Drosera - Паутиновый Дракон

Каждый из нас боится чего-то. Это обычное следствие нашей осведомленности о жизни: чем больше мы знаем, тем большего боимся. Я боюсь войны, СПИДа, экономического кризиса, эпидемий, рака, преступности, предательства, банкротства, богооставленности, боюсь своей смерти и смерти людей, от которых так или иначе завишу… Это значит, что я взрослый.

Большинство взрослых боится того же самого… Количество мудрости и жизненного опыта характеризуется количеством страхов.

Но я мудрее многих, потому что у меня есть тайна. Есть одна вещь, которая вызывает во мне страх, а в других – нет. Никто о ней не знает, и лучше вам не интересоваться какими путями это узнал я. Считайте это провидением или откровением. Озарением. Думайте, что это мой вымысел. Все равно, это невозможно подтвердить. И кому какая разница – знает это кто-либо или нет, потому что этому невозможно противостоять.

Но однажды это произойдет… Может быть не со мной и не с тобой. Ибо у происходящего нет системы… Но над каждым из нас висит курсор. Один клик, и Оно тебя выбрало.

Мы беззаботно ходим по тротуарам, перемещаемся в транспорте, едим, дышим, работаем… Мы живем, а оно существует параллельно. Где-то рядом, всегда за вашей спиной или в параллельной реальности… Оно как сумасшедший ребенок, играющий в «The Sims», присутствует среди нас только в виде курсора мыши, о котором мы не знаем.

«Условная вещь» - так я это называю.

В древних языческих доантропоморфных религиях верили, что божество может проявляться через какую-то вещь. Что эта вещь – почтовый ящик между их божественной реальностью и нашей тленной. Временная телесность.

Условная вещь – это необходимое проявление этой незримой сущности в материальном мире. Этой вещью может быть что угодно: раздавленная на асфальте жвачка, денежная купюра, пластиковая бутылка… Как правило, это мусор, потому что условная вещь генерирует себя из ничего в безлюдных местах. Она строит себе дом в виде какого-то случайного предмета, чтобы вселиться в него и делать то, для чего предназначена. Раз – и в мире стало одной сломанной велосипедной рамой больше… И эта рама манит тебя к себе, а потом крадет твою душу. Эта рама – клик незримого курсора на тебе. Ты избран, как овца в стаде на шашлык, как дерево в роще на дрова. Все!

И я знаю об этом. Не спрашивайте меня откуда. Я стараюсь не думать об условной вещи, как стараются не думать о смерти. Иногда мне даже удается забыть о ней, но она вспоминается снова, как только слышу о том, что у кого-то украли душу… Кто-то, уйдя за хлебом, не вернулся домой или был найден мертвым около хищной десятикопеечной монеты…

Зная об этом, я должен быть кем-то вроде юродивого эсхатологического пророка, бегающего голым по улице с фанеркой в руках, на которой написано моей же собственной кровью предостережение от великого кошмара…

Но я, вроде, счастлив. У меня, вроде, все в порядке.


Любовь – это термоядерная вещь. А я – постоянная ее жертва.
Купидон – это циничный крылатый засранец с маленькой писькой и большой шестиствольной пушкой в ручонках. У него злые глаза и он палит направо и налево, не жалея патронов. А там я… И справа и слева. И каждый раз мне сносит башню.

У меня все есть. Все в порядке: любовница, жена. И я уже в том возрасте, в котором платят за сервис, а не выдумывают новые позы. По моему дому ползают дети. Будни приносят прибыль. На кухне готовится суп с грибами и еще какая-то штука... Я все это люблю.

Но однажды в судьбе открывается дверь и входит она… Женщина с непонятным цветом волос. Купидон, ухмыляясь, сдувает дым со стволов. И ты несчастен. Это называют словом «попал» и еще словом «любовь». Все… Она делает щелчок пальцами, и ты становишься чем-то, вроде домашних тапочек или помпончиков на зимней шапке. Потом она продевает сквозь тебя декоративную цепочку и вешает на шею.

Когда это произошло, ее подруги кружили надо мной, потягивали «Мохито» и смеялись. Говорили, что она играет сердцами, как котенок бантиком. В конце ей либо надоедает это, либо она рвет бантик в клочья. «Выбирай, милый» - говорили они.
Это не любовь. Это попытки поймать солнечный зайчик.


Но сейчас она ждет меня. И я мчусь к ней. Вот так вот: среди ночи, ничего не сказав жене, забыв напрочь о любовнице, супе с грибами и чём-то там еще… Ухмыляюсь, как победитель, курю, как паровоз. Если это ночь и если она позвала меня, то это что-то да значит.

Ночь вялая и пасмурная. Дождь завис в воздухе, свет фонарей путается в каплях. Люди смотрят в землю, редкие машины едут со скоростью метр в вечность. Их огни медленно зажигаются при торможении, поворотники мигают, как глаза засыпающего младенца.

Я прошиваю город как игла плоть. Переключаю скорости – она ждет меня. Сегодня знаковая ночь. Утром я покажу всем ее сердце в вытянутых руках и скажу: «мое»!


И вот мы встречаемся и идем. Пешком – так ей захотелось. Она не замечает ни дождя, ни меня. Одета так легко, что хочется ее согреть. Я предлагаю свой пиджак – отказывается. Глупые разговоры, в голове похоть и вожделение. Еще хочется горячего кофе. Мы идем к ней. Я готов терпеть все невзгоды ради этого.

Мы идем уже вечность. Холодает. Влага булькает в легких… Я дышу этим дождем. Скоро у меня отрастут жабры.

Постепенно некогда флегматичный дождь превращается в мерзостный холодный ливень и бомбардирует грязь, блестящую в свете мертвых фонарей. Мне надоело. Я вижу труп какого-то здания и предлагаю пойти туда. В ее глазах динькает нотка презрения, но мы идем. По нам течет вода, фонари напугано косятся на нас своими светящимися глазами, и их свет проникает туда, в мертвые комнаты погибшего дома. Мы заходим в огромный зал. Здесь сухо и тихо.

Она говорит: «Все»

Все. Я оборачиваюсь, и не нахожу ее. Я один.
Все… В зале зажигается свет. Обычный электрический свет, льющийся ниоткуда. Здесь на стенах есть обои. На полу, прямо в центре стоит допотопная тумбочка. Еще есть картина. На картине ее портрет. Она подмигивает мне, женщина с непонятным цветом волос.
Все.
Свет гаснет. Потом зажигается снова. На тумбочке стоит мятая банка из-под пива. Это условная вещь. Я понял.

Все! Свет гаснет. Потом зажигается снова. Моя любовь целует меня. У нее голубые глаза и они открыты.

Все! Свет гаснет. Потом зажигается снова. У стены стоит облезлый диван. На нем старик и старуха. Они либо мертвы либо очень стары. Во всяком случае, они говорят мне: «Все!».
 «Все» в виде мятой пивной банки. Условная вещь навела курсор и кликнула по мне. Click!

Пустота. Только зал, я и тумбочка. На тумбочке банка, и она зовет меня. Где-то на втором плане моя любовь выходит из одной стены, пересекает зал и уходит в другую стену. Она обнажена. У нее восхитительная задница.

Свет фонарей мерцает. Я не вижу, но чувствую: за моей спиной сидит Смерть. На деревянном стуле с высокими ножками. Она там, под самым потолком. Гиперсексуальная сучка. На ней чулки и деловой костюм с мини-юбкой. Черные волосы короткой стрижки приглажены назад. На голове блестящий цилиндр. В руке коса.
 Цвет ее глаз изменяется в зависимости от угла зрения. Левый зрачок в виде «;» на правом цифры. Цифры меняются, когда она моргает… В ее руках маленький Я на декоративной цепочке. Я болтаюсь перед ее глазами и ее глаза голубые, если смотреть на них прямо. На правом глазу 77.

Все. Остановка. Конечная. Этого числа сего года я остаюсь, а все продолжают жить. Все продолжают свои важные функции. Изобретение нейтронной бомбы, победа над раком, эликсир бессмертия, внематочная беременность, свобода выбора… А я остаюсь. Меня сожрет мятая банка из-под пива.

Значит, не было женщины с непонятным цветом волос, не было ее подруг-гарпий с мерзким зеленым «Мохито» в желудках. Т;к меня позвала условная вещь – мятая банка из-под пива, стоящая на тумбочке. Все!

О ннннет!

Я – не есть я. Все то, что я считаю собой – притворство. Мне незачем писать мемуары, потому что получится лишь письменное изложение среднего по дешевости порнофильма.
 Я – четырнадцатилетний подросток-онанист без единой причины жить и блаженствовать. Я лишь клык в пасти Гитлера. Седьмой страж Геенны Огненной. Я виновник Хиросимы и всех будущих Хиросим. Я должен быть наказан! Коляска, падающая с обрыва; ребенок, тянущийся к розетке; самоубийца, пытающийся объять дрожащими губами ствол дробовика.
Это все мое. Это все я. Это все от меня.
Я лишь осколок Зеркала Страха в глазу Кая. Я пуля в теле Кеннеди. Я петля над табуреткой.
Надо мной жирное лицо судьи, а я лишь песок в часах на его столике. Я нота «ля» в его рингтоне. Поэтому мне приговор в виде пожизненной бестелесности.

Меня по кусочку раздадут детям.

Тебе не трудно было там? В своей плоти и в твоей крови? Ты грешен, ублюдок! Мы вылечим тебя. Мы тебя пастеризуем. Видишь, маленькие люди (так их следует звать из политкорректности), видишь, они точат клювы. Собирайся! У нас хорошо. Мы тебя уже полюбили. А тут, в твоем мире плохо. Ты нужен нам. Мы разархивируем тебя, и ты предстанешь воскресшим, антииисусе! Твое сердце бьется на раз-два-три.

Мания преследования кончается здесь. Всем твоим фобиям финита. Ты счастлив? Они разбредаются, разлетаются лунными бабочками в очищенное небо. Чувствуешь: дождя больше нет? Смотри, ты легок и прозрачен, как первый поцелуй! Что тебе еще надо, придурок?

Я хватаюсь за голову и валюсь на пол. Я песчинка на дне трехлитровой банки. Пыльца на крыле ночной бабочки. Ее убивают скрученной газетой, а я «Пхххх!» разлетаюсь в электрическом свете…

Боги Олимпа кормят своих болонок нашими сердцами. Вот зачем мы живем – мы материал для метафизических бульонных кубиков. Мы просто интеллектуальный фарш. Наши стада пасутся на нефтяных плантациях.

Жирная домохозяйка в монашеской одежде смахивает пыль с божьих черепов… Я песчинка в ее глазу. В ее выдавленном глазу. Вижу. Знаю. Бездействую.

Я очень очень мал. Меня почти нет. Мной можно пренебречь. Я не живу, не смотря на то, что родился. И от этого всем на свете очень плохо. Всем будет хорошо, если меня не будет…

Дни грехопадения в Fuckdonalds. Господь в задумчивости держит палец над кнопкой «STOP».


Смерть подходит ко мне. Я валяюсь на полу, до боли сдавив руками голову. Ее голос полон сочувствия, она спрашивает: «Ну что? Все?». Ее левый зрачок в виде 69. Рот улыбается, глаза голубые.

Да… Все…

Она протягивает мне черную флокированную коробочку.
В ней кольт с дебильным названием «миротворец».
В его барабане 6 серебряных смертей.

Я приставляю девственно-чистый ствол к виску, Смерть одобрительно кивает. Жму на курок, пистолет говорит «Муа»!..

Все.