Refleks ы

       Дождь, начавшись вечером с ленивой мороси, за ночь набрал силу и к утру превратился в ливень. Эскадрильи туч, пикируя на здания, улицы и мосты, сбрасывали боекомплект водяных струй и уходили на запад, уступая место новым эскадрильям. Город плыл. Океанскими лайнерами плыли высотки Комендантского Аэродрома и Гражданки; неповоротливыми дредноутами качались на параллельных курсах Лиговский проспект и улица Марата; выставив перископы шпилей, лежали в дрейфе Адмиралтейство и Петропавловка. Плыли окурки и трамвайные билетики, исчезая в водоворотах ливневой канализации; плыли клерки и работяги, всасываемые воронками метро; в потоке капюшонов и зонтов плыл на работу и Сашка Гуськов.

       С трудом открыв массивную стальную дверь, ведущую на склад, Саня увидел, как из подворотни вынесло под парусом огромного зонта худенькую фигурку провизора Марины. Он придержал дверь. Марина влетела в подъезд, захлопнула парус-зонт, обдав Сашку брызгами, хлопнула длинными ресницами и, привстав на цыпочки, звонко чмокнула его в щёку:

       -- Ой, спасибо, Шурик, ты у нас такой джентльмен!..

 

       -- Саша, помоги девочкам сегодня на складе! Ночью машина с товаром пришла, у них завал. Заодно и свой груз на Оренбург скомплектуешь.

       -- Хорошо, Ленсемённа! – улыбнулся Саня. – Выезжать сегодня?

       -- Можешь и сегодня, в дождь, говорят, выезжать – хорошая примета. А устанешь, так утром поедешь, гонки устраивать незачем, успеешь. – Директор проплыла в свой кабинет.

       Гуськов зашёл в бухгалтерию, снял трубку телефона и набрал свой домашний номер.

       -- Алё! Привет, солнце. Я сегодня уже не появлюсь… ага, в рейс… в Оренбург… ну, не волнуйся, котёнок, с дороги буду звонить по возможности… ладно, пока, целую!

 

       Весь день прошёл в беготне с коробками, коробочками, тюками и канистрами; склад наполнился острой смесью запахов лекарственных трав, спиртовых настоек и формалина. К вечеру, когда полученный товар был относительно рассортирован, распакован и растолкан по полкам и углам, усталый народ потянулся в подсобку к закипающему чайнику. Вывернули карманы, сбросились на хлеб и колбасу; хитро подмигнув, кладовщица Надя выставила на стол упаковку настойки боярышника. Каждый устроился, где смог: кто на подоконник присел, кто на перевёрнутый ящик, кто – на корточках, привалясь спиной к стене. Сашка с кружкой горячего чая в руке втиснулся между Мариной и завскладом Асей на продавленный кожаный диван, стоящий здесь, пожалуй, со времён Петра.

       -- Ну что, девчонки, по пять капель? – одним движением он скрутил пробку с флакона.

       -- Капай! – Марина подставила свою кружку.

       -- Что, и разбавлять не будешь? – с сомнением глянул на неё Гуськов. --Семьдесят оборотов, между прочим. Да и кружечка у тебя «сиротская», туда не один флакон войдёт…

       -- А тебе жалко? Я замёрзла и отсырела, меня обнять надо! – Марина кокетливо прижалась к Сане.

       -- Давай-давай, Сашок, поухаживай за дамами! – засмеялась Ася, пододвигая и свою чашку.

       Через полчаса подсобка мерным гудением напоминала улей. Надя, как заправский иллюзионист, откуда-то извлекла ещё одну упаковку. В дверь заглянула Елена Семёновна.

       -- Марина, а что там за коробка поперёк коридора стоит?

       -- Ой, -- всплеснула руками Маришка, -- совсем забыла! Саш, поможешь?

       -- Легко! – согласился захмелевший Саня.

       Упаковка оказалась тяжёлой. Волоком втащив её на забитый под потолок склад, Сашка перевёл дух:

       -- Куда её?

       Марина оглядела тесное помещение, подумала и ткнула пальчиком в угол:

       -- Давай туда, к тюкам. Завтра все разъедутся, посвободнее станет, тогда и распакую.

       Гуськов, с трудом оторвав от пола картонный короб, перенёс его, осторожно перешагивая через нагромождения товара, и, поставив на указанное место, рухнул на тюк с марлей, широко раскинув руки. Марина рухнула рядом. Притянув девушку за плечи, Саня почувствовал, как под мышку ему упёрся упругий колобок Марининой груди. Не удержавшись, он чмокнул её в нос. Марина блаженно потянулась, приподнялась на локте, и, чуть тронув губами губы Сашки, шепнула:

       -- Пойдём назад, Шурик. Нехорошо, подумают чего…

       -- Пойдём. – кивнул Саня. Он поднялся сам, взяв Марину за руки, помог подняться ей. Перед тем, как выйти со склада и выключить свет, он снова приобнял Маришку и поцеловал.

 

       За время их короткого отсутствия в подсобке ничего не изменилось, разве что лица присутствующих сильнее раскраснелись, да разговоры стали громче. Ася переругивалась с Чумакиным:

       -- Козлы вы все, мужики, по природе!

       -- Ага, -- согласно кивал Валерка, -- исключительно благодаря женщинам у некоторых особей рожки растут…

       -- Дурак!.. Я не то имела в виду!.. Вот где ваше рыцарство хвалёное, вежливость элементарная?

       -- Асечка, ну не все же хамы, -- встряла в разговор Марина, -- Шурик у нас, например, всегда вежливый, и поможет, если надо, и…

       -- Исключения только подтверждают правило! -- отмахнулась Ася, -- Саш, скажи, ты женщинам в транспорте место уступаешь?

       -- Смотря кому, -- пожал плечами Гуськов, -- бабулькам уступаю, беременным, само собой. А молодым мамашам – нет.

       -- Почему?! – возмутилась Ася. – Вот тебе и джентльмен!.. Я сама молодая мамаша: пацана из детсада заберёшь, по магазинам с ним пробежишься, потом тащишься, как верблюд, с кучей сумок и ребёнком под мышкой – знаешь, как тяжело?!

       -- Догадываюсь. А если тебе место уступят, ты сама сядешь, или сына устроишь?

       -- Конечно, сынулю – он же маленький!

       -- Вот-вот. То есть я, взрослый и уставший на работе мужик, по сути должен уступить место пацану – это, по твоему, нормально? А ты с котомками будешь висеть над отпрыском и сюсюкать: «ах, маленький, потерпи, мы скоро приедем». Ася, солнце, ты его раз усадила, другой – и всё, у него уже условный рефлекс выработался: есть место – он должен его занять! И по барабану, что рядом мать или бабка от усталости с ног валятся, тем более, если это чужие мать и бабка. Поэтому он и в пятнадцать, и в двадцать пять никому места не уступит – условный рефлекс не даст! Сами приучаете, потом плачетесь – куда джентльмены подевались.

       -- Да вас, мужиков, к чему ни приучай – у вас только один рефлекс!..

       -- Нет, Асечка, -- засмеялся Валера, -- тот рефлекс безусловный, должна бы знать, медик ты наш.

       -- Да ну тебя! Ладно, ребята, пора по домам, поздно уже. Мне ещё мужиков своих кормить.

 

       Сашка с Мариной вышли на улицу.

       -- Ты куда сейчас, домой?

       Гуськов отрицательно помотал головой:

       -- В машине посплю. А с утра пораньше стартану, чтоб без пробок из города выбраться.

       -- Проводи меня.

       Марина снимала комнату недалеко от работы, всего в паре остановок, на углу Малого проспекта и 11-й линии Васильевского острова. Шли молча. Взяв девушку под руку, Саня старательно удерживал над ней парус-зонт, всё время норовивший вырваться на свободу. Потоки воды с прохудившегося неба рикошетели о купол зонта и целенаправленно устремлялись Сашке на непокрытую голову и за шиворот. У подъезда Марина остановилась, повернулась к Сане и, проведя ладошкой по его мокрой куртке на груди, глянула в глаза:

       -- Промок совсем. Пошли, я тебя чаем горячим напою.

       В маленькой комнате едва помещались тахта, пара полок с книгами на стене, тумбочка с переносным телевизором и миниатюрный столик, служивший по необходимости то журнальным, то обеденным, то письменным. Не зажигая свет, Марина прошла к узкому окну.

       -- Дождь какой. Будто всю жизнь идёт, не прекращается.

       Сашка постоял с минуту, привыкая к полумраку комнаты, потом подошёл к Марине и осторожно положил руки ей на талию. От влажных Марининых волос шёл терпкий запах лекарств, дождя и щемящей нежности. Прикрыв глаза, Саня зарылся лицом в эти запахи, а пальцы самостоятельно, не дожидаясь приказа спинного мозга, уже расстёгивали тугие пуговки блузки и ремешок на джинсах…

 

       Проснулся Гуськов рано. По жестяному подоконнику всё также гулко отбивали дробь увесистые капли. Скомканное одеяло валялось на полу. Рядом, подложив под голову ладошки, уютно посапывала Маришка, шевеля во сне губами, словно продолжая целоваться. Е загорелая фигурка чётким контуром выделялась на кровати, лишь трафареты бикини пытались спорить белизной с простынью. Сашка нежно провёл пальцем по её плечу, груди и животу вниз, к бедру. Марина свернулась клубочком и, не открывая глаз, тихонько засмеялась:

       -- Щекотно!

       Сашка нагнулся, шепнул на ушко:

       -- Мне пора, утро уже.

       -- Угу. Ты придёшь ещё ко мне?

       -- Обязательно, котёнок.

       -- А у меня день рождения скоро. Подари мне мишку, плюшевого.

       -- Хорошо. – Саня улыбнулся. – Взрослая тётенька, а в игрушки играешь.

       -- Ну и что. Я не хочу быть «взрослая тётенька», я хочу быть «маленькая капризная девочка», хоть иногда.

       -- Договорились. Я подарю тебе мишку, и иногда буду брать тебя на руки и баюкать.

       Саня поцеловал девушку в щёку, быстро оделся и выбежал в дождь.

 

       Возле автобусной остановки он замешкался. Толкаться в битком набитой жестяной коробке не хотелось, но мокнуть хотелось ещё меньше. Подошедший пустой автобус разрешил сомнения: толпа подхватила Сашку, смяла, приподняла, внесла внутрь и вдавила в кресло. После недолгой ротации тел возле его сидения остановились женские ноги, рядом с ними хныкал мальчишка лет пяти. С трудом поднимаясь, Саня буркнул:

       -- Садитесь…

       Малец тут же перестал хныкать, отцепился от матери и вскарабкался на кресло, а Гуськов встретился взглядом с… Асей.

       -- Привет! Никак, до утра провожались? А чего это ты вскочил, вечером вроде говорил, что детям места не уступаешь?
       -- Условный рефлекс. – смущённо улыбнулся тот. – Но ты меня не видела, ладно?