Что наша жизнь

Что наша жизнь? …

«Не удалась вся жизнь, или настроение паршивое лишь оттого, что не удался всего один день?»,- думал я, промокшими насквозь ботинками, форсируя очередную лужу. Горошины дождя атаковали мою голову и плечи, а я даже и не думал защищаться. Брел я домой, куда совсем не хотелось идти, так как дома кроме громкого холодильника и напрочь занавешенного окна меня никто не ждал. В кармане зашевелился и напомнил о себе мобильный телефон – звонил друг, который звал в гости хотя бы на часок. «Ну посидим»,- говорил тот: «В «дурачка» перекинемся, пообщаемся». Прошло не более 10 минут, как я уже стоял на пороге у друга. По виду я напоминал блудного сына. Как собака, стряхнув с себя остатки дождя, одернувшись, я прошел в квартиру.
«А я знал, что ты подойдешь», - весело начал друг: «Я и чай нам уже налил, и карты приготовил». Играть мне особо не хотелось, но так же не хотелось разочаровывать товарища, отчего я прошел на кухню, и стал греть пальцы о горячую, как мое сердце в лучшие времена, кружку чая.
«Сдвигать будешь, или начнем так?», - с улыбкой обратился ко мне друг. «Да давай уже раскидывай. Чего тянуть?», - не поднимая глаз, сказал я товарищу. И вот уже карты розданы. «Козырь – черви», - довольно сказал друг, добавив: «Любовная масть». «Да, уж кары отменные достались с раздачи», - подумал я, а вслух произнес: «Не везет мне в любви, повезет в картах». Среди шести карт было три шестерки из них ни одной козырной, «бубновый» валет, дама «пик» и «бубновая» дама. Осмотрев карты, я подумал о том, что они, как моя жизнь, в которой полно шестерок, была триклятая «пиковая дама», которую я винил во всех своих бедах, «бубновая дама», которая так и не стала для меня «червовой», и, чему я был безмерно рад, есть один друг, он же - «бубновый валет».
«Шестерки», что окружали меня в жизни, всегда были рядом. Искали любые предлоги, чтоб не расставаться со мной не на секунду. Всюду следовали за мной, готовые в любой миг вознести меня на руках к небу лишь для того, чтоб бросить, а после, когда я от падения неминуемо разобьюсь, разделить мои владения между собой. Таких людей я всегда опасался оттого, что не мог с первого взгляда отличить, скажем, «крестовую десятку», то есть относительно приветливого ко мне человека, так как сам себя я ассоциировал именно с «крестовой мастью», от аналогичной «шестерки». Я не занимал на работе высокого поста, но по долгу службы, много и часто общался с огромнейшим кругом людей, в море которых обитала вся колода из 36-ти карт, но чаще всего, как впрочем, бывает и в игре, попадалась мне именно шваль.
«Пиковая дама» была для меня собирательным образом из десятков знакомых как дам, так и валетов. Все те, кто волей случая имел честь глубоко разочаровать меня, тут же вливались в «пиковую даму», которая на протяжении всей жизни, равно как и шваль, не покидала меня, постоянно пополняясь новыми людьми. Если бы на уроке рисования в школе мне сказали нарисовать «пиковую даму», я непременно нарисовал бы ее в очень грузном теле, с лицом имеющим как женские, так и мужские признаки, и, вероятно, подмигивающую мне, якобы говорящую: «Я всегда за твоим плечом, не бойся одиночества, уж я то тебя никогда не оставлю».
Про «бубнового валета» я мог бы рассказать очень много, как, впрочем, каждый из нас готов часами говорить о своих лучших друзьях. Скажу лишь о том, что знали мы друг друга с детства или даже раньше, поскольку не исключаю, что мы уже родились друзьями.
Козырей в своей жизни я не видел очень давно. Первый из них я получил при выпуске из школы. Остальные мне вручили в институте, а так же в первые годы моей работы, но время шло, вокруг постоянно, что-то происходило, и я вынужден был расставаться с козырями, чтоб удержаться на поверхности, и вот пришел тот час, когда в моих руках не осталась ни одного. В тот час работа уже стала для меня монотонной каторгой, любимая девушка уже стала серой, дом стал для меня конурой, а козырей, чтоб кардинально, что-то изменить не было.
«У меня шесть «червей». Я хожу», - прервал ход моих мыслей друг, и с присущей ему элегантностью выбросил на стол семерку «крестей» и семерку «пик». Крыть было нечем, пришлось к своим картам, к своей жизни, добавить еще швали. Следующим ходом друг всучил мне «бубновую» и «крестовую» девятки, которые так же пришлось взять.
Обратив внимание, что с начала игры я сидел с поникшей головой, друг подбодрил меня: «Не будешь поддаваться, подарю тебе слона». Мне шутка смешной не показалась, но ответил я другу в такт: «Вместо швали ты мне лучше козырей подкинул бы». Друг улыбнулся и сходил с «крестовой» восьмерки, которую я в следующее мгновение покрыл своей девяткой.
Наступил мой ход, и я стал вглядываться в карты, с таким выражением лица, будто пытался отыскать потайной смысл, либо разглядеть в них что-то новое. Если я хожу, то мне придется расстаться с частью карт. Так... Какие именно я готов скинуть? Что мне мешает? Что для меня лишнее? Очень хотелось мне в первую очередь избавиться от «пиковой» дамы, но правила игры гласили о том, что она могла еще пригодиться. Друга - валета отдавать я сразу отказался, «бубновую» даму я тоже не решался давать, так как глубоко, глубоко внутри себя все еще верил, хотя нет, уже не верил и даже не надеялся, а просто попытался ни в жизни, так в игре из «бубновой» дамы сделать любимую. Я решил обратить на друга своих «любимых» и вечных спутников – шестерок, которые тут же бросил на стол.
«Вот бы и в жизни было так просто избавиться от них, раз … и без шестерок, семерок, восьмерок, девяток…, коль жизнь так похожа на игру, почему в них разные правила», - размышлял, ожидая действий друга, я. Товарищ покрыл мои (как смешно звучит «мои», ведь они никогда не были мне дороги, а тут вдруг стали «моими», стали моим звеном, моей частью, частью моей победы или поражения) шестерки «крестовым» королем, «червовой» десяткой и «пиковым» тузом. Это вызвало у меня удивление, казалось бы, просто шестерки, а как они потрепали карты товарища. На шваль ему пришлось выложить приличные карты, но после удивления пришло спокойствие, ведь и в жизни на мелочи ни редко тратишь самое ценное, ведь именно из-за мелочей моя единственная «бубновая» дама не стала единственной «червовой», как много мелочей тогда заставили расстаться и не видеть друг друга, пряча в себе желания и возможность все исправить. Мы не придавали сперва мелочам никакого значения. Все думали, что время исправит их, но время было жестоко, и вместо исправления, время лишь накопило мелочей такое несметное полчище, что выстоять мы не смогли и опустили руки.
Друг зашел на меня с «бубновой» восьмерки, которую я покрыл девяткой, что позволило хоть на некоторое время моему другу – «бубновому» валету остаться со мной, то есть в картах. Девятка собою накрыла восьмерку. Друг улыбнулся, видимо, его тоже обрадовал тот факт, что мы все еще остаемся вместе, и ему пока не уходить в страну забытья, или как она называется в игре - в «биту».
«Так. У меня пять карт, следовательно нужно взять еще одну. Какой же она будет? Принесет ли мне жизнь подарок, или как прежде, станет заставлять добиваться всего самому?», - говорил я сам себе, якобы утешая. Моей шестой картой оказался козырный туз. Со спокойным выражением лица, так как на мою реакцию, как опытный игрок, смотрел товарищ, я положил туза меж дам, и все не мог поверить в то, что вот так вот просто жизнь, нет, не жизнь, а игра подарила мне козыря. Да еще какого! Самого, самого высокого. «Чтоб в жизни получить такого нужно как минимум кого-нибудь убить», - съязвил мой ум.
И вновь был мой ход. И вновь нужно расставаться с чем-то. Помня опыт прошлого хода и жизни, когда на мелочь друг в игре, а я в жизни, выкинул много главного, я сходил с семерок, и не ошибся. На мой заход другу пришлось выложить «крестового» туза и «червовую» шестерку. По моему лицу, проскользнула улыбка, которую тут же заметил друг и произнес:

- Вот! Отлично! Продолжай так же и слон точно станет твоим.
- Ты специально говоришь об этом? Знаешь ведь, что на слонов у меня аллергия? Хочешь, чтоб я вновь стал проигрывать? - уже более веселым голосом ответил я другу.

Друг ничего не сказал. Позволил взять из колоды карты сперва мне, после взял сам и обратил взор на меня, будто ожидая моего хода. На самом деле было видно, что он просто думает об игре, просчитывает ходы, пытается угадать мои карты. Да что гадать ведь он сам в них. Слева от него девятка «пик» и валет «крести», что пришли ко мне из колоды. Справа приятная, но лишь в игре, «пиковая» дама, за которой уверенно держал себя козырный туз, на фоне которого, его соседка - «бубновая» дама выглядела как-то неубедительно. Друг продолжал смотреть то ли на меня, то ли сквозь меня, и в этот момент я подумал, вдумался и стал мечтать, чтоб своей игрой не просто добиться победы или обрести поражение, а изменить жизнь не ее правилами, а законами игры, чтоб из «крестового валета» превратить себя в «крестового короля». От мечтаний меня отвлек друг, который положил на стол карты, сказал, что вернется через минуту, и вышел из кухни. Практически сразу же он вернулся и взял со стола карты. Я хотел было спросить, куда он ходил, но не успел. Взгляд друга стал уж каким-то чересчур хитрым. Я посмотрел в свои карты, откуда на меня такими же хитрющими глазами смотрел «бубновый валет». У меня улучшилось настроение. Мы всегда с другом, такие в меру бесшабашные, для кого-то странные, не для всех понятные, любили перевернуть мир вверх тормашками и держать его в напряжении, пока все не поверят, что так изначально и жили.
«Хорошо, будем играть по твоим правилам»,- сказал я «бубновому», на что он, в свою очередь, пожал руку «крестовому», принимая тем самым вызов.
Я сидел за столом, скрестив перед собой кисти рук, в одной из которых в трубочку были зажаты мои карты. В предвкушении чего-то, сердце бешено колотилось.

- Да не волнуйся ты так, - протяжно и с улыбкой произнес друг, добавив, - у нас с тобой шансы на победу равны. Не смотря на то, что мы с тобой друзья, игра обещает быть напряженной, а еще ты обещал мне не поддаваться.
- Не обещал я такого, в смысле и не собирался я поддаваться, - мой голос прозвучал как-то не убедительно и тихо.

Друг, как прежде, был весел, играл из стороны в сторону бровями, что-то напевал себе под нос, то есть вел себя как обычно. Игра возобновилась уже по новым правилам. Друг бросил на стол «бубновую» семь. Теперь передо мной стоял выбор, либо лишиться друга, либо девушки, либо единственного козыря. Ах, зачем же он так сходил, ведь он прекрасно видит, кто его соседи в моих руках. Он видит, что «бубновых» кроме него и моей возлюбленной, той, что еще не успела или просто не стала «червовой», у меня нет. Жизнь ни редко подбрасывает нам аналогичные ситуации, когда приходиться выбирать между дружбой, любовью и чем-то очень важным в жизни. Каждый в аналогичной ситуации делает свой выбор, советы слушать бесполезно. О, как долго я ждал в жизни козыря, и вдруг получил его, да еще какого, да самого главного, основного. Ну что же мне теперь делать? Если я скину козыря, то лишусь подарка судьбы. Дивушку я скинуть бы не смог, ведь с дамами сердца джентльмены себя так не ведут. Оставался только друг, но если я его скину, то….то….то он уйдет в «биту» и с кем же я тогда буду играть? Нет, с друзьями так не поступают, а козырные они как приходят, так и уходят. Ведь жил же я до этого без них, проживу и сейчас. А вот без друзей я никогда не жил, и верите, нет, не хочу даже знать каково это. Итак, выбор сделан, на стол брошен козырный туз.
Смотрю в лицо друга. Он как бы говорит мне спасибо, что не выкинул его. Ему так уютно стало между дам и рядом со мной, таким «нарядно-крестовым». Друг в знак благодарности, преклонившись через «пиковую даму» в очередной раз пожал мне руку, и как бы невзначай спросил у меня, как дела с «бубновой дамой», не хочу ли я все наладить, не продолжаю ли я верить в лучшее? Я отошел с другом в левую часть карт, что держал в руке. Двух дам отодвинул в правую, так что разделяла нас только «пиковая» девять. Через плечо, глядя на дам, которые тоже завели разговор, я сказал другу, что продолжаю нежно любить ее, но как мне кажется, наши чувства изжили себя, пропал огонь, пропала страсть, осталась лишь любовь. Не смотря на то, что любовь главная составляющая чувств, ей очень тяжело удерживать нас вместе. Любовь долгое время пыталась, выдумывала различные поводы, искала предлоги, чтоб из «бубновой» сделать «червовую», но как-то все получилось не убедительно, как-то уж слишком вяло все шло, отчего между мной и моей избранницей резко, как зубная боль, все порвалось. Из наших ран долго лилась кровь. Думаю, рана еще не затянулась, но ковырять раны в надежде, что заживут они лучше и быстрее, будь мы снова вместе, я думаю слишком бесстыдно. Друг выслушал меня, поправил загнувшийся левый угол себя и сказал, что конечно согласен со мной, как с другом, но ему хотелось бы поговорить с ней об этом. Я пообещал ему переложить их поближе друг к другу, но друг перебил меня вопросом о том, не сожалею ли я, что лишился такого долгожданного и могущественного козыря, спросил, действительно ли он, как друг, стоит таких жертв. В ответ, который не удивил его, а лишь укрепил нашу дружбу, я рассказал древнюю китайскую притчу о двух лягушках:
Дело было во времена расцвета Великой Китайской Империи, когда столетние войны уже закончились, а новые еще не успели начаться. В те времена у некого озера расплодилось множество лягушек различных голосов и расцветок. Лягушек было такое множество, что вскоре пищи стало ничтожно мало, и лягушки решились на Великий переход к озеру, что было по другую сторону леса. Это путешествие требовало много сил и выносливости, сулило опасности, поскольку обитатели леса ни прочь были бы полакомиться деликатесом, которому сложно уйти от хищника вдали от водоема. И было из того миллионного племени две лягушки, которые настолько сдружились, что в момент охоты они походили на один слаженный организм, а по ночам во времена лягушачьих серенад они пели так ладно, что казалось, поет профессиональный лягушачий хор, если таковой в природе вообще возможен. Другие лягушки посмеивались над ними, говоря о том, что в лягушачьем племени не принято заводить дружбу. Говорили о том, что это не практично, о том, что они сами скоро убедятся в этом. Но жили друзья бок о бок, ни разу не подводили друг друга, всегда были готовы отдать друг за друга свою лягушачью шкурку. Как раз перед Великим переходом, в одной из последних охот один из них в поисках пищи, взобрался на дерево, откуда неудачно упал, повредив лапку, отчего его путешествие оказалось невозможным, и он был обречен остаться один и без пищи. Он молил второго лягушонка не оставаться с ним, не обрекать и себя на верную голодную смерть, а идти со всеми, продолжать жить ради их дружбы, не терять последнего шанса судьбы на долгую и счастливую жизнь. Но тот лягушонок и слушать ничего не хотел, а просто решил остаться с другом, поскольку знал, что без него друг погибнет. Если они будут вместе, то шансы на выздоровление его друга останутся, тем более он не мог представить себя без друга, что во время Великого перехода, что в дальнейшей жизни. Ждать их никто не стал, лишь посмеялись над ними в очередной раз, и все лягушачье племя двинулось в дальний и опасный путь. Недели две друзья жили впроголодь, питаясь лишь тиной и озерной водой, но лапка друга потихоньку крепла, равно, как увеличивалось количество питания у воды. Когда миллионы лягушек устремились прочь, поглощая все на своем пути, выжившие насекомые стали искать новый дом и нашли его у озера, где оставались два друга. Не прошло и месяца, как вокруг было полным полно пищи на любой вкус. А еще через несколько месяцев к друзьям присоединились остатки миллионного племени лягушек, что смеялись над ними, поскольку во время Великого похода никто не смог дойти до второго озера – племя жестоко было растерзано обитателями леса. С тех пор тех двух друзей провозгласили умнейшими из племени, относились к ним с уважением и всяческими почестями, и никто более не смел насмехаться над ними. Вот так дружба спасла жизнь одного из них, и отплатила обоим сполна.
После притчи я, как и обещал, переложил друга ближе к «бубновой даме», поменяв его местами с «пиковой дамой», которая теперь оказалась на расстоянии вытянутой руки от меня. Я лишь успел заметить, что друг завел разговор, как тут же отвернулся и увидел перед собой ни ту ужасную физиономию, что был готов в школе на уроке изобразительного искусства нарисовать, а довольно сносное, так скажем, обычное, не вызывающее отвращения, женское лицо, которое смотрело на меня еще с большей опаской. Я удивился, отчего и спросил у нее, чего это она меня так опасается. Она робким голосом ответила, что ей известно мое отношение к ней, поэтому не знает как вести себя. Ее ответ показался мне интересным, поэтому я продолжил беседу, спросив о том, почему она так часто мне все портит, почему все негативное собирается в ней. «Пиковая», опустив глаза и помолчав немного, ответила, что не виновата в этом, что такой для себя, ее сделал я сам. Мне стало стыдно после ее ответа, я хотел извиниться, но подумал, что глупо извиняться перед картой, отчего промолчал. Она продолжала:

- Ты пойми, что я не имею никакого отношения к твоей жизни. Ты сам хозяин. На жизненном пути как ранее, так и в будущем тебе будут встречаться плохие люди. Ни я, ни ты этого изменить не сможем и, обвиняя во всех бедах меня, ты лишь убегаешь от истинного зла, ты прячешься, вместо того, чтоб найти причину и бороться с ней, а не со мной.
Я продолжал молчать и удивляться правоте ее слов, чуть ли ни каждую ее фразу сопровождая утвердительным кивком головы. Когда она закончила говорить, я извинился, пообещав, что не стану впредь винить ее. На что «пиковая дама» поблагодарила меня за то, что я позволил ей побыть в игре, и не выкинул ее в первую очередь как собирался. Еще она сказала, о том, что и во время игры, и пока я общался с другом, она о многом успела поговорить с «бубновой дамой», но всего мне рассказать не может, так как дала слово. (Меня в очередной раз удивило, что «пиковая дама» держит свое слово). Она сказала, что может поделиться со мной лишь своими соображениями от разговора. Я кивнул, как бы говоря, чтоб она не останавливалась и продолжала говорить. «Пиковая дама» продолжала:

- В жизни любого растения, в жизни любого существа, любой влюбленной пары есть рассвет и закат. Вся проблема в том, что каждый знает, когда наступил рассвет, но не каждый может сказать, когда пришел закат. Многие торопят его, говоря, что все позади, всему конец, и это на самом деле не так.

Я перебил ее, сказав, что ничего не торопил, что все вышло так само собой, на что «дама», нахмурив брови, попросила дать ей договорить. Жестом я извинился, и она продолжила:

- Так вот, не стоит утвердительно говорить о закате, поскольку, если закат действительно наступит, то изменить в этом дне ничего уже будет нельзя, поскольку он уже будет окончен, а машина времени существует лишь в научной фантастике. Для того, чтоб с уверенностью знать время наступления заката могу поделиться с тобой одной тайной, в которую меня посвятил «червовый король» во времена нашей молодости.

Я пообещал «пиковой» о том, что сказанное отныне останется только между нами и ни одна живая душа, ни одна карта из колоды знать об этом не будет, на что «пиковая дама» сказала, что верит мне, поскольку верит «бубновой даме», после чего возобновила рассказ:

- В те времена «червовый король» посвятил меня в тайну познания заката. Он говорил о том, что закат наступает лишь тогда, когда в душе, в самом потаенном ее уголке не остается ни крошки теплого чувства, лишь тогда тьма вступает в свои права, обозначив свое появление закатом. Если верить его словам, то время наступления заката зависит от внутреннего состояния влюбленных.

С этими словами я сдвинул брови к носу, показывая, что над этим стоит серьезно задуматься, на что «дама» продолжала:

- Если хочешь проще, то скажу: нет любви - нет солнца; есть любовь - солнце будет светить вечно и никогда закат не наступит для вас. Для других быть может, но вы всегда будете нежиться под солнцем, не зная, что такое тьма.

Я поблагодарил «даму» за очень важную для меня беседу, еще раз пообещал, что наш разговор останется в тайне, но не удержался и спросил:

- А «бубновая дама» еще любит меня?

«Пиковая дама» лишь улыбнулась в ответ, напомнив о моем обещании и посоветовав спросить об этом напрямую у «бубновой дамы». По плечу меня уже несколько раз по-дружески хлопнул товарищ.
 
- Ну, что тебе сказала «бубновая дама»? - спросил я у него, обернувшись.

Друг лишь развел плечами, обозначив указательным пальцем на «бубнового туза», что лежал на столе по соседству с тузом «червовым» и «бубновой» семеркой.

- Ну так ты бить будешь, али сразу сдашься? - как и прежде с улыбкой предлагал друг.

Не сожалея ни о чем, я, расправив плечи, заявил: «Беру», - и сгреб себе в руку все карты, положив себя с другом и дамами в одной стороне, а тузов и семерку в другой.

- Ну, что я тебе говорил! Главное – это дружба! Ну а коль судьба повернется к нам лицом, и козырями обделены не будем, - заявил я другу.

Он лишь кивнул мне в ответ, потому, что мне была видна лишь половина его лица, поскольку у меня в руке теперь было не положенных шесть, а восемь карт, которые держать было не очень то удобно.
Друг из остатка колоды отчитал себе две карты, с интересом глядя на каждую, и уместил их в руке. Осмотрев свои и оценив колоду я подумал, что у него, наверное, в руках полно козырей. Друг, выглядывая из-за дам, утвердительно кивнул мне головой. Ход вновь был за ним. На столе появился «бубновый» король. Я молча сидел и смотрел на него, уже зная, что покрою его тузом. «Бубновый король», понимая это, обреченно смотрел в пустоту, жалея о том, что в этот раз ему не удастся поиграть долго. Я все не решался покрыть его и спросил у соседки – «пиковой дамы»:

- Скажи, а каково это быть в «бите»? Что там происходит?

Дама задумчиво закатила глаза вверх, прищурила носик, почесала правой рукой левой плечо, после чего произнесла:

- Знаешь, я была там много раз, но у каждого свои впечатления. Вот я, например, просто засыпаю, просыпаясь с новой игрой. Скучно там, вот как. Для некоторых, например для «бубновой» десятки, я знаю, что лучше места нет, потому как она сама мне говорила, что уже устала от бесконечной карточной игры и хочет на покой, хочет чего-то иного, хочет беззаботно своими большими, как жизнь, глазами смотреть на мир и быть его частью, не подчиняясь более правилам игры. Да что впрочем говорить об этом, если тебе так уж интересно, договорись с товарищем своим, пусть сходит под тебя с крестей, побьешь собой, да и посмотришь как там в «бите» дела.
После этих слов я, как и собирался, покрыл короля «бубновым» тузом и его задумчивый взгляд более виден не был.

- Бита! - неожиданно для меня выкрикнул друг и взял себе из колоды карту.

Я сходил с «бубновой» семерки, которую друг покрыл «бубновой» десяткой. В этот момент я вспомнил слова «пиковой дамы» и порадовался за «десятку», зная, что игра ей в тягость, и что хочет она жизни иной. Друг взял себе очередную карту из худеющей на глазах колоды, и только он хотел сходить, как я остановил его жестом. На его недоумевающий взгляд я пожал плечами и опустил взгляд на «биту».

- Ну как хочешь, - вновь с улыбкой на лице сказал друг, еще раз осмотрел свои карты, после чего бросил на стол «крестовую» десятку.

Сердце стало бешено колотиться. В нерешительности с «крестовым валетом» в руке я замер. Держать себя в руках было ново. Что ждало меня в «бите», как меня там встретят, смогу ли вернуться, да и просто боязнь неизвестности поглотила меня. Заметив мое смятение «пиковая дама» посмотрела на меня своими спокойными черными глазами, как бы говоря, что бояться на самом деле нечего и глупо. И вот я уже лежу на столе, покрыв десятку. Сверху на меня смотрит друг, потом его рука бережно поднимает меня и десятку, переворачивает лицом к столу, переносит влево, еще мгновение, и … темно. Некоторое время я лежал в темноте, напрягая до боли глаза, но видно ничего не было. Через какое-то время послышался чей-то ровный голос:

- Ну как удобно?

Я молчал. Вопрос повторился.

- Это вы мне? - в нерешительности переспросил я.
- Нет, двойкам и тройкам, - с хитрицой послышалось в ответ.
- Мне? … Ну пока не знаю. Тихо тут у вас и темно, пока еще не определился удобно ли мне, - ответил я сам не зная кому.

Голос вновь обратился ко мне:

- Странный ты.

Вновь воцарилась тишина. Я не знал, что можно на это ответить, да и ждал ли вообще тот голос моего ответа. Где-то в отдалении я услышал голос своего друга и свой собственный голос. Мой голос попросил у друга паузы в игре, говоря при этом, что нужно сперва осмотреться, а уж потом решить, как продолжить игру. Мне стало как-то не по себе. Странно это - я и в «бите» и за столом. Как такое возможно?

- А раньше ты не задумывался и спокойно как играл с другом, так и общался с ним и с дамами. Раньше, значит, нормально все было, а теперь вдруг странным стало? - вновь обратился ко мне голос, каким-то чудным образом прочтя мои мысли.
- А как вы смогли прочесть мои мысли? - уточнил я.
- Здесь настолько тихо, что стоит просто прислушаться, попробуй. Ты просто замкнут на себе, постоянно думаешь, решаешь, делаешь какие-то выводы. А ты остановись на секунду и просто послушай и посмотри, - уже громче обращался ко мне голос.

В ответ ему я произнес:

- А какой смысл слушать тишину и смотреть в темноте, если и так не слышно ничего и ничего не видно?

Ответа не последовало. Тогда я решил последовать совету, постарался насколько это возможно «крестовому валету» расслабился и просто стал лежать в «бите» не забивая голову, как я могу быть одновременно в разных местах, как могу общаться с неодушевленными предметами, и прочими вопросами. Я просто лежал. Через какое-то время я уже не мог точно определить, открыты мои глаза или закрыты, еще через какое-то время стал слышать отдаленный пока шум, который с каждой минутой становился громче. Стали слышны, сперва, отдельные слова, после связанные фразы. Совсем скоро я почувствовал себя, как на рыночной площади. Вокруг стало шумно. Я услышал, как мужской голос убеждал женский, что любви не существует, на что женский голос уверенно твердил о том, что так может говорить только тот, кто не испытал любви. После я вслушался в разговор двух мужских голосов, один из которых рассказывал, что вечная борьба между добром и злом прекратиться не может, потому и зовется вечной. Другой голос отвечал, что когда он был совсем юн, то от одного старца-игрока слышал историю о том, как в древние времена, когда законы природы были подчинены магии, один воин добра победил самого могущественного мага, после чего на миллионы столетий битва была прекращена. Меня заинтересовала эта история и я, бесцеремонно вмешавшись в разговор, попросил подробнее рассказать об этом. Голос начал:
В те далекие времена появился на земле злой маг, обладающий силой умертвить все живое на планете, уничтожить весь разум. С каждым днем к магу прибывали все новые черные силы. Совет добра, понимая опасность положения, собрал десять лучших воинов, которые должны были победить мага. Воины готовы были отдать жизнь за победу добра, с честью приняли предложение и отправились в путь. По силе, выносливости и храбрости они были равны, но было в одном из них, что-то свое, что-то неописуемое и новое. Остальные воины не смогли не почувствовать этого. Замок мага располагался посреди разрушенных деревень. Проникнув в замок, началось сражение. Силами своего колдовства маг разбрасывал воинов по сторонам, словно детей. Взглядом отводил от себя стрелы, гнул мечи и копья. Когда маг произносил свои зловещие заклинания, кольчуга рвалась, как бумага. Шансы на победу таяли на глазах, но не один из воинов не отступал, бился и тот, что казался всем особенным. В один момент маг обернулся драконом и вылетел в окно навстречу полной луне. Вдруг все помещения замка заполнил жуткий звук, от которого воины, с силой, как могли, закрывающие уши ладонями, попадали на пол. Очнулись все десять в небольшом помещении, где было мрачно и тихо. Все лежали на полу и без оружия. Из малочисленных окон в помещение лился лунный свет. Перекликнувшись, и осмотрев друг друга, воины поняли, что обошлись пока без потерь. Тот, что был, как всем казалось, особенным лежал в углу, прямо у окна. Неожиданно прямо в центре комнаты вот так вот, из неоткуда возник маг. Он парил над полом, и грозным голосом сказал тому, что звался особенным, что битва проиграна, предлагал ему сдаться, обещая взамен жизнь. Предлагал встать на колени и клясться в преданности лишь ему. Воин в растерянности обратился к товарищам с речью не поддаваться словам мага, а продолжать бой в рукопашную и всем вместе, и всем до конца. Маг слушал его речи недолго, после громко, как камнепад в скалах, расхохотался, сказав воину, что все его собраться, и он, в том числе, околдованы. Сказал, что околдовал всех еще на подходе к замку. Околдовал всех и даже его, но его внутренняя сила, особая сила воина, не позволила заклинанию дойти до сердца, суля тем самым надежду всем силам добра. Воин пока еще не понимал, что происходит, и продолжал взывать к остальным, которые в то время лежали на полу в оцепенении и просто смотрели на мага. Маг вновь рассмеялся недобрым смехом, и жестом снял остатки заклинания с воина. В секунду воин увидел, что все кроме него лежат на полу в увечьях, кто уже умер, кто без конечностей, крича от боли, катался по полу моля о смерти, кто без ног, ногтями царапал пол, лишь он один лежал невредимым. От увиденного глаза воина наполнились слезами, еще большей ненавистью и силой. Маг, вновь обратился к воину сказав, что после того, как на подходе к замку наложил на всех свои чары, то по одному бил каждого из воинов, а в момент, когда, как всем казалось, было основное сражение, на самом деле сражался лишь он один, сражался лишь один воин. После этого маг предложил ему прекратить сопротивление и открыть секрет, почему лишь его не взяли чары. Воин, понимая всю безысходность положения, осознав, что остался один, испугался. И это не удивительно, ведь он был простым смертным, которым присущ страх. Воин выпрыгнул в окно и направился к лесу, он бежал так быстро как мог. Он слышал как несся по воздуху за ним маг, видел, как с корнями ввысь взметали деревья, падая и преграждая ему путь, но бежать не переставал. Когда воин в бессилии упал на землю, то от земли, от ее недр услышал спокойный голос, который сказал ему, что бояться не страшно, а страшно быть трусом. Воин поднялся с земли, решив обратить силу мага против него самого. Зная, что зло, пущенное на свободу, должно вернуться к тому, кто его пустил, воин стал бегать, путаясь меж падавших на него деревьев, завлекая мага ближе к земле. Так и произошло. Маг, удивленный действиями безоружного воина, увлеченный его бегом, снизил полет, и ногами уже практически касался земли. Ах, как ошибался маг, думая, что без меча, стрел и копья воин остался безоружен. Не знал тогда маг, что есть на свете оружие еще более страшное, такое как добро. Не успела еще на небе погаснуть ни одна из звезд, как вырванное и брошенное в воина дерево навалилось на мага. Он, сам не ведая того, влетел под его ствол. Маг лежал на земле, с перебитыми руками и горлом, обездвиженный, но пока не побежденный. Его черные удивленные глаза были раскрыты, он не мог произнести это вслух, но впервые почувствовал боль. Он хотел кричать от боли, но перебитое горло не давало ему этого сделать, как не давало, и произнести не единого более заклинания. Не мог маг снять с себя и дерево, поскольку оно перебило ему кисти, которые как сухие листья, еле держась, свисали вниз. Громко и неровно дыша, воин подошел к магу. Воин знал, что уже практически победил, ведь враг лежал обездвиженный. Но воин, как любое живое существо, прочел в глазах мага боль, ту, что еще мгновения назад видел в глазах своих товарищей, и не поднялась рука воина умертвить врага. Воин высвободил мага и, как мог, залечил его раны. Не зная этого, воин обезоружил врага, ведь тот, впервые в жизни познал тогда не только боль, но и сострадание. Оправившись от увечий, маг, уже зная то, что пережил, так как существом он был далеко не глупым, встал на путь добра. Маг плечом к плечу с воином, заменяя ему погибших товарищей, стер с лица земли остатки зла, погрузив землю на миллионы столетий в мирное время, которым правило добро и сострадание к ближнему.
Когда рассказ был окончен, я хотел было спросить, что стало с тем магом и воином, когда все битвы были выиграны. Хотел спросить, почему в наши дни вновь появилось зло, много вопросов у меня было. Но, задумавшись, я потерял голос рассказчика. Пытался вновь расслышать его на общем фоне, но после подумал, что знать мне это ни к чему, ведь тот воин не знал, почему есть зло, и как его победить, не знал, будет ли победа, много не знал. Потеряв счет времени, я подумал, что пора бы уже вернуться к другу и к игре. Я обеими руками оперся, предварительно извинившись, о «крестовую десятку», что позволила мне здесь оказаться. После встал на ноги и направился к себе, к другу и «дамам» в моих руках. Когда я был на месте, с вопросом о том, как все прошло, ко мне обратилась «пиковая дама». Я ответил, что не могу понять, почему она говорила, что там тихо. Сказал, что для меня это непривычно. Сказал, что не понял, как, но мои мысли читали, и я научился слышать голоса других карт в темноте и общаться с ними, добавив, что мне понравилась история о добре и зле. Улыбнувшись «пиковая дама» сказала, что эти две шестерки новичкам постоянно ее рассказывают. «Шестерки??!», - удивленно воскликнул я: «Да они же все глупые, мерзкие, подхалимы и опасные…». «Пиковая дама», прищурив глаза, перебила меня:

- Да, да. Конечно, все так оно и есть. Я ведь тоже виновата во всех твоих проблемах.

Я понял абсурдность сказанного и опустил голову вниз, глядя на карты и вспоминая, чей ход. Карт в руке было шесть, отчего я смело решил сходить с «пиковой» девятки, и уже занес руку, и уже ждал карты друга, как тот поднял вверх указательный палец правой руки, показывая, что с чем-то не согласен. На мой вопросительный знак, друг ответил, что не принято с друзьями мухлевать. Я не совсем понял его слова, но «пиковая дама» объяснила мне, что себя все-таки следует вернуть в «биту». Она сказала, что я нашел интересный ход, чтоб вернуться к игре, но правила есть правила.

- А как же я тогда буду общаться со своими картами? - спросил я у «пиковой дамы».
- А раньше, как играл, вот так же и продолжай. Конечно, не сможешь больше быть среди нас, но общаться с нами тебе никто не запрещает, да и вряд ли сможет.

Покорившись словам друга и убеждениям «пиковой дамы» я вновь положил себя в «биту» поверх «крестовой» десятки. После этого я взял из колоды карту – «червовую даму». Молча положил карту среди остальных, поодаль от дам «пиковой» и «бубновой» потому, что пока еще не знал, что произошло. Просто, как и в прошлый раз, когда получил козырного туза, не знал как вести себя. Ход был за мной. Я смотрел то на друга, то на стол, то на потолок, то на стены кухни, на узорные в цветочек обои, смотрел куда угодно, но боялся посмотреть в карты, в глаза «червовой дамы».
Оцепенение длилось недолго. То решение, что блуждало во мне, уже нашло свой выход. Жизнь конечно очень похожа на игру, но настолько важные поступки, какой предстояло сделать, сделать предстояло только в жизни, никак не в игре, потому как его нельзя смоделировать, чтоб после можно было что-либо менять. Данный поступок стоит сделать, ошибиться, но знать, что ты его сделал, знать, что сделал его именно ты, отчего и исправлять при желании придется его именно тебе.
Еще задолго до начала рассказа я влюбился, как это часто случается с молодыми людьми. Все, как это тоже в жизни многих бывает регулярно, шло сперва в гору. Отношения развивались, любовь росла. Но пик был достигнут, а что же теперь? Куда дальше? Вниз не хочется. Выше только небо. А возлюбленная все ждала решения, все ждала и ждала, пока ожидание не стало тянуть наши отношения вниз. В таком болезненном состоянии отношения и повисли на некоторое уже довольно-таки продолжительное, как это случается с каждым, время. Время принесло боль. Боль принесла страдания. Страдания стали убеждать меня, что не удалась вся жизнь, но разум, подпитываемый силами трепещущего чувства, говорил о том, что не удался всего один день, который при желании можно исправить. Я четко определил для себя поговорить обо всем, нет поговорить о главном с дамой сердца, с той самой «червовой», с той единственной возлюбленной.

- Прости, друг, но мне срочно нужно уйти. Есть срочный разговор, который для себя я все пытался отложить, но чувствую, что время пришло и тянуть нельзя. Я пойду, а игру давай отложим на потом. К тому же победа и так была бы твоей, - сказал я ожидавшему хода другу.
- Не страшно. (как мне показалось друг даже не удивился моим словам) Я пока соберу карты обратно в колоду, а ты одевайся.

Одежда уже успела высохнуть и я, полный решимости, обоими глазами глядя веред, направился навстречу к своей цели, уверенный, что именно сегодня все определится. О том, что я не знал, как при этом себя вести, уже в дверях прочел в моих глазах друг. Прочел, и сказал подбадривающе: «Да любит она тебя. Иди». И я пошел.

 
Друг убрал со стола посуду, сложив ее в раковину до лучших времен. Прошел в комнату, где без определенной цели стал переключать многочисленные каналы. По одному из каналов шел заезженный фильм ужасов, мистики или картина из серии «пропустишь - не пожалеешь». Друг все никак не мог определиться с ее жанром, отчего и перестал щелкать пультом: На экране показывают любознательного до боли в спине молодого человека, некое воплощение атеизма, безрассудства и познавательности. Вот и сейчас он - герой картины вмешал себя в авантюрное, как ему кажется, приключение, которое должно будет произойти в одном из крупных городов африканского континента. Герой, странного имени которого друг никак не смог запомнить, но для придания солидности и уважения ко всем безрассудным станем звать его Чарльз, завсегдатай любитель непознанного, автор нескольких очерков на мистические темы, для того, чтоб отправиться в путь более или менее подготовленным, зная, что ждет его мистический мир одной из ветвей религии «Вуду», прочел пару бульварных справочников на эту тему, что предало ему чувство некой защищенности. Прибавив к багажу знаний, пару футболок, шорты и авиабилет в один конец, Чарльз позволил-таки себе начать приключение. Прибыв, его встретили проныры-таксисты, служители закона и раскаленный до предела воздух, сквозь стену которого герой пробрался до остановки автобусов, после до гостиницы, а после и до того мужчины, который поселил в Чарльзе идею самого пути. Мужчина, который познакомился с Чарльзом через один из редких журналов по оккультной магии, в письмах Чарльза, в межстрочном пространстве, в самом Чарльзе увидел и не свет будущего последователя его религии, и не оттенок того человека, что слепо ни во что не верит, и не просто обывателя. Было в Чарльзе что-то такое, что для себя он пока еще определить не мог. Именно это и заставило мужчину привести Чарльза сюда, подвести его к встрече с шаманом.
Чарльз встретился с мужчиной уже ближе к ночи, в одном из малолюдных баров на окраине города. Небо было усыпано так низко висящими звездами, насекомых было не особенно много, отчего и разговор между ними сразу принял оживленно-быстрый темп. Мужчина с серьезным видом лица, пытался уяснить для себя готов ли Чарльз к той самой встрече. Чарльз уверял, что уже давно готов к ней, убеждал, что ради этой встречи он согласен претерпеть любые испытания, или что там для этого было необходимо. После уверений и страстно горящего взгляда Чарльза, мужчина перешел к основному. Он рассказал Чарльзу, что видит в нем то, что пока ему самому еще не понятно, сказал, что встреча Чарльза с шаманом предопределена, и его, как последователя этой религии человека миссия - привести Чарльза к шаману. Мужчина сказал, что в день встречи он проведет определенный обряд, в ходе которого необходимо будет выколоть черной кошки глаза, для того, чтоб при встрече Чарльз мог видеть в темноте, так как место, где его ждет шаман, без искусства видеть во тьме, не посетить. Мужчина объяснил, что шаман введет Чарльза в транс, что при этом нужно будет только смотреть в глаза шаману, что нужно быть расслабленным и изо всех сил стараться не потерять сознание. Мужчина говорил, что шаман проникнет в мозг Чарльза, что рассмотрит всего его целиком изнутри. После чего еще раз уже, как показалось Чарльзу, не человеческим, скорое электронным, или если говорить проще, иным голосом, мужчина спросил готов ли он на это. Чарльз, не видя для себя и для кого бы то ни было, так как в историю про кошку он не поверил сразу, вреда в очередной раз выразил свое согласие на встречу. Того самого дня Чарльзу ждать пришлось недолго, он коротал время в барах, успел покорить местную красавицу, и на их любовной сцене началась рекламная пауза, в ходе которой друг успел сбегать на кухню, где вымыл ожидавшую часа «икс» посуду.
Друг вернулся к фильму, как раз в тот момент, когда Чарльз и мужчина направлялись на встречу к шаману по забросанным отходами цивилизации улочкам, петляя меж домов. Становилось все темнее, но когда они зашли в одну из дверей подворотен, стало опять светло, отчего друг, как и Чарльз в свое время, поверил в то, что все местные черные кошки остались невредимы. Мужчина провел Чарльза вверх по лестнице, потом по узким безлюдным коридорам, потом свернул еще на одну на лестницу, ведущую вниз, и опять по коридорам. Как показалось Чарльзу, мужчина специально водил его кругами, чтоб он не запомнил путь, чего Чарльз сделать не пытался. И вот открывается очередная дверь, и мужчина заводит Чарльза в небольшое помещение, заполненное различного рода людьми. В лицах каждого их них Чарльз моментально старался определить для себя шамана. Среди них были и женщины, и мужчины, и дети, и пожилые люди. Казалось, что помещение не может принять в себя столько народа, но все умещались, не мешая друг другу. Люди ходили из стороны в сторону, кто-то нахально громко говорил меж собой, кто-то пробежал мимо Чарльза, едва не сбив его с ног. С одного из углов доносились отголоски непонятной музыки. Казалось, никому не было до Чарльза никакого дела. В такой непривычной, по сравнению с преодолевшими Чарльзом коридорами, многолюдности, он быстро потерял из виду провожатого, отчего и топтался у входа, продолжая вглядываться в лица. Они в свою очередь были абсолютно обычными, ничем не отличались от тех, что Чарльз видел в барах или в гостинице. Это даже немного расстроило его ожидания. Начитанный Чарльз хотел увидеть жертвенник, кости и, к примеру, факела. Ничего такого здесь и в помине не было. Комната была вполне обжитой и по-африкански приличной.
Легкий толчок в плечо, заставил Чарльза вновь увидеть провожатого. Мужчина провел Чарльза, держа за руку очень крепко, как держат, когда боятся потерять ребенка на рыночной площади, к одному из столов, где усадил Чарльза, а после вновь скрылся из виду. Чарльз осмотрел соседей с уверенностью, что среди них обязательно сидит тот самый шаман. Чарльз представлял его себе очень старым, обязательно темнокожим, с черными, как та кошка, глазами, с пальцами крючками и режущим слух жутким голосом. Таковых среди соседей не оказалось. Чарльз попытался вспомнить слова, что говорил ему мужчина при их первой встрече. Он вспомнил о том, что мужчина сам приведет его к шаману, вспомнил про транс, про расслабленное состояние, про то, что если Чарльз хочет, чтоб все удалось, то следует не терять сознание, так как мужчина в него верил, хотя верил, не зная во что. Чарльз вспомнил про то, что его всего прочтут. Чарльзу не было необходимости сканироваться у шамана, просто он в очередной раз таким вот экзотическим для себя способом пытался накормить живущий в нем атеизм.
За стол, рядом с Чарльзом, присел мужчина и жестом указал на то, что шаман уже здесь. Как только Чарльз отвел от мужчины глаза, то среди не устающей от движения толпы увидел идущего к нему человека, как Чарльз сразу догадался шамана. В нем не было ровным счетом ничего особенного кроме небольшой чуть заметной хромоты на левое колено. Шаман был мужчиной лет на вид тридцати - тридцати пяти, небольшого сантиметров сто шестьдесят роста, широкий в плечах, голова немного спущена к туловищу. И ничего такого необычного не было, пока не началось… Чарльз понял это, когда шаман сел на стул напротив него и остановил на глазах Чарльза свой взгляд. Шаман так и не сказал ни слова, не прочел, так ожидаемого Чарльзом заклинания, он просто смотрел в глаза Чарльзу, который в свою очередь, сперва, сделал вид, что не заметил этого, после из уважения посмотрел в глаза шаману в ответ, потом смотрел в глаза из интереса, что привел его на встречу. На секунду переведя взгляд на провожатого, Чарльз заметил, что тот, затаив дыхание, уже подскочив на ноги, ждет результатов. Именно это и привело Чарльза в чувство, заставило вспомнить нарекания и постараться расслабиться перед обещанным ему трансом. Чарльз в очередной раз взглянул в глаза шаману. Они были прищурены и бегали из стороны в сторону, не теряя при этом глаз Чарльза. Черные зрачки еще более черных глаз описывали полукруг, постоянно возвращаясь в исходное положение, они как бы всверливались в глаза героя, проникая все глубже. В мгновение вокруг все потемнело, после вновь приобрело привычный вид, после, окружающая обстановка стала расплываться. Чарльз, почувствовав слабость, попытался отвести свой взгляд хоть на секунду в сторону, и это ему удалось, но не более. Его взгляд, как магнитом, вновь притянуло к глазам шамана, которые повторяли и повторяли, все повторяли и продолжали повторять монотонно-тяжелые для Чарльза манипуляции. Атеист уже не мог перевести своего взгляда, он почувствовал ватность и не подвластность своего тела. Чарльз чувствовал, как с каждым полукругом сверлящих его глаз все больше теряет над собой контроль. Чарльз почувствовал близость обморочного состояния, но, как мог, старался с ним справиться. Интерес все еще двигал им. Через мгновение Чарльз почувствовал, как что-то или кто-то дотронулся прямо до его глаз, а ведь они даже не заслезились. После, этот невидимый осмелевший кто-то или что-то, пытаясь пролезть меж глазниц черепа и самими глазными яблоками, причинил Чарльзу первую боль. Неописуемый страх не смог преодолеть оцепенение Чарльза так и оставшись на кончиках пальцев. Обездвиженный герой продолжал видеть перед собой бешено и в то же время медленно вращающиеся глаза шамана, лицо которого ровным счетом ничего не выражало. Какая-то музыка то громко орала в ушах, то медленно и нудно тянула одну и ту же ноту. Еще мгновение и Чарльз почувствовал, как тот самый что-то или кто-то сжимает, словно пятерней руки, его мозг, будто пытается выжать его как тряпку. Страх, поборов оцепенение, врезался в сознание Чарльза. Он понял, что вмешался не в ту игру, что ему этого совсем не нужно. Как сильно было разочарование, но, к сожалению, не сильнее страха. Чарльзу стало неописуемо страшно, что он не в силах остановить действо. Страх увеличило на секунду появившееся по соседству лицо мужчины, глаза которого горели ожиданием чего-то. До бесконечности прищуренные глаза шамана, как штопор пытались вырвать глазницы, напуганного как младенца атеиста. Перед глазами Чарльза стали то возникать, то пропадать какие-то сюжеты, лица, события. Вновь громко в ушах, сжимая перепонки, зудом зазвучала звонко звенящая музыка, сменившаяся звуком мотора сбитого бомбардировщика. Тело ломило, а слезы все не текли. Чарльз, не видя пощады, сам того не ожидая, не ожидая потому, что он этого никогда не делал, и не знал, как это правильно делается, стал молиться Богу. Он молил остановить происходящее, молил о прощении, молил об искуплении, он стал молиться. Такое непривычное Чарльзу чувство, как Вера, сразу нашло себе место и спокойно, настолько спокойно насколько спокойным может быть шелест листвы, заняло его. И только на секунду вера воцарилась в Чарльзе, и только на секунду глаза шамана, казалось, перестали сверлить, и только на миг все перестало давить, как Чарльз вновь почувствовал приходящее из глубины чувство потери сознания, которому он покорно поддался, и наступила темнота и тишина. Чарльз с грохотом опрокинулся со стула на пол, но был спокоен, уже было не больно. Сквозь пелену Чарльз увидел, как и прежде без определенных эмоций, лишь чуть-чуть разочарованно взглянувшего на мужчину, уходящего в толпу шамана. Рассмотрел и глаза мужчины, которые выражали лишь растерянность от происшедшего. Пелена окончательно скрыла реальность, не дав возможности Чарльзу объясниться с мужчиной.
Чарльз проснулся в комнате гостиницы, но сразу все вспомнил и не дал убедить себя сознанию в том, что это был сон. В душе осталось тягучее ощущение неоправданной надежды. Чарльзу стало вроде стыдно. Ему казалось, он чем-то подвел провожатого. Он думал, что у мужчины обязательно в своем клане верующих возникнут из-за происшедшего проблемы. Но связь с провожатым была утеряна, отчего оставалось лишь вернуться домой.
Вздремнув на часок в самолете, Чарльза посетил сон, в котором, провожатый, в нарядных одеждах благодарил Чарльза за то, что тот прилетел, за то, что тот пришел на встречу и сделал все от него зависящее, за то, что позволил ему выполнить предназначение. Лишь только провожатый успел попросить прощение за причиненный Чарльзу испуг, боль и страх, как Чарльз проснулся.
Подлетая к родному городу, Чарльз уже знал, что его путешествие не прошло даром, что оно наверняка было самым важным в его жизни, поскольку с собой в самолет, с собой домой, с собой навсегда из Африки Чарльз вез такое пока непонятное, но очень теплое и нужное ему чувство Веры. Детальное изображение иллюминатора, за которым было различимо задумчивое лицо Чарльза, сменилось панорамным видом вылетающего из облака, самолета, направляющегося прямо к восходящему Солнцу.
Далее пошли титры на черном фоне, которые друг досмотрел до конца, все еще продолжая определять для себя жанр картины. Друг остановился на мысли, что ее жанр и смысл для каждого индивидуален, и своим мнением он делиться ни с кем не станет. Друг выключил телевизор в комнате и вновь вернулся на кухню, думая о том, что зря потерял время, смотря очередную без особого смысла киношку, но, удивляясь тому, как она его увлекла.
Было еще не поздно, да и спать после такого фильма другу напрочь расхотелось, отчего он решил прогуляться до ближайшего ларька – остановочного комплекса, как предлог, выбрав для себя покупку программы передач. Другу и вправду захотелось узнать название просмотренной им ленты. Дождь на улице давно прошел, но стало довольно прохладно, и ночные морозы уже спускались на город, когда друг достиг павильона. В такой час очереди не было, и друг был рад, что успел до закрытия. По проезжей части второпях неслись автомобили. Несколько человек в ожидании нужного маршрута стояли под сводом комплекса, будто ожидая продолжения дождя. Друг взглядом провел по витрине и вновь взглянул на людей, что куда-то, как ему сперва показалось, спешат. Их лица были устало спокойны и не выражали никаких эмоций. Они были похожи скорее на глиняные, застывшие, чем на присущие, с десятками мимических мышц, всем живым людям. Друг усмехнулся, про себя, когда подумал, что примерно с таким же выражением лица, он всякий раз возвращается с работы. Друг перевел взгляд влево от павильона, где вот так вот просто на еще не успевшем просохнуть, но уже успевшем промерзнуть асфальте, свернувшись клубком, лежала довольно-таки приличных размеров собака. Друг лишь успел подумать о том, как, наверное, ей тяжело прокормить свое большое тело, как собака, подняв голову и оглядев глиняные выражения лиц людей, встала и направилась под свод комплекса, зайдя при этом к задней его стенке. Получилось так, что собака находилась за людьми, и видеть ее у них не было никакой возможности. Далее собака с сонным выражением глаз поочередно обнюхала на предмет съестного всю ручную кладь будущих пассажиров, и разочарованно тем же путем вернулась на прежнее место, заняв, видимо привычное для нее положение. Казалось, кроме друга никто и не замечал собаку, или просто делал вид, что ее не существует. Друг вспомнил Чарльза-атеиста из просмотренной им картины, и невольно сравнил его с людьми, которые, как и он в свое время, отказывались верить и видеть то, что происходит и существует.
С другой стороны улицы к комплексу подошла женщина. Ее пожилое, но живое лицо, сразу привлекло внимание друга. Женщина была уважительного возраста. В руках она держала советского образца сумку. Друг вспомнил, что такая же есть и у него дома. В такой сумке, его мама в далеком детстве приносила ему заветные лакомства: халву и сгущенку, что прятались меж остальных продуктов питания. На женщине было надето пальто – ровесник сумки, и становилось совсем не понятно, пальто, тяжелая сумка или прожитые года, клонят женщину к земле, заставляя ее постоянно находиться в полусогнутом положении. Женщина встала рядом с теми, кто уже занял свое место под сводом комплекса, и посмотрела на собаку. Некоторое время ничего не происходило, но вдруг женщина сделала шаг на встречу к собаке, не торопясь, подошла к ней и заговорила о чем-то, наклоняясь при этом ниже, якобы для того, чтоб собака смогла расслышать каждое слово. Сонная собака, с испугом открыв большие, как она сама, глаза наверняка ждала очередного людского нагоняя, но, увидев женщину, она сменила мысли, поднялась, будто выказывая уважение, прогнула спину, размяв смерзшиеся мышцы, и вновь остановила свой взгляд на женщине.
Автомобили продолжали нестись по дороге. Ожидавшие транспорта люди, продолжали не замечать ничего происходящего вокруг. Женщина достала из сумки палку колбасы. Надломила кусок и протянула его собаке, что-то неслышимое сказав при этом. Собака, как пропеллером, завиляв хвостом, аккуратно, будто дитя, надкусывая, съела угощение, несколько раз благодарственно, едва касаясь, обошла вокруг женщины и совершенно с другим настроением, подняв хвост вверх, побежала по своим делам в гущу дворов. Не придавая происшедшему никакого значения, женщина зашла в подошедший троллейбус, где наблюдательный друг потерял ее из виду. Друг все никак не мог понять, почему собака невидимая окружающим, привлекла внимание женщины. Может позже станет понятно.
К тому времени, павильон уже успел закрыться, и друг, не купив газеты и не узнав названия очередной киношки, но вполне удовлетворенный проведенным вечером, направился домой с мыслью о том, что пора ложиться спать.
Проходя мимо опустевшего парка, по дороге к своему дому, на одной из лавочек друг увидел одиноко сидящую девушку с бутылкой в одной руке и хлебом в другой. Друг остановился и издалека некоторое время наблюдал за девушкой, которая, периодически отпивая из бутылки, раскрошенные ломтики хлеба бросала на асфальт перед собой, как бы в надежде, что в такое позднее время появятся голуби, и с благодарным, слегка деловитым видом, второпях станут поглощать угощения. Освещение в парке было тусклым, отчего друг никак не мог разглядеть лица девушки. Для себя он постарался придумать логическое объяснение ее действиям, ее одиночеству, ее бесполезной в этот час доброте, но история никак не складывалась. Тогда друг решился подойти к ней и познакомиться. «А почему бы и нет?», - убеждал он сам себя: «Да, что в этом такого? Я познакомлюсь. Скрашу ей одиночество. Мы побеседуем, да разойдемся». Девушка, не замечая друга, докрошила остатки хлеба, аккуратно уложила пустую бутылку в стоящее рядом с лавкой мусорное ведро, некоторое время, что-то пыталась найти в сумочке, после поправила, одернув, куртку и пошла в сторону. Друг смотрел ей в след. Пробежали в голове мысли, изобличающие друга в нерешительности, но они быстро сменились уже совершенно другими эмоциями. Другу не было дело до того, подошел он или нет. Другу не было дело до того, познакомился он или нет. Он, стоя при входе в парк и смотря в даль, где еще недавно была видна фигура девушки, вдруг почувствовал себя одиноким. Он пережил те чувства, что наверняка испытывала здесь девушка. Был друг, парк, тусклый свет фонаря, редко долетающие звуки проносящегося вдали транспорта, холодный, но не сильный, ветер и более никого. Ах нет, еще крошки хлеба, небрежно, но с теплом, брошенные, лежали на асфальте, дожидаясь своего предназначения, напоминали о той, что несколько минут назад была здесь. На мгновение друг позволил своему воображению дорисовать картину, и он увидел, тех голубей, которых наверняка видела здесь девушка. Они издавали смешные звуки, толкали друг друга, пробиваясь к центру хлебного места, перелетали через головы соседей и все клевали и ходили, ходили и клевали. Друг снова увидел ту девушку. Она седела на прежнем месте, но в этот раз в ней не было грусти, она излучала радость. В руке у девушки не было бутылки, а по соседству сидел молодой человек, который, обняв девушку под руку, что-то шептал ей на ухо. Быть может именно из-за этого она и была так счастлива, быть может голуби и хлеб были не причем. Друг не успел разобраться в этом, так как воображение без спроса отключилось, вернув друга в реальность и холод. Уже стали замерзать ноги, когда друг подходил к подъезду своего дома. Он все никак не мог определить, было ли той девушке действительно одиноко, или она смотрела на мир так, как всего на секунды на него удалось взглянуть товарищу. С такими мыслями он зашел в квартиру и лег спать, в надежде, что ему, как в свое время Чарльзу, приснится сон, что принесет успокоение и ответ на так интересующий его вопрос.


Она родилась в деревне, название которой никому не о чем не скажет. Ее детство прошло весело, и было омрачено лишь начавшейся без спроса войной. Для нее это была реальность, приходилось выживать и помогать выжить тем, кто в этом нуждался. На фронт ее такую, в те далекие года, маленькую соответственно не брали, отчего она нашла свой фронт на полях, где трудилась без устали ее бабушка и еще несколько десятков людей, оставшихся в деревне в силу разных причин. Но война пришла и к ним в деревню, принеся с собой кровь и тяжесть потерь. Она не знала языка захватчиков, но научилась понимать, как избежать большинства проблем, связанных с оккупацией. В те года она научилась любить и ценить жизнь так, как, наверное, в наше время дано не каждому. В годы войны она научилась доброте так, как мог научиться ей несовершеннолетний, оставшийся без родителей. Но война, слава Богу, была окончена. В мирной жизни, уже ставшей взрослой девочки, был завод, общежития, потом любовь и поездки по всем концам широкой страны. Муж умер, оставив ей двух детей. Потом умерли и дети, не оставив внуков. На тот момент руки ее слушались с трудом. Глаза болели, но выполняли свою работу. Очень болела спина, на которой она несла всю жизнь большое человеческое счастье и доброту. Еще так сильно болели ноги, отмороженные во времена войны, так въевшейся в ее организм.
С соседками-подружками она о войне старалась не разговаривать, о своем делилась мало, никогда не жаловалась на правительство или сантехников, лишь старалась дарить всем частичку добра и радости, когда приносила во двор вести о предстоящей в ближайшие дни хорошей погоде или о неизбежном поднятии уровня пенсий. В ее квартире жили две кошки и одна маленькая собачка, которая всегда с удовольствием составляла ей компанию на прогулках. Она не была одинока, старалась не быть ей изо всех сил, старалась всю жизнь. Собаки всего двора любили ее не за свежую колбасу, или просто хлеб, а, конечно же, за доброту и ласку, что она с утра до вечера не уставала дарить всем и каждому. Она любила и очень часто смотрела всевозможные телесериалы, где, как дитя, верила во все происходящее. Всякий раз, когда кто-то из героев тонул в открытом море или терял память и связь с родственниками, она ночами молилась о них и знала, что все наладится, так как не могла по-другому. Слезы радости очень просто могли появиться на ее лице, когда на экране оказывалось, что память к герою вернулась и любовь окрепла, когда получалось, что все дети живы, и всегда будут рядом с родителями. Ее можно было назвать стеснительной, когда на слезы радости, или редкие, но неизбежные слезы о прошлом, о войне, к ее лицу подходили кошки и терлись об него, просили не плакать. Когда собачка, прижималась к ее ногам, как бы говоря: «Не плачь, не пугай меня и сестричек-кошек». В такие моменты, ей иногда становилось стыдно, за то, что она не сдержалась в присутствии близких, потому, как именно они и были для нее действительно близкими. Она привыкла, хотя к этому никак нельзя привыкнуть, к вечному военному голоду, отчего дома не позволяла пропасть и хлебной крошки. Она доедала всегда до конца суп из тарелки, допивала даже скисшее молоко и учила этому своих питомцев. Делала она это совсем не оттого, что ей не хватало денег на жизнь, для нее это и было жизнью, ее образом. Как ни старалась она так и не могла понять, почему в цветном кино есть черно-белые персонажи, или как в телевизоре человек может превратиться в страшилку, потеряв все намеки на прежний облик. Она относила это к необъяснимому, как не могла себе в детстве объяснить, почему же именно началась война. Стоит сказать, что в ее жизни было много место необъяснимому. Она смотрела на необъяснимое, иногда могла покачать головой, иногда просто взглянуть и шла дальше, говоря себе, что необъяснимые вещи останутся всегда. Она пыталась поговорить об этом со своими подружками-соседками, но те не поняли не единого ее слова, что она тут же отнесла к разряду необъяснимого. Зато ее питомцы всегда понимали, о чем она им говорила, хоть и не могли поделиться с ней своими соображениями по этому или иному поводу.
Она с утра на транспорте могла поехать в другой конец города за хлебом не потому, что он стоил там дешевле, а потому, что он был там вкуснее. Вкус жизни ей придавало само движение. Она понимала, что, сидя дома, смерть быстро найдет ее. Она не ждала смерть, так как еще с военных времен научилась обходиться без нее, научилась любить жизнь. Не могла никак ее разлюбить. В ее квартире всегда хорошо росли цветы. Она могла немного пожурить питомцев, когда те обгрызали сочные молодые побеги.
Весь сегодняшний день она провела в делах, отчего домой пришлось возвращаться затемно. Ее ноги вновь промерзли, но с этим поделать она ничего не могла. Собачку она спрятала за пазуху, так как у той тоже от морозного вечернего ветра стало ломить ноги. Собачка ласково сидела за пазухой и пару раз, согревшись, чуть не уснула. В руках у нее была сумка, полная угощений и подарков, для доживавшихся ее дома кошек, собачки, гревшейся за пазухой, для нее самой. За день она насмотрелась на множество необъяснимых вещей, что немного ее утомило. Сегодня она не смогла понять, как прохожий мужчина, глядя, как она разговаривает со своей собачкой, на лавочке днем, из-под носа буркнул ей: «Сумасшедшая». Не смогла понять, почему молодые люди, сидевшие в неизвестной для нее марки автомашине, увидев, как она еле поднимает, уставшие от прогулки, ноги, идя по лестнице вверх к булочной, сказали ей: «Напилась, старая». Не смогла она понять и того, почему прохожие, будто не замечая ее, не остановившись и на секунду, не помогли ей найти магазина, что еще пару лет назад располагался в одном из дворов ее родного города. Она знала, что минут через пять должен подойти нужный ей номер троллейбуса, отчего, как могла, торопилась к остановочному комплексу, под крышей которого все еще прятались от прошедшего несколько часов назад дождя люди. Поравнявшись с ним, она увидела лежащую неподалеку собаку, такую большую и пушистую, что, лежа на асфальте и растрепанная, та выглядела смешно. Она сразу поняла, что собака должно быть голодна, раз выбралась из своего укрытия поздно вечером. То, что собака живет без хозяина, она поняла сразу. Она подошла к собаке, наклонилась, потревожив ее сон, и, приоткрыв пальто, подаренное ей мужем на юбилей свадьбы, из-за пазухи показала своей собачке, с кем придется поделиться лакомствами. Так как никто был не против, особенно та большая и бездомная, женщина достала из сумки палку колбасы и, надломив кусок, протянула его собаке. Та была благодарна и очень рада, отчего уже в следующее мгновение с полным желудком, так как у бродячих они наполняются быстро, побежала в сторону своего вероятного ночного убежища. Процедура кормления доставила ей столько радости, что она непременно захотела поделиться испытанным хоть с кем-нибудь. Она повернулась к остановочному комплексу, но люди стояли молча, у них были очень странные лица, как из глины, и она сразу поняла, что ее, как сегодня днем в поисках магазина, никто не видит. Грустно не стало. Она поправила за пазухой ерзающую собачку, что дарила тепло просто так, в подъехавшем транспорте рассмотрела номер своего маршрута и была такова.
Она ехала в полупустом троллейбусе на переднем сиденье с чувством выполненного долга. Смотрела в окно на пролетающие мимо машины, на топчущихся редких вечерних прохожих. Вдруг лицо ее изменилось так, как обычно происходит в момент прозрения. Она вдруг вспомнила, что замешкавшись со своими проблемами на весь день, забыла сделать очень важную вещь. Она подвела их. Ведь ее наверняка так сегодня ждали, сродни тому, как ждут дома питомцы. Она уже была готова выйти из троллейбуса на ближайшей остановке, но подумала, что, не дождавшись ее появления, наверняка все уже спят. Она пообещала себе, что завтра посетит их, что не забудет сделать этого.
- Вот, видишь? Старая твоя хозяйка какая стала. Про голубей в парке позабыла, а ведь и зерна для них купила. Ну да ладно. Не поверю в то, что они такие шустрые остались без обеда и ужина. Ведь наверняка, ведь я уверена, что их обязательно накормят другие прохожие, - говорила она тихим голосом, лежащей за пазухой подруге, которая тут же подняла голову вверх, будто отвечая:

- Не волнуйся и успокойся. Таких людей много, просто их не видят. Как не видят меня, здесь, за пазухой, ту, что греет тебя. Примерно так не видели сегодня и тебя, ту, что согрела уже многих, - помолчав немного, она продолжила, - как не видят и тех, кому нужно или просто жизненно необходимо это тепло…

Когда она вышла из троллейбуса и направилась к дому, собачка, давно согревшись, видела свой уже третий по счету за сегодня сон: в ее маленькой головке место хватало лишь для добрых чувств. Она тщательно их отбирала, сидя на домашнем диване. Сестрички-кошки на украшенных бисером подушках приносили их ей по одному. Деловитыми жестами лап, она отказалась от зависти и злости, предательства и лицемерия, лжи и невидимости. Приняв, как необходимые, преданность да любовь настолько большую, насколько та смогла уместиться в ее маленьком и хрупком теле. Ей снилось, как она, сидя по соседству с хозяйкой и смотря очередную телепередачу, мечтает назвать ее бабушкой. Ей никогда не нравилось слово хозяйка, так как в семье нет хозяев. И вот в одной из передач ученый, так напомнивший ей одну из сестричек-кошек, объясняет, что научными умами мира наконец-то доказано, что после смерти души родственников переселяются в домашних питомцев, чтоб остаться в семье. Далее следует нарезка кадров – виды разных городов на всех континентах. Съемка наверняка шла с вертолета, поскольку картинки удачно быстро менялись. Было видно, как по улицам бегают люди. Они ловят весь бродячий контингент. Обнимаются с ними. Ведут их домой, где обязательно оставят навсегда. Показывают ничего понимающие глаза ошалевших собак и кошек, мечущихся по дворам и подворотням, заборам, мусорным бакам и деревьям. Еще вчера они были ни то, что никому не нужны, еще вчера они с трудом могли поверить в то, что вообще живут. Вот сегодня весь мир с ног на голову. Потом сон сменился другими кадрами. Собачка, закутанная в пеленки, лежит в яслях. Над головой погремушки, за которыми над ней склонилось лицо бабушки. И собачка произносит слово – бабушка, и та улыбается и укрывает ее теплее. И нет больше бездомных. И нет больше разбитых семей. И все друг друга видят. И только преданность да любовь.
Собачке настолько понравился сон, что она минут десять отказывалась просыпаться, игнорируя ужин. Когда она все же пришла на кухню, то встретила ее лишь миска с вкуснятинами, да тарелка со свежей водой. Отужинав, она нашла свою бабушку уже в кровати. В ногах лежали сестрички-кошки, которые попросили не шуметь, дабы не беспокоить ни чей сон. Она взобралась на кровать. Подошла к лицу бабушки. Благодарно лизнула ей нос и уткнулась своим в бабушкину шею. Так хорошо было лежать рядом с родным человеком и сестричками-кошками. Так приятно было слушать песню, что они уже начали петь.
За окном и в квартире было темно. За окном было холодно и безлюдно, в квартире тепло и уютно. За окном все еще не могла найти убежища большая, лохматая и беспородная, но сытая и довольная. В квартире все давно уже спали. За окном, в глуши тусклого фонаря, оставались невидимы крошки хлеба. В квартире все уже спали. За окном остановочный комплекс уже никого не скрывал под своими сводами. В квартире уже спали. За окном, если бы у кого-то был настолько чуткий слух, можно было услышать, как еще чуть-чуть и польются слезы. В квартире спали.


Я уже не шел, а бежал к ней потому, что любил. Нет. Потому, что люблю. Хоть бы она не думала обо мне в прошедшем времени. Вспомнились слова «пиковой дамы» и «бубнового валета» о том, что они беседовали с ней и советовали мне сделать, наконец, то же самое. Как же долго я откладывал разговор. Как долго тянул. Разве так поступают те, кто любит? Но я же люблю. Быстрее. Быстрее бежать не получалось. Вот уже и дом ее, и на звонок домофона дверь открыли с первого гудка. «Значит, ждет», - успокаивал я сам себя, не зная зачем. Нет, на лифте нельзя ехать. Только пешком. Так быстрее. Дверь уже открыта. Я захожу. О, как она красива. Почему же я раньше откладывал разговор? Раздеваться не стану. Лучше прямо здесь в коридоре. Боюсь передумать снова. Внутри все пульсирует. Как же она красива.

- Знаешь, - начал я, - я не могу так больше. Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю. Я тоже не могу так больше.

Но глаза ее спокойны. Но голос ее не дрожит. По ногам повеяло сквозняком.

- Я хочу сказать тебе… - пытаюсь высказаться я.
- Подожди. Сперва, я. Верни ключи от квартиры. Я все решила. Ты не опоздал. Ты молодец и хороший. У тебя все будет хорошо…, - тут не выдерживаю я. Перебиваю ее:
- Не надо! Я слышал такие разговоры ни раз. Знаю, чем они заканчиваются.
- Я же говорю, что ты молодец и сам все знаешь. Ключи верни, пожалуйста, уходи и захлопни за собой дверь.

Она не плачет, не убеждает, просто говорит о том, что все решила и просит вернуть ключи. Голос ее так спокоен. Такая она красивая. Моя зимняя любовь. Как холодна она теперь. Но это же не первая наша ссора. Верю в лучшее. Не стану ее раздражать еще более. Я протягиваю ей ключи. Она молча берет их и уходит в комнату. Я выхожу из квартиры. За мной захлопывается дверь. Сажусь на ступеньки лестницы у ее дверей.
Я сижу один. Но есть еще друг. Но он дома. Достаю сигареты и пытаюсь курить. Вспоминаю, что обещал родителям и другу не начинать снова. Пачка падает меж перил вниз к первому этажу. Сижу и думаю, когда прошел тот момент, за которым точка. Понимаю, что думать об этом бесполезно. Откуда-то сверху по ступенькам спустилась собака с большими, как жизнь, глазами и сытым выражением лица. Спустилась, посмотрела на меня и побежала дальше вниз. Я не эгоист, но думаю о себе. Мы же столько лет с ней вместе были. Научились прощать друг друга. Многому научились. Думаю о том, возможно ли такое, чтоб она меня разлюбила. Привык ей верить. Думаю о том, где найти то место, куда можно деть свою любовь. Ведь моя-то со мной. Она поселилась во мне и обосновалась. Прошло часа два, наверное.
Подскакиваю. Вновь к ее дверям. Стучусь к ней в двери. Она через дверь:

- Я люблю тебя, но все решила. Уходи. Лучше сейчас, чем потом вновь к этому возвращаться. Я все решила.
- Послушай, я тоже тебя люблю…

Она уже отошла от двери и не слышит моих слов, а ключи я уже вернул. Снова сел на ступеньки. Сигарет не было. Было не жалко их. Я подумал о том, что человек рождается в одиночестве и от судьбы не уйти. Но остался друг. Он не бросит. Лишь бы он еще не спал.
Я снова к двери. Стучу. За дверью тишина. Реакции никакой. Взгляд сам собой опустился.
Опять сижу на ступеньках. Обнял себя руками. Понял, что начал сходить с ума, а ведь не прошло и трех часов. Представил, что меня обнимает она и говорит, что все хорошо. Открываю глаза. Подъезд. Еще не плачу.
Снова стучу к ней в двери. Ничего. Понимаю, что она не откроет. Осматриваюсь. В подъезде я один. И так предстоит теперь всегда. Но есть еще друг, но он может уже спать, хоть бы успеть.
Выбегаю из подъезда, споткнувшись о ступеньки и едва удержавшись на ногах, продолжаю путь. Чувствую ночную прохладу, которая не может охладить мой пыл. Я у подъезда. Звоню в домофон. Друг не отвечает. Звоню другу на мобильный телефон. «Аппарат вызываемого абонента….», прерывая звонок, от безысходности сажусь на корочки у подъезда и закрываю глаза.
- Как темно в этом мире. Как одиноко и как тесно одновременно. Как тяжело сказать. Как невыносимо тяжело быть услышанным, - думал я про себя.
- Значит разговор не удался? – послышался уже знакомый мне голос «пиковой дамы».
- Не удалась вся жизнь, - ответил я.
- Или не удался всего один день?
- «Дама», я послушал тебя и к ней. А она о как! Выставила меня за дверь, и слушать не стала. И главное знаешь, что? Главное она сказала, что любит, но все закончено. А как закончено, если любит?
- А разве ты не заслуживаешь к себе такого отношения?
- Заслуживаю, - сказала я, и громко выдохнул, - но я просто думал, что наконец-то смогу все объяснить. Ведь мне не жить без нее. Я же ее так люблю. Все те мелочи и ссоры, что разъедали нас изнутри, все старания любви удержать нас вместе, мы так много перенесли с ней.. она такая.. а я так…
- А ты не хочешь попробовать поговорить с ней еще раз?
- Как? Ведь она более не открывает мне двери?
- А как ты сейчас со мной разговариваешь? Колода кончено убрана, и в глаза ты взглянуть ей не сможешь, но поговорить с «бубновой дамой» у тебя все шансы.
- А она тоже в колоде?
- Да все мы здесь. Чего раскричались?! - послышался недовольный голос какой-то из карт.
- Никто тебя не беспокоит, - сказала «бубновая дама», - хочешь - спи, не можешь – посчитай до ста, это всегда тебе помогало раньше.
- «Бубновая дама», - начал говорить я, - не хочу, чтоб и в этот раз ты не стала меня слушать, прошу тебя, дай договорить, только не уходи вновь.
- Куда же я денусь из колоды, куда же я без тебя? Только ты можешь ничего больше мне не говорить. Я слышала, как ты стучал мне в двери. Я сидела у дверей и плакала. Я хотела впустить тебя, но не могла подняться с пола. Ты прости меня. Я видела в окно, как ты выбежал из подъезда, едва не упав. Я слышала твой разговор с «пиковой дамой». Прошу не надо больше слов. Просто обними меня крепко и больше никогда не отпускай. Знаешь, я весь вечер просидела в парке. Пыталась напиться, но ты знаешь, что я не предрасположена к этому. Я видела в парке голубей. Они такие смешные, когда топчутся вокруг хлебных крошек. Я просидела там довольно долго, но всех накормить так и не смогла – хлеб кончился. Я дала себе слово, что на следующий день обязательно вернусь к ним. Думаю они будут меня ждать. Я им обещала. А ты как думаешь, они будут меня ждать?
- Конечно будут. Я в этом уверен. Завтра вместе пойдем.
- Я когда в парке сидела, мне так хотелось, чтоб ты очутился рядом. Я в тот момент ненавидела себя за все наши ссоры, за всю нашу глупость по отношению друг к другу.
- Мы больше не будем глупыми.
Я крепко-накрепко прижал к себе листок картона с изображением «бубновой дамы», а когда она попросила не сжимать ее настолько крепко, так как она боится, что я помну ей края, я отпустил ее и опешил. Я был безмерно рад тому, что случилось, тому, что произошло, тому, что «бубновая дама» наконец-то стала для меня «червовой», или как это было в неоконченной с другом игре – козырной. Было темно и я не мог различить, точнее увидеть перемен глазами, но сердце, сердце все чувствовало и оно не ошиблось. Это означало, что никакая более сила на земле не сможет разлучить нас, это значило то, к чему мы так долго с ней стремились, это означало, что любовь одержала победу, и ее старания не были пустыми. Было темно, но я чувствовал улыбку любимой и улыбался ей в ответ.
Со всех сторон в наш адрес посыпались поздравления и аплодисменты.
- Давно в нашей колоде не было таких трогательных историй, - похлопав по плечу, заявила мне «шесть крести».
Не выпуская из рук, боясь потерять в темноте, я держал возлюбленную за краешек картона.
- Ну мы пойдем? – спросил я в нерешительности у «пиковой дамы».
- Конечно, - ответила она, - но никогда не забывай тех уроков, что получил сегодня, второго шанса может не быть.
- Мы не за что не повторим ошибок прошлого, - ответили «пиковой даме» в один голос я и любимая.
- А чем ты займешься теперь? – спросил я у «пиковой дамы» напоследок.
- Буду жить, как жила. У меня давно уже все устроено. Буду ухаживать за своими питомцами – собачкой, да кошками-сестричками, кормить голубей. Меня лишь один вопрос интересует.
- Слушаю.
- Сегодня я вновь столкнулась с необъяснимым. Весь день, пока по городу гуляла, как-то странно себя чувствовала. Нет. Мои мир остался неизменен, но окружающие меня люди как-то странно ко мне стали относится. Не знаю давно ли это началось, но внимание на это я обратила именно сегодня. Я вроде и среди людей была и как бы не с ними. Они общей массой наполняли город, а мое существование к их массе как бы не имело никакого отношения. Я была словно песчаной крупицей в ложке сахара, что бросили в горячую кружку чая. Сахар растворился в мире без остатка, а я, как была, так и осталась маленьким камешком. Не скажу, что меня сторонились – меня просто не замечали, а если и замечали, то никто не мог понять меня. Что с миром?
- Да все как обычно.
- Этого я и боялась.
С этими словами «пиковой дамы» я открыл глаза. Рядом со мной у подъезда моего друга на корточках сидела «червовая дама». Я протер слипшиеся глаза и еще раз крепко обнял любимую. «Пойдем домой», - сказала она: «Давно пора спать».


В темноте «пиковая дама» все не прекращала свои расспросы, не давая покоя «бубновой десятки»:
- Ну, что? Нагулялась? Как тебе такая жизнь? Хочу перемен! Не хочу жить по правилам игры! Игра мне наскучила! Хочу жизни! – дразнила она «бубновую десятку».
- Неожиданно как-то все получилось. Хотелось свободы. Хотелось самой выбирать. А что получилось? В колоде мы все вместе и объединены одной целью. А там все по иному. Своими большими, как жизнь, глазами я смотрела на мир, а он смотрел сквозь меня. Знаешь, милая, если бы не твоя колбаса, я бы не дотянула до ночи, наверное. Еще и холод этот собачий. Кстати, почему холод зовут именно собачьим? Холодно ведь всем. Тоже непонятно. Я такое же живое существо, как и люди, почему они так отнеслись ко мне, почему будто не замечая меня, с глиняным выражением лица, словно в оцепенении жили отдельной жизнью. «Бубновый валет» меня конечно сразу рассмотрел, но остальные? В чем разница?
- Если бы я знала ответ на твой вопрос, то не мучила бы своими расспросами сегодня «крестового валета».
- А что ответил он?
- Он сказал, что все как обычно.
- А разве так должно быть? – «бубновая десятка» не могла скрыть своего удивления.
- Конечно же не должно.
- И как теперь быть?
- Как обычно. Жить и быть собой. Мир не изменить, но и самим меняться не за что не стоит. Нужно жить и верить. Ты не смотрела такой фильм?
- Какой?
- Названия, к сожалению, не знаю. «Бубновый валет» рассказывал мне, что эту картину сегодня показывали по одному из центральных каналов.
- И о чем фильм?
- Он о вере. О том, что верить жизненно необходимо, о том, что вера должна быть в каждом. Не важно, как долго ты будешь идти к вере, важно дойти до нее. «Десятка», решив жить по правилам жизни, храни в себе веру и оставайся собой. В этом случае никакое глиняное лицо не сможет встать у тебя на пути.
 

На следующий день я проснулся в объятьях любимой от звонка мобильного телефона, который бодрящей мелодией звал меня к себе в коридор, где я его вчера оставил. Стараясь не разбудить «червовую даму», сделав змеиное движение, я сполз с кровати и босиком на цыпочках вышел в коридор. Звонил друг.
- Алло. Ты чего звонишь в такую рань?
- Рань? Ты на часы смотрел? Уже три часа дня. Рань, - съязвил друг.
- Ну говори чего хочешь. Я… мы еще спим.
- Хм, - не скрывая, что новость его обрадовала, буркнул в трубку друг, - Свершилось! Вы молодцы рад за вас. А ты чего мне ночью звонил?
- Извини, не хотел тебя будить. Я думал, что ты еще не спишь. Но все уже хорошо. Твоя помощь не понадобилась.
- Понятно. Я чего звоню. На вечер у тебя какие планы?
- Вечером планировал провести время с любимой, а что?
- Есть дело.
Я осторожно подошел к двери комнаты, где спала моя любовь и, убедившись, что звонок ее не разбудил, прикрыл дверь.
- Что за дело? Говори.
- Я тут кладовку разбирал..
- И?
- Короче, ферзь, ты в шахматы играть умеешь?
  Заливной смех друзей разбудил спящую, за что я получил несколько нежных нагоняев и страстный поцелуй.
Я больше никогда не играл в «дурака», но карты различных мастей и по сей день встречаются мне на пути. Теперь мне легче их различить в городской суете. Я стараюсь не ошибиться, произнося слово «шваль», или видя в парках «бубновых дам», в транспорте «пиковых». Стараюсь всегда угощать на улицах «десяток», и всячески помогать «валетам». Но главное и основное - теперь я в точности уверен, что моя любимая и единственная стала той, что я так мечтал, она стала моей «червовой дамой».