Дождь как явление природы

 Дождь стоял стеной, демонстрируя своё временное право на  господство. Набережная реки постепенно превращалась в её владения, а вьетнамцы, привыкшие к разным выходкам природы, почти что проплывали на своих велосипедах по набережной. Покрытые дождевиками, они продолжали предлагать туристам ну хоть что-нибудь у них купить, не уступая в своём упорстве самому дождю. Рыбаки сидели в пришвартованных лодках и ели уже какой по счету в этот день суп наполовину с дождём. Казалось, ничто не может пошатнуть и нарушить странный уклад, со стороны выглядевший, как жизнь на грани с мистикой. 

Любопытные туристы наблюдали за всем этим из многочисленных кафе, облюбовав себе  местечко поуютнее, с наилучшим видом на реку.

Хозяин одного из таких кафе, Жан, сидел за столиком и делал рутинную работу на калькуляторе, в то время как изумлённые экзотикой посетители, укрывшись от дождя, попивали свой кофе и бурно обсуждали впечатления от Вьетнама. Как же Жан их понимал! Ведь ещё недавно он был одним из них – таким же пришельцем с Запада, которого удивляло это неуязвимое спокойствие и сосредоточение на повседневности. И вот сейчас, когда он сам стал частью этого мира, он с иронией наблюдал за туристами. Вон там, за столом справа, сидят двое молодых немцев, громко разговаривают и, похоже, посмеиваются над неутомимыми вьетнамцами. Ну что ж, их можно понять: ведь приехали они сюда, скорее всего, за дешёвыми впечатлениями. За следующим столиком сидят влюблённые французы. Услышав родную речь, Жан не только не заинтересовался ими, а постарался поскорее переключить своё внимание на других посетителей, сидящих за столиком с видом на набережную. Не только по языку, но даже по их спинам он понял, что это русские. У мужчины спина была гордой, с исходящей от нее энергией победителя.Его спутница тоже излучала некоторую горделивость, но скорее за счёт непривязанности к месту и времени, и Жану показалось, что не она во Вьетнаме, а Вьетнам в ней. Что-что, а в людях он научился разбираться неплохо, даже по их спинам.

Жан спокойно наблюдал за работой официанток, зная, что никто его не подведёт ни сегодня, ни завтра, и никогда. Наступил баланс, в поиске которого он прожил много лет в Париже, а потом, будучи изгнанным, никому на свете не нужным, в Азии. От монотонного шума дождя Жан прикрыл глаза и его унесло в далёкую, стёртую временем реальность...

Окна его адвокатской конторы выходили прямо на Елисейские поля, но  Жан кроме толпы людей, копошащейся как тараканы, ничего из окна не видел. Ему даже их было жалко – этих маленьких, с рюкзаками на плечах туристов: столько денег и энергии утекает в никуда. На фоне его нескончаемых дел амбиции приезжих со всего мира выглядели нелепыми. А поговорку «увидеть Париж и умереть» он себе представлял даже буквально: тротуары завалены трупами и каждый день новыми. Мистические картины часто возникали в воображении Жана, хотя, каким окажется будущее, он и представить себе не мог, так же, как не могут это сделать сидящие сейчас в кафе.
 
В то время Жан вёл дело одного очень влиятельного господина с тёмным прошлым, которому удалось выйти на вполне достойную поверхность. Тот рвался в большую политику и обратился к Жану  помочь ему скинуть с плеч пару криминальных дел. Как-то раз для обсуждения их общего бизнеса Жану пришлось побывать у своего клиента дома, где он познакомился с его женой. Её неброская красота и, скорее, простота, чем изысканность, сразу привлекли внимание Жана. На удивление, Мадлен, так звали женщину, оказалась интересным собеседником. Они разделяли одни и те же идеи, сохранившиеся ещё со времён студенчества. Пока хозяин говорил в кабинете по телефону, между ними образовался невидимый, но мощный мост. Жан представил себя вместе с Мадлен на этом воздушном, но крепком мосту, возвышающимся над всем деловым и обыденным, грязным и продажным. Свет, идущий от этой удивительной женщины, возвратил Жану забытую надежду на любовь, в необходимости которой он давно разуверился.

А потом всё и началось: они стали встречаться, и встречи эти для обоих были, как внезапно настигшая их жизнь, та, которую они могли бы и не узнать. Но длилась эта жизнь недолго. Влиятельный муж Мадлен решил, что хватит за ними следить – это неинтересно, да и времени у него на это нет, и пора разобраться с этим молодым, непонятно на что рассчитывающим, адвокатом.

Вернувшись как-то с работы домой, Жан только и успел закрыть свою машину, как что-то тяжелое шарахнуло его по голове. Очнулся он в каком-то подвале на стуле, где его бывший клиент ожидал пробуждения Жана, как усердная мать, охраняющая сон своего ребёнка.

«Слушай, Жан,- довольно ласково начал бывший клиент,- мне несложно тебя убить, причём так, что никто и следов не найдёт, но, честно, - не хочется мне сейчас крови. Живи! Но только не здесь. Ты получишь достаточно денег и уедешь завтра далеко. Про Мадлен забудь. Ты человек без власти, а значит не тебе выбирать. Вздумаешь вернуться – ты не жилец», - сказал он, и при этом его глаза наполнились кровавым блеском.

И Жан уехал. Утренним рейсом, под надзирательными взорами людей бывшего клиента, под проливным дождём, под рёв самолёта, под полное презрение к себе - Жан улетал по купленному для него билету в Бомбей. Его растоптали, у него отобрали Мадлен, но оставили, якобы, жизнь.

Бесцельно его носило по разным странам Азии. Он слился с толпой туристов и как будто ничем от них не отличался: так же осматривал красоты, так же пробовал разную экзотическую еду, но чувствовал внутри себя только пустоту.  «Заблудившись в своих желаниях, он оказался за их пределами. Это не было ни началом, ни концом, а тем более продолжением.»

Где он? На востоке, который интересовал его с детства, а сейчас совсем не интересует? Куда направляется? Если всё время двигаться на восток,  то можно, в конце концов, оказаться в Париже. Туда ему нельзя, значит передвижение бессмысленно. Так он понял, что надо остановиться и оглянуться.

Это было в одном маленьком рыбачьем вьетнамском городке под названием Хой Ан. Жан наблюдал за местной размеренной жизнью, за трудолюбивыми вьетнамцами и вскоре стал помогать рыбакам в их незатейливом деле: то лодку разгрузит, то сети сложит, то рыбу почистит. Ему нравилось с ними отдыхать, расслабленно покуривая сигарету и не думая про завтрашний день. Он всё меньше и меньше переживал то, как его сняли с колеи налаженной жизни, и более того – его стали посещать едва уловимые моменты счастья. Это не было тем счастьем, которое он испытывал с Мадлен, а было чем то другим, до сих пор ему не знакомым. Жизнь после смерти – вот что ассоциировалось у Жана с его новым счастьем. Постепенно возникало соединение с природой и людьми, с чужим языком, с запахами и даже с неотъемлемым мусором вокруг. Безупречность простоты – так осознал Жан своё новое бытиё. Здесь есть место для всех, кто понимает эту утончённую простоту, но совсем нет места для таких, как муж Мадлен и его люди.

К банковскому счёту, полученному взамен на своё достоинство, Жан относился хладнокровно: тратил только на необходимое. И вот впервые за годы своего изгнания ему захотелось заняться делом, чтобы стать частью найденной, наконец-то, гармонии.

Кафе на набережной, купленное Жаном, вскоре приобрело шарм и уют. Развешенные на стенах сети и вёсла, в сочетании с яркими картинами местных художников, привлекали внимание посетителей, а запах кофе интригующе зазывал в кафе. Жану нравилась семья, работающая у него: муж с женой готовили изумительную еду из свежайших рыбных продуктов, а их дочери обслуживали посетителей. Каждый новый день был таким же хорошим, как прошлый. «Неужели это навсегда? - думал Жан в тот дождливый полдень, наблюдая за сидящими за столиками посетителями, – по законам диалектики хорошее должно сменяться плохим, и наоборот, а здесь явная мистика. И куда приведёт эта прямая линия...?»

Размышления Жана прервались визгом сидящей за столиком француженки. Он сразу не понял, в чём дело, но потом увидел стаю тараканов, бегущих в кафе, видимо, вытесненных ливнем из своего дремучего подземелья. Жан вместе с официантами принялся  выметать их, но тараканы всё прибывали и прибывали, постепенно заполняя собой всё пространство. Зловеще вращая усами, тараканы ползали по столам и стульям, купались в чашках с кофе и при этом вырастали на глазах. Безобразный по сути своей подпольный мир  начал захват человеческой обители. Вот он, совершенный, уязвимый, полный красоты и нищеты мир, с которым тараканы справятся  по-своему. Они смеялись над пытающимся сражаться с ними Жаном и над всеми растерянными людишками вокруг. Привычная для людей борьба за выживаемость как-то сама собой отступила, земная суета перешла к монстрам, и наступила лёгкость, безумная лёгкость бытия. Вытесненные из жизненной плоскости, даже самые стойкие посетители кафе, даже самые невозмутимые вьетнамцы и даже сам Жан, воспарили над атакующей и разрастающейся массой насекомых и стали постепенно уменьшаться в размерах, пока все они не смешались с дождём и не исчезли из поля осязания новых жильцов этого, как оказалось, действительно мистического мира.