На ноже

На ноже
(рассказ)

Сонным дьявольским утром Сергей Поляков возвращался с работы на дачу. Стоял отчаянный март: вгрызались в почерневший снег жадные ручьи, в воздухе веяло сладким и горьким одновременно, распутица господствовала на дорогах. Синий «Шевроле», не смотря на всю свою иномарочную мощь, заметно подбуксовывал в колеях, оставленных гружеными фурами.
Сергей Поляков ехал на дачу к жене по проселочной дороге, полный самых радужных надежд и желаний. Недельный аврал на фирме закончился внезапно, так же, как и начался, и у менеджера среднего звена Полякова Сергея Николаевича появился шанс улизнуть с работы. Шансом этим он воспользовался. Впереди его ждало три беззаботных дня в обществе самой замечательной женщины на свете, его жены, его Светки, его маленького чуда, спутницы жизни и нежного милого друга. Впрочем, мысли Полякова понятны всем тем, кто когда-либо возвращался из дальней отлучки домой. В данном случае, правда, он ехал из дома на дачу, но это ничего не меняло, так как дом всегда там, где твое сердце, а сердце Сергея («Серенького», «сладенького», «пупсичка») было там, где Светка.
Света Полякова (в девичестве – Серова) уехала на дачу на второй день серегиного аврала, когда поняла, что домой она его не дождется, а если и дождется, то на законном супруге жирным красным маркером будет написана одна фраза «Не кантовать!». Конечно, март не для загородного житья, но когда ты свободна и легка, как ветер, к тому же род твоих занятий не требует от тебя постоянного нахождения в городе (Света была художницей), то дача, тем более в комплекте с электричеством, сауной, калорифером, телевизором и ноутбуком, не такой уж плохой вариант для проживания.

«Шевроле» почти бесшумно подкатил к знакомым воротам, едва не наехав на приютившийся на излюбленном серегином месте уазик этак 92-го года выпуска. Машина, нахально занявшая место «Шевроле», внешним видом не блистала, наоборот, выглядела старой и битой, но побитость эта была сродни побитости мартовского кота, с потерями, но все-таки вырвавшего победу в жестоком поединке за место под солнцем.
«Димка приехал!», - удивленно обрадовался водитель «Шевроле», рассматривая знакомый старый уазик. Некоторые из вмятин и царапин колымаги были для Сергея настолько памятными, что к радости тут же подмешалась и легкая тоска. Вот эта царапина на правой дверце получена во время их с Димкой совместного участия в «Ралли Ростов – 99». Еще сохранившаяся наклейка на лобовом стекле свидетельствовала о том же. Вмятина на радиаторной решетке – следы былой аварии: тогда их уазик опрокинулся в кювет. Под зеркалом заднего вида облупилась краска, - Сергей сам штукатурил это место, видимо, не слишком качественно получилось. «Вот так сюрприз! И ведь ничего не сказал, балбес…» – подумал Поляков, - «И Светка тоже ничего не сказала. Сюрпризик, значит, захотели сделать». В тот момент он не задумался о том, что Светка и Димка не могли знать, что менеджер среднего звена Сергей Поляков так рано сможет вырваться на природу: выезжая из дома, он не стал звонить жене на сотовый, - побоялся разбудить.

Тропинка к дому была утоптана, но кроме нее, следов пребывания человека в округе не было. Дача Поляковых стояла на краю небольшого дачного поселка, но недалеко от дороги, которую время от времени чистили, чтобы дать возможность бесконечным лесовозам продолжать свои полузаконные рейды. Сергей толкнул дверь, и она открылась с легким скрипом. Этот звук обычно радовал его сердце, а тут вдруг из ниоткуда возникла тоска. Поляков оглянулся вокруг в надежде распознать источник этой тоски. Вокруг царила мертвая лихая тишина, не шумел ветер, не капала с крыши капель, даже вороны все куда-то подевались, хотя, с другой стороны, что делать воронам там, где нет людей, а, значит, нет и пищи. Отогнав нехорошее предчувствие, Поляков вошел в дом.
Миновав небольшую террасу, он прошел в прихожую, плавно переходящую в кухню. Дверь в комнату была не заперта, и сквозь нее можно было увидеть белую скатерть на столе, сухой букет в синей вазе и край ковра над заправленной постелью. В доме было тихо и прохладно. В доме было чисто и прибрано. Только грубая мужская куртка «бизоньей» кожи брошена на стул, а не повешена на плечики в прихожей, и сапоги оставлены чуть не посреди кухни. Поляков остановился перед лестницей на второй этаж, и закинул голову вверх: дверь в летнюю комнату была заперта снаружи. «Где же они?» – подумал Поляков, - «Они должны быть точно в доме, машина здесь, а гулять тут негде, да и некуда». Он хотел крикнуть весело «Эй, где вы?», но получился какой-то шепот. «Надо же, видимо, давно не говорил», - объяснил он сам себе свой писк, спускаясь в подвальное помещение.
В подвальном помещении находилась небольшая комната-предбанник, душевая комната, отделенная от предбанника занавеской, и сауна, гордость семьи Поляковых уже второе поколение. Спускался туда Поляков машинально, потому что там Светы и Димы быть не могло, но это было единственное помещение, где он еще не искал. Пока он спускался, в его голове пронеслись разные варианты местонахождения жены и друга, но в тот момент, когда ведущая в предбанник дверь отворилась, он остановился на версии, что его просто разыгрывают. Они заметили, как он подъехал к дому, - решил Поляков, - спрятались в каком-нибудь шкафу или каким-то образом заперлись в запертой снаружи летней комнате второго этажа, а сами сейчас подсматривают за ним в щелочку и подхихикивают.
«А вот и я!» – зачем-то громко сказал Сергей, распахивая дверь в предбанник, забыв о том, что секунду назад считал невозможным местонахождение здесь Димки и Светки. Но его никто не услышал. И не потому, что в предбаннике никого не было, а потому что те кто, здесь был, были очень заняты. Очень, очень заняты…

На тщедушной кушеточке, задрапированной чем-то розовым, какой-то мягкой тонкой тканью, названия которой Поляков не знал, на скрипящей под весом тел кроваточке (как он мог не услышать этого звенящего скрипа!) два совершенно обнаженных человека, его Светка и его Димка, сладко постанывая, с ласковой страстью отдавали себя друг другу. В их ровных плавных движениях, тихих криках не было случайного порыва, внезапного рокового влечения. Тела, знакомые друг другу, сплетались в красивые, почти идеальные узоры, свидетельствовавшие о давнишней уже взаимной симпатии между людьми, которым эти тела принадлежали.
Сергей стоял на пороге, придерживая левой рукой дверь, в которую он только что вошел. И, не отрываясь, смотрел на происходящее в противоположном конце комнаты. Внимательно вглядываясь в движение тел, будто ученый, ставящий неведомый эксперимент, невольно запоминая каждый изгиб и каждое движение, он, одновременно, будто бы и не видел ничего. Своего рода дремота овладела им. Очень медленно, не отрываясь от процесса разглядывания «подопытных», Поляков подошел к плетеному стулу, стоящему тут же, у двери, и опустился на него.
Влюбленные находились уже в той стадии, которое некий классик именовал «животное о двух спинах», когда ничего вокруг уже ничего не видишь, а мир представляет собой сладкое фиолетовое марево. Им было смертельно хорошо, дьявольски приятно. Такую сладость испытывает маленький ребенок, надкусывая первую за вечер конфету, больной человек, внезапно проснувшийся и ощутивший себя здоровым, шаман, взывающий к мертвым богам, но в случае с ребенком и больным, радость эта менее кратка, а в случае с шаманом, омрачена последействиями принятия наркотических средств.
Светка повернула голову и целую минуту слепыми глазами смотрела прямо на мужа. Потом она увидела его, тихонько ойкнула, и внезапно выскользнула из-под ошалевшего от страсти партнера, потом подбежала к Сергею, но остановилась прямо перед ним, будто нечисть перед краем круга силы, начерченного мелом. Удивление, досада, вина еще не успели проявиться на ее лице, действия она производила машинально, как кукла. Только у этой куклы вдруг испортился заводной механизм, и все-то она делала неправильно. Дмитрий к этому времени успел заметить, что в их совместном занятии произошли некоторые перемены, и уже повернул голову в сторону двери.
Светка снова ойкнула и бросилась одеваться. Ей вдруг стало нестерпимо стыдно своей наготы: она одевалась яростно, беспорядочно и быстро. Димка к тому времени привстал на кушетке, а Сергей по-прежнему сидел. И он не видел, как суетится жена, как вяло-виновато поднимается с кушетки бывший друг. Органы чувств отказали ему незаметно и полностью, в голове стучались ответы и вопросы, фразы и зрительные образы, но отследить их он никак не мог, и потому беспомощно сидел на плетеном летнем стуле, будто и не здесь. И только сердце яростно стучало… Светка, увидев состояние Сергея, подходить к сидящему мужу боялась, но смотрела только на него, очевидно переживая, дрожала всем телом, и, видимо, ждала, когда тот заговорит.
Дмитрий Ливанов приходил в себя медленно, но, в отличие от супругов Поляковых, здравый смысл и ориентацию в пространстве не потерял. Не смотря на подступающие к рассудку истерические нотки, почти сразу он оценил ситуацию: делать здесь нечего, друга он скорей всего потерял, подругу тоже, помочь он им не может, а своим присутствием скорее навредит, - объясняться не за чем, не с кем и бессмысленно. Решив так, он моментально оделся, пересек комнату деревянными ногами (колени не сгибались, «что ж, это не самое страшное»), и неожиданно даже для себя прервал образовавшуюся после прихода Сергея тупую тишину глухим ровным голосом. «Ну…», - сказал он, - «Пока». Больше ничего не получилось выговорить, хотя непонятно, зачем было вообще что-то говорить. Разве для того лишь, чтоб что-то сказать. После этого Ливанов решительно вышел из предбанника, и его босые ноги смешно зашлепали по ступенькам. Дверь захлопнулась сама собой, под действием пружины, которая была установлена, чтобы не выпускать тепло из предбанника.

Выйдя на крыльцо, Дмитрий остановился, чтобы машинально проверить, все ли взял с собой: документы, деньги, ключи, носовой платок. Осознав нелепость происходящего, он чуть не засмеялся, и улыбнулся, поняв, что сапоги одеты на босые ноги: носки остались там, в предбаннике. Напряжение в душе, вызванное неприятным появлением обманутого мужа, спало, и человек на крыльце втянул в себя сладкий мартовский воздух. Человек на крыльце любой ценой сохранял спокойствие и гордился тем, что может его сохранять.
Легкой походкой, слегка выбрасывая носки вперед, он направился к УАЗику. Скоро он окажется дома, где все можно будет обдумать, поругать себя, пообвинять, погрустить по Светке, по дружбе с Поляковыми, впасть в уныние, успокоиться, просто выпить, но все это нужно отложить до дома, - сейчас его ждала дорога.
УАЗик завелся легко: несмотря, на весьма непритязательный вид, бывалый драндулет был еще очень даже ничего, хотя в соревнованиях давно участия не принимал. «Придется как-то объезжать серегин «шеви», - с неприязнью подумал Димка, выжимая сцепление. А спустя мгновение, он его отпустил, и заглушил мотор. Заметив краем глаза, движение справа, он машинально повернул голову, и увидел нечто белое, растянувшееся на крыльце, а пол-мгновения спустя, Ливанов сообразил, что это белое – его любимая Светка Полякова.
Хлопнула дверь УАЗика, и вот он уже на крыльце. Светка с трудом поднимается, а на рубашке у нее кровь…
Он заорал не своим голосом, глядя, как уродливое красное пятно растекается по красивой груди. Все лелеемое им спокойствие вмиг лопнуло, как воздушный шарик в руках трехлетнего ребенка. «Как?!», «Где?!», «Зачем он тебя ударил?!», - орал он, не слыша своего крика, не понимая, что лепечет Светка, и снова повторял эти вопросы, перемежая их матом. Разорвал рубашку в поисках раны, искал её руками, не мог найти, и от этого кричал еще сильнее. Потом чистым носовым платком, лежавшим у него всегда на всякий случай во внутреннем кармане, стер кровь со светкиной груди, и остановился… Раны не было.
Еще секунд пять он бессмысленно держал ее за руку, тяжело дышал и хмурился, а потом наконец услышал ее шепот.
«Я не ранена, это он, он, ему…» – шептала Светка. Шептала так тихо, что большую часть слов разобрать было нельзя. Колени ее подогнулись, и она безжизненно повисла на шее любовника, отчаянно глядя ему в глаза.
- Это ты ударила его, но зачем? – удивился Димка, чувствуя однако, что хладнокровие вновь возвращается к нему. Он поднял ее на ноги и прижал к себе, чтобы девочка успокоилась. Но та вдруг отпрянула, и сказала неожиданно ровным голосом:
- Не я ударила, он сам себя ударил. Ножом. Я поскользнулась. Надо идти вниз. – Все это она произнесла без запинки, почти не делая паузы, а затем тяжко перевела дыхание и добавила, - Он живой.

Оставшись наедине с женой, Поляков из состояния дезориентации не вышел. Он сидел, по-прежнему не замечая жены. Светлана находилась рядом, скукожившись в невероятном каком-то полуприседе, и очевидно страдала от чувства вины.
Все произошедшее вряд ли заняло более минуты. Что-то внезапно изменилось в душевной организации Полякова. Внутри его сознания с неимоверной скоростью и жесткостью вдруг стали проносится картинки, которые до сих пор им блокировались: страшный фильм об измене его жены и его друга. Вихрь недавних воспоминаний совершенно завладел им, так же, как до этого оцепенение. Где-то в середине живота поселился маленький хищный зверек, алчно грызущий все его внутренности, маленький юркий хищник, коварная помесь бурозубки и хорька. У зверя этого оказались очень мелкие, крепкие и острые зубы, которые буквально разрывали его плоть в куски. Сергей почти видел это ужасное животное, и больше всего он боялся увидеть его маленькие блестящие глазки. Вскрое он понял, что нужно унять этого хищника, и унять любой ценой. Не думая, он схватил со стола широкий хлебный нож и вонзил его в живот.
Кровь хлынула и тут же внезапно прекратилась, как будто в животе имелся небольшой бурдюк с этой жидкостью. Большая часть устроенного Сергеем фонтана попала на белоснежную рубашку жены. Она закричала, а он потерял сознание. Тогда, взяв его за руку, Светлана Полякова нащупала пульс и почувствовала дыхание, слетающее с его губ. И только затем испугалась. Мгновение спустя она уже бежала вверх по лестнице за подмогой.

Сергей очнулся и увидел прямо перед собой расплывчатое изображение лица Ливанова. Последний что-то держал перед его носом и спокойно выговаривал о чем-то Светке. Резкий запах ударил в нос. «Нашатырка!» - всплыло в сознании, и Поляков чихнул. Зрение слегка сфокусировалось и он понял, что по-прежнему находится в предбаннике, на том же стуле. Хищный зверек исчез, и Сергей подумал, что, видимо, ему удалось его убить. «Это хорошо» - подумал он. Вместо острой боли раздираемого тела, сейчас он чувствовал в животе тупую успокаивающую тяжесть железного предмета. Наклонив голову, Сергей увидел торчащую из живота рукоятку и примерно половину лезвия хлебореза. Стало смешно и отчего-то затошнило. Вдруг сознание вернулось к нему полностью. Обострилось зрение. Появился слух. И он с удивлением обнаружил, что вместе с сознанием к нему вернулось и былое хладнокровие.
Навсегда зафиксированный в памяти фильм об измене любимой женщины перестал быть пыткой. Как будто нож действительно отменил всю остроту происходящего. Все осталось в прошлом. Но с той же тоской, которую он почувствовал при входе в дом, Серега осознал, что и будущего у него больше нет. Подняв глаза на жену, он принялся разглядывать Светкино лицо, отмечая каждую черточку: ямочку на левой щеке, тонкий острый носик, большие серо-голубые, будто водяные серьезные глаза, закручивающиеся внизу локоны светлых недлинных волос.

- Очнулся, членовредитель! – заметил телодвижения бывшего друга Ливанов. Он вновь взял себя в руки, после устроенной истерики на крыльце, и, взяв в руки себя, собирался установить контроль над ситуацией, - Жив, зараза!
Слова эти были сказаны в пустоту, потому что в момент пробуждения Сергея, между мужем и женой начался какой-то молчаливый, одними только глазами, диалог. Но Ливанов продолжил свои высказывания с тем, чтобы разрядить обстановку и не допустить новых истерик.
- Господа, у нас ситуация два ноля - икс: живой труп с ножом в животе! Спасательные службы не ожидаются. Поэтому дело рук спасаемых – спасать самих себя, - здесь он оговорился и поправился, - в общем, Светка, будем делать носилки. Вот эта драппировочка пойдет. – Он указал как раз на тот кусок ткани, на котором занимался любовью с Серегиной женой.
Немая беседа двух супругов продолжалась.
- Света, надо спасать твоего олуха! – потерял терпение Ливанов.
Молчание.
Тогда он решил начать подготовку эвакуации Полякова самостоятельно. Взял ткань, разложил на полу, затем сложил вдвое, чтобы она выдержала вес здорового мужика. Снова окинул взглядом немую композицию в углу и сам застыл.
Оцепенение длилось несколько секунд. И прервал ее Сергей. Он моргнул. Этого телодвижения оказалось достаточно, чтобы разбить течение безмолвного диалога. Светлана смогла оторвать взгляд и тут же засуетилась. Раненого с грехом пополам положили на розовую ткань и вынесли с места грехопадения.

Везти в больницу Сергея решили на «Шевроле», потому что в нем было больше места, и «так комфортнее». Ключи взяли у Полякова из кармана, он сам показал взглядом, где они находятся. Говорить ему было трудно, и не хотелось. Молчал и Дмитрий. Светка же охала и ахала. Иногда в охи и ахи вклинивались «Господи!»
Переднее пассажирское сидение выдвинули максимально вперед, и на свободное место притулилась жена. Полякова положили на заднее сидение. При всем этом кровотечение не возобновлялось, из раны кровь лишь сочилась.
Поляков, казалось, сроднился с ножом в животе. Если бы его спросили, как ему лучше, с ножом или без ножа, он бы выбрал первое. Бурозубохорек вставал перед его внутренним взором и ощеривал свою пасть, но спасительный нож не давал ему уничтожить Сергея. По крайней мере, так ему казалось. Нож в его сознании выступал как граница, отделявшая его от безумия боли.
К счастью для пронзенного, Ливанов решил, что нож из раны вынимать ни к чему. Где-то он читал, что данная процедура может вызвать усиление кровотечения, а до ближайшей больницы, загородного профилактория, было ехать не менее четырех километров, до городской больницы – все десять. Что-то подобное припомнила и Полякова. Но она просто согласилась с мнением бывшего любовника, потому что дар речи к ней так и не вернулся.
Все произошедшее для Светланы было полной неожиданностью. Только что, буквально полчаса назад, все в ее жизни было более чем устроено. Любящий (и любимый!) муж зарабатывал деньги на ее не слишком большие запросы, и она могла заниматься любым делом по собственному вкусу. У нее был прекрасный любовник, который терял голову только от звука ее голоса, который в свои тридцать пять так и не женился, именно потому, что знал об этом своем свойстве. И только позавчера она получила приглашение для участия в довольно престижной московской выставке художников. Теперь это все внезапно кончилось. Она переживала из-за Сергея, и переживала из-за своей жизни, и даже сочувствовала Ливанову, который очевидно храбрился, хотя держал себя в руках из последних сил.

«Шеви» на дороге держалась уверенно. Дмитрий не гнал, зная, что любая тряска может усилить кровотечение, тогда… Об этом думать он не хотел. Он запретил себе думать о «тогда». Дорога, дорога, дорога, кочка, бугорок, наледь – вот что должно занимать его внимание. И занимало. Он совсем успокоился. Он выполнял свою работу. И это удовлетворяло его. Не стоял столбом, не причитал, не терял сознание. Принял решение – выполнил. И поэтому все более ситуация казалась ему недоразумением, которое можно преодолеть.
Это мнение позволило ему не обращать внимания на происходящее на заднем сидении и полностью сосредоточиться на управлении автомобилем. Дважды он буксовал на грязном проселке из-за того, что шел на низкой скорости, но оба раза выезжал из колеи и продолжал движение. Самому себе он представлялся быком, пусть не очень разумным, но упорно идущим к своей цели. Правда, о цели он не думал, просто ему нравился этот образ: грозный мощный черный бык идущий напролом и преодолевающий все препятствия.
А на заднем сидении в это время ничего не происходило. Муж и жена погрузились в собственные мысли, или, точнее сказать, безмыслие. Света тихонько оплакивала вдруг разрушенную жизнь, а в голове рождались планы того, что сделать и что сказать, чтобы все было, как раньше. Но путных идей ей в голову не приходило, и, зная характер Сергея, она не лезла к нему с различного рода «прости» и «но ведь ты сам».
Поляков же наслаждался… Представьте себе, он наслаждался нахлынувшей вдруг на него свободой. Сначала ему понравилось, что страшный зубастый выродок в бессильной ярости бьется вдали от его души и тела. Надежный нож отгораживал Сергея от его боли лучше всякой железной решетки. А затем Поляков обнаружил, что благодаря этому удару в живот, он получил гораздо большую свободу: свободу не думать и не принимать решения о дальнейшем. Он может не принимать объяснения, и может не объясняться, ему не нужно идти на вдруг ставшей нелюбимой работу. И еще он понял, что сам вырастил и выпестовал чудовище, которое сейчас безуспешно пытался пробраться к нему в нутро. «Ну уж нет, - думал Сергей – Больше я тебе не впущу».

Внезапно для всех машина остановилась. Причиной этому послужил дорожный знак, который возвещал о том, что налево от дороги в трехстах метрах находится больница. Незаметно для всех (даже для себя), Ливанов сделал свое дело: вывез раненого на асфальтовую дорогу и привез к больнице. Но, надо сказать, больницей загородный санаторий можно было назвать с большой натяжкой, и ни у кого из присутствующих не было информации, есть ли в санатории хирург и операционный стол.
Кому-то нужно было принимать решение: сворачивать или ехать в город, но принимать решение было вроде, как и некому. Светлана будто очнулась от тяжелого сна и мало что понимала в происходящем, да и Ливанов тоже не знал, что делать дальше, слишком он слился с ролью водителя: я привез, а там, как хотите. И тут решение на себя взял Поляков, который секунду назад радовался свободе от принятия решений:
- Ладно, чего уж там. Поехали в город.
Сказал он это так отчетливо и жизнерадостно, как будто был совершенно здоров, а нож в животе представлял собой неумело сделанную бутафорию. На мгновение Ливанов вдруг подумал, что ведь он не видел момент удара, и задался вопросом, видела ли это Светка. Но тут Сергея скрутила судорога, и стало ясно, что нож в его теле не бутафорский.
Поляков улыбнулся и снова заговорил:
- Мне отчего-то хорошо стало. Небось, не умру.
Сразу же автоматически отозвался Ливанов:
- Что-то пташечка запела… - но осекся и обратился к жене друга.: - Что скажешь?
Светлана Полякова к этому вопросу оказалась не готова, из ее груди вырвался какой-то полутон, полушепот, но даже слов в нем не было.
- Поехали в город, - повторил Поляков. Он что-то хотел добавить еще, но его вновь перебила ноющая боль. Говорить было неприятно.
- Хозяин – барин, - заявил Дмитрий, и тронул с места. На душе его полегчало. Подспудно все эти длинные минуты пути по проселку он боялся оглянуться назад и обнаружить труп и плачущую над ним Светку. Машинально он включил приемник, и в салон машины ворвались грубые звуки зарубежной эстрады.
- Сережа, не говори… - вдруг заговорила с мужем Светана. – Это, наверное, вредно… Тебе больно, миленький?
Говорила она искренне, и Сергей не стал ее корить, он просто приобнял ее за плечи, насколько позволял нож, и произнес:
- Все будет хорошо.
Полякову затрясло от рыданий. Накопившиеся эмоции вылились из нее ручьем сладких слез облегчения. Сережа был рядом, и это была единственная хорошая новость за сегодняшний день. А Сережа подумал о том, как давно он не делал Светку счастливой.

Машина неслась по ровному недавно положенному асфальту, как стальной шарик по наклонному стальному желобу. Ярко синяя на серой полоске, а вокруг – пока еще белое поле мокрого подтаявшего снега. Тишина и безмолвие на трассе было удивительным, даже для буднего дня.
Но и внутри машины наступила тишина, обозначившая хрупкое равновесие между тремя людьми, оказавшимися в салоне. В безмолвии текли секунды, и некому, и нечего было говорить. Все трое были не здесь и не сейчас, и даже первые встречные и попутные машины не изменили этого положения.
По-прежнему на иностранном наречии журчало беззаботное радио, водитель уверенно держал руль, стараясь думать о дороге, продолжалось недоверчивое полуобъятие супругов Поляковых. В этот самый момент все трое независимо друг от друга поняли, что возвращение возможно, и на душе каждого появилось теплое чувство сопричастности друг другу, которое, казалось бы, навсегда было потеряно.
Дима позволил себе на секунду отвлечься от управления, повернул голову назад и весьма непринужденно подмигнул чете Поляковых. Улыбнулась Света, ненатурально нахмурился Сережа. И тут Поляков сказал нечто, что было и глупо, и ни к месту, и ни к чему, но каждый понял его, и внутренне согласился с его фразой. Он сказал:
- Если не помру, – прощу вас.
И больше ничего не сказал.
После этой фразы Светлана совсем успокоилась. И уже обняла мужа, как драгоценное, но все-таки собственное имущество.
- Не говори ерунды. Конечно, не умрешь. – Сказала она после недолгой паузы.
Ливанов повернулся еще раз, но подмигивать не стал, и слов напрасных тоже не потратил.

А Сергей Поляков, менеджер среднего звена, сам задумался над собственной фразой. И подумал, что все-таки, пусть и объявился в его теле этот хорек, пусть и сидит теперь в нем же хлебный нож, и день весь наперекосяк, но Света, его жена, - это чудо. Да и Ливанов, если задуматься, сейчас вполне бескорыстно спасает его, Сергея, жизнь.
В Светкиных объятиях он разомлел, и совершил то, что ни в коем случае нельзя делать человеку, который, имея серьезное ножевое ранение, собирается выжить. Сергей расслабился.
И на въезде в город, на первом городском перекрестке, он потерял сознание…

В приемном покое городской больницы противно пахло хлоркой, нашатырем, обгаженной одеждой. Неровный желтый свет заливал помещение, в котором томились в ожидании приговора недавние любовники. День заканчивался паршиво, и души Ливанова и Поляковой немытыми когтями раздирали многочисленные кошки.
Момент, когда белого, как альбиноса, мужа выносили на носилках, Светлана запомнила навсегда. Уже тогда она поняла, что больше не увидит его живого, и заранее приготовилась к сообщению о смерти мужа. Но Ливанов, никогда не подозревавший, что в жизни человека возможны такие явления, как болезнь или смерть, переубедил ее, и теперь ей было очень плохо. Странное дело, если бы она была уверена, что муж умрет, и Ливанов просто бы утешал ее, ей было бы легче. Она бы кричала, плакала, билась бы в истерике, но эти действия представлялись ей более осмысленными, чем ожидание непонятного чуда.
Бывшие любовники избегали друг друга, и даже о простом дружеском пожатии рук не было и речи. Первое время они говорили, неспешно, боясь исчерпать все темы, но, исчерпав их, замолчали. Затем они разошлись по разным углам комнаты.

Они томились в этом помещении уже более четырех часов, и совершенно устали. Даже пытавшийся казаться железным Ливанов прислонился к стене и замер. И в какой-то момент Света поняла, что он попросту спит, дремлет, измотанный испытаниями сумасшедшего дня.
«Все мы пронзены одним ножом» - подумала она про себя.

Известие о смерти Сергея Полякова принесла какая-то медицинская женщина, санитарка или медсестра. Они не сразу заметили ее – вошла она не слышно, откуда-то сбоку, из маленькой дверки, казавшейся им входом в тупиковое помещение. Медицинская женщина по-матерински нежно коснулась рукава Светы, и даже по одному этому жесту судьба ее мужа стала очевидной.
Падая в обморок, Светлана Полякова, увидела желтые насмешливые жестокие круглые лампы и в кругах неяркого света встревоженное лицо заботливой санитарки.
Падение тела не вывело из тяжелого забытья Дмитрия Ливанова. Его растолкали позже, когда Светлану отнесли в соседнюю комнату.
Больше они не виделись.