Жара

Хорошо быть кискою, хорошо собакою…
 (с) инородная мудрость

…а молодой красивый ефрейтор в это время как раз убегал прочь от толпы разъяренных женщин, на которых он, в порыве страсти, обещал женится. Он на женщинах вообще очень много чего обещает.
В Берлине стояла ужасная жара, у ефрейтора выдался выходной и он, надев шортики и легкую рубашку решил прогуляться в парк, посидеть под прохладной сенью деревьев… Но вместо этого, теряя мокасины, вынужден убегать от галдящих девушек, которые, несмотря на высокие каблуки, бегали очень быстро. Он завернул за угол, и, прислонившись к стене, перевел дух.
«Ну и жара…» - подумал он, глядя, как жаркое марево поднимается от разогретого солнцем асфальта, - «Хочу быть Роммелем… Он, наверное, уже привык к такой жаре…»

Непотопляемый танкист Роммель вылез из танка и спрыгнул на песок. Сняв пробковый шлем, он вытер вспотевший лоб. Жара стояла неимоверная – в песке за три минуты можно было сварить вкрутую яйца. Желательно, чтобы это были яйца генерала Монтгомери. И прочих врагов Рейха.
Роммель оперся ладонью на танк и тут же отдернул руку от раскаленного металла.
- Черт побери! – выругался он и, мечтательно глядя на бескрайние просторы пустыни, подумал о том, как же хорошо быть неизвестным болгарским рыбаком.
«Море рядом… в жару хоть искупаться можно…»

Неизвестный болгарский рыбак уже четвертый раз вытаскивал из моря сеть с уловом из водорослей, ботинок и консервных банок.
«Интересно, кто же нынче выбрасывает в море ботинки?» - подумалось ему, и он снова закинул сеть. Рыбак жил в хибарке неподалеку от берега и в сильный шторм брызги кипящих волн разбивались о грязные окна его дома. Болгарин любил море, несмотря на то, что промысловой рыбы там стало водиться все меньше, едва-едва хватало, чтобы прокормить семью.
Он вытянул сеть и обнаружил в ней второй ботинок, пару к тому, что он вытащил из моря недавно.
«Вот и жене черевички будут…» - с сарказмом подумал рыбак, выливая из ботинка воду.
«Наверное, это моряки… эх, хочу я быть моряком.. плаваешь себе на корабле и ни о чем не заботишься…»

Юнга босиком прошлепал по палубе и остановился у мачты.
- Ух, сто акул мне в рот и якорь в зад для равновесия! – выругался он и, пнув мачту, тут же зашелся в диком визге. И угораздило же его потерять во время недавнего шторма оба ботинка. Хоть обувь была на два размера больше и крайне неудобной, юнга сожалел о ее пропаже, потому что даже плохая обувь куда лучше, чем ее полное отсутствие. На корабле ему никто не верил, потому что думали, что он сам выкинул ботинки за борт. Он частенько порывался отправить их «к голому Гансу», потому что чувствовал себя в этой обуви, точно в лыжах. Юнга сел на пол, прислонившись спиной к мачте и подумал:
«хорошо быть Геббельсом… Его хотя бы все слушают… Уважают… не то что меня…»

Крошка Цахес сидел в своем кабинете и размышлял над новой речью, которая могла бы поднять дух бойцов и укрепить народную веру в национал-социализм. Битый час он сидел над листом, на котором ничего, кроме «Немцы! Национал-социалисты…» написано не было. В корзине около стола валялось с десяток скомканных листков с другими версиями обращения, но Йозеф понимал, что это все было «не то, что нужно». От скуки он принялся рисовать из чернильного пятна свастику. Вышло криво и он, раздраженно смяв бумагу, кинул ее в корзину. Не предоставишь же фюреру вместо подготовленной речи бумажку со свастикой из кляксы! Он задумался.
«А я ведь Магде обещал пикник на выходных… Заработался я, детей бы повидать, а то уже и забыл, как их всех зовут, аж перед женой стыдно… Вот Гиммлер тоже много работает, но у него всего одна дочь.. повезло-то как, меньше имен запоминать, а этих пострелов фиг упомнишь… Хельга, Хильде, Хельмут, Хольде… кажется еще и Хедда… Черт возьми, хорошо быть Гиммлером…»

Генрих сидел в Вевельсбурге, приятная прохлада замка укрыла его от летней жары, стоявшей снаружи. Двенадцать стульев за круглым столом пустовали – сегодня был выходной. Перед ним лежала раскрытая книга оккультного содержания, написанная таким заумным языком, что через пятьдесят страниц уже хотелось спать. Гиммлер решил отложить ее, чтобы читать на ночь – его часто мучила бессонница. В голове роились, точно пчелы, разнообразные мысли.
«Вот создам свое государство и буду королем… Я же король, все-таки… король я или не король!? Эх… хорошо быть фюрером…»

Гитлер сидел в своем бункере где-то под Рейхстагом. Это место было единственным в Берлине, где можно было спастись от аномальной жары, стоявшей этим летом в столице Третьего Рейха. Он подпер голову рукой и задумался. Рядом сидела, свесив язык на плечо, любимая собака, охрану он, «помиловав», отпустил. Фюрер прекрасно понимал, что если они в такую жару будут ходить в униформе, то он рискует остаться без охраны, а получить поджаренных СС-овцев в собственном соку. А он ведь был вегетарианцем.
- Эх, Блонди… - сказал он и ласково потрепал собаку за ухом. Ему вспомнился тот смешной очкастый мальчик, личный фотограф Гиммлера, который утверждал, что овчарка говорящая. Сейчас бы он очень хотел в это верить, ему было одиноко и попросту скучно.
«…странный мальчик разговаривал с собаками и, что самое странное в этом мальчике – то, что собаки отвечали ему… Эх, хотел бы я быть снова молодым красивым ефрейтором…»

… …а молодой красивый ефрейтор в это время как раз убегал прочь от толпы разъяренных женщин…