A. O. S. Пролог

       Оконное стекло то и дело подрагивало, отмечая дорожные неровности. За ним, в непроглядной февральской ночи, хозяйничал ледяной ветер. Колотил снежной крупой в окна домов, расшвыривал по дворам содержимое мусорных баков, плясал белыми вихрями по заснеженным уснувшим пустырям. Тоскливый вой его разносился обезлюдевшими улицами пригородов, заставляя сжиматься и замирать все. Все что имело способность к сжатию и замиранию, что могло чувствовать холод и боялось потерять остатки запасенного внутри тепла. Все, что мерзло и коченело в крепких студеных объятиях.
       По эту сторону разрисованного инеем стекла, было совсем по-другому. Немного пахло выхлопом и старой резиной, но в целом было очень уютно. Под полом деловито урчал бензиновый двигатель и вой февральской непогоды послушно таял в его мягком монотонном голосе. Старенький ПАЗик выкатился на шоссе и начал уверенно набирать скорость. Лена сидела у окна, закрыв глаза и прижавшись лбом к гладкой, холодной поверхности стекла. В салоне было тепло и даже жарковато. Освещение привычно отдавало тусклой яичной желтизной. Людей было мало - больше половины сидячих мест пустовало.
       Руки девушки придерживали, лежащую на коленях, небольших размеров дамскую сумочку. Худые пальцы чуть подрагивали. Едва заметная дрожь. Мелкая и донельзя противная. Она являла собой ничтожно слабый отголосок того, что творилось у Лены внутри. Липкое давящее ощущение в груди не давало ей покоя, не давало спокойно дышать и трезво воспринимать окружающее. Причина была банальной до смеха. Сессия! Не первая и не последняя. И, если размыслить трезво, ничем не примечательная. Она началась так же, как все предыдущие и до последнего момента сюрпризов не обещала. В обозримом, и даже скором будущем маячила честно выстраданная не «повышенная», но все же стипендия и, конечно…Наконец-то!...Долгие зимние каникулы!!! Еще утром эта перспектива казалась более чем приятной. Досадно было только то, что праздники уже закончились. Большая часть их почему-то все время попадала именно на зимнюю сессию и от того праздничная атмосфера всегда несколько омрачалась. Черт, как все-таки она иногда завидовала школьникам! Особенно учащимся старших классов. Ведь школьные каникулы начинались за неделю до Нового Года и вмещали в себя львиную долю всех зимних святок. А в иных случаях, скажем при той же эпидемии гриппа, вольница у ребятни продолжались и вовсе до самого Крещения. Уже на первом курсе Лена решила, что такие каникулы есть не что иное, как верх человечности. Эта мысль неожиданно ударила в порядком распухшую от зачетного кошмара голову поздним вечером тридцатого декабря, когда она выбралась таки из опостылевшей до колик аудитории с последним «автографом» в зачетке. Тогда, выйдя на едва укрытую коричневым от грязи и песка снегом центральную площадь города, девушка заметила в центре ее большущую, наряженную, пестревшую разноцветными огнями, ёлку. Дерево торчало напротив институтских окон уже без малого неделю, а Ленка все это время проходила мимо, не замечая сотворившегося буквально под самым носом чуда. Настоящее первое новогоднее чудо – елка, самая большая и самая нарядная во всем городе. На ней было много, не меньше тысячи, разноцветных огоньков. Косматые ветви украшало множество игрушек, каждая из которых, отблескивая в свете гирлянд, зажигало на дереве еще один свой собственный «огонек». Оно было сказочным, это дерево, и все, что было рядом – фигурки деда мороза и снегурочка высотой в человеческий рост, избушка на северном полюсе и даже грязный коричневый снег в свете праздничных огней становился похожим на темный бархат. И ведь для кого-то это все сделали. Для кого-то поставили ее здесь не вчера и не сегодня, а целую неделю назад. И этот кто-то каждый день мог приходить сюда и любоваться тем, как в город приходит праздник. Самый главный, самый теплый праздник, воспоминания о котором греют на протяжении всей оставшейся зимы.
       Лена стояла посреди обезлюдевшей площади, замершей в полудреме декабрьской ночи. Ноги ее начинали потихоньку замерзать, глаза резал холодный ветерок. Нужно было идти, торопиться, чтобы успеть на последний автобус домой. Но об этом сейчас думалось меньше всего. Она поторопится, вскочит почти на ходу в отъезжающий автобус, но все это будет немногим позже. А тогда…
       В тот самый миг и на том самом месте – в двадцать два десять по московскому времени на центральной городской площади Лена осознала таки, что ее обокрали. Кто-то нахальнейшим образом спер у нее святую и нерушимую с самого детства традицию – подготовку к Новому Году! Обидно. До слез обидно. Ленкино детство нельзя было назвать совсем уж беззаботным, но в этой маленькой радости она не отказывала себе никогда. Считать дни до праздника, украшать елку, готовить подарки родным – все это было свято. Даже когда не стало отца, когда заболела мать и Лена, которой тогда едва стукнуло четырнадцать, вместе с бабушкой вдвоем тянули на себе и домашнее хозяйство, и недешевое мамино лечение. Даже тогда они умудрялись раздобыть какую ни есть елочку. Готовили друг другу нехитрые новогодние подарки, чтобы вечером спрятать их под пахучим праздничным деревцем. А еще она всегда загадывала под Новый Год одно и то же желание – простое и незамысловатое «Чтобы все были здоровы». Вот и все. Все чего ей тогда могло хотеться.
       Давно это было. Как будто в другой жизни осталось. Неизменное ее новогоднее желание все чаще и чаще сбывалось, а от того потеряло актуальность. Мама поправилась. Ленка принялась подтягивать заброшенную школьную программу. Благо учителя и дирекция понимали ситуацию и всячески поощряли ее усилия. К десятому классу Лене удалось вернуться в строй своих сверстников, а одиннадцатый она закончила на «отлично». Учителя смотрели на нее с явным восхищением. И было от чего. За два года из глубоко отставшей ученицы, Лена превратилась в почти что круглую отличницу. Глядя на такое, оставалось только аплодировать. Однако, несмотря на многообещающий результат, надежды на получение высшего образования оставались весьма и весьма призрачными. На медаль она не тянула – одними лишь оценками за последний год учебы и результатами выпускных экзаменов это дело не решалось, а конкурсы в городских ВУЗах были нешуточными. Для пущей уверенности нужны были либо большие деньги, либо крепкие связи. Ни того, ни другого, ни у Ленки, ни у мамы с бабушкой не было. Они то конечно не бедствовали. Мать вовсю пахала на новой работе - в офисе одной крупной страховой компании, но ее бухгалтерский оклад почти весь уходил на первоочередные нужды. Оставалась бабушкина пенсия и пособие, выдаваемое на Ленку как на ребенка, да только этих денег на взятку явно не хватило бы. Потому о поступлении оставалось только мечтать, а думать нужно было о работе. Точнее о ней нужно было не думать, ее нужно было искать. И тут случилось, можно сказать, чудо. Помощь пришла совершенно неожиданно. Причем все из той же школы. Аркадий Викторович – школьный завуч, впечатленный Ленкиным прогрессом в успеваемости, напряг кое-какие свои связи в местном политехе. И напряг, надо сказать, на совесть. Отзубарив за пару месяцев билеты по физике с математикой, Лена сдала вступительные и, с легкой руки завуча, стала студенткой одного из многочисленных технических факультетов. Конечно же, техническая специальность это было немножечко не то, о чем грезилось–мечталось, но выбирать было особенно не из чего.
       Так и началась, вроде бы, новая жизнь. И в жизни этой не всегда находилось время и место старым привычкам. Поначалу от этого было как-то даже тоскливо. Печально. И гнать эту печаль было совсем не с руки. Было что-то в ней. Что-то маленькое, но живое, игривое и светлое. Как маленький солнечный зайчик. Как легкое напоминание о немного трудном, но каком-то по-своему теплом и уютном детстве. Ленка боролась с собой как могла. Понимала, что возможность учиться для нее есть ничто иное, как подарок судьбы. В данном случае судьбы в лице Аркадия Викторовича. И усилия ее вскоре возымели успех. Тоска по домашнему очагу как-то незаметно отступила. Она не угасла совсем, нет. Просто «зайчик», подмигнув в последний раз, без тени грусти, без слез, без фальши сорвался с места. Понесся дальше. А Ленка, в свою очередь, поняла, что студенческая жизнь, вытеснив старые детско-подростковые радости, предлагала кое-что взамен. И предложение это было более чем щедрым.
       Вот и в этот раз, сдавая уже третью по счету сессию, она не сильно расстраивалась по поводу испорченных святок. Понимала, что ей ничто не помешает в любой погожий день устроить самый настоящий праздник. Вне зависимости от календарных дат и вероисповедания. Ведь то, что действительно нужно для настоящего праздника это, не день, число или событие, произошедшее Бог знает сколько лет назад. Праздник – это, прежде всего, соответствующая атмосфера. Специфическая, приправленная целым букетом разномастных ощущений и переживаний. Восстановить эту смесь по отдельно взятым ингредиентам было бы нелегко и скорее даже невозможно. Да и смысла в этом особенного не было. Во всем этом коктейле был один ключевой ингредиент. Так же как и спирт, составляющий основу всех алкогольных напитков, в корне настоящего праздника лежало острое, звенящее ощущение неповторимости текущего момента. Притупленное в повседневной суете, в этот самый праздничный момент оно все же прорывалось. Находило день, час, мгновение. Зарождаясь где-то там, в области солнечного сплетения, поднималась вверх, растекалось вниз по телу и, наполняя собой, подобно все тому же спирту, в одно и то же время пьянило и обжигало. Этот день надолго застывал в памяти. А память о нем грела лучше всякого хмеля. Именно поэтому Лене так хотелось, чтобы среди четырнадцати дней, отпущенных студентам на отгул, обязательно нашелся один такой. Светлый, морозный. С наряженным в белые хутра лесом и смачным хрустом слежавшегося снега под ногами. С улыбчивым солнышком и ровной колеей лыжни. Один день. Вот все, что было нужно.

       * * *

       …Он оставил после себя несколько больше, чем ожидалось. Сегодняшний экзамен. И это «несколько больше» явно не относилось к дополнительным знаниям или учебным навыкам. Помимо вожделенного «хорошо» в зачетке, он нанес, казалось несмываемый, мутный и гадкий налет на все что ее окружало. Лена ожидала пакостей, но уж точно не такого. Все до чего только мог дотянуться ее взгляд, покрывала тонкая серая плёночка. Сквозь нее существующее и происходящее вокруг воспринималось как-то иначе. То, что еще недавно радовало и придавало сил, сейчас подливало в душу лишь новые порции дерьма. Прежнее ее представление об окружающем и окружающих, еще недавно казавшееся таким ясным и четким, уже успело дать трещину, а теперь и вовсе рассыпалось как карточный домик. Мир людей будто бы скинул толстую овечью шкуру и, злорадно ухмыляясь, продемонстрировал волчий оскал.
       Соображать и выстраивать что-то заново, адаптироваться к новым условиям представлялось чем-то едва возможным и крайне неприятным. Голова гудела от беспорядочно мечущихся мыслей. Порою, настолько страшных и тяжелых, что Лена начинала опасаться за свой рассудок. Внутри ее всю трясло. Дрожь волнами расходилась по телу, невольно заставляя ее сжиматься. Лена чувствовала, что вот-вот начнет уменьшаться до крошечных, едва различимых размеров. Окружающее серело и увеличивалось в размерах, надвигаясь отчаянно и необратимо.
       Возможно так оно и к лучшему? Да, так ей будет легче. Не привлекать внимания. Не чувствовать на себе чужих взглядов. Просто уйти, забиться в какую-нибудь неприметную щель и переждать там…

       * * *

       По всем параметрам Ленчик была вполне заурядной второкурсницей. Уже далеко не школьница, но еще и не на сто процентов студентка. Она уже довольно неплохо освоилась в коллективе однокурсников. Давно перезнакомилась почти со всем народонаселением местного студенческого общежития и даже самых угрюмых и необщительных своих однокашников сумела растормошить и чуть ли не за шиворот втянуть в шумную общажную тусовку. Это было для нее своеобразным достижением. Причем немалым, учитывая, хотя бы тот факт, что сама Ленка в общаге не проживала. C самого первого дня учебы девушка пребывала на «домашнем пансионе» в маленьком пригородном поселке, по улицам которого так быстро и беспечно пронеслось ее детство, в родной Стрижевке. На занятия каждый день ей приходилось добираться на двух маршрутках. Дорога занимала в лучшем случае час, а оплата проезда за месяц съедала немалую часть стипендии. Каждый день, чтобы прибыть домой хотя бы в девятом часу вечера, ей приходилось выстаивать длиннющую очередь на пригородный ПАЗик до треска заполнявшийся пассажирами. Порою казалось, что этот каждодневный вояж забирал последние силы. Приезжая домой, Ленка просто валилась с ног, а ведь нужно было еще и к занятиям готовиться. Да и в домашнем хозяйстве ее руки играли отнюдь не последнюю роль.
       В каком-то смысле общежитие, конечно же, было выходом из положения, но и тут были свои сложности. Дело в том, что общага, построенная еще как бы не при Хрущеве, была рассчитана на весьма ограниченное количество студентов. Времена изменились, и студентов, как ни странно, поприбавилось, чего нельзя было сказать о количестве мест в «казенном доме» (так между собой называли общагу учащиеся). Катастрофическая нехватка жилой площади приводила к поселению до пяти человек в одной стандартной комнате, рассчитанной, к слову, всего-то на троих. В конце концов администрация общаги вкупе с ректоратом решились на крайнюю меру. Места в институтском общежитии предоставлялись исключительно студентам, прибывшим из других регионов страны. Тем же, кто проживал в городе или в области, даже в самых отдаленных районах, права на поселение в общежитии не предоставлялось. Таким образом и был решен «квартирный вопрос» для студентов. Точнее для одних он был решен, а для других как раз поставлен в новой формулировке - поставлен ребром. Мрачные как июльские грозовые тучи, студенты разбрелись по городу в поиске съемных квартир. Перед Леной же стал выбор. Либо, подобно многим своим однокашникам, искать съемный угол, либо вставать каждое утро засветло и прокатывать добрую половину стипендии в общественном транспорте. И как ни хотелось ей пожить самостоятельно на собственной жилплощади, выбор все же склонялся ко второму варианту. Сэкономленных на проезде средств вряд ли хватило бы на то чтобы покрыть и половину всех расходов на проживание. Да и матери с бабушкой Ленкина помощь по дому лишней не была.
       Тем не менее, благодаря свойственной ей подвижности, девушка успевала практически везде. Ее проворства хватало на то чтобы достаточно неплохо учиться, помогать родным по хозяйству (все-таки она жила в частном доме) да еще и активно участвовать в ВУЗовской самодеятельности. Работать приходилось много. Крутиться, поспевать везде и всюду. Зато те малые толики времени, что оставались на отдых, использовались с невероятной эффективностью. Ленка смаковала каждый миг свободного времени. Каждую минуту она пыталась раскрасить каким-нибудь ярким радостным воспоминанием. Таким, чтобы в будущем, в едва достижимом «потом», ей было бы от чего тихо и немного печально улыбнуться про себя уютным зимним вечером, вспоминая свое студенческое бытие. Исходя из этого, Лена более всего стремилась не упустить, не потерять это самое бытие. Не пропустить понапрасну ни одного дня, ни одного часа. И все же, не смотря на чрезвычайную активный образ жизни, она, пожалуй, только сейчас, проучившись без малого два года, начинала по-настоящему чувствовать нестойкий хмелящий вкус той бесшабашной раскованности, которую способна дарить одна лишь стремительная, недолгая, незабываемая пора студенчества.
       Усилия вознаграждались. Лена приобрела большую популярность среди студенческой братии как активнейший участник любого крепкого «движа». К тому же, бросая взгляд на ее внешность, можно было с полной уверенностью констатировать, что девушка была не дурна собой. Красиво сложенное тело, правильные черты лица.
       Несмотря на то, что такими заведениями как фитнесс центр или салон красоты Стрижевка не была богата, держать себя в форме у Ленки выходило неплохо. И это при том, что, порою единственными видами спортивного времяпрепровождения для нее оставались зимние лыжи и утренние пробежки. Правда, в последнее время ни тем, ни другим заниматься было просто некогда. Времени катастрофически не хватало. В первый год учебы пришлось даже отказать себе в недолгих ежевечерних прогулках – еще одной крепкой традиции, берущей начало еще со старших классов. И все же, несмотря на весьма нерегулярные физические упражнения, фигурка у Лены была очень даже. Ее формы в свое время частенько давали повод для зависти подружкам-одноклассницам, а потом и одногрупницам. Не оставались в стороне, конечно же, и представители противоположного пола. В подтверждение тому девушке часто приходилось ловить на себе недвусмысленные мужские взгляды. Да и сама Ленка тоже не прочь была глазками пострелять. И стреляла, надо сказать, весьма недурственно. Первый ухажер у нее появился еще в десятом классе. Вовочка – студент одного из многочисленных городских ПТУшек совершенно неожиданно для себя и других вдруг начал заглядываться на пятнадцатилетнюю школьницу. Хлопец жил неподалеку и мелькал в поле зрения достаточно часто. Что удивительно, знакомы они с Леной были еще с младших классов. Вовка был на два года старше, но разница в возрасте никогда не была для него препятствием в общении. В этом он не отказывал ни старикам, ни детям. У парня совершенно отсутствовала свойственная юношам его возраста заносчивость, зачастую вынуждающая молодых людей свысока поглядывать как на подрастающую смену, так и на убеленное сединами дедовское поколение. Последние Вову, можно сказать, боготворили и, прознав, о том, что парнишка решил приударить за соседской дочуркой, тотчас же стали прочить его Ленке в женихи. Самой Лене парень с какой-то стороны даже нравился. В общем и целом положительный был мальчик. Но мама, прочуяв в чем дело, очень вовремя подала доче пару дельных советов. После задушевной беседы Ленка уразумела, что в ее неполный «пятнарик» ничего серьезного с Вовой не выйдет. Да и потом, Вова, несмотря на откровенное благодушие, был лишен целого ряда мужских качеств. Тех, что могли сделать из простого рабочего парня нечто более утонченное юморное и креативное. Говоря проще, Вовка был скучен. И Лена, потратив пару вечеров на сомнительной романтичности прогулки под звездным небом под ручку, все-таки решила его отшить. Сначала даже как-то жалко было, но потом оказалось не до жалости. Последний год в школе затребовал с нее по максимуму, а неожиданно свалившаяся на голову учеба в ВУЗе и того больше. Ленка старалась больше не забивать голову подростковой сентиментальщиной. Впереди то уже маячило кое-что поинтереснее…
       С самого начала учебы в институте Ленка старалась не сторониться парней, мужских компаний, разговоров. Более того, за те два года, что девушка проучилась в институтских стенах, ей удалось найти среди парней нескольких настоящих друзей. Приятно было чувствовать себя окруженной молодыми, крепкими и отнюдь не глупыми людьми, всегда готовыми помочь, выручить, с которыми можно поделиться наболевшим, всегда встречая неподдельное понимание и сочувствие. Во многом благодаря такой компании, эти трудные первые годы пролетели как одно мгновение. Ей казалось, что так и должно быть, так будет всегда. Всегда будут ночные походы по бурлящему жизнью городу, празднования многочисленных «дней» и «днюх», начиная с дней рождения и заканчивая днем студента, космонавта, сантехника. Всегда открытыми будут хлебосольные двери не засыпающей, вечно гудящей, общаги. И каждый день Лена будет видеть задорные, немного бесноватые, но в то же время теплые и беззлобные улыбки своих друзей. Будет слышать их смех и смеяться вместе с ними. Совершенно неожиданно в ее голову пришла несколько смелая мысль. Лене вдруг показалось, что она нашла именно тех людей, которые будут рядом, тех, кто будет идти с ней по одной, пускай не ровной, но широкой дороге. Где места всегда будет вдоволь и даже больше.Закончится учеба, а они не разъедутся, не разбредутся разными дорожками. У каждого останется что-то, что не даст забыть. Телефон или почтовый адрес и это что-то не пропадет и не затеряется в повседневщине. Оно останется памятью. Верной и твердой памятью ее детской наивности.
       Месяц назад неожиданно, можно сказать, не стало одного из друзей. Не стало Димы совсем не потому, что жизненный путь его пресекся. Он просто ушел.
       Лене всегда казалось, что именно Димыч лучше всех понимает ее и ценит их дружбу. Они часто сидели на лекциях за одной партой. Дмитрий был тот еще выдумщик. Он обладал острейшим умом и весьма редкостным чувством юмора. Парень все время умудрялся извлекать из памяти нечто интересное и, тщательно пережевав это нечто в своем «больном», как он выражался, воображении, подавал в таком виде, что сдержать смех порою не было сил.
       В компании друзей Дима был, как минимум, «душой» и может даже чем-то большим. Причем «душа» местами была весьма и весьма шкодливой. Особенно это качество проявилось в первый год учебы. Тогда его ненавидел и боялся практически весь преподавательский состав института. При этом сам Димон ни разу не пытался применить к своим «жертвам» физическую силу. Все издевательство сводилось исключительно к злым шуткам, но шутки эти вполне могли довести особо чувствительных менторов до сердечного приступа. Однажды, к примеру, он умудрился запереть преподавателя английского языка в туалетной кабинке на целых сорок минут. Старик накануне имел неосторожность жестко отчитать Димку за прогулы. Хотя, принимая во внимание уровень преподавания, можно было с уверенностью сказать, что ловить на его парах было совершенно нечего. Но препод явно не хотел униматься и, в конце концов, заявил, что студент может не являться на пару только тогда, когда на нее не явился сам преподаватель. Знал бы старик, на что он себя обрекает, произнося эти слова. Димон не любил думать о далеко идущих последствиях его проказ. По его же собственному признанию это только мешало реализации задуманного. Он продержал старика в туалете добрых полпары пока все студенты курса не разбрелись кто куда и все ради того, чтобы просто пойти поцедить пивка с друзьями. Такой вот он был Димка Голован. И именно таким его любили сверстники. Не смотря на полное отсутствие дисциплины, ума парнишке было не занимать. Он часто помогал Лене по учебе, да и вообще никогда не оставался равнодушным к ее проблемам. При этом, их отношения ни разу не вышли за рамки дружеских. Лена часто заигрывала к нему, но всегда, как ей казалось, вовремя останавливалась. В определенный момент как бы нехотя отрывалась от заигравшегося Димы, возвращая отношения в прежнее русло. Он же в такие моменты просто виновато улыбался и смущенно отступал, отшучивался. Дима был хорошим парнем. Добрым, внимательным и, наверное, он любил ее. Скрывал это, как мог, но любил. Было что-то в его взгляде, под едва ли не намертво приросшей клоунской маской смешливого лица. Оттуда проглядывало что-то не совсем веселое и не такое задорное, но от того не мене сильное и красивое. Там был другой Дима. Совсем другой.
       Лена не раз задумывалась о более близких с ним отношениях, но, взвесив все «за» и «против», решила, что Димка ей сейчас более всего нужен как друг. И он оставался другом. Оставался почти с самого первого дня учебы и вплоть до того пасмурного, морозного январского утра, когда Лена вдруг узнала, что, ставший уже таким привычным, Димыч исчез из ее жизни. Просто ушел, забрал документы из деканата, сменил номер мобильного. Третье января… Седьмого, под Рождество, Лена получила с его старого номера прощальную SMSку: “Больше не могу быть твоим другом. Прости и Удачи!”. Девушку словно оглушило. Это было так неестественно, так непохоже на Димку. Она хотела заплакать, но не смогла. Не проронила ни слезинки, а внутри ее рыдало все. Она осталась без друга, близкого, надежного. И словно на время лишилась опоры, потеряла равновесие.
       Странно, ей всегда казалось, что настоящим другом должен быть именно мужчина. Не то чтобы Лена совсем уже не верила в крепкую женскую дружбу, но отношения ее со сверстницами пестрили разного рода недомолвками и весьма скользкими намеками. Мужчины в то же время выглядели более открытыми, предсказуемыми, всегда готовыми помочь, не задавая лишних вопросов. Эта открытость и верность притягивали и до поры до времени даже как-то согревали.
       Сейчас все было по-другому. Казалось, что вместе с Димой ушел и тот светлый, открытый, ласково греющий душу, образ друга-мальчишки. А после того, что произошло сегодня утром, в каждом мужчине не виделось ничего кроме самоуверенного похотливого животного. Донельзя отвратного. Такого же, как эта престарелая сволочь…

       * * *

Алексей Иванович Гуров преподавал у Лены на курсе высшую математику. Сорок с лишним прожитых лет оставили ему должность заместителя заведующего кафедрой в институте, редкие, подбитые сединой, волосы на голове и немалых размеров «пивной мозоль» в области живота. Ходили слухи, что у Гурова когда-то была семья и даже двое детей. Дескать жена потом ушла к другому вместе с детишками, а Иванычу милосердно оставила их однокомнатную квартирку в старой панельной хрущевке. Заслуживал ли Гуров такого снисхождения, Лена не знала, но то, что характер у препода был скверным, могла сказать наверняка. Алексей Иванович работал с их курсом целых три семестра и все эти полтора года он умело корчил из себя строгого моралиста и ревнителя университетских традиций образования. С нездоровой аккуратностью учитывались даже минутные опоздания, не говоря уже о прогулах. Лекции проводились в крайне напряженной обстановке. Студенты даже кашлять боялись лишний раз, чтобы ненароком не «сорвать лекцию грубым нарушением дисциплины». А какие скандалы разгорались из-за формы одежды. Сколько бредятины довелось выслушать про свой внешний вид «не совместимый с моральным обликом студентки ВУЗа». Юбка, видите ли, слишком уж коротка, джинсы не того фасона - слишком плотно обтягивают и, наконец-то, декольте. Ему Алексей Иванович уделял особенное внимание. "Вы сюда стриптиз танцевать пришли или учиться?" - такая реакция на слишком глубокий вырез говорила прежде всего о том, что доцент Гуров находится не в самом плохом расположении. В худшем случае упоминалась панель или молочная ферма с дойными коровами.
       Уже в начале второго семестра Лене «посчастливилось» попасть в группу «любимцев» Гурова – студентов к которым он проявлял особое внимание и по отношению к которым демонстрировал наиболее изощренный цинизм. Подавляющее большинство в этой группе составляли девушки, каждую из которых Алексей Иванович регулярно и методично доводил до слез. Но даже здесь, в этом своеобразном «гареме», Лена была на особом счету. Она, пожалуй, была единственной из терроризируемых Гуровым студенток, которая не показала сволочному преподу своих слез. Всякий раз, когда Иваныч начинал распекать ее перед аудиторией за тот или иной «проступок», девушка словно не слышала его придирок. Лена чувствовала за спиной поддержку друзей, сидящих здесь же за партами и спокойно приняв удар, молча разворачивалась и шла на свое место, за свою парту, не подарив Санычу ни одной, даже крошечной слезинки. Она была сильнее. Только вот силы ее все же помалу исчерпывались. После того как ушел Дима, другие сокурсники тоже начали потихоньку отстраняться от девушки. Наверное потому, что считали ее виновной в произошедшем. Для многих из них Дима был гораздо более ценным членом коллектива чем Ленка, не смотря на всю ее активность. Хлопец был неотъемлемой и незаменимой составляющей ядра студентческой тусовки. И если бы она, Ленка, так жестко не "продинамила" бы их боевого товарища, то возможно он бы и не ретировался так резко и стремительно из студенческих рядов. Девушка с тоской наблюдала, как от нее один за другим отворачиваются друзья, а вместе с ними уходит ее смелость, выдержка, уверенность. Словно кто-то медленно, но верно обращал твердую почву у нее под ногами в вязкую и зловонную кашицу.
       Последний, можно сказать, решающий удар был нанесен ей сегодня утром, все тем же Гуровым. Алексей Иванович явился принимать экзамен в удивительно хорошем настроении. Улыбался, шутил и даже заигрывал к некоторым особо общительными студенткам. Лена ждала от преподавателя новых придирок, крючочков, шпилек. Ведь властолюбивый ментор ни в коем случае не простит того спокойствия и равнодушия, с которым она выслушивала его нотации. Но тут Алексей Иванович в очередной раз удивил. Прохаживаясь по аудитории, он вдруг подсел за Ленкину парту и начал внимательно разглядывать то, что ей удалось выскрести из непослушной памяти и выписать на помеченный деканатской печатью экзаменационный бланк. Удовлетворив свое любопытство по этому поводу, Гуров перевел взгляд на студентку, повернувшись к ней лицом, и с деланной озабоченностью в голосе протянул: ”Что-то вы Елена Викторовна сегодня прямо как монашка какая-то”. Теперь Лена поняла в чем причина столь развязного поведения экзаменатора. Из ощеревшегося редкими зубами в жалком подобии улыбки рта густо несло коньячным перегаром. Тяжелый запах словно навалился на нее, заставив на миг отвернуться. И в этот самый миг холеная, толстая Гуровская ручка легла потной ладонью девушке на коленку. Лена сначала вздрогнула, а потом вся сжалась. «Да как же он может? У всех на виду, не таясь». Преподавательская ручонка словно присосалась к ее ноге. Даже сквозь колготки Лена чувствовала обильно выступившую на поверхности ладони влагу. Предательски теплую и в то же время абсолютно чужую. Она сочилась сквозь тонкую капроновую ткань. Проникала под самую кожу. Неспешно и вязко растекалась по всему телу, вытесняя из него природное тепло. Подменяя собой кровь. Ленка вдруг почувствовала сильный озноб. А Гуров без тени смущения продолжал распевать поистине соловьиные трели. Сыпал шутками, комплиментами. Рука же его тем временем медленно поползла от коленки вверх. Девушку затрясло. Вязкий, тяжелый кисель, растекаясь от медленно подступавшей к бедру ладони, подбирался к самому горлу. Ленка не выдержала и, зажмурившись, сжав побледневшие губы, закрыла рот руками. Больше всего она сейчас боялась, что ее вырвет на глазах у всех. В этот момент рука Алексей Иваныча остановилась. Она снова почувствовала его терпкое, вздобренное коньяком, дыхание. Гуров произносит какие-то слова прямо ей на ухо. Говорит ей, мол, не так, глупая, отображаешь это ж поворот на угол… Дальше Лена слушать не могла. Внутри у нее все еще покачивалась волнами та самая гнусь. Он встал из-за парты и ушел. Когда девушка открыла глаза, перед нею лежала подписанная зачетка с оценкой «хор» в соответствующей графе. Экзаменатор уселся на свое место и, не обращая более на Лену никакого внимания, писал что-то в ведомости.
       Дрожащими руками, делая над собой усилие, чтобы не заплакать, она сгребла свои вещи в сумочку и выбежала из аудитории. Уже выбравшись на улицу, Лена почувствовала себя легче. Отдышавшись, она еще несколько минут бесцельно копалась в сумочке. Просто так, чтобы отвлечься от неприятных мыслей. Наконец, закрыв сумку и несколько успокоившись, девушка двинулась по направлению к ближайшей станции метро.
       По пути Лена всячески пыталась себя успокоить. Ведь все вышло не так уж и плохо. Ну занесло старика. Ну выпил в кои то веки. Да и не видел наверное никто...
       И все это было так, все успокаивало, утешало,но стоило хоть на миг перестать прокручивать, повторять про себя все эти разумные, казалось бы, аргументы, как сквозь них, словно жирное пятно сквозь белый лист бумаги, пробивалось ощущение что ее, нет, не изнасиловали, а просто поимели как дешевую ****ь на виду у всех, и она даже не подумала сопротивляться. Ведь могла же возмутиться, закричать, скинуть противную потную ручонку с ноги, но нет. Спокойно и безропотно отдалась за неразборчивую закарючку в зачетной книжке. Лена шла по улице и, все так же чувствовала на себе взгляды попадавшихся по пути парней. Ловя каждый из них, она снова и снова ощущала здоровую потную ладонь, нахально забравшуюся под юбку, бесстыдно лапающую ее тело сквозь тонкую ткань колгот.
«Господи! Ну сволочи ведь! Животные! Им же больше ничего не нужно.»

       * * *

       Лена оторвалась от покрытого инеем стекла. Дорога пошла хорошая, без ухабов. Автобус набрал крейсерскую скорость и бодренько отсчитывал километры.
«Скорей бы домой!» - Ей так хотелось, во что бы то ни стало, забраться под горячий душ и смыть с себя это гадкое ощущение. Очиститься, отмыться. Сколько грязи вылилось в душу за один несчастный день!
       Лена оглядела освещенный тусклым светом салон маршрутки. Народу было немного. На соседнем сидении, напротив нее, сидел парень лет семнадцати. Он был одет в простенькую спортивную курточку, из под светлых джинсов выглядывали, казавшиеся несуразно большими и громоздкими, черные зимние ботинки. Его белесые волосы были острижены кротко «ёжиком». Из-под светлых бровей, Лену с неприкрытым интересом разглядывала пара чистых голубых глаз. Покрытые веснушками щеки, слегка растянулись в какой-то странной, по-детски наивной улыбке. Простой, прямой, светлой – без тени иронии.
       В тот момент даже эта непривычная искренность, пробиваясь сквозь мутное наслоение пережитого за день, обратилось чем-то гадким и ехидным. Лене снова увиделась раскормленная Гуровская морда. Его слезящиеся воспаленные глазки с пожелтевшими белками и хищноватая полуулыбка, открывавшая прокуренный редкозубый рот.
       Она пристально взглянула на паренька и тут же почувствовала, как его взгляд изучающее прошелся по ней сверху вниз.
«Госспади!» - зашипела она про себя - «И этот туда же! Пялится во все глазки! Тоже небось ручку приложить хочет, самец поганый!»
       Лена поймала взгляд паренька и, метнув парочку молний, отвернулась к окну. Краем глаза она вдруг стала замечать на лобовом стекле жирное черное пятно. Оно расплывалось. Растекалось. Стремительно росло, увеличивалось в размерах. Огромное, неотвратимое, страшное. Огромная хищная тварь слепо распластывалась перед ней, вылавливая, выискивая кем бы поживиться. Еще мгновение и оно открыло глаза. Яркий свет ослепил сидящих в салоне. На короткий миг блеснул стальной оскал радиатора. И вой. Пронзительный и неживой, но при этом какой-то тоскливый и голодный.
       По гладкой поверхности лобового стекла пронеслась мелкая рябь, открывая тысячи изломов и трещин. Маленькими звездочками отблескивали они в ярком свете, струящемся извне.
       Лена застыла в оцепенении. Автобус сильно тряхнуло и «звезды», сорвавшись со своих мест, стремительно метнулись ей навстречу. Едва удержавшись на месте, Лена сидела недвижимо, целиком и полностью захваченная неповторимо красивым и страшным зрелищем. Вдруг, совершенно неожиданно, перед ней выросла человеческая фигура. Она словно соткалась из ничего, затенив собой звездопад. Он стоял лицом к ней. Тот паренек в спортивной куртке. Стоял, широко расставив ноги. Одна рука его упиралась в стенку салона. Другая держалась за вертикальный поручень. Он смотрел на Лену и улыбался. Улыбался ей все той же светлой наивной улыбкой.
       Все вокруг было заполнено светом. Упругими потоками вливался он внутрь и разлетался бархатистым сверканием отблесков на битом стекле. Слух разрывал звон и скрежет, но даже они не могли скрыть за собой того едва различимого колебания воздуха, вырывавшегося вместе с шелестом прошиваемой осколками курточной ткани. Звука, с которым вгрызались в живую плоть десятки отточенных прозрачных лезвий. Он повторялся снова и снова – сначала резкий и звенящий переходил в глухой утробный стон. Парень все стоял и смотрел на Лену. Его пальцы лихорадочно дергались сжимаясь на поручне. Они словно внимали звуку. Колени, задрожав, начали сгибаться. Он медленно сползал вниз, из уголка рта вытягивался багровый ручеек. Круглое, веснушчатое лицо покрылось красными брызгами. И все равно оно улыбалось. Также как и раньше, только теперь еще и немножечко виновато.

                * * *

«Давай-ка, Леночка, идем, идем, девочка моя»
«Баб Сима, ну зачем? Ну что это вы, в самом деле?»
«Давай внуча, не противься. Чудо то какое Всевышний сотворил. Грех ведь теперь хвалу не вознести. Постоим. Помолишься. Свечку угодникам поставим. Страждущим подашь…» - баба Сима еще долго как заведенная бормотала, расписывая во всех подробностях предстоящий религиозный моцион. Да такая уж она была – простая русская бабушка. Все радости и горести оплачивала в церковной кассе. Все значимые события в жизни своей и близких были старательно отмечены свечками под образом нужного святого.
Лена не любила ходить в церковь. Баба Сима все зазывала да зазывала, а Ленка ни в какую. Всегда чего-нибудь придумает, чтоб не идти. То за книжки сядет, то гулять с подружками с самого утра убежит. Как-то нелегко ей было там, под расписными сводами. Дышалось тяжело, да и благости особенной не ощущалось. Сурово поглядывали святые с образов. Резвились на купольной росписи ангелочки. Под ними, беспрестанно двигаясь, шипя, толкаясь, нашептывала молитвы аморфная, мышиного цвета, человеческая масса. По случаю церковных праздников, толпы верующих буквально наводняли небольшой храм в отдаленном пригороде. Лена жила в частном доме в двух кварталах от величественной старомодной постройки. Из окна ее комнаты открывался хороший вид на церковную колокольню. Люди приезжали сюда со всей области, потому, как храм был построен на особенном месте. Поговаривали, что около двух веков назад здесь жил отшельник – святой человек. На месте церкви стояла его хижина. Тут он молился, в течении многих лет держал множество обетов и постов, до тех пор, пока Бог не прибрал старца к себе. Позднее, на его мощах воздвигли небольшой мужской монастырь, а уже в начале прошлого века монастырь этот превратился в обычную церковь. Монахи тогда разошлись по другим обителям, но мощи вроде бы так и остались покоиться в храме. Где именно правда никто не знал, но молва о непростой истории храма разошлась по всей губернии и даже докатилась до соседних регионов. В общем популярное было место среди паломников-богомольцев районного и областного масштаба. В детстве Лену несколько раз водили в церковь родители. Ей очень нравилось зажигать тонкие восковые свечи и аккуратно пристраивать их в маленькие подсвечники на специальной латунной подставке под образом. Нравилось смотреть, как играют и отблескивают их веселые огоньки на позолоте икон. Однажды, когда она вот так вот стояла и смотрела на освещенный свечными огоньками образ, подошел церковный служка в запыленной рясе с большим прямоугольным металлическим ведром. Он вдруг начал тушить свечки, а потом опрокинув подсвечник, вытряхнул их на пол и принялся заметать в свое грязное ведро. Тогда Лена подняла крик и громко заплакала. Родители спешно увели девочку из церкви и больше никогда туда с ней не ходили.
    Были здесь и так называемые страждущие. Кучковались они, как правило, на паперти у церковной ограды. Хромые, слепые да и просто прибившиеся бомжи. Страшнее всего было смотреть на двух цыганок. У одной из них на лице были страшные язвы. Вторая выглядела получше, но все равно обе были отвратно грязны и неряшливы. С цыганками всегда был ребенок – младенец. Они по очереди сидели у входа в церковный дворик, держа дитя на руках, и просили милостыню. Однажды зимой, та цыганка, что помоложе, оставила ребенка на паперти и ушла по своим делам. Когда она вернулась – в одеяльце лежал холодный посиневший трупик. Женщину это происшествие нисколько не смутило. Больше всего ее насторожило то, что вездесущие бабушки-старушки похоже догадались, что дело не ладно и подняли гомон. Ребеночка забрали в морг, а цыганку отправили в местное отделение милиции. Спустя две недели она снова появилась возле церкви уже с новым ребенком.
   За поворотом показалась церквушка. Баба Сима тут же три раза перекрестилась и засеменила быстрее. Ленка шла рядом, машинально переставляя ноги, ни на минуту не задумываясь о том, куда и зачем шагает. После той аварии она часто проваливалась, уходила в себя. Бывало, целыми днями ходила, ела, разговаривала машинально, как робот. Даже смеялась как-то больше рефлекторно и неискренне. Она снова и снова возвращалась к событиям того вечера. Она выжила. Одна. Весь салон был буквально нашпигован стеклянными осколками, кабину разнесло, можно сказать разорвало на части. А она отделалась всего парой ушибов, да потянутой шеей. «Господи!» - это первое, что сказала мама, когда Ленку привезли домой. Прижала ее к себе так крепко, что Ленка едва могла вздохнуть. Она чувствовала, как по теплой маминой щеке текут слезы, но сама не плакала. Все думала о том пареньке, что заслонил ее от осколков. Тела его так и не нашли. С тех пор прошли две недели, а паренек все не шел из головы. Его простенькое лицо, голубые глаза. Его глупая и добрая улыбка.
   Они подошли к церковному дворику. Людей было порядочно. У ворот стоял хромой старик с жестяной кружкой в руке, чуть подальше, на паперти, бормоча что-то неразборчивое, раскачиваясь вперед-назад, сидела убогая полоумная старушонка. Цыганок видно не было. Зайдя в храм, Лена какое-то время стояла сама не своя, привыкая к огромной концентрации людей. Тем временем баба Сима, оставив внучу выстаивать службу, тут же пристроилась в очередь за свечками. Лена стояла, внимая неровному песнопению. Через несколько минут, пение выровнялось, добавилось пару свежих голосков. Казалось, что и воздух храма стал как-то легче. Перед ней стояла женщина с букетом цветов. Что делали цветы на воскресной службе? Женщина придвинулась ближе и тяжелый дурманящий аромат ударил Лене в голову. Она почувствовала, что сейчас потеряет сознание и, не помня себя, бросилась к выходу. Продираясь сквозь плотный поток прихожан, она все явственнее чувствовала подкатывающую к горлу тошноту. Больше всего сейчас девушка боялась, чтоб ее не стошнило у всех на виду. Выбравшись из храма, Лена шатаясь побрела вдоль его стены, держась руками за бурую кирпичную кладку. Она шла, глубоко вдыхая замороженный воздух и едва волоча по наледи непослушные ноги. Лена не чувствовала стены, на которую опиралась. Не чувствовала твердой поверхности под ногами. Все, чем она оставалась в этот миг, было ее дыхание. Она дышала. Так, будто бы кроме дыхания, у нее не осталось ничего. Нечем больше было указать на свое присутствие в этом мире. Она дышала, и чувствовала, что дышит не только одна. Кто-то дышал с ней в унисон. Чувствовалось, слышалось еще чье-то дыхание, и даже мысленно она не могла назвать его чужим. Лена огляделась – она стояла в задней части церковного дворика. Вокруг не было никого. Лена сделала еще шаг, поскользнулась и упала. Тело тотчас же отозвалось колющей болью в ушибленных коленках и разодранной ладони. Тошнота прошла так же резко, как и появилась, за ней, осторожно, словно боясь спугнуть свою жертву, подкрался колючий холод. Прошли какие-то секунды, а Лена чувствовала, что ее трясет. Не далее чем в десятке метров стоял симпатичный приземистый флигелек. Он выглядел явно старше основной церковной постройки. Не штукатуренные стены его были выкрашены красным. Над невысокой кирпичной трубой курился дымок. Обитая оцинковкой дверь была приотворена и из дверного проема веяло теплом. Лена поднялась на едва сгибавшиеся ноги и подошла к двери. Внутри действительно топилась небольшая печка. Постучав в дверь несколько раз, Лена все-таки решилась войти без приглашения. Очень уж заманчиво и уютно потрескивали в топке дрова. Внутри было достаточно темно, но тепло и сухо. Маленькое и без того закопченное оконце было местами замазано чем-то темным. Единственным источником света служили пылавшие в печке румяные угли. Лена присела на стоявшую у стены лавку. Ее руки опустились на покрывавшую доски холщину. Волна тепла от старой печурки бережно и ласково подступила к ногам и начала медленно растекаться по ней отогревая, раскрывая … Словно чьи-то теплые руки, аккуратно, едва касаясь прошлись по ее телу. Лена вдруг почувствовала себя здесь словно в гостях. Ее звали сюда, ждали здесь. Дверь оставалась приоткрытой именно для нее. Чтобы впустить, отогреть, приласкать. Ее взгляд медленно полз по стене напротив. В центре ее темнела фигура небольшого настенного распятия. Эта фигурка прочно укрепилась и завладела вниманием. В какой-то момент угли вспыхнули ярче и выхватили ее из тьмы. С потемневшего от сажи, деревянного креста на нее смотрели голубые глаза, обрамленные белесыми бровями.  Круглое веснущатое лицо, забрызганное кровью своего же истерзанного тела. Оно улыбалось. Улыбалось ей из-под сплетения тернового венца, как и тогда, светло и немного виновато. Лена тоже улыбнулась. Не могла не улыбнуться в ответ. И тут она услышала его плач. Громкий и звонкий, как у ребенка. Он доносился откуда-то снаружи, с улицы. Превозмогая усталость, Лена поднялась с лавки и выскочила во двор. Крик снова прорезал слух. Звал, умолял, тащил за собой. Лена бежала, поскальзывалась, падала, поднималась снова, словно не чувствуя боли. Крик овладел ей. Он жил в ней не давая ни на минуту задуматься о смысле происходящего, о смысле ее действий.
    Кричал ребенок. Младенчик, закутанный в старое дырявое одеяльце. Лена вырвала его из рук опешившей цыганки. Та было спохватилась и начала угрожающе надвигаться на девушку, но внутри у Лены как будто что-то взорвалось. «Прочь!» - выкрикнула она и с поразительной легкостью отшвырнула крупнотелую цыганку в сторону. Та побледнев отшатнулась, не спуская с Лены взгляда. В глазах цыганки читался страх.
    Прижав к себе дитя, Лена быстрыми шагами направилась домой. Младенец вскоре перестал кричать и внимательно уставился на свою спасительницу. Лена взглянула на ребенка. Глаза его не были голубыми как у того парня, но во взгляде было какое-то неожиданное, совсем взрослое спокойствие. «Все хорошо, - говорил он, – Теперь все будет в порядке».

Продолжение следует...