Tётя Нюра

Tётя Нюра - это сестра бабушки Паши. Очень часто её называли просто Тётка, но это совсем не из грубости, а любя и плюс как то так уж само повелось. У бабушки Паши была и ещё одна сестра – Ульяна, но Тёткой вот звали отец и дядя Геня, только тётю Нюру. Своя семья у неё когда-то была, но как мужа забрали в начале 30-х, так он и пропал навеки, а больше она замуж уж и не вышла, и к отцу с дядей Геной она относилась, как к собственным детям. Небольшого ростика, кругленькая, с множеством ру-мянцев-яблочек на лице, с глазами изюминками тётя Нюра была очень радушная хозяйка. Сколько я помню, когда ни зайдёшь, у неё напечёны какие-то пирожки или наделаны «кудри» – такое печенье вроде хвороста. Ещё одной из характернейших её черт было то, как она говорила. У неё, не смотря на годы, прожитые в городе, был очень запоминающийся северный говор, не окающий нарочито, как у артистов картонно играющих простого человека из глубинки, а мягкий, но в тоже время очень явный. Не перегруженный, ни в коем случае, диалектными словами, хотя и не без них. Вспоминается такая история. Мать моя любит фиалки и везде, где мы жили, у неё на окнах были цветы, не то чтобы много, а в меру, и самых разных расцветок. Розовые, белые, фиолетовые, синие и даже двухцветные шапочки в окружении мохнатых зелёных листиков. Бабуле (отцовой матери) тоже захотелось в своей комнате на окошке цветочков и мама, конечно же, ей дала пару - тройку горшков фиалок, но через некоторое время они перекочевали к нам обратно и заинтересовавшись я конечно спросил – в чём дело. Оказывается, приходила Тётка и, понюхав цветы, сказала бабуле, мол, пахнут они как «конявья стеть» ну та и вернула их матери, не надо, де. Мать, конечно, оскорбилась на такой эпитет в отношении запаха фиалок, к слову сказать, лошадиной мочой они и близко не пахнут, и забрала цветы обратно. А уже через много лет я, читая какую то книгу, одного нашего, из северных, автора, наткнулся на знакомое словосочетание – «конявья стеть». И оказалось, что это такое растение, растущее у нас на севере, по сырым местам у заборов да возле бань – вот так! Мне и теперь достаточно услышать какие то слова, так как их произносила она, чтобы вспомнить тётю Нюру. Почти так же говорила, конечно, и бабушка Паша - заметное и в то же время очень мягкое оканье, видоизменённые слова, «ись» - вместо «есть», «яблок» вместо «яблоко», «розно» вместо «разорвано» например, но у тёти Нюры это было гораздо ярче и колоритнее.
       Жила она на переулке Водников в одной квартире с дядей Геней, в маленькой боковой комнатке, маленькой, как купе в игрушечном поезде, но уютной. Обстановка - всё, как положено: высоченная кровать с никелированными шарами, сервант башенками, шкаф-крепость, диванчик и стол у окна, на стене большие, громко тикающие часы с маятником в деревянном, гладком корпусе. В комнате натоплено, лежат дорожки-половички и, что интересно пол в комнате по сравнению с полом коридора и всей квартиры выше сантиметров аж на двадцать и поэтому к тёте Нюре заходишь как в светёлку, отдельную ото всей квартиры. Окошко у тёти Нюры выходило на крылечко, во двор с мосточками к дровяникам и зелёным зарослям малины по обеим сторонам мосточков. Сторона была южная, поэтому в комнатке было светло от жёлтеньких, жиденьких, пробивавшихся сквозь ветви дворовых берёзок и рябинок, солнечных лучей. И это, на мой взгляд, очень подчёркивало какую-то компактность и уютность жилья, ощущение отдельного, маленького, домика.
Когда я отслужил срочную службу и делая визиты родне забежал к тёте Нюре, то мне очень запомнилось, как поболтав с ней о том о сём, я такой взрослый и такой курящий, решил выйти подымить на улицу, а Тётка же удержала меня и вздохнув добавила
       - Кури здесь, пусть хоть мужиком пахнет.
Умерла тётя Нюра тихо и незаметно, и стоя на похоронах прощаясь, я не ус-тавал ловить себя на мысли, как непохожа на тётю Нюру эта женщина лежащая в гро-бу в парадном Тёткином платье.