Вовка

Пятое ноября это тоже предпраздничный день. Маячащий впереди праздник лишает рабочего настроения и расслабляет, если конечно не стоит перед вами какая-то творческая сверхзадача, перед которой всё и вся бледнеет. Но в то пятое ноября сверхзадача не стояла. День был серым и монотонным, наверно, поэтому предложение Вовки ехать вдвоём в командировку в Пинегу ни как не возбуждало. Нужно было везти новые печи для пекарни, Вовкин «Камаз» под завязку, а мне же груза было мало, только, только на пол кузова «газону» всякой дребедени. Ехать же порожняком собачий интерес, оплата то с тонно-километра. Да и начальство особо не настаивало, срочного товара кроме печей не было. Короче всё к тому, что не судьба мне была ехать, и что бы поставить в этом деле жирную точку и затемнить поездку окончательно, разобрал я колесо, мол, тормоза подклинивает. А Вовку понять можно, он получил только что новый «Камаз» вездеход и ему, конечно, страсть как хотелось прокатиться, простоял он на базе добрых две недели мазал да «протягивал» свой танк. Помогли мы его погрузить, и попёр Вовка в Пинегу под печами.
Время шло своим чередом, пятое число сменилось шестым, ехать было ни куда не надо, и мы тихонько грузили очередной вагон чем-то куда-то. Часов около одиннадцати вызывают меня в контору, ну вот думаю, нашлась таки и по мою душу поездка. А там прямо в лоб, Вовка умер, надо тело сюда везти и машину перегонять. А я ни чего не понимаю, как так умер, молодой здоровый парень в двадцать восемь лет, когда я его вчера утром проводил только. Не сразу и в себя пришёл, в глазах плывёт и щиплет, и поверить ни как не возможно, и на правду опять похоже, уж больно серьёзные у конторских лица. А что случилось с ним, ни кто не знает толком, позвонили, мол, утром с ОРСа, с Пинеги и сказали вот и всё. Иди говорят пока собирайся после обеда поедете на УАЗике с инженеркой по технике безопасности. Хорошо, ушибленный пошёл собираться, поехал домой жене сказать, взять денег, да одеться, как на грех со вчерашнего дня ударил мороз градусов пятнадцать, и к ночи обещало поддать ещё.
С самого обеда выехать конечно не вышло, то одно то другое, пока привезли брата Вовкиного, Серёгу, пока бумаги, пока за мужичком с обкома профсоюзов заехали, который на несчастные случаи на производстве ездит. Короче покатили только в пятом часу, уже темнело. УАЗик бортовой, в кабине место одно только, Лена инженерка едет, мы же в кузове. У переднего борта кузова сгорожен навес-кабинка. Спереди, сверху и с боков фанерные стенки, а глядеть назад ни что не мешает. Получили на складе матрацев ватных несколько штук, накрылись сверху, сами как сторожа оделись, вроде по-божески пока, не холодно. Уже на выезде из города тормознули у магазина, взяли с Серёгой по бутылке водки, греться. Профсоюзный дядька гневно махал руками, отговаривал, тараторил о недопустимости, травматизме и т.д., дурень, думал, выпьем всё зараз, а ему майся с нами, а сказано ясно, что греться только, но не слышит. Хотя знаючи нашего брата его опасения понять можно, эх Россия…
Дорога бежит ровно, только ветерок снежную пыль в кузов задувает, мороз сделал трассу жёсткой, высушил лужи, Сашка летит как птица, коли так дело пойдёт, что нам эти двести пятьдесят километров, да под матрацами, тьфу! После Тройной Горы сворачиваем в лес на лесовозную дорогу, праздник сразу кончается. Громаднейшие колеи из замёрзшей в камень грязи – лесовозы нарезали до заморозка, телега скачет в бугра на бугор, плетёмся как пешком, утешает только то что кусок этот не длинный, нам до Луковецкого выбрести а там опять трасса хорошая. Холод незаметной змеёй заползает в рукава, под подол фуфайки, холодными струйками тянется в валенки, госпоже романтике становится всё печальней. Едем с Серёгой прикладываемся по глотку из горлышка, глоток сделаешь и чувствуешь, как тепло изнутри по телу бежит, главное не частить с этим, а то и вправду грех один выйдет. А ежели по глотку, то ничего, минут на двадцать мороз отпускает и опять при разговоре рот не трясётся от судорог. Признаться сразу, за семь часов поездки, аккуратного сугреву, по бутылке на рыло у нас и ушло, и думаю кабы не водка, простыли бы все до смерти на двадцати то градусном морозе в открытом кузове, а так вроде и живы и трезвые почти, разве что запах.
Дорога в Пинегу идёт по берегу реки, то удаляясь от него то приближаясь, днём места красоты неимоверной, горки, деревья высоченные, речка серебро, дух перехватывает. Деревень мало, почти по дороге нет, едешь бесконечным лесом, ни встречных, ни попутных тебе, и думаешь, как велик и мало обжит наш Русский Север Ночью другое. Темно, ни огонька, только следы снежные от колёс назад убегают, сломайся думаешь, и привет, сиди кукуй, пока следующий такой же как ты, мимо не поедет, а когда, богу ведомо. По серёдке трассы от города до Пинеги большое село Кузомень стоит, касивячее по-светлу место, хоть кино тут про сказку снимай. Лес от берега отступает далеко, и сколь ни глянь всё дома деревянные, основательные, рубленые. Это тебе не американские модерновые хибары из гипсокартона и гофрированного железа, которые кашель с места сдувает, да Ван Дамм ломает плечом насквозь, не сбивши пробор на затылке. Нет, брат, тут всё по настоящему. На мой взгляд колоритнее северных деревень в мире нету, и теплее. Дома деревянные вообще лицом к человеку всегда стоят, потому как дерево живой материал, и солнышко каждую лесину вырастившее, на век, свой след в нём сохраняет, от того и на ощупь дерево, такой материал приятный, руку и глаз греющий. Кто хаживал босиком по деревянным мосточкам весенним, тот ласкового тепла дерева уж не забудет. Камень другое, мёртвый он, коварный, даже нагретый солнцем, сядь на него, и он незаметно остывая под тобой. тепло и жизнь по-тихому красть начинает, а дерево живая душа, оно тебе друг, на нём сижа ни которое место не застудишь.
Проехали мы Кузомень, пару тройку километров, и чувствуем, тормозит Саня. Высовываем свои мороженые рожи из кузова и видим, из сугроба, что как бровка отделяет дорогу от берега, торчат колёса мотоцикла с коляской. Из под аппарата высунуты наружу медленно сучащие ноги в резиновых сапогах броднях ( - 20 Со!), а вокруг ходит пьяное чудо в тулупе, тоже броднях, без шапки и рукавиц. Спрашиваем удальца, что такое случилось то, в ответ лишь выпученные глаза и слюни по губе, всё ясно. Хорошо нас много (трое и абориген четвёртый), моментально переворачиваем самобеглую коляску в нормальное положение и достаём из-под неё ещё одного пьяного красавца селянина (тоже без шапки и рукавиц). Радуемся, на сколько своевременно мы попались этим двум участникам мотопробега, замёрз бы отчаянный водитель насмерть, под грузом стального коня, не имея возможности выбраться. Предлагаем дотянуть их «Днепра» обратно в Кузомень, но нет! «Щас заведем да дальше поедем, с магазина мы, домой надо» И тут и вправду замечаем что дорога усыпана всяким товаром – консервы, печенье, и протча, и протча, и протча. В ответ на вопрос как заводить чудо техники, мужик достаёт из сугроба опутанный проводами здоровенный танковый аккумулятор, корпус его расколот и по тулупу храбреца обильно течёт дымящий на морозе электролит. «Три целых банки нам за глаза» поясняет он и бухает истекающий кислотой ящик в коляску мотоцикла сваливая туда же и продукты и пассажира. Поколдовав недолго с проводами герой запускает двигатель и махнув на прощанье нам рукой, укатывает в неизвестность, ветер лихо играет шевелюрой на непокрытой голове. Вот он экстрим, вот оно «остаться в живых», все шоу мира посрамлены и обязаны с позором прекратить своё существование! Переполненные впечатлениями едем дальше, «что нам снег, что нам зной, что нам дождик проливной…»
В Пинегу приехали уж много за полночь, забронированная гостиница ждала нас, приветливо маня постелями и живым теплом комнат, слава богу, кончилось бесконечное испытание морозильником, выпили за приезд, но удивительно, водка на замёрзших в сосульку уже не действует ожидаемым образом, только спать спать и спать. Неизбежное пробуждение по ночным делам даёт благодатную почву для размышлений, удобства известного свойства, расположены вне дома и на порядочном расстоянии от оного и что бы по быстрому сбегать ночью по нужде необходимо полностью одеться и пробрести заснеженной тропинкой до места исполнения желаний. Честное слово ни когда не мог понять, почему самое простое действие зачастую сопровождают множество суровых испытаний и в итоге когда ты возвращаешься в постель дабы досмотреть прерванный сон с остановленного на паузу места, то оказывается, что самого сна уже не в одном глазу.
 Утро встретило нас морозной дымкой. Первым делом в контору ОРСа потом в морг. Морг – маленький деревянный дом, то ли баня, то ли хлев, железный стол по серёдке и Володька на столе, выглядящий непривычно больше своего маленького роста, хотя и лежал согнувшись, как лежат люди спя в ограниченном пространстве. Интересно что есть такое душа, чего же мы всё таки лишаемся, что делаемся такими непохожими на себя после смерти. Причём на столько непохожими, как непохожи скульптуры людей на свои живые модели, когда горе скульптора господь не наградил талантом передавать портретное сходство. Вроде всё так, все размеры соблюдены, но «не поверить алгебре гармонии» не раскрылась тайна подмастерью и всё тут. И ни чего печальней и горше нету.
Пока безопасники труда решали бумажные вопросы, мы пошли к Вовкиному осиротевшему КАМАЗу и к местным работягам, порасспросить, что и как было. Из их рассказа нам на девяносто процентов стала ясна причина несчастья. До этого ездил Володька на ГАЗоне пятьдесят третьем, как и я, спали мы с ним несчётно в кабинах и зимой и летом соблюдая одно железное правило. Выхлопная труба у ГАЗончика выходит слева и ложишься спать в кабине соответственно головой вправо и форточку чуть приоткрываешь, и стоять желательно чтоб ветер от кабины газ относил, чтоб спереди дул или сбоку. А тут как на грех всё наоборот. Выхлопуха справа, а он как в ГАЗике спать лёг, вправо головой, да ещё и бортом правым к пакгаузу прижался, и форточку опять справа приоткрыл, всё один к одному. Может ещё и свезло бы Володьке, вечером, мужики сказывают, ветер сильный с реки был, в лоб машине, а утром то пришли выгружать печи окаянные, КАМАЗ молотит и вся кабина дымом накрыта – сменился ночью ветер. Вот тебе и форточка приоткрытая, и пакгауз под правым боком, аккурат к выхлопной трубе, заскочили, кабину открыли, а уж поздно дело, всё! Вот и отъездился Володька и отночевался.
Подогнал я КАМАЗ, взяли мы старый фофан, кинули в кузов, а на него Вовку в одеяле и пошли обратно в Архангельск. Еду, а в кабине запах покойницкий, сладкий, густоты кисельной. Пролежал упокойничек в на полу под самым отопителем целую ночь, всё в вокруг запахом насквозь и набралось. Нюх со временем об любые ароматы тупится, привыкает нос, но видать не в этот раз, до самого города так и не ослаб запах смерти скопившийся в обивке, в слое звукоизоляции, в железе и стёклах кабины.
Приехали в город опять заполночь. Велено покойника сдать в судмедэкспертизу, порулили сразу туда. Дверь на растопашку, постучали в ответ ни гу-гу. Позвонили в звонок, аналогично, бардак ей богу, спит видать сторож. Пошли смотреть. Ленка инженер, «Я», говорит, «покойников страсть боюсь, не пойду», хорошо. Зашли, - «сторож, сторож», тишина. Глянули в коридор, а восьмое ноября на дворе, мамочки мои, город праздники отмечает в двадцати градусный мороз – покойничков полный коридор, как дрова показалось навалены, друг на друге. Один запомнился, почему-то голый совсем, тёмно красного цвета как деревянная фигура индейца и с картонной биркой. Полный кошмар. Решаем подождать снаружи. Кто-то ведь дверь, в конце концов, закрыть должен, неужто так и надо настежь всё? Наш расчет оказался правильным и минут через десять – пятнадцать из темноты окружающего мира возник молодой парень, видать местный санитар, «Я же оставил записку на двери что скоро подойду» виновато буркнул он и закрыв дверь показал на пришлёпнутый снаружи тетрадный листочек. «Ветром наверно распахнуло, а чего запирать то, покойнички ведь не разбегутся» развёл он руками.
 Сдали мы всё как положено и поехали спать, а удостоверение Володькино водительское, я себе, из-за фотографии его оставил, в память о друге. Пятнадцать лет прошло с того времени. Как перебираю документы лежащие в серванте, в суповнице, так на Вовку и гляну. Удивлённые, серьёзные глаза, причёска ёжиком, и тут же в книжечке удостоверения, два талона на дизельное топливо, так Володьке больше никогда и не сгодившиеся.