Рефлектор

Ненаучно-малофантастический рассказ.

1

В ординаторской неонатологии раздался телефонный звонок.
-Будьте добры, мне бы Николаева Сергея Викторовича.
Доктор Николаев, высокий мужчина лет 35, с коротко стриженной рыжеватой шевелюрой и такими же усами, в очках, неспеша подошел на приглашение ординатора.
-Здорово, Серега. Это Леша Горчаков. Не занят?
-Привет. Я всегда занят чем-нибудь. Медицина, понимаешь, - усмехнулся он в трубку. - Давненько не виделись, однокашник. Значит, зачем-то я тебе понадобился, ты же просто так не звонишь. Куда пропал на полгода? Чем занимаешься?
На другом конце провода тоже рассмеялись.
-Просто так я, действительно, не звоню, в этом ты прав. Занимаюсь, как и раньше, медицинской физикой. Был в командировке. А ты мне очень нужен, старина. Есть деловой разговор.
-Ну, валяй.
-Нет, не по телефону. Ты когда сегодня освободишься?
-Часов в пять. Могу подъехать. Ты в своем институте?
Горчаков усмехнулся.
-Не совсем. Я теперь возглавляю одну фирмочку. Но встречаться будем в институте. Главный корпус, второй этаж, комната 25, кабинет замдекана, 18.00. Идет?
-Ого, во как! Ну, идет. Встречу отметим?
Горчаков замялся.
-Знаешь, на месте разберемся. Жду.

В назначенный час Николаев сидел в кабинете Горчакова и, оглядывая последствия евроремонта в виде встроенных шкафов, пластиковых окон и супермодной электротехники, три новеньких ноутбука на столе для совещаний и еще кучу всяких наворотов, говорил:
-М-да, а считается, что наука сегодня в загоне. Что б я так жил! И работал!
Горчаков пригладил лысый череп, на бледном худом лице его отразилась непонятная Николаеву боль.
-Будешь, Серега, будешь так жить. Если, конечно, на мое предложение согласишься, - и он исподтишка взглянул на школьного друга.
-И в чем же оно состоит, твое предложение?
Замдекана взволнованно встал и прошелся по просторному кабинету. Николаев с любопытством следил за ним.
-Видишь ли, мы занимались разработками прибора по измерению человеческого биополя, его изменений в зависимости от разных условий, внешних и внутренних. Ну, например, отрицательных и положительных эмоций, стресса, внушения пациенту того или иного состояния. У нас уже несколько патентов защищено на эту тему. А теперь мы вплотную подошли к одной разработке..., - Горчаков остановился рядом с другом, искрящимися глазами посмотрел на него.
-Короче, Серега, я предлагаю тебе участие в секретном эксперименте. Деньги тебя ждут большие, независимо от результата. Я знаю, ты не богат...
-Ну-у, - морщась, протянул Николаев, - если дело только в этом...
-Да нет. Просто, я думал, это для тебя важно.
-А в чем состоит мое участие?
-Вот в этом-то вся загвоздка. Тебе надо будет подписать несколько документов. Мне неприятно тебе об этом говорить, но в случае разглашения сведений, касающихся эксперимента, тебе не поздоровиться в прямом смысле этого слова, - и он протянул Николаеву лист бумаги с напечатанным договором. Пока без фамилии Николаева.
После прочтения у того округлились глаза, и сердце забилось где-то ниже пупка.
-Ну, вы, ребята, даете! - фыркнул Сергей, решительно поднимаясь. – Совсем обалдели. Я пока не самоубийца. В конце концов, у меня двое детей и жена. Я ухожу.
-Погоди! - Горчаков мягко придержал его. - Ты не понял. Это все ерунда, если ты не будешь болтать. В остальном, ни для тебя, ни для твоей семьи - никакой опасности. И – реальные большие деньги. Очень большие, Сережа, - понизив голос, сказал он.
-И сколько же? - с издевкой спросил Николаев.
-Триста.
-Чего?
-Тысяч, конечно.
-Чего?!
-Ну, не рублей же! - не сдержавшись, раздраженно проговорил Горчаков.
Николаев сел, вытирая несвежим платком пот со лба.
-Почему именно я? Москва большая.
-Я знаю тебя, Серега. Знаю, что на тебя можно положиться. Что ты –увлеченный человек. В конце концов, ты – самый среднестатистический житель страны. Женат, дети. Подходишь по возрасту. И по профессии. К тому же, тебе, как врачу, будет проще разобраться во всем этом, в плане физиологии. А от тебя, в сущности, ничего особенного не потребуется – вести твою обычную жизнь и дневник эксперимента, который никому не показывать, кроме меня. И еще – одна небольшая операция под местной анестезией. Остальное я смогу тебе объяснить только после подписания этого договора. Но даже если ты после этого откажешься участвовать в эксперименте, этот договор останется у меня навечно, и если ты проболтаешься – тебе конец. Если ты согласишься, договор тоже останется у меня и будет жить до тех пор, пока не будет получен патент на изобретение. А ты в любом случае получишь свои законные деньги, гарантией чего будет еще один договор.
Николаев тяжело вздохнул, глядя в стену.
-Подумать можно?
-Дня два, не больше.
Сергей молча взял лист со «страшным», как он его про себя окрестил, договором, надписал свою фамилию и поставил подпись.
-Болтать не буду. Говори, в чем соль.
Горчаков снова прошелся по кабинету, словно собираясь с мыслями.
-Хорошо. Нами разработан специальный прибор. Мы назвали его «рефлектор». Ну, ты понимаешь, это значит что-то вроде устройства, измеряющего рефлексы, в том числе мы имели в виду и психические реакции. Этот прибор основан на улавливании электромагнитных излучений и уникален тем, что способен также их усиливать и отдавать в окружающее пространство, а именно – окружающим тканям, в том числе, воздействовать таким образом на головной мозг пациента. Например, пациент совершает какое-то действие. Заметь, таким действием может быть обычная мысль, которая является аналогом других рефлексов. В ответ на это меняются характеристики биополя пациента. Рефлектор улавливает их, усиливает и возвращает эти усиленные электромагнитные излучения на самого пациента, на его мозг, вызывая те или иные ощущения.
-Я что-то не понял, - Николаев внимательно следил за старым другом, стараясь вникнуть в суть его слов. - Какие ощущения?
-Положительные или отрицательные. Элементарные ощущения – удовольствие и боль. Пациент будет испытывать одно или другое, в зависимости от направленности совершаемого рефлекторного акта. Ну, например, сделал пациент доброе дело – от этого его биополе колеблется соответствующим образом, восстанавливается, если хочешь, укрепляется, и это нами уже доказано. Пациент при этом испытывает удовлетворение, что-то подобное чувству полной гармонии, счастья внутри себя. Или, например, пациент солгал. Тогда он ощутит головную боль. Причем ее интенсивность будет прямо пропорциональна степени зла, которое пациент совершит. Если это будет, к примеру, тяжкое преступление, когда у преступника происходит сильный гормональный сдвиг, и его биополе испытывает от этого очень выраженную нагрузку, иногда саморазрушается, то это, судя по нашим еще незаконченным исследованиям, может вообще привести к необратимым последствиям, а именно – к смерти носителя нашего рефлектора. Все будет зависеть от количества той отрицательной энергии, которая выделится в момент совершения рефлекторного акта. Но, я думаю, ты-то никого убивать не собираешься, ты, наоборот, можно сказать, жизнь даришь.
-А от такого же количества положительной энергии саморазрушение тоже возможно? - усмехнулся Николаев.
-Не веришь, - разочарованно протянул Горчаков. - Нет, думаю, что нет. Энергия ведь имеет не только количественные характеристики, но и качественные. И то, что от разного вида испытываемых эмоций меняется качество биополя, а, значит, и состояние здоровья субъекта в лучшую или худшую сторону, уже доказано.
-Кем? - не вытерпел доктор.
-Нами.
-Ты очень часто употреблял сегодня это местоимение, Леша: мы, наше, нами. О ком ты говоришь? - в сердцах воскликнул Николаев. - Кто спонсирует этот дьявольский эксперимент? Это же чудовищно!
-Об этом ты, Серега, не узнаешь никогда. И не дай тебе Бог, - тихо ответил Горчаков. - Да, чтоб тебе было спокойнее, хочу сообщить –доклинические испытания проведены по всем правилам, на крысах и собачках. Все живы, опухолевых заболеваний нет.
-Ну ладно. Сколько все это длится?
-На животных мы экспериментировали по полгода. На человеке-добровольце запланировано пока не более двух месяцев – все-таки между организмами собачки и человека есть немалая разница, согласись.
-И какие же результаты вы получили?
-Мы не ставили себе такой цели – получить какой-то определенный результат. Скорее, хотели проверить возможность воспитания у живого организма рефлекторной доброты, то есть способности противостоять тому внутреннему злу, что живет в каждом из нас. Вспомни собачек академика Павлова – их же приучали не делать того, что им хотелось в какой-то момент. Они лезли за едой – и раз за разом получали удар током, отрицательное подкрепление. Так формировался рефлекс. Таким же образом использовали положительное подкрепление. И формировался другой рефлекс. Если считать, что даже мысль имеет рефлекторную природу, - а я в этом твердо убежден, поскольку можно научить себя думать или не думать о чем-либо в какой-то момент, - то можно воспитать в себе и способность мыслить только добрыми образами, не помышляя о зле.
Николаев устало потер лоб и спросил:
-Слушай, Леша, а на что вы вообще рассчитываете? На мировое господство? Человечеством хотите повелевать?
Горчаков усмехнулся.
-Выходит, ничего ты не понял, Серега. С помощью такого прибора невозможно никем управлять, кроме самого себя. Но человек слаб. Он отвернулся от Бога, который учил его добру, да так и не научил. Это великое открытие, Сережа, если все получится. Это – как минимум Нобелевская премия, как максимум – переворот в душах человечества и наступление Царства Божья на земле.
Николаев долго смотрел на старого товарища и никак не мог понять, говорит ли в том тщеславное желание стать Нобелевским лауреатом, или Горчаков, действительно, хочет помочь людям в осуществлении их вековой мечты. Он сказал ему об этом.
-Сам не знаю, - Алексей вздохнул. - Но, как бы там ни было, alea jacta est – жребий брошен. Осталось перейти этот Рубикон.
Они помолчали. Николаев был растерян, в голове все смешалось.
-А почему вы решили обратить взоры на сторону? Почему не оставить все в своем кругу, не вынося сор из избы? Почему вам понадобился человек с улицы? Почему никто из ваших сотрудников не стал тем добровольцем, которым вы хотите сделать меня?
-Мы думали об этом. Тем более при таком вознаграждении. Но нас не так много, каждый занимается своим делом и в некотором роде незаменим...
-Короче, вы боитесь, как бы чего с ним не случилось! А за меня, конечно, можно не бояться! - саркастически воскликнул доктор.
-Нет, это не так, Сергей. Каждый из нас был бы предвзят в своих суждениях. Поэтому нам нужен чистый эксперимент, нужен совершенно новый человек, не посвященный до конца в разные тонкости этого дела. Даже лучше, если у него в отношении этого эксперимента будет определенный скепсис – результаты получатся достовернее.
Николаев устало потер рукой припотевший лоб.
-Короче, что я теперь должен делать?
-Завтра ты как всегда пойдешь на работу, потом – с работы. Надеюсь, не дежуришь? Так вот, к 18.00 подойдешь по этому адресу, - Горчаков подал ему надписанный листок бумаги. - Запомни и уничтожь, как в шпионском кино. Там тебя встретят. Это наша закрытая лаборатория. Да, как только туда доберешься, сразу же позвони своим, домой и скажи, что задерживаешься, мол, случайно стукнулся головой, сейчас наложат швы и отпустят. Позвони сразу – запомни, потому что после операции ты, скорее всего, не сможешь лгать…
-Что…мне вошьют? - чувствуя непреодолимую сухость во рту, спросил Николаев.
Горчаков залез в небольшой сейф, устроенный прямо в стене, за председательским кожаным креслом, вытащил оттуда металлическую коробочку – в таких обычно продают зажимы для мужских галстуков, открыл ее и протянул Сергею на ладони маленькую блестящую пластинку размером с квадратный сантиметр, похожую на стальную запонку.
-Вот он, рефлектор. Его вшивают под кожу в место, где у человека до определенного возраста бывает родничок, или, как считается во многих восточных религиях, так называемый «третий глаз».
Сергей повертел в пальцах пластинку – почти невесомая.
-Неужели такая мелочь…
-Представь себе. Дорогая электронная штучка, абсолютно автономно работает. Позволь, я продолжу о тебе. После операции ты сразу вернешься домой. По поводу травмы и швов не распространяйся, отшучивайся, что, мол, ничего страшного, на работу ходить можно. Дня три-четыре может болеть место самого разреза. А потом тебе придется вести дневник, точнее, записывать свои ощущения, когда они будут меняться, и пытаться отследить – в связи с чем они в данный момент изменились, вследствие какого поступка. Можно не по часам, а в общем. Но следи внимательно, старайся соблюдать достоверность между причиной и следствием. Иногда я буду звонить тебе сам. Если что не так: или совсем невмоготу, или ничего особенного не происходит – немедленно звони мне на мобильник. Номер помнишь?
Николаев повторил.
-Чуть позже я сообщу тебе номер твоего счета, куда будет перечислен гонорар. Подумай пока, что будешь делать с этими деньгами. О налогах не беспокойся, все давно улажено. С Богом, Сергей! Желаю удачи.

2

Отрывки из дневника доктора Николаева.

27 февраля.
Да, интересная задачка. Раньше у меня голова болела после дежурства и с бодуна. Теперь - не понимаю. Сегодня четвертый день. Я начал этот дневник.
С операцией все прошло более-менее. Конечно, моя Наташка начала свои охи и вздохи, что да как. Еще раз рассказал, как меня, якобы, в троллейбусе дверью приложило по лбу. Горчаков говорил, что врать я после операции не смогу, а после этого вранья у меня ничего не изменилось. Как говорится, побаливает и – всё.
Что еще написать. Живу, как обычно. Утром на работу, курю, сижу на пятиминутках, пью свой кофе. Вчера был день рождения у знакомого доктора в соседнем отделении, выпил лишнего, но без особых последствий. Вечером смотрел телик, новости и боевик. Все как всегда.
Голова болит постоянно, но ровно, несильно. Как и говорил Лешка – место разреза.

1 марта.
С утра боли не было. Немного усилилась, когда курил на остановке, выйдя из троллейбуса. Может, это сосудистый компонент?
Малявки сегодня много пищали. Было десять родов, всех посмотрел, но отличные ребята только трое получились, на 8 баллов.  Остальные - недоделки родителей, но – слава нашей медицине – уверен, все выбьются в люди.
Все-таки больше она у меня болеть стала. Как будто гвоздь в темечке торчит. Башка расколоться собирается, на манер переспелого арбуза. Но я, вроде, еще никакого зла не совершал, наоборот, сама добродетель – весь день трудился, помогая другим в первые минуты их жизни на нашем свете. Пробовал анальгином – хуже стало, хотя раньше всегда помогало.
Дежурю завтра с Ленкой. Это медсестра. Черт, даже в дневнике неловко писать. Классная девка! Да что там – тёлка! Не чета моей Наталье. Как говорится, все при ней – блондинка  с четвертым размером и ногами от ушей. Ну, и кто тут устоит? Разве святоша какой. А я не святоша. Тоже иногда надоедают бесконечные женины головные боли и критические дни. И потом, расслабиться хочется. Покурим с ней в ординаторской, дерябнем кофейку и того…

3 марта.
После Ленки стало хуже. Бред какой-то. У меня такого даже с хорошего бодуна не бывало, еле дожил до конца смены. А Ленке – хоть бы что, весь день порхала, кокетничала, надо мной подшучивала, типа, моя сила к ней перешла. Думаю, чего бы ей на 8 Марта подарить. Наташке, наверное, как всегда, ее любимый вонючий "Кузнецкий мост", а Ленка – она с придурью, со стервозинкой, тут помозговать надо. Вот только башка мозговать отказывается. Пришел сегодня домой – свалился, как мертвый. Сквозь сон слышал, как Наташка зудела, что опять с детьми не занимался, на балконе старье не разобрал. Голова болела ужасно, мешала спать. Болит вся, безотносительно к какому-либо месту, так что это уже не операционный шов и не усталость. Думаю позвонить Горчакову, это становится нестерпимым.

5 марта.
С утра всегда легче, Горчаков меня успокоил. Гад, советов никаких не дает, говорит, сам думай.
Жутко хочется курить, но, когда курю, башку стискивает железным шлемом. Бросить, что ли?
Наташка собралась на 8 Марта пойти в театр. На что-нибудь модное. Мюзикл. В гробу я видал ее мюзикл! Когда башки как будто нет! Точнее, вместо нее – огромная болевая точка! Мне кажется, меня каждый раз бьют по ней молотком, когда я закуриваю, листаю в сортире журнал "Men's health", взрываюсь, не выдерживая Наташкиных претензий, сажаю на колени Ленку с раздвинутыми ногами... Черт! От того, что чертыхнулся, что ли, еще сильнее заболела? Не могу больше писать.

7 марта.
Был сабантуй в отделении совместно с родильным по поводу Женского дня. Я, видимо, отравился – полдня рвало, как беременную. Но башка-то у них точно так болеть не может. Какие же, на хрен, добрые дела надо делать, чтоб она перестала? Что я такого делаю, что она все время болит?
Главное, отравился я один, остальным – ни хрена, хотя обжирались все – вином, водкой, салатами, копченой колбасой и курицей, тортом. Правда, одна особа в родильном есть, ординатор, верующая, за стол со всеми не пошла, как белая ворона слонялась по отделению – пост, говорит, Великий идет, видите ли, жрать все это нельзя. Блаженная, блин, терпеть таких не могу, выставляют из себя святош, а сами грешат наверняка, только втихаря. Уж лучше по-честному, как Ленка – что есть, все напоказ, чего тут жаться, миндальничать. Кстати, я ей очуменное белье подарил с дырочками для сосков ну и понятно еще где. Чтоб не раздеваться до конца, а то у нас можно не успеть одеться. Хотя нас еще не заставали, но ведь все бывает когда-то в первый раз. Короче, она просто пищала!
А эта блаженная, надо отдать ей должное, одну роженицу сегодня спасла, пока мы пили. Кровотечение открылось, а ни сестер, ни врачей на месте нет. Вот она с ней и возилась, течь остановила, вызвала хирурга. Короче, будет жить тетка! И дети будут!

8 марта.
Получила Наташка свой "Кузнецкий мост" и поперлась с подругой на мюзикл. Интересно, если ей такое белье, как я Ленке купил, подарить, ее по "скорой" увезут или сразу на кладбище? Хотя на ее телесах это будет смотреться, как перевязки на вареной колбасе в синюге.
Я теперь четко замечаю, что боль усиливается при раздражении, курении, выпивке, и когда думаю о Ленке. Но что в этом преступного? Кому я приношу этим зло? Разве что самому себе – травлю себя никотином и алкоголем.
Поскольку я отказался идти на мюзикл, Наташка упросила меня сходить с детьми в зоопарк, так они меня там довели – то мороженого, то прокатиться на пони, то писать, то жрать, то игровые автоматы. Маленькие нуды, оба в мамашу. Та тоже все время зудит, что у нее нервная работа – она учитель русского языка, вот и зудит, что школьники оборзели, что она живет на одном валокордине – пьет его уже литрами, что зрение ни к черту, а тут еще я со своими дежурствами ни хрена не помогаю и, как говорится, тд и тп. Короче, в зоопарке я сорвался на своих оболтусов, наорал пару раз и очень пожалел, потому что свету белого не взвидел. Мир стал, как пятнистый ягуар, с такими же, как у него, хищными глазами. Нет, как много ягуаров, которые с рыком ходили вокруг меня, и этот бесконечный рык стоял в моей бедной голове. Достало все. Но от осознания этого она болит еще больше. Мне сначала казалось, к этому можно привыкнуть. Но я ошибся – теперь она болит всегда по-разному: то тупо, то остро, то тупо в одном месте и остро в другом, то наоборот, то сильнее, то вдруг ослабевает. Короче, сам черт не разберет. Да, кстати, когда я эту тварь хвостатую, рогатую, парнокопытную поминаю, у меня стреляет в висках, будто из пистолетов с обеих сторон кончаешь жизнь самоубийством. Это чтоб наверняка, видимо...

10 марта.
Зашел после дежурства проведать знакомую докторшу в женскую консультацию при поликлинике. Мы с ней по молодости, эх, зажигали – она у нас ординатором была. Потом замуж вышла, теперь не подступишься. Но человечек приятный, хоть поболтать. К ней как раз беременные шли, так что я их тоже малость консультировал – по ребенкам после родов. Вроде, все довольны остались. Но голова у меня не отпустила. Черт! Блин! Врать, особенно тут, ни в какую нельзя! Горчаков был прав. Ну да, да, подрабатываю я тайно у знакомой докторши, с каждой беременной имею полштуки – подавись ты, чертов рефлектор! Ну, мне же надо сына с дочерью кормить! Не на Наташкины же гроши, блин!
Не отпускает... Да, я все понял, это нечестно – брать деньги с беременных, навязывая им свои услуги. Если больше не буду – будет она болеть? Ладно, поживем – увидим.
Была там одна беременная, который раз уже в консультацию приходит. Такая неслабая жирная свинка, которая ждет третьего при наличии двух девок от двух разных мужиков. У нее угроза выкидыша, уже лежала на сохранении. При очередном узи ей в который раз подтвердили, что у нее в матке – не ребенок, а урод с недоделанными конечностями и пороками нескольких органов. Ей уже несколько раз по-хорошему предлагали сделать аборт – отказывается. Я ей говорю, чего делать будешь, голуба. Родные есть? Нет. Одна. Блин, говорю, мать твою, ты в своем уме? И докторша моя вторит. А толстуха – нет, говорит, бог дал – бог взял, если он мне его дал, будь что будет. Буду рожать. И ни в какую. Ну, наше-то дело маленькое. Но какова дура, а! Поразвелось этих верущих, блин! И из-за этой дуры моя голова в тот момент будто сама собралась рожать, так ее расперло. Господи, если Ты есть – да неужели аборт даже при таком уроде в утробе – грех? Это же черт знает что!!! Не может такого быть!
Короче, я еле домой дотащился, по дороге вырвало. Горчаков мне ничего про рвоту не говорил. Так, может, это вовсе и не рефлектор чудит, а все мое праздничное отравление?

12 марта.
Я немного успокоился, хотя так и не привык к почти постоянной, часто усиливающейся боли.
Помогал сыну с уроками, сдержал раздражение – он ни черта не смыслит в математике. И – о чудо! – она ослабла, я уж и забыл, как это приятно, когда голова не болит. Вспомнил старый анекдот про еврея с большой семьей в маленькой квартире, который просил у начальства совета, как быть. Ему посоветовали купить козла, купил, семья стала подыхать от вони, он опять за советом – говорят, продай козла. Он продал – и жизнь стала прекрасна! Вот и у меня так – пока не знал этой изнуряющей боли, что-то в жизни бесило, не устраивало, с ней я вообще, думаю, с ума сойду. Зато, когда отпускает – это уже верх блаженства!
Кстати, от воспоминания анекдота эта стерва снова больше болеть стала. Нет, ну чего надо этому рефлектору? Звонил Горчакову, спросить, может, прибор неисправен. Он заверил, что все в порядке, и мне надо не внешнюю причину искать, а в самом себе. Вот уроды, блин!

15 марта.
Еду после дежурства в троллейбусе, народу – тьма, час пик. А меня просто срубает. Напряженная ночка была, даже с Ленкой ничего не успели, не то что поспать. Правда, тут мне вначале повезло – я сел на свободное место. Но, как назло, на следующей же остановке в салон вперлась бабуля с такими сумками, будто она уезжает в длительную командировку на Крайний Север. И почему эти бабки всегда норовят на свои оптовые базы ездить в часы пик? Не спится им, ехали бы в обед, когда работающих граждан в транспорте нет. Нет же, прут в самую гущу. Мне один ординатор как-то рассказал, что они вовсе даже не на базы и не на дешевые рынки ездят. Он за одной такой специально проследил – благо, у него студенческий проездной был. Так та бабулька со своими авоськами пересаживалась из маршрута в маршрут, потом в метро ездила туда-сюда. Просто так ездила, как будто нарочно, чтоб место занимать. Совсем, видно, их поколение из ума выжило.
Вот, и в этот раз такая бабка остановилась прямо надо мной. Нет, даже вровень со мной, чего там, такой сухонький, мелкий пупсик, сумки по объему больше нее. Нет бы, в другой конец троллейбуса прошла, а то – ко мне! И, как назло, кругом одни бабы. Озираются, на меня осуждающе косятся, как будто именно я должен уступать. Как мне хотелось крикнуть всем им – я после бессонных суток, я был на двадцати пяти родах! Двадцать пять маленьких человечков прошли через мои руки, так что теперь ноги мои просто отказываются стоять! Я, в общем, уже плюнул на всех них вместе с бабкой, глаза закрыл и остался сидеть, дремать. Но не тут-то было. Моя голова загудела так предательски, и в груди поднялась такая тошнота, что мне пришлось пробираться к выходу. Ноги подкашивались, думал – упаду. На остановке еле успел забежать за дерево. Короче, опять блеванул.

17 марта.
Перечитал позавчерашнее. Меня, конечно, жалко. Но и бабульку эту, по правде, тоже. Не от хорошей же жизни таскается она по базам и рынкам на своих хромых ногах. Может, из-за слабых ног и ездит в час пик – выезжает рано, но пока доберется – уже полно народу. И обратно – опять уже – час пик. Да, это Москва...
Стоп, Серега. Мне стало легче. Я это явственно чувствую. Блин, неужели от жалости к бабке?

21 марта.
Уже четыре дня жалею бабулек в троллейбусе. И не только бабулек – женщинам среднего возраста и девушкам тоже место уступал. Сам над собой эксперимент устроил. ЧуднО, но очень приятные ощущения в области головы – как будто мурашки ползают, щекочут. Такое при дарсонвализации бывает, как бы мягкой щеткой ласково тебя причесывают. Короче, жизнь-то налаживается!
Вчера болтал с верующей ординаторшей про Великий пост. Попытался не курить и не есть скоромного. Из спортивного интереса. Но это оказалось совершенно дикой борьбой с самим собой. Я выкурил за сутки только три сигареты, вместо обычной пачки, и съел кусок колбасы. Тогда в висках стреляло. Но – мне самому в это трудно поверить – пока я боролся с собой, не курил, не скоромился, побеждал – голова НЕ БОЛЕЛА!
Завтра снова попробую.

25 марта.
Получается! Мне жутко интересно, даже азарт появился – кто кого. А Ленка надо мной смеется, что я поститься пытаюсь, монахом обозвала. Попробовал выпить водки. Наверное, так себя чувствуют жертвы методов "торпедо" и "эспераль". Еле водой отпился. Интересно, алкоголь нельзя будет только в пост или вообще теперь никогда? Если последнее, надо Горчакову предложить – пусть еще свой рефлектор как средство лечения алкоголизма запатентует. Будет нарасхват.
С постом еще одна забавная штука случилась вчера. Мы с Натальей на ночь смотрели эротику, ну, и сами решили вспомнить молодость. Как мне в голову дало! Какая уж тут эротика. Наташка обиделась, ушла спать на кухню, еле вернул. Хотя – пусть вот сама теперь почувствует, что такое головная боль у полового партнера.
Я утром нашел в родильном верующую ординаторшу. Ее, кстати, тоже Леной зовут. И вовсе она не святоша, как я думал вначале. Обыкновенная добрая девушка, женщина. Между прочим, замужем и двое детей. Поговорили о семье, поделились. С ней оказалось так легко говорить. Забавная она и добрая. Она считает, что главное в отношениях не то, чтоб не ссориться, а в умении все размолвки разруливать мирным путем, полюбовно. Я у нее поинтересовался, выполнение супружеских обязанностей в пост тоже непозволительно? Оказывается, позволительно, если сдержаться невозможно, но лучше все же воздерживаться. Выходит, опять борьба с собой. А что, ведь жизнь и есть борьба.

28 марта.
Уже месяц, как веду дневник. Решил подвести кое-какие итоги. Итак, я стал намного меньше курить, и теперь точно знаю, что от выкуренной сигареты головная боль усиливается. От алкоголя, секса, произносимых ругательств – даже самых невинных, от вранья, даже от мыслей, которые считаются греховными (это меня Лена просветила, не та, а верующая). Оттого, что выбрасываешь мусор на улице. Я раньше не задумывался, когда бросал под ноги пачку из-под сигарет, упаковку от мороженного, банановую корку. А от этого долбает по темечку так, что мало не покажется. На детей когда орешь – даже если они, действительно, провинились, сорванцы. Когда просьбы не выполняешь. Зато, когда выполняешь – эх, всегда бы так жить. Честно, этому состоянию даже сексуальное удовольствие в подметки не годится. Ты будто над землей паришь! Как это в песне: «я свободен от зла и от добра»…Теперь я наркоманов понимаю! У меня такое состояние до рефлектора пару раз во сне было – когда летал во сне. Не падал в ужасе, а именно летал – отталкивался от земли и взмывал ввысь. Руки раскинешь и все небо можешь обнять.
Не совсем мне ясно отношение моей головы и рефлектора к телепередачам. Газеты и книги я давно не читаю – нет времени. От телерекламы, новостей, фильмов – болит. Даже от невинных, ну, типа "Терминатора", недавно его пересматривал. Болит от юмористов и очень болит от концертов современных исполнителей – и поп, и рок, и всех остальных. Надо бы попробовать народную музыку послушать. От классики не болит. Нет, от Вагнера болела. Я про него почитал, интересно стало. Выяснилась забавная деталька. Оказывается, его фашисты любили и пользовали. Короче, потом продолжу, надо Вовке с математикой помочь, он на каникулах занимался, контрольные писал, пойду проверю, ему же 1-го в школу.

1 апреля.
Сегодня я единственный, кто не разыгрывал окружающих. Нет, вру (голова мне подсказывает). Еще Лена, которая верующая.
Продолжаю предыдущее подведение итогов. Голова болит, когда смотришь по телику передачи про чужую смерть – неважно, какую – катастрофы, война, болезни – просто смерть. А проходит – на мультиках советских и некоторых фильмах, например, "Кубанские казаки", "Верные друзья". Это я нарочно смотрел, чтоб проверить. Удивительное дело, первый раз в жизни захотелось вместе с казаками на хлебоуборочную! Прямо туда, в телевизор! Умели же раньше простой и тяжелый труд конфеткой показывать. Как теперь – секс и мордобой. Да уж, времечко.
А мультики смотрю с сыном и дочкой, они их любят. Вовка-то мелкий, в третий класс ходит, больше, правда, любит импортные, похожие на боевики. А Ольге четырнадцать, но все равно с ним смотрит. За компанию. Когда время есть, конечно. А его у нее мало. Мальчики пошли бродить в мозгах. Наташка меня долго уговаривала с ней поговорить на эту тему. Я отбрехивался – мол, вы обе женщины, вот и говорите. А она – ты врач, тебе и карты в руки. Пришлось решиться, поговорил вчера, ходили вечером проветриться вдвоем. Все понимает девочка, я был рад, что доча такая сообразительная, в теме. Я успокоился, и голове полегчало, когда Олька обняла меня ласково так и сказала: "Все нормально, пап, не переживай, в подоле не принесу. Обещаю родить от законного мужа в твоей больнице, чтоб ты сам своему внуку попку помыл в первые минуты его жизни. Только это будет нескоро, мне доучиться надо". Видно, есть в жизни счастье, ну и гора с плеч.

3 апреля.
Что-то редко я пишу здесь. И не совсем по теме, на философию тянет. Да, о подведении итогов. Вчера я впервые в жизни испытал странное чувство –мне вдруг нестерпимо захотелось поднять с земли выброшенную кем-то обертку, то есть мусор. Поднять и выбросить в урну. Это пришло откуда-то изнутри, я удивился себе, но подчинился. Я спрашивал себя, действительно ли я хочу этого, неужели это я хочу этого, как я могу сделать это на виду у прохожих? И, несмотря на все эти вопросы, я – сделал. Проходящие смотрели на меня косо, и мне стало немного стыдно своих действий. Но вдруг я подумал – а чего, собственно, я устыдился? Того, что очистил улицу, сделал ее красивее? Эта мысль, действительно, ужаснула меня – как можно стыдиться добра? И тогда голова ответила мне – теплом, мягкостью, лаской, ощущением чистоты и легкости во всем теле, как после хорошей парной. И я уже больше не думал, почему я собираю мусор и выбрасываю его в урны. Я прошел так пешком весь сквер, и за мной оставалась чистота. Я знал, что думают обо мне все эти идущие люди – что по мне скучает психушка, и шарахались в стороны. Но мне было абсолютно безразлично то, что они думают. Мне было хорошо. Очень хорошо.

5 апреля.
Я уже прослыл чудаком. Коллеги впали в шок, когда я шутливо отказался от участия в очередном юбилее. Особенно их поразило то, что деньги на подарок я сдавал, юбиляра сердечно поздравил, а вот вкушать и делать возлияния отказался. Пост! Так что вместо сидения за праздничным столом я ходил по отделению, смотрел болящих малявок, в коридоре пересекся с Леной-ординаторшей – она приходила узнать про одну малышку, мать которой перевели к ним в гинекологию, там было не все в порядке. Малышку мы посмотрели вместе, приличная, надеюсь, ее мамашу это успокоит.
Вечером помогал своей Наталье тетрадки школьные проверять. Она растрогалась, всплакнула. Я тогда подумал, чего я на нее так раздражался, хорошая женщина, и жена заботливая. Усталая только. Когда с ней познакомились, дело было на танцульках, она веселая, задорная была. Куда все девается? Зачем вообще люди меняются? В чем смысл? Раньше я об этом почти не задумывался, вернее, думал как-то отвлеченно. А теперь это напрямую коснулось меня самого и захватило. Странно, что голова от этих мыслей не болит, а ненапряженно думает. Только ответа пока нет.

8 апреля.
Дежурил с Ленкой, с той, с первой. И не сдержался. Понесло меня опять от ее прелестей. В два часа ночи закрылись в ординаторской, она – в подаренном мною белье, вся из себя готовая на многое. А у меня вдруг – резчайшая головная боль. Я застонал и отвернулся, Ленку рукой отстранил. Вопросы – что да почему, рукой в штаны, ах, да ты уже не можешь, что, импотентом стал со своим постом, а, может, пост ты специально приплел, чтоб оправдаться, что уже ни на что не годен? Я ей про головную боль и усталость, а она, злая, фыркнула и – в дверь.
Сегодня я с обеда дома, отоспался малость, пережил, переломил в себе оскорбление от Ленки. Но голова болит сегодня особенно, до жути, словно вот-вот разорвется. А моя Наталья только что пришла из школы веселая, ей благодарность вынесли за отличную работу, подали заявку на присвоение ей звания заслуженного учителя – все-таки пятнадцать лет безупречного педагогического стажа. Сейчас она на кухне, с Ольгой ужин на стол накрывают по этому поводу. Вовка от нечего делать смотрит "минутки" – это я так передачу "Спокойной ночи, малыши" называю. Смотрит, хотя вырос из них давно. А я пишу этот дневник, а голову рукой держу. Я много передумал, хочу поговорить с Наташей, прощения у нее попросить за все, особенно за мои измены, за Ленку. Ужасно хочется посмотреть в Наташкины серые глаза, погладить по аккуратной прическе, хотя она всегда ругается, если ее за волосы трогаешь. После ужина Вовка снова сядет к телику, Ольга прилипнет к телефону – болтать с друзьями-подружками. А мы с моей Таськой останемся на кухне, и я все ей скажу. Думаю, именно этого теперь моя голова требует...

12 апреля.
День космонавтики. Годовщина первого полета человека в космос. Я тоже как в космосе побывал. В небытии. Сейчас полулежу на больничной койке в двухместной палате. Сосед ушел на исследование, а я пишу в свою тетрадь, ее Тася вчера принесла по моей просьбе. Я знаю, что она не стала бы читать мой дневник, она принципиальная, моя Тася. Спасибо ей. Вообще-то я плохо помню, как все было. Опишу в целом то, что помню сам, и то, что Тася рассказала.
Тогда, вечером мы поужинали, я не пил спиртного, отмечал успех Наташи минералкой, закусывал овощами и фруктами – пост. Надеялся, что от этого голове хоть немного полегчает. Домашние пожалели меня, что, видно, дежурство было тяжелым, папа, бедный, не выспался. Наташа потребовала от детей, чтоб они побыстрей отправились спать, мне не мешали отдыхать. Они, и правда, скоренько ретировались, мы с женой остались на кухне. Я сказал, что у меня к ней серьезный разговор. Как теперь понимаю, зря я сказал эту банальность. Потому что Наташа вскинулась, вспыхнула:
-У тебя другая женщина?
Я испугался от неожиданности, в голову снова ударило, и я не нашелся ничего другого сказать, кроме:
-Была.
Она хлестала меня по щекам, кричала что-то ужасное, я получил кучу "подлецов", "негодяев", "козлов" и "кобелей", а также "дурака", видимо, за то, что завел этот разговор – уж лучше бы гулял и молчал об этом в тряпочку. А, может, кричала она, я просто с ума сдвинулся, пока поста придерживался, с голодухи. Она прогнала в спальню заглянувших в кухню перепуганных Ольку и Вовку. Я помню, как встал перед ней на колени, как просил прощения, как теплело в моей макушке, а Наталья продолжала кричать и бить. Тогда я тоже не выдержал и заорал, кажется, очень грязно, матом. Может, даже замахнулся на нее. И вдруг понял, что умираю. Последнее, как мне показалось, что я слышал, были рыдания Наташи: "Сереженька! Сержуньчик дорогой! Не умирай! Черт с ними, с бабами! Ходи, куда хочешь, с кем хочешь! Блодинки, брюнетки, делай, что хочешь! Только не умирай, не умирай, родненький!"
По "скорой" меня забрали в эпилептическом статусе, с настоящим первичным grand mal (генерализованный припадок, большой приступ), в реанимацию. Сутки я был в коме. А сегодня уже два дня как в палате, в неврологии и – как новенький. Наташа взяла отпуск без содержания, ходит за мной, как за дитем. Я решился, спросил, простила? Говорит – а то, слава богу, что живой. Остальное неважно. Я еще раз сказал ей о своем искреннем раскаянии, что именно о нем я и хотел ей сказать тогда вечером. Она все понимает, моя Тася. Говорит, не знает, почему тогда спросила меня о другой женщине. А орала потом от неожиданности, в аффекте. Ну, не ожидала она от меня измены, доверчивая моя. Но за меня сильно испугалась. А сегодня утром, когда она домой уходила, я спросил, действительно ли она плакала надо мной, когда я в статусе грохнулся, и все те слова говорила, или мне послышалось. Оказалось, правда...

3

Горчаков перелистнул последнюю страничку дневника Николаева, устало улыбнулся.
-М-да, такая история на хороший триллер потянет. Что же, они тебе противосудорожные назначили для постоянного приема?
-Они-то назначили, да я не пью, - Сергей улыбнулся. – Голова не позволяет. Да и не нуждается теперь.
-И мусор на улицах продолжаешь подбирать?
-Стараюсь, обычно крупный, яркий. Мелочь – склянки, окурки – я с миопией просто не вижу. Ну, и еще срабатывает другой рефлекс – делать то, что полезнее. Если я все подряд буду собирать, я просто на работу не успею ходить.
Горчаков понимающе кивнул, не вставая со своего кресла, дотянулся, открыл сейф, достал и подал Сергею банковскую карту.
-Все согласно договору, можешь сверить номер счета. Она – на предъявителя.
Николаев побледнел – на лице, похудевшем с их последней встречи, яснее обозначились скулы и синева под глазами. Сергей отодвинул карту от себя.
-Я не возьму этих денег, Леша.
Горчаков изобразил удивление:
-Ты их честно заработал.
Николаев усмехнулся его непониманию:
-Вот именно. Честно. А они, эти деньги, нечестные. Пойми, я не могу.
Алексей покрутил головой.
-Понимаю. Тем более, что ты такой – не единственный.
Сергей уставился на старого однокашника. В груди зашевелилось что-то горячее. Горчаков пояснил:
-Ты был не единственным подопытным. Была группа – десять человек. Эксперимент закончен с семерыми, включая тебя. Все вы от вознаграждения отказались.
-Это-то как раз понятно.
-Напротив. Я бы на вашем месте взял деньги и отдал их на благотворительность, например, в больницу, в детский дом.
Сергей покачал головой.
-Мне не позволяет моя голова. Потому что я не уверен, что эти деньги от меня дойдут по назначению. А вы, почти всесильные, сами могли бы это сделать. Раз эти деньги для вас уже стали расходной статьей.
Горчаков вздохнул.
-Дело твое. Во всяком случае, я поздравляю тебя с окончанием эксперимента. Надо сказать, ты еще удачно отделался.
Сергей усмехнулся:
-Что, были и смертельные исходы?
-Смертельных не было. Был распад одной семьи. Это плачевно, хотя для нас это тоже результат.
Николаев поморщился:
-Леша, честно говоря, мне уже порядком надоело писать дневник. Я был рад, когда вчера мне удалили рефлектор. Это не очень приятно – инородное тело под кожей на черепе. Хотя я с ним и сроднился. Он стал для меня не совсем инородным, - Сергей вынул из кармана и положил на стол металлическую коробочку.
Горчаков к ней не притронулся.
-Можешь оставить его себе. На память.
Сергей смешался.
-Я не могу. Это дорогая электронная вещь. И потом, договор... Если кто-нибудь спросит меня, что это такое, по договору я должен буду либо молчать, либо солгать. А я теперь не могу, не имею права этого делать. Я смогу сказать только правду. Но ведь это грозит…
 Горчаков, загадочно мерцавшими глазами глядя в его взволнованное лицо, перебил с улыбкой:
-Серега, ты что, правда, ничего не понял? – они некоторое время молча смотрели друг на друга, словно жители разных планет, которые впервые встретились и удивились существованию другого. – Никакого рефлектора нет и не было. Этот эксперимент от первого до последнего мгновения был чистейшим блефом, пустышкой, основанной на самовнушении.
Николаев остолбенел, покрываясь холодным потом.
-Нет, - прошептал он. – Этого не может быть. Я бросил курить, расстался с любовницей, я, как блаженный, убираю на улицах мусор и почти каждый день дарю жене цветы, специально сажусь в транспорте на свободное место, чтобы тут же уступить его женщине. Леша, я чуть не умер. Я заново родился, стал другим человеком. И после всего этого ты хочешь сказать, что эта пустышка...
Горчаков молча раскрыл коробочку, вынул металлическую пластинку, которая два месяца находилась под кожей Сергея в области закрытого большого родничка, и с улыбкой стал сгибать и разгибать ее пополам, не прилагая особых усилий. Она свободно гнулась.
-Что ты делаешь?! - Николаев хотел отнять пластинку, Горчаков не дал.
-Ломаю ее, - спокойно ответил он. - Чтоб ты поверил и осознал, что это лишь кусок обыкновенного дешевого сплава алюминия, не более того, - пластинка, наконец, разломилась пополам, и Горчаков бросил обе половинки на стол, поближе к близорукому лицу Николаева. - Хочешь больше – смотри, - он выдвинул один из ящиков своего вместительного сейфа – в нем в беспорядке валялись десятки разломанных половинок и целые рефлекторы, а также коробочки к ним. – Вот, это – заготовки.
-Не может быть, - с зашедшимся дыханием снова прошептал Сергей. – Этого не может быть! – он схватился за голову, которая не болела, а была чистой, светлой, как благородный кристалл, только через призму которого можно было увидеть мир таким, каков он есть на самом деле.
Николаев вскочил с места и почти бегом покинул кабинет замдекана и Институт медицинской физики.

4

-Сергей Владимирыч, принимайте! – акушерка со вздохом передала в его руки новорожденного – синеватого, неподвижного, молчащего, в крови и первородной смазке. Сердце Николаева сжалось – он еще не видел такого в своей жизни, даже в патанатомическом музее родного мединститута, даже в питерской Кунсткамере. У новорожденного вместо рук и ног были отвратительные култышки без суставов и пальцев, маленькое тельце страшно скручено вбок, со спины подтекала тотальная spina bifidа, а на непропорционально большой гидроцефальной голове, на перекошенном личике морщился единственный глаз, перетягивая к себе несостоятельный зачаток второго.
-Согласно динамики узи, здесь глубокая недоношеность, морфологическая незрелость плюс множественные пороки внутренних органов, включая органическое поражение головного мозга, - строго сказала завотделением неонатологии, поворачиваясь к группе потрясенных студентов. Все они присутствовали на этих ужасных родах той самой беременной, которую несколько месяцев назад Николаев видел в кабинете знакомой докторши и, как и все его коллеги, почти требовал от нее сделать аборт.
-Самостоятельного дыхания нет, - бросил анестезиолог.
-С таким диагнозом реанимация не проводится, - подытожила заведующая. – Идемте, господа студенты, - их подавленная процессия, словно на похоронах очень известного и дорогого им человека, молча удалилась.
-Ну, что, Людок, показать? – с сочувствием обратился врач-акушер к родильнице. - Ты уж извини, но не жилец он, пойми, - вздохнул врач.
-Понимаю, - прошептала та, и Николаев почему-то нереально близко увидел крупные блестящие слезы, стекавшие по ее полным щекам. – Мальчик, сын, - она вымученно улыбнулась. – Нет, не надо показывать, я и так знаю, спасибо за все.
Члены родильной бригады переглянулись, понимая, что думают об одном и том же.
-Значит, берем грех на душу, - потерянно, но неотвратимо констатировал анестезиолог.
Николаев, провожаемый глазами молчаливых коллег, сам положил бездыханное тело мальчика на стол. Маленькое сердце билось, но все реже и реже. Руки Сергея не только под перчатками, но и выше стали мокрыми и словно чужими.
-Простынкой накройте, - тихо посоветовала акушерка.
-Как думаешь, сколько? – прошептал Николаеву анестезиолог. – Минут пять проживет?
Сергей промолчал. Он видел, что мальчик умирает. Но пока он жил. Все еще жил.
Родильницу переложили на каталку и повезли в палату.
Прошло несколько минут, и Николаев стал нарастающе ощущать, как быстро накатывает изнутри прежняя, уже подзабытая тяжелая боль, от которой темнеет в глазах. Он скорее неосознанно, инстинктивно бросился к маленькому тельцу под простыней. Мальчик по-прежнему был жив – он даже пару раз вздохнул, и сердце его билось!
-Сергей, оставь, - бросила ему акушерка. – Мы не имеем права его реанимировать! Терминальное при неизлечимом…, - она не договорила – Николаев взглянул на нее сквозь стекла очков так, что та опустила глаза.
-Он человек. Маленький, беззащитный человек, которому нужна помощь, - Сергей почти автоматически и очень быстро производил привычные действия, рвал упаковку с интубационным набором, сам наполнял шприцы, колол стимуляторы. Через несколько секунд дыхание и сердцебиение младенца стали частыми, как и положено в таком возрасте. Мальчик немного порозовел и открыл единственный глаз. Николаев, сам с часто бьющимся сердцем, задыхаясь от волнения и спешки, но с удовлетворением чувствуя, как мягко отпускает головная боль, следил за происходившими изменениями. Увидев открытый глаз новорожденного, вздрогнул – он не мог поверить, что этот уродец сфокусировал взгляд на нем, Николаеве – даже здоровые новорожденные практически не способны к этому. Собравшись внутренне, Сергей тихо заговорил:
-Ну, здравствуй, брат. Что, нелегко на этом свете? А ты как думал? Здесь за жизнь крепко бороться надо. Но ты вон какой живучий. Выдюжишь, все будет хорошо, вот увидишь.
Тот, казалось, вслушивался, редко моргая, продолжая смотреть на доктора. И Сергею вдруг снова противоестественно показалось, что мальчик загадочно улыбается ему своим единственным глазом. Доктор замер, то ли от ужаса, то ли от непомерного изумления. Но мальчик с открытым глазом больше не моргал и не двигался. Николаев приложил к его тонкой груди диск фонендоскопа. Сердце молчало. Он умер. Сергей отнял фонендоскоп, снял перчатки. Уже спокойно и печально вздохнул.
-Эх, ты, бедолага. Так мало жил и так много страдал. Зачем ты на этот свет появился? Какой смысл в том, чтобы столько месяцев жить в маминой утробе, бороться за сохранение там, а на этом свете – прожить всего несколько минут?
Он знал, что никто не ответит. Посмотрел несколько секунд, как маленькое тельце заворачивали в казенную клеенку, перевязали бинтом и повезли на блестящей каталке сквозь лабиринты прозрачных стеклянных дверей. Сергей развернулся, прошел в предоперационную переодеться, сходил в душ, потом вернулся в отделение, в ординаторскую.
Голова больше не болела. Ему было так хорошо, покойно, как в детстве, в бабушкином доме на каникулах в деревне, где спалось до обеда, и после пробуждения еще долго дремалось в постели, составлялись планы на день, вспоминался счастливый мальчишеский сон о мопеде, слышались тики-таки часов с кукушкой.
Дежурство было окончено, перевалило за полдень, и можно было идти домой. Николаев накинул ветровку, забросил на спину свой рюкзак и вышел на улицу.
Его окутал теплый августовский бульвар – зеленью, солнцем, чистым голубым небом. Бульвар сам был прозрачен, как это небо, и просматривался во все стороны, разлетаясь, как солнечные зайчики в зеркальной комнате. Все жило и пахло жизнью и светом. Кругом – люди, спешащие по делам, молодежь и мамашки с колясками на лавочках, кормят туповатых, тормозных голубей и наглых вездесущих воробьев. В песочнице копошатся и пищат малыши. По бульвару, ловко виляя между легковушками, навстречу неминуемой дорожной пробке, несется "скорая помощь".
Николаев купил у лотка мороженного, с аппетитом откусывая ледяные куски, обжигаясь ими, стоял в тени клена. Голова не болела. Но одна мысль с надоедливой навязчивостью крутилась в мозгу, один вопрос, одно слово – зачем.
С противоположной стороны бульвара из маленькой кафешки доносилась песня – сипловатый, и оттого философски мягкий, голос Александра Иванова словно размышлял вслух, распространяя вокруг радиоволны:
-Я вижу небо, в нем – тишина.
Я поднимаюсь в небо, еле дыша,
И вдруг понимаю – это во мне душа.
Странное дело, эта моя душа.
Как нелепо жить вниз головой,
Когда такое небо есть надо мной,
И, кажется, звезды можно достать рукой.
Я и не ведал, что этот мир такой...

«Это же – я? Это он про меня поет!» - Николаев много раз слышал эту песню, но никогда так явственно не понимал ее смысла. И теперь его охватило предчувствие чего-то очень важного, как эпилептика – предчувствие очередного припадка.
Николаев не знал, что в это самое время его дочь Ольга со своим одноклассником, который был к ней неравнодушен, уединились, как договаривались, в старом, полуразрушенном доме на слом. Собирались целоваться. Но то ли друг был слишком груб и напорист, то ли Ольге не понравилось, но в какой-то момент она оттолкнула его от себя. А когда он полез снова, применила прием, который показал ей отец. И парень отлетел в угол. Ольга победно прошествовала мимо него, но не обидно, не унизительно – мол, знай наших, и только. Вышла из дома и спокойно пошла по тротуару к шумной улице. А паренек вскочил ошарашено, догнал ее, стал извиняться. Она не слушала. Тогда он на колени встал, и Ольга, строго взглянув на него, молча подала девичью руку, пухлую, как у матери, и крепкую, как у отца, уверенную, что она всё делает правильно. И уже вместе, как ни в чем не бывало, за руку, ребята пошли по тротуару.

-Я был богом в прошлую ночь,
Я отыскал дорогу и выбежал прочь.
Богом стать просто, если уже невмочь.
И не над чем плакать, дом покидая в ночь.
Но оказалось даже тогда,
Что все дороги света ведут в никуда,
И даже когда под ногами блестит вода,
Бог просто не может странником быть всегда…

«А я ее еще не отыскал…, - подумал Сергей. – Смешно. Вот же она, передо мной, - он, усмехнувшись, посмотрел вглубь бульвара – там, далеко, где кончались деревья, сиял солнечный свет. – Дорога домой».
Он не знал и того, что возле их дома, на спортивной площадке, его Вовка играл с мальчишками в футбол. И, когда возле ближайшего подъезда двое подростков вдруг накинулись на третьего, стали бить, Вовка, не задумываясь, оставил поле и бросился к ним – разнимать. За что получил тяжелый удар в лицо. Дерущихся разняли подоспевшие взрослые. Вовка стоял, утирая рукой капавшую из носа кровь, стараясь не заплакать. Тогда один из помогавших мужчин, улыбаясь, подал Вовке руку и серьезно сказал:
-Молодец. Настоящий мужик.

-Поднимаю свой воротник,
Ругаю дождь и слякоть, будто старик,
Бегу за толпою, видно, уже привык.
Но однажды мне станет легко,
И будет все неважно и далеко,
Меня примет небо в свой неземной покой,
И я стану просто облаком над рекой.
Боже, какой пустяк –
Сделать хоть раз что-нибудь не так –
Выкинуть хлам из дома и старых созвать друзей.
Но что-то всерьез менять,
Не побоясь в мелочах потерять,
Свободно только небо над головой моей.

Николаев посмотрел на часы – надо было домой, сегодня его Тася тоже вернется пораньше, они вместе идут на премьеру "Лебединого озера". Ольга их отпустила, заверила, что сама справится с братцем. Конечно, справится. А его Тася, наверное, уже собирается после уроков идти домой. Он знал, что она, наверняка, украдкой улыбнется и поцелует подаренные им часики на ее пухлой руке. Вот так, смешно и глупо, совсем по-детски, улыбнется и поцелует, с благодарностью и лаской. Знал, как они с ней пойдут по площади к Большому театру, с огромным букетом, который Николаев обязательно купит. И как, узнав, что он купил билеты на премьеру балета, Таська от радости обнимет его так крепко, что даже оторвет от земли, вместе с букетом поднимет над ней, как ребенка. А он заорет и захохочет. И все вокруг странно оглянутся на них, веселых, смеющихся, и таких неподходящих друг другу: высокого, стройного, красивого, рыжеволосого мужчину и смешную толстушку с детскими искрящимися глазами. А кто-то даже покрутит пальцем у виска. Но как же всё это будет здОрово!Обязательно будет.
Доев эскимо, Николаев бросил обертку и палочку в урну, которые стояли возле каждой лавки, и уже сделал первый шаг, чтобы идти дальше, но ему пришлось посторониться. Мимо него шла молодая мамочка с коляской, в которой весело вертелся румяный годовалый карапуз. Он уставился блестящими, черными жемчужинами глаз на Николаева, большого, небритого, невыспавшегося с ночи и широко улыбнулся этому усталому дяде во весь свой малозубый рот. Николаеву до жути, до рези в груди на мгновение показалось, что это тот самый мальчик-уродец смотрит на него и улыбается. Эта улыбка яркой, радужной вспышкой, словно залп праздничного салюта, сверкнула перед Сергеем. И тогда Николаев вдруг отчетливо понял, зачем сегодня утром тот маленький уродливый мальчик так ненадолго появился на свет.
Август 2008 г.