Белый Дом Лобыткана

       
       
       
       …Неспешно катилась под колеса дорога. Повороты, подъемы, перевалы – привычный процесс управления машиной был вне моего сознания. Не отвлекал и не занимал совершенно. Я люблю дороги. За рулем так хорошо думать – не мешает никто, не направляет твою мысль в нужное русло. А подумать было о чем. Вернее, думать было уже не о чем. В глубине сознания понимал все – и бесполезность попыток остановить этот, не сегодня начавшийся процесс, и абсолютную бесполезность разобраться, понять суть происходящего со мной, а точнее с нами. Просто память крутила свое кино – не задавая вопросов и не давая ответов. Просто это было так, а не как то иначе. Было - и все тут...

       Незыблемая уверенность, величие какое то запредельное, могучее спокойствие окружающего ворвались в сознание внезапно, сразу. Как то сразу увидел непередаваемую красоту окружающего. Горы и лес. Тайга, настоящая, дремучая алтайская тайга. Высоченные пихты, усыпанные снегом, вонзались в небо. Горы замыкали горизонт сизой дымкой. И сразу, внезапно, все это утонуло в молочной белизне. Снег повалил, словно пух из вспоротой подушки. В этой светящейся белизне исчезло все. Я не ехал уже – тащился, но даже и так не видел практически ничего, временами отыскивая дорогу только по крену машины, да ощущая тряску при съезде на обочину. Через полчаса уже едва полз, увязая в рыхлой массе засыпавшего дорогу снега. Указатель топлива угрожающе быстро пополз к нулевой отметке. А еще через полчаса, на очередном перевале, дернулся пару раз движок и заглох...

       Сидя в машине курил я, прикидывая шансы на скорое появление доброго дяди с запасом бензина. По всему выходило, что шансов этих достаточно мало. Сотовый не работал , да и не мог он работать в этой глухомани. Из уютного чрева машины вышел в плотную пелену - отойти за малой нуждой, чтобы подремывать потом в ожидании. По характерному щелчку замка двери понял сразу – проблемка. То ли это Галант мой был с изъяном, то ли япошки из каких то своих соображений так его запрограммировали , но не раз уже матерился я, стоя перед заблокированной дверцей, а затем отжимая ее и проволочкой выдергивая кнопку блокировки. Вот только не было под рукой монтажки, чтобы отжать дверь, да и проволочку никто не положил на дорогу.
       
       А холодок уже полз под легонькую дорожную куртку, и в голову мысль поганенькая лезла – а пешочком ведь придется до деревни топать , мало шансов ждать здесь. Стекло ломать смысла никакого – бензина нет, мерзнуть так и эдак. Прикинул – получалось до деревни еще километров пять, шесть самое большее. Пехом, хоть и по снегу – часа два, от силы три, если брать по максимуму. Не мудрствуя более отправился я по засыпанной снегом дороге в неблизкий путь.
       Как всегда бывает в горах, да еще и в непогоду, сумерки упали быстро. Через час тьма плотно окутывала меня и шел я ориентируясь в основном по колее дорожной, да по сумеречно светившейся полоске неба над просекой. Ощутимо пробирала дрожь. Промокшая курточка согревала весьма условно, да и температура была явно не плюсовая – градусов 10 а то и поболее, в мокрой одежке даже на ходу не мед.

       Давно должен был кончиться перевал – с него до деревни не более трех километров. Я отмахал уже никак не менее пяти , а дорога все так же тянулась в гору. Чувствовал это определенно, хотя разглядеть что либо было совершенно невозможно. Усталость давила на плечи все сильнее и сильнее , но остановиться, присесть, отдохнуть я уже не позволял себе. Встать и идти будет неимоверно трудно, да и заснуть, сидя в снегу, было совершенно реальным делом. Теперь не шел, тащился, непроизвольно прокачивая в сознании случившееся, и потихоньку начинало доходить – где то дал маху. То ли свернул не на ту дорогу, когда ехал, то ли уже когда шел – но получалось, что приблудил ненароком. Но дорога была, она вела меня куда то – все равно куда, но вела неизбежно к деревне. Не бывает дорог в никуда. Дойду – мысль тяжелая, но упорная, стучала теперь в виски , и кроме мысли этой, казалось и не осталось ничего.

       Голос и присутствие рядом кого то ощутил сразу. Подумал еще с облегчением – охотники наверное – и понял свою ошибку. Голос звучал внутри меня. Я не слышал его ушами – он просто звучал во мне. И рядом, по-за просекой, шел за мной не человек – нечто могучее и чуждое, но не враждебное кажется. Не зверь, не медведь шатун, да никакой зверь не ходит так – могучей, неспешной поступью. А голос звучал – властно и требовательно. Звал и приказывал:
       - Стой, Орыс! Отдохни, потом ко мне пойдешь – этот рефрен звучал во мне причудливой смесью языков, усвоенной в далекой юности.

       - Ходи со мной! Карашо у меня – арак пить будем, мясо есть, тергом кушать будешь. Пилясать будем, песни петь будем, депка молодой, красивый люпить будем! На охоту ходить станешь – любого зверя возьмешь, Орыс! Стой! Сядь, покури, отдохни, Орыс! В затуманенном холодом и властной силой голоса сознании картинка всплыла. Давным- давно забытая. Старуха алтайка, захмелевшая после доброго стакана водки, уставившись в стол ничего не видящими глазами, бубнит монотонно и равнодушно, повествуя неизвестно кому и о чем:
       - Лопыткан его звал, однако. С ним идти велел. Арак пить звал, песни петь, депка молодой е_ать звал. Долго за ним шел. Долго звал. Все дать обещал. Долину свою и дом свой казал. Депка свой казал – красипый депка у Лопыткана. Да только упрямый он был. Ичке(козел) упрямый. Не пошел с Лопытканом. Не покорился ему.

       -Прогнали его Мундусы – он к нам пришел. Потом- потом мне про Лобыткана говорил. Кабы знала – не пошла бы с ним жить. Нельзя таким упрямым быть – голос старухи чуть приглушил тот, другой голос, но воспоминание промелькнуло и исчезло, и он снова звучал во мне, отдаваясь в каждой жилке –
       - Стой Орыс! Не упрямься, сядь, отдохни. Со мной пойдешь. Он давил на плечи, как неимоверный груз , и никли плечи, подгибались ноги от усталости и гнета этого , но я все равно переставлял их, шаг, еще шаг, еще и еще...
       - Куда идешь ты, Орыс? Никто не ждет тебя… – слова эти, взорвавшись внутри, остановили меня.

       - Меня никто не ждет... Ни здесь и ни там. Зачем мучаться – все вопросы решаются просто. Остановись, сядь. Все решится просто и быстро. Не будет холода и боли. Не будет мыслей. Не будет терзающей муки непонимания. Не будет ничего… Арак пить, девок любить, на охоту ходить… там, у него, все понятно и просто. Размеренно и просто живут там такие же люди – живут, а не рвут в клочья души себе и близким. Тяжелая, кряжистая, покрытая густой, бурой, как у медведя, шерстью, фигура Лобыткана появилась среди деревьев. Теперь мы смотрели друг на друга и понимали друг друга без слов.

       Я не боялся его. Не из за храбрости своей – просто не боялся. Не боялся теперь идти с ним. Он тоже знал это, но не пытался напугать, давить страхом. Он ждал, когда покорюсь ему, пойду за ним сам. Мы стояли так долго, очень долго стояли – мимо летели часы, недели, года. А мы все смотрели друг на друга и взгляд его терял уверенность. Сквозь мглу ночи и снежной коловерти, сквозь дурманящее могущество воли его нечеловеческой, проступило вдруг лицо ее – лицо той, далекой- предалекой, которая неизвестно и была ли, но которую любил и люблю безмерно и тогда и сейчас. И оттуда, из этого снежного холодного марева, глядела она на меня. Глядела выжидающе и чуточку недоуменно, наблюдала за явно неравной борьбой моей, как бы спрашивая:
- Ну, когда же? Когда ты поймешь все? Поймешь бессмысленность сопротивления? Когда ты сдашься?- и я усмехнулся ей, и ответил – ИМ. Вслух наверное, хотя Он уже знал ответ:

       - Никогда – я сказал это тихо, обращаясь скорее к ней, чем к нему, а может быть, просто самому себе сказал , но потух взгляд его, и, наливаясь густой тяжестью угрозы вперился в меня, приковал к месту, давил и давил угрозой. Не расправой он грозил мне – совсем нет , знал, что это не испугает меня. Обрушился в сознание неудержимый поток воспоминаний – мгновенно память выплеснула всю жизнь мою предыдущую. Я видел сейчас ее всю – единой картинкой. От начала и до конца, от детства до этого вот момента. Волей Лобыткана сортировались, мелькали картинки, ставились большие вопросы – только ответы были простые. Он не подсказывал – показывал мне мою жизнь такой, какой была она на самом деле, без приукрас и оправданий моего сознания. Он понимал жестокость свою, понимал, что больно мне сейчас, не жалея рвал душу, заставляя видеть то, чего я видеть не хотел.

       - Ты всегда был для них, Орыс. Всегда был ДЛЯ них. Никто не ждет тебя, Орыс. - Голос Лобыткана плотной волной лез в меня, подавлял и давил.
       - Смотри! – они ждут тебя – и сквозь мглу увидел я их, тех, кто был рядом когда то там, в высокогорных снегах Кош-Агача. Понятных и надежных. Добротой и лаской светилось сморщенное, как печеное яблоко, лицо Молдогали , друга моего, храбреца и бабника несусветного. Добротой и участием лучился взгляд старика Шмелева. Со строгим участием смотрел на меня Тургат – сельсоветчик и колдун.

       Они не постарели с тех давних пор – были теми же, что и раньше и звали меня к себе. Сказочной феей выплыла ко мне Галли – та же гордая, запредельная красота – только не юной девчонки, которую и притиснул то всего разок. Взрослая девушка, еще более прекрасная и манящая, звала меня к себе. Айгуль – первая красавица гор – тянула руки ко мне, умоляя уйти с ними , и вереница образов хороводом обрушилась на меня. Мое прошлое звало к себе , туда, где все ясно и просто, где ждут и любят. Просто за то, что я есть. Не нужно унижений, не нужно ничего, не надо склонять голову и прятать глаза – Лобыткан готов был принять меня непокорным …

       Я понимал уже это – только скажи:
- ДА... – только кивни неуловимо головой, соглашаясь - и кончится все. Уйдут муки, друзья мои примут меня и усадят за стол. Нальют чару Дружбы и Уважения. Будут песни и разговоры. А ночью - жаркое, тугое тело Галли будет биться в моих объятиях…

        Растаяли призраки прошлого – ушли туда, куда не хотел идти я.

       Лобыткан смотрел теперь, грозя взглядом явно, предрекая не расправу, а муки медленные, но сквозь эту угрозу видел я, что он понял меня. Не отказался от меня, а понял. И готов теперь был снова идти за мной.
А я заставлял себя сделать шаг, потом еще и еще...
… Лай собачий. Он ворвался в уши и отнял последние силы. Собака – люди. Это не было радостью уже. Я просто констатировал факт...