Про одну женщину, зеркала и самоубийство тишиной

       

       *****************************

Эта женщина жила в доме без стен и крыши, но с четырьмя наглухо заколоченными окнами. Она решилась на самоубийство не потому, что была несчастна. Нет, у нее все было нормально. У нее не было мужа, и никто не дышал ей в лицо перегаром, вернувшись за полночь. У нее не было детей, и не нужно было отвечать на их дурацкие вопросы. Не было собаки – и не было необходимости вставать чуть свет. Ни кошки у нее не было, ни мошки. Ни ежа, ни ножа.

Она имела репутацию Сфинкса, мыла волосы отваром лопуха, ела свежую морковь на завтрак, и её пульс никогда не превышал 70 ударов в минуту.
У неё было много зеркал, потому что она была красива и любила ловить свое отражение, передвигаясь по дому.

Единственное, что ее беспокоило – это сны. Снилось ей многое, но каждое утро она неизменно просыпалась с медной монетой под языком. Она забывала потратить ее в следующих снах, и эти монеты копились ночь от ночи, заполняя неглубокие миски её желаний и возможностей.

В ТУ ночь ей снилось, что кто попало бьет её чем ни попадя: табуретками, греческими вазами, тапками, сборниками восточной поэзии... И несбывшийся муж бил, и несуществующие дети били… И фонтан бил, и ключ бил… Она проснулась с жаждой жизни и вкусом собственной крови на губах. Открыв глаза, она вынула изо рта слабо блеснувшую монету и надела свое любимое платье.

В ТО утро она уронила зеркало и подумала, глядя на сверкающие осколки: «К несчастью», но не перестала напевать, направляясь на кухню. Люди, не знавшие ее, говорили, что она, видимо, была суеверна. Но глупо думать, что она совершила самоубийство поэтому. Тем более, она не была суеверна. По другой версии, в ТО утро она в первый раз заметила у себя на лице морщины, а зеркало разбила специально. Но и это мнение ошибочно.

Как бы то ни было, но после легкого замешательства, эта женщина решила утопиться. Она переоделась в длинное светлое платье, чтобы быть похожей на Офелию, взглянула на себя в зеркало и, оставшись довольной, хотела было выйти из дома, как пошел сильный ливень. Она испугалась, что промокнет до нитки и заболеет. И вернулась в дом. Без крыши. Но дома, как известно, и стены греют. Которых у нее не было…

В общем, она не спеша приняла душ, втерла в кожу крем и подумала, что лучше будет порезать вены. Но бритвы в ее доме не было, потому что не было мужа. Ни ножа у нее не было, ни ежа…

Дождь прошел. Прищурив глаза, она склонилась над осколками зеркала, чтобы выбрать наиболее острый из них. И в тот момент, как женщина усомнилась в своем решении, побоявшись заражения крови,… она всё поняла.

Поняла, что не она держала зеркала в доме, а они её. Она смотрела на своё отражение, которое, расколовшись, размножилось как гидра. И все эти неровные осколки пристально смотрели на неё, любуясь на своё отражение в её зрачках…

После дождя было очень тихо. Впрочем, не было уже «после» и «до».

Было тихо так, что дождевым червям было стыдно выползать на поверхность, а птицам стряхивать с себя воду.

Весь мир превратился в беззвучный музей тишины.

Вязкая как патока тишина обволакивала её, проникала в неё, неподвижную, безмолвную, являющуюся в этот момент отражением самой тишины, её образом и подобием.
И тогда она еле заметно – одними зрачками – улыбнулась. Теперь чтобы совершить самоубийство, ей достаточно было лишь назвать себя по имени.