучка.
       Истерика сошла на нет сама собой, я не заметила её отчетливого конца, как не заметила, впрочем, и наступления темноты в комнате и какого-то необыкновенного опустошения в голове. После слез всего возникает ощущение, что голова наполнена воздухом, от которого опухают веки и, кажется, даже все лицо. Во мне этот воздух заполнял все тело, не только совершенно пустую голову, но и ноги, прижатые к груди, и руки, охватывающие коленки, и кончики пальцев, онемевшие от холода. Вот чувства, единственно доступные приговоренному к смерти - пустота, невесомость и холод.
       Я не знала, сколько прошло времени в этом оцепенении, в ощущении единства со Вселенной и абсолютной нереальности всего сущего. Однако неожиданно живая плоть, уставшая от этого праздника уныния, снова взяла бразды правления в руки и заставила меня подняться с пола. Холод сковывал все члены озябшего тела, и я автоматически закуталась в шерстяной плед, настоящий шотландский плед, колючий для моей чувствительной кожи до умопомрачения. Именно поэтому наверное руки принялись растирать омерзительно холодную кожу чистейшей британской шерстью. Я совершенно отчетливо поняла вдруг невероятную вещь - моё тело хотело жить! Несмотря ни на что! Несмотря на то, что разум прекрасно понимал безнадежность такого желания, тело отказывалось смиряться, и выйдя из подчинения, словно бы училось жить самостоятельно, пыталось жить, во всяком случае, не считаясь ни с какими вирусами, уничтожавшими его изнутри.
       Не знаю, что вывело меня из моего возвышенно-космического равновесия полного опустошения - то ли взвывшие от прикосновения ненавистной шерсти нервные клетки, то ли затрезвонивший посреди ночи телефон.
       Выпрыгнув из животворных объятий пледа в прохладное пространство шелковых простыней на кровати, я подняла трубку.
       В мое ухо ворвался поток звуков, красноречиво свидетельствующий, что на том конце провода происходит веселая вечеринка. Музыка, шум, смех, звон бокалов, эта какофония праздника снова навела меня на мысль о том, что и после моей смерти Земля не замедлит свой бег и мало что изменится в этом мире. Я завидовала этим людям лютой завистью и хотела бы быть с ними всей душой, хотя прекрасно понимала, что отныне я изгой для всех них. Поскольку кроме этих звуков в трубке неслышно было больше ничего, я сказала "Алло", и удивилась странной сиплости и хрипоте своего голоса. Видимо, пока я плакала, я что-то кричала этому миру. Интересно, что?
       - Алё...
       Я вздрогнула. Я так зациклилась на своей эгоистической трагедии, что ни разу даже не вспомнила ни об этом человеке, ни о других близких мне людях. Господи, как же я скажу об этом маме...
       - Алё, ты слышишь меня?
       - Слышу...
       Я снова удивилась своей хрипоте, и гораздо более ей, чем тому, что мне позвонил среди ночи, пьяным, человек, с которым мы обоюдно согласными расстались много месяцев назад. А как я плакала тогда, как страдала. Все наши поступки переоцениваются, стоит посмотреть на них с высоты предсмертного одра.
       - Как ты там, а?
       И не дожидаясь ответа:
       - А мне так грустно и одиноко...
       Надо же, в этом большом шумном городе, в этот час ночных развлечений и удовольствий, целым двум людям грустно и одиноко, хотя и по разным абсолютно причинам.
       - А я умираю, Андрей. У меня ВИЧ.
       На том конце раздался неопределенный смешок, а потом вполне четкая и легко воспринимаемая фраза, хотя обычно в подпитии он словно бы начинал разговаривать сам с собою, тихо и невнятно. Обычно в этом состоянии он и разговаривал только с собой любимым, несмотря на то, кто с ним был рядом в этот момент: жена, любовница, друг, сын.
       - Ну. Все там будем! Да... Приезжай ко мне, а?
       Как я ждала этих слов все это время. И даже когда со злости отдавалась малознакомым мужчинам, не ведая, к чему это приведет, только для того, что бы унять дикую боль в сердце, что бы отомстить непонятно кому и за что - все это время я ждала, что он позовет обратно. Он ведь тоже любил, странной своей любовью одержимого маньяка. Но в какой странный час я услышала эти слова. В углу глазницы показалась слеза, хотя весь запас должен был давно уже кончится, но эта, одинокая, все-таки сорвалась и покатилась по щеке.
       - Ты не понимаешь, да? Я больше никогда не приеду. Я - труп! Понимаешь? ВИЧ - с этим не живут! Я умру!!! Уже очень, очень скоро! Понимаешь меня?
       Он молчал. В трубке играла музыка, хорошо различимая. Живой звук, качественный рок-н-ролл. Я отчетливо представляла себе его, каждую черту, в них я влюблена была когда-то всем существом. И сейчас эхо этих чувств гуляло по коридорам пустующей души, но лишь блеклым воспоминанием. Очень скоро эту пустоту заполнят боль, страх, потерянность, бессонница, отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть, которые, наверное, сделают свое гиблое дело быстрее, чем крошечные вирусы в моей крови.
       - ВИЧ? Значит, я тоже умру...
       Последняя фраза прозвучала не вопросом и не утверждением, а безынтонационной сентенцией в никуда.
       - Нет, ты не умрешь! Ты не должен. Это я после тебя уже... Ты здоровый, сильный, взрослый человек, у тебя дети, жена, ты будешь жить, слышишь? С тобой этого не случится!
       Я изумилась убежденности в своем голосе, точнее её сходству с той слепой убежденностью, которая сквозит во всех нас, когда мы уверяем себя: "Уж со мной-то такое точно не случится никогда", проходя мимо калек, нищих, бомжей, мимо сирот, больных ВИЧ и беженцев.
       - А ты? Почему ты?
       Снова этот вопрос. Теперь в моей душе воскресло эхо цокота копыт черного пони, но я отогнала от себя этот призрак безумия и ответила:
       - Потому что. Я - брак. Меченая. Юродивая. Называй, как хочешь. Я умру и точка.
       Внезапно мне захотелось повесить трубку, словно это я, а не он, разговаривала с потенциальным покойником. Но он тут же откликнулся в своей неподражаемой манере философствовать.
       - Нет, это не точка. Не точка, точно. Это - многоточие. Просто конец одного этапа и начало другого. Только ты не знаешь, что будет дальше. Но за многоточием всегда что-то следует. Всегда.
       Я сидела в своей большой, нагретой теплом моего тела удобной кровати и смотрела в окно, как встает солнце. Для меня это был рубеж, пройденный с потерями, но все же преодоленный. Я оставила в ушедшей ночи все, что было у меня до неё, и взяла с собой, протащила сквозь этап, только две вещи: желание жить, во что бы то ни стало, и готовность умереть достойно, потому что это не конец. Не точка.
Всего лишь многоточие. А за ним обязательно что-то будет.