Воробей

Солнце слепило, обдавало душным жаром, и салон автомобиля все более превращался в почти средоточие дневного, асфальтового пекла. Виталий скрыл глаза за темными очками, прибавил мощности кондиционеру и обреченно рассматривал далекий светофор. Где-то там, совсем не близко, чтобы можно было разглядеть, происходило медленное движение. Виталий же, крепко, всеми колесами увяз в пробке. Нет-нет, да трогался потихоньку, полз, волочился. Еле-еле… Чуть ранее, он интуитивно свернул в узкий переулок, дабы объехать место возможного затора, но в результате все равно оказался стоящим, пускай и на другой улице. Что ж, судьба, однако.
От безделья, он попытался вообразить себе, как все это выглядит сверху. Сокрытое где-то в центре города, магистральное сердце выпростало на поверхность сотни артерий-проспектов, вен-дорог, капилляров-переулков. И передвигаются по ним автомобили-лейкоциты-эритроциты. Местами быстро, кое-где замедленно. И то и дело образовываются тромбы. Вот как этот к примеру. Рассосется со временем конечно, но вот только все говорит о том, что город болен, серьезно и необратимо. И когда-нибудь грохнет инсульт и все остановится.
Позади раздался длинный, захлебывающийся в праведном гневе сигнал. Виталий вздрогнул и завел автомобиль. Движение стронулось с мертвой точки и все вязко поползли. Когда кто-то пытался протиснуться в стихийно образовавшуюся щель, расплавленный, густой воздух оглашали всевозможные, возмущенные трели. Зарвавшийся, суетливый водитель притормаживал и чертыхаясь повиновался окружающим.
Жарко. Удушливо жарко. Кондиционер справляется слабо. Виталий предпринял попытку открыть окно, но вскоре быстро закрыл его, отшатнувшись от едкого выхлопа. Неприятное чувство взопревших на руле ладоней дополнялось прилипшей к спине рубашкой. Капли пота стекали вниз, и Виталий ощутил, как постепенно намокает резинка трусов. Такие вот мучения! И все ради чего? Да все во имя Тещи, будь она классически не ладна!
Путь Виталия должен был закончиться стоянкой подле Ярославского вокзала. Теща, (про себя, он ее иначе не величал, хотя в миру носила она приземленное Мария Ивановна) возвращалась из родной деревни с раздувшимися сумками, да старинными авоськами и ему ничего не оставалось, как встретить и препроводить домой груженую под завязку Тещу. «Хоть бы там и оставалась!» - Виталий засигналил, продолжительно и в пустоту, просто выпуская пар недовольства.
Их противостояние носило перманентный и практически хрестоматийный характер, хоть и жили они который год по разным домам. Правда, через дорогу. В присутствии дочери-жены, общались они вполне себе цивилизованно, и лишь глаза в глаза вели более истинный и откровенный диалог.
«Ты отнял у меня дочь! Зачем она связалась с тобой?»
« Оставьте вы нас в покое, она давно уже выросла и не нуждается в воспитании!»
О, да, тема воспитания красной нитью пролегала сквозь их сосуществование с Тещей. Виталий со времени разъезда, не без злорадства наблюдал, как она расстроена тем, что не может более контролировать, направлять, поучать. Дистанционно это выглядело куцыми телефонными разговорами и оттого более конкретными в своей целенаправленности. Да, Ольга была ее ребенком, ранним и единственным и навсегда ребенком же и останется. Это Виталий принимал и понимал безоговорочно, с весомой долей пиетета к родительским чувствам. Но что он никак не мог уместить в сознании, так это то, что Теща искренне считала, что дитя взращивать и воспитывать нужно до конца дней своих. Камень этот, увесистый и отполированный временем принципа, словно был создан для спотыкания в общении. Теща преспокойно стояла позади него, а Виталий вновь и вновь рассаживал об этот валун колени.
А потом родилась Юлька. Ребенок активный, артачливый и запросто так в цепи правил поведения, не попадающий. Зная натуру Юльки, Виталий с легким сердцем каждые выходные отдавал дочь на попечение Тещи. С легким, ибо знал: нервы вымотает и возьмет в свою русую головку лишь то, что ей удобно. Теща билась, применяя разные ухищрения и тактики, и на время оставляла его и Ольгу в отдохновенном покое. А в воскресный вечер, Юлька, словно выполнивший задание диверсант, с голосовыми модуляциями и эмоциональными всплесками ручонок, ведала родителям, о прогулках в зоопарке, посещении театра кукол, кружении на аттракционах.
Все было уравновешенно, отлажено в вялотекущем противостоянии, за исключением момента, когда Теща являла себя в гости. И хоть делала она это не столь часто, но зато внезапно – просто заявлялась без предупреждения с сумкой продуктов и устным списком наставлений. И ведь не опасалась не застать никого дома. Ну да, погладить дверную ручку и уйти восвояси, благо только дорогу перейти. Чего уж проще, не через весь город топать!
Задумавшись, Виталий чуть не пропустил появление спасительного поворота в переулок – ежели свернуть, можно окольным путем, сделав приличный круг объехать толчею и достичь вокзала. Пускай дольше, пускай опоздает наверняка, зато представляется случай поучить Тещу выдержке и терпению.
Аккуратно прижавшись к тротуару, местами скребя бордюр разгоряченными покрышками, Виталий подкрадывался к повороту и к неудовольствию своему замечал, что не он один решил свернуть. Ну да ничего, все лучше, нежели стоять. Цель рядом, неспешно направо…
Что такое?! Виталий услышал звук «поцелуйчика» и почувствовал, как его автомобиль качнуло. Удар произошел сзади, в левый бок. Несильно, почти тактично. Наспех припарковавшись, выбираясь из салона, он уже представлял: фара разбита, вмятина и хвост от царапины. А какой длины, сейчас увидим. А заодно глянем на того урода, того чайника дебильного…
Ну так и есть, почти как и думал – вмятина, царапина, правда фара не осыпалась, но трещина имеется. Виталий чувствовал как накопленное недовольство, усиленное выматывающей жарой, стрессом пробки, вот-вот выплеснется на этого «урода, козла, пи-пи-пи…» и боковым зрением наблюдая, как тот направляется к нему, постарался накрепко запереть дверцу тесной комнатки, где до времени прятался гнев.
Но все-таки прорвалось, немного, но с чувством.
- Ну ты где глаза держишь, а? Глянь, что имеем! – бросил в сторону виновного и снова вперился во вмятину, словно отдавая ей раздражение.
А внутри клокотало, бурлило, и дверца содрогалась под сильнейшими ударами. Он навалился на нее изо всех сил и сотрясался вместе с ней. И донеслось внезапное:
- Воробей, ты что растрещался? – громко, дружественно, почти фамильярно.
Виталий оторвался от сосредоточенного созерцания. Снял сползающие со вспотевшей переносицы очки, засунул их в нагрудный карман и более пристально посмотрел на нахала. Неслыханно…
Нахал стремительно приблизился и крепко хлопнув его по плечу, раскинув руки, чуть отстранился, позволяя разглядеть себя более подробно.
- Неужели я тебе и память отшиб, а? Что молчишь, не признал, пернатый?
Виталий копался в памяти, силясь припомнить незнакомца, давая впрочем, тому шанс обознаться. Примерял к его личности то одного давнего знакомого, то другого. С выводами не топился, мало ли бывает… А вдруг уловка? И тут обратил внимание на то, что тот назвал его прозвищем, давно к нему не применяемым. Так давно, что последний отзвук этого слова затерялся в непроглядном тумане школьных лет. Понимание наваливалось неторопливо. «Воробей» носился вокруг широко улыбающегося лица незнакомца и быстрыми взмахами крылышек снимал с его черт шелуху лет, год за годом добираясь до нежной сердцевины оболочки юности.
В те времена Виталий был в классе самым неприметным, почти серо-незаметным для сверстников. Невысокий, худенький, с топорщащимся «ежиком». Кого расплющить о стену на перемене? Кого выбрать жертвой в куча-мала? Как правило, именно ему доставались эти, да и многие другие, незавидные роли первого плана. Порой он ощущал себя прямо-таки каскадером, во всех этих шумных развлечениях. И синяки были и царапины и ушибы. И уберегало от расстройств одно лишь – не из стремления обидеть, не с желанием унизить более рослые одноклассники проделывали с ним различные шутки. Просто это была именно его ниша, ничего общего не имеющая с участью козла отпущения. Им просто самоутверждались, обращали на себя внимание. Он им всем прощал, а иной раз и не задумывался об обиде. Как-то на перемене, подскочил к нему сзади жиртрест Федя и сжал, сдавил в своих потных, ватных, до тошноты водянистых объятиях, да так, что продохнуть тяжело стало. Смял и приподнял над пыльным паркетным полом. Виталий заболтал ногами, завертел головой и уже слышал, как загалдела толпа, захохотали девчонки, заухали ребята. И кто-то громко крикнул, дескать, смотрите, как на воробья-то похож, ну вылитый! Звонок мигом разогнал благодарных зрителей по классам, а Федя, опустив Виталия на пол, подмигнул и почти уважительно хлопнул по плечу. Выступление удалось на славу. С того момента, прозвище Воробей почти заменило ему собственное имя.
Тем временем, личность незнакомца прояснилась окончательно. Это был Серега Гришанов, учившийся в параллельном классе и в те времена превосходивший Виталия комплекцией. Он казался тогда слишком взрослым, слишком большим.… Теперь он был на голову ниже, обзавелся брюшком, очками. Да, такие вот метаморфозы.
Объятий избежали (да и к чему они?), и уже забыв о дорожном инциденте, принялись закидывать друг друга фразами, так или иначе положенными в таких случаях.
Как дела, чем занимаешься, где живешь, женат ли, неужели на ней, ну надо же!
Далее в обязательном порядке требуется повспоминать несколько коротких историй школьного (какого же еще?) периода, поделиться впечатлениями о произошедших переменах во внешности.
Географичка умерла, тот эмигрировал, этот сидит, а у той, четвертый ребенок на подходе. А ее помнишь, третий раз за мужем, нет-нет, да вижу ее с припудренным синяком.
Далее следует ритуал обмена телефонными номерами, которые ни тот, ни другой, ни разу не наберут, да возможно и забудут, где записали, куда положили.
Виталий был заворожен всей этой происходящей необязательностью действий. Он удивлялся, что ему по настоящему было интересно то, о чем говорил Сергей. И с таким же увлечением вещал что-то в ответ, дополняя, угадывая, в нужных местах понимающе посмеиваясь. Как же, помню! И ни капли не смущался тому, что произносимое имело сиюминутный характер. И выветрится из памяти в скором времени, оставив после себя едва различимо щемящее чувство ностальгии – единственно ценное, что можно было вынести из этой громоздящейся взаимно интересными фактами, беседы. Да, парадокс…
Виталий спохватился – дорога, вокзал, Теща! Засобирался. Столкновение вновь дало о себе знать. Теперь они уже в четыре глаза рассматривали повреждения автомобиля Виталия. Затем в молчании осмотрели легкую помятость «виновника торжества». Сергей смущенно почесал подернутый сединой затылок и почти неуверенно попросил разобраться с ремонтом без привлечения милиции и страховщиков.
- Ты потом скажи, сколько я должен, не стесняйся. Понятно, что я виноват.
- Да, так наверное будет лучше.
- Только обязательно позвони, не стесняйся.
- Да-да, конечно, вот, записал, не потеряю.
- Ну да, и контакта давай тоже терять не будем. Это ж надо, чистым случаем встретиться!
- Ты тоже звони, посидим может, как-нибудь. Бывай!
- Счастливо, Воробей!
На том и разъехались. В разные стороны и Виталий был более чем уверен – навсегда. Разные дороги, разные правила на них действуют. Ведь ежели отнестись ко всему со всей честностью, ничего большинство одноклассников, одношкольников, позже, кроме самого факта пребывания в этой самой школе, не связывает. И Виталий искренне испытывал белую зависть к тем, кто спустя многие лета сохраняет дружеские отношения и несет это счастье через всю жизнь. Таких примеров он знал совсем немного и к их числу, свое бытие отнести не мог.
А еще, привыкал к мысли, что не позвонит Сергею ни после ремонта (пустяк, что уж там считать), ни вообще когда-либо. Он просто дивился Случаю, тому, как тесен город. Просто провидение какое-то свело вместе их автомобили и слегка столкнуло.
Все поправимо. Зато Серегу повидал. (Далее следует непродолжительное припоминание обрывочных воспоминаний школьной жизни).
Салон автомобиля заполнялся всевозможными призрачными звуками: скрип мела, грохот водружаемых на парты, перед уборкой класса, стульев, шум сдвигаемых матов в спортзале. С этими голосами предметов, соперничало эхо голосов людских. Виталий поражался тому, что может помнить интонации отдельных учителей, коронные фразы, выражения лиц.
И он не мог не заметить, как что-то настойчиво пытается прорваться из темнеющей глубины времени, к поверхности памяти. Несомненно, это был некий случай, действие. Что-то выплывало, трепыхалось, и Виталий пока лишь мог видеть только размытое пятно. Он сосредоточился и с удовлетворением отметил, что почти вспомнил. Вспомнил что-то. Что-то…
Это был актовый зал. Он огляделся. Мишура, разноцветные шары под потолком, задрапированные тюлевой материей стены, прожекторы. Люди, множество празднично, почти торжественно одетых людей. Сам Виталий облачен в светлый костюм. Неделей раньше, он выбрал в магазине лучший костюм, что мог себе пожелать, и хоть мать купила лучший, что мог позволить кошелек, результат все равно был замечателен. Ибо выпускной вечер и не мог претендовать на меньшее. Конечно, глупо было выпендриваться перед теми, с кем десять лет, от звонка до звонка, как говорится, но каждый хотел показаться если не взрослым, то уж возмужавшим. Это было единое, всеобщее настроение. И девочки выглядели совсем неожиданно в пышных, а то и строгих платьях. Если мальчики не могли выйти за рамки костюма, то у девочек оказалось на порядок больше возможностей подчеркнуть свою привлекательность, о коей и не задумываешься, видя их изо дня в день в скучной школьной форме. Изменениям подверглись как одежда, так и прически. А если к этому добавить макияж, туалетную воду, духи… Главная ворчунья и блюститель нравственности, завуч Светлана Егоровна, так и не вылезшая из коричневого пиджака и в тон же юбки, то и дело подходила к очередной «жертве» и почитала своим долгом высказать несгибаемое мнение обо всем внешнем виде и деталях в частности. Мальчиков сие не касалось, а девочки либо фыркали, либо молча отходили в сторону – ясно было, что власть завуча над ними закончится через несколько часов.
Как бы кто ни выглядел, но визуально, праздник удавался. Взгляды, перемигивания, смешки и … легкое оцепенение в зале, когда объявили медленный танец и чуть притушили свет. Музыка только еще начала магической, дурманящей пеленой опускаться на зал, как Виталий заметил первые робкие парочки в разных концах помещения. Суета была недопустима. Как он позже заподозрил, самые прозорливые, предчувствуя надвигающийся медленный танец, старались оказаться друг с другом поблизости, а кто-то, лелея надежду и не отходил далеко от заранее выбранного, ничего не подозревающего партнера. А учителя, который год уже наблюдая эти светлые, наивные перемещения по залу, лишь понимающе кивали головами.
Виталий еще за несколько дней до этого момента точно определил себе цель. Все эти годы, он тайком, украдкой посматривал на свою одноклассницу Юлю Тимашевскую. Такую же неприметную, робкую, серенькую, как и он сам. Их класс, этот единый организм, внутри был поделен на небольшие группы по интересам, эмоциональности, да просто схожести. Юля же, не принадлежала ни к одной компании, и лишь заканчивался последний урок, тихо собирала вещи и исчезала. Сколько раз он собирался подойти к ней на перемене, и сказать, сказать.… Да неважно, что сказать, просто разговаривать с ней, смотреть на нее. Но руки холодели, ноги не двигались – паралич. И только глаза неотступно следили, любовались, оставаясь единственным живым органом.
Так, год за годом, Виталий влюблялся все сильней и сильней. Любил издали, на расстоянии. И величайшим счастьем было, когда их сажали за одну парту. Это было сравни неожиданному выигрышу в лотерею с одним единственным призом. Молчал, млел, впитывал ее близкое присутствие. Даже замечал, с какой периодичностью меняются детские пластмассовые клипсы в ее ушах. Он наблюдал за тем, с какой непринужденностью общаются с девочками одноклассники. Но была во все этом доля простоты, если не сказать, пренебрежения. Он так не мог. С Юлей не мог. А с другими не хотел. Такая вот ситуация.
И вот – выпускной вечер. Ну когда еще, как не сегодня? Ходил следом, выслеживал, любовался. И печалился за нее, что никто не тянет ее в свой круг, расстраивался, что остается неоцененным изумительное, легкое, розовое платье. Столько народа вокруг и никому дела нет и только он, пылающей свечкой бродит вокруг да около.
А тем временем, он и не заметил, как сделал первый шаг к ней, стоящей у стены, во мраке, там, куда почти не доставали лучи софитов. Лишь редкий отблеск мельком пробегал по ее лицу, и Виталий успевал заметить грусть ее глаз. Собрал волю в кулак. Давай, трус несчастный, всего-то несколько метров преодолеть! К этим метрам ты шел десять лет, задумайся над этим! Нет, думать после будешь, сейчас просто иди, переставляй ноги, ну же!!!
Он с силой сжал руль, до боли в пальцах, поскольку вспомнил, что должно было произойти в следующий момент. Но он прошлый, находящийся в том времени, не мог и предположить, чем обернется все это. Ах, если бы появилась возможность, хоть на миг оказаться тогда рядом с собой…
До Юли оставалось всего два шага, она не замечала его – смотрела в сторону, на медленно кружащиеся пары. Неожиданно кто-то с хохотом оттеснил его. Этот кто-то, буквально в ухо крикнул:
- Что робеешь? Смотри, сейчас научу!
Это был Серега Гришанов.
Виталий не мог понять, отчего он не вспомнил этот случай еще несколько минут назад, когда они так замечательно болтали и обменивались телефонными номерами?
Все так же громко (мерзко, противно, глумливо!!!) хохоча, он подскочил к ничего не подозревающей Юле и небрежно, словно марионетку, ухватил ее за талию. Смяв платье, он клоунничая проделал с ней, такой безвольной, не успевшей ничего сообразить, несколько, на его взгляд, комичных па. Вскрикнув, она большой куклой моталась в его руках из стороны в сторону. Он был не трезв и мерзко расхлябан. Просто появился сзади и вдребезги разнес хрустальную мечту, грубо потоптавшись на мелких, хрустящих осколках.
- Давай, Воробей, не дрейфь! – крикнул и бросив Юлю, скрылся в толпе танцующих.
Виталий снова ушел в привычное для себя оцепенение. А Юля вспыхнула и едва не рыдая, стуча каблучками, выбежала из зала. Выбежала из его жизни. Больше он ее не видел. Никогда.
Припарковавшись на стоянке возле вокзала, он просто сидел в автомобиле и силился представить, как сложилась бы его жизнь, не врежься в нее тогда самым хамским образом Серега.
Затем, буквально заставил себя выйти. Вновь посмотрел на вмятину, провел по ней пальцем. Теплая. Погладил.
Ничего. Выпрямим, закрасим … забудем. А он, как был уродом, так и остался, да…