Однажды в Тундре

Однажды в Тундре. Газ-Сале - Тазовский - Уренгой

       В здании аэропорта кроме билетной кассы, печки и нескольких лавок ничего не было. По ночам "зал для пассажиров" тускло освещался лампочкой, свисавшей с потолка, и только печка иногда потрескивали и постреливала, немного оживляя тоску и унылость ожидания.
       Погода была нелётная уже несколько дней; октябрьский ветер гонял по тундре снежные тучи, обрушивался на поселок и сооружал сугробы самой причудливой формы. Ночью ветер всегда стихал, я выходил на улицу, курил "Беломор" и смотрел на звезды. Иногда прогуливался, не отходя, впрочем, далеко от аэропорта; на улицах поселка, кроме собак, в это время никого не было. Завидев собак, я, зная их недружелюбное отношение к пришельцам и порой свирепый нрав, заворачивал в другую сторону или возвращался назад. Иногда можно было увидеть пьяного аборигена-ненца, мирно спавшего на обочине дороги и почти с головой занесенного снегом - картина обычная для Севера и не вызывающая особого сострадания: коренные жители носят одежды из оленьей шкуры и могут круглые сутки бодрствовать и спать в открытой тундре. К тому же они в последнее время стали поверх своей обычной одежды надевать ещё зеленоватые балахоны, которые мастерили из бурового укрытия и которые были непроницаемы ни для дождя, ни для ветра. Ночи были долгие и морозные, а поскольку спать можно было только сидя на лавке в зале ожидания, то я отдавал предпочтение прогулкам и созерцанию окрестностей. Если к звездам на небе присоединялась ещё и луна, то снег - сверхчистый снег тундры - сиял мириадами волшебных алмазов, сапфиров, рубинов, изумрудов, - всеми драгоценностями мира. Такое чудесное зрелище я увидел только здесь, в Заполярье. Правда, и на Большой земле видел что-то подобное, но это было в детстве, когда вообще все вокруг кажется необыкновенным и сказочным…
       Денег было что-то около двенадцати рублей с копейками, а билет до Уренгоя, куда мне нужно было попасть, чтоб получить в бухгалтерии заработанное, стоил одиннадцать. Из-за неожиданного препятствия - нелетной погоды - следовало, что кроме тарелки супа один раз в день и двух-трех стаканов чая с хлебом ничего больше я себе позволить не мог. Хорошо, что хоть папирос в чемодане было предостаточно. На четвертый день, уже ближе к ночи, когда вьюга внезапно прекратилась и на небе высыпали звёзды, я вышел из опостылевшего домишки, поднял воротник своего тулупчика, натянул по самые брови шапку (морозец был порядочный), закурил папиросу и, как всегда, принялся разглядывать ночное небо... Подумал – погода, кажется, будет лётная, я завтра вылечу отсюда! А к утру снова заметелило, да сильно так...
       На седьмой или восьмой день в зале ожидания (в этом зале я давным-давно был единственным пассажиром) сквозь дремоту услышал, как вдруг затрещал, засвистел динамик, а потом и заговорил женским голосом: "Геофизики, вылетающие спецрейсом в Уренгой, пройдите срочно к самолёту…" Я начал лихорадочно соображать: "Какие геофизики? Откуда они взялись? Какой спецрейс?.. Так ведь я тоже геофизик! А если попроситься к ним в самолёт? Может, не откажут?.. Не могу я больше тут сидеть в ожидании лётной погоды!" Недолго думая, рванулся с чемоданом на лётное поле, увидел "АН-2", в который мужики загружали аппаратуру, спальные мешки и всякую хозяйственную дребедень, подбежал к ним и стал упрашивать их взять меня с собой, упирая на то, что я, мол, тоже геофизик, что могу свою трудовую книжку показать, если надо… Моё отчаянное фонтанирование был прервано кратко и энергично: "Лезь!"
       Салон "аннушки" был забит до отказа так, что я мог только лежать на спальных мешках, в то время как мои спина и голова упирались в металлический потолок. Как самолёт мог лететь с таким грузом, да ещё в такую метель, мне до сих пор не понятно...
       Мы проваливались в воздушные ямы, круто набирали высоту, заваливались то на одно крыло, то на другое, почти переворачивались; и от всего этого кошмара выворачивало наизнанку (за последние два дня «пообедал» только чаем), и уже хотелось, чтоб самолёт наш немедленно упал, рухнул на землю, чтоб все мучения враз закончились... Однако старушка-"аннушка" часа за полтора добросовестно дотарахтела до Уренгоя… Я вывалился вместе со спальными мешками в сугроб, ничего не соображая, не веря свершившемуся чуду: я снова на земле!, мучениям конец!, жизнь продолжается! Как это было здорово, как хорошо!..
       Экипаж, напротив, деловито занимался выгрузкой содержимого салона "аннушки", не обращал на меня, лежащего в сугробе, никакого внимания, как будто такие перелёты для них - самое обычное дело, равно, как и падающие в сугроб, страстно обнимающие землю, пассажиры. А может, действительно, всё происшедшее - вполне заурядное для них событие, самая обычная работа? "И ведь никому в голову не придёт назвать их героями, - подумал я. - Для этого, наверное, требуется антураж особый, героический. Да... "
       "Что, парень? Спать тут собрался? - насмешливо спросил один из летчиков. – Вставай-ка давай, пошли, а то смотри - отморозишь себе ..." Я встал, всё ещё не веря в своё счастливое приземление, и поплёлся, шатаясь, как пьяный, за никому неведомым героическим экипажем в главное здание местного аэропорта - старую деревянную хибару, выкрашенную когда-то в голубой цвет, с антеннами на крыше. В буфете роскошно прокутил целый рубль - никто с меня денег за полёт не взял (вышло так, что напрасно сэкономил 11 рублей!): с зверским аппетитом съел две порции полухолодных котлет с гречкой, выпил два стакана томатного сока, стакан компота и плотно, основательно устроился, а потом и задремал на фанерном стуле в ожидании нового дня, чтобы с первым "пазиком" отправиться в Уренгой.
       (В 1978 г. всё было. Это так, на всякий случай)