Сонное

       — Стоккер, я, конечно, понимаю, вам очень приятно жать мою руку, но, может, вы ещё и... начистите мне башмаки?
       "Что-что??" – Стоккер почувствовал, как его уши вытянулись вверх на пару дюймов.
       — То есть я хочу сказать, учитывая ваше умение владеть языком, вы бы очень хорошо с этим справились. Я даже могу немного заплатить вам, но только – в перспективе…
       Стоккер сообразил, что над ним издеваются, причем, не слабо. Рука автоматическим движением потянулась к ружью, но что-то ужалило его в спину, будто огромная оса запрыгнула ему на плечи и начала полоскать в нём своё железное жало! Стоккер упал и почувствовал, что задыхается от боли…
       Что-то болезненно кольнуло в спину. Она вытащила из кофты иголку и очень долго её разглядывала, пытаясь прийти в себя. Её подташнивало. Она осмотрелась и поняла, что находится в офисе за компьютером. За соседним столом пухленькая секретарша потягивает кофе и с помощью мышки раскладывает такую же точно косынку, как и у неё самой на мониторе, в другом углу из-за компьютеров выглядывают двое менеджеров по продажам, напоминающие гончих собак своими утонченно-глупыми выражениями лиц, а из коридора к столу, от стола в коридор и обратно к столу за бумагами, как метроном, мелькает клерк. Но она никак не могла понять, что она тут делает и кто же она сама?
       Виолетта, – кто-то подсказал ей, и в её голову начали загружаться системные файлы, как на жесткий диск. Она вспомнила, что два года работает здесь на должности второго секретаря, получает микроскопическое жалованье, и, несмотря на это, девушка за соседним столом – Кира – всё же ей завидует: просто она ревнует к Виолетте начальника, видимо, то, как он домогается Виолетты, стало уже всем известно, и, скорей всего, два слюнявых кобеля менеджера по продажам, с одним из которых Виолетта переспала после корпоративной тусовки в прошлом году, перешептываются именно об этом. Она вспомнила, что уже пять лет замужем за Самюэлем Перкисом – в прошлом владельцем фабрики по производству мыла, которую он с треском проиграл в карты два года назад и с тех пор играет в лотерею «Динго», умножая только количество нулей в долговых записках и бессонные ночи Виолетты, также вспомнилось ,что она на втором месяце беременности, и поэтому чувствует себя такой изможденной, и поэтому её поташнивает. Она всё это вспомнила, точнее, ей поступила информация, что дела обстоят именно так и никак иначе. Оставался лишь один безответный вопрос: как в кофте оказалась игла?? Но и эту задачу Виолетта решила, догадавшись, что вчера ночью, починив расползшийся на рукаве шов, она, вероятно, по ошибке сунула иглу не в игольник, а в кофту.
       «Куда бы её деть?» – спросила себя Виолетта и не придумала ничего более рационального, чем закрепить иглу обратно на кофте, только на плече, где не мнется.
       Открылась дверь, в кабинет вошел усатый мужчина в пальто. Виолетта знала его имя: это Бергер, бухгалтер. Сейчас он снимет пальто и обязательно скажет какую-нибудь глупость, а ещё у него жена истеричка.
       — А что, – сказал Бергер, – Бога-то нет!
       Кира отвлеклась от пасьянса и стала демонстрировать окружающим большие (как будто красивые, фи!) глаза, менеджеры прекратили шипеть между собой и тоже глянули в сторону вошедшего, но подозрительно прищуриваясь.
       — Долги никто не отдает, совести нет, а значит, и Бога нет! – объяснил Бергер.
       — Бергер в своем репертуаре! – выкрикнула Виолетта и удивилась: какой у неё высокий, почти пискливый голос! И ещё более удивительно, что он был таким всегда!
       — И тебе тоже привет! – ответил клерк Бергеру, которому он задолжал двадцать гривен, и все это знали. – Скоро вместо рукопожатия ты будешь заламывать мне руку, напоминая о долгах!
       Клерк бросил Бергеру ещё пару радиоактивных реплик, и снова всё затихло, устаканилось, вернулось к традиционному сомнамбулическому состоянию работоспособности, хоть паутину развешивай.
       Делать нечего, Виолетта уткнулась в монитор и принялась раскладывать пасьянс. Но «делать было нечего» не в прямом смысле отсутствия работы, которую надо выполнить, а – от безвыходности. На столе скопилась целая стопочка рукописных писем, которые нужно было набрать и отослать по адресам, но единственное, чего в этом деле добьёшься пунктуальностью или энтузиазмом, – так это новых писем и ничего другого. Не нужно никогда ничего делать раньше, чем когда уже поздно – таков был рабочий принцип Виолетты, и гораздо лучше разложить косынку или паука, в котором она достигла особой сноровки и играла в четыре масти.
       — Бергер! Начальник вызывает на ковер! – клерк возвестил о начале утренних процедур, и Бергер отправился на клистир. Спустя полчаса он вернулся нехарактерно и странно довольным, а потом начальник потребовал Виолетту с письмами, и все вокруг как-то хитренько захихикали, что ей очень не понравилось.
       — Виолетта, слушай, – Кира придержала её за локоть, – мы ж с тобой подруги? Ты ему там скажи невзначай как-нибудь, чтоб обратил на меня внимание, то есть на мою работу: я и отчеты перепечатала, и письма, а он хоть бы что.
       — Ты думаешь, мои слова произведут на него впечатление?
       — Ну, вы ж с ним близки.
       — Что значит близки??
       — Ну, то есть он вызывает тебя чаще других.
       — Ладно, я скажу.
       Виолетта взяла стопку писем и заметила, что одного не хватает сверху. Это была такая желтая бумага, свернутая вдвое, Виолетта точно помнила. Она перетасовала стопку, посмотрела на столе и под столом.
       — Что-нибудь случилось? – спросила Кира.
       — Бумагу одну не могу найти. Ты ничего не брала?
       — Нет, зачем оно мне нужно.
       — Просто уже не первый раз пропадают письма…
       — Ты же не думаешь, что я его украла?
       — Вообще, именно так я и думаю, лживая ты эдакая сучка! – хотела сказать Виолетта, но промолчала и пошла к начальнику.
       «Уволит или не уволит? – подумала она, остановившись у двери. – Стоп, а почему вдруг уволит?? Что я такого сделала, что должна опасаться? Я эти письма уже тысячу раз теряла, и всё было нормально».
       — Мистер Бескис?
       — Привет, дорогая! – начальник взасос приложился к ручке Виолетты, выставляя на обзор свою полированную лысину, притороченную пожухлыми кустиками. – Присаживайся.
       Виолетта села на стул и почувствовала усиление тошноты.
       — Ты отправила письма?
       — Нет, я ещё не успела.
       — У тебя было очень много времени, я передал тебе их ещё позавчера. За это время ты могла бы успеть не только напечатать, но и вышить текст крестиком. Ты ведь очень хорошо шьешь, не правда ли?
       — Я помогала с письмами Кире, – соврала Виолетта, – поэтому вышла задержка.
       — Кира меня совершенно не интересует. Меня интересуешь ты, Виолетта, – начальник обошёл её стул и, встав за спиной, стал гладить её плечи, игла в кофте болезненно кольнула кожу.
       — Ты не справилась с работой, Виолетта. По-моему, в таких случаях следует отрабатывать ошибки. Ты так не считаешь?
       — Каким образом? О чем это вы?
       — Послушай, я расскажу тебе одну притчу, слушай внимательно, Виолетта, ты должна её понять, от этого многое зависит. Ты сосредоточилась?
       — Мистер Бескис, у меня много работы в офисе, поэтому…
       — Твоя главная работа, дорогая, заключается в том, чтобы вовремя расслабляться.
       «Всё равно повышения не светит, а если уйти, можно и без премии остаться. Придется слушать», – смирилась Виолетта.
       — Слушай, это совсем не скучно. Представь себе, что в одной тюрьме, в камере заключенного-интеллигента живёт хомяк, хомяк-плотник, причем не просто плотник, а такой зацикленный, параноик. Он везде таскает с собой свой молоток и главное, что он любит делать в жизни – это забивать гвозди, причем, делать это обязательно в чьем-нибудь присутствии, иначе – не радостно. Он обожает отдать свой молоток кому-нибудь, кто пришел, а самому просто стоять, а ещё лучше – лежать и наслаждаться созерцанием. Вообще, нужно сказать, что хомяк – отчасти философ, он слушает интеллигентскую музыку или читает книгу, спрятавшись за плечом интеллигента. Часто это происходит попросту оттого, что ему никого не удаётся пригласить позабивать гвозди, реже – от его врожденного эстетического чувства и тяги к прекрасному. Иногда, хомяку даже кажется, что он сам интеллигент, то есть тот самый человек, в чьей камере живет хомяк, совершенно не отдающий себе отчета в том, что больше всего в жизни любит забивать гвозди...
       Виолетта не выдержала:
       — Извините, я больше не могу слушать эту чушь. Если вы чего-то там хотите, то это невозможно, потому что я замужем, в конце концов!
       — Виолетта, не лги себе, вспомни, что было два года назад, – начальник подмигнул, – на корпоративной вечеринке?
       «Как?? Откуда он знает? Правда, что все мужики – сволочи!»
       — В общем, я ухожу, и делайте, что хотите!
       — Жаль. Жаль, что ты не поняла притчу. Ты уволена, Виолетта, да, да, да.
       — Я не верю своим ушам! Вы? Ты меня уволил! Ты очень нехороший человек! – сказала Виолетта нравоучительным матом и хлопнула дверью.
       Она плыла по коридору в панике, в агонии, и от тяжести осознания произошедшей (не больше не меньше) катастрофы хотелось эту агонию раскочегарить, форсировать, чтобы совсем уже всё в дыму было, чтобы как можно дольше не отдавать себе отчета, что в этом месяце ей не хватит денег не то что погасить долги, а даже заплатить за коммунальные услуги, не говоря уже о нормальном питании или новых сапогах на зиму; что Самюэля просто убьёт это известие, тем более, сегодня оглашение ежемесячных результатов «Динго», и если выяснится, что он проиграл, то будет и без того расстройство, а ведь он всегда проигрывает! Он подойдёт и тихо скажет: «Твоя работа была единственной для нас надеждой, Виолетта, и её-то ты упустила». И вот что! Самюэль бросит её, уйдет к другой, и тогда она останется совсем одна без работы, без денег и без мужа, да ещё с ребенком!
       Она столкнулась с клерком – как назло под удар попало то самое плечо, да ещё и по касательной! – игла наполовину ушла под кофту. Это была инъекция экстрагированной боли, это отрезвило Виолетту.
       — Прости. Ты в порядке? – спросил клерк и принялся собирать рассыпавшиеся бумаги.
       «Спокойно! Нужно взять себя в руки!» – скомандовала сама себе Виолетта, вынула иглу и пошла к своему компьютеру.
       — Ты сказала ему? – спросила Кира.
       — Да. Он ответил, что займется тобой.
       — Что, так и сказал? – Кира поставила чашку и захлопала в ладоши от счастья, Виолетта только сейчас поняла, насколько ненавидит её.
       — Да, и ещё велел, чтобы ты немедленно зашла. – «И не мозолила мне здесь глаза!»
       — Что, правда? Ну, ты молодец, Виолетта, спасибо, спасибо! – Кира вскочила с места и побежала в коридор, совсем как ребенок. Её чашка с недопитым кофеем осталась ждать в одиночестве на расстоянии каких-нибудь десяти сантиметров от Виолеттиных рук, искушение было непреодолимо!Всё произошло как-то машинально, Виолетта даже не обратила внимание на то, что сделала, и просто принялась собирать вещи: сложила в сумочку канцелярские принадлежности, выпотрошила выдвижной ящик стола, выкрутила из светильника лампочку, которую когда-то покупала и собственноручно вкручивала. Минуту спустя вернулась Кира, слегка смущенная и подавленная, но с сопротивляющимся блеском в глазах.
       — Он сказал, чтобы я зашла позже и чтобы я занялась твоими письмами, – Кира очень подозрительно глянула на Виолетту и отхлебнула глоток кофе. – А ты кудхе-кхе-кхееее… – она начала задыхаться, менеджеры вскочили с мест и застыли в сурковой наблюдательной позе, а подоспевший клерк начал молотить ей в спину кулаком, а потом – двумя сложенными папками бумаг. Лицо Киры трижды изменило цвет: белый – красный – синий, а французский каблук отодрал с пола кусок линолеума, прежде чем она с красной слюной выхаркнула на стол иглу.
       —Что это? Как это тут оказалось? – произнесла она, когда немного отхрипела и откашлялась, а потом, поглядев на стол, вскричала, – Это кровь!! – и побежала в уборную.
       — Нужно смотреть, где покупаешь кофе. Сейчас уже не те времена, – сентенциозно продекламировала ей вослед Виолетта, отправила диск С на форматирование и ушла.
       
       Был октябрь. Отгремели помпезные закаты начала осени, но ещё не бросали разноцветные конфетти с брызгами леденящего шампанского, и эти деревья, не праздничные и не голые, похожие на хиппи, таили могучую отрешенность и смиренную готовность к будущим потерям.
       «А ведь проскальзывала мысль об увольнении, – вспомнила Виолетта, – ещё они все смеялись, намекали на близость с Бескисом и заставили меня подумать об этом, главным образом Кира, сейчас мне уже все равно, но тогда я ненавидела её, и четко это сознавала. И вот: Бескис ко мне цепляется и увольняет, а Кира давится швейной иглой. О чем-то подумаешь, считай, это уже произошло. Хотя, может быть, кое-что зависит и непосредственно от наших действий, но не так много. Да, совсем не так, как это кажется».
       Пока она шла домой, она твердо решила ничего не сообщать Самюэлю об увольнении. Завтра, может быть, нет, ну, самое позднее, послезавтра она найдет, наверняка найдет уже другую работу, и возможно, возьмет аванс, и тогда известие об увольнении будет не таким ужасающим, как сейчас. Нужно только потерпеть, выдержать немного. Когда Самюэль открыл дверь и встретил её фразой «Всё лопнуло» с сокрушенной улыбкой, она убедилась в правильности принятого решения. Он вздохнул и зашаркал по полу пушистыми тапками в направлении кухни, послышался грохот льда в стеклянные стенки бокала и шелестенье жидкости.
       — Самое обидное, что сорвали джек-пот, и ты не представляешь, Виолетта, ты не представляешь, кому всё досталось!
       Виолетта сняла пальто и сапоги и прошла на кухню. На столе перед Самюэлем был разложен выпуск «Дискурсивного города». Самюэль впился глазами в колонки с цифрами, отхлебнул из бокала виски и снова стал водить пальцем по столбикам.
       — Твой усатый товарищ Бергер нас ограбил.
       — Бергер? Да ну?
       — Да, можешь сверить инициалы, это именно он. Он угадал семь цифр!
       — Ну, его жена рассказывала мне, что он тоже давно играет. Не расстраивайся, Самюэль!
       — Я не расстраиваюсь, Виолетта, но теперь и ты должна понимать, что это финал. То есть последний сокрушительный удар погремушкой. Это настолько нелепо, и кажется, глупо было надеяться, но я не выиграл. Это факт. Кроме того, мы потеряли все деньги, которые у нас были.
       Виолетта никогда не слышала от него такого откровенного декаданса, ей стало страшно.
       — Серия мыльных пузырей, – продолжал Самюэль, – если увидишь за окном салют, это вовсе не праздничные выстрелы, это только лопаются пузыри: хлоп, хлоп. Выглядит изящно, переливчато, надувается, а внутри пусто, поэтому и лопается. Мы надеялись на пузыри, а теперь летим вниз, и нас ещё подталкивают по дороге! Единственная надежда, которая у нас ещё есть – это твоя работа, не лучший вариант, конечно, работенка скверная, но все же. Сам я работать не могу, как ты или этот Бергер. Это не мое, ты понимаешь.
       — Если бы ты не играл, все было бы хорошо.
       — Лотерея – это хотя бы шанс спасения для нас, была шансом.
       — Нет, я о другом. О том, что ты тогда играл в карты.
       — Карты – это была маленькая слабость той большой жизни. Нашу продукцию поставляли в каждый город в этой стране, в каждом магазине наше мыло лежало на прилавке, и это было совсем не плохое мыло, когда у меня была фабрика, когда мы жили в особняке с бассейном. Помнишь бассейн? Да-а-а, теперь всё ушло, ты права. Всё кончено! И также точно надуется твой живот, лопнет – родится сын или дочь, и они будут так же точно смотреть на пузыри, жить, как пузыри, бесконечная вереница ужасов.
       «Как же он страшно говорит! – думала Вилетта. – Может, всё и вправду потеряно и ничего не осталось? Тогда нужно ему сказать! Он ведь надеется на работу, как же он надеется, когда ничего нет! Нужно сказать, хотя нет, нельзя, ой, как же страшно!» – Виолетта всей тяжестью ощутила груз своего молчания. Внутренняя борьба сворачивала её мозг то в спираль, то в треугольник, углы которого встревали в виски.
       В дверь позвонили. Нельзя было прийти более не вовремя, чем сейчас, когда Виолетта и без того не могла сосредоточиться, разобраться в себе, а тут ещё отвлекаться на посторонних, гостей, кто бы это мог быть? Она открыла и увидела Вилморта. Что он тут делает? Зачем пришел? Лет десять назад, ещё в школе он ходил за Виолеттой с цветами, был в неё влюблен без памяти и, говорят, даже хотел прыгнуть в окно, когда она отказала ему во взаимности, – это было, конечно, приятно вспомнить, хотя и немного жаль его. Но с тех пор Виолетта видела его всего несколько раз и почти ничего о нем не слышала, кроме разве что того, что несколько лет назад он женился. Может, он так и остался здесь жить, в соседнем доме? Он выглядит здорово похудевшим и каким-то болезненно осунувшимся, просто-таки постаревшим, даже странно. Интересно, а он всё ещё любит её? Фью, глупый вопрос, да и не важно, нужно как можно скорее его выпроводить: не хватало ещё, чтобы Самюэль увидал на пороге незнакомого мужчину и закатил сцену ревности!
       — Здравствуй, Вилморт! Ты, наверное, что-нибудь хотел?.. – она предельно сократила вступление и сразу перешла к цели его прихода, ещё она заметила в руке у Вилморта веревку, он держал её, как задушенную змею.
       — Что это у тебя?
       Он зарапортовался и стал говорить сбивчиво, судорожно и почти неразборчиво:
       — У тебя не найдётся… у тебя не найдется… Мыла?
       «Мыла? В смысле, куска мыла или в каком смысле? Уж не намекает ли он на Самюэля, на то, что он проиграл фабрику? Тьфу, что за глупости! Ты сама придумала эту версию, потому что тебя саму это беспокоит. Но странно, что приходит бог знает кто бог знает к кому за куском мыла. Это вообще нелепо. И, может, он именно за этим и пришёл, чтобы уколоть, припомнить старые обиды? Он и тогда был немного двинутый, а с возрастом это всё усилилось. Какая подлость!» – всё это Виолетта выразила в одном взгляде на Вилморта, он поморщился.
       — Подожди, – сказала она и пошла в ванную, по дороге спланировав, как возьмет это самое мыло и со всего размаху прямо хрястнет им Вилморту по его стыдливо-бесстыдной физиономии! Она наметила для этих целей огромный кусок хозяйственного мыла на полке возле ванны. Когда она вернулась, дверь была открыта, но никого уже не было. Может быть, ей вообще всё это почудилось? Да и взять подумать – это же бред! Виолетта истерически рассмеялась и прошла на кухню.
       Самюэль медитативно (как могло показаться со стороны) раскачивался перед газетой, глубоко погруженный в себя с выпученными стеклянными глазами. За короткое время отсутствия Виолетты уровень коричневой жидкости в бутылке упал почти на дно.
       — Продолжай смеяться. Можешь ничего не говорить, я знаю, это приходил твой любовник, – меланхолично произнес он, продолжая раскачиваться.
       — Самюэль! Что ты несешь? Я никогда тебе не изменяла!
       — Ты врешь. Даже я тебе изменял, хоть ты об этом и не знаешь, да, лучше тебе и не знать, а уж такая, как ты, и подавно будет ходить на сторону. Но я спокоен, не дрожи. Скажи только, сколько их у тебя? Два, три?
       — Меня уволили с работы, – вдруг выстрелила Виолетта в ответ, как из пушки. Она придавала этому сообщению чрезвычайное значение и интуитивно откладывала его как самое крайнее и последнее, что только можно сказать. Но Самюэль болезненно поразил её, и в отместку она пустила в ход сразу тяжелую артиллерию.
       — Ах, так! – крикнул Самюэль и сорвался с места. – Это правда? – он был чем-то похож на Гамлета в этот момент.
       — Как и то, что ты изменял мне.
       — Это правда. Я уже говорил, что твой ребенок не вовремя, ещё и не факт, что он от меня, но теперь…
       — Чудовище! Безжалостный убийца!
       — Но теперь всё оказывается ещё сложнее: ты беременна и лишилась работы. Если ты думаешь, что завтра найдешь себе новую работу и что живота совсем не видно, ты ошибаешься, дорогая. Никто теперь тебя не возьмет на работу ещё как минимум полгода! И как мы будем все это время жить, где мы будем брать деньги, я абсолютно не знаю, и все по твоей милости! Я уже был в шаге от успеха, ещё немного, и этот джек-пот был бы наш, но ты потеряла, выбросила всё наше будущее, как выкидыш. Ты всё, всё испортила. Но я вовсе не то чудовище, кем ты меня считаешь. И я не позволю тебе убить ребенка! Мы будем побираться, спать на помойке, питаться из мусорного бака, но сохраним его, пусть даже чужого и не моего. Я выдержу это, перетерплю, как всё от тебя, как тебя саму. Ничего-о-о! – трагично бодро протянул он, выпил виски и стал нервно курить папиросу.
       Виолетта поникла, как стаявший кусок льда. От всего услышанного ей хотелось одновременно плакать, кричать, бить посуду и как можно дольше хоронить заживо и Самюэля и себя. В результате, она упала на стул и опустила голову. Её будто растягивали веревками в разные стороны, в душе все трещало, скрипело, лопалось. Хотелось проснуться. Как он просто и незначительно сообщил, что изменяет ей, и, наверное, давно. А может, он пошутил? Или не понимает, что говорит. Он же пьян! Но все равно ему плевать на Виолетту, это совершенно ясно, пора бы себе признаться в этом. И ещё он так горячо отрицает аборт, что получается, как будто толкает её к обратному.
       Что же будет дальше? – спросила себя Виолетта, – завтра, через месяц, через год? Она представила, как это будет: завтра Самюэль проспится и, может быть, попросит у неё прощения, а может, наоборот, по трезвой ещё и побьет. Ребенка она сохранит, нарочно, назло ему! Она ведь чувствует, что он его не хочет. Правда, ей придется искать какую-нибудь черную работу на дому, можно, например, договориться с ателье, где у неё работает подруга, чтобы они оставляли ей перешивать одежду, что-нибудь самое простенькое. В любом случае придется занять ещё много денег, а если не удастся – продать квартиру и купить дешевую комнату где-нибудь на периферии. Она будет с утра до вечера сидеть среди тряпок с иглой в руке, а он будет пропивать и проигрывать их деньги! И также, как и прежде, растаптывать её по любому поводу. Возможно, ещё через месяц-другой, когда она будет ему отказывать, он начнет водить домой других женщин, прямо в её присутствии. А когда родится ребенок, на неё ко всем бедам и делам, навалятся ещё и пеленки, болезни, воспитание, и будет уже совсем невыносимо. Ведь разве Самюэль станет ей помогать? Она подумала: воспитывать его ребенка, ребенка, в котором с каждым годом будут все выразительней просвечивать знакомые ужасные черты этого тирана, ребенок, который со временем превратится в своего отца и так же, как он, будет ни во что не ставить свою мать, положившую на него жизнь и остатки молодости… Это ужасно! Виолетта тихо заплакала.
       Она осознавала, что приукрашает, драматизирует действительность, но, в принципе, будет примерно так. А если будет так, то так не надо! Никак не надо! Она знает способ, она найдет новую работу и разведется с Самюэлем! иначе он всегда будет её мучить. Нужно ликвидировать его полностью и безоговорочно: после развода сжечь все фотографии, переехать на другую квартиру, никаких общих друзей или знакомых!
       Она взяла бутылку и с горлышка отхлебнула виски.
       — Оставь! – Самюэль вскочил и вырвал у неё из рук бутылку, – Там и так почти ничего не осталось! И тебе нельзя.
       Она так удивилась, что он это сделал, что он шевелится, что он вообще ещё существует. Это было странно.
       — Я не хочу иметь с тобой ничего общего, – сказала она и добавила про себя, – я убью ребенка.
       Она представила себе аборт, внутри её стянуло в узел от этой мысли, она поежилась и вздрогнула. Это будет что-то вроде: куда-то глубоко в неё запустят холодную твердую кюретку, такую острую ложечку и начнут выскабливать, выдирать из неё вместе с плацентой и слизью это жалкое не оформившееся существо, этот вросший в неё трупик, должно быть, будет очень больно, или хотя бы неприятно, во всяком случае, мерзко.
       Виолетту стошнило, она побежала в ванную, и вышла оттуда через четверть часа совсем бледная, с решительным металлическим блеском в глазах. Она обмотала вокруг шеи шарф, одела свое серое прохудившееся пальто и сапоги, взяла сумочку и вышла из квартиры.
       К обеду солнце обросло облаками, подул ветер. Виолетта шла в клинику, где убивают детей, и, кажется, совсем недорого. Через каждые пять шагов она вздрагивала, но её согревала мысль о разводе.
       Наконец-то она будет свободна! Он, конечно, заберет полквариры по закону, но ничего, она купит комнату и будет жить без ванны и туалета, но зато и без Самюэля. Лишь бы хватило денег с её половины. А если не хватит? Что тогда? Неужели придется жить с ним в любом случае? Неужели ей так и придется мучаться до конца своих дней? Или пока он не умрет? Пока он не умрет… Виолетта остановилась, как вкопанная, а потом снова пошла.
       — Нужно, чтобы он умер, – твёрдо сказала она.
       Если удастся, она займется этим прямо сегодня. Денег ещё хватит, чтобы купить какого-нибудь дешевенького крысиного яду (зато намешать побольше!). Ещё можно взять бутылку, а лучше тетропак вина, развести яд отдельно и с помощью шприца впрыснуть его внутрь, и домой принести уже все готовое. Так гораздо лучше, надежнее. Она извлекла из карманов дрожащие руки и хотела согреть их дыханием, но никак не удавалось соединить их вместе, пальцы никак не попадали между пальцев. Её сильно лихорадило. Так не годится! в клинике меня такую не примут, взять себя в руки! – скомандовала она.
       Виолетта услышала колокол и, подняв глаза, заметила, что идет мимо храма. Она глянула на звонницу и так удивилась увиденному, что даже остановила шаг: вопреки величественным и тяжелым звукам, расходящимся по небу, как водные круги, в отверстии звонницы зияла пустота, колокол, всегда висевший там, исчез. А большой черный ворон, устроившийся на стене, каркнул что-то вроде: Майринк, Майринк!
       Она тряхнула головой, и ворон растворился в воздухе, а на звоннице появился колокол и стал раскачиваться. Она зашагала дальше.
       До клиники осталось совсем немного. На другой стороне улицы в таинственном ожидании сверкало громадное гигиеничное здание с широким крыльцом, оставалось только перейти эти десять метров почерневшего шершавого асфальта, и всё. Она быстро зашагала вперед, но дорогу не перешла. Сначала перед ней промелькнули стекла домов и небо, потом капот машины и асфальт. Несколько мгновений, проведенных ею в воздухе, были великолепны: осколки стекла, замедленно парящие наподобие снежинок, её волосы, освободившиеся от шляпы и расстилающиеся по ветру, по диагонали разрезающие пространство красные плоскости крови, рассыпающиеся на капли. Свистящие шины автомобиля вместе с гудком образовывали загадочные и пронзительные созвучия, похожие на начало пятой симфонии Брукнера. Виолетта наблюдала и слышала это всё не из своего манекеноподобного тела с наполовину раскрошенным, как булка, черепом, а из какой-то третьей точки в пространстве или даже вне пространства. Это трудно было понять и невозможно сформулировать, особенно, когда так мало времени, тем более, что на бегу вообще трудно рефлексировать, поэтому он решил особо не заморачиваться и просто бежать, что есть духу, пока опасность не останется позади.
       Он слышал, как за его спиной, заглушая треск хвороста, скрипят железные челюсти тех двух волков, что за ним гонятся, он чувствовал, как по его пяткам сыплется их горячая слюна. И вот впереди дерево, дуб с раскидистыми низкими ветвями и толстой ребристой корой. Это единственная надежда, нужно взбираться, но только ни на мгновенье не останавливаясь, не снижая скорости, нужно оказаться у кроны так же стремительно, как если бы это дерево лежало на земле.
       Он прыгнул вперед и обхватил ветку. Волки, разрыхляя лапами дёрн, по инерции пронеслись мимо, а когда развернулись, он успел подтянуться и оказался на безопасной от них высоте. Он смотрел вниз на волков, скрежещущих зубами и беспомощно встающих к дереву на задние лапы, и поражался тому, какой серьезный жизненный вес может иметь какое-нибудь стремительное мгновение: буквально минуту назад он беспечно обдирал малиновый куст, а теперь вот сидит на дереве, едва не лишившись жизни, уже совсем вдалеке от тех вкусных кисловатых ягод. Видимо, не так уж и легкомысленна эта кажущаяся легкой сказкой жизнь маленького медвежонка.
       Точнее, Медвежонка – так его прозвали в племени за ловкость и особые способности в лазании по деревьям, но и не только. Один старый шаман рассказал, что в прошлой жизни Медвежонок и в самом деле был медведем. А другой, ещё более старый шаман, утверждал, что тот медведь, кем он был, в своей прошлой медвежьей жизни был женщиной, которая хотела убить своего мужа и ребенка.
       Волки насторожились, задрали носы по ветру и ,оглядываясь, потрусили к лесу. К дереву подошло двое бледнолицых, один из которых волок другого на спине. Он бросил этого второго под деревом и извлек из-за пояса небольшую штыковую лопату. Потом он зачем-то отошел к кустам. Медвежонок решил, что оставаться на дереве рискованно и, пока бледнолицый стоял к нему спиной, тихонько спустился вниз и побежал в лес. Он сделал для себя вывод, что впредь не стоит забредать на окраину леса, в это странное не безопасное место, на Перекресток Святого Робина, как называют его белые люди.


2008