История одной любви

Я касаюсь своими губами твоих глаз.… Ты спишь.… Тебе спокойно…
Так хочется, чтобы этот покой продлился подольше. Знаешь, я так боюсь. Знаешь. Ты же все помнишь. Иногда я молюсь об амнезии. Вырвать из себя память и никогда-никогда не знать. Не знать себя прошлую. Не помнить.
Я много помню. Начиная с того, как странный дяденька пришел и сказал, что мамочка и папочка больше ко мне не придут. Они ушли. На небо. И я теперь буду жить с тетей. И в доме, в котором я жила с родителями не появлюсь – тетя решила его продать.
Меня привели в новый дом… Нескладная девочка, которой никто не смотрел в глаза. Просто потому, что исступленный взгляд ребенка никто не выдерживал.
Тетя представила слугам и своей дочери. Джулия… Ее все любили. Просто так. Просто ее лицо было модным. Просто она была хозяйкой. А я никем… Ее дни рождения праздновались с фейерверками. А мои с воспоминаниями о родных, которых нет. Я была привидением… Живой памятью о смерти.
А потом, когда нас начали выводить в свет, я увидела тебя. Ты был женихом Джулии. На нее ты смотрел. Томная блондинка, она казалась неземной.… А я… Я чертовка. Меня кляли. Когда ты начал расспрашивать слуг обо мне, тебе сказали, что эта обуза – дьяволова дочь. Ведь только из-за этого у девушки ярко-рыжие волосы и черные глаза. И взгляд не выдержать
Ты рассмеялся. Называл меня сестричкой и смеялся над ревностью Джулии. Ты не мог понять, почему она так покладиста, а я делаю все назло.… Ты не мог понять, как жить среди тех, кто тебя ненавидит просто так…
А потом я поняла, что без тебя не выживу. И никогда не отдам сестре. Довольно надо мной издевались – я устала. Устала. Когда Джулия пришла ко мне в комнату и начала кричать, чтобы я тебя оставила, я посмотрела ей в глаза. Она не смогла выдержать взгляд. Отвернулась и швырнула мне заколки для волос – я должна была сделать ей прическу. Посмотрев на меня, она поняла, что зря. Острые заколки полетели ей в лицо. Все. Знаешь, я убила ее не из-за того, что она говорила. Я просто хотела ее убить. Ты знаешь…
Вещи были собраны давно – я знала, что надолго не останусь в этом доме с самого начала. Драгоценности Джулии пригодились – на них я попала в Лондон и оплатила учебу.
Ты этого не знал, ведь, правда? И не узнаешь. Не узнаешь, что смерть Джулии до сих пор отбивается легкой эйфорией в затылке. Не узнаешь, что все эти годы я выла без тебя. Не узнаешь, что, придя на премьеру спектакля и познакомившись с актрисой, ты не смог понять, почему не выдерживаешь ее взгляд. И чем он тебе знаком.
А потом… Калейдоскоп городов… Подмостки…Сцены… Интриги… Париж… Цветы… Токио…. Пресса… Гримерка… Прага… Поклонники… Одиночество. Каждый успех - без тебя. Ночи – без тебя. Это боль, а я панически боюсь боли. Когда эти мысли затопляли, опускались крылья.… Рим… Джин.… Анальгетики.… Джин.… Лондон… Гримерка.… Сцена.… Пресса.… Нью-Йорк… Одиночество.… Я боялась, что умру без тебя.… Я боялась, что умру… от боли. Я боялась!
Желание забиться в уголок и поскулить все сильнее резало мозг,… а гастроли в одной из малехоньких стран третьего мира были так кстати. Я отменила все и поехала туда. Экзотика и кровь. Генерал Палал был учтив и жесток. Мои спектакли имели успех. Палал не скупился на дорогие подарки и через месяц пополз слушок о предложении. Сам он о женитьбе еще не говорил, но из страны выпускать не был намерен. Сделали паспорт местной, но это не помогло – для меня все границы были закрыты.
А потом пришла война. Ночью нас забрали и оставили среди пустоши, огороженной проволокой с током. Спать… Мне так хотелось спать… Мой поддельный паспорт сыграл свою роль – решили, что местная. Вот только язык я не знала… Откровения солдат – «союзников», язык которых я понимала – о том, что меня надо найти, ведь надо красиво казнить генерала – «с его шлюхой вместе».
Меня не нашли. Генерала расстреляли. От всех меня спасала девочка лет одиннадцати. Говорила вместо меня, сказав, что я немая.… Заботилась... Я ее называла Мамми.… Она стала мне мамой.
На второй неделе заговорили о том, что будут выпускать лишь тех, за кого поручится кто-либо из знакомых на свободе.… И кинули еще с десяток пленников. Тебя. Я тебя узнала даже там…. Среди крови и грязи. Я узнала тебя!!!
Спенс… Ты себя назвал так. Знаешь, так иронично – без грима ты не узнал актрису. Зато узнал девчонку с иступленными глазами. Мамми не подпускала тебя близко ко мне и разговаривала с тобой на ломаном языке полужестов-полуслов. Меня лихорадило, и вы затыкали мне рот – в горячке я начинала орать. Через несколько дней жар спал – стало легче. Знаешь, даже смотреть на тебя – мне становилось легче. Ты красивый... Голубые глаза на загорелом лице. «У тебя небо просвечивает сквозь голову» - говорила Мамми.
А потом начались расстрелы. Боль и скрежет… Я так боюсь боли. «Спенс! У меня есть яд! Ты рассасываешь таблетку и просто засыпаешь – ни боли, ни страданий! Мамми не хочет – она говорит, что боли не боится. И мне не даст. А я боюсь. У меня две таблетки – вот!» - я протянула тебе фольгу, две пилюли в которой были судорожно зажаты ладонью. Ты посмотрел на меня, позвал Мамми и велел мне спать.
Ночью мы бежали. Со стороны – обычная семья. Мы еле-еле добрались до ближайшей автостанции. Ты купил билеты… Черт подери!!! Война! Лагеря! Блокпосты! А на автостанции билеты продаются и автобусы по расписанию…
Я боюсь. До сих пор боюсь. Липкий страх, как тогда, сочится изо всех пор.… Я хочу забыть его и не помнить. Никогда. Я хочу видеть улыбку Мамми и улыбнуться ей в ответ. И не думать, как не потерять таблетки…
Шофер – женщина лет шестидесяти, назвалась Эниньей. Добродушная. Мамми с нею всю дорогу болтала. Я спала и сжимала фольгу. Я боюсь. Боли. Несколько раз непроизвольно моя рука тянулась ко рту, но Спенс удерживал. Мы пересекли границу – Энинья знала разные лазейки и просто пожалела нас. На последнем блокпосту просто сказала, что ведет беременную дочь с семьей. Пропустили.
У нас милый домик. После мытарств по чужой стране – просто дворец. Местные власти «восстановили» нам документы – там, откуда мы бежали, до сих пор неразбериха. А я боюсь. Боюсь того, что ночью меня поднимут с кровати и поведут к стене. Боюсь липкого пота, который стекает вдоль позвоночника и мыслей, какая из пуль – моя? Я боюсь потерять тебя – моего мужа. Я боюсь потерять Мамми – мою дочь.
Я касаюсь своими губами твоих глаз… Ты спишь… Тебе спокойно…
Так хочется, чтобы этот покой продлился подольше. Поэтому я просто хочу попрощаться. Я же вижу, что тебя измучила – тебе горько смотреть на мой страх. Тебе горько понимать, что я не могу спать. Совсем. Так же, как не могу расстаться с фольгой, в которой таблетки. Я боюсь. Боюсь, что за мной придут, а их в руке не будет. Я боюсь, что ночью нет тебя, когда рука тянется ко рту – выпить и забыть. И не чувствовать. И не боятся.
Стук в дверь… Сердце готово уже выскочить из груди. За что?! Зачем?! Почему вы не вламываетесь? Зачем заставляете пройти и открыть самой вам дверь!!!
Темный силуэт за дверью задвигался, меряя шагами крыльцо. Резким хлопком, открыв двери, я застыла.… Энинья кинулась мне на шею: «Доченька! Бедная моя! Как же я соскучилась!».
Она приехала.… От резко отступившего страха закружилась голова… Энинья! Если ты здесь – значит, нас не найдут. Значит, мы семья. Значит, с нас сняты подозрения. Энинья!!!
Мамми! Вставай! Бабушка приехала!
Ворвавшись в спальню к дочери и обнаружив тебя, помогающего ей одеться, я растерялась.… А потом поняла – я потеряла фольгу. Свой страх. Мамми заулыбалась – я улыбнулась ей в ответ.
Я вырвала из себя память и никогда-никогда не верну ее. Я не знаю себя прошлую. Не помню. И не хочу помнить.