Ч. 6. Последняя встреча

 Он держался, ждал. К моему приезду через двенадцать лет приготовил свои традиционные засолки из помидор, огурцов, яблок и арбуза в банках-колбах, заполнивших весь небольшой холодильник. Время его просторного погреба, а затем и кладовок, давно прошло. Не было в этой тесной квартирке дома, где обитали старики, и какой-либо мастерской, но дрель, ножовка, мотки проволоки и клей, всегда кочевавшие за ним в походном чемоданчике, аккуратно, чтобы под рукой, располагались на шкафу. В другом чемодане побольше сложены вещи с этикетками для подарков дочке, невестке, а затем и малышке-внучечке к новому году и 8 марта, любовно выбранные в течение года, когда
в их район попадали посланцы столичных магазинов. Был тот долгожданный момент в канун праздника, когда он, весь парадный, звонит по международному телефону, и, поздравляя с праздником, небрежно произносит, что мама отправила мне костюмчик для работы, тёплый и скромный, как раз для Канады, сам выбирал… На мои глупые возражения, мол, зачем тратиться, одежды в Канаде полно, и трудно издали подобрать на фигуру, неизменно: «Если папа выбрал, в самый раз! И, правда, подходило.

Сыну и внуку часто посылал часы, которые всю жизнь собирал, любовно разглядывал, вслушивался в бой. Командирские, противоударные, несгораемые, непропускающие воду…
В этот приезд я привезла ему часы с крупным циферблатом, чтобы лучше видеть… Он вспомнил о них в больнице после инсульта, когда не смог сразу ответить на вопросы врача, в том числе и который час… Конечно, понял, в чём тут дело и чувствовал себя очень неловко, будто виноват…

Когда-то сильный человек, отец, до конца не признавал немощь, даже теперь после инфаркта и операции на сердце. Может, поэтому, подался на мои уговоры пойти гулять, когда не мог, и упал на тёмной лестнице, получив роковой перелом ноги в бедре. Потом ещё встал и прошёл несколько шагов, уверяя, что ничего не случилось, «сколько раз в жизни падал с велосипедов и мотоциклов, вылетали зубы, но ничего не ломал…» И Скорую целых четыре дня звать не разрешал «дочь издалека приехала, а мне снова в больницу? Оставьте, потихоньку срастётся» И, оказалось, был прав…

 В больнице выяснилось про закрытый перелом шейки бедра, очень опасный для старых людей, но оперировать по показаниям сердца наотрез отказались. Ещё некоторое время, помучив анализами и памперсами («удобное изобретение», которое папа не переносил, упорно доставая из-под кровати утку), отправили в реабилитационный центр. Я, ссылаясь на приезд из-за границы, минуя запреты, следовала за ним и спала там же, при сочувствующем медперсонале - на подставляемом кресле, а равнодушно следующем букве закона – на коврике. Зато утром счастлива была сама, без суеты давать ему лекарства, поддерживать его бритву, помогать на раз-два-три подняться в инвалидное кресло, отвезти в душ, спортзал…
Там, волевым усилием превозмогая боль, папа выказал такие успехи, что ему тут же повысили нагрузку, а потом пришёл преподаватель со студентами, выполняющими научную работу по ускоренной программе реабилитации, и включили отца в эксперимент.

Опомнилась я только, когда замеряемые на месте показания пульса стали резко зашкаливать, а однажды и вовсе не возвратились к норме. Однако, ни скупые вежливые жалобы отца на боль в сердце, ни мои возражения не могли уже его освободить от так удачно начатого эксперимента. "В противном случае, не действует страховка", обещали лишь несколько снизить нагрузку. Отцу стали сниться кошмары с захватом его солдатами в белых халатах, появился бред… вероятно, уже предынсультное состояние. Кроме того, проникла какая-то кишечная инфекция, ослабившая его донельзя…

Сердечный приступ и снова больница, в которой уже распоряжались кардиологи,
И суперактивный режим сменился на целый месяц режимом недвижимости, когда всё затекало. Вместо гирь – капельницы, которые отцу ещё труднее было выдержать, а затем и образовавшийся тромб в больной недвижимой ноге. При всём, лечение было оперативным благодаря работавшему в больнице родственнику. Отсюда меня уже не выгоняли, затем, вырвавшись на время с работы, приехал на подмогу и брат. Как ни было больно, отец старался не жаловаться, чтобы не огорчать нас, а если прорывались вздохи: ох-ох! Тут же повторял и ах-ах, и ух-ух, и эх-эх - переводил в шутку. Как жалею, что я всё же жаловалась врачам на то, что отец не пьёт лекарства, ночью просит сейчас же забрать его домой, ведь ему приходилось перед ними оправдываться, испытывать неловкость. Когда врачи сказали мне, что уже нечего ждать улучшения, т.к. и сердце "висит на ниточке, и мозговое кровообращение нарушено", мы забрали его домой.

И всё же папа поправился, вопреки современным диагностическим аппаратам и прогнозам врачей. С первого дня неимоверными усилиями подтягивался, держась за брата, а когда тот уехал, старался приподняться, чтобы сесть в инвалидное кресло и на мои «раз-два-три!» Промахивался, поскольку не было баланса, а я тут же с замечаниями: «Не трусь, не смотри вниз! Как ты меня учил на велосипеде, смотри вперёд: раз-два-три!» Когда кто-то другой его поднимал, папа ему говорил «Вы забыли сказать: раз-два-три»! Тщательно готовился, чтобы выехать на улицу: прибирался, брился. На сочувствие соседей отшучивался, не любил он, когда жалеют. Постепенно мы стали посещать с ним и магазины, и базарчик. Дома старался обедать за общим столом, вначале предлагая блюда гостям, маме, мне…

Уколы и движение растворили тромб, всё меньше нужен был кислород. Одно только, стал существовать как-бы в разных измерениях сразу. Волновался, как в издательстве справляется без него отдел, которому он отдал пятьдесятлет, и уже после того двенадцать лет был на пенсии. Неожиданно гнал и меня на работу, нервничая, что всё время дома. Никакие напоминания, что я к нему приехала в гости, не помогали: «Ты должна чем-нибудь заниматься!» Рассказывал мне и дяде, своему младшему брату о частых теперь встречах с их отцом, где тот либо молчал, либо что-то сообщал ему, пророчествовал. У дяди, строгого немолодого уже человека, глаза были полны слёз. Я тоже переживала, папа, будто возвращал мне дедушку, которого я, духлетняяетняя, даже не успела запомнить. Ночью он разговаривал со своей матерью. Когда однажды вслух, сильно волнуясь, всё просил её дотронуться до него, я не выдержала и погладила отца по руке, и его озарила счастливая улыбка.

С каким-то суеверным чувством открыла я папин заветный портфель с портретами его родителей, фотографиями друзей-фронтовиков, письмами и рабочими наградами, и внимательно посмотрела на портрет бабушки (её знала, запомнила в семь лет и потом даже посвятила стихотворение «Наследство»). Мне показалось, что на портрете бабушка более печальна, чем смотрелась там всегда. С тех пор закралась неотвязная мысль, что мы здесь стараемся отца «вытащить», а она «оттуда» приходит к нему освободить от мук.

В ту ночь на меня будто нашёл какой-то ступор, и я не могла адекватно реагировать на жалобы. На «жарко, трудно дышать», включила вентилятор, пока не стало уже «холодно», а надо было немедленно дать кислород. На «боль в спине», легла рядом и помассировала спину, вместо того, чтобы сразу вызвать Скорую…

Папа ушёл легко, мгновенно всхлипнул и перестал дышать. Мама лежала в соседней комнате, слышала все жалобы, но боялась помешать нам заснуть. Скорая приехала быстро, я просила врача, сделать всё возможное, и не верила, действительно ли я хочу, чтобы его забрали «оживлять». К счастью, врач не согласился. На следующий день какая-то сила потянула меня к портрету бабушки. Теперь она выглядела спокойной и умиротворённой словно мадонна. Кажется, я даже уловила свет.