Холод твоего имени

- Этот холод меня скоро доконает. Если ад существует, то там нет никаких раскаленных котлов. Теплых и уютных долбаных котлов! У меня наверняка будет здоровая ледяная глыба, куда меня и вморозят… И ведь ветер не стихает.

Человек смотрел в заледеневшее окно. Стекло было покрыто чуть ли не сантиметровым слоем инея, но небольшой участок удалось разморозить. Смысла в этом не было ровно никакого – снаружи метель образовала плотную завесу, ничуть не более прозрачную, чем иней на оконном стекле. Если приглядеться, то в снежной буре можно было разглядеть неясные мельтешения. Как будто силуэты людей, птиц или других созданий без усилий двигались навстречу ветру. Но, если хоть немного доверять собственному рассудку, то все объяснялось причудливой игрой снега. Да и откуда взяться живому существу за много километров от мало-мальски серьезного населенного пункта возле этого дорожного бара для дальнобойщиков? Конечно, рядом было несколько построек, да и случайный водитель мог попытаться переждать здесь бурю, но выходить наружу из-за обмана зрения вовсе не хотелось.

Смотревший в окно повернулся. Это был светлый парень с самоуверенным взглядом, которому явно не доставало ухмылки на губах. Она, несомненно, была, пока ее не стерли снежная буря и бегство из остывающей машины в бар. Последние полчаса он провел в этом маленьком зале с длинной барной стойкой и круглыми металлическими столиками. Возможно, раньше здесь было даже уютно; сейчас же электрического освещения не было, столы покосились, большинство бутылок на полках были пусты или разбиты. Снежная буря снаружи внушала ужас, леденящий в прямом смысле слова; атмосфера же внутри была только тоскливой. Дело мог бы исправить музыкальный автомат в углу, но тот определенно был сломан. Впрочем, музыка была. Чернокожий человек в теплой куртке, сидевший возле барной стойки, несколько минут назад играл на саксофоне, теперь же отрешенно уставился в одну точку. Больше тишину было нарушить некому – во всем здании их было только двое.

- И не стихнет. Долго еще не стихнет, – выдыхая легкий пар, произнес музыкант. - Сам видишь, крепко мы вляпались с этим похолоданием.

- Если ты прав, нам еще долго здесь сидеть. Давай хоть познакомимся. Как тебя сюда занесло-то? Кстати, меня зовут… Кхмкхкх.. Акхакх… - светловолосый парень закашлялся. – Черт, никак не могу к этому привыкнуть.

Примерно два месяца прошло с тех пор, как имена исчезли. Нет, разумеется, каждого как-нибудь звали, только человек потерял возможность произносить или писать свое собственное имя. Несколько миллиардов людей – и ни один не может передать свое имя другому. Чуть позже стали пропадать сами люди. Это были те, чьих имен никто не держал в памяти. Кажется, для мира, похожего на огромный муравейник, такое происшествие не должно было стать серьезной проблемой. Но забытых людей намного больше, чем можно подумать. Давно ли с вами случалось такое: к вам на улице подходит незнакомый человек, здоровается и расспрашивает о вашей жизни, а вы никак не можете вспомнить, как его зовут? Или вахтерша у входа у вас на работе, которая здоровается с вами каждое утро – вы уверены, что запомнили ее имя? Медленно, но верно люди забывают и более важные имена.

Люди пропадали, таяли в воздухе, одни быстро, за никчемную пару моментов, другие постепенно, превращаясь в невесомую снежную дымку. Приблизительно в это же время стало холодать. Везде. Во многих не самых холодных уголках планеты снежные бури почти не прекращались, и это никак не зависело от широты местности. Находили целые городки, где замерзала даже вода в трубах; живых людей там, как правило, уже не было. Объяснения придумывались сотнями. Однажды на телевидение попала запись камеры видеонаблюдения возле какого-то магазина. Нищий бродяга цеплялся к прохожему, умоляя помочь ему найти табличку. От него отмахивались, но тот продолжал твердить что-то о табличке с именем. Одной рукой он держал прохожего за полу плаща, другой шарил по земле. Бросив на окружающих умоляющий взгляд, он просипел «Вспомните…» и распался снегом. Табличку неподалеку нашли. Имя бродяги было написано крупным шрифтом, чтобы каждый мог его прочитать и удержать в памяти хотя бы на ближайшие двадцать метров дороги. В том городе похолодало еще на долю градуса.

- Так ты, стало быть, музыкант? – человек направился от окна к бару.

- Верно. Подрабатывал во всяких забегаловках. Говорили мне, найди себе серьезное занятие, а я так и не послушал. Он, – темнокожий похлопал по саксофону, – мой самый верный помощник. Сакси Саймон, я так его зову. Знаешь, когда-то у меня была собака по имени Саймон.

- Выходит, имя здесь есть только у твоего саксофона. Ха, смотри, что я отыскал! – парень звякнул о столешницу непочатой бутылкой виски, - выпьем?

- Валяй, согреться не помешает. Мир чертовски изменился. Наверно, только саксофон и заслуживает собственного имени. Он-то меня никогда не подводил. Я и с голоду не помер только благодаря ему.

Бутылка виски лишилась пробки и части содержимого. Новые знакомые стукнулись стаканами. Саксофонист осушил свой одним залпом.

- Ладно, выкладывай, сам-то чем занимаешься?

- Хе-хе, если бы я мог произнести свое имя, ты бы со стула упал! Я журналист, пишу о звездной жизни. Мое имя было сразу в нескольких таблоидах. Правда, я уже месяц как отдыхаю. Но в прошлом году мне даже присвоили звание «Самого назойливого папарацци года», ты знаешь, они делают такие рейтинги. Давай же, угадай, ты должен был обо мне слышать!

- Я не очень-то слежу за светскими хрониками… Как-то не сложилось, извини.

- Эх, жаль. Ты упускаешь много интересного. Миллионы людей только и ждут, когда я проберусь в спальню какой-нибудь актрисы. Кто-то, конечно, ноет, что мы, папарацци, беспринципные подонки; но я даю людям то, что им нужно. Жареных фактов, вот чего все хотят. Знал бы ты, что это за работа! Убегать от серьезно настроенных ребят-секьюрити не особенно приятно, но скольких секретарш-помощниц звезд я соблазнил ради горячего материала!.. – газетчик хитро подмигнул и расхохотался, - Они были еще горячее этих самых материалов! А главное – мое имя известно всем. Что в последние два месяца очень важно. В одном я могу быть уверен – я не превращусь в горстку снега. Хотя, что я рассказываю, у тебя ведь наверняка есть поклонники.

Музыкант выдохнул воздух в замерзающие ладони и растер их.

- Слава – штука ненадежная. Да и откуда у меня поклонники… Много ты обращаешь внимания на официантов, приносящих тебе выпивку? То же и с ресторанными музыкантами. Вернее, намного хуже. Человеку легче оценить дешевый бифштекс, чем хорошее соло. Они тыкают вилками в свои макароны, громко чавкают и просят сыграть «что-нибудь свеженькое, попроще». Из одной кафешки меня выперли, объяснив, что моя музыка «нерентабельна». Когда я проходил мимо того кафе, я видел на сцене выкрашенную девицу, которая громко фальшивила под фонограмму. Видимо, это было «рентабельно».

- Да брось… Музыка жива, пока нужна людям. И не твоя вина, что большая их часть – стадо тупых ослов. На этом стаде можно делать деньги! Где бы я был, если бы три миллиона экземпляров моих таблоидов не раскупались за пару-тройку дней.

Саксофонист, кажется, пропустил мимо ушей последние слова своего собеседника. Он грустно смотрел в сторону побелевшего окна, но взгляд уходил куда-то дальше.

- А ведь у меня даже пластинка была. Только подумать, мой собственный альбом! Старик Марти, добряк-миллионер, как-то подошел ко мне в ресторане и сказал: «Знаешь, парень, я держу свой звукозаписывающий лейбл. И ты со своим саксом – тот, кто мне нужен». А я возьми, да ответь ему: «Его зовут Саймон, мистер Коллинз, его зовут Саймон!». Хех, надо же было такое сморозить! – темнокожий музыкант рассмеялся. – Я о таком шансе еще мальчишкой мечтал! Более довольной рожи, чем на обложке того диска, старик Марти в жизни не видел. Он поручил работу своему управляющему и отправился в кругосветный круиз. Из которого не вернулся. Жаль старика… А потом появились два молодчика, пообещавшие за хорошую долю от прибыли сделать мне промо-акцию на всю страну. Ребята малоизвестные, мне советовали им не верить. Я и не поверил, отказал. Через четыре дня склад со всем тиражом моей пластинки сгорел до фундамента. До фундамента, мать его! Осталась только одна, моя личная пластинка. Я ее выбросил, кинул там же, на углях сгоревшего склада. Пепел к пеплу.

Журналист невесело хмыкнул и, покачав головой, сделал глоток виски.

- Что ж, парень, ты ведь жив, значит, тебя кто-то еще помнит. Семья-то есть?

- Ни-ко-го. Кроме Кейси… Но она жива только в моей памяти. Кейси была вокалисткой, мы даже выступали вместе… Недолго. Познакомились мы в одном клубе, я был слегка пьян и случайно наступил на ее изящную ножку. Она мне так вмазала тогда, чуть не вырубила… А потом… Потом… А какая к черту разница!!! – музыкант с размаху ударил стаканом по столу, газетчик вздрогнул. – Извини. Не могу спокойно об этом думать… Два года назад она погибла. Героин, передозировка. В нашей дыре так легко подсесть на эту дрянь, и почти невозможно бросить. Я так и не смог снять ее с иглы… Что говорить, сам завязал каким-то чудом. Просто одним утром я проснулся, а она нет. Не проснулась.

- Так и не нашел себе никого?

- Никого, о ком следует помнить.

- А о ком вообще стоит помнить? Как ты с этим живешь? Два года, и ты до сих пор о ней не забыл. Будь у меня такая длинная память на каждую смазливую секретаршу, я бы уже повесился на собственном галстуке. Надо ведь и дальше как-то жить.

Темнокожий саксофонист хотел было что-то возразить, но только махнул рукой, произнес: «Забей» и вперился взглядом в дно давно опустевшего стакана. Его собеседник начал понимать, что задел какие-то неправильные струны в душе музыканта. Вероятно, было самое время сменить тему.

- И все-таки чертовский холод, - журналист огляделся. – Тут, кстати, камин есть, растопить только нужно. Во дворике я видел небольшую поленницу, и… - он выжидающе посмотрел на музыканта; тот был где-то глубоко в себе и не реагировал. Газетчик пожал плечами:

- Нет, так нет. Сам схожу.

Он опустил на голову капюшон, покрепче перевязал его у шеи и подошел к двери. За ней слышался звериный рев и завывание ветра. Светловолосый парень сжал кулаки, глубоко вдохнул и приоткрыл дверь. В образовавшуюся щель тут же влетела вьюга; парень выскочил наружу и захлопнул створку. Сложно описать, что творилось за стенами бара. Если природа способна на слепую черную ненависть, это была именно она. Колючий штормовой ветер валил на землю проволочный забор, уносил куда-то сорванный почтовый ящик вместе с другими мелкими предметами, острейшими иголками кидал в лицо мелкие частицы снега и льда, закладывая нос, глаза, рот. Разорвать, унести, заковать в лед проклятого человека, стереть с поверхности земли все следы его существования. Заставить почувствовать смертельный холод каждой клеткой еще теплого тела.

По периметру дома тянулась цепь, ограничивающая место для автомобильной парковки. Журналист ухватился за нее, чтобы не быть сбитым с ног, и вслепую побрел к нагромождению дров - сплошная стена снега не давала как следует рассмотреть местность. Когда до поленницы оставалось несколько метров, парень расслышал негромкий стон.

- П…По… Помогите…

Человек? Здесь? Сейчас? Парень вгляделся в метель; действительно, на земле лежало тело. Человек еще предпринимал слабые попытки пошевелиться, но было ясно, что без посторонней помощи он не протянет и двадцати минут. Газетчик собрал последние силы и, пригибаясь, направился к упавшему. Это оказалась молодая красивая девушка. На вид ей было не больше двадцати, темные кудри выбивались из-под капюшона шубки; правильные черты лица уже начала покрывать бледность – еще чуть-чуть, и обморожение станет очень серьезным. Журналисту лицо показалось знакомым, но вспоминать времени не было – он схватил девушку в охапку и понес в бар. Ветру не хватало мощи свалить сразу двух человек; у входа парень остановился, прислонился к косяку и стал колотить ногой в дверь.

- Да открывай же, мать твою!

Дверь распахнулась, и появился музыкант.

- Что за… О, Господи.

- Это называется, я сходил за дровами. Ей нужно тепло.

- Разотри ей лицо, руки и ноги. Я принесу поленья, - темнокожий шагнул за дверь и растворился в буре. Светловолосый парень перенес девушку к барной стойке, положил ее на пол, сел рядом, расположил ее голову у себя на коленях и принялся растирать ей лицо. Спасенная приоткрыла глаза и начала приходить в себя.

- Гарри… Это ты… Наконец-то я тебя нашла.

- Мы… Мы знакомы?

- Гарри… Гарри, ты же не забыл меня? Ты не мог меня забыть, Гарри! Нас столько связывало…

- Эмм… Да! Вспоминаю. Ты была личной помощницей той молодой певицы, едва не утонувшей в бассейне.

- Да. Да, но… Гарри, это же не все, - сквозь слабый голос девушки просвечивало удивление, как будто это все было маленьким недоразумением, которое вот-вот разрешится. – Разве ты не помнишь тот ресторан, вид на море и звездное небо?.. Ты еще сказал, что у одной самой красивой звезды нет имени. И назвал ее моим. А открытка, Гарри? Помнишь открытку? Маленькое сердечко. Ты написал тогда для меня стихи. Это же были первые твои стихи, да ведь, Гарри? Ты смущался, когда их читал… Помнишь?..

Гарри помнил. Помнил он и то, что в его бумажнике всегда была открытка со стихами, где нужно было только дописать имя, каждый раз новое. Помнил он и ресторан с видом на море и прозрачным потолком. Местный официант однажды позволил себе шутку по поводу того, что Гарри вечно появляется за одним и тем же столиком с разными дамами. Это был последний день официанта на рабочем месте.

- Гарри, ты тогда так внезапно пропал… Я звонила в редакцию твоей газеты, мне сказали, что ты работаешь уже не там… Я решила, что у тебя проблемы, и ты не смог меня предупредить. Гарри, я накопила денег, ушла с работы и поехала искать тебя. Я все бросила, Гарри… Скажи, что ты помнишь, как меня зовут! Пожалуйста, Гарри!..

Отчаяние проскользнуло в бездонных карих глазах девушки. Гарри хотел что-нибудь произнести, как-то утешить ее. Но единственным верным ответом здесь было бы имя. А вот его Гарри как раз вспомнить не мог. Многие холостяки из самолюбия или просто шалости ради ведут список своих любовных побед, но Гарри и этого не делал. В конце концов, это всего лишь работа.

- Я все пойму, Гарри… У тебя семья, дети? Другая?.. Умоляю, Гарри, не молчи! Я столько пережила за это время… Прошу, назови меня по имени…

И без того слабый голос постепенно спадал на шепот. А девушка медленно становилась прозрачной. Проклятье! Должно же у нее быть имя! Ее тело становилось невесомым, холод неторопливыми волнами расходился от тающей фигуры. Гарри инстинктивно обнял девушку, но его руки уже проходили насквозь.

- Гарри, пожалуйста…

Последними исчезли ресницы, превратившись в крупные, идеально симметричные снежинки. Вошедший с охапкой дров музыкант увидел своего товарища сидящим на полу у стойки в сверкающих хлопьях снега. Вокруг уже начала образовываться лужица талой воды, а Гарри сидел, обхватив колени руками.

- Это неправильно. Это все совсем неправильно. Но я же не мог знать… Черт.

- Исчезла, да? Еще одна отбившаяся овечка. Хотя все мы здесь одиночки, - саксофонист закончил набивать дровами камин и теперь пытался развести огонь. Руки дрожали от холода, спички ломались, но попытки с пятой пламя все-таки занялось. Газетчик поднялся на ноги, отряхнул снег и стоял, прислонившись все к той же барной стойке.

- Понимаешь, она искала именно меня. Надо же, все бросила, и поехала, куда глаза глядят. Дурочка, конечно. Жаль ее.

Темнокожий парень недобро посмотрел на журналиста. Хотелось сказать что-то не слишком приятное, но отповедь была бы не к месту. Поэтому он подошел к полупустой бутылке виски на другом конце стола и спросил:

- Выпьешь?

- Да. За нее, какой бы странной она не была.

Саксофонист наполнил стакан виски и барменским жестом пустил его скользить вдоль барной стойки в сторону журналиста. Газетчик, не глядя на стакан, поставил ладонь поперек столешницы, чтобы его не пропустить. Гарри одолевали не самые веселые мысли. Полностью виноватым он себя не чувствовал, но тяжелый осадок остался, и, видимо, надолго. Размышление прервал резкий звук разбивающегося стекла. Гарри обернулся и увидел на полу осколки стакана в луже виски.

- Ну, ты и растяпа! – выругался музыкант.

Странно, как это… Страшная мысль острым осколком льда пронзила мозг.

- Дай сюда бутылку!

- Зачем?

- Дай сюда хренову бутылку! – журналист рванулся к темнокожему музыканту. Тот уже убрал ее на полку, но, увидев странный блеск в глазах своего собеседника, вернул на стол. Гарри жадно схватился за бутылку руками. Пальцы свободно прошли сквозь темное стекло.

Парни ошарашено уставились друг на друга. В глазах музыканта сквозило бессильное понимание, а взгляд газетчика приобрел паническую нотку. Гарри заметался по комнате.

- Как? Почему? Я же не могу просто так пропасть! Меня же знают!!! Все эти миллионы людей! Я популярен!!! Нет, нет, нет… Дерьмо! Это не может происходить со мной! Дерьмо, дерьмо, ДЕРЬМО!!!

Голос постепенно перешел с гневного крика на визгливый плач. Гарри вдруг замер и широко раскрытыми глазами посмотрел на музыканта.

- Они все так быстро меня забыли… Все, все три с лишним миллиона. Та девушка… Она последняя… Помнила! Все забыли, а она помнила. И я забыл. МАРГАРЕТ!!! Вернись, слышишь! Вернись! Вернись же! Маргарет! – парень бросился на колени к лужице, оставшейся от девушки, и изо всех сил барабанил по ней кулаками. Удары его рук уже не оставляли брызг. Внезапно он перестал кричать и уселся так же, как тогда, когда держал на своих коленях пропадающую девушку. Парень закрыл глаза и опустил голову.

- Холодно здесь. У тебя был саксофон. Сакси Саймон, верно? Сыграй.

Темнокожий музыкант пожал плечами и подобрал со стула свой инструмент. Резко повернувшись на каблуках, он начал играть. Мелодия была чудесна. В ней сливались десятки различных чувств, в ней было и тепло человеческой души, и лирика когда-то дружелюбной природы, и грусть по замерзающей планете. Ноты в причудливом хороводе сменяли одна другую, и в этот момент музыка была живее любого из людей. Но для Гарри она была тягучей, как смола. Он уже чувствовал, как внутри него идет снег…

А затем наступила тишина. И чернота. Не темнота, что предполагает всего лишь отсутствие света, а именно сплошная матовая чернота.

- Где… Где я? И как меня зовут?

- ЗДЕСЬ ИМЕНА УМИРАЮТ. НО ЕСЛИ ХОЧЕШЬ, ТЫ МОЖЕШЬ НАЙТИ СВОЕ ИМЯ.

Перед ним упала яркая, сияющая буква. Омега, последняя буква греческого алфавита. Она исторгла слепящую вспышку, и безымянный увидел, где находится. Он стоял на холме, состоящем из россыпи имен. Их были миллиарды, одни большие, другие совсем крохотные. Имена-камни и имена-песчинки. Из них состоял весь пейзаж до горизонта, насколько хватало глаз. Другие имена висели в воздухе, и наверняка по ним можно было забраться повыше, ближе к неизменно черному небу. Вероятность найти среди них свое равнялась бы единице к бесконечности даже в том случае, если бы безымянный знал, что ищет. Он опустился на колени и упал, зарывшись лицом в имена. Ему по-прежнему было холодно.

***

- Сынок, с днем рождения! У нас с мамой есть для тебя подарок.

Мальчик лет десяти радостно вскочил с кровати и подбежал к родителям. Отец, широко улыбаясь, достал из-за спины блестящий золотистый тенор-саксофон.

- Это для тебя. Только не забрасывай его! Как только научишься играть, мы с твоим дядей запишем на нашей студии твой диск. Договорились?

- Ураааа! Мам, пап, спасибо! Я вас люблю! – паренек бросился родителям на шею, поцеловал их и впервые взял в руки саксофон. Затем с серьезным видом поднес его к губам и сильно подул. Инструмент издал протяжный нескладный звук. Мальчишка задумался и секунду спустя нырнул под кровать. Оттуда он вытащил слегка потрепанную коробочку с диском. Диск он поставил в стереосистему, и из колонок донеслись звуки божественного саксофонного соло. Паренек прислушался, как бы запоминая мелодию, а отец удивленно произнес:

- Откуда это у тебя? Разве мы покупали тебе такой диск?

- Мы его с ребятами нашли на пожарище! Помнишь, там раньше склад был!

- А мы с твоим отцом не хотим, чтобы вы гуляли по пожарищам. Там опасно, - встревожилась мать. Отец же поднял с кровати коробочку от пластинки. С обложки на него смотрел улыбающийся темнокожий парень с саксофоном в руках.

- Бадди Стэйрс? Никогда о таком не слышал. Но…, - отец мальчика прищурился. – Клянусь, я найду этого парня! И он, черт возьми, запишется в моей студии, не будь я… кхм.. кхакхх…

***