Неисповедимы пути Господни

Выцветший трёхэтажный дом стоял, по-прежнему окружённый разросшимися старыми буками, ветви которых не подрезались никогда. Он как бы состоял из двух взаимосвязанных частей – передней, парадной, и другой, удлинённой и вытянутой. Вместе они составляли огромную букву «Т»,
Штукатурка потрескалась и облетела во многих местах. Здание давно нуждалось в ремонте и грустно, и радостно было видеть начавшееся обновление кровли, «леса» и бочку с известью у восточной стены. Новые запахи примешивались к знакомым аро-матам фруктового сада; та же табличка – красным по белому – висела на дверях за квадратными колоннами: «детский дом имени Парижской коммуны».
-Ты жил здесь? – изумилась Лена.
-Да. Я здесь воспитывался. Войдём?
Вслед за мной она нерешительно переступила порог.
Сколько же я не был тут? Лет пять? Нет, семь, пожалуй. Те же фотографии на стенде с надписью «Так мы живём» только лица другие – дежурные снимки дежурных мероприятий; Приклеенные улыбки – «смотрите, дети, сейчас вылетит птичка!», пририсованные рожки, усы и бороды; постаревшие воспитатели. Учителя – годы и судьбы. Жизнь, отражённая на бумаге. Доска на светло-зелёной стене, разлапистая пальма в видавшей виды деревянной кадке с пожелтевшими листьями упругих листьев-пик и слабым налётом пыли на них, стебли и листья бегонии, стекающие из пластмассовых горшков, закреплённых в железной раме… Всё то же, что и много лет назад.
Я поднялся по выцветшей зелёной дорожке на небольшое возвышение. Место за столом дежурного воспитателя пустовало. Комната техничек, расположенная слева от меня, была заперта на ключ, дверь в преподавательскую – справа – слегка приоткрыта. Я нетерпеливо забарабанил пальцами по поверхности стола.
-Молодой человек, чего вы хотите?
-Да я, собственно…
-Колька? Найдёнов?
-Сашка? Ты-то что тут делаешь? Лена, иди сюда! Это же Сашка. Мы с ним в одной комнате жили.
–Лена, – она протянула ему руку. Он наклонился и поцеловал её.
Я увидел, как моя спутница напряглась и, наверное, ей потребовалось некоторое усилие воли, чтобы не отдёрнуть ладонь.
-Не бойтесь, лена, я не кусаюсь.
-Почём мне знать? – ответила она. На губах её заискрилась улыбка.
-Да, вниманием вы, я заметил, не избалованы… А я-то думал, у такой красивой девушки отбою нет от кавалеров. – Он посмотрел ей прямо в глаза, а Лена не выдержала, потупила взор.
-Сань, ну что ты пристаёшь к девушке? Ей и так сейчас нелегко. А ты прямо таки съесть её глазами готов!
-Лена, ради Бога извините меня! Честное слово, я не желал ничего дурного. Это, понимаете, приходит само и не всегда за собой замечаешь… Ну подтверди же, Николай!
-Лен, не обижайся на него. У нас была такая игра: кто кого переглядит. Сашка всегда выходил победителем. Его даже “Рентгеном” прозвали.
-Правда? – девушка снова улыбнулась. – А я подумала, вы пытаетесь меня загипнотизировать.
Теперь настал его черёд улыбнуться.
-Ну, какой из меня гипнотизёр? Я тут, знаете, учительствовать остался. Ребята, вобще-то хорошие, только обделённые лаской. Ну и пошалить любят. Бывает, иногда кто-нибудь так разойдётся, а посмотришь этак строго, - сразу теряется, никнет. А вообще то, они считают меня за своего.
-Ясно. Значит ты – здесь. А я вот в строители подался…
-Слушайте, ребята, а может, ко мне поедем? Я живу тут, неподалёку. Две остановки всего.
-Ты как, Лен?
-Н-не знаю.
-Ну, значит – решено! Подождите меня, я сейчас, мигом.

Санька привёл нас к старой трёхподъездной пятиэтажке с крытой шифером крышей и проржавевшими водосточными трубами. В подъезде стоял густой запах кваше-ной капусты, к которому примешивался, ещё не выветрившийся окончательно, запах краски. Всюду были заметны следы наспех проведённого ремонта – забеленные старые надписи на стенах, лампы в подтёках мела, синие, прогнутые на первом этаже перила с оторванной доской. Санька поднялся на третий этаж, повернул в узкий ко-ридорчик молодожёнки и позвонил в угловую дверь под номером 112.
Нам открыла среднего роста блондинка с серыми глазами одетая в чёрную, испещрённую мелкими складками, узкую юбку, не закрывавшую колен, и тонкий белый джемпер без рукавов.
-Кого ты привёл? – поинтересовалась она.
-Угадай! – Санька отошёл в сторону.
-Сейчас попробую.
-Дарья? – удивился я. –Ты?
В седьмом классе, на уроке литературы она написала мне записку, которую я продержал в кармане до самого звонка, а потом, уединившись, перечитывал помногу раз. Всего несколько слов: «Можно, я с тобой сяду?», но уже поздно писать ответ и душа моя замирала. Сколько раз я пытался застать её одну и не решался подойти к ней…Стоял апрель, на деревьях набухали почки, воздух был по особому свеж и волосы её тогда были тёмными...
-Ребята, что же вы стоите на пороге? Проходите в дом, – подталкивал нас Санька.
-Неловко вышло как-то. Я –то думал, ты один тут.
-Проходите, проходите. Нечего скромничать. Даш, организуй нам перекусить!
Санька принёс из соседней комнаты два стула, и вчетвером мы втиснулись между электрической плиткой и холодильником. На столе появились колбаса, несколько кусочков сыра и хлеба, графин с домашним вином.
-Значит, вы поженились?
-Три года тому, – ответил Санька. – Вы-то как?
-Мы-то едва знакомы, – возразил я.
-Ну, что ж, подытожил друг, разливая вино в стаканы. – Значит, за знакомство!
Под мерное урчание холодильника и редкое постукивание капель о металлическое дно раковины мы вспоминали ушедшие дни и наши проказы. Лена слушала нас, смеялась над нашими « а помнишь, как ты…», но глаза девушки оставались грустными. Невесёлые мысли-шарады вращались в её милой головке.
-Саш, а ты помнишь наших воспитателей? Давай выпьем за них!
Выражение бесшабашной весёлости мигом слетело с его лица.
-Да нет уж их, – произнёс он.
-Как нет?
-Да так: – нет и всё! Клавдия Петровна, как вышла на пенсию, так подалась к сестре. В Хабаровск, кажется. А Тамару Алексеевну муж зарубил.
-Как? – не понял я.
-Как, как! Известно как – топором! Шизофрения или что там ещё – я в таких вещах плохо разбираюсь. Они его с психушки домой забрали. Он, видишь ли, не буйным был. А тут нашло на него – за малолетним внуком по квартире с топором гонялся. Говорят, с ним и раньше случалось, но успокаивали. А в этот раз – не смогли. Вот она, Тамара Алексеевна, внука-то собой и закрыла…
Некоторое время мы молчали.
-Так ты ничего не знал? - спросил наконец Санька.
-Н-нет, – выдавил я. - Скажи, сейчас из наших наставников ещё остался кто-нибудь?
-Да никого почти.
-А наш директор, Борис Борисович?
-Сдал совсем наш Бо-Бо. Ты, поди, и не узнаешь его. Из больницы почти не выходит. Сейчас вот опять – сердце.
-Надо будет зайти к нему как-нибудь.
-Зайди. Я думаю, он обрадуется тебе. Мы-то с Дашей частенько его навещаем. У него ведь кроме нас, нет, считай, никого. Жена умерла в прошлом году, а сын далеко – то ли в Петербурге, то ли в Петрозаводске.
Разговор далее не клеился.
-Ну, мы пойдём, пожалуй, – сказал я, вставая.
-Куда же вы? –изумилась Дарья. – Чай вон ещё не пили.
-Спасибо, но нам действительно пора, – поддержала меня Лена.
-Спасибо вам большое! Извините, если что не так. А чай, я думаю, в следующий раз. Не в последний ведь день живём!
Мы попрощались и вышли, оставляя на столе недопитые стаканы с вином.
Посеревшее предзакатное небо лишь усиливало чувство внезапно набежавшей тоски, и свежий ветерок, играющий нашими волосами, уже не мог разогнать тревожных мыслей.
-Что действительно случилось там, в погибшей предгорной деревушке? Почему в живых остался я один?
На эти вопросы у меня не было ответов. Как знать, может быть, мой старый директор поможет хоть отчасти разрешить загадку.