Яблочный Самогон

       (Быт. 6; 18)
 
       Дом стоял на окраине городка, городок - на краю степи у оврага. Степь была когда-то лесом, но там построили лесотехническую факторию, и она съела лес.

      Только то, что в овраге, схоронилось от той адской бритвы, что в оные дни ходила по лицу земли; так сохраняется щетина в глубоких морщинах на щеке старика.

       Когда фактории не стало чего пожирать, она тоже умерла, вслед за лесом, а за нею - и пристроенный к ней городок. Осталось ото всего лишь этот прижатый к оврагу дом со старой коновязью, утрамбованный небом и помятый степными ветрами, да подпиравший его сарай с дровами и всяким хламом.
 
       Дом остался жить, потому что он не зависел от города, но больше от оврага и его леса. А еще больше - от сада, разросшегося на могиле умершего городка, как всегда над кладбищами разрастаются буйно сады. Этот сад был тоже остатком бывшего городка, собранием его отдельных садов, некогда окружавших дома: сады оказались стойче.

       Постепенно, впрочем, отшумел и сад, и тоже стал понемногу собираться к смерти. По привычке он еще продолжал беспорядочно плодоносить - нехотя и вяло, но всё лето непрерывно, т. к. состоял он из множества яблонь, и груш, и вишен, и черешен, и слив, а всему ведь свое есть время плодоношения. Начинали же и завершали этот парад цветений и созреваний яблони, гегемоны садов.

     В стародавние времена, когда сад еще не одряхлел окончательно, когда в доме доигрывал еще рояль, и воздухоплавание в тех местах еще только-только зарождалось, залетный аэроплан, совершавший ночной полет, заблудился в небе, потерял высоту, и сделал вынужденную посадку на этот сад.

     Приняв крыльями деревья, и то, и другое обломав, летательный аппарат застрял меж ветвями навечно у ног Иды, сидевший в ту летнюю ночь на крыльце в ожидании небесного посланца.

       Непристегнутый по тогдашней моде пилот от прямого удара был выброшен вперед и повис на ветвях, как некогда Авесалом - на кроне теребинта. Не в пример Авессалому этим был он спасен, так как извлечь его целым из сплюснутой ветвями кабины не было бы никакой возможности.

       Вышедший на треск сучьев и фанеры и заставший картину во всей ее свежести на расстоянии беглого взгляда от крыльца доктор Боткин, еще не старый тогда хозяин дома и читатель его библиотеки, сказал, что если снова сыны небес начали падать на дочерей человеческих, значит надо ждать, что земля снова даст великанов.

       Все, что было у пилота тогда поломано, все постепенно срослось. По-кустарному криво, но крепко.

       В этот бледный степной пейзаж въехал однажды без проса Лилипутский цирк. Его красный автобус и огромная зеленая фура с реквизитом прокладывали себе путь из Манчжурии в Лапландию через русские леса и степное бездорожье и по своей лилипутской нужде свернули в этом месте с большого тракта, проходившего в километре отсюда. Вид глубокого оврага с торчавшим из него лесом и выползающим оттуда паром показался им родным.

       Проехав мимо застрявшего среди деревьев старого аэроплана с обломанными крыльями, они остановились у крыльца, упершись колесом в старую коновязь. Лилипуты посыпались из дверей с веселым грохотом, как горох из драного мешка, и покатились к оврагу, так что их директор Дерибас еле успевал отгребать их от края.

       Они обживали аэроплан, превратив его в походный лилипупский нужник, проложили от него свою муравейную дорожку к оврагу, и оттуда - к крыльцу и обратно и сновали туда-сюда. Как ангелы по Лестнице Иакова, лежавшей на земле и соединявшей овраг со степью. По сходням выскакивали из фургона на травку их лилипутские пони и слоны.
 
       В тот летний вечер старик сидел по своему обыкновению на крыльце, рядом стояла большая бутыль самогону. Он выделывался из яблок, которые давал сад, на старом дистилляторе, оставшимся от тех времен, когда тут была амбулатория и был известен по всей степи своим особым, крепким духом. У самогона была своя история, и она записана в Степной книге:
       
       Заходили раз три хлопца из степи. "До самогону". Но самогона тогда в доме не бывало; была только старая библиотека. Кривой разбирал ее потихоньку, и чинил по мере надобности дом. В тот тихий закатный час он сидел на крыльце и, не нарушая тишины, обухом топора прибивал отломанную доску.

       "Тогда пусть выйдет жена, и нас утешит от самогону. Где твоя жена, мы хотим ее видеть"!

       "Она к вам не выйдет", сказал Кривой. "И не сойти мне с этого крыльца"!
 
       Не сойти - так не сойти. Они вынули из его штанов бывший детородный уд, и, оттянув кпереди лишнюю кожицу, ржавым гвоздем фиксировали его к крыльцу. Ида подслушивала за дверью и терпеть это безобразие более не хотела - она была дочерью Степи и знала ее закон.

       Ида вышла тогда на крыльцо, чтобы пойти в сарай и там поискать какой-нибудь инструмент выдернуть гвоздь. Они распяли ее за руки и за ноги на коновязи у крыльца, где теперь стоял автобус Лилипутского цирка, и утешились с ней от самогона на глазах у прибитого к крыльцу старика. По-одному и трое в одном лице. На прощание они кавалерийским ударом шашки доделали старику обрезание, тем самым отгвоздив его от крыльца. А когда отошли на расстояние голоса, красноусый обернулся и сказал из глубины темнеющего сада:

       "К следующему приходу нашему, самогон должон быть, а то вон сколько яблок пропадает"! И пошел с того дня в доме самогон.
       
       Лилипуты бегали между оврагом, крыльцом и аэропланом, резвились, забирались на старика, лазали по плечам и по спине, срывались и падали под рубашку, откуда уже не выкарабкаться.

      Подошел директор цирка Дерибас, всех своих артистов у Кривого из-за пазухи повыгреб и сказал: "Вот народ твой с тобой, большой и сильный, как и было тебе обещано". Потом привалил старика плечом к балясине и двумя пальцами закрыл ему глаза.

      Ржавый гвоздь торчал из крыльца, и на том гвозде - лоскуток не истлевшей доселе шкурки. Самогон лилипутам не нужен.