Васька

I. Дома.
II. В редакции.
III. На рынке.
IV. На подстанции.
V. В гостях у Махрушиных.
VI. В изоляторе.
VII. Снова дома.

I. Дома.

Лидка, жена Поленникова, с рыжей крашеной химией на голове, нетолстая, с хитрыми, постоянно бегающими голубыми глазками – ну, лисичка лисичкой! – только что подоила корову, вышла из хлева, неся ведро, доверху наполненное парным, пенящимся молоком.
-Опять нализался! – сказала с сердцем, увидев открывающего тяжелую, обитую железом калитку мужа. Василий, неритмично покачиваясь всем своим худощавым телом, посмотрел в ее сторону мутными глазами и пошел на крыльцо.
Лидка добавила смачное словцо, на что Василий обернулся и заплетающимся языком сказал:
-Не надо… В такой-то вечер…, - оступился и слетел со ступенек, наделав немало грохота.
-Ах ты, кровопивец! – Лидка бросила ведро посреди загаженного курами и утками двора, накинулась на тихонько двигавшегося Ваську: где пощечинами, где пинками подняла его, втолкнула в дверь. Василий всё повторял:
-Не надо… Не надо, Лида, - и безнадежно икал.
От него несло крепким перегаром. Лидке было противно.
-Не будет тебе завтра ничего на опохмел, шиш! Мои деньги пропиваешь! – кричала она.
Василий отмахнулся от тучей налетевших на него мух в сенях. В спальне с размаху сел на кровать.
-Уходи отсюда, алкаш! – завизжала Лидка. – Вон, на лавке проспишься, - и вставляла крепкие фразы чуть ли не между каждым словом. – Одни убытки от тебя! Ладно бы зарабатывал вон как Валентин Махрушин, работал бы, вещи бы покупал, а не всякую…
-Не надо, - в очередной раз на ее мат прогудносил Василий. – Не надо про Валентина. Он хапуга и дрянь-человек! Потому и денег много. А я на свои пью. Триста тыщ (*здесь и далее – до денежной реформы) – мое дело. И дом я строил, и дворы, и корову я покупал, а ты…
-Молчи, дурак! Дом он строил! Погляди, в каком рванье ходим, у людей уже по два телевизора, а у тебя… Пьянь несчастная!
Василий терпеливо снял старую, полинявшую летнюю кепку, пригладил потную светлую шевелюру.
-Я, может, от этого самого и пью, от горя этой жизни, то есть.
-Ой, тоже мне, философ! – потрясая кулаками, снова возвысила голос Лидия.
-А работаю я честно, и зарабатываю, сколько положено, не то что Валентин. И ты не имеешь права…
В зале – через закрытую дверь было слышно, - работал телевизор. Вдруг дверь открылась, и семнадцатилетний верзила Сашка выглянул на божий свет из сумрака.
-Чего, опять орёте? – флегматично спросил он. – Мамк, оставь мне молока, я сейчас смываюсь.
-Это куда еще? Опять к этой…, - договорила нецензурно Лидка.
-Мам! – вмиг рассвирепел Сашка. – Я ж просил так ее не называть!!!
-Нашел себе нищую! Что за девка без приданого? Я те уйду! - пригрозила она сыну. – Шакалишь целыми днями.
-Я работаю, торгую! – вызывающе заметил Сашка. – Мимо моей палатки никто просто так не проходит. И вообще, я взрослый человек, что хочу, то и делаю.
Каскад матерных слов заглушил оправдательную речь Сашки, но тут за сына вступился пьяненький отец:
-Лидка, оставь мальца!
-Это он-то малец? – возмутилась Лидка. – У-у, мерин неотесанный! Яблоко от яблони недалеко падает.
-Он – дитё твоё, наше ж дитё, - назидательно сказал Василий. – И Олеся хорошая девка, родители – честные люди.
Лидка тараторила свои ругательства так, будто это были вовсе не ругательства, а обычная человеческая речь, и яростно размахивала руками. Васька же, наоборот, говорил рассудительно, только неровно как-то, зигзагами. Он был из того типа пьяниц, которые, в противоположность дебоширам, становились тише и даже в какой-то мере умнее себя трезвых. Хотя, будучи последним, Василий и всегда-то слыл мужем-подкаблучником. За столько лет совместной жизни Лидка вертела им, как хотела. Василий сносил всё безропотно. Он по-своему любил жену, даже жалел. Когда трезвым был.
Сашка под шумок продолжавшегося семейного скандала, одевшись, незаметно выскользнул из дома.

II. В редакции.
В редакции «районки» сегодня был спокойный день. Номер газеты ушел в набор вчера, следующий – через два дня, так что можно было расслабиться. До обеда оставалось еще часа два, и Лидка, сидя в своем кабинете главного бухгалтера, неспеша, основательно красилась перед маленьким зеркальцем: подводила бесцветные брови, водила тушью по рыжим ресницам, накладывала румяна, обводила большой рот старой губной помадой, - и временами коротко взглядывала в широкое окно, выходившее как раз на главную улицу села – этакий местный Арбат – сегодня был базарный день, пятница, и улица вся была заполнена приехавшими торговцами, местными служащими, прогуливающими рабочие часы, без дела слонявшейся молодежью, а также беспокойными стариками и старушками с бесчисленными тележками и ведрами – пенсионерам не терпелось пристроить свои натуральные продукты прямо с огородов по умеренным ценам.
В кабинет после стука заглянула Тамара, секретарша редактора, интеллигентная женщина средних лет, бывшая учительница, из беженцев – их много понаехало в село за последний год, в связи с парадом суверенитетов бывших советских республик и локальными конфликтами в стране. Люди ехали на маленькую родину, к оставшимся здесь родным в надежде обрести нормальную жизнь и работу. Но сразу устроиться посчастливилось далеко не всем.
Лидка стремглав бросилась прикрыть газетой пачку денег, лежавшую среди бумаг, отчетов на столе. Не сделай она этого, Тамара, входя, может, и не заметила бы купюр. А так – конечно, обратила на них внимание.
-Зарплаты опять не обещают? – проглотив слюну, грустно усмехнулась Тамара.
-Нет, - Лидка поджала губки, потупилась. – Ой, а нам в областном управлении премию дали, мне и шефу. Говорят, за экономию.
-Ну-ну, - снова усмехнулась Тамара, но Лидка не поняла прозвучавшей в ее голосе издевки. – Сколько же?
-Четыреста. Шеф-то вчера опять приходил из кассы денег просить, а я не дала, а он всё равно напился, - Лидка заговорила своей обычной скороговоркой. – Слухом земля полнится: жена от него уходить собирается. Я вот тоже, может, от Васьки своего сбегу. Надоело. Почитай каждый вечер – пьяная рожа. То ли дело – у Махрушиных. Валентин всё в дом прёт, настоящие деньги зарабатывает…
-Миллион уж, верно? – устало поинтересовалась Тамара, прислоняясь к углу шкафа с папками документов: у Лидки в этом смысле везде был идеальный порядок.
-О-ой? Миллион?! – насмешливо отмахнулась Лидия. – Да там все три!
-Это он сам, что ли, тебе сказал?
-Нет, Тонька его. Ой, Том, как она одевается! – взахлеб заговорила Лидия. – Это ж всё из заграницы привезенное, фирма! Вот, вчера звонила, говорит, мол, приходи, новую шубу смотреть. В область ездила, купила. Песец! Франция! Говорит, отделка – умереть-не встать! У нас такое не продают.
Тамара опустила печальные глаза, удрученно вздохнула:
-Да, там, видно, и впрямь люди лучше нашего живут.
-А-той! – немедленно согласилась Лидка.
-Ты что-то зачастила, к Махрушиным-то, - улыбнулась Тамара, прищуриваясь на собеседницу.
Лидия, горделиво вздернув длинноватый, с легкой горбинкой нос, ответила:
-А почему же и не пообщаться с хорошими людьми? Тонька меня и пригласит, и примут, и накормят, как положено, душевно. И Валентин обходительный такой! Ох, а сколько у них вин всяких – и не сосчитать, и не перепробовать, Том!...
Тамара, наконец, улучила момент вставить свое слово посреди Лидкина монолога.
-Говоришь, дома Валентин душевный? А по работе, я слышала, хуже зверя. Взять хоть эту его «дневную экономию» света. Вырубит электричество, а у бабулек нервы трепятся, что в очередной раз телесериал свой не увидят. Потом включит, когда пол-фильма уже прошло, а телевышка еще с полчаса настройки выправляет.
-Ну, невелика потеря! – фыркнула Лидка. – Нечего муру всякую смотреть. Я вот одну «Санта-Барбару» уважаю.
Тамара опять опустила глаза.
-Да, пожалуй, придется на «Барбару» переходить. Он так поздно свет не выключает. Бабки к этому времени уже спать ложатся.
-Валентин оттого вредничает, - решила открыться Лидка, - что телевышка ему задолжала за электричество. Денег же нет ни у кого. Вот подстанция махрушинская и озорует, чтобы, значит, побесить телевизионщиков с вышки, - Лидка хихикнула. – Свет выключат – они матерятся. Включит – они настроиться не могут, а им бабки звонят и их матерят! Умора!
Тамара равнодушно кивнула.
-Только бабки тут, конечно, ни при чем. Жалко их. Что, много радости они видели, кроме своих сериалов? Лид, ты бы по дружбе поговорила с Валентином, а, чтоб кончал эту экономию? – посоветовала она.
Лидия изумленно вскинулась:
-Еще чего! Буду я его из-за ерунды утруждать! Он человек занятой, да умный – сам знает, что и как делать.
-Ладно, - смирилась Тамара. – А я ведь пришла тебя на базар пригласить. Всё равно обед скоро. Может, сходим, купим чего-нибудь? Домой лень идти, далеко. Тут бы и пообедали.
Лидка, и вправду, обрадовалась, кинула косметичку в сумочку.
-Конечно, конечно! Сию же секунду идем!

III. На рынке.

Рядов было много. Стояли по порядку, растянувшись на целый квартал: кавказцы с машинами, заваленными дынями, арбузами и прочими южными дарами; мелкие торговцы всякой всячиной, начиная от разномастных шоколадок, баночек кофе, колбасы и кончая синтетическими моющими средствами. Дальше тянулось некое подобие крытого рынка, в котором засели, главным образом, местные жители со своими продуктами – овощами, фруктами, мясом, яйцами. Потом на двух третях всей этой обширной площади расположились приезжие продавцы промтоваров, а точнее, товаров текстильной и обувной промышленности, которые блестели на ярком солнце всеми пуговицами, замками и пряжками.
-Ой, ширпотреб! Ой, как оболванивают народ! – переговаривались Тамара и Лидка, толкаясь среди чего-то ищущих покупателей и обливаясь п;том от жары.
Однако спутницы сами иногда заглядывались на ту или иную вещь женского гардероба, просили посмотреть, щупали ткань, качали головами, удивляясь привычной некачественности заграничных поделок, спрашивали цену – и вновь качали головами, шли дальше.
-Слушай, Лид, давай купим коробку конфет, сосисок – и всё. Чего толку тут ходить? – Тамара, наконец, махнула рукой.
-Давай, - неохотно согласилась Лидия.
Они опять перешли к мелким торговцам.
-Почем эти конфеты?
-Коробка? Двадцать пять.
-Чего-о? – глаза Лидки округлились. – За двести грамм – четверть стольника?! Совсем охамели! – пробурчала она, когда они с Тамарой развернулись, чтобы отойти.
-Да ладно, Лид, - урезонивала ее Тамара. – Всё равно дешевле не найдем. Сейчас везде так. И сосиски тысяч десять стоят, а их там, в упаковке – всего-то восемь штук.
-Не будем покупать! – отрезала Лидия. – Еще денег я на ветер не бросала!
-Почему же – на ветер? – удивилась Тамара. – На обед. Тем более, мы же все сложимся – на шестерых это всего-ничего выйдет. Ты только сейчас на свои купи. У меня, ведь знаешь, ни копейки – никак своих семидесяти тыщ не дождусь за два месяца. Но я тебе отдам – как вернемся в редакцию, я из кассы займу и тебе отдам.
-Да ну ее, - злилась Лидка. – Зачем нам глупость всякая? Конфеты! Давай, Томк, лучше шоколадку хорошую купим на двоих. И дешево, и – то же самое, с чаем за милую душу съедим. А остальные наши пусть сами по жаре рыщут.
-Ну, давай, - подумав про себя: «Хозяин – барин», миролюбиво сказала Тамара.
-Почем у вас шоколад с орехами?
-Три, девушки! Берите, очень вкусно! Настоящий горький шоколад.
Лидка поморщилась.
-Грабеж!
-Да что ты, Лида! – еще больше удивилась Тамара. – Всего-то три тысячи! Я, когда зарплату получу, детям и мужу сразу тысяч на двадцать-тридцать сладостей накупаю. А остальными, - она весело рассмеялась, - долги отдаю!
-Да он противный, этот шоколад, - оправдывалась Лидка. – Я горький не люблю. Давай купим молочный.
-Давай.
В другой палатке шоколадка стоила две тысячи рублей.
-Гос-споди! – окончательно рассвирепела Лидия. – Да за что вы такие деньги сдираете?!
-Женщина, не нравится – не покупайте, вас никто не заставляет! – хрипло рявкнула на нее из глубины палатки, нехотя вынув изо рта сигарету, дородная тетка в китайском спортивном костюме, с гордой надписью «Reebok» на обширной груди.
-За тысячу отдадите? – надменно поджав губы, спросила Лидия.
-Вы чё, ненормальная? У меня лицензия, все цены фиксированы. Я же сказала – две, значит, две.
-Ну и жрите сами! Чтоб вам подавиться! – сразив тетку этой сакраментальной фразой, Лидка повернулась к Тамаре. Та еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.
-Лида! Ведь деньги-то не твои! Мы же отдадим – вот, только до редакции дойдем. Ну, что ты жадничаешь?
-Да на кой ляд нам эта шоколадка? – вспылила Лидия. – Что мы, или на обед домой не сходим? Там бесплатно поешь и гораздо вкуснее.
-Так-то оно так, - перестав улыбаться, вздохнула Тамара. – Только и там не бесплатно. И тяжело по такой жаре туда-сюда по селу шастать.
-Ничего, из принципа потерпим, - твердо сказала Лидка, и они, выйдя с базара, направились через поросший бурьяном проулок к редакции. Начался обеденный перерыв.

IV. На подстанции.

От тракторов несло пахучим жаром – они, словно живые, дышали. Вокруг них копошились люди в замасленных, выцветших одеждах. Некоторые машины мерно тарахтели – трактористы проверяли их на готовность.
-Шабаш, мужики, давай на обед! – крикнул из кабины своего «Беларуся» потный и чумазый Иван Жарков.
Трактористы, шоферы грузовиков, едко шутя, весело переругиваясь и смеясь, подходили к рукомойнику возле двухэтажного деревянного домика руководства подстанции, умывались, фыркая, и по одному входили в здание, где на первом этаже обосновался неказистый буфет.
В раскрытые настежь ворота обширного двора, заставленного техникой, въехал еще один «Беларусь». За рулем сидел Василий Поленников. Осторожно, то и дело оглядываясь, он подвел тяжелую машину с прицепом на положенное место и заглушил мотор.
-А, Василь Данилыч! – увидев его, рабочие поспешили от рукомойника, здоровались за руку.
-Вот, еле дотянул! – сокрушался Василий, сдвинув на мокрый затылок старую кепку. Он был трезвый и очень симпатичный среди своих товарищей. – Пожрать бы и – разгружать надо, - он махнул рукой на прицеп, нагруженный хорошим лесом – на телеграфные столбы. В районе много их уже подгнивало, и подстанция закупала в областном центре партии новых, для замены.
-А чего еле доехал-то? – поинтересовался Жарков у Василия.
-Да вот, трактор мой старый списал Махрушин между делом, а он хороший, исправный был. А этот, хоть и новый, - развалина. Пять раз по дороге глох! Сто двадцать килОметров тащился часов пять. Пойду разбираться, - Василий скрежетнул зубами и направился к начальству.
-Бог в помощь! – осклабились трактористы.
Махрушин, дородный, черноволосый мужчина с самодовольным, спокойным, гладко выбритым лицом, восседал за полированным столом в большом, хорошо отделанном по сравнению с другими здешними помещениями кабинете. Начальник подстанции читал центральную газету и потягивал из грубой фарфоровой чашки заваренный секретаршей кофе.
-Ну, добрался, Василий? – широко улыбаясь, мягко пропел он, воззрившись на подчиненного маленькими черными бусинками елейных глазок.
-Да уж, Валентин Фёдорыч, это точно, что добрался. Кое-как! – стянув с головы кепку, Василий привычно пригладил светлую шевелюру и присел на край стула у самой двери.
-Накладные на партию сдал?
-Нет еще.
-Что же так? Порядок нарушаешь!
-Да это долго ли. Прямо сейчас и сдам. Я ведь вот по какому делу, Валентин Фёдорыч, - Василий тяжко вздохнул и потупился на секунду – уж очень не хотелось ему неприятного разговора. Но и молчать он не мог. – Мы ведь давно друг друга знаем, Валентин. Зачем же ты меня теперь с этим трактором обманул?
-С каким? – притворился Махрушин.
-С тем, который неделю назад списал за неисправностью, а приобрел этот, на котором я нынче в город мотался. Так тот, мой-то, - не гляди, что я на нем девять лет тарахтел, - исправнее, чем этот новый брак! – горячо воскликнул Василий.
-Не понимаю, - Махрушин равнодушно уткнулся в газету, - какие тут могут быть претензии?
У Василия даже дыхание перехватило от изумления.
-Ах…ты! – еле выговорил он, привскочив со стула. – Ты что ж это делаешь? Я-то думал, в тебе хоть капля совести, честности осталась! А ты… Трактор-то списанный за неделю Ваньке-Крысу-куркулю продал, двенадцать «лимонов» - себе в карман. А новую технику из общей кассы покупаешь, да еще технику-то бракованную! Думаешь всё – шито-крыто? А народ-то – он всё видит! Мы ж в деревне живем!
Махрушин злобно хлопнул сложенной газетой об стол, недобрым взглядом посмотрел на Василия.
-Но-но, полегче, Вася. Твое дело маленькое. Ты тут вообще на птичьих правах. Пить надо меньше, Вася. Не то вылетишь в два счета. Если б не твоя Лидка, давно бы уже вылетел. Баба тебе умная досталась. А трактор твой – это тебе по Сеньке и шапка!
-Ты Лидку лучше не тронь – она дура-баба, - всколыхнулся опять Василий, близко подойдя к столу. – И бедой моей питейной меня не попрекай, потому что я, хоть пьяный, хоть трезвый, а работу, - он с силой сжал кулаки, - никогда не подводил и не подведу, сам знаешь. Так что не за что мне вылетать. А тебе народ обманывать не позволю! Развелось вас, сволочей, кровопийц, приватизаторов…
-Тихо! – заорал Махрушин, тоже вскакивая со стула.
В дверь заглянула испуганная секретарша.
-Вон, - коротко бросил Валентин, и она тотчас скрылась. Василий горько усмехнулся.
-Ты уж и с подчиненными, как барин или господин какой, стал разговаривать. Крепко в тебе эта новая труха засела.
-Ты вот что, Василий, - успокоившись, проговорил Махрушин. – Если надумаешь следствие какое учинить, то – сам сказал, - всё шито-крыто, документы и всё такое – не подкопаешься. Да и милиция меня уважает, никто не дёрнется. Только себя опозоришь, Вася. Мой тебе совет – уймись ты со своей совестью. Кому она теперь нужна? Вон, мужики, дружки твои, - он кивнул за окно, - не знают ничего, поели и рады. А если и знают, как ты говоришь, если весь народ у нас знает, - так что ж с того? Никто же не рыпается, каждый своим миром живет. А тебе чего надо? Вы же у меня одни во всем районе зарплату вовремя получаете. И довольно приличную…. А, - вдруг осенило Валентина, - может, тебе завидно, что я с тобой за этот трактор не поделился?
Василий округлившимися глазами смотрел в смеющийся рот Махрушина.
-Да чтоб ты сдох, падло! – тихо, с ненавистью проговорил Васька. – Тьфу! – он со злости плюнул Махрушину на газету на стол и вылетел из кабинета, хлопнув дверью.
Валентин с ухмылочкой, брезгливо скомкал попорченный лист и выбросил его в пустую, чистую урну.

V. В гостях у Махрушиных.

Охая, не зная уже, какими словами выразить свое восхищение, Лидия ходила вокруг знаменитой шубы Антонины Махрушиной, разложенной во всей красе на столе в передней. Серый песец переливался под электрическим светом хрустальной люстры.
-Да, совсем забыла, - миловидная Антонина, стройная, не в пример многим женщинам своего села, деловито раскрыла дверцы стенки. – Вот, еще костюмчики купила, - она сняла с вешалки и небрежно бросила их на шубу.
-О-ой! – снова ахнула Лидка. Глаза ее горели, руки алчно тряслись, когда она тщательно осматривала и ощупывала мягкий модный материал.
-Тоже импортные? – ища этикетки, спросила Лидка.
-Этот – да, а тот – наш, московский, - прокомментировала Антонина.
-Вот, гляди ты, тоже шить научились, - горделиво заметила Лидия, не в силах оторваться от вещей.
-Да в Москве всегда неплохо шили. Даже хорошо, - задумчиво сказала Антонина.
-Ой, Тонь, а можно померить? – жалобно прогнусила Лидка.
-Ну, разумеется!
Лидка долго вертелась перед трюмо. Надо сказать, костюмы на ней сидели хорошо – было видно, что Бог ее фигурой не обделил. И в сердце Лидии тлела ненасытным угольком тайная, жестокая зависть. А уж про шубу и говорить нечего.
-Дамы, хотите настоящего шашлыка с кавказским коньяком? – в двери влезла веселая компания в лице Валентина, его двоюродного брата Юрки, приехавшего погостить, и соседа Мишки Супонева. – Ого, Лида, прекрасно выглядишь! – чуть не хором воскликнули мужчины.
-А, Тонь, насчет шашлыка? – Валентин весело подмигнул жене.
-Хотим, конечно, хотим! – запищали дамы.
Компания с шумом и смехом ретировалась.
-Ждем вас в саду, приходите помогать, - донеслось до женщин уже из коридора.
-Валя, - крикнула вслед мужу Антонина. – Ты бы куртку надел, уже прохладно на улице.
-О’кей!
-Коньяк хороший? – счастливая от услышанного комплимента, Лидия зарделась и невинно посматривала на Антонину, убиравшую всё своё добро назад, в стенку.
-Да, это Юрка с Кавказа привез. У него там женина родня живет, и его они любят, несмотря на всю нынешнюю обстановку. Он туда каждый год ездит. Вот так-то, кому – война, а кому – как повезет пристроиться.
-Это точно, - немедленно согласилась Лидка.
-Ой, Лид, давно хотела тебе предложить, - Антонина озабоченно порылась в гардеробе. – У меня одна юбка есть. Я ее уже не ношу – в талии узковата стала, а тебе, по-моему, в пору будет, - она извлекла на свет симпатичную, но ношеную шерстяную юбку.
Лидка тут же влезла в нее – та оказалась в самый раз.
-Вот как хорошо! – обрадовалась Лидия. – Беру. Сколько с меня?
-Да что ты, Лида! – Антонина только рассмеялась.
А в вечернем саду уже полным ходом шли приготовления. Валентин, рассевшись грузным телом на раскладном стульчике, нанизывал мясо на шампуры, Юрка возился с костром, Мишка искал и подносил ему сухие щепки из дровника.
-Черт, спички кончились! – выругался Юрий. – Миш, ты посуше дрова-то неси, не горят, вишь, роса какая. Пойду за спичками.
Михаил что-то пошутил ему вслед, они с Валентином посмеялись, и сосед снова зашуршал в дровнике, поминутно натыкаясь там на что-то в сумерках и чертыхаясь.
Валентин, поежившись от наступавшей ночной прохлады – даже синтепоновая куртка нараспашку не спасала, - положил последний шампур на шашлычницу, обтер тряпкой руки, хотел застегнуть на куртке «молнию», как вдруг сзади возник небольшой шорох. Махрушин успел слегка обернуться, прежде чем его ударило в левый бок чем-то тяжелым и острым. Валентин закричал пронзительно, увидев перед собой в наступавшей темноте горящие угольями пьяные глаза Василия Поленникова и занесенный над собою топор.
На худого Ваську сзади навалился здоровый, сильный Михаил, один скрутил его, почти не отбивавшегося, когда к месту происшествия подоспел Юрий.
-Вот гад, чего удумал! У-у, пьяная рожа! – подавив первый испуг, злобно прошипел Валентин, одной рукой трогая болезненный бок, другой, с растопыренными пальцами «рогатой козой», которой обычно пугают детей, нацелился в затравленное лицо Василия.
Юрка посветил спичкой на куртку.
-Нет, неглубоко, считай, царапина. Куртка спасла, и удар был нетвердый, пьяный, - брат нервно рассмеялся.
-Ладно, - успокоился Валентин. – Держите этого сукина сына, я пойду в милицию звонить.
-Может…, - хотел предложить Юрка, но Махрушин отрезал:
-Нет, ничего, я сам.

VI. В изоляторе.

Василий сидел в изоляторе временного содержания третий день. Всё, что оставалось к этому времени у него в душе, и без того затуманенной, можно было выразить лишь одним словом – тоска.
Он не раскаивался в содеянном, но и не жалел, что не довел задуманного до конца. Помнил Василий всё прекрасно – как выпил в тот вечер лишнего у Жарковых, как пришел домой, не нашел Лидки и, взяв топор, огородами, вдоль речки, пробрался к Махрушиным, будучи уверенным, что жена непременно там. Но нет, не за Лидкой шел он туда с топором. Шел он именно к Валентину… Всё это Васька видел в своем сознании так же, как то ясное, прохладное утро, что сверкало за окном его камеры – за стеклом, отгороженным крупной решеткой.
Василий никогда не сидел в тюрьме и не думал, что его могут посадить. Ну, был пару раз в вытрезвителе, на пятнадцати сутках, но это ведь так, мелочи.
«Натворил – надо отвечать, - вздохнул он про себя. – А за что? За что?! – с надрывом вновь и вновь спрашивал он у кого-то. – За то, что паскуду хотел прибить? Ну, так ведь не прибил…», - и снова мысли замедляли свой ход, словно колеса трактора прокручивались в глубокой, грязной колее осенней дороги, застрявшие, беспомощные. И Василий вспоминал, как много лет назад он, вихрастый белобрысый мальчишка, с компанией таких же ребят, ночами лазал по садам деревенских старух – воровать яблоки. А потом бабки приходили к его матери жаловаться и стыдили его громогласно, во всю улицу. Да только и без этого все давно всё про всех знали в селе. Мать драла за уши, а потом повторялось всё сначала. «Выходит, и я такой же вор, как Валентин?» - у Василия комок подкатил к горлу. Он изо всей силы сморщился, чтоб не заплакать.
-Вот-те на, - сказал шепотом, потирая кулаками глаза. – Что ж это я, здоровый мужик, и расквасился, как баба?
Он принялся смотреть в «клетчатое» окно, привалившись на своей лежанке к холодной стене камеры. Снаружи, перед окнами изолятора, топорщились голыми ветвями низкорослые деревца – их почти каждый год осенью сажали милиционеры, но те почему-то всё никак не принимались. Вот и теперь они, не распустив весной достаточно листьев, кое-где посохли и стояли очень сиротливо.
«Не ухаживают они, что ли? Или посадили неправильно? – задумался Василий. – Хотя, может, на будущий год примутся. Или опять новых насадят. Э-эх», - мимо, по дороге, он увидел, куда-то быстро проехал милицейский «газик».
«Наверное, на въезд в село, к мосту, на перекресток – пьяных ловить или мотоциклистов. Ну да, конец месяца, им план надо выполнить по штрафам. И правильно, а то нарушителей развелось, как собак нерезаных».
Дальше взгляд Василия уперся в двери сбербанка на противоположной стороне улицы. Это было двухэтажное новое белокирпичное здание, крепкое, как всякий любовно сколоченный капиталец. Туда с утра уже тянулись люди – женщины-служащие перед работой, пенсионеры, даже бабка Матрена, которая и на огород-то ходила с клюшкой, а тут – поди ж ты, добралась с дальней улицы; еще кто-то – Василий не узнал его с затылка, хотя и то верно, что теперь в селе было много чужих, приезжих, - этот подъехал на красной «Ниве», лихо хлопнул дверцей – неслышно для Василия, - и тоже скрылся в сбербанке.
«Все за деньгами идут. Или, наоборот, на книжки класть? А вот чего им всем надо-то? – вдруг спохватился Василий. – Вот я сижу здесь, и мне ничего не надо. А они – работают все где-то, кто-то пенсию получает. Лидка моя, вот, тоже – чуть что – «на черный день», на сберкнижку. А много ли там наложишь-то? Да и к чему? Ну, к чему? Зачем им всем денег-то столько? Я-то хоть пропиваю, а они – на гроб, что ли, откладывают? Да что ж это такое! А Валентину Махрушину, то есть, мать его, - не заметив, выругался он про себя, - ему-то куда столько денег? Неужели только, чтоб жене шубы покупать? Да ей же на всю жизнь и одной шубы хватит! Ох, да что ж это такое?! Зачем?» - Василий схватился за больную голову, всё гудело и плыло в ней от такого количества бесполезных – он это понимал – вопросов, на которые не было для него ответов.
Тяжелая дверь в камеру открылась, впустив старшину Каткова.
-Ну, чего, Василь Данилыч, то есть гражданин Поленников? Выходи!
Васька захлопал на него белесыми ресницами, не понимая.
-Чего уставился? Выпускают тебя. Махрушин заявление забрал, уломали его, видать, может, даже Лидка твоя. Так что уголовное дело не будут заводить. Это ж дело-то такое, все свои, сами как-нибудь разберетесь, полюбовно. Давай, вали отсюда, а то ты у меня один тут, карауль тебя, будто других дел нет, - старшина широко улыбнулся, показывая ровные, но редкие и насквозь прокуренные до желтизны зубы.
-Сергей Фёдорыч, а тебе деньги нужны? – обернулся Василий, когда Катков закрывал за ним дверь изолятора, собираясь идти к начальству на второй этаж.
-А как же! – довольно усмехнулся старшина. – Хлеб купить, сынку вот ботиночки к школе. Опять же – выпить к празднику. Что, иль сам не знаешь? – рассмеялся.
-Не, это я так, - задумчиво, потерянно сказал Поленников и вышел на улицу.

VII. Снова дома.

Васька, как во сне, прошел по своему двору. Опять заприпекало солнце – август, одиннадцатый час дня, чего ж ему не припекать? Поленников стряхнул с плеч на лавку старый пиджак, в котором сидел в изоляторе. На крыльце, в сенях опять зудела надоедливая мухота.
«Дихлофосом бы сбрызнуть», - подумалось Василию. Он ступил в прохладу комнат. Из-за прикрытых, как обычно, дверей зала доносился звук телевизора – шел повтор вчерашней серии «Санта-Барбары». Василий открыл одну створку двери.
-Здорово, сын! – подмигнул Сашке, тот изумленно и обрадованно оторвался от любимого сериала.
-Бать, ты чего? Отпустили? – он даже привстал с дивана, забыв про Мейсона и Сиси.
-Да, вот так, - Василий неловко пожал плечами, словно стыдясь своего теперешнего положения.
-Класс! – Сашка сгреб его, худого, в охапку своими ручищами, так что швы на собственной джинсе затрещали. – Знаешь, бать, - он отпустил ухнувшего отца, - у нас ребята говорят: правильно ты его, гада, проучил. Может, поостережется теперь народ грабить, гнида. В ремонтной фирме – ну, «Контакт», знаешь? – я слышал, вообще обогатятся скоро – у всех холодильники летят только так, когда Махрушин каждый день свет вырубает… Вот везёт людям! Тоже, что ли, пойти учиться холодильники чинить? – Сашка беззаботно засмеялся, уже переводя взгляд с отца на экран, снова включаясь в просмотр и устраиваясь поудобнее на том же диване.
-Мать на работе? – просто спросил Василий.
-А где ж ей быть! – не отрываясь от телевизора, кивнул Сашка, кидая в рот семечки. – Да ну ее, только и стыдит нас с тобой. Хоть бы вообще не приходила… Ты там поешь чего-нибудь, она вчера варила.
-Да я не хочу особо. Подожду, - Василий присел на стул рядом с сыном, бездумно посмотрел пару минут на чужую и непонятную импортную жизнь, потом устало сказал. – Я пойду, пожалуй, на погребицу (*двор с погребом) – ты видал, там потолок в одном углу обваливается. Надо бы бревно найти, балку подправить. Как кончится кино, приходи подсобить ладно, Сань?
-Ладн, бать, тут еще немножко осталось, - и, глянув на настенные часы, прибавил, - минут десять всего.
Василий удовлетворенно кивнул.
-Ну, я пошел, а то дел много, - вздохнул он.
Сашка, увлеченный событиями в далеком, почти сказочном городе Америки, не слышал, как отец еще некоторое время копался за дверью в переборках и коридоре, выдвигал и задвигал ящики шкафов.
Серия закончилась: обнаружился еще один внебрачный сын Сиси Кепвелла, и вся Санта-Барбара была поставлена с ног на голову. Сашке тоже было весело и легко. Он прошел на кухню, влил в себя литр оставшегося в кувшине на столе молока-утрешника, крякнул, утирая губы с пробивающимся над ними смешным пушком, - даже не замечая, что копирует этим отца.
«Надо бы еще Олеське позвонить. Сегодня ж в клубе танцы, блин, совсем забыл со своей торговлей! Кто только придумал эти палатки!» - он хлопнул себя по лбу – Олеська могла уже уйти с обеда из дома, понесся в коридор, где на столе у окна чернел телефон. Сашка схватил с рычага трубку, задев джинсовым боком скатерть так, что чуть не сбросил со стола вместе с ней и телефон, и вазу с крупными искусственными розами, и небольшой листок бумаги, исписанный неровным почерком.
Выругавшись, Сашка быстро поправил скатерть и вещи на место, но задержался взглядом на этом листе-записке.
«Ухожу из жизни в здравом уме и трезвой памяти. Никого не виню, всё решил сам. Василий Поленников».
Сашка через секунду замешательства так саданул трубкой по аппарату, будто хотел разрубить его пополам. Не закрывая за собою дверей, кинулся во двор, на погребицу, и встал на пороге, тяжело дыша.
-Батя! – только и прошептал он, цепенея.
Перед ним на дубовой, крепкой балке, на здоровом гвозде, вбитом и загнутом самим Василием, когда Сашка был еще мал, и куда они собирались вешать рыболовные снасти, - на этом гвозде, на толстой бечевке неподвижно и мешковато висело тело отца.

Лето 1996 г, сентябрь 1997 г