Лётчики

В этой жизни есть не так много того, что доставляет мне настоящее удовольствие – в большинстве случаев я всего лишь играю по правилам с тем выражением на лице, которое диктуют эти правила. Формат, знаете ли, лояльность и всё такое. Впрочем, даже в этих правилах я иногда умудряюсь рассмотреть исключения, переходя границы, нарушая законы и сильно раззадоривая местных цепных псов существующего порядка. По настоящему же я люблю лишь крепко сваренный кофе, сигареты capitain black, импровизации Галльяно, - кстати, вы знаете, что правильно будет ставить ударение в этой фамилии на французский манер на последнюю «о»? А я вот недавно узнал! - и пустые ночные московские дороги. А ещё я очень люблю ездить в аэропорт.

Когда благоволят звёзды, когда мир в темноте поворачивается ко мне лицом и тихо улыбается, когда время и обстоятельства вдруг оказываются на моей стороне, я выпиваю в два часа ночи крепкий кофе, закуриваю набитые трубочным табаком сигареты, включаю Галльяно и по пустым, блестящим от недавнего дождя ночным московским дорогам еду в Шереметьево. Встречать или провожать – неважно.

Этой ночью я ездил встречать. «Приезжай не раньше трёх – вылет задерживается!» - пришло сообщение на мобильный. Я покачал головой и всё равно приехал много раньше трёх. Проехал через турникет – не стал ждать на въезде, оставив обочину слабым духом встречающим, - бросил машину на полупустой парковке, постоял под зонтом у мелкой сетки железного забора с мрачными зарослями колючей проволоки поверху, посмотрел на огромный белый фюзеляж с буквами Air France – в салоне горел свет и можно было рассмотреть, как по тёплому салону ходят какие-то люди; я подумал, что там, в салоне боинга, тепло, тихо – только мерно и едва слышно гудят какие-то невидимые турбины, - и ещё там запах самолёта. Самый волшебный запах в мире. А ещё было совершенно очевидно, что через несколько часов эти самые люди, которые осторожно ходят по салону самолёта, окажутся во Франции. А ещё они, должно быть, найдя наконец своё место соответственно купленному билету, взглянув в толстые стёкла маленьких иллюминаторов, сочувствуют этому человеку под зонтом внизу, по ту сторону забора колючего забора – они-то улетают, а он, судя по всему, остаётся. Должны сочувствовать – есть чему!

Постояв у забора, я стряхнул с зонта редкие капли дождя и зашёл в зону прилёта – так ведь она называется? Собственно, та самая автоматическая дверь в стеклянной стене зоны таможенного досмотра, откуда выходят прибывшие пассажиры; а ещё там под потолком висит пара мониторов, на которые транслируется картинка из зоны выдачи багажа – если присмотреться, то можно увидеть того, кого ты встречаешь, позвонить ему на мобильный телефон и сказать «Эй, а я тебя вижу! Повернись и помаши мне рукой!...» В этом нет ровным счётом никакого смысла – это просто забавно.

Убедившись, что борт из Рима уже приземлился, я стоял и смотрел на эти мониторы, бросая редкие взгляды на стеклянные двери – ни за стеклом дверей, ни на мониторах под потолком никого не было. Да и вообще в помещении аэропорта было малолюдно и тихо. Поэтому как только из тени неприметного коридора слева вышли три пилота гражданской авиации, а следом за ними пять стюардесс – это не осталось незамеченным.

О, это не просто люди! В этом помещении, среди притихших разноцветных встречающих с разноцветными табличками и скромными цветами в руках, они были как будто бы уже не люди – но ещё не Боги. Ангелы! Высшие существа из какой-то другой, гораздо более правильной, светлой, красивой жизни! Они были так вызывающе прекрасны, что это было даже немного неуместно в этом суровом сером мире заборов, стен и мониторов! Лётчики шли ровным строем в строгой торжественной униформе, держа свои фуражки в руках, молча улыбались и неслышно катили за собой одинаковые компактные чёрные дорожные сумки на колёсах. Они были уже не молоды – но ещё совсем не старые. Наверное, им было где-то лет по сорок. Может, чуть больше. У того, кто шёл чуть впереди, - «Наверное, капитан!» - подумал я, - были седые, аккуратно подстриженные волосы, и он с изящной небрежностью нёс фуражку с кокардой за козырёк. Понятно, что я редко признаю красоту мужчины – но эти трое были действительно красивы! Глядя на них, трудно было вообще себе представить, что среди пилотов гражданской авиации могут быть несимпатичные, неприятные люди – только такие, как эти трое.

Стюардессы же были… как бы это объяснить? Нет, они не были красивы в том смысле, в котором мы обычно употребляем слово «красивая» в отношении женщины. Они были разного роста, разного возраста, разной комплекции и с разными причёсками. Не сверкающие гламуром модели вовсе. Они были в зелёной униформе, с платками, повязанными на шее, каждая везла за собой по дорожной сумке – сумки были побольше, чем у пилотов, и все разные. И они были чуть более уставшие, чем пилоты, шедшие впереди. Но каждая из них была настолько обаятельна, что хотелось всматриваться в лицо каждой из них!

И стоял, и смотрел, и всматривался. И, пожалуй, я никогда прежде не сожалел так сильно о том, что когда-то очень давно выбрал не ту профессию. Ведь представить только! – проснуться, выпить кофе, выйти из дома, приехать на работу – а на работе маленький коллектив, - двое мужчин и пять женщин, - и они вот такие вот красивые все! И ты поднимаешься по трапу в свой самолёт, садишься за штурвал, привычно прогреваешь двигатели, выруливаешь, получаешь разрешение на взлёт и… летишь! Работа летать! Рим, Амстердам, Анталия, Красноярск – тебе всё равно, куда лететь, это же работа! – но за один день ты со своими товарищами успеваешь побывать в нескольких странах! А потом немного усталый, но довольный – ведь какой коллектив! Какая замечательная работа! – ты выходишь из узкого коридора для персонала, проходишь через ряды встречающих и едешь домой. Чтобы завтра вернуться на работу вновь.

Очень трудно объяснить и как-то оправдать ноющую боль упущенных возможностей – нет ничего печальнее осознания невозможности желаемого. Да какого «желаемого»! – мне этого не хочется, мне это остро необходимо. Необходимо то, что невозможно. Я ехал домой по пустой мокрой московской дороге, курил любимые сигареты, в колонках негромко играл Галльяно, я вполуха слушал рассказы про колоритных итальянцев и думал только о том, что всё равно бы меня, наверное, не взяли в лётчики. Нет, не взяли бы. Я бы по зрению не прошёл. Это успокаивало.