***

НАСТОЯЩАЯ ПРЕЛЕСТЬ...приключения воробышка Чирикшина и Полупопугая...




Анонс

— Эй! Наконец-то! — закричал Прелестник как ни в чем ни бывало, когда в распустившемся цветке стали видны сначала Полупопугай, потом Настоящая Прелесть.
Чирикшин толкнул его в бок и Прелестник закачался вниз головой.
— Я тут совсем заколебался! — закричал он, раскачиваясь, как маятник — и, покосившись на Чирикшина, вдруг складно добавил, — Я хотел бы вам помочь.
— Как мне сделать это, смочь? — И дальше без паузы. — Так хотелось бы в покое. Мне б пожить вверх головою!
Ему и вправду надоело вниз головой висеть.
— Чего это он? — уставился Полупопугай на Чирикшина. — Стихами заговорил? Свихнулся?
Полупопугай не верил, что за такой короткий промежуток времени можно свихнуться. Даже если висеть вниз головой.
— Поэзия — моя слабость, — признался Чирикшин. Настоящая Прелесть с любопытством наклонила голову, — и мне всегда хотелось, — продолжал между тем Чирикшин, — привить кому-нибудь чувство прекрасного. Тем более здесь — в этом Прелестном Местечке.
Полупопугай с сомнением посмотрел на Прелестника, а Настоящая Прелесть сразу оценила свежесть и нестандартность педагогических приемов Чирикшина. Она от души захохотала над Прелестником и спросила у Чирикшина:
— Ну как — привил?
Чирикшин кивнул Настоящей Прелести и посмотрел на нее с удовольствием и восхищением. Настоящая Прелесть понравилась Чирикшину. Зато Прелестник выглядел уже затравленным. Он посмотрел на всех снизу вверх и выдал:
— О, Учитель, тонкое чувство прекрасного,
Вы передали мне в назидание
И, я, поэзии солнцем обласканный…
— Заглохни, — сказал Чирикшин и шаркнул ножкой перед Настоящей Прелестью. Она и правда была славная. Настоящая Прелесть с удовольствием потрогала веревки и обрывки, в которые судьба упаковала Прелестника.
— Так все хорошо выглядит, — сказала она. — Честно.
— А ты, наверное, Чирикшин? — спросила она у воробья. — Тот самый?
Воробей от удовольствия зажмурился. Определение «Тот самый» — могло обозначать то, что о нем наслышаны, то, что он знаменит, то, что его любят. Полупопугай, который знал Настоящую Прелесть на пятнадцать минут больше, не обратил на ее слова никакого внимания. Потому, что ее слова могли и ничего не обозначать.
— Значит, хотите Диво-Крапиво добыть? — задумчиво сказала Настоящая Прелесть.
Чирикшин и Полупопугай дружно закивали. Прелестник закивал вместе со всеми. Он тоже хотел идти искать Диво-Крапиво. Оставаться с Настоящей Прелестью ему не хотелось.
— Диво-Крапиво на Обменных Лотках — Торговых Рядках должно быть, — сказала Настоящая Прелесть. — Это вам за Пуховый Поток нужно перебираться, на Обменные лотки. А через Пуховый Поток вам самим не перебраться. И погоня за вами. Тут надо что-то придумать.
— Им надо низко над Буреломом лететь,— неожиданно сказал Прелестник, и перехватив взгляд Чирикшина, быстро добавил кое-какую рифму, — чтобы в Буреломе уцелеть.
— А что, правильно, — задумчиво сказала Настоящая Прелесть, с интересом взглянув на спеленутого Прелестника. — Если вы будете низко лететь, то буреломные вас могут и не заметить.
— И в направлении Холодного Пальца, — снова сказал Прелестник, но уже посмелее. — С ориентиром на Холодный Палец они к переправе долетят — а тем более, пух почувствуют. Где Пуховый Поток — там и пух.
Настоящая Прелесть снова кивнула, а Чирикшин не заругался за то, что Прелестник прозой заговорил. Прелестник вообще духом воспрянул.
— Тогда вот еще что, — сказала Настоящая Прелесть, — про переправу. Когда к Пуховому Потоку подберетесь — Домишко-плотишко ищите.
— Чего искать? — спросил Полупопугай.
— Домишко-Плотишко, — пояснила Настоящая Прелесть. — Через Пуховый Поток вы не перескочите. И не перелетите. Пуховый Поток — это что-то особенное. И на ту сторону — к Обменным лоткам — Торговым Рядкам, можно только



НАЧАЛО...


Взлететь мухой, попасть в старуху, —говаривал папаша Чирикшина, старый воробей Чирк. Он весьма не одобрял скоропалительных решений, и взлету всегда предпочитал посадку. Он любил прибаутки:
— Шо? Сядешь — будет все хорошо, — говаривал он.
— На лету не почирикаешь!
— Крошки сверху не летают!
Обычно все это обозначало: «Целее будешь!».
Но Чирикшин никогда не вспоминал наставлений папаши и все делал под настроение. Сам Чирикшин говорил так:
— Куда глаз мой глянет, туда меня и тянет. Левое плечо — вперед, хвост распушил, нога — дрыг — воробей — прыг, и полетели!
Куда полетели? Куда летели Чирикшин чаще всего был без понятия. А при полете, без понятия — Чирикшин, как и прочие птицы, всегда забирал влево. Совсем незаметно для себя. Потому что правое крыло у него было сильнее. Или наоборот.
Только ведь Чирикшин был цельной натурой, поэтому знал, куда летит. Вот смотрите: сейчас крошку склевать. Сейчас на лысинку Хавчика спланировать. Сейчас к Полупопугаю приклеваться. В смысле поругать Полупопугая. За дело. За безделье. За то, что тот взлетал не так, сел не сяк. За то, что он нерасторопный, неправильный, неумелый, негуманоид, и вообще не тот, за кого он себя выдает. И цели у Чирикшина всегда были простые и ясные. Как сейчас — слетать за Диво-Крапиво. Чтобы спасти деток-табореток от буреломышей.
А то, что Полупопугай неопределенно куда махнул, Чирикшина сначала не обескуражило. Он то знал, кто — за старшего. Кто первым должен лететь. Так он и полетел —куда Полупопугай крылом махнул.
А чего тут думать? Лететь надо! Чего ж переспрашивать? Полетел Чирикшин, туда, не зная куда, в направлении, куда Полупопугай крылом махнул и не почувствовал, что его через пять минут налево заворачивать стало. Прямо на Бурелом. Чирикшин ведь вниз не смотрел. Летел себе — и собой любовался и не почувствовал, что его заворачивать стало. Завинчивать в сторону Бурелома Буреломовича. А Полупопугай вообще ничего не считал. Он в хвосте Чирикшина плелся. Он честно говоря и сам хорошо не помнил, куда надо лететь. Потому что в прошлый раз — за лапшой для тамагочи он ночью летал. Ну, попал он на Обменные Лотки — торговые рядки, ну взял лапши для тамагочи, ну видел он у кого-то Диво-Крапиво — так то было, едва рассвело. А как он туда попал, как оттуда выбрался — Полупопугай и не помнил хорошенько. Потому что, во-первых из Забытого Чудесного Городка летел — и все мог забыть, а во-вторых — он и сейчас из лимонадного колодца вылез, а не из отпуска вернулся.
Одним словом, Полупопугай на Чирикшина положился. Раз Чирикшин вперед полетел — так понял Полупопугай ситуацию, — значит, знает, куда надо лететь. А раз Чирикшин знает, куда надо лететь — значит, ему, Полупопугаю, думать нечего: махай крыльями вслед за Чирикшиным, да и все. Полупопугай даже думать не мог, что Чирикшин куда попало летит. А Чирикшина просто захватила идея. Так ясно Чирикшин представил, как он таборетов и их деток, от буреломных спасает, что у Чирикшина даже грудь зачесалась, в том месте, где ленточка будет висеть — «Герою от Таборетов».
Летел Чирикшин, не зная куда, и размышлял об этих приятных вещах.
— А может и корону дадут, — думал он про таборетов, — коронуют. Но корону я носить не буду, — думал Чирикшин, — Что, я псих, что ли? Корону носить! Корона обязательно съедет, и кто-нибудь хихикать начнет. А вот от звания «Почетный пернатый Детской Площадки Отдыха и Наслаждений» я отказываться не буду! И восхищаются пусть: «Ах, этот Чирикшин! Что за блестящая идея пришла к нему в голову! Ах как она до сих пор блестит в его голове! Ах, как это его украшает! И как это он узнал, где находится Диво-Крапиво!?
— Кстати, — вспомнил Чирикшин о Полупопугае и всполошился. — И правда, а где находится Диво-Крапиво? И куда это мы летим?
Тут, наконец-то Чирикшин взглянул вниз. И по сторонам. И ужаснулся. Потому что в отличие от богатого и прекрасного внутреннего мира Чирикшина, которым он любовался только что, внизу расстилался Бурелом. Такой, каким он должен быть. Бесцветный, исцарапанный, серый, однообразный, дикий и злобный. Мало? Грозный и грязный. И здорово вилать нужно было взять влево, чтобы вот так, во мгновение ока влететь в самую кучу Бурелома! Бурелом Буреломович расстилался внизу безбрежным серо-зеленым морем, из которого торчали остро наточенные бивни, саблезубые челюсти и колючая проволока всех размеров. От ювелирной колючечки-пушиночки, до титанового сплава для заворачивания динозавров.
— Эй! Куда это ты нас завел?! — сбился с ритма от неожиданности Чирикшин и развернулся к Полупопугаю. Полупопугай, плетущийся в хвосте, молча пожал крыльями. Он и сам не знал, куда он завел Чирикшина, который всю дорогу летел впереди него.
— И!? Куда же? Это? Мы летим? — с расстановкой спросил Чирикшин у Полупопугая.
Полупопугай вздохнул. По крайней мере в полете он обсох и согрелся.
— Ты же вперед мчишься, — промямлил Полупопугай. — Значит, ты что-то знаешь.
Ему было совершенно ясно, что тот, кто летит впереди, всегда что-то знает. Но Чирикшина его ответ не устроил. Чирикшин отмел попытку Полупопугая уйти от ответственности.

Так…., — зловеще прокомментировал Чирикшин ответ Полупопугая. — Значит — Попка-дурак? Да? Моя не знает, моя не понимает, да? Сахарок — да? Еще какие реплики заучил?
Полупопугай молчал.
Полупопугай молча и сосредоточенно махал крыльями, а Чирикшин летал над ним и сужал круги. Честно говоря, он окончательно потерял все: и направление, и скорость, и темп, и мысль. Все, кроме Полупопугая.
— Та-а-ак… — снова угрожающе начал Чирикшин, продолжая сужать круги вокруг Полупопугая. — Значит, будем молчать? Значит, будем саботировать спасение малюток-табореток?
Полупопугай перестал молчать. Он запыхтел. Охота была ему ввязываться с Чирикшиным в словесную переёлку…. То есть в перепалку! Выслушав оправдательное пыхтение Полупопугая, и, сузив круги почти до точки, Чирикшин решил подняться над Буреломом. Подняться над безответственностью друзей, подняться над их несовершенством, ограниченностью, — словом Чирикшин решил подняться повыше.
Чирикшин взмыл над Буреломом, как бумажный самолетик. С выкрутасами и подъемами. На летном почерке Чирикшина сказывались две вещи: отсутствие практики и желание показать Полупопугаю, кто остался главным. Чирикшин держал хвост трубой, хотя на трубе, как говаривал папаша Чирикшина, старый воробей Чирк, — на трубе только в космос летают.
Тем временем каким-то удачным восходящим потоком воздуха Чирикшина вздуло на самый верх, и оттуда сверху Чирикшин вдруг заорал:
— Земля! Земля! — и снова закувыркался.
— Какая земля? — удивился Полупопугай, который летел без обычного шика, придавленный воздушными пируэтами Чирикшина.
— Какая земля? Мы и так над землей? Над Буреломом.
Но, зная вспыльчивый характер Чирикшина, Полупопугай не стал задавать вопросы. Он был не задавака, предпочитая по-прежнему плестись в хвосте.
Тем временем, Чирикшин взлетел еще выше, чем его вздуло с самого начала. Он взлетал вверх, пока не превратился в маленькую букашку. И эта букашка продолжала орать: «Земля! Земля!» и подниматься. Полупопугай думал, что ему делать: тоже подняться повыше или поворачивать обратно. Поворачивать обратно или слетать — разузнать, чего это Чирикшин так разорался. Подумав, Полупопугай решил все-таки взлететь. Припустить за Чирикшиным. Он принял во внимание, что Чирикшин очень разволновался, в конце концов решил, что зря так не орут и стал подниматься, хотя и без энтузиазма. Он взлетел вслед за Чирикшиным высоко-высоко. Так высоко, что из-за горизонта на него брызнули лучи солнца. И Полупопугай вспыхнул под лучами всем своим опереньем.
— Мне это надо? — ворчливо думал Полупопугай, поднимаясь. — Земля, и земля… Что я, земли не видел?
Впрочем то, чего он не видел, а увидел взлетевший повыше Чирикшин, было строго говоря не Землей. То, что увидел, взлетев повыше Чирикшин, было просто Ровным местом в хаосе Бурелома. В его сучках, колючках, лезвиях, бивнях, штыках и колючей проволоке.
Чистая площадка в Буреломе. Ровное место. Ровное Место в перепутанном хаосе Бурелома. Про это Ровное Место в хаосе Бурелома — место, которое казалось неопасным среди острых зубьев и кольев — про это Ровное место запыхавшийся и подуставший Чирикшин и орал «Земля!». Чирикшину и Полупопугаю сразу захотелось отдохнуть. Чирикшин стал падать. Полупопугай падал вслед за ним. Ровное Место, которое они увидели неожиданно для них стало обзываться. Противным визглявым голосом.
— Стой, ты! Эй! Аист страусовый! — орало Ровное Место на Чирикшина.
Чирикшин, которого Ровное место посреди Бурелома называло аистом страусовым, потерял голову. Он не терпел оскорблений. Голова Чирикшина покатилась вниз. Чирикшин покатился вслед за своей головой. Он не терпел оскорблений. Полупопугай сверху, сияющий под солнцем, летел вслед за Чирикшиным. Ровное Место завыло от восторга.
— Падайте! — орало Ровное Место. — Пообзываемся!
Чирикшин летел вниз на Ровное Место.
Полупопугай за Чирикшиным не успевал, но старался. Тоже катился. Куда? Правильно пишут в умных книжках: смотри ниже!
Ниже ситуация прояснилась. Ровное Место в Буреломе действительно было ровным. Но не пустым. На Ровном Месте среди Бурелома Буреломовича на воздушной подушке, висевшей в двух метрах над поверхностью, лежала Голова. И не просто голова, а Голова Гревы Многоголовой. И не просто лежала, а таращила глаза. На Полупопугая за спиной у Чирикшина. Чирикшина она тоже видела, но смотрела на Полупопугая. Голова лежала на воздушной подушке над Ровным Местом среди Бурелома Буреломовича, таращила глаза и всячески обзывалась писклявым голосом с противными интонациями. Самой Гревы Многоголовой при Голове не было.
— Эй, аист страусовый! — пищала голова Чирикшину, продолжая таращиться на Полупопугая. — Ты чего тут летаешь? Чего это ты порхаешь в наших краях?
Чирикшин глянул на голову и осторожно присел на зазубренный краешек какой-то пилы-веточки, торчащей из Бурелома. Чирикшин присел на веточку пилы и мрачно спросил:
— Отдохнуть у тебя тут можно, обзывалка безголовая?
— Вот это ты врешь! — весело отозвалась голова. — Голова-то как раз на месте. А вот остальное на охоту пошло.
— Что остальное? — осторожно спросил Чирикшин. Воробьи — птички осторожные и не любят ввязываться в неприятности.
— Остальное — я, Грева Многоголовая. Тридцать девять голов и сорок ножек на обед пошли. Уродов ловить обеденных. А я — на хозяйстве.
— А у вас, что — на обед уроды? — удивился Чирикшин.
— Ну а кто же они, если жить не хотят? — в свою очередь удивилась Голова Гревы Многоголовой.
— А почему не хотят? — спросил Чирикшин.
— Потому, что мы их ловим. Говорю тебе, Грева Многоголовая пошла охотиться. На уродов обеденных.
— Но если они не хотят, чтобы вы на них охотились — не охотьтесь! — сказал Чирикшин.
— Так каждый урод не захочет, чтобы мы на него охотились! — сказала Голова. — А кто же нас кормить будет? — Голова на Чирикшина оценивающе посмотрела. — Может мне на тебя поохотиться?
Тут слева и выше плюхнулся на пилу-веточку-напильник поотставший было Полупопугай. Слегка запыхавшийся. Голова увидела Полупопугая вблизи и во всей красе и оценивающе почмокала губами.
— На кого это ты охотиться собралась? — вспылил Чирикшин. — На Чирикшина? Молчи, пока не клюнул!
— Клюй! — разрешила Голова Гревы Многоголовой, отдувая жменьку семечек от кучи перед собой. Она семечки на досуге грызла.
— Да я не семечки твои — я и тебя сейчас склюю! — кипятился Чирикшин, задетый за живое. Голова напоминала Чирикшину огурец с Крокодильей Пустоши. Огурец, хоть и с зубьями —кривой и зеленый. А огурцов Чирикшин не боялся. — Ужо я тебе! — кипятился Чирикшин.
Голова ругаться прекратила и глаза выпучила — наверное, испугалась. Потом веточку с листиками, похожими на лезвие безопасной бритвы принялась жевать…
— Тут так и было, или это твоя работа? — спросил Чирикшин, успокаиваясь и оглядываясь.
— Чего? — удивилась Голова Гревы Многоголовой, дожевывая лезвие и облизываясь.
— Ну, Ровное место в Буреломе.
— А, — сказала Голова — длинная история, — ей про Ровное Место не интересно было рассказывать. Она на Полупопугая таращилась.
На самом деле, конечно, Ровное Место выгрызла Грева Многоголовая. Тихая Буреломная хищница. Тихой она потому называлась, что тихую охоту любила. То есть, чтобы без шума кого-нибудь задавить и слопать. Грева Многоголовая сороконожной была и сорокоголовой. Это значит, что все делала рассудительно, не спеша. Одна голова — на одну ногу — значит умная. А раз умная, то догонять еду не любила. В сорока ногах путалась. Она даже подкрадываться к жертвам не любила.
Сидела где-нибудь в засаде — а когда кто-нибудь аппетитный мимо проходил — просто наваливалась на вкуснятинку, падала всем телом многоголовым и давила. Вот так тихо и охотилась. Но одна голова у Гревы Многоголовой была буйной, бедовой. Понимаете?
Не тихой.
Угадайте с трех раз, какая?
Правильно! Наша! Знакомая!
Она, эта голова, вечно орала, скандалила и ругалась. Ко всем цеплялась, обзывалась, делала всем замечания и даже сквернословила. И поэтому никакой тихой охоты у Гревы Многоголовой не получалось. Вообще никакой. От шума дичь разбегалась.
И поэтому Грева Многоголовая, постоянно многоголодной оказывалась. Голодной! Понимаете?
И ей это — не нравилось! Поэтому однажды Грева Многоголовая плюхнулась на спину и стала сорока ногами сорок голов чесать. Стала Грева Многоголовая чесаться — думать, что ей делать. Буйная Голова тоже в мозговом штурме участвовала. Думала-думала Грева Многоголовая, чесалась — и придумала. Прогрызть в Буреломе Ровное Место и оставлять Буйную Голову как бы на хозяйстве. Отдельно. А самой с тридцатью девятью головами на охоту ходить. На тихую охоту — с тихими головами.
Все бы ничего, но Буйная Голова оказалась не только ругательницей, но и привередой. Ни в какую она не хотела просто так на Ровном Месте лежать. Ничего не видеть, под себя мусорить. Потому что Буйная Голова не только обзываться любила, но и мусорить. Мусорить даже на первом месте. На Греве Многоголовой мусорить ей было удобно — покачиваешься себе над Буреломом и поплевываешь в разные стороны. А если тебя на пол положат — куда будешь плевать?
— Не буду я на вашем Ровном Месте лежать! — заявила Буйная Голова Гревы Многоголовой. — Тараканы придут в мусоре рыться прямо под носом, или мыши, и в ухо мне заползут!
— Так не мусори! — урезонивали Буйную Голову тридцать девять других голов. А Буйная Голова только глаза таращила. Не понимала, как это можно не мусорить?
— Я хочу сверху плевать, — уперлась Голова Гревы Многоголовой, — семечки лузгать.
 Наконец какая-то голова придумала воздушную подушку. Надуть воздушную подушку из эластика, чтобы она над Ровным Местом висела, а Голова Буйная, чтобы на воздушной подушке возлежала и шелуху от подсолнуха вниз плевала.
— Вот, — удовлетворенно сказала Буйная Голова, лежа посередине Ровного Места на воздушной подушке. — Вот. Совсем другое дело. Так и быть. Полежу. Попробую. Помусорю. Без вас. Поругаюсь. Идите, ребята, работайте. Только вы ж там не долго!
Головы Гревы Многоголовой закивали и на охоту отправились. На тихую. Пошла Грева Многоголовая в Бурелом Буреломович. Перекусить тридцатью девятью головами, чем придавит. На этот раз действительно тихо. Потому что Буйная Голова на Ровном Месте осталась ругаться. И все окружающие думали, что Грева Многоголовая там, на Ровном месте. И Буйную Голову не очень-то задевали. Потому что — себе дороже! Не связывались. Не ругался с ней никто.
Вот тут то Буйной Голове летящий Чирикшин как подарок оказался. Особенно, когда он у нее на Ровном Месте отдохнуть попросился. А в разноцветного Полупопугая она вообще сразу влюбилась.
— Ого! А что это за диво? — вытаращилась Грева Многоголовая на Полупопугая.
— Где Диво? — обрадовался Чирикшин, который подумал, что Буйная Голова про Диво-Крапиво говорит.
— Где Диво?! Я как раз Диво ищу!
— А выше и левее, — серьезно сказала Голова Гревы Многоголовой с разнозубыми улыбками. Каждый ряд зубов в ее пасти придавал ее улыбкам свой оттенок.
Чирикшина дернуло так, как будто он был рыбкой, попавшей на крючок и как будто бы его подсекли. Даже дыхание у Чирикшина снова сбилось. Но сверху Дива не было. Ни справа. ни слева. Нигде не было Дива. Был Полупопугай.
— Чего же ты мне голову морочишь? — закричал Чирикшин. — Какое же это Диво? Это Полупопугай мопедный. А я уж и правда подумал: Диво. А ты про этого.
— Какое ж тебе еще Диво надо? — удивилась Буйная Голова. — По-моему, твоё — первый сорт. Красота, кто понимает!
Голова Бедовая и Полупопугаю жменьку семечек отдула:
 — Цып-цып-цып-цып! Моя ты красота!
Чирикшин посмотрел на Голову подозрительно, а Полупопугай шарахнулся.
— Чего это он у тебя такой дикий? — удивилась Голова Бедовая. — Чего это вы все такие дикие в своих Чудесных Городках?
— Цып-цып-цып! — передразнил Чирикшин Голову Бедовую. — Тьфу! Я и вправду подумал — Диво. А ты про этого. Это не Диво, это так — Чудо.
— Чудо? — недоверчиво спросила Голова Бедовая Гревы Многоголовой.
— Чудо, — подтвердил Чирикшин. — В перьях.
— А я думала — Диво, — заупрямилась Голова.
— Говорю тебе — Чудо! А я Диво ищу.
— А какое ж тебе еще Диво надо? — удивилась Голова Бедовая, не переставая с интересом рассматривать нахохлившегося от избытка внимания Полупопугая.
— Такой противной расцветки у нас в Буреломе сроду никто не видел! — сказала она. — Диво, да и только! Или ты думаешь, что в Буреломе есть Диво уродливее твоего? — уставилась Голова Бедовая на Чирикшина.
— Да мне Диво-Крапиво нужно, а не этот урод, — разозлился непонятливости Головы Бедовой Чирикшин. Достала его Голова. — Я за Диво-Крапиво лечу, а не затак просто летаю.
Полупопугай замычал как от зубной боли и за голову схватился. Естественно за свою. У Бедовой четыре ряда зубов могло быть.
— Мне Диво-Крапиво надо! — орал Чирикшин. —Я Диво-Крапиво ищу! Я за Диво-Крапиво лечу!
— Не слышала, — сказала Голова Бедовая задумчиво. — А зачем тебе это?
— Диво-Крапиво? — Чирикшин совсем забыл, где он находится.
— Диво-Крапиво, — так же недоумевала Голова Бедовая. — Что ж в нем дивного такого, если ты его на свое чудо поменять хочешь, желаешь?
— Да не поменять!— Чирикшина взъерошило от непонятливости Головы Бедовой. — Не поменять! Так получить! А менять я ничего не буду. Ничего я менять не собираюсь! Ни Чудо на Диво, ни Диво на Чудо. Не буду я менять ничего. И вообще, Полупопугай, — никакое не Чудо! И не Диво. А так — моченный в лимонаде.
— Да какое же тебе еще Диво надо, чтобы за ним в такую даль переться? — Голова даже язык высунула от усердия, чтобы постараться понять. У Головы Бедовой даже веки зашевелились. А уши, как солнечные батареи развернулись несколько раз, стали впятеро шире и в сторону Чирикшина повернулись. Чирикшин все еще чувствовал себя задетым.
— Чудо, тоже мне! — бормотал он, чиркая клювом о пилу и косясь на Полупопугая. — Ты меня про Диво спроси! Вот Диво-Крапиво — это вещь!
Голова подвигала короткой шеей, и зашипела как змея. Потом на Чирикшина уставилась:
— Ну-ну рассказывай! — сказала она, оскаливаясь.
Полупопугай пытался что-то пискнуть. Пытался о чем-то предупредить Чирикшина. Полупопугай даже закашлялся. Но Чирикшин слушать ничего не хотел. Он похлопал закашлявшегося Полупопугая по спине и сказал покровительственно:
— Ну-ну, не бойся! Я тебя менять не буду!
Потом Чирикшин повернулся к Голове Бедовой. Полупопугай уже ничем не мог помочь. Чирикшина раздувало (пословица). Раздувало господина Чирикшина от сознания исключительности и значимости.
Поощряемый любопытством Головы Бедовой Чирикшин заторопился:
— Ты что, и правда про Диво-Крапиво не слышала?
Голова помоталась.
— А про Площадку Отдыха и Наслаждений ты слышала?
Голова поморгала, потом закатила глаза, потом похлопала ушами антеннами, и для тех, кто не понял, какую степень восхищения она выразила, добавила прозой:
— Слышала? Конечно, слышала! …— и мечтательно добавила. — Я еще Гревочкой была многоголовенькой… Там по песочнице помню…
Полупопугая продолжало перекашивать. Чирикшина продолжало нести на скалы:
— Вот, вот! — орал Чирикшин, не обращая внимания на тычки Полупопугая.
— Вот, именно! Детская Площадка для Отдыха и Наслаждений! Первое место в мире, где необходимо Диво-Крапиво. Это мое собственное открытие.
— Ничего не понимаю, — честно сказала Голова Бедовая, которую Чирикшин бестактно перебил. Она позевывала и показывала клыки. В мыслях она была еще там, в детстве. В песочнице.
Полупопугай все еще хотел остановить Чирикшина, но получил такой пинок, что перестал вмешиваться. Он начал отклеивать лапку от напильника-веточки, на которой сидел, потому что понял, что скоро придется взлететь. Но лапка влипла в клейкую полосу какого-то полоза и не отлипала. Это был все-таки Бурелом. На некоторое время Полупопугай был выключен из прямого эфира. Голова Гревы Многоголовой хлопала глазами, все еще вспоминая беззаботные годы в песочнице на Детской Площадке Имени Отдыха и Наслаждений и скалила зубы. А Чирикшин расходился все сильнее:
— Это Мне принадлежит идея… Это Я решил проблему Детской Площадки. Я нашел способ избавить от гадких буреломных детенышей милых деток-табореток!
Полупопугай перестал выдираться из клея и замер. Мечтательно заведенные глаза Бедовой Головы начали приобретать осмысленное выражение. Бурелом замер и стал прислушиваться. Чирикшин нес ахинею:
— Хотите избавиться от детенышей-буреломышей — спросите меня как!? Я привожу и запускаю на Детскую Площадку Диво-Крапиво. Диво-Крапиво защищает таборетных детенышей и жалит детенышей-буреломышей. Детеныши-буреломыши убираются в свой Бурелом. А детки-таборетки….
— Кто убирается в Бурелом с Таборетной Детской Площадки? — писклявым, но грозным голосом спросила Голова Буйная Гревы Многоголовой.
Она оскалилась, и стало понятно, — что она — хищник. Хотя и тихий. Но очень страшный. До этого Голова Бедовая слушала Чирикшина вполуха, предаваясь воспоминаниям о счастливых деньках, проведенных в песочнице на Детской Площадке Таборетов.
— Кто убирается в Бурелом? Не поняла! — действительно удивилась Голова Бедовая Гревы Многоголовой.
Полупопугай беспомощно царапал клювом о веточку-пилу и отчаянно зевал. Чирикшин пока ничего не слышал. Он был в упоении:
— Вау! Я привожу Диво-Крапиво. Диво-Крапиво бегает по Детской площадке и жалит детей-буреломышей…. Детеныши-буреломыши….
В воздухе что-то неуловимо изменилось. Бурелом притих. Все стихло. Когда Голова Бедовая Гревы Многоголовой заговорила, изо рта у нее пошел пар. Так, словно вокруг здорово похолодало. Похолодало или нет — но Полупопугая зазнобило.
— Ты кого и откуда выгонять собрался? — уточнила Голова Бедовая, сверля глазами-стволами Чирикшина. Очень недоброжелательно. — Что ты в наших краях ищешь?
А Бурелом Буреломович… Весь окрестный Бурелом стал прислушиваться. Полупопугай сдирал с лап последние клейкие ленты, не пытаясь предотвратить неизбежную расправу. Он хотел одного — притвориться не Полупопугаем, приятелем Чирикшина, ну а хотя бы продолжением пилы-веточки, на которой он сидел или просто цветным пятном. Или мелодией незаметно плывущей вдаль. Главное — стать незаметным. Сейчас это было самым важным — незаметно улететь вдаль. Полупопугай стал плавно расправлять крылышки. Чирикшин снова набрал в легкие воздуха и возгласил на весь Бурелом:
— Вот какое я Диво ищу. Диво-крапиво!
— А еще говорят: Попка — дурак! — печально подумал Полупопугай, как бы превращаясь в медленно уплывающую в даль мелодию. Хотя ему бы подошел и быстрый темп..
Бурелом взорвался:
— Вы слышали, братья? — пронзительным фальцетом запищала в Бурелом Голова Гревы Многоголовой.
— У-у-у…!!!— отозвался Бурелом тысячами вредных и злобных голосов, и сразу стало видно, что он — не хороший. Собственно, сначала это стало слышно. А потом — видно. Потом, когда из-за переплетенных стальных лезвий, ломов, решеток, свинцовых примочек и колючей проволоки вокруг Ровного Места стали появляться рожи и рыла, клыки и бивни. И зубы, зубы, зубы и снова — зубы.
 — Значит тебе детеныши-буреломыши мешают? — загрохотал Бурелом, разминая стальные пальцы..
— Значит тебе детки буреломные не нравятся? — завопили луженые глотки. А огромные языки прошлись по остроотточенным зубам, как лезвие по ремню.
Настроение у прозревшего Чирикшина упало...
— Я… — пискнул Чирикшин. — Мне….
И стал ма-а-а-ленький. Как на самом деле.
Полупопугай закрыл глаза, чтобы этого не видеть. Веточка-пила под Чирикшиным и Полупопугаем стала трескаться.
— Вы слышали, Буреломы? — визгливо орала Голова Буйная Гревы Многоголовой, — Вы видели?
Бурелом заурчал, зачавкал и забурчал животами:
— Это же не просто мирные пташки, которых слопать и забыть! Это вредные птахи! Ядовитые летающие гады!
— Э! — заволновался Бурелом.
— Это будущие мучители наших деточек-буреломчиков! Гонители наших деточек-буреломышей! Губители нашего счастливого детства на Площадке Отдыха и Наслаждений! Ловите их, ребята! Бей их! (пословица)
Получилось так, как любил Чирикшин. Одновременно. Обычно в таких случаях, он чувствовал себя в своей тарелке. Все действительно происходило одновременно. Одновременно у Чирикшина начало от страха сводить клюв, лапы и крылья — это раз. К нему потянулись руки, когти, защелки, прищепки и крючья — это два. В воздухе невыносимо запахло перепуганным Полупопугаем — это три. А было еще и четыре, и пять, и семь. Все происходящее для Чирикшина было со знаком «минус». Поэтому наоборот, он почувствовал себя не в своей тарелке. Мало того, тарелка, в которой Чирикшин сначала почувствовал себя просто как не в своей, — могла оказаться последней тарелкой в его жизни. Потому, что кто-то его уже солил, кто-то чем-то сбрызгивал, кто-то пытался помазать майонезом, а кто-то препирался с кем-то о преимуществах духовки перед шампурами и спорил, нужно ли добавлять буреломные грибы и петрушку буреломную острую. Именно острую, потому что в Буреломе все острое. Да?
Чирикшин когда-то что-то слышал про ценный мех. Так вот. В этот момент своей жизни Чирикшин понял, что ценнее его пушка нет никакого ценного меха на свете. Началось самое интересное — ловля.

Следующую главу можно было бы назвать так: «Как их ловили». Знаете, как Буреломные ловили Чирикшина и Полупопугая? Подсказываю —помните, как вы ловили кузнечиков? Как стреляли из рогатки? Или как ставили мышеловки? А как вы охотились на бабочек? Так вот. Чирикшина и Полупопугая ловили, так как вы помните и еще сотней других способов, включая запрещенные федерациями спортивных состязаний.
 Чирикшина и Полупопугая ловили не по-джентельменски, — а чтобы поймать.
Мало удовольствия испытывает тот, на кого объявляет охоту Буйная Голова Гревы Многоголовой. А если тот, на кого Буйная Голова Гревы Многоголовой Буреломной объявляет охоту, еще испытывает какое-то удовольствие, то пусть умножает его на тридцать девять. Потому что вой тридцати девяти небуйных голов Гревы Многоголовой, раздавшийся из Бурелома, предвещал появление еще более новых действующих лиц. Потому что вся Грева Многоголовая со всех сорока ног со всеми тридцатью девятью головами рвалась через Бурелом на Ровное Место. Чтобы помочь. Одна надежда оставалась на то, что сороконожная Грева из Бурелома выгребет не скоро. Не сию минутку.
Но ожидать ее не хотелось. Кроме прочего тридцать девять голов подняли в Буреломе такой гвалт, что его было слышно и за Пуховым Потоком. И на Детской Площадке Отдыха и Наслаждений — тоже. Бурелом Буреломович в Абалане конечно особняком стоит. В Буреломе Буреломовиче все не дружат, и каждый сам за себя. Но Чирикшин сумел весь Бурелом сплотить. Всех сдружить одновременно. Против себя. Потому что Чирикшин на детенышей-буреломышей покусился. Понимаете? Ведь при любой возможности, каждый буреломный несовершеннолетний лоботряс околачивался на Таборетной Детской Площадке имени Отдыха и Наслаждений. И все недружелюбные буреломные родители были спокойны. Потому что знали, что там, на Площадке, их детки в безопасности и сыты. И вот, оказывается, какой-то комар ползучий с Полупопугаем средство нашли — как Таборетную Площадку от Буреломных Детишек избавить. Какое-то Диво-Крапиво сторожевое. Кого это обрадует, если его ребенка с Детской площадки погонят? Хотя бы и с чужой?
Понятно?
В общем Бурелом рассвирепел, потом возмутился, а потом завыл на разные голоса:
— Лови!! Держи!!! Хватай!!!
Бурелом выл как сто голодных котов.
 «Похвалился — с ветки свалился!» — говаривал папаша Чирикшина, старый воробей Чирк. А Бурелом неистовствовал. Бурелом немедленно начал драку. Весь окрестный Бурелом передрался — все хотели первыми схватить вредных птичек. Потому что изловить помертвевших от страха птичек представлялось делом совершенно пустяковым. На пять минут! Плевым!
Из Бурелома на Чирикшина и Полупопугая полезли Серые Голоднопузы и Плоские Кыши, Чесоточные Девятипалы и Тычи Противные. И буреломные насекомые на них стали прыгать. А потом — как целый вагон Бурелом продавил, и полезло оттуда сороконожное туловище с головами, похожими на буйную, но на шеях — Грева Многоголовая.. Одна шея была без головы. Четыре лапы стащили Буйную Голову с воздушной подушки и нахлобучили ее на голую шею. Щеки у Буйной Головы стали надуваться. А голос из писклявого стал грозным.
— Так, вам детеныши-буреломыши не нравятся? Ироды!
Веточка-пила под Чирикшиным и Полупопугаем окончательно подломилась, и Чирикшин с Полупопугаем, у которого были закрыты глаза, полетели вверх. Потому что не такие они были дураки, чтобы лететь вниз из-за какой-то обломанной веточки. Только Чирикшину повезло меньше. Чирикшин в чью-то ступню воткнулся и в заросли отлетел. Прямо в мхи буреломные с грибочками несъедобными. А Полупопугай весь сияющий вверх взмыл. И тысячи грязных пальцев стали вверх показывать, и головы вверх задирать. Поэтому никто и не увидел, куда Чирикшин упал.
 Головы задрались, и все, — и кто успел передраться, и кто не успел передраться, уставились наверх.
Вверху, на небесном циферблате, Полупопугай стремился взлететь к отметке двенадцать. Он не смотрел ни вправо, ни влево. Из него сыпались буреломные насекомые.
— Фу! — заругалась Голова Бедовая уже на шее и часто-часто заморгала глазами. Насекомые попали Голове в глаза и за шиворот. А когда все глаза опустили, чтобы проморгаться — Чирикшина уже на Ровном Месте не было. Уже не было на Ровном Месте. Чирикшин уже забился под листик и боялся дышать. Одна голова, самая ближняя к Бурелому укусила две другие головы сразу:
— Где воробей? Отвечайте, сыроежки!
— Где воробей? — заорала Буйная Голова на прочие головы, а обитатели Бурелома заохали. — А куда он делся?
Грева Многоголовая с двадцати ног на двадцать других переступила и Кышу буреломному Тупоголовому в лоб въехала. Кыш Тупоголовый снизу в ногу ей клык вонзил.
Все головы Гревы Многоголовой одновременно, как поющие волки, вверх поднялись и взвыли. Полупопугая воздушной волной еще выше закинуло и в сторону понесло. Игольчатая Шпора — мелкий буреломный хищник начала втыкаться во что попало. Кышу Тупоголовому еще раз в зубы заехали, и снова началась драка. На мох и лишайники посыпались осколки и бивни. Чирикшин выскользнул из-под листика несъедобного и со скоростью, вызывающей уважение, взлетел. В суете его не сразу заметили. Чирикшин помчался в сторону Полупопугая. В сторону яркого красочного пятна.
— И!!! — раздались внизу голоса трезвомыслящих. — Кончайте драться между собой! Отбой! Стой! Не давайте им уйти! Месть! Их надо съесть!
— Все на двух! — разорались охочие. — Лови Полупопугая и Чирикшина! Держи их!
— Месть!!! — Месть! Месть!!! Надо их остановить! Надо их поймать, надо их прищучить! Надо выслать за ними погоню!
Послышались выстрелы хлопушек и петард. Бурелом говорил: «Ха!», выдыхая. Нужно ли говорить, что все эти звуки только прибавляли азарта Полупопугаю и Чирикшину, которые как мотоциклисты в сфере под куполом цирка с гудением носились по кругу, не понимая от ужаса, куда бежать и что предпринять.
Чирикшин настиг Полупопугая, и они носились над Ровным Местом в отчаянии.
— Тебя кто за язык тянул? — по слогам кричал Полупопугай Чирикшину, мчась изо всех сил. — Я деток-табореток спасу! Я Диво-Крапиво приведу! Ты хоть знаешь, где это Диво-крапиво находится?
— Ты знаешь, — орал Чирикшин, не оглядываясь, — значит ты во всем виноват!
И Чирикшин изо всех сил выжимал орган отцепления от Ровного Места, но понимал, что далеко уйти им не дадут. Ситуация казалась безвыходной.
— Плевать на тех, кто ниже ростом! — кричал Чирикшин в отчаянии. — Прорвемся, радужный! — и все он врал.
— Мы не ниже ростом, мы просто ниже! — хохотали Головы Гревы Многоголовой. Каждая из них призывала сдаваться Чирикшина и Полупопугая, и каждая на свой лад — Сдавайтесь субчики — пойдете в супчики! — орала одна. — Сдавайтесь, уроды — поест много народу! — кричала другая, а третья вопила, — Сдавайтесь болтуны — позапекаем вас в блины! — а та что возле Головы Бедовой и вовсе отчебучила. — Сдавайтесь гуси — мы вами перекусим!
— Сдавайтесь болваны — мы же гурманы! — поддакнула Шпора Игольчатая буреломная.
— Гуманисты, — поправляла Голова Бедовая. Она хоть и на шее сидела — все равно выделялась. Но и на шее сидела прочно. Буйная голова на шее посидеть любила.
— Ишь ты, гурманы! — забирал над Ровным Местом Чирикшин.
— Все равно не уйдете! — надрывались буреломные мстители, которые продолжали драться между собой. Они дрались между собой так же естественно, как многие девочки флиртуют. — От нас — не уйдешь! Мы фактами оперируем!
— Вы себе Буйную Голову оперируйте фактами! — отвечал Чирикшин. Все-таки в небе он был посмелее.
Как говорил папаша Чирк: «Если бояться уже поздно — не бойся!»
Удрать Чирикшин и Полупопугай не могли. Это было, увы, — исключено. Не могли улететь Полупопугай и Чирикшин. Болтались они оба как целлулоидные шарики в фонтане мощного ора Гревы Многоголовой. Когда Головы Гревы делали вдох, их тянуло вниз, когда — выдох — их кидало вверх. К счастью, ни у Гревы Многоголовой, ни у прочих Буреломов никогда не было учителя дыхания. И других учителей у них тоже не было никогда. Поэтому головы Гревы Многоголовой свои вдохи-выдохи делали не синхронно и особой опасности пока не представляли. Хуже было другое —Мелкая Охота Буреломная не торопливо, но и не медленно покидала свои укрытия, лежбища и схроны. Чтобы праведное дело совершить, наказать обидчиков детенышей-буреломышей, а заодно и поохотиться. И наших друзей это не могло радовать. Чирикшин и Полупопугай болтались над серо-зелеными сумерками Бурелома Буреломовича, но было ясно, что они сядут.
— Сядут, никуда не денутся, — предложила пари Беспутная Голова другим головам Гревы Многоголовой. — Спорим на трюндель!
Что такое трюндель никто не знал, но и азарта это не добавило. Другие головы пока воздержались. (Но вряд ли это было что-то похожее на шлепок по гузке. Гузка у Гревы Многоголовой была одна на все Головы.
В это время к Ровному Месту со всех сторон начали приближаться тучи. Над Буреломом такое бывает. Тучи поплыли к Ровному Месту справа и слева. Тучи плыли, а Чирикшин думал о том, что скоро он попадет на обед Буреломной Греве Многоголовой. Тучи приближались. Они были разноцветные как Полупопугай. И вдруг одна из приближающихся разноцветных туч попала на глаза Полупопугаю. Полупопугай перекувыркнулся в воздухе и захохотал. Чирикшин понял, что Полупопугай уже не тот. Стрессы сделали свое дело.
— Ура! — закричал Полупопугай. — Мы спасены! Ура! Вперед! — Он повернулся к Чирикшину, крикнул ему, стараясь не смотреть вниз. —Греби на кучу! —и указал на разноцветную тучу, которая привлекла его внимание.— На кучу греби!
Из двух жаб выбирают лягушку, — говаривал папаша Чирикшина, старый воробей Чирк. — Между Гревой Многоголовой в компании зубастых буреломных и неведомой тучей, которую Полупопугай назвал кучей, выбирать вообще не приходилось. С одной стороны — сорок ртов просят добавки, не попробовав ни первого, ни второго, с другой стороны — разноцветная туча, к которой рекомендовал грести довольно сомнительный специалист по безопасности — Полупопугай.
— Греби на кучу! Я сказал! — орал Полупопугай.
Спрятаться над Ровным Местом все равно было негде, небо было крохотным. А из Бурелома взлетала неторопливо мелкая, но зубастая Буреломная Охота. И тогда Чирикшин помчался навстречу разноцветной туче, которую Полупопугай, видимо по ошибке, назвал кучей. Куча или туча — Чирикшин разобрался бы сразу, если бы знал то, что было известно Полупопугаю.
А Полупопугаю было известно, что в природе Абалана существует масса феноменов. А тот феномен, благодаря которому Полупопугай надеялся спастись сейчас, назывался феноменом перелетных листьев. То, куда уже врезался Полупопугай, как раз и было обыкновенной разноцветной кучей перелетных листьев. Не тучей, а кучей. Кучей перелетных листьев, издалека и, правда, напоминающей тучу.
Перелетные листья — явление в Абалане не частое, но имеющее место быть. В некоторые времена, некоторым кучам опавших листьев в лесах Абалана приходило вдруг в голову попутешествовать. И тогда — они, эти листья, собирались в стаи, ожидали попутного ветра, быстро взлетали и… Неслись куда вздумается, а вернее — куда ветер подует. Чирикшину и Полупопугаю просто повезло, что одна такая куча перелетных листьев — разноцветный перелетный комок, летел над Ровным Местом именно в тот миг, когда язык чуть не довел Чирикшина до куриного бульона. Или шампуров.
Чирикшин и Полупопугай исчезли с глаз разгневанных буреломных преследователей быстро и эффектно. Вот они есть — вот их нет. Если бы вы знали, как расстроило Греву Многоголовую внезапное исчезновение с небосклона Чирикшина и Полупопугая и появление на их месте разноцветной кучи листьев. Пропажа их обоих вместе и каждого из них в отдельности.
— Тьфу, — сказали тридцать девять голов, и Шпора Игольчатая едва вылезла из слюны.
— Тьфу, — сказал, отплевываясь от листьев, Чирикшин, догоняя в куче Полупопугая, едва заметного в разноцветной пороше. Хорошо, что перелетные листья, в кучу которых они врезались, были мелкими.
— У меня даже клюв отвалился, когда я услышал о том, что нас хотят сожрать, — как ни в чем ни бывало заявил он, догнав Полупопугая.
— Клюв отвалился? — пришел в ужас Полупопугай и стал притормаживать. — Давай немедленно вернемся!
— Куда? — заорал Чирикшин перепуганно. — Клюв отвалился — это такое образное выражение — понарошку!
— А если понарошку, то чего ругаться? — недоверчиво спросил Полупопугай, пытаясь облететь Чирикшина, чтобы хотя бы искоса взглянуть на его клюв.
Чирикшину и Полупопугаю было просто очень хорошо лететь. Они нежились в огромной куче-туче перелетных листьев. И оперенье Полупопугая при этом ничем не отличалось от раскраски опавших листьев абаланских деревьев. Опавшие листья абаланских деревьев, как и Полупопугай, могли быть любого цвета и любого оттенка.
Чирикшин и Полупопугай мгновенно затерялись в летящей куче перелетных опавших листьев и вместе со своими новыми небесными спутниками, довольные, мчались куда-то вдаль. Естественно они старались держаться подальше от краев тучи-кучи, возле которой носились, недоумевая несытые Буреломы. Некоторое время Чирикшин и Полупопугай летели, ни на что не обращая внимания, расслабившись от пережитых волнений и старались держать язык за зубами. Летели — куда глаза глядят. Вернее туда, куда несло тучу. Они наконец-то почувствовали себя в безопасности, почувствовали себя выше и раскованнее, почувствовали себя интуристами, которые несутся в комфортабельном автобусе. В таком автобусе — с туалетом, видеомагнитофоном и музыкой, который несется по каким-нибудь экзотическим задворкам. Чирикшин и Полупопугай расслабились, успокоились и им даже захотелось высунуться из тучи, чтобы поглядывать по сторонам. Они совсем поверили в удачу. В то, что им наконец повезло.
«Нечем заняться — слетай в цирк посмеяться!» — говаривал папаша Чирикшина, старый воробей Чирк.
Ехали они ехали, как вдруг их спутники — опавшие перелетные листья, взяли и начали падать. Взяли и начали опадать куда попало. Почему? А нипочему. Такова логика опавших перелетных листьев — отсутствие всякой логики. Вот приспичило им опасть, куда попало, — и они опадают. А если перелетные листья падают, а ты находишься в их куче, если на тебя охотится весь Бурелом, в придачу с Гревой Многоголовой, то у тебя нет выбора: ты не должен высовываться, ты должен падать вместе со всеми. Вместе со всей кучей малой. Потому что «Только падение — шанс на спасение», — как говаривал папаша Чирикшина, уворачиваясь от ворон. А то, что перелетные листья могли падать, когда им вздумается, Полупопугай знал.
— Падаем! — закричал Полупопугай Чирикшину, едва почувствовав, что куча начинает оседать. — Падай!
Конечно. Почему бы не упасть? Не светиться же им как два фонарика в грозном небе Бурелома. Чирикшин и Полупопугай падали. Падали вместе со всей кучей. Вместе со всеми опадающими второй, или в третий, или в четвертый раз в жизни опавшими листьями и всеми вытекающими или выпадающими отсюда последствиями. Конечно там, куда они падали, а они падали в Бурелом — было уже не Ровное Место, Ровное место мы уже проехали. Но там куда они падали, там тоже был Бурелом, а по всему Бурелому на Чирикшина и Полупопугая была объявлена охота.
Да? Мне тоже нравится. И поэтому Чирикшин и Полупопугай решили ускорить свое падение. Потому что при падении Чирикшину и Полупопугаю хотелось бы оказаться в самом низу. На самом дне кучи опавших перелетных листьев. Чтобы, если начнут разгребать, до них не сразу можно было бы добраться, и доскипаться и доколупаться. И когда вся куча перелетных листьев огромными сугробами легла на Бурелом, Чирикшин и Полупопугай уже были внизу, в самом низу, у самой поверхности, заваленные опавшей кучей перелетных листьев. Во временной, — ну, они на это надеялись — относительной безопасности. Хотите — верьте, хотите — нет, но состояние временной хотя и относительной безопасности, стало состоянием счастья, которого хотелось и Полупопугаю и Чирикшину. В общем, куча разноцветной абаланской листвы над головой — это был плюс. А минусом было то, что Чирикшин и Полупопугай не знали, куда, в какую область Бурелома они попали на этот раз, и как выбраться оттуда, куда они попали. Ни Чирикшин, ни Полупопугай не имели об этом ни малейшего представления.
Листья опали. Шуршание и шелест прекратились и неожиданно стало тихо — особенной буреломной тишиной: тишиной, тихо посасывающей мозговые косточки, тихо хрустящей челюстями, тихо жующей, тихо почавкивающей и тихо проголодавшейся. Стало тихо проголодавшейся буреломной тишиной.
Напомню, что Чирикшин и Полупопугай старались опадать быстрее перелетных листьев, поэтому падали кубарем, и, когда наступила тишина, сами не могли понять — где они находятся: вверху или внизу, справа или слева. Потом все стало на свои места. Мелкие опавшие листья быстро протаяли, просели сквозь веточки-приветочки. Веточки-приветочки, которые торчали густо, как в терновнике и были всюду. Листья просели, но никаких ориентиров и указателей для Чирикшина и Полупопугая нигде не было. Что делать? Куда лететь?
Единственное, что отметил Чирикшин, что место, куда они падали выглядело весело-зеленым и странным в бесцветице Бурелома.
Вот так они упали. Упали понятно — в Бурелом. Но Бурелом, в который Чирикшин и Полупопугай рухнули вместе с кучей перелетных листьев тут, где они упали, был какой-то необычный.
Во-первых, место, в которое они упали, напоминало полянку с кочками. Во-вторых там, где кочки приподнимались над слоем опавших листьев, они были зелеными. На них росла настоящая, зеленая абаланская трава. В-третьих, кроме необычной для Бурелома травы, на поляне находилось странное сооружение, напоминавшее нераспустившийся цветок. Вокруг этого огромного цветка были навалены осколки буреломных бивней, а из под цветка бил родничок яркой голубой воды. И четвертое — через всю эту поляну тянулись какие-то нити, проволоки и канаты, путаясь над цветком подобием сети.
Понимаете? Если взять, например, две, три или пять клеток из проволоки, вставить одна в другую — получится такая себе проволочная матрешка. Правда с такими большими ячейками, что птички и листья пролетели их не заметив…. Если под это описание наклеить марку — то письмо дойдет до адресата. Потому что описано место, куда попали Чирикшин и Полупопугай, просто здорово. Потому что, это именно то место, куда попали Чирикшин и Полупопугай.
Чирикшин стряхнул облепившие его листья и взъерошил перышки. Листья, устлавшие Бурелом толстым слоем, не ворошились. Из-под лоскутного лиственного одеяла торчали буреломные оконечности.
По сравнению с Ровным Местом Гревы Многоголовой здесь было пустынно, но странно. Потому что зелено. Взору Чирикшина представилась довольно большая поляна с удивительно зеленой, а не бурой и не серой листвой. А во-вторых, на зеленой поляне стояло странное сооружение.
Пока Чирикшин просто таращил глаза, Полупопугай вертелся. Потому что Полупопугай на втором месте в мире по любопытству был. На первом месте был Чирикшин — пока его не ушибут. Пока Чирикшин в себя приходил, Полупопугай крутился. Там — голову просунет, там — уголок отведет, там под сучком пролезет, а там — на веточке повисит. И…
Двигался Полупопугай, двигался, дрыгался-дрыгался — отсыпал, примеривал, утаптывал, тормошил — и куда-то вылез. И нашел, что нашел. Нашел, что-то, что могло быть опорой, разгреб, обрадовался и Чирикшина зовет:
— Эй, Чирикшин! А я дорогу нашел!
— Какую дорогу? — удивился Чирикшин и вышел из столбняка.
— Канатную!
— Ка? Ку? Ку.. Кукую канатную? Ты что, вообще офонарел?
— Да нормальная канатная дорога, — попрыгал Полупопугай. — А какой еще может быть дорога в этих россыпях? — Полупопугай перебирал лапками и улыбался.
Чирикшин посмотрел очень внимательно на Полупопугая и задрожал… То, что Полупопугай принял за канатную дорогу не было канатной дорогой.
И это Чирикшин понял сразу. То, что Полупопугай принял за канатную дорогу было… паутиной.
Чирикшин вытаращил глаза и присмотрелся еще раз:
— Да какая же это канатная дорога? — завопил Чирикшин. — Ты что — перегрелся, пока падал? Это же паутина! Ты же в паутину попал!
Полупопугай дернулся, но лапы его, увы, не двинулись с места. Лапы Полупопугая оказались прочно прихвачены клеем или каким-то другим клеющим составом, которым была пропитана канатная паутина. Полупопугай запаниковал и забился как муха. Паутина завибрировала. Вибрация-сигнал, побежала по паутине куда-то туда, где ее ожидали. Куда-то туда, где ее ожидали, пошел сигнал о том, что в паутине запуталась жертва.
— Час от часу не легче! — подумал Чирикшин и вскочил на самую высокую зеленую кочку, чтобы оценить размеры паутины и прикинуть, в какой ее части оказался Полупопугай. Полупопугай воспринял движение Чирикшина, как попытку к бегству. Как попытку бросить товарища и удрать одному. Полупопугай заголосил и стал плескаться в неведомой паутине, как белье на шквальном ветру.
— Да слышу я, слышу! — донеслось откуда-то с опушки Бурелома, из-за каменного сооружения. —Иду… Сейчас… Ишь, раззвонились. Сейчас, только горло промочу.
Оттуда, с опушки Бурелома, с той стороны каменного сооружения, куда стекались канаты-нити, к которым прилип Полупопугай, послышалось бульканье и кряхтение. Там кто-то был!
Полупопугай враз прекратил трепыхаться и замер от ужаса. Он замер, вытаращив глаза, почти отодрав одну лапу и так и не высморкавшись. Он как раз хотел высморкаться, когда запрыгнул на эту «канатную дорогу». В общем, находился Полупопугай в классической позе «приплыли», которая может отличаться застывшими особенностями движений, но никогда не отличается внутренним содержанием.
Тем временем Полупопугая заметили. И Чирикшин, обегая паутину глазами, тоже кое-что заметил. Сначала Чирикшину только показалось, что он заметил то, что он заметил. А когда он присмотрелся поближе, то убедился в том, что оказался прав. В том, что заметил, то, что заметил. И то, что он заметил, давало им с Полупопугаем серьезный шанс на спасение. То, что Полупопугай принял за канатную дорогу, а Чирикшин за паутину, на самом деле не было ни тем, ни другим. То, что Полупопугай принял за канатную дорогу, а Чирикшин за паутину, было обыкновенной ловчей сетью. Сделанной, к тому же не очень умело, под паутинку. Сеть была связана из веревочек разной толщины, проволочек, канатиков, ивовых прутиков, веревочек, лиан средней толщины и каких-то обрывков простыней. И висела эта сеть как-то странно, облегая каменное сооружение. То самое, которое бросилось в глаза Чирикшину, когда он выбрался из кучи листвы. Связаны все эти кусочки между собой были кое-как. Узелками разных стилей. Кое-где обыкновенным узелочком, кое-где бантиком, а кое-где настоящим морским узлом. Вся сеть, в которую попал Чирикшин, была связана из разных обрывков и скреплена узелками. И вот что-что, а развязывать узелки Чирикшин и Полупопугай умели прекрасно. Помните, иногда, когда им хотелось услышать от Горби какую-нибудь новую удивительную историю или любимую сказку, о которых он завязал узелок на память, им приходилось развязывать и завязывать у Горби по двадцать-тридцать узелков. А развязывать и завязывать узелки верблюжьей шерсти — дело нелегкое.
Горби не любил ничего забывать. Что-либо забывать в Забытом Чудесном Городке было очень опасно. Поэтому узелки он завязывал на совесть. И для того, чтобы их развязать, Чирикшину, Полупопугаю и прочим тоже приходилось трудиться на совесть. Вы спросите — да причем тут совесть? Совесть тут ни при чем. Все дело в узелках….
Словом, не успел затихнуть последний бульк, там, где прятался неизвестный владелец сети, как Чирикшин, прикинув невооруженным глазом наиболее уязвимые ее звенья, налетел на узелки как коршун. Только клочья полетели. Полупопугай распахнул глаза. Такого Чирикшина он еще не видел. Счет, конечно, шел на секундочки. В это время Полупопугай оживился, потому что там за каменным сооружением, на опушке Бурелома, некто, который создал паутину-ловушку, ну очень внятно пробормотал:
— Опаньки! Одеваю тапоньки, — два притопа, три пришлепа… Тапоньки одеваю… — шлеп! Шлеп! — и оттуда раздалось шлепанье.
Чирикшин перестал распутывать узелки. Чирикшин стал перескакивать от одного узелка к другому, стараясь их просто ослабить. Шлепанье приближалось. На толстом канате, который тянулся за каменное сооружение, прямо в буреломные заросли, словно выныривая из воды, показалась толстая босая нога в шлепанце. Шлепанец прилип к клею, которым были облиты веревочки, тряпочки, канаты, и прочие паутины. Из-за камня послышалось сопение и сосущий звук, с которым хозяин сети отдирал вторую ногу, чтобы перенести центр тяжести. Чирикшин удвоил скорость. Полупопугай перестал сопротивляться. Он устал. Глаза у Полупопугая подернулись пленочкой. Он уже считал себя обреченным.
— Вот, чего надо было бояться! — подумал напоследок Полупопугай, вспоминая гороскоп, который составил для него Горби. — И гороскопы, — все врут! — с горечью понял он. — Все врут. И умру я не в своей постели, окруженный сонмом поклонниц в бриллиантах, — разве только этот паук не использует мою постель в качестве обеденного стола.
В это время неведомый оторвал, наконец, вторую ногу от клея. Бурелом раздался. Неведомый перенес упор на переднюю ногу, но узелки, развязанные Чирикшиным развалились. Ослабленные узелки стали развязываться, и сеть на глазах — распадаться и расползаться в разные стороны. Неизвестный неожиданно для себя ухнул, повиснув в приклеенном тапочке вниз головой. Сеть-паутина распалась кусками, а несколько распущенных лиан, веревок, проволочек захлестнули неизвестного, и в одну секунду опутали, как веретено. Неожиданно для себя охотник оказался вдруг дичью, готовой к употреблению. Беспомощной и спеленутой. Неведомый охотник завис в неудобной позе вниз головой прямо у ног Полупопугая и закачался. Полупопугай удержался на месте, потому что второй лапкой — свободной, он успел уцепиться в какую-то буреломную извилину. Чирикшин злобно захохотал:
— Еще одна победа! — закричал Чирикшин.
Полупопугай благодарно посмотрел на Чирикшина и стал отдирать от каната вторую лапу новым способом — пальчик за пальчиком. Пока Полупопугай освобождался, Чирикшин мотнулся за каменное сооружение, откуда вышел хозяин сети.
Полупопугай наконец отодрал лапку, качнулся как маятник, и на второй ноге, вцепившейся в буреломную веточку, ловко восстановил равновесие.
А Чирикшин вынырнул из-за каменного сооружения и махнул крылом Полупопугаю.
— Айда со мной! Я схрон нашел! — Чирикшин все еще боялся погони. Как говаривал папаша Чирикшина, старый воробей Чирк: «Спрячешься, как мышь — спокойно спишь!»
Птички, не обращая никакого внимания на запутанного охотника, нырнули в заросли за каменным сооружением и увидели большой, теплый шерстяной кокон, на опушке Бурелома, к Бурелому задом, к полянке передом, в котором только что сидел хозяин сети. В коконе было сухо и пахло чаем. Полупопугай полез внутрь, а Чирикшин высунулся из-за каменного сооружения и еще раз осмотрел окрестности. Было относительно тихо. Буреломной тишиной. Так как бывает в Буреломе. Хозяин сети висел молча. Он выглядел обыкновенным абаланским жителем, попавшим впросак и запутавшимся в жизни. Он висел вниз головой и хлопал глазами.
Чирикшин и Полупопугай залезли в теплый, не остывший от хозяина кокон и облегченно вздохнули. Теплый шерстяной кокон создавал иллюзию безопасности.
Когда они отдышались, Чирикшин наконец-то спросил у Полупопугая:
— Ну, и куда это, — цвирк, — ты меня завел?
— Я тебя завел? — снова завелся Полупопугай. — Ты же впереди мчался!
— Впереди, — пробурчал Чирикшин, остывая и сплюнул за кокон. — Ты хоть знаешь, куда лететь? До твоих Торговых Рядков — Обменных Лотков за Пуховым потоком?
Полупопугай честно пожал крыльями:
— Ни расстояния, ни направления не помню — темно было. Помню точно — минимум семь воздушных поворотов.
Чирикшин взглянул на Полупопугая с уважением.
— А что такое «минимум»? — помолчав, спросил Чирикшин.
— Ну, — сказал Полупопугай. Он тоже был не энциклопедист, — типа… Сколько раз… Наискосок. — Я наискосок люблю, — застенчиво добавил Полупопугай. — Мне наискосок нравится. Я еще, когда Русельку увидел — сразу ей наискосок пойти предложил. Через Крокодилью Пустошь…. Она меня так благодарила... Так Благодарила… А вообще-то я дороги не знаю. Так — в общем…
— Не понял, — сказал Чирикшин и почесался. — Откуда же ты про Диво-Крапиво узнал?
— Так Горби рассказывал, — простодушно ответил Полупопугай. —про разноцветные волшебные одуванчики, про Развалку Сокровищ, про Пуховый поток, про Обменные Лотки — Торговые Рядки. Он и рассказал как-то про то, что у кого-то такое желание мелькнуло — растительную жалющую собаку получить и одуванчики это желание осуществили — Диво-Крапиво создали, чтобы чужих гонять. Горби тогда смешно стало — он на эту историю узелок завязал. На память.
— Сам знаю, — буркнул Чирикшин.
— Вот он узелок про Диво-Крапиво и завязал, — продолжал Полупопугай, как ни в чем ни бывало. — А я его как-то причесывал, узелки перевязывал, чтобы не чесались, он про это и вспомнил. И мне рассказал.
— Так ты его даже не видел? — уточнил Чирикшин.
— Кого? — удивился Полупопугай, — Горби?
— Да не Горби, Диво-Крапиво!
— Не-а, — сознался Полупопугай. — Не видел.
— И когда за лапшой летал? Не взглянул? — Чирикшин спросил не смущаясь, но и Полупопугай не смутился:
— Да ведь я не за Диво-Крапиво летал. Ты меня за лапшой посылал.
— Ладно, — подытожил Чирикшин, не отчаиваясь. — Ладно. Главное — мы знаем, что Диво-Крапиво на Торговых Рядках — Обменных Лотках за Пуховым потоком существует. А куда лететь — узнаем как-нибудь! Отдохнем маленько — и отыщем. Не обратно же нам возвращаться?
Полупопугай про Греву Многоголовую вспомнил и согласился, головой замотал — Не обратно. Это конечно!
Полупопугай еще покивал.
— Отыщем мы Диво-Крапиво, — успокаивал себя Чирикшин, — и на Площадку имени Отдыха и Наслаждений притарабаним. — А буреломные, — добавил он громко, — полетят вверх тормашками с площадки.
И захохотал, оглядываясь на Бурелом. Оглядываться можно было долго-долго: куда ни кинь взгляд — расстилался Бурелом.
— Ничего, найдем, — бодро закончил Чирикшин.
Вот так вот они и сидели и отогревались в шерстяном коконе, сидели и отдыхали, и не хотели выходить. Им было хорошо.
— Бе-е-е-е-е-е… — раздалось снаружи.
Чирикшин вздрогнул, но не испугался. На голос Головы Бедовой Гревы Многоголовой это было не похоже.
 — Бе-е-е-е-е-е… — раздалось снова.
— Кто бы это мог быть? — спросил Чирикшин у Полупопугая.
— Понятно, кто, — ответил Полупопугай. — Это, наверное тот, которого мы словили.
— Пошли, посмотрим? — предложил Чирикшин.
Предложение «пойти» обозначало самую низкую степень его интереса. Когда Чирикшину было интересно — он мчался, на худой конец — летел.
— Холодно, — сказал Полупопугай, и предложил: — А давай с ним так поговорим, отсюда?
— Эй, ты! — закричал он, — Ты нас слышишь?
— Слышу… — перестал блеять незнакомец. — Ребята, а чего это вы меня запутали?
— А чего ты на нас охотился? — спросил Чирикшин, не высовывая носа из кокона.
— Да я на вас не охотился!
— А на кого ты охотился? — спросил Полупопугай.
— Да я вообще не местный.
— А кто же ты? — спросил Чирикшин.
— Просто Прелестник. Из Чудесного Городка Руменов.
— Какой Прелестник?
— Настоящий Прелестник, — честно сказал тот из-за кокона.
— Ну, и что ты, Настоящий Прелестник Руменов тут делаешь?
— Настоящую Прелесть ловлю!
 Чирикшин и Полупопугай друг на друга посмотрели. А Чирикшин подумал:
— Вдруг он нас от Гревы Многоголовой избавит?
— Какую Настоящую Прелесть?
— Это такое летающее существо, — сказал охотник пойманный, — исключительно редкий экземпляр. Реликтовую. Настоящую Прелесть.
— Ты что-нибудь об этом слышал? — спросил Чирикшин у Полупопугая. Тот покачал головой.
— А почему ты ее тут ловишь?
— А где же еще Настоящую Прелесть ловить? — удивился охотник. — Там, где она обитает.
— А где она обитает? В Буреломе, что ли?
— Это он сейчас Бурелом, — сказал висящий. — А раньше тут везде было прелестно.
— А на фига она тебе? — спросил Полупопугай.
— Не скажу! — почти твердо сказал Охотник.
— Тогда виси! — сказал Чирикшин.
— Ага,— сказал Прелестник, — я скажу, а вы поймаете!
— Кого?
— Настоящую Прелесть!
— А на фига она нам? На фига она вообще нужна?
— Это кому — зачем? — степенно объяснил голос, — мне, например, для мамы!
Чирикшин и Полупопугай, — оба представили большую жирную козявку. А чего ж еще хорошего можно подарить маме?
Потом Чирикшин одумался.
— Ты кто? — надменно спросил он у пленника.
— Прелестник!
— А я Чирикшин! Мне прелести ловить не к чему, незачем. Ерунда! Эти прелести — зачем это мне?
Прелестник помолчал, а потом сказал:
— Может, так отпустите?
— Иди, — сказал Чирикшин, — можно.
Птички пригрелись и им было лень двигаться.
— Так я же пойманный! — всхлипнул Полупопугай. — Я же в сети!
— Ты сам запутался! — равнодушно сказал Чирикшин и зевнул. — И нас путаешь!
— Ну, пожалуйста! — Прелестнику просить было просто некого.
— Говори, чего ты тут Настоящую Прелесть ловишь? — спросил Полупопугай.
— Ты из какого Чудесного городка? — уточнил Чирикшин.
— А вы никому не скажете? — засомневался Прелестник.
— Про что?
— Почему я тут Настоящую Прелесть ловлю.
— Никому, — серьезно пообещал Чирикшин. Полупопугай перья сложил крестиком.
— Тут Прелестное местечко, — сказал Прелестник.
— Сам вижу, — сказал Чирикшин и высунулся. Травка приятно радовала глаз.
— Какое Прелестное Место? — спросил Полупопугай. К цветам он привык. Он хотел знать правду.
— Самое Прелестное Место в Абалане, — сказал Прелестник.
Вот бы Грева Многоголовая услышала. Она бы восемьдесят глаз выпучила.
Чирикшин и Полупопугай тоже переглянулись.
У Полупопугая в глазах мелькнуло сочувствие.
— Я правду говорю, — заторопился паучок-любитель, — Самое Прелестное Местечко в Абалане.
— И что? — помолчав, спросил Чирикшин.
— Настоящая Прелесть тут живет. Реликтовая. Особенная. Добрая. Большая. Чистая. Раньше весь мир был такой. А теперь — только Прелестное Местечко в Абалане. У нее тут цветок каменный. Она в нем живет.
 Полупопугай высунулся и с сомнением посмотрел на странное каменное сооружение.
— Этот, что ли?
— Этот, — подтвердил Прелестник. — Она тут живет. Я от мамы узнал.
— Почему буреломные это место не любят?
— Потому что. Тут единственное место, которое от первой природы осталось.
— Какой природы?
— Той, которая раньше была. И единственный источник с чистой водой в Буреломе. Буреломные не пьют чистую воду. И зеленую зелень не любят… И от Настоящей Прелести шарахаются. И Прелестное местечко облетают. Сюда буреломные вообще не заходят…
Чирикшин сразу расправил крылья и вышел из шерстяного кокона. Он по-хозяйски осмотрел Прелестное местечко. Ему понравилось. Он с наслаждением втянул носом воздух. — Ишь! Гревой и не пахнет! И никаких буреломных нету.
И Полупопугай вылез. Не сидеть же одному в коконе. Как будто боится.
— Если я вам Настоящую Прелесть отдам, отпустите? — канючил Прелестник.
— Ты же ее еще ловишь? — удивился Полупопугай.
— Поймал уже, — сознался Прелестник. Он покраснел от прилившей к голове крови и основательно затек.
— А где она? — вспрыгнул на каменное сооружение Чирикшин.
— А если скажу, отпустите? — упорствовал Прелестник.
— А не соврешь?
— Я ее в каменном цветке привалил, — сознался Прелестник. Прелестнику невмоготу было. — Лепестки камнем привалил, проволокой опутал, чтобы не вылезла. Там она — в цветке. Значит — поймал. Распутывайте!
— Это что ж — цветок? — потукал Чирикшин клювом по камню, на котором сидел.
— Цветок наоборот, — кивнул Прелестник. — Каменный.
— А если ты ее поймал, чего сам в коконе сидел?
— Думал.
— Чего ты думал?
— Как мне с Буреломными договориться, чтобы они меня через Бурелом с Настоящей Прелестью пропустили.
— Ну, и что придумал? — Чирикшин насторожился. — Есть способ?
— Придумал. Поймать еще кого-нибудь и отдать буреломным, а самому с Прелестью Настоящей — ходу.
— Хитро! — согласился Полупопугай. — Умник!
— У меня и мама такая, — похвастался Прелестник.
— Может, и мы так? — спросил у Полупопугая Чирикшин. — Прелестника — Буреломным, а сами — ходу.
— Чтобы они нас с тобой пропустили, тысячу Прелестников надо, — важно сказал Полупопугай.
Прелестник посмотрел на него с уважением.
— Отпустите меня, — совсем струсил тот, — я вам песенку спою.
— Зачем? — удивился Полупопугай.
— Чтоб отпустили.
— Этого моя мама не любит, — передразнил Прелестника Чирикшин и клюнул хорошего здорового червяка на зеленой травке.
— Отпустите меня, — не унимался затекший Прелестник. — Я больше не буду! Я сразу понял, что вы свои, добрые, абаланские жители. Не гады буреломные. Что у вас благородные сердца.
— С чего это вдруг? — удивился Чирикшин.
— Поговорили, — пробормотал Прелестник, — не съели.
— А у нас фермента такого нет, чтобы тебя переваривать, — брезгливо сказал Чирикшин. — Такой фермент только у Гревы Многоголовой. А она за нами гонится. Сюда скоро придет.
— Сюда не сунется, — сказал Прелестник убежденно. — Прелестное Местечко им нервы щекочет.
— Понимаешь, — проникновенно сказал Полупопугай, — за нами — сунется. Мы ей на голову сели. На Буйную.
Прелестник даже зажмурился.
— Ну, что? — спросил Чирикшин. — Будешь дальше говорить, или будем Греву Многоголовую ждать?
— Это жестоко, — прокомментировал Прелестник.
— И долго, — согласился Полупопугай. — Если каждая голова Гревы Многоголовой хотя бы раз облизнет тебя перед употреблением — и то минут сорок будешь мучаться.
— Бедовая не будет облизываться, — заметил Чирикшин. — Сразу укусит.
— Бедовая — сразу, — подтвердил Полупопугай. — Четыре ряда зубов. Начищенных. Убедили?
— Убедили, — Прелестник задергался.
— Все скажу, — сказал он истово. — Все, что вспомню, скажу. Мне четыре года было, когда я у брата игрушечную машинку украл.
Чирикшин скрипнул клювом.
— Да я все скажу, как на духу. — продолжал Прелестник. — Вы же мне нравитесь!
Чирикшин скептически посмотрел на висящего вниз головой запуганного Прелестника.
— Только не ври, — предупредил Полупопугай.
— Мамой клянусь — буду говорить правду, одну только правду и сколько той правды, одним словом, — Мамой клянусь — Жены.
— Хорошо, — сказал Полупопугай. — Если ты ее поймал — где она?
— Кто? — уточнил Прелестник.
— Мама... То есть, тьфу — Прелесть Настоящая?
— Прелесть Настоящая — где? — заорал Чирикшин.
— Прелесть Настоящая — попытался пожать плечами Прелестник. — В настоящее время, наверное, в ужасе.
— Где именно? — продолжал спрашивать Полупопугай.
— Отпустите — я все скажу! Все-все. У меня в четвертом классе тоже было... Учительница кошелек потеряла...
Чирикшин повернулся к Полупопугаю.
— Полупопугай! — спросил Чирикшин — Может не слушать его? Вот еще рот заклеить и айда себе дальше?!
Прелестник сразу кое-что вспомнил:
— Так Настоящая Прелесть — она у себя. В Цветке каменном. Настоящая Прелесть в каменном цветке проживает. Я лепестки тяжестями завалил — и она выбраться не может.
— А как Настоящая Прелесть оттуда вылетает?
— Цветок сам лепестки раскрывает — и она летит, куда ей вздумается.
— А когда? Когда именно — утром, в обед, ночью?
— У Настоящей Прелести, — наставительно покачиваясь сказал Прелестник, — режима нет. Это свободная Настоящая Прелесть. Реликт. Настоящая Прелесть раньше всех тут поселилась. В Абалане. И с тех пор, живет, как хочет. С тех самых пор, когда еще тут экологии не было. Когда еще Бурелома не было. До того.
— А что тогда было? — спросил любопытный Чирикшин.
— Просто природа, — вздохнул почему-то Прелестник. — И Настоящая Прелесть. А потом, когда тут все загадили, — Бурелом появился. И экология вместо природы.
Прелестник снова вздохнул:
— Когда Настоящая Прелесть из цветка вылетает — Бурелом замирает и пустеет.
— Почему?
— Потому. Потому что, когда Настоящая Прелесть летит над Буреломом, то весь Бурелом не в себе. Она же их будоражит, как магнитная буря.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Полупопугай.
— Хорошо! Расскажу, — сказал Прелестник и закачался. — Только правду. Только — Вам. Дело в том, что Настоящая Прелесть — Белая и пушистая. Чистая и добрая. И когда она вылетает, всему Бурелому настроение обламывает. Потому, что Добро сильнее Зла. Летит белая и пушистая Настоящая Прелесть над Буреломом и все зло угнетает. Потому, что добро сильнее зла. А кому нравится, когда его угнетают? Настоящая Прелесть агрессивность у Бурелома снижает, злобу, недоверие, ненависть. Весь Бурелом чувствует себя неполноценным, когда над ним Настоящая Прелесть барражирует. Все силы на самосохранение зла у Бурелома идут, когда Настоящая Прелесть над ним летает.
— Её надо освободить, — твердо сказал Чирикшин. А Полупопугай задумчиво покусывал проволочку, приняв ее за травинку, потому что догадывался, кто именно будет освобождать Настоящую Прелесть.
— Буреломные прямо ужасаются. Прямо болеют, когда она летает. Нет, — со вздохом закончил Прелестник, не переставая покачиваться, — Настоящая Прелесть — не патриот.
Полупопугай спросил у Прелестника, подумав:
— Послушай, Прелестник — но если Настоящая Прелесть реликтовая, значит, она первая? Значит, она тут еще до Бурелома появилась?
— Конечно, — подтвердил Прелестник. — До Бурелома. Настоящая Прелесть появилась, когда еще тут Бурелома не было — была Природа.
— А потом Бурелом появился и Буреломные? — уточнил Полупопугай.
— Конечно, после, — подтвердил Прелестник. — Сначала сделали экологию из природы. А потом — Бурелом.
— 3начит — это ее Родина? — продолжал гнуть свое Полупопугай.
— Ну? — не понял Прелестник.
— 3начит — она патриот. Она тут в чистоте родилась, хочет, чтобы тут все чистым оставалось. Как при ее рождении. Значит, Настоящая Прелесть — настоящий патриот, если хочет, чтобы все было чистым и ухоженным.
— Ну…, — в раздумье сказал Прелестник. — Не знаю! Если так посмотреть…
— Тогда, значит, патриот, — добавил Чирикшин, — это добро и все такое. То, что она и делает…
Прелестник туго соображал. Наверно много крови к мозгам прилипло.
— Хорошо, — не стал вдаваться в объяснение собственной точки зрения Чирикшин. — А ты ее ловишь зачем?
— Для мамы. У моей мамы — садик. А растения — Настоящую Прелесть любят.
— Так это тебя мама послала? — удивился Чирикшин.
— Сам пошел, — как-то потупился Прелестник. — Без спросу. Хотел маме помочь.
— Хороший мальчик, — заметил Полупопугай.
— Хорошо объяснил, — подтвердил Чирикшин.
— Развяжете? — с надеждой спросил Прелестник.
— Сначала сеть твою смотаем.
— А потом?
— Потом — камни от лепестков отвалим.
— А потом?
— Потом —выпустим.
— Ну, спасибо!
— Настоящую Прелесть, а не тебя!
— Почему — Настоящую Прелесть, а не меня?
— Потому что. Сначала — её, а если с ней все в порядке — тебя. А ты уберешься подобру-поздорову.
— Опасно, — загоревал спутанный Прелестник. — Как же я через Бурелом пойду без Настоящей Прелести?
— Да ты не бойся — подбодрил его, а заодно и Полупопугая Чирикшин, — на тебя в Буреломе сейчас никто и внимания не обратит. Им, буреломным, сейчас не до тебя. Они нас ловят. — Полупопугай поморщился.
Прелестник понял, что так оно и будет. В лучшем случае. И смирился. Чирикшин велел Полупопугаю мусор и камни от лепестков отволочь. Они лепестки освободили и в Каменный Цветок заглянули. А Прелестник смотрел на них исподлобья.
— Ну, иди — со вздохом сказал Чирикшин Полупопугаю. — Помогай доброй Настоящей Прелести вылупиться. А с этим — он кивнул на Прелестника, — я тут проведу классный час.
Полупопугай соображал, что ему ответить.
— Иди, иди, не бойся — понукал Чирикшин. — И помни — мы все с тобой. Мысленно…
Полупопугай вздохнул и полез в каменный цветок.
Чирикшин повернулся к висячему Прелестнику и окинул его оценивающим взором. Как говорил папаша Чирк, — пробормотал он, — из всякого свинства можно сделать кусочек ветчины.
Судя по всему — классный час для Чирикшина наступил. А Полупопугай тем временем протиснулся в узкое отверстие сведенных вместе лепестков. Внутри каменного цветка, куда залез Полупопугай, было сумрачно и сквозило. И эти обстоятельства добавили решимости Полупопугаю поскорее найти и выпустить на волю Настоящую Прелесть. Полупопугай протиснулся в отверстие, поскользнулся и куда-то поехал. Он не стал цепляться за окружающие предметы из опасения, что в неизвестном, темном месте они могут окружить его слишком сильно. Полупопугай сложил крылья как ласточка и упал как кирпич. Хотя упал — слишком сильно сказано. Потому, что после того, как Полупопугай поскользнулся, он и летел какие-то полсекунды. Но пыли поднял порядочно. Такая поднялась пыль — хоть стой — хоть падай. Пыль была едкая, пахучая и липкая — и не нужно было много ума, чтобы сообразить, что пыль на самом деле, скорее всего, вовсе не пыль, а пыльца Каменного Цветка. Конечно по вредности и противности она не шла ни в какое сравнение с пылью, потому что цветочная пыльца оказалась куда въедливее пыли. Полупопутай от этой едкой цветочной пыльцы каменного цветка расчихался на всех известных ему, как Попугаю, языках мира.
— Ап-чхи, — чихал Полупопугай по-китайски. — Апчхи, — добавлял он по-немецки. — Апчхи, — разносилось по цветку по-французски. — Апчхи, — следовало арабское продолжение.
Глаза у Полупопугая резало от цветочной пыли. В сумерках цветка что-то происходило. Менялись какие-то формы, и пыльца никак не могла улечься. И тогда Полупопугай решил поискать Настоящую Прелесть на ощупь. Xорошенькое дело, правда? Тем временем его словарный запас постепенно сокращался. Полупопугай уже дошел до а-пчхи по-фламандски, и клюв его покраснел и замигал, как аварийная лампочка. Клюв вспыхивал при каждом чихе, а Полупопугай перебирал лапками, пока не зацепился за какой-то, я извиняюсь, пестик.
И, едва он зацепился, вдруг, кто-то над самым его ухом довольно отчетливо сказал:
— Будьте здоровы!
Полупопугай к этому моменту, откровенно говоря, уже забыл обо всем на свете— и зачем он здесь — он тоже забыл. Чихи, в которые он втянулся, требовали полной сосредоточенности и умения концентрироваться. Иначе от этих чихов можно было вывернуть крыло, треснуться головой о стенку, или подвернуть лапу. Чихающего на иностранных языках Полупопугая всего болтало, а он апчихал. Кроме того, пчихи разносились по цветку, искажались, преломлялись и возвращались обратно. И вполне могло оказаться что пожелание доброго здоровья, средь Бурелома, которое он услышал, было слуховой галлюцинацией. Поэтому Полупопугай не обратил поначалу на пожелание доброго здоровья никакого внимания и снова зачихал.
— Будьте здоровы! — снова пожелал Попупопугаю все тот же приятный голос. Полупопугай прослезился, пошире открыл глаза и огляделся. Через полупрозрачные каменные лепестки Каменного Цветка проникало внутрь подобие света. Едкая цветочная пыль вдруг осела, и Полупопугай увидел ту, за которой он полез внутрь — Прелестную Незнакомку. Настоящую Прелесть. Она была прелестна по-настоящему, эта прелестная незнакомка.
— Спасибо, — осторожно поблагодарил Полупопугай, опасаясь, что если он поблагодарит неосторожно — цветочная пыльца снова поднимется, и ему снова придется чиховать-куковать. А так как словарный запас у него истощился, то ему пришлось бы чихать на языке жестов глухонемых:
— А Вы — кто? — не удержавшись, все таки спросил Полупопугай у незнакомки. Осторожно, учитывая обстоятельства.
— Я? — громко переспросила незнакомка и представилась. — Я Настоящая Прелесть.
Пыльца не поднялась.
— О! — по-простецки обрадовался Полупопугай. — На ловца и зверь бежит! Тебя-то мне и надо.
Голосок Настоящей Прелести затуманился:
— На ловца? А Вы что, — спросила она у Полупопугая — охотник?
— Конечно охотник, — саркастически, но все еще шепотом заметил Полупопугай. — Большой охотник, а — как же, — лазать по пыльным чуланам, протирать колени и наживать себе гайморит. — Полупопугай осторожно встряхнулся.
Настоящая Прелесть помолчала, а потом негромко спросила:
— А как Вас зовут, охотник?
— Полупопугай, — сказал Полупопугай. Скрывать ему было нечего.
— Полупопугай? — раздельно удивилась Настоящая Прелесть. — А можно на Вас взглянуть?
— А как же ты на меня взглянешь? — удивился Полупопугай. — Тут темно и тесно.
— Если Вы отыщете возле себя пестик, — сказала Настоящая Прелесть. — И нажмете на него — вспыхнет свет. — Полупопугай пошарил в темноте и нашел какую-то толстую штуку. Он нажал на нее изо всех сил — и немедленно, где-то наверху, разошлись, изгибаясь, кончики, самые кончики лепестков каменного цветка. И место, на котором стоял Полупопугай, осветилось. Полупопугай вспыхнул под световыми линиями всеми цветами своего оперения и пыхнул своим алым раскаленным носом. Резкий переход от тени к свету слегка ошеломил его, а Настоящая Прелесть не дала опомниться.
— Точно! — закричала она торжественно. — Похож! Вылитый! Это он и есть!
— Кто? — поперхнулся Полупопугай.
— Да — ты! — отмахнулась Прелесть. — Не мешай! — Вылитый! Это он и есть, — продолжала она. — Какое счастье! Какая удача!
Свет из-за отогнутых кончиков лепестков засиял ярче. Свет еще сильнее ослепил Полупопугая. Полупопугай зажмурился и не заметил, как прямо у него из-под ног полезли правильным кругом, оборачивая его, каменные пестики каменного цветка. Да и трудно было что-то заметить, ослепленной, и возможно ослышавшейся птичке. А Настоящая Прелесть заломила от несусветной радости крылышки:
— Ура! — Ура! — заломила Настоящая Прелесть крылышки. — Тот самый Полупопугай! У нас! Здесь! В каменном цветке! Какое счастье! Посмотрите, — обернулась Настоящая Прелесть к воображаемым зрителям, — У нас в каменном цветке! Сам Полупопугай! Лично! Тот самый!!!
— Чего? — не понял Полупопугай. Он плохо соображал.
— Такие люди! Такие люди! — бормотала растрогано Настоящая Прелесть, смахивая слезу. Потрясенно и расстроено. Взволнованно и искренне.
— Не понял, — сказал Полупопугай честно, и отодвинул лапу, через которую энергично лезла еще одна, стремительно растущая тычинка.
Тычинки вокруг Полупопугая росли все быстрее и гуще.
— Не понял, — честно повторил Полупопугай, тараща глаза на Настоящую Прелесть.
— У нас в семье есть поверье, — затараторила Настоящая Прелесть и забренчала браслетами, не давая Полупопугаю сосредоточиться. — Старое поверье.
— Какое поверье? — переспросил Полупопугай, уткнувшись носом в растущие тычинки.
— У нас в семье есть поверье, — повторила Настоящая Прелесть. — Дело в том, что по преданьям нашей семьи, — и Настоящая Прелесть отступила от Полупопугая на полшажочка, а потом еще на полшажочка, — по преданьям нашей семьи. — По преданиям, которые передаются из поколения в поколение, быть Настоящей Прелестью — это не верх наших реинкарнаций.
 — Чего? — снова не понял Полупопугай.
— Ну, не верх наших перевоплощений, — пояснила Настоящая Прелесть, отмахиваясь. — Что быть Настоящей Прелестью — не самое высшее воплощение из тех, которые нас ждут. Не завершение совершенствования.
— А что — завершение? — недоуменно спросил Полупопугай, смутно начиная догадываться о подвохе, но все-таки надеясь получить от ответа настоящее удовольствие.
— В нашей семье живет предание, — восторженно сказала Настоящая Прелесть и потрогала прочность тычинок, которые вырастая, отделяли ее от Полупопугая, — что самое прекрасное, что может ждать Настоящую Прелесть в конце ее пути — это стать ... Полупопугаем…
— Га? — поперхнулся Полупопугай.
Клюв у него отвис. Настоящая Прелесть отдвинулась еще дальше, с удовольствием наблюдая за тем, как толстеют каменные тычинки, прочно запирая охотника в круге толстенных каменных прутьев.
— Да, — со спадающим энтузиазмом сказала Настоящая Прелесть, мысленно оценивая толщину прутьев. Полупопугай, все еще занятый перевариванием открывшейся ему истины не обращал пока что на решетку, за которую попал, никакого внимания.
— Да! — продолжала Настоящая Прелесть, наслаждаясь как истинный художник, произведенным эффектом и толщиной тычинок. — Да, не всем Настоящим Прелестям дано достичь совершенства: стать в последней реинкарнации Полупопугаем. Венцом творения. Но мы к этому стремимся. Мы, Настоящие Прелести, стремимся стать совершеннее красивее, добрее. И это стремление к совершенству, к возможности стать Полупопугаем — главный движитель каждой зрелой умом Настоящей Прелести.
— Стремитесь? — сказал Полупопугай, довольно тупо.
— Конечно, — сказала Настоящая Прелесть, наблюдая, как окончательно окаменевают толстые тычинки вокруг несчастной птицы. — Это же такое счастье — обладать таким замечательным оперением, таким изумительным клювом, — Полупопугай собрал клюв в колечко. — Такими яркими перьями и такими глубокими честными глазами. — Глаза у Полупопугая стали еще круглее.
— И если на свете есть совершенство, — серьезно продолжала Настоящая Прелесть, — а оно есть, — Полупопугая слегка покоробило от этого «оно».
— То это совершенство имеет имя. Его зовут… Полупопугай.
Тем временем, Настоящая Прелесть совершенно уверилась в собственной безопасности оценивая возникшую вокруг Полупопугая клетку на "двенадцать", тогда как Полупопугай пробовал соответствовать надписи под картинкой которую нарисовала Настоящая Прелесть. Ему хотелось, чтобы имя «совершенство» стояло именно под ним, хотя он чувствовал он себя почему-то ужасно: неудобно, скованно, согнуто и тесно. Он хотел было стать поудобнее и поизящнее, но со всех сторон его окружали каменные прутья, от которых затекали ноги и болела шея. Настоящая Прелесть еще немного отодвинулась и вдруг захохотала. Полупопугай оказался в заключении.
— Ну, как? — весело спросила Настоящая Прелесть. — Ты когда-нибудь слышал что-нибудь подобное?
— Нет. Ничего не слышал, — сказал запутавшийся вконец Полупопугай. — А что ты про совершенство Полупопугаев говорила?
Полупопугай пытался подвигать шеей.
— Уши тебе протирала, — совершенно равнодушно сказала Настоящая Прелесть. — Врала. Отвлекала. Лапшу вешала.
При слове «лапша» Полупопугай поперхнулся. Этого не надо было говорить. Полупопугай поперхнулся, дернулся и понял, что он в капкане.
— Мне же надо было тебя заговорить, — продолжала Настоящая Прелесть. — Пока тычинки вокруг тебя не вырастут.
Полупопугай понял, что попался.
— Сам понимаешь, размалеванный, — сказала Настоящая Прелесть. — Я девушка слабая — мне защита нужна. А здорово я тебя... — добавила она с ноткой восхищения. — Развела. Мне, наверное, на любом фестивале премию бы дали. За артистичность.
— Не дадут, — разозлился Полупопугай. Жизнь не в первый раз била его золотым ключиком по голове и он умел быстро приходить в себя. — Не дадут тебе премии за артистичность.
— Это почему? — запротестовала Настоящая Прелесть. — По-моему все было очень миленько.
— А у тебя ноги короткие, — мстительно сказал Полупопугай. — И бедра так себе!
Настоящая Прелесть вспыхнула. Если бы она не опасалась стряхнуть с крылышек пыльцу, она бы дала Полупопугаю пощечину. По морде. Хотя, какая пощечина через прутья клетки?
— Не прошло, охотничек? — подытожила Настоящая Прелесть. — Не попал?
— Я не понял, — честно сказал Полупопугай. — Ты — такая нежная, такая возвышенная, трепетная, чувствительная — и в клетку птичку загоняешь.
— Я — нежная? — захохотала Настоящая Прелесть. — Будешь тут в Буреломе нежной. Буреломные — раз, Прелестник — два — тут ты еще на мою голову свалился... Тоже мне — на ловца и зверь бежит. А сам? Попался?
— Да не нужна ты мне, — заорал Полупопугай. — Я тут по своим делам пробирался. А Прелестника мы случайно поймали. Он нам про тебя рассказал. Вот мы и решили тебя вытащить. Доброе дело сделать. Заодно. А нам Диво-Крапиво нужно, а не ты — Прелесть Настоящая.
— А зачем? — удивилась Настоящая Прелесть.
— Что зачем?
— Ну, зачем тебе Диво-Крапиво?
— Так, на Детскую Площадку имени Отдыха и Наслаждений. Для Таборетов. Детенышей-буреломышей гонять.
— Буреломышей гонять? — Настоящая Прелесть задумалась. — С Детской Площадки? Не врешь?
— Честно! — Полупопугай снова глаза округлил. А сам думает:
— Пропала моя головушка!
А Настоящая Прелесть — ничего, хохочет:
— А кто второй? — отсмеявшись спросила она у Полупопугая.
— Так, один, — хотел махнуть крылом Полупопугай, да не смог пошевелиться.
— А чего вас сюда занесло? — продолжала выспрашивать Настоящая Прелесть.
— С дороги сбились, — пояснил Полупопугай. — Потом на Ровное Место залетели. С Буйной головой встретились.
— С Буйной Головой? — заинтересовалась Настоящая Прелесть. — Это — Гревы Многоголовой?
— Ну.
— Ну и как?
— Еле удрали. Удирали-удирали — и попали в сеть Прелестника. Только так получилось, в сети не мы, а Прелестник запутался. Мы его дорогу поспрашивали, и заодно и цель пребывания — чего это абаланский житель посереди Бурелома делает. Он нам про тебя и рассказал. А мы тебе помочь решили. Выпутаться.
Настоящая Прелесть моргнула.
— А ты меня — в застенок, — с укоризной проворчал Полупопугай.
— А где Прелестник? — уточнила Настоящая Прелесть.
Снаружи постучал Чирикшин:
— Эй ты, чего там так долго?
Полупопугай не ответил.
— Ладно, — сказала Прелесть, подумав. — Поверю тебе. Выпущу. И дорогу на Обменные Лотки покажу. Но с одним условием.
Полупопугай промолчал. В его положении принимать или не принимать условия — выбор не стоял.
— А вы мне за это Прелестника спутанного оставите.
— Зачем? — удивился жизнелюбивый Полупопугай.
— А вам он зачем? — возразила Настоящая Прелесть.
— Ну, хорошо, — сказал Полупопугай. — Оставим, если так. Думаю Чирикшин возражать не будет.
Настоящая Прелесть чем-то щелкнула, и тычинки вокруг Полупопугая рассыпались, словно бы их и не было. А цветок стал распускаться, и Полупопугай с Настоящей Прелестью оказались над полянкой, как бы на подиуме.
— Эй! Наконец-то! — закричал Прелестник как ни в чем ни бывало, когда в распустившемся цветке стали видны сначала Полупопугай, потом Настоящая Прелесть.
Чирикшин толкнул его в бок и Прелестник закачался вниз головой.
— Я тут совсем заколебался! — закричал он, раскачиваясь, как маятник — и, покосившись на Чирикшина, вдруг складно добавил, — Я хотел бы вам помочь.
— Как мне сделать это, смочь? — И дальше без паузы. — Так хотелось бы в покое. Мне б пожить вверх головою!
Ему и вправду надоело вниз головой висеть.
— Чего это он? — уставился Полупопугай на Чирикшина. — Стихами заговорил? Свихнулся?
Полупопугай не верил, что за такой короткий промежуток времени можно свихнуться. Даже если висеть вниз головой.
— Поэзия — моя слабость, — признался Чирикшин. Настоящая Прелесть с любопытством наклонила голову, — и мне всегда хотелось, — продолжал между тем Чирикшин, — привить кому-нибудь чувство прекрасного. Тем более здесь — в этом Прелестном Местечке.
Полупопугай с сомнением посмотрел на Прелестника, а Настоящая Прелесть сразу оценила свежесть и нестандартность педагогических приемов Чирикшина. Она от души захохотала над Прелестником и спросила у Чирикшина:
— Ну как — привил?
Чирикшин кивнул Настоящей Прелести и посмотрел на нее с удовольствием и восхищением. Настоящая Прелесть понравилась Чирикшину. Зато Прелестник выглядел уже затравленным. Он посмотрел на всех снизу вверх и выдал:
— О, Учитель, тонкое чувство прекрасного,
Вы передали мне в назидание
И, я, поэзии солнцем обласканный…
— Заглохни, — сказал Чирикшин и шаркнул ножкой перед Настоящей Прелестью. Она и правда была славная. Настоящая Прелесть с удовольствием потрогала веревки и обрывки, в которые судьба упаковала Прелестника.
— Так все хорошо выглядит, — сказала она. — Честно.
— А ты, наверное, Чирикшин? — спросила она у воробья. — Тот самый?
Воробей от удовольствия зажмурился. Определение «Тот самый» — могло обозначать то, что о нем наслышаны, то, что он знаменит, то, что его любят. Полупопугай, который знал Настоящую Прелесть на пятнадцать минут больше, не обратил на ее слова никакого внимания. Потому, что ее слова могли и ничего не обозначать.
— Значит, хотите Диво-Крапиво добыть? — задумчиво сказала Настоящая Прелесть.
Чирикшин и Полупопугай дружно закивали. Прелестник закивал вместе со всеми. Он тоже хотел идти искать Диво-Крапиво. Оставаться с Настоящей Прелестью ему не хотелось.
— Диво-Крапиво на Обменных Лотках — Торговых Рядках должно быть, — сказала Настоящая Прелесть. — Это вам за Пуховый Поток нужно перебираться, на Обменные лотки. А через Пуховый Поток вам самим не перебраться. И погоня за вами. Тут надо что-то придумать.
— Им надо низко над Буреломом лететь,— неожиданно сказал Прелестник, и перехватив взгляд Чирикшина, быстро добавил кое-какую рифму, — чтобы в Буреломе уцелеть.
— А что, правильно, — задумчиво сказала Настоящая Прелесть, с интересом взглянув на спеленутого Прелестника. — Если вы будете низко лететь, то буреломные вас могут и не заметить.
— И в направлении Холодного Пальца, — снова сказал Прелестник, но уже посмелее. — С ориентиром на Холодный Палец они к переправе долетят — а тем более, пух почувствуют. Где Пуховый Поток — там и пух.
Настоящая Прелесть снова кивнула, а Чирикшин не заругался за то, что Прелестник прозой заговорил. Прелестник вообще духом воспрянул.
— Тогда вот еще что, — сказала Настоящая Прелесть, — про переправу. Когда к Пуховому Потоку подберетесь — Домишко-плотишко ищите.
— Чего искать? — спросил Полупопугай.
— Домишко-Плотишко, — пояснила Настоящая Прелесть. — Через Пуховый Поток вы не перескочите. И не перелетите. Пуховый Поток — это что-то особенное. И на ту сторону — к Обменным лоткам — Торговым Рядкам, можно только в Домишко-Плотишко перебраться. А на ту сторону переберетесь — и бояться нечего. Там вас буреломные не достанут. Там буреломным места нет — там место свободных обменов.
— Всеобщее, — ненавязчиво добавил Прелестник.
— Да, — согласилась Настоящая Прелесть и повернулась к Чирикшину, в котором безошибочно признала старшего. — Значит — поняли? Низенько, над Буреломчиком, до Холодного Пальца долетаете, а там — от Холодного Пальца к Потоку Пуховому.
— А что это за Холодный Палец? — спросил Чирикшин.
— А как мы Домишко-Плотишко найдем? — спросил Полупопугай.
— Домишко-Плотишко на берегу Пухового Потока, — сказала Настоящая Прелесть. — Как паром через Пуховый Поток. А Холодный Палец — рукой подать — прямо.
— Так таки прямо, — спросил Чирикшин, и взлетел, чтобы оглядеться. — Не видать!
— Ну, полчаса лету, — поправилась Настоящая Прелесть. — Пустяки для настоящих мужчин.
Птички приосанились.
— Может я им дорогу покажу? — несмело предложил Прелестник, которому смерть как не хотелось оставаться наедине с Настоящей Прелестью.
— Виси, — сказала Настоящая Прелесть. — Сусанин, мне еще с тобой пообщаться нужно.
Все поежились.
— Ну, ребята, — обратилась она к Чирикшину и Полупопугаю, — если сейчас полетите, то еще до темноты к Домишку-Плотишку доберетесь. А то, неровён час, в Буреломе заночуете.
— Я хочу тебе добра, — сказал Прелестник Чирикшину, — улетать тебе пора.
Смахнуть слезу ему было нечем, руки были спеленуты.
— Ладно, — сказал Чирикшин, с сожалением глядя на Прелестника и улыбнулся Настоящей Прелести, — показывай свой Холодный Палец.
Настоящая Прелесть кивнула и стала легко подниматься в небо. Чирикшин щелкнул Прелестника по носу и взмыл вслед за Настоящей Прелестью. Полупопугай потерся о грязные веревки, чтобы не так ярко сияло оперение, и полетел вслед за ними.
Высоко вверху, прямо над головой висящего вниз головой Прелестника, они встретились и о чем-то загомонили, показывая крылышками в разные стороны. Прелестнику, висящему вниз головой, было все хорошо видно в прозрачном небе Абалана. Потом Настоящая Прелесть начала опускаться, а те двое полетели куда-то в сторону, наверное, в сторону Холодного Пальца.
Настоящая Прелесть опустилась и стала молча прохаживаться перед распустившимся каменным цветком, обходя спеленутого, висящего вниз головой Прелестника. Прелестник тоже молчал. Прошла минута, потом две, потом три. Потом Прелестник, которому попался на глаза прекрасный крючочек неподалеку, сказал Настоящей Прелести, буднично и без рифмы:
— А ты знаешь что?
— Что? — спросила Настоящая Прелесть, которая никак не могла решить, как ей расправиться с охотником.
— А то, что этот Чирикшин слегка возбужден, — сказал Прелестник, шмыгая носом.
— Ну, и что? — спросила Настоящая Прелесть.
— А я, — сказал Прелестник нарочито равнодушно, — недалеко отсюда как раз там, куда они полетели, Пятиножку Буреломную засек, — и Прелестник захлопал глазами.
— Пятиножку? — удивилась Настоящая Прелесть. — И опять внимательно посмотрела на Прелестника. — Слушай, ты мне даже нравишься. Прелестник качнулся.
Настоящая Прелесть снова подумала и добавила решительно:
— Ты тут повиси еще немножко. А я сейчас кой-куда слетаю.
Прелестник кивнул и на крючочек покосился. Настоящая Прелесть взлетела без разбегу. Взлетела и помчалась вслед за Чирикшиным и Полупопугаем. А спутанный Прелестник вздохнул и стал раскачиваться.
Вернемся к нашим баранам. Чирикшину и Полупопугаю. С тех пор, как они взлетели с Прелестного местечка, прошло пять-семь минут. Полет над Буреломом протекал низко. В этой стороне Чирикшина и Полупопугая. наверное, не искали. По этой или по какой-то другой причине, внизу в Буреломе было пустынно и сумрачно. Как в водах Северного моря.
Буреломная охота гомонила где-то вдалеке, и никто внизу в Буреломе не свистел, не улюлюкал, и не стрелял из рогатки.
Чирикшин, как птенец, выпавший из гнезда, напирал грудью и махал крыльями не столько в силу необходимости, сколько в силу живости характера и переполнивших его чувств. Чирикшина раздирали эмоции. Он вновь и вновь переживал события на Ровном месте. В перелетных облаках, и у каменного цветка, Чирикшин дергался и бормотал про себя и не только:
— А она меня на блинчик, а я ей — ты что? А — она такая, а я — такой!
Если бы эмоции выходили дымом, то Чирикшин бы сейчас дымил как паровоз конца 90-х годов девятнадцатого столетия где-то в американской прерии. Он был бы заметен на сотни миль вокруг. И зря… зря… Зря он так волновался. Во всяком случае тут. В Буреломе. Потому что эмоции, которые переполняли неугомонного Чирикшина и выплескивались из него — эти эмоции разносились вокруг нервными импульсами.
Что-то такое, что можно почувствовать как волну, бежало от Чирикшина, летящего в холодном небе Бурелома. Нервные импульсы как волна, бежали в стороны, вверх, в Бурелом и добежали. Добежали, дощекотались, докатились до Пятиножки Буреломной, которая в осином гнезде отдыхала на осиновых листьях. Пятиножка Буреломная обожала для отдыха осиные гнезда разорять, муравейники или медвежьи берлоги, термитники и слоновники. Пятиножке ужасно нравилось, когда ее нервную систему проминают чужие эмоции. Там, где Пятиножка спать заваливалась, не шумел никто и не нервничал — себе дороже.
Пятиножка Буреломная, до которой дотянулась волна эмоций Чирикшина, знала на память пять тысяч видов эмоций. И особенно ценила нервные срывы, неврозы, истерики и нервотрепки. Пятиножка нежилась в сильных эмоциях, и постоянство, в смысле переживаний, психозов, было ей всегда по душе. Ей нравились те, кто постоянно находился в состоянии стресса и вводил в это состояние других, неравнодушные. Пятиножка ценила способы, с помощью которых достигался стресс. Одних ноев в ее коллекции было полтора десятка штук: ной детский утренний, ной по поводу мороженого, ной прилипший к одеялу, вечерний ной и так далее. Поэтому Пятиножка Буреломная, от эмоций неугомонного Чирикшина сразу проснулась и воздух носом потянула.
Чувства Чирикшина как всегда обуревали необыкновенно сильные и Пятиножка сразу силу этих чувств оценила.
— Ишь какой нервный, — пробормотала она сквозь сон одобрительно, ощущая как проголодалась по сильным эмоциям
— Наверное, он очень приятно будет орать от ужаса, когда я его сзади — хвать! — И Пятиножка стала выбираться из-под осиного одеяла.
Пятиножка выкарабкалась, ловко перебирая всеми пятью ногами. Едва она выбралась из гнезда, как за ее спиной распахнулись узкие и длинные, как у стрекозы крылья, и замельтешили в воздухе.
Пятиножка еще раз прислушалась к царящим в ближайшем Буреломе чувствам и уверенно взяла в воздухе след Чирикшина.
А Полупопугай, благодушно летевший рядом с Чирикшиным, Пятиножку не заинтересовал. Потому, что был совершенно спокоен. В его настроении не выделялось никаких сильных эмоций, кроме благодушия. Впрочем, острые чувства у Полупопугая непременно проснутся едва он увидит длинный и острый хобот-штопор, который Пятиножка завинчивает в приглянувшуюся ей жертву. Завинчивает, как в бутылочную пробку, чтобы — оп! — добраться до середины.
Итак, Чирикшин и Полупопугай мчались в холодном небе Бурелома, не подозревая, что их судьба уже решена. Причем Чирикшин скорее преодолевал трудности, чем расстояние. Так они мчались, высматривая впереди Холодный Палец, когда вслед за ними пристроилась Буреломная Пятиножка, которая нагоняла их. Не спеша облизывая штопор-хобот длинным раздвоенным язычком. Язычком, у которого, как у карманного ножика, были пилочка и ножнички, и присосочки и крючки.
Пятиножке нравилось обрушиваться внезапно и грозно на заранее намеченное блюдо. Пятиножка Буреломная медленно, смакуя каждый метр, приближалась к летящим на всех парах Чирикшину и Полупопугаю. Она уже в последний раз набрала воздуху, чтобы … Когда вдруг сзади нее на горизонте возникло белое пятнышко. Возникло и стало превращаться в Настоящую Прелесть, которая быстро сокращала расстояние между собой и увлеченной охотой Пятиножкой Буреломной. Прошло еще мгновение. Оглушенная азартом погони Пятиножка Буреломная подлетела сзади к нашим птичкам и хотела было уже как…. И тут ее Настоящая Прелесть, сзади, по-доброму, потрогала за плечо. Пятиножка Буреломная оглянулась и — брык! Упала.
А Бурелом глаза закрыл — ничего не видит, ничего не слышит. Потому что от Настоящей Прелести и так у всех виски ломит — если с ней не связываться. Это если ее не трогать. А если тронешь — победит.
Добро всегда побеждает зло.
Убедилась Настоящая Прелесть, что Пятиножка Буреломная удобно лежит и вслед Чирикшину и Полупопугаю посмотрела. Уж и Холодный Палец был виден.
— Дальше сами долетят, — решила она и повернула назад, к каменному цветку и Прелестнику. А Пятиножка Буреломная внизу осталась лежать — в Буреломе. Безо всяких вопросов. А Чирикшин и Полупопугай не оглянувшись, и даже ничего не заметив, так и полетели себе дальше над Буреломом, болтая между собой.
Вот летели они, летели и увидели что то, что из Бурелома торчало. Что-то такое-эдакое. Высокое, похожее толи на Пизанскую башню, толи на вырванный зуб, корнями кверху. Одним словом — Холодный Палец. А из Бурелома, прямо перед ними поднимался из Бурелома щит на воздушных шарах с надписью: «Облет».
— О-ба-на! А что это за знак такой? — удивился Чирикшин, показывая Полупопугаю на щит, который выплывал в небо прямо перед ними.
Огромный, особенно в сравнении с нашими маленькими птичками, щит с восклицательным знаком — "Внимание! Облет! Ремонт воздушного пространства!"
Полупопугай читал, шевеля губами, надпись, а Чирикшин нетерпеливо дергал его за крыло.
— Первый раз такое вижу! — удивился Полупопугай. — Сколько лет летаю по белому свету. Иногда даже по двадцать километров в одну сторону без перерыва, по двадцать пять километров в другую сторону без отдыха...
Чирикшин охнул. Чирикшин просто таки не смог смолчать.
— Ты меня спроси, — заволновался Чирикшин. — Спроси меня, сколько я без отдыха за один раз — и через пустыню, и через горы, и через океан. Спроси меня, как я Атлантиду перелетал с Мадагаскара. Я, бывало, не то, что двадцать пять. Я тридцать километров отмахивал одним махом, отмеривал одним мером. Промеривал.
— Скажи еще — проныривал,— недовольно буркнул Полупопугай и хотел было… Но Чирикшин его за хвост дернул — осадил.
— Ты вперед смотри! — велел Чирикшин. — Видишь — Холодный Палец. Видишь — долетели! И как — как долетели?
Птички вились перед плакатом на воздушных шарах, премиленько чирикая. Могло показаться со стороны — просто таки щебеча.
— Как долетели! — продолжил убеждать Полупопугая Чирикшин, — без эксцессов, без нервотрепки, под моим чутким руководством. Чик — и мы уже у Холодного Пальца. Без наводнений, без приключений. Видишь, как я умею довести?
Чирикшин носился вокруг самого себя, заливаясь самозабвенным чирком, и чуть не визжа от восторга.
Пятиножка в глубине Бурелома уже на него не реагировала.
Но Полупопугай, как птица, не лишенная чувства справедливости должен был признать, что действительно — этот отрезок пути они миновали действительно таки без приключений. Отрезок пути от Прелестного Местечка с каменным цветком до Холодного Пальца. И, может быть, именно благодаря руководству Чирикшина — кто его знает.
— А-а-а — признаешь, — удовлетворенно заорал Чирикшин. —А то двадцать километров! Он за раз! — И обыкновенным, деловым тоном добавил. — А дальше что будем делать?
Холодный Палец, между тем, торчал прямо у них по курсу. Это было довольно таки странное сооружение, похожее в своем безобразии на все, присущее Бурелому. С выступами, лианами, колючей проволокой и толстыми обрубками веток. Обрывками, лезвиями и камнями — зелеными, серыми, бурыми, и так далее, и так далее. Это сооружение напоминало безобразием весь Бурелом. Но только оно было не стелящимся по земле, а торчало вверх из Бурелома и издалека напоминало забинтованный толстый палец.
— Что будем делать? — повторил Чирикшин и уточнил, глядя на щит с пузырями. — Тут что написано?
— Облёт, — простодушно прочитал вслух Полупопугай.
— Вот, — понял Чирикшин, — раз написано "Облёт", значит, будем облетать. Ты направо, я налево. Полетели!
— А потом? — спросил Полупопугай, которому не хотелось лететь одному.
— Потом суп с котом, — с удовольствием пошутил Чирикшин и добавил. — Облетим — будем Пуховый Поток выискивать. Чего сейчас беспокоиться?
Чирикшин шмыгнул носом и, как всегда, перепутав право и лево, решительно помчался направо в облёт толстого Xолодного Пальца. Полупопугай посмотрел ему вслед, и полетел налево.
Нет! Не так! Мы же пишем для истории.
И тогда Полупопугай орлиным взором еще раз, окинул уходящий в небеса Холодный Палец, заложил крутой вираж и стал облетать это слева.
Холодный Палец был большой, а Полупопугай маленький. Поэтому лететь пришлось довольно долго. Когда Полупопугай облетал какой-то выступ — он оказался совсем близко к Холодному Пальцу, — и… оттуда высунулась очень длинная, очень волосатая лапа, сцапала Полупопугая прямо на лету и затянула в некое дупло в переплетении колючих лиан.. Не успевший выдохнуть Полупопугай, всегда стремившийся избежать неприятностей, очутился вдруг в теплом, довольно обширном сухом тоннеле на самой верхотуре внутри Холодного Пальца. В теплой и довольно уютной сквозной дыре. Стены дыры были завешаны от острых колючек каким-то пухом. Кругом валялись рейки, пленки и целая куча крыльев: фанерных и дермантиновых.
— Ну? — сказал злоехидно коричневый старичок, встряхивая Полупопугая и ёрзая на чем-то неудобном. Он был черный, с длинными волосатыми пальцами. — Обвел я вас вокруг пальца?
 Старичок чесался, похрустывал колючкой, непрерывно жевал и подслеповато моргал. Он был в сиреневом трико и домашних тапочках на босу ногу.
— Ты, как, — добавил он, шмыгнув, — местный?
Полупопугай помотал головой и выдохнул.
— Это плохо, — вздохнул старичок, — мне местный нужен. Местный почтовый голубь. Чтобы с возвратом. Почту мне отправить не с кем. Почту и письма. Ну ладно, — вздохнул старичок, — ты мне и не местный сойдешь!
Старичок опять почесался и с любовью посмотрел на Полупопугая. — Хоть какой! Вишь, проблемы у меня. Со связью.
— А мне то что? — несмело буркнул Полупопугай.
— Как что? — удивился старичок. — Ты мои проблемы будешь решать. Будешь у меня почтовым голубем.
— Не буду, — уперся было Полупопугай.
— Будешь, — твердо сказал старичок. — Если ты не полетишь, я на твоей базе аппарат буду строить
— Какой аппарат? — удивился Полупопугай.
— Летательный, — охотно пояснил старичок, — искусственного почтового голубя.
— А как? — удивился Полупопугай.
— Очень просто делается, — охотно объяснил старичок, — Перьев из тебя надергаю, из колючек — раму сварганю, хвост привяжу — и летите, голуби, летите.
— И это полетит? — усомнился Полупопугай.
— Полетит, — уверенно сказал Дятл.
— И сколько оно полетит?
— Сколько будет нужно — столько и полетит, — сказал старичок. — А пока оно летать будет, ты у меня тут посидишь.
— Это почему же?
— А куда же ты без хвоста денешься?
Полупопугай дернулся.
— Дурашка, — ласково сказал старичок, — я же тебе по-абалански объясняю: если ты сам не полетишь, то я на твоей базе, с использованием местных ресурсов, искусственный летательный аппарат делать буду. Уразумел?
— Ну, если на базе, — уже с сомнением сказал Полупопугай.
— А то, — обрадовался старичок понятливости Полупопугая, — ты лучше скажи, может не надо летательного аппарата делать? Может, ты сам слетаешь? Как почтовый голубь?
— Сам, — решил Полупопугай твердо.
— Значит, будешь моим почтовым голубем? — спросил старичок.
— Буду, — честно пообещал Полупопугай, — Когда вылетать?
— То-то же, — обрадовался старичок, — а то распетушился — не буду, не буду! А звать то тебя как? Ты из какого Чудесного Городка?
— Полупопугай.
— Полупопугай? — удивился старичок. — Полупопугай… Подожди, — задумался он и зашевелил бровями и пальцами, — Полупопугай, Полупопугай... Слушай, друг, — вдруг обратился он к Полупопугаю, — А Полутюхтю из Чудесного городка Тюхтей — не знаешь такого?
— Знаю, — ответил Полупопугай, — чего ж не знаю. Вместе в Экзотерье летали.
 — Ну? С Полутюхтей? Врешь!
— Честное слово! Он мне друг, — сказал Полупопугай.
— Вот те на, — удивился старичок и снова почесался, — Полутюхтя ему друг. И мне Полутюхтя — друг. Он меня спас однажды. Я ему друг наипервейший. Так и ты, стало быть, друг!
— Ну, — сказал Полупопугай, — выходит так.
— Вот те на, — повторил старичок в сиреневом трико, — ну, тогда я извиняюсь, конечно. Тогда ошибочка вышла. Тогда в почтовые голуби, ты стало быть, не годишься.
— А зачем тебе голубь? — не удержавшись полюбопытствовал Полупопугай.
— Застрял я тут, в Буреломе, — вздохнул старичок. — Собирал тут колючки ядовитые для лечения и застрял. Мне бы весточку домой послать, чтобы выбраться помогли, выручили.
— А чего сам не летишь? — спросил Полупопугай, показывая на крылья разных цветов, размеров, и фасонов.
— Высоты боюсь, — смутился старичок.
— Как же ты сюда попал — на такую верхотуру?
— Я сюда с Пуховым Потоком добрался из Пряничного Чудесного городка. Аккурат, когда разлив был. Когда Пуховый Поток половину Бурелома залил. То-то помню буреломные разохались. Один Палец Xолодный и торчал. А я к пуху не чувствительный. Я и приплыл. Повезло мне тогда. Вот я к нему и выгреб. Я к пуху то нечувствительный. Повезло мне тогда. Я до Холодного Пальца догреб, пока то да се — быстро себе дыру в Холодном Пальце выгреб и оборудовал. Меня, кстати, Дят’л зовут. Когда Пуховый Поток в берега вошел, я уже — хоп — в Холодном Пальце. Посередине Бурелома, но в безопасности — на верхотуре. А буреломные выше головы не прыгают, не любят, — старичок Дятл поерзал и гостеприимно предложил. — Может кувшиночку настоечки буреломной, с колючечками? Или бутербродик с перчиком буреломным желаете?
Полупопугай помотал головой.
— А Чирикшин где? — спросил Полупопугай.
— Какой Чирикшин? — удивился Дятл.
— Приятель мой — он вокруг Пальца Холодного справа летел.
— А он тебе что — знакомый?
— Друг, — сказал Полупопугай.
— Как Полутюхтя? — доверчиво спросил старичок Дятл.
— Как ты, — серьезно оказал Полупопугай.
— Значит, и он как почтовый голубь не может, — выдохнул старикашка Дятл. — Тогда я его отпущу, наверное.
— Кого отпустишь? — удивился Полупопугай.
— Друга твоего, Чирикшина.
— Так ты его тоже поймал? И меня и его одновременно? — изумился Полупопугай. — Как тебе удалось?
— Ловкость рук, — смущенно сказал Дятл и довольно улыбнулся. — А как же ж ты думаешь я колючки свои собираю?
— А как?
— Да уж не хожу по Бурелому, — ответил Дятл, — а вот этими вот руками, — и старичок стал руки разматывать.
— Хватит, — воскликнул Полупопугай, когда пол-тоннеля руки, размотанные Дятлом, заняли. — А где Чирикшин?
— Под, — довольно смущенно сказал Дятл.
— Под чем? — спросил Полупопугай.
Старичок покраснел и достал из-под себя, из-под зада воробушка. Обыкновенного горобчика по-городскому. Старичок вынул Чирикшина из-под себя и дунул на него. Чирикшин был вроде как немножко не в себе. Дятл дунул на Чирикшина, и когда тот открыл глаза, голосом человека, спасшего другого человека методом искусственного дыхания, дружелюбно предложил: — Кувшинку холодной настойки Пахли?
— Чего? — вымолвил полумертвый Чирикшин, еле разжимая клюв.
— Пахля, — сказал старичок Дятл, — бодрящее.
Он засунул руку в ту труху, которой был устлан его жилой коридор, вывернул, сложил в изгибах два раза, а потом достал неизвестно откуда чашечку, с налитым в нее неизвестным напитком.
— Целебная настойка, — сказал он, — общеукрепляющее, Пахля!
Чирикшин, которого только что вынули из-под старичка, ожидал чего угодно. Такого гостеприимства он не ожидал.
— X-х-ап, — подавился Чирикшин, — х-х-р-р-аак. Вот значит как? — сказал он, зловеще поворачиваясь к Полупопугаю. — Кувшинку, говоришь настойки Пахли, буреломной. А это ты понюхать не хочешь? — повернулся он к старичку Дятлу, показывая ему свой цыплячий кулачок и взмахивая крылышками.
У старичка рука вздрогнула, и настоечка из кувшинки расплескалась прямо ему на трико. Трико задымилось. И стало старичку так больно, что он заплакал.
— Что, стыдно стало? — спросил Чирикшин, которому иное объяснение старческих слез и в голову не приходило. Трико у старичка дымилось и расплывалось от угощения. А ноги стали сокращаться.
Старичок Дятл заплакал навзрыд.
Это были первые слезы, которые удалось вызвать Чирикшину на дистанции в четырнадцать Чудесных городков Абалана. Старичок плакал и дул себе на пальцы и там, где он расплескал свой бодрящий напиток.
Чирикшин смягчился.
— Ладно уж, — сказал он почти примирительно старичку. — И тебя вытащим. В чем тут у тебя проблемы?
Дятл начал рассказывать, стыдливо прикрывая ладонями дыры на трико. Дятл рассказывал путано и не по теме.
В туннеле сквозило.
— Короче — дело к ночи, — взял быка за рога Чирикшин. — Мы к Пуховому Потоку попадем сегодня? Столько времени теряем…
— А куда вы торопитесь? — удивился старикашка Дятл. — Погостили бы у меня.
— Ик, — сказал Чирикшин, — в смысле — чирк. Какой — погостите, когда за нами весь Бурелом гонится.
Старик Дятл даже в сторону подался.
— А чего?
— С Гревой Многоголовой общего языка не нашли, — похвастался Чирикшин, — и вообще — нам на Обменные Лотки за Пуховым Потоком надо. А мы тут время теряем.
— Время вы не потеряете, — сказал все еще смущенный дедушка Дятл, отряхивая последнюю горсть слезинок, — потому что вам Домишко-Плотишко искать не придется. На котором через Пуховый Поток перебираются.
— Почему? — спросил Полупопугай.
— Потому, что я знаю, где его прячут. — Сказал старикашка Дятл.
— А что, его прячут? — удивился Чирикшин.
— А то! — сказал старикашка Дятл. — Конечно прячут. Иначе Буреломные давно бы его утопили. Домишко-Плотишко вам искать не придется. Тут вы время не потеряете. Вам другое искать придется.
— Что? — спросил Полупопугай.
— А средство, как меня отсюда вытащить. Потому, что я тут один не останусь. Я в Пряничный Чудесный городок хочу, к Тюхте. Я сначала Планер хотел построить из кого-нибудь, только все, кого я из своих сот ухватить пытался, удирали. Мелочевка доставалась. Так. Клочок пуха, пару перьев — ну не хватало мне на планер. Да и не умею я планеров строить. В ядовитых колючках разбираюсь, а в планерах — нет. Поэтому я так и обрадовался так, когда Полупопугая ухватил. Со второй птичкой. Двух птичек над Буреломом поймать – это к удаче. Планер строить не надо. Я как Полупопугая увидел — сразу про почтового голубя подумал.
— А про меня, что подумал? — спросил Чирикшин.
— А я про тебя ничего не подумал, — виновато сказал старикашка Дятл. — Я тебя впрок спрятал.
— И ты хочешь, чтобы я средство нашел, как тебя к Пуховому Потоку доставить? — спросил Чирикшин и выглянул из одного отверстия Холодного Пальца. Потом он пробежал по дыре и выглянул из другого отверстия Холодного Пальца. И с той и с другой стороны простирался тусклый, безрадостный Бурелом. Чирикшин уточнил время. Он что-то сопоставлял.
— Ты, — сказал Чирикшин Полупопугаю, — приготовься к вылету, а я намечу маршрут.
— А мне что делать? — спросил старикашка Дятл.
— Планеры, — мстительно сказал Чирикшин и, не удержавшись, с любопытством спросил. — А зачем это ты щит на воздушных шариках перед Холодным Пальцем повесил? — спросил Полупопугай.
— Какой щит? — лицемерно удивился Дятл.
— Ну, прямо перед Xолодным Пальцем. Этот… «Облет»?
— Там щита никакого нет, — возразил старикашка Дятл.
— Как нет? Мы же его видели.
— У меня туда труба выходит, — пояснил Дятл и показал дырочку в полу. Типа канализационная. — Когда я отвары варю из ядовитых колючек, я туда всякую пену и осадок сливаю. А от них — всякие галлюцинации возникают. Может, вам что почудилось?
— Я от этой галлюцинации едва увернулся, — сказал Чирикшин. — Чуть себе башку не расшиб.
— Так никто не знает, где граница между плохой реальностью и хорошей иллюзией, —сказал ядовар Дятл.
В это время снаружи послышались хлопки и треск.
— Что это? — удивился Чирикшин.
— Шарики полопались и щит упал, — объяснил старикашка.
— Они же — иллюзия, — еще больше удивился Чирикшин.
— Они — хорошая иллюзия, — сказал Дятл, — Хорошая иллюзия только начинается, как иллюзия, а заканчивается, как реальность.
— А ты не иллюзия? — спросил Чирикшин опасливо у старикашки Дятла.
— А ты точно друг Полупопугая, друга Полутюхти, моего друга? — спросил у Чирикшина Дятл.
Чирикшин сразу почестнел.
— Точно, — сказал он, — лучший друг Полутюхти, Четвертьмухти и Осьмухти.
Полупопугай посмотрел на него с укоризной.
— Ну и тебе друг, — сказал ему Чирикшин снисходительно. — Давай, поехали, — сказал он Полупопугаю.
— И я с вами, — сказал старикашка Дятл.
Руки у старичка Дятла завертелись в ячейке, как веретено. Старикашка Дятл мигом все свои заготовки собрал: и травочки, и колючки, и хрящики, и перышки, и даже вредные минералы. Ага. В Буреломе не только фауна и флора, не только насекомые, но даже и минералы были вредные. Как их только Дятл насобирал? Спаковал Дятл тюк огромный, встряхнул — и маленький узелок получился.
— Как же мы тебя доставим? — задумался Чирикшин.
— А вы меня за ручку возьмите, — догадался старикашка Дятл, — у меня ручка длинная. А если надо, я и со второй руки домотаю. Я буду тут сидеть, а ручка с вами ехать. Вы меня будете за ручку держать и лететь. Когда до Домишко-Плотишко на берегу Пухового потока доберетесь — там мою ручку за ручку прицепите — к домику Домишка-Плотишка, я отсюда выберусь, и — чпок — за вами, как присоска на резинке.
— Интересно, — сказал Чирикшин. — Бери своего друга за руку, — сказал он Полупопугаю, — и полетели.
Полупопугай подал лапу, и старикашка Дятл вцепился в него мертвой хваткой. Птички выскочили на шесток у тоннеля старикашки Дятла и полетели. Летели невысоко. Пальцы старикашки Дятла пожимали пальцы Полупопугаю, показывая ему направление, в котором надо лететь. Чирикшин старался не отставать. Рука старикашки Дятла разматывалась как нить спининга. Так они летели довольно долго и довольно низко над Буреломом.
Учитывая время, которое прошло с момента прощания с Настоящая Прелестью и общения со старикашкой Дятлом, они должны были уже вот-вот прилететь. И правда, скоро им начали попадаться на лету мошки.
— Мошки — к Пуховому Потоку, — прокричал сзади — из тоннеля Холодного Пальца старикашка Дятл.
Он начал нажимать на пальцы Полупопугая, пытаясь объяснить Полупопугаю, чтобы они снижались.
— Где-то внизу! — догадался, наконец, Полупопугай.
И правда, внизу вместо серого Бурелома, заколыхалась густая желеобразная масса Пухового Потока. И Домишко-Плотишко покачивался, закрытый скалой и невидимый с Буреломного берега.
— Добрались! — радостно заорал Чирикшин.
— Попали! — радостно заорал Полупопугай.
Они радовались так, как будто уже спаслись. И размотанная рука старикашки Дятл'а тоже, наверное, радовалась вместе со всеми. Чирикшин зорко осмотрелся и мигнул.
— Дай-ка, я его поведу, — сказал Чирикшин, перехватывая на лету длинную нитку руки Дятл’а, — дай мне.
Он перехватил кисть с ниткой руки старика Дятл’а и резко пошел на посадку. Полупопугай едва успевал за Чирикшиным. О том, чтобы как следует осмотреться — речи не шло. Домишко-Плотишко болтался под скалой. Неподалеку от того, что можно было бы назвать берегом, колыхался, как на настоящей реке, на потоке пуха буй. Пуховый Поток не был рекой, это был поток. Но не лавы, не молока, как Млечный путь, и не селя. Пуховый поток был Пуховым. Что это был за Пух, куда и откуда он тек по этому руслу, этого никто не знал. Да никто об этом и не задумывался, потому что Пуховый Поток протекал в труднодоступных для обыкновенного абаланца местах, за Буреломом. В пустыне или в горах.
— Открывай, давай! — закричал Чирикшин, указывая Полупопугаю на двери Домишка-Плотишка. — Я сейчас!
Полупопугай послушно спланировал к двери Домишка-Плотишка и постучал. Ему ответило зудение мошкары. Чирикшин долетел до буя Пухового Потока и ловко перецепил к нему кисть руки старикашки Дятл'а. Рука старикашки Дятл'а вцепилась в буй на Пуховом Потоке, а Чирикшин, отплевываясь от потревоженной мошкары, которая стеной стояла чуть поодаль от берега, подлетел к двери, у которой уже стоял Полупопугай.
— Чего стоишь? — заорал Чирикшин на Полупопугая. — Толкай! — И толкнул дверь Домишка-Плотишка. — А зачем ты старикашку Дятл’а на буй переместил? — спросил Полупопугай у Чирикшина, топчась рядом
— Куда он меня — туда и я его, — ответил Чирикшин и добавил примирительно. — Ничего с ним не случится. Ты же сам слышал — ему Пуховый Поток невредный. Открывай, давай!
— А когда он перебираться начнет? — снова спросил Полупопугай.
— Когда за буй держаться надоест — подтянется! — снова нетерпеливо заорал Чирикшин. — Да что ты за него переживаешь? Ты за меня переживай! У меня на носу погоня буреломная и аллергия против мошкары.
Прошло еще несколько минут. Дверь не поддаваясь. Полупопугай пыхтел, пытаясь открывать ее то в одну, то в другую сторону и отплевываясь. Дятл прилетел, шмякнулся о буй и стал размахивать руками. Из-за того, что Дятл размахивал руками, целый пласт мошкары оторвался от середины реки и полетел в атаку на Чирикшина и Полупопугая...
Мгновение спустя Чирикшин сидел под колпаком. Чирикшину приходилось уже сиживать под колпаком.
У Хавчика, например, в ту ночь, когда Полупопугай столкнулся в небе с летающей мусорной кучей. И поэтому Чирикшин, не раздумывая, юркнул под колпак, когда увидел летящее в них агрессивно настроенное облако мошкары с середины Пухового Потока.
Колпак, под который юркнул ловкий Чирикшин, оказался просторным и хорошо проветриваемым. Вдоль полей колпака были проделаны аккуратные дырочки, через которые внутрь проникал свежий воздух. Вообще-то около Пухового Потока, как и у настоящей реки, было очень свежо. Утешал еще тот факт, что из под колпака было не только хорошо видно, но и хорошо слышно, как Полупопугай снаружи отдувается за двоих в битве с мошкарой.
— А вот если бы Полупопугай был не один, а с Горби, они бы живо расправились с этой напастью, — думал Чирикшин. — Ведь для толстокожего Горби ничего не стоит справиться с целым облаком мошкары. Это для него самый настоящий пустяк. Вдвоем бы они мигом справились! Вообще, дружба — великое дело, — думал Чирикшин, прислушиваясь к шуму битвы, и приглядываясь из укрытия, — Дружба — великое дело. Вон как нас дружба с Полутюхтей выручила.
Чирикшин судил о течении событий по доносящимся до него звукам.
— Интересно, — думал Чирикшин, — а не мог бы помочь Полупопугаю в этой неприятной ситуации Забежи? Заступиться за него? Наверное, мог бы, — Забежи — парень подвижный, ловкий, оборотистый и шумный. И, потом, он крученый-перекрученый.
Шум снаружи стал стихать, и измученный любопытством и состраданием Чирикшин решил выглянуть наружу. Он высунул любопытный клюв из-под колпачка и огляделся. Полупопугая Чирикшин заметил не сразу. Полупопугай сидел на трубе крыши Домишка-Плотишка и чистил перышки.
— Ишь ты, — подумал Чирикшин, вылезая из-под колпачка и отряхиваясь. Он только немножечко подскочил и еще не успел дать Полупопугаю ни одного толкового совета, как вдруг от середины Пухового Потока, от старикашки Дятла на буе отделилась еще одна куча букашек и полетела в их сторону. Перепуганный Чирикшин заметался между проволочками, щепками и колючками Бурелома, пристанью и Домишком-Плотишком. Букашек не становилось меньше.
— Ой-ой-ой, — закричал Чирикшин, — ой, не хочу, не надо, не за шиворот. Полупопугай сверху наклонил голову и стал с любопытством наблюдать за происходящим.
— Ну, чего ты смотришь, Полупопугай, помогай, — неожиданно в рифму заголосил Чирикшин. Он уворачивался от комков летящей в него мошкары. Полупопугай продолжал наблюдать за происходящим. Чирикшин по настоящему струсил. О том, что он еще и страдал по-настоящему, говорить было совершенно излишне. Мошкара всегда была во вкусе Чирикшина. Но в первый раз в жизни, он, Чирикшин оказался во вкусе мошкары. И это ощущение ему не понравилось. Оказалось, не так уж и приятно, когда ты в чьем-то вкусе. Вот Чирикшин снова увернулся, и несколько комков мошкары пролетело мимо него со звуком циркулярной пилы, распиливающей сырой брус. Комья мошкары рассыпались, разбиваясь о буреломные растопырки, а Полупопугай пощелкал пальцами и сказал, привлекая внимание Чирикшина: — Пссст!
Чирикшин поднял голову и едва не врезался в колючую лапу дерева, похожего на ель — Елиную Лапу. Полупопугай крикнул свысока:
— Эй! На трубу лети, дождь будет.
Чирикшин не сразу понял, при чем тут дождь, но сразу стал подниматься. Через несколько секунд он плюхнулся с Полупопугаем.
— Ты чего меня бросил? — сердито начал Чирикшин. Но Полупопугай молча показал ему на чью-то шляпу, в которой минуту назад прятался Чирикшин и продолжил чистить перышки.
— А чего дождь будет? — не стал упираться Чирикшин и продолжать эту тему. Не то, чтобы ему стало неудобно, но все-таки.
— Мошкара подняться высоко не может, — сказал Полупопугай, — видишь, мы с тобой в безопасности.
— Пока, — резонно обронил Чирикшин.
— Что пока? — не понял Полупопугай.
— Пока не придет что-нибудь покруче мошкары, — и Чирикшин поднял вверх крылышко. — Так что я далеко от колпачка улетать не буду. Наоборот, — сказал Чирикшин, — надо быстро, немедленно, убираться отсюда как можно скорее.
И правда до высоты, на которой сидел Полупопугай и Чирикшин, мошкара не доставала. 3ато она доставала до двери, в которую они безуспешно стучали пять минут назад.
— Та что же нам делать? — спросил Полупопугай у Чирикшина. Домишко-Плотишко покачивался на жирном желе Пухового потока.
— И почему — всегда я, — начал заводиться Чирикшин, — все самое ответственное — я, все самое опасное — я, все самое неизведанное —я. Да еще и думай за тебя!
Полупопугай промолчал.
— Когда-нибудь мне это все надоест! — продолжал разоряться Чирикшин. — И тогда я пошлю тебя в самое верло журкана.
— Жерло вулкана, — автоматически поправил Полупопугай, понимая, что это время уже наступило.
Полупопугаю оставалось только угадать, что именно Чирикшин называет верлом журкана.
— Жерлом вулкана, — поправил воробей.
— Жерлом вулкана, — послушно додумал Полупопугай.
— Интересно, — спросил Чирикшин, — сумеешь ли ты пробраться в Домишко-Плотишко через трубу с первого раза?
И он критически посмотрел на Полупопугая. Вы когда-нибудь видели трубочистов? Наверное, нет. Они ходят в черной одежде, носят котелок и мотки веревки. Полупопугай заглянул в трубу и отпрянул.
— По-моему в этом нет ничего интересного, — сказал он, отодвигаясь, — и мне совершенно не нравится твоя идея отправить меня в эту избушку через трубу!
— У нас есть выбор, — великодушно сказал Чирикшин, — буреломные и мошкара! Мошкара и буреломные.
И он с наслаждением прислушался, подняв крылышко.
Сзади, со стороны Бурелома раздавался свист и улюлюкание, со стороны Пухового Потока жаловался на предательство старикашка Дятл, сидя на буе в туче мошкары. Старикашка Дятл вылетел из своего дупла, как, рассчитывая попасть точно в Домишко-плотишко. Но так как Чирикшин перецепил его кисть на буй, то он попал точно в буй. Старикашка Дятл был растерянный, растрепанный и растопыренный.
Его тучами закрывала мошкара, двигаясь к берегу, к Домишку-Плотишку.
А из Бурелома накатывалась волна криков преследователей: — У! У! У! У!
— Понял? — закричал Чирикшин — Наш с тобой след взяли! А ну — лезь в трубу!
— Лучше в Доме, чем в Буреломе — печально подумал Полупопугай и полез в жерло вулкана — обыкновенную печную трубу. Он так резво в трубу Домишка-Плотишка полез — что со стороны казалось, даже охотно. Старикашка Дятл во всяком случае не отказался бы быть на его месте. Но место старикашки Дятл’а было на Буе. Чирикшин ему сразу завидовать начал. Он то остался наедине с опасностями, а Полупопугай лез в тихое безопасное помещение. Кстати, Полупопугаю тоже понравилось. Труба широкая оказалась — и даже с поперечинками. И как только Полупопугай из трубы вылез, еще осмотреться не успел, Чирикшин следом заскочил. Полупопугай слегка в саже измазался, а Чирикшин чистенький выскочил.
— Буреломные уже близко, — заорал Чирикшин как ни в чем не бывало, — Заводи, давай! Отчаливай! — и запрыгал по каюте, выискивая, чего бы поклевать. Потому что Чирикшин всегда краешком глаза выискивал, чего бы поклевать. Он даже Домишко-Плотишко осмотреть не успел, а буфет нашел сразу. Чирикшин — на буфет вскочил, а Домишко-Плотишко — как будь-то этого и ждал — закачался на Пуховом Потоке, затарахтел и стал от Бурелома отплывать. Прямо в середину Пухового Потока забирать.
А у берега уже слышно, как от Бурелома-Буреломовича орали буреломные:
— Лови Чирикшина!
— Лови Полупопугай!
— Ату их!
Но Домишко-Плотишко отплывал уже от Буреломного берега, и только волна от винта побежала обратно. А сам Домишко-Плотишко пыхтел уже на тот берег, в Чудесный городок на Обменные Лотки — Торговые Рядки. Туда, где их ждало Диво-Крапиво. И никто не собирался преследовать бедных птичек.
— Еще немножко, — сказал Полупопугай, — и Диво-Крапиво у нас в кармане.
А Чирикшин ничего не сказал. Он гулял по буфету.
За иллюминатором каюты Домишко-Плотишко в плотном пуху нырял буёк, за который, как всем известно, рекомендовалось не заплывать. На буйке, как всем известно, скрючилась фигура старикашки Дятл’а с узелочками, которого зацепил за буек Чирикшин. Старикашка Дятл был счастлив. Несмотря ни на что — даже здесь, посередине Пухового Потока, на буйке, он чувствовал себя гораздо увереннее, чем посередине Бурелома — в Холодном пальце.
Полупопугай попрыгал по каюте, повисел на шторах и тоже спланировал на буфет, открытый Чирикшиным. Буфет Домишко-Плотишко был настоящим корабельным шедевром!!! Судя по всему, прогулка по буфету предстояла очень интересная.
— Тук-тук-тук, — сказал Чирикшин, не на шутку разволновавшись при виде изобилия крошек, рассыпанных по буфету и добавил, попробовав крошку-другую того-сего. — Отсырело!
— Все отсырело! — подтвердил Полупопугай, тоже поклевывая кое-какие крошки-крохотулечки.
Под буфетом что-то вдруг явственно забурчало.
— Что это? — подскочил Чирикшин, едва не подавившись корочкой кекса.
— Что. Отсырел. Мой, — раздался писклявый голос из-под буфета.
— Вот почему нам не открывали, — мелькнуло у Полупопугая, — Занято было.
— Все. Что. Отсырел. Мой, — повторил из-под буфета писклявый голос. — Сыр — мой. Все мой.
Чирикшин и Полупопугай переглянулись и свесились с буфета. Урча и тяжело переваливаясь с ноги на ногу, из-под буфета выбрался необыкновенно жирненький мышонок.
— О! — неприятно поразился Чирикшин, который не любил мышей. Заодно с мухами. И вообще, лишних на буфете он терпеть не мог. Как говаривал папаша Чирикшина, старый воробей Чирк: «Отдать свою крошку — тяжелая ноша».
— А ты — кто? — надменно спросил Чирикшин у незнакомца.
— Я — гастрономический турист, — также надменно ответил жирный мышонок. — Класс ВИП — мышиный люкс, норка под буфетом. Я есть ВИП-персон.
— Что есть? — не понял Чирикшин. На буфете было много чего есть. — Чего ты хочешь есть?
— Я есть все, что отсырел, — важно сказал жирный мышь. — Весь сыр, всё на сыре, всё, что под сыр, всё, что отсырел!
— Так всё отсырело, — простодушно сказал Полупопугай. — Даже занавески на иллюминаторе.
— О! — восхитился жирный мышонок. — Это есть очень хороший туристический маршрут. Я рассказать всем про сырный туристический маршрут. Я покупать этот сырный туристический маршрут. Я давать реклама. Я богатеть! О — сырный маршрут… Я — Бурелом — Плотишко — Обменный Лоток. Сырный маршрут! Ес!
— Сырой, — поправил Полупопугай, дотягиваясь до крупной батоновой крошки.
— О! — огорчился жирный мышь. — Не говорить — сырой. Говорить — сырный. Я — гастрономический турист. Я класс ВИП. Я платить. Я слышать — отсырел. То, что отсырел — мой! Сыр — мой. Отсырел — мой! Кто первый сказать — мой — тому принадлежать! Отдавать мне! Мой! Все, что отсырел, — монотонно повторял жирный мышонок с трудом вскарабкиваясь по буфету к столешнице, на которой пировали Чирикшин и Полупопугай.
— Xорошо говорит по-нашему, — сказал Чирикшин, сталкивая мышонка с краешка столешницы, на который тот было уже забрался.
Полупопугай замычал согласно, проглатывая кусок. Мышонок тяжело шмякнулся на пол каюты.
— Ты не понял, — сказал Полупопугай, снова свешиваясь.
— Это ты — не понял, — возразил жирный мышонок, потирая ушибленное место. — Я — гастрономический турист. Я нашел Эльдорадо-сыр-маршрут. Я намерен его захватить! Подумать только, — счастливо вздохнул жирный мышонок, — все отсырело. Все! Все! Все — мой!
— И — крошки? — спросил Полупопугай.
— И крошки — мой, — сказал мышонок.
— И мошки? — спросил Чирикшин.
— И мошки — мой, — упрямо закивал мышонок, снова карабкаясь.
— И ножки? — спросил Полупопугай.
— И ножки — мой, — сказал жирний мышь и спохватился. — Какой, мошка? Какой, ножка? — он царапал буфет, карабкаясь.
— Ножки дивана, ножки стула, ножки кресла — они тоже отсырели, — охотно пояснил Чирикшин.
— Ножка стул — отсырел? — изумился жирный иностранец. — Что это за маршрут такой? Жирный мышь зацепился одной лапкой, достал из переднего кармана книжку «Алфавитный справочник-путеводитель: о способах приготовления сыров из разных продуктах всех Чудесных городков Абалана и окрестностей» и стал ее перелистывать:
— П — паучее молоко — есть.
— О — овечий сыр — есть.
— Н — норвежский селедочный сыр — есть.
— Н — ножки стул, ножки стол — нет!
— Где это, — завопил он, — ножки стул? Где это?!
— У тебя что — мозги отсырел? — спросил Полупопугай. — Ножки стул —стул.
— Под стулом, дурачок, — добавил Чирикшин.
— Точно — не местный, — покрутил перышком у виска Полупопугай и тоже спихнул мышонка с буфета. Мышонок опять оказался на полу.
— Конечно — нет, — брезгливо сказал мышонок, до которого дошло, что в каюте все отсырело, а не отсырело. — Конечно не местный! Стал бы приличный мышь жить там, где отсыревает ножка стола? Фу! — брезгливо добавил он.
— А откуда ты? — дружелюбно поинтересовался Полупопугай, которому попалась отличная крошка окорока. Но толстенький мышонок повернулся и, не прощаясь, нырнул под буфет в норку-люкс.
— Ишъ, ты, — сказал Чиришин. — Даже не попрощался.
— А я, кажется, знаю, откуда он. С Альбиона — сказал Полупопугай.
Тем временем, Домишко-Плотишко медленно пересекал Пуховый Поток... А Чирикшин и Полупопугай, ни мало об этом не беспокоясь, гуляли по буфету. Им еще никогда в жизни не удавалось так хорошо погулять. Буфет был шикарный, гулять по нему было одно удовольствие. Я уже рассказывал о том, что на буфете были рассыпаны крошки на любой вкус, колбасные обрезки и даже икринки. А про дико литесы, в смысле — деликатесы и говорить не приходилось. Вот вы пробовали, например, крошки пластинчатых рисовых грибочков? Или серебряные капельки с виноградных слив? Тут, на буфете была и воздушная кукуруза, и вкусные хлопья, и сладкая соломка, и не было ни одного регулирующего дорожного знака: гуляй — не хочу! Недаром жирный мышонок был именно гастрономическим туристом. Туристом гастрономического класса — только очень уж он был большим привередой, если всего этого ему было мало и захотелось чего-нибудь поострее. Посырее.
— Класс! — сказал Полупопугай, отваливаясь и едва дыша.
— Гастрономический класс. Как говорил папаша Чирикшина, старый воробей Чирк: «Хорошо смеется тот, кто хорошо покушал» — подтвердил Чирикшин. Ему наоборот все нравилось. Чирикшин и Полупопугай не были привередами. Тем временем Домишко-Плотишко пересекал Пуховый Поток. Когда Домишко-Плотишко перестал тарахтеть и мягко уткнулся носом в благодатный и безопасный берег Торговых Рядков — Обменных Лотков, из норки-люкса под буфетом выскочил всколоченный и расстроенный мышонок — жир с чемоданами. Демонстративно отворачиваясь от наших друзей, он проскочил к двери.
— Было приятно познакомиться, — закричал ему вслед Чирикшин.
— Не пересаливайте отсыревших тараканов, — отмочил Полупопугай.
Дверь распахнулась и толстый грызун исчез. Полупопугай спрыгнул с буфета Домишка-Плотишка. Он вспомнил, что буфет — это конечно хорошо, но он не успел еще побывать на камбузе. Однако, он здорово поднаелся и искал его медленно, без фанатизма. Чирикшин тоже никуда не спешил. Время путешествия пролетело очень быстро потому, что Чирикшин и Полупопугай очень хорошо погуляли по буфету. Они еще никогда в жизни так хорошо не гуляли по буфету.
— А чего это вы тут сидите? — закричал вдруг в открытую дверь какой-то местный прохожий. — Вы что, обратно в Бурелом хотите прогуляться?
— Как в Бурелом? Почему в Бурелом? — заволновался Чирикшин.
— Потому, что Домишко-Плотишко по расписанию курсирует, — сказал прохожий. — Сейчас назад пойдет.
Чирикшин и Полупопугай даже не дослушали. Они выскочили из дверей.
— Даже не перекусили, как следует, — с запоздалым сожалением сказал Чирикшин, вытирая клюв о настоящую, густую траву — береговую флору. У него такое случалось, когда его аппетит разыгрывался сверх всякой меры! Полупопугай не сожалел ни о чем. Он взлетел на веточку абаланской вишни, которые росли на берегу в изобилии, и осматривался вокруг с любопытством.
Пуховый Поток теперь оказался позади, а там, на той стороне, которую они покинули, слышался гул сбившихся на том берегу преследователей. Абаланские чудища вышли таки по следу Чирикшина и Полупопугая со всего Бурелома. Недалеко от того же берега нырял в Пуховый Поток, еще не пришедший в себя от радости старикашка Дятл, вцепившийся в буек.
— Ничего! — орали Буреломные, щурясь, чтобы через Пуховый Поток разглядеть Чирикшина и Полупопугая, — Мы вас еще прищучим. Мы вас еще встретим на пыльных тропинках далеких планет. Мы вас еще дождемся. Мы на вас рассчитываем. Деваться вам все равно некуда. Милости просим вернуться в Бурелом Буреломович. Мы тут вас заждались!
Домишко-Плотишко юркнул в камыши, чтобы его не разглядели Буреломные.
Крыть Полупопугаю и Чирикшину было нечем. Другой дороги назад, на Таборетную Детскую Площадку, кроме как обратно через Бурелом, не было. Но пока они назад и не собирались. Пока они достигли цели. Почти достигли Торговых Рядков — Обменных Лотков. Поэтому Чирикшин с Полупопугаем думали не о дороге назад, а о том, где их, наконец, ждет желанное Диво-Крапиво, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор — не к жирному мышонку будет сказано.. И правда, сказано оказалось не к мышонку — к Голове Бедовой.
Потому что через Бурелом продиралась Грева Многоголовая с Головой Бедовой. Как говаривал папаша Чирикшина, старый воробей Чирк: «Кошки с головы тухнут».
— Крапивочки захотелось, — орала Голова Бедовая на весь Бурелом, — Дивочки? Эй, аист страусовый! Будешь назад лететь — у меня заночуешь. В желудке! — Другие головы Гревы Многоголовой, обычно молчаливые, дружно заржали.
— Заезжайте! — разорялась Голова, — у нас в брюхе места всем хватит: и вам, и Дива-Крапива побольше захватите.
Головы поддержали ее одобрительным, механическим хохотом.
— Таки придется через Бурелом возвращаться, — высказал Полупопугай свежую мысль.
Чирикшин только отмахнулся. Потому что начало быстро темнеть и опасности, в виде снующих на той стороне Буреломных чудовищ, стало почти не видно. А раз опасности не было видно — она для Чирикшина не существовала. Поэтому оставалось только найти подходящее место для ночлега и набраться сил для предстоящего похода на рынок, на Обменные Лотки — Торговые Рядки. За Диво-Крапиво. Выбор у Чирикшина и Полупопугая оказался богатым. На этой стороне Пухового Потока было сколько угодно удобных мест для ночлега: Деревья с развесистыми кронами, опоры электропередач, дикорастущее дерево Шом. То самое, на котором жили невсякие червячки Шом. Чирикшина после Бурелома от дикорастущего воротило. Ему уже не хотелось даже повечерять. Ему хотелось одного — покоя и мира. Чирикшин с Полупопугаем вспорхнули под крону быстро темнеющего дерева и собрались вздремнуть. Собрались отдохнуть как следует. Темнело. Темнело, темнело, и — хоп! Где-то неподалеку рухнуло что-то невероятно огромное. Рухнуло и разбилось вдребезги. Звук был чудовищным. От этого сорвался с веточки Чирикшин. Звук снова ухнул. За Чирикшиным, отчаянно цепляясь за веточку, свалился Полупопугай. Потому, что в отличие от Чирикшина, Полупопугай умел очень хорошо держался за деревья. Просто так хорошо, что если бы не Дарвин, я был бы уверен, что это не люди, а Полупопугаи произошли от обезьян.
Рухнувшее оказалось музыкой. Музыка, сбившая первыми аккордами с веточек Чирикшина и Полупопугая, на минутку утихла, а потом снова вернулась в виде эха.
Эхо неизвестные исполнители приняли, несомненно, за "бис", потому звуки рухнули с новой силой.
Начали падать грецкие орехи, потом они стали колоться. Лопнула кора на забытой березе — и из нее потек забытый березовый сок. Потом у Попупопугая полопались перепонки на лапках. Впрочем, это было не страшно. Это были не природные, как у уток перепонки, а просто пленки грязи между пальцами. Поэтому Полупопугай даже ничего не почувствовал. Потом неизвестные музыканты подарили слушателям новый симптом. Они замолотили в барабаны и все, что годилось для того, чтобы в него молотили. При этом полопалась кожура на резиновом банане, а потом у Чирикшина лопнуло терпение.
— Дежурный! — заорал Чирикшин в малюсенькую музыкальную паузу. — Скажите тем, на соседней полянке, чтобы они заткнулисъ, да поживее! А то мы запустим им за шиворот Буреломную клетчатку. Буреломной клетчатки у Чирикшина тоже не было, и дежурного у Чирикшина не было. Зато Чирикшин умел создавать предпосылки для соблюдения собственных интересов.
Так как обращение к дежурному не возымело эффекта, Чирикшин стал расталкивать Полупопугая. Полупопугаю ничего не мешало спать, упав на землю, но Чирикшин был бы не Чирикшиным, если бы он не был Чирикшиным, и в конце концов Полупопугай тоже приоткрыл глаза и даже пошевелил перышками — что на его языке должно было обозначать активное участие, переходящее в бурную деятельность.
После всех перенесенных мытарств никакие звуки не могли вызвать у Полупопугая никакой реакции. Вообще — ничего. Поэтому Полупопугай никак не отнесся к нарушению прав на отдых. Ничто не могло вырвать Полупопугай из объятий Морфея, за исключением Чирикшина. Чирикшин, который увидел, что утихомиривать шумных соседей некому, понял, что это придется делать ему самому. И он снова потряс Полупопугая. Вы спросите — Как и чем Чирикшин хотел добиться тишины? У Чирикшина были свои собственные решения. Чирикшин решительно засобирался нанести визит шумным соседям и тянул за собой разбитого Полупопугая.
Полупопугай складывался буквально по перышкам, поднимаясь. Он брел вслед за Чирикшиным через кусты, которые отделяли их от следующих полянок. Музыка не дремала. Пока они продирались через кусты — музыка крепла. Было видно, или вернее слышно, что это музыка — а отнюдь не гляделки, не курсы изучения вязания или штопки. Грохотало все, что могло грохотать. Наверное, и в Буреломе, на той стороне Пухового Потока было слышно эту музыку.. Может даже эта какофония вселяла надежду в Буреломных, что с Чирикшиным и Полупопугаем что-то случилось… Грохотало все, что могло грохотать. А навстречу Чирикшину и Полупопугаю от музыки прочь, мчалась мелкая Абаланская живность так, как она стремилась бы убежать из очага пожара.
Полупопугай в темноте вляпался в холодную лужу и чуть не проснулся:
— А я знаю, — пробормотал он сквозь сон, — где пупырышки живут. Они живут в холодной воде. А когда в холодную воду кто-то вступает, пупырышки на кожу переходят.
Навстречу Чирикшину и Полупопугаю, бежали мелкие и крупные животные, удирая от звука — очага музыкальной культуры где-то на соседних полянках. Местность быстро пустела. На соседней лужайке, прямо над самым ее центром — центром полянки — висел воздушный шар. Со всеми положенными атрибутами, вбитыми колышками, откинутым пологом и пылающим неподалеку костром, на котором запекались яблоки, выловленные из Пухового Потока. Это была уже известная нам Палатка. Палатка Синих Дяпанов. Сами Дяпаны по причине известной, наверное, только им самим, сидели в палатке на расстоянии метров полутора от земли. И улетали, грохоча в свое удовольствие. Они лупили по клавишам, они щипали струны и били по ним молоточками, они дергали за смычки. Кроме того они свистели, орали, и если бы в палатке были обои — они обдирали бы обои.
Именно из палатки разносился тот очень немелодичный грохот, который переполошил все окрестности. Взъерошенный Чирикшин подскочил к палатке и подергал знакомую свисающую бутылочку. Никто в палатке не обратил на это видимо никакого внимания. Тогда Чирикшин приказал Полупопугаю царапать по бутылочному стеклу своими железными когтями. Душераздирающий, скрежет пронесся над местностью, и музыка в палатке стихла. Через мгновение из-под откинутого полога палатки высунулась дружелюбная морда Самого Синего Дяпана. С минуту Самый Синий Дяпан и Чирикшин рассматривали друг друга, и наконец Чирикшин довольно злобно спросил:
— Что, не ждали?
Синий Дяпан довольно миролюбиво сказал:
— Привет! Да тут кого угодно можно встретить Летучих обезьян Чиз, Настоящую Прелесть, Бабку-Корябку… А ты что тут делаешь?
— Тебя ищу,— зловеще сказал Чирикшин, еще разозленный.
— Меня? — искренне удивился Самый Синий Дяпан. — А зачем? Потом он, что-то видимо вспомнил и начал краснеть.
— Ах да. Вы тут у нас в палаточке вещички оставили кое-какие. Так вы за ними пришли?
— И за ними тоже, — неопределенно сказал Чирикшин.
Полупопугай переминался сзади и клевал носом.
— И за ними, — зловеще продолжал Чирикшин, — и за вами. Что это у вас за репертуар такой безобразный? Вы что — на своем холодном оружии исполняете?
— А что? — спросил Синий Дяпан.
— Прямо душу холодом всю заливает, — ответил Чирикшин. — Откуда ваш репертуар?
— От души, — поделился Самый Синий Дяпан, — исполняем. Репы, репы и перы. Базарный репертуар. Мы тут кое-что наменяли, вот и празднуем.
— Это мы услышали, — сказал Чирикшин, — то есть слышали и видели, как вы празднуете. А что у вас, всегда так?
— Как? — искренне удивился Синий Дяпан.
— Ну, когда вы репетируете, всегда все вокруг разбегаются?
— А как же? — удивился Синий Дяпан. — Как играем, так и живем. Мы же дяпаны. Фокус в том, чтобы всем мешать. И чем громче, тем лучше. Служенье муз не терпит тишины.
— Не терпит? — задумчиво сказал Чирикшин, у которого уже сложился план. — А сложные номера — как? На лету, например, сможете играть? В палатке?
— Вообще-то, не пробовали, — сказал Самый Синий Дяпан, — в палатке — одна работа, на земле — другая работа. В палатке мы вроде как воздушные пираты, а на земле — бродячие музыканты. Но в общем, если поставить автопилот — то думаю — сыграем.
Чирикшин покрутил головой:
— А что вы думаете — эффект сохранится?
— Какой эффект? — спросил Синий Дяпан. Из-за спины у него уже выглядывали жизнерадостные и нетерпеливые морды остальных Синих Дяпанов.
— Ну, эффект шараханья. Те, над которыми вы пролетать будете, они как — шарахаться будут? Разбегаться от вашей музыки?
— Там, где мы пролетать будем? — задумался Синий Дяпан. — А что, будут!
— Все поразбегаются! — убежденно и хором сказали Синие Дяпаны. — Буреломные — тоже люди, их тоже музыка достанет. Никуда они от нашей музыки не денутся.
Утомленный Полупопугай спал стоя.
— Тогда — точно, — сказал Чирикшин, который вдруг понял, как им безопасно попасть обратно на Таборетную Детскую Площадку и доставить туда Диво-Крапиво. — Тогда, вы именно те, — заявил он Синим Дяпанам, —именно которых я искал. Именно те, кто мне нужен. Тогда, именно вы нужны нам на нашем Фестивале.
— На каком Фестивале? — спросил, зевая, Синий Дяпан, почесывая ногу об ногу.
— Какой Фестиваль? — проснулся Полупопугай. — Ты что несешь?
— Я несу нам свободу, — сказал Чирикшин. — Молчи и слушай. И учись.
— А кто вас играть учил? — спросил он у Синих Дяпанов.
— А никто не учил. Так, по слуху. Там послушаем: какофонию в замке Старика Пти, там — трещотки на Крокодильей Пустоши, там — водопад, там — обвал...
— В общем, подходит, — сказал Чирикшин. — Будете у нас Изюминкой Фестиваля. На Детской Площадке Отдыха и Наслаждений. Привет! Я — продюсер!
— Ты что? — опять свалился Полупопугай, вытаращившись на Чирикшина. — Сырое что-то съел? Червячка Шом?
— Молчи, — сказал Чирикшин, — если домой хочешь, на Площадку.
Синие Дяпаны вытаращили глаза.
— Первый раз слышу про какой-то Фестиваль, — сказал Синий Дяпан.
— Мы тоже, — жизнерадостно заржали из-за спины его Приятели-Дяпаны.
— Держите меня! — сказал Чирикшин. — Про Фестиваль на Детской Площадке они не слышали. А про Сверх-призы финалисту вы тоже не слышали? Про сверх-призы?
— Честно — нет, — признались Синие Дяпаны и уши у них стали расти.
— В финал еще попасть надо, — здраво заметил Самый Синий Дяпан.
— Так про это же я Вам и говорю-втолковываю, — загорячился Чирикшин, — как ваш продюссер. С вашими данными — вы уже в финальной части.
— Ты что имеешь в виду? — не поняли Синие Дяпаны. Но очень хотели понять.
— Как — что? Да ведь, если от ваших выступлений все разбегаются — то вас только в финальную часть и нужно ставить. Потому что в конце все устают. Потому что всем хочется домой — но никто не может выйти из транса. А тут вы выходите со своим номером — и все не то, что выходят из транса — убегают с площадки, что было сил. Зрители убегут, фестиваль закрывается, вы — в финале — призы вам обеспечены и — ваши не пляшут!
— В смысле — призы наши — будут ваши, — сказал Чирикшин, щедро улыбаясь, и еще раз добавил — зрители разбегаются, устроители спать ложатся. А вам — Суперприз!
— Хит! — с удовольствием добавил Чирикшин, — Все зрители поразбегаются — Супер!
— А нам? — обидчиво спросил Самый Синий Дяпан.
— А что — Вам? — не понял Чирикшин.
— Зрители.
— Зачем вам зрители? Всемирная известность — раз, телевидение — два, супер-приз — три. Чего вам еще надо? — Чирикшин начал злиться. — Вам, блин, супер-приз нужен или зрители?
—Что ты болтаешь? — удивился Полупопугай. Он не мог прийти в себя от изумления. — Какой Фестиваль? Какой приз?
— Какой Фестиваль — мы потом придумаем, — оттолкнул Чирикшин Полупопугая. — Вон хоть в честь Русельки. А сейчас нам надо через Бурелом перебраться. Если Синие Дяпаны нас на Детскую Площадку Отдыха и Наслаждений перевезут — нам не придется ничего другого придумывать. Или у тебя есть лучший способ? Или ты хочешь пешком через Бурелом? Так иди — тебя там заждались!А я — у Дяпанов продюсер.
— Нет, — понял Полупопугай. — Ты — начальник, я — заместитель.
— Красота, — не сдержал радости Чирикшин. — Летишь себе, музыку слушаешь. Под крылом самолета о чем-то поет, зеленое море тайги. И Буреломные — побоку!
— Ну, ребята, — польщенно сказал Самый Синий Дяпан, — Мы вообще-то хотим на Фестиваль. Если с финалом. Если с супер-призом. Если хотите нас продюссировать — заваливайте. Только у нас вылет с первыми петухами. А если вас расписание не устраивает — то летите без нас.
— Как же это мы без вас в вашей палатке полетим? — удивился Полупопугай, который плохо соображал спросонья.
— Без нас — никак, — согласился Самый Синий Дяпан. — А мы с первыми петухами вылетаем. Такая у нас примета. Если с первыми петухами не улетишь — к несчастью. После первых петухов с нами нельзя.
— Почему? — спросил Полупопугай. Он не тугодум был — он спать хотел.
— Потому, что нас здесь уже не будет. Улетим! Потому что Летучие обезьяны Чиз после заката на Поле Разноцветных Волшебных Одуванчиков гребут, а к утру сюда добираются. А нам с ними встречаться — плохая примета.
— Очень плохая, — дружно закивали Синие Дяпаны, потирая задницы.
— А где Обменные Лотки? — спросил Чирикшин. Он умел принимать быстрые решения.
Дяпоны показали куда-то вбок.
— Бегом! — скомандовал Чирикшин Полупопугаю.
— Куда? — удивился Полупопугай во сне.
— На Обменные Лотки за Дивом-Крапивом! Эй, радужный! — тыкнул Чирикшин Полупопугая. — Мы зачем сюда прибыли? За Диво-Крапиво?
Полупопугай кивнул.
— Правильно! Полетели!
— Ночь, — сказал Полупопугай во сне.
— Правильно, — сказал Чирикшин. — Побежали! Ночью не полетаешь.
— Ночью надо не летать и не бежать, — поделился опытом Полупопугай. — А спать.
— Полупопугай! — спокойно, первый раз в жизни, спокойно сказал Чирикшин. — отсюда выбираться надо.
— А как? — спросил Полупопугай.
— С Дяпанами, — зарычал Чирикшин.
— Они же улетают с первыми петухами!
— Дяпаны — улетают, — уточнил Чирикшин, — Петухи остаются. Хочешь остаться тут с петухами?
— Нет, — проснулся Полупопугай.
— Ну, а с Гревой Многоголовой, мотивчик просвистеть хочешь?
— Не только просвистеть мотивчик. Вместе — вообще ничего не хочу!
— И мы с тобой останемся, если сейчас же, бегом, не отыщем Диво-Крапиво, и вместе с ним не вернемся. До первых петухов.
— Тогда нам быстренько надо за пивом... Тьфу, то есть за Диво-Крапивом бежать, — заорал Полупопугай, уже догадываясь, что дело серьезно.
Чирикшин сделал так: брови — так, губы — так, нос— так. Сделал гримаску сочувственного понимания. — А я, мол, чего могу сделать? Приходиться работать вот с такими! Других у меня нет.
Дяпаны тоже сделали гримасы. На всякий случай. Чирикшин все-таки был продюсером.
— Всем ждать! — строго, но без излишней суровости, сказал Чирикшин.— До первых петухов!
Дяпаны закивали, а Чирикшин потащил Полупопугая в направлении обозначенном Синим Дяпаном. В направлении Обменных Лотков. На полянке для них грянул туш.
Блуждать в такой темноте по незнакомому Чудесному Городку с дремлющим спутником на руке — было весьма неудобно. Но там-сям, так-сяк, тудом-сюдом, кое-как и еле-еле Чирикшину и Полупопугаю удалось дойти до места, за которым размещались Обменные Лотки.
Итак, Чирикшин и Полупопугай почти достигли цели своего путешествия, но совсем не так, как, может быть, это себе представляли. Чирикшин и Полупопугай добрались, наконец, до места за которым размещались Обменные Лотки, палатки и прочие очень уютные места Торгового Городка Абалана. Место за которым? Почему? Потому что.. Представьте себе, расталкивая все, что можно растолкать, Чирикшин с Полупопугаем на крыле оказались перед этим заветным местом и...
— Приехали! — огорчился Чирикшин. — Закрыто!
— Как закрыто? — проснулся Полупопугай. — Так не бывает!
Полупопугай испытывал шок. То, что испытывал Чирикшин, вообще не было в словаре, а я посмотрел все слова на букву «м».
— Как закрыто?
— Простым каком! — зажужжал грубый сторожевой Гнус. Торговые Палатки — обменные лотки на ночь не запиралась. Потому что по Торговым Городкам — Обменным Лоткам по ночам никто не ходил. Никто чужой. Потому что над Обменными Лотками по ночам Сторожевой Гнус летал. Сторожевой Гнус имел полномочия от администрации рынка доедать все, что на Торговых Лотках за день накидывали. Все пищевые и непищевые отходы, остатки и весь мусор. А чтобы в темноте не прозевать чего, Сторожевой Гнус светился сам по себе. И Обменные Лотки — Торговые Рядки освещал. То есть ночью тут светло было, как днем. Поэтому Сторожевой Гнус отлично видел, все, что он подъедал на Торговых Лотках. И подъедал Сторожевой Гнус не только все то, что на Обменных Лотках за день набрасывали, но и все, что ночью забредало. Всех посторонних, кто на Обменные Лотки по ночам пробирался. Это тоже входило в условия договора с администрацией. Поэтому посторонние по Торговым рядам после закрытия не шатались. Да и свои — тоже. Зато сторожевых собак на Торговых площадках не держали и сторожей не искали. И теленаблюдения не ставили. И вообще — ничьих усилий по ночной охране торговых Площадок на Обменке после Сторожевого Гнуса просто не требовалось. А Гнусу наоборот — Заходи! Сам себя посоли — угощением будешь. А нет — так Сторожевой Гнус тебя без соли и без луку проглотит. Поэтому Торговые Лотки никто не охранял. И правда: зачем еще на охрану тратиться, если Сторожевой Гнус ночью всякие остатки, огрызки и непрошенных гостей подъест начисто, а утром — чистота на обменных лотках — аж блестит, Сторожевой Гнус за болота падает — спать заваливается.
Вот так! Закрыты Обменные Лотки – Торговые рядки — и все теперь!
— Как закрыто? — еще раз проснулся Полупопугай.
— Так — закрыто! — захохотал Гнус Сторожевой. Он за Обменными Лотками — Торговыми рядками не безобразничал и никого туда специально не тянул. — Сказано вам — закрыто, значит — закрыто! Если на Обменные Лотки — в Торговые рядки — закрыто, а ежели к нам, Гнусу Сторожевому в гости — то самое время на закусон — милости просим.
Не ждите осень,
Огрызки, целое
И даже неспелое!
— А когда же Обменные Лотки — Торговые рядки открываются? — завопил Чирикшин.
— А с первыми петухами! — невозмутимо загудел Гнус Сторожевой, не забывая закусывать-подъедать, между рядками ковылять.
— С первыми петухами? — Как с первыми петухами? — завопил Чирикшин.
— А так — с первыми, — объявил Гнус.
— Так с первыми — Дяпаны улетают, — пытался объяснить Гнусу непонятливому, свои проблемы Чирикшин, на что Гнус Сторожевой, так и ответил:
— Не наши проблемы! Сказано вам — с первыми петухами, значит, с первыми петухами и приходите!
Вот те на! Сели Полупопугай с Чирикшиным на какой-то пенечек: попка к попке, — и призадумались. Головы повесили. Сидят и думают — два одиноких, брошенных голубя мира, на холодном пеньке, в центре Вселенной — у Торговых Рядков — Обменных Лотков. Думали-думали, — глядели на освященные рядки — Обменные Лотки. Выглядели те конечно сказочно.
Думали, думали…. Чирикшин, например…. Да, что там говорить! Не было у Чирикшина никаких примеров. У него в глазах только отсветы мелькали Гнуса светящегося Сторожевого.
И вдруг…. Полупопугай поднял голову. И не просто поднял, а задрал. И не просто задрал, а высоко задрал:
— И никакого ажиотажа вокруг первых петухов! —невразумительно сказал он.
Чирикшин посмотрел на него с понимающим видом. Ему тоже хотелось сказать что-нибудь такое, — историческое. Чтобы смысла в том, что он скажет, не было, но звучало сильно. Полупопугай сильно сказал. Можно было еще добавить: — Блин!
— Какого ажиотажа? — все-таки, для поддержания разговора спросил Чирикшин. — Хотя ему все было ясно и так. Чирикшин все понимал. После событий последних суток он и сам бы начал заговариваться, если бы не молчал.
— Никаких проблем с первыми петухами, — сказал Полупопугай. Он заметно преобразился.
— Не понял... — сказал Чирикшин. — А чего?
— А того, — сказал преобразившийся, воспрявший духом и помолодевший Полупопугай. — Если Обменные Лотки — Торговые Рядки начинают с первыми петухами работать, то раньше, чем прокричат первые петухи, нам с тобой на Обменных Лотках — Торговых Рядках, нам с тобой, Чирикшин там делать — что?
— Что? — спросил Чирикшин.
— Нечего.
— Скажи что-нибудь, что я не знаю, — сказал Чирикшин, — Не нечего!
— А почему? — спросил Полупопугай.
— Почему? — тупо переспросил Чирикшин.
— Потому что закрыто! Сигнала открывать Обменные Лотки — Торговые Рядки — не было! — торжествующе закричал Полупопугай.
— Ну? — понимал Чирикшин.
— Первых Петухов! — продолжал Полупопугай.
— И — что? — скисал Чирикшин недоумевая, а Полупопугай наоборот приходил в отличную форму.
— А то, что Синие Дяпаны отправляются … когда?
— Когда? — заинтересованно спросил Чирикшин.
— Тоже с Первыми петухами!
— Ну?
— И — улетят!
— Ну?
— Потому что приметы для Синих Дяпанов — первое дело!
— Ну?
— И ради твоего Фестиваля не останутся!
Чирикшин уже не нукал — он глазами моргал. Он понимал.
— А если Синие говорят: мы с первыми петухами улетим — так и будет!
— Так что же делать? — безнадежно сказал Чирикшин и снова глубоко задумался над вопросом, как свалить на Полупопугая вину за сложившуюся ситуацию. Глубоко задуматься, в его исполнении, на этот раз выглядело так: приподняв крылья и разинув клюв.
— А что же нам делать? — было видно, что этот вопрос Чирикшин поставил ребром и изо всех сил удерживал его в этом положении, ожидая ответа Полупопугая. В ожидании ответа Чирикшин вышел из задумчивости впал в депрессию, но вопрос на ребре держал. Гнус Сторожевой меланхолически пережевывал бумажечки, соломку и мусор. В депрессии Чирикшин пребывал в той же позе. И это обеспокоило Полупопугая.
— Как бы он йогой какой-нибудь не заболел, — подумал Полупопугай, глядя на застывшего, отмороженного Чирикшина. В планы Полупопугая не входило лишаться напарника. Потому что Полупопугаю хотелось то всего-навсего немножечко признательности и признания своей заслуги. Хотя бы в пределах текущего момента. Потому что именно на текущий момент у Полупопугая были ответы на все вопросы, которые поставила перед ними жизнь.
— Так никакого ажиотажа вокруг Синих Дяпанов, — снова с надеждой, выжидательно, с толстым намеком, повторил Полупопугай. — То есть — тьфу. Первых петухов.
Чирикшин не реагировал. Он остывал. Полупопугай подумал, что, может быть, стоило бы потрогать Чирикшина веточкой. Но Чиришин и так уже вышел из депрессии и встрепенулся. У птичек быстрый обмен.
— Так что, мы взмоем — будем делать? — нарочито бодро спросил он делая вид, что не унывает.
— Главное — не надо паниковать, — успокоительно сказал Полупопугай. — У нас все получится. Есть один план.
— Один план? Скажи пол-плана, старый дружище. В нашем безвыходном положении и этого будет много. Хотя — понимаю, — продолжил Чирикшин, — Ты, наверное, опять предложишь свое излюбленное действие! Попугать кого-нибудь хорошенько.
В этих словах Чирикшина звучала горькая-прегорькая ирония.
— Совсем нет, — сказал, слегка обидевшись, Полупопугай. — Хотя это — тоже прекрасное, универсальное и испытанное средство для достижения цели — кого-нибудь попугать. Но на этот раз — нисколечко и никого — нет! Никого не надо пугать. Есть план получше!
— Какой план? — Чирикшин стал перебираться на веточку, которая была ближе к Полупопугаю. — Ну, какой еще план?
— Попугай — это только одна сторона моего таланта, — скромно сказал Полупопугай, — но есть еще и вторая.
— Вторая? — удивился Чирикшин. — Совсем забыл, извини, — по его равнодушному тону было видно, что он не только забыл — что он никогда не задумывался ни о каких сторонах таланта Полупопугая. Не только о других, но и о первых. И близко к этому не подходил. Как говорят — и конь рядом не валялся.
— Итак, — сказал Полупопугай.
— Итак, — так же равнодушно сказал Чирикшин.
— Вторая сторона моего таланта заключается в том, что я, собственно, попугай.
— Опять? — удивился Чирикшин.
— Да не попугай, а Попугай, — досадливо сказал Полупопугай. — то есть птица, умеющая передразнивать кого угодно.
— Так ты меня дразнишь? — уныло полюбопытствовал Чирикшин.
— Дубина! — не выдержал Полупопугай, — Ведь я могу проорать "Кукареку" в любом месте, в любое время так, что родная мама не отличит мое «ку» от петушиного.
— Кукарекать? — с сомнением сказал Чиришин, — А ты, точно можешь?
— Ну, вообще-то, — начал Полупопугай, набивая себе цену, — это, конечно, не такое уж и простое дело. Это высокое искусство. И как всякое искусство, оно требует жертв. От окружающих.
Чирикшин про жертвы прослушал, пропустил мимо ушей. Чирикшин, критически разглядывая Полупопугая, бормотал:
— Может, тебя и раскрасить под петуха?
— Эй, — дошло до него минуту спустя, — кто это тебе тут окружающие, я тебе тут окружающие? Ты от меня требуешь жертв, физиологическое недоразумение?
— Да я — что? — пошел на попятную Полупопугай. — Я — ничего. Не прошло и не надо.
Возникла пауза.
— Да ведь ты же попугай, — озарило Чирикшина. — Ведь ты же можешь прокукарекать в любое удобное для нас время! Понимаешь? Хоть ночью, хоть за час до рассвета — хоть за неделю! Ты же попугай!
— То-то же, — сказал удовлетворенно Полупопугай.
Чирикшин, как всякая выдающаяся птица стал значимее и сказал:
— Птицы! Слушай мою команду! Попугай, эй! Сюда смотри! Слушай мою команду — приступить к кукареканью! Всем кукарекать!
— Забавно, — пробормотал Полупопугай, — я почти король попугаев, почти попугай Ара. И вот я проарываю: «Кукареку!» Это смешно — правда?
Чирикшин стер с лица, все. Заранее.
— Кукареку-у! Кукареку-у! — изо всех сил проорал Полупопугай.
— Ку, — раздельно выруливал он, — ка - ре – ку -
 Чирикшин переполошился:
— Чего ты орешь? — зашипел он на Полупопугая.
— Кукареку-у ! — заголосил Полупопугай.
— Да тише ты! — Чирикшин втянул голову в крылья и испуганно оглянулся. — Ну, что ты разорался? Тише!
— Да как положено! — Полупопугай вошел в роль. Крылья у него топорщились, шея раздувалась, а гребешок стоял, как оловянный солдатик. И из горла рвалось кукареканье. Если бы у Чирикшина были зубы, он бы сскасссал ссквоссъ ссссубы. А так как сзубов у Чирикшина не было, он процедил с просвистом:
— Если ты же Дяпанов разбудишь!
Но Полупопугай и так все понял, осекся и слинял. Если Дяпаны примут кукареканье Полупопугая за сигнал, и отправятся в путь без них, с первыми петухами, то выбраться обратно будет практически невозможно. Попробуй, проберись по Бурелому, в котором на тебя объявлена охота. Вам — охота? Вот и Чирикшину с Полупопугаем было неохота.
Однако все кончилось очень хорошо. Где надо, их услышали, где не надо — там не услышали. Может быть, Синие Дяпаны решили подождать вторых петухов, контрольных, а может и правда не услышали Полупопугая. А вот в лавочках начал вспыхивать свет. В одной, во второй, в третьей... И вот, наконец, свет вспыхнул там, где надо — им веточка подсказала. Гнус Сторожевой, услышав кукареканье, повалил спать за кучей, дожевывая на лету. Неизвестно откуда, появились первые покупатели. Петухи пропели (скромно умолчим о роли Полупопугая) и вместе с первыми покупателями Чирикшин и Полупопугай зашли на Обменные Лотки — Торговые Рядки.
Тут, короче, вышли Чирикшин и Полупопугай на Торговые Рядки — Обменки, и рты поразевали. Там, где открыто — чудес немеряно. Там, где закрыто еще — от витрин невозможно глаз отвести. А кое-где уже кое-зачем и очереди успели образоваться.
Постучались туда, куда им показывали. Стало немного темнее — светящийся Сторожевой Гнус свалился за бугор. И хоть он и продолжал светиться — это было свечение из-за бугра.
К Чирикшину и Полупопугаю вышел очень и очень сонный продавец и начал раскладывать товар на прилавке. Раскладывая товар на прилавке, он недовольно щурился, потому что Чирикшин хватал то одно, то другое.
— Да чего это вы тут рассматриваете?
— Да как же не смотреть? — кипятился Чирикшин. — Может, ты нам кота в мешке подсунуть хочешь?
— Да какого кота? — возмутился в свою очередь продавец. Продавцы тоже бывают в очередь.
— Где кот в Мешке, а где Диво-Крапиво! Кот в Мешке — это совсем другая цена, совсем в другой упаковке, совсем другой штрих-код.
— Так у вас и Кот в. Мешке есть? — облизнулся Чирикшин.
Полупопугай, полный нехороших предчувствий, начал оттягивать Чирикшина от этого прилавка.
— А Диво-Крапиво есть? — спросил Полупопугай у торговца.
— И Кот, — улыбнулся продавец, — и Диво-Крапиво, и крошки шоколадной пены и….
Чирикшин опять ламанулся к прилавку.
— Ну а что вы мне в обмен дадите? — остудил его продавец.
— В обмен? — удивился Чирикшин. — Какой обмен? У вас что — не даром?
— Даром — за амбаром. Я вам продавать не могу, а обменять — могу. На что?
— На что? — спросил Чирикшин и взял за руку Полупопугая, приготовившись к торгу. Полупопугай вяло противился.
— А вам это Диво-Крапиво очень нужно?
— О-о-о, — начал Полупопугай, но Чирикшин его встряхнул.
— Обойдемся, если что, — сказал Чирикшин, — но вообще, конечно, поменяли бы.
— А что у вас есть?
Что могло быть у двух путников? У Полупопугая была яркая расцветка, а у Чирикшина был Полупопугай. Текли драгоценные минуты, но ничего другого в голову Чирикшину не приходило. Текли драгоценные минуты, время текло. Скоро настоящие петухи закукарекают и Синие Дяпаны улетят. Продавец-обменщик постоял у прилавка, зевнул и отошел от Чирикшина и Полупопугая в другой конец. Полупопугай вытягивал шею, чтобы увидеть полянку с Синими Дяпанами. Он чувствовал, что еще немножко, и они останутся на Обменных Лотках, Торговых Рядках навсегда. Им останется только платочками помахать вслед Синим Дяпанам. Думали, думали Чирикшин и Полупопугай, что же им предложить на обмен.
— А перья не надо? — спросил Чирикшин, дергая Полупопугая за перья.
В предрассветных сумерках перья Полупопугая не играли.
Продавец-обменщик головой покачал.
— А информация? Хочешь, мы тебе расскажем, где Дятл длиннорукий живет.
— Не хочу.
— Ну, хочешь, — сделал еще одну попытку Чирикшин, — я тебе Полупопугая в залог оставлю?
— Не надо мне Полупопугая.
— А ты нам хоть дай посмотретъ на это Диво-Крапиво, а то мы торгуемся, а товара не видим.
Продавец достал инструмент типа мясорубки, сыпанул в нее из разных мешков разных семян, добавил какое-то желе, сбил это в одну массу и начал процеживать. Из мясорубки колбаски полезли червячные.
— Если этих червячков в клевер запустить, — пояснил продавец, — они там поживут-пожуют и во взрослое Диво-Крапиво превратятся.
Чирикшин клювом скрипнул — время поджимало. Товар был на месте. И вдруг…. вдруг Полупопугай увидел. Не только один Чирикшин умел делать великие открытия. Полупопугай вдруг увидел, увидел вдруг Полупопугай , — честно, это был его день, — Пугало Огородное с Мордой нахальной. Ага. То самое — с Крокодильей Пустоши. Тащилось себе Пугало Огородное по Торговым Рядкам, на витрины зевало.
— Слушай, — выпалил Полупопугай торговцу-обменщику, — а тебе яйца крокодильи нужны?
— Еще как нужны, — встрепенулся торговец, и назад сдал. — Ну, конечно, не сильно…. Но есть желание их прикупить для частных огородов. Огуречные крокодилы сейчас в моде, самый писк.
— 3начит на яйца крокодильи ты Диво-Крапиво поменяешь?
— Запросто!
— Тогда, давай, процеживай.
— И что?
— Что, что! — закричал Чирикшин. — Будут тебе и яйца, будет и свисток! — когда надо Чирикшин умел быть командным игроком.
— Какой еще свисток? — удивился продавец.
— Ты — это, процеживай, давай. Будут тебе яйца, — подтвердил Полупопугай.
Он взмахнул крыльями и бросился догонять праздношатающееся Пугало Огородное с Мордой Нахальной, которое жило на Крокодильей Пустоши с Чучелом Огородным — Башкой Зеркальной. Полупопугай за ним едва успевал. Пугало Огородное уже до кучи добралось, за которой Гнус Сторожевой жил, когда Полупопугай его настиг. Когда Полупопугай вцепился ему в плечо мертвой хваткой, взгромоздясь, как гриф на вершину утеса.
— Узнаешь?
Пугало Огородное с Мордой Нахальной головой помотало.
— Мужчина, я вас что, пугала?
— Я тебя сам испугаю, — пообещал Полупопугай. — Узнаешь?
Голос у Полупопугая стал совсем угрожающим. Подумала, подумала Пугало Огородное и вздохнула.
— Ну, — сказала она, чего тебе?
А Чирикшин с соседнего дерева кивает. Пугалу Огородную он все-таки побаивался.
— Вон видишь того мужика? — спросил Полупопугай, показывая на продавца Дива-Крапива.
— Продавца, что ли? Вижу!
— Принесешь ему десяток яиц огуречных крокодилов! Понятно?
Пугала Огородная с Мордой Нахальной в сторону от торговца отвернулась и ковылять дальше собралась.
— Не-а, — не принесу!
Чирикшин крякнул.
— Принесешь, — угрожающе сказал Полупопугай. — А если не принесешь, то я твоему кавалеру — Чучелу Огородному с Башкой Зеркальной все расскажу! Куда ты шляешься. Все твои похождения.
Пугала задумалась:
— А чо ты расскажешь?
— Сама знаешь, — сказал Полупопугай, — что.
— Ну что? Что? — сморщилась Пугала Огородная.
— Слышишь, Морда нахальная, — сказал Чирикшин со своей веточки. — Ты лучше нас не зли. Тебе Полупопугай…
— Подожди, Чирикшин, — отмахнулся Полупопугай. А Пугала Огородная тон сбавила так сказала:
— Ладно, можешь не говорить, но намекнуть ты можешь? Тихонечко!
— Пугала Огородная, — сказал Полупопугай, — может мне вслух не говорить — может только намекнуть? Пальцы позагибать? А то я скажу — ветерок подхватит, разнесет. Жужи разжужжат, услышит кто-нибудь и дружку твоему Чучелу Огородному, донесет — обидит он тебя.
Морда Нахальная задумалась:
— Ну, намекни, ладно.
— Не знаешь, Морда Нахальная, кто по ночам к Шлагбауму ходит? Глазки Нахальные строит?
— Не я, — сказала Пугала Огородная.
— А Чучело твое не знает? — спросил Полупопугай.
Пугала задумалась, Чирикшин ножками перебирал от нетерпения, а торговец заскучал.
— А к Чучелу Огородному в Мундире, кто ходит? Возле болот абаланских?— заспешил Полупопугай. — Кто бегает на свидания?
— Вот это уже точно вранье! — закричала Пугала. — Не было этого. Пять яиц, — добавила она, — больше не донесу.
— Ладно, пошла, — сказал Полупопугай. — Пошевеливайся, давай! — и он снова показал в сторону продавца Дива-Крапива. — Туда и обратно. Бегом.
— Ты нам сейчас Дива-Крапива нацедишь, — сказал Полупопугай торговцу, — а вот эта — он кивнул на Морду Нахальную, — тебе завтра яйцо крокодилье принесет. Одно.
— Восемь, — сказал торговец.
— Три, — вмешался Чирикшин, чувствуя свою минуту.
— Пять, — сказала Пугала Огородная, — Пять — больше не донесу.
Все посмотрели на нее с уважением.
— Давай-давай, — заторопил Полупопугай торговца. — Процеживай. Да чтоб хорошо процедил. Нам качественное Диво-Крапиво нужно.
— Полупопугаша, — не отходила от Полупопугая Пугала Огородная, — будешь на Крокодильей Пустоши — платочек мне новый привезешь. В горошек. А то обижусь.
— Привезу, — пообещал Полупопугай. — Ну, иди! — махнул он крылом нетерпеливо Морде Нахальной. — Чеши за яйцами!
Торговец выставил на прилавок банку и стал переливать смесь в мясорубку. Потом он завертел ручку, и из мясорубки полезли червячки. Червячки полезли из мясорубки.
Скоро должны были закукарекать настоящие первые петухи и надо было торопиться. Но Полупопугай подумал совсем не о рассвете.
— Светлеть стало рано, — подумал Полупопугай, когда к нему в голову пришла еще одна светлая мысль. Полупопугай подумал о коробочке. Путная, выверенная, здравая, светлая мысль. Действительно обменшик сложил личинок Дива-Крапива в коробочку. Это была толковая мысль: действительно, зачем нести червячков-зародышей в когтях, когда можно положить их в коробочку. В коробочке им самое место. Червячки-зародыши не щекочут пальцы, не забираются по рукаву под перья или под пух, и не норовят отгрызть перышко, которое им понравилось. Лежат себе тихонечко в коробочке и что-то мурлычут мелодичное.
Время почти заканчивалось. Чирикшин и Полупопугай выхватили из рук менялы коробочку с колбасками Дива-Крапива и помчались к палатке Синих Дяпанов. Они уже влетали в палатку, когда зазвучали первые, настоящие петушиные крики. Все случилось одновременно — так, как нравилось Чирикшину. Синие Дяпаны, зевая пошли отвязывать палатку, а Чирикшин и Полупопугай вламывались внутрь, прижимая к груди коробочку с зародышами Дива-Крапива, которые к тому же кажется описались с перепугу.
Чирикшин и Полупопугай ввалились в палатку к Синим Дяпанам, и Чирикшин немедленно уронил коробочку и скатился на пол палатки. Он скатился на пол палатки и стал хохотать. Зародыши Дива-Крапива с любопытством выглядывали из приоткрывшейся коробочки.
Чирикшин хохотал на полу палатки Синих Дяпанов. Он хохотал, откашливался, отпихивал от себя лезущих ему под бочок зародышей Дива-Крапива, падал, поднимался и снова хохотал. Чирикшин хохотал так, что один раз даже взлетел от хохота. Даже Синие Дяпаны забыли о взлете и стояли, растопырив руки и уставившись на Чирикшина во все глаза. Полупопугай ничего не понимал.
— Ты, — хохотал Чирикшин, указывая на Полупопугая. — Ты! — говорил он сквозь смех и снова изнемогал. — Ты! Ты!! Ты!!!
— Да что, я?! — сердился Полупопугай, также ничего не понимая.
— Ку-ка-ре-ку! — давился от смеха Чирикшин.
— Что — кукареку?
— Ты — ха-ха-ха. И вправду...ха!
— Что — вправду?!
— Вправду, — ку-ка — ха-ха-ха — ку-ка…— ха-ха-ха — КУРЯКШИН! — наконец выговорил, изнемогая от смеха Чирикшин, все еще вздрагивая от смеха при воспоминании о том, как кукарекал Полупопугай перед Гнусом Сторожевым. От такой черной неблагодарности Полупопугай, ожидавший фанфар, почетных грамот, восхищения и увековечивания имени, просто онемел. И чем сильнее немел Полупопугай, тем больше веселился Чирикшин. Полупопугай продолжал чернеть. Такое с ним случилось первый раз в жизни. Бывало он бледнел, линял, терял краски — но почернеть — такого с ним еще не было. И вот, он начал чернеть первый раз в жизни. Так продолжалось до тех пор, пока Синие Дяпаны, не стали подумывать о том, что, может быть, стоило бы избавиться от странного пассажира — даже если этот пассажир — их родной продюсер. Чирикшин чутко уловил настроение Синих Дяпанов и замолчал. Полупопугай тоже молчал. Полупопугай молчал глубже, сосредоточеннее, а Чирикшин молчал поверхностно — икая, вспискивая, тихонько повизгивая иногда. Зародыши Дива-Крапива таращили на всех голубые наивные глаза.
Потом Чирикшин глубоко, несколько раз вздохнул и сказал, обращаясь скорее к Синим Дяпанам, чем к — Полупопугаю.
— Ладно — сказал он, — я все же это... хвалю, и того... извиняюсь. А ты — того, прав. Ну, в общем, молодец. Я, — продолжил Чирикшин, — «Курякшина» назад беру! — не буду больше так обзываться. Никогда не буду!
 Полупопугай взбодрился и ожил. Перестал чернеть. Все заулыбались. Чирикшин потрепал Полупопугая крылышком по плечу, и когда расчувствовавшийся Полупопугай хотел было расслабиться, Чирикшин добавил, помахивая у него перед носом крылышком:
— Тот еще гусь!