Встреча титанов

Мужчина, скорее даже старик, передернул широкими плечами - было уже по-осеннему холодно, особенно с утра. Над покрытой росой травой стелился туман. Oтдельные его клочья куцыми маленькими облачками долетали до резного крыльца. Старик поднялся на широкую веранду и остановился позади удобного кресла красного дерева,  чуть ранее вынесенного услужливым Фёдором из тепла старого дома.

Широкие ладони Льва Николаевича легли на спинку кресла. Погладили благородное красное дерево. Поднатужившись он перетащил величественную часть интерьера поближе к балюстраде, откуда можно было наслаждаться видом сада. Сад был знатный и простирался до самого пруда заросшего кувшинками.

Старик медленно опустился в кресло. Глаза под кустистыми бровями были тусклы, мощная фигура уныло сутулилась. Весь облик великого писателя выражал крайнюю степень тоски.

В доме зашевелились. Звонко стукнула на кухне чем-то железным кухарка. Начали открываться ставни во флигеле. Проживающий ныне в имении молодой корнет N. показался на лестнице домика для гостей. Суета сует - думал литератор, - и всяческая суета. В голове прозаика мыслительный процесс замедлился до величины близкой к нулю, даже недавние волнующие идеи о спасении человечества от самого себя - об истинном непротивлении злу - покинули гениальный мозг.

-- Соня, - громко позвал Лев Николаевич и несколько подтянулся в кресле, -Софья Андреевна, une parente a nous, ты проснулась?

Ответа не было. Граф встал и прошёл в просторную гостиную, примыкающую к веранде. Там он и застал свою жену. Софья Андреевна отчитывала молодую прислугу. Писатель окинул ладную фигуру девушки взглядом знатока. В этот момент Софья увидела супруга.

-- Сomment vous allez, chere amie? - спросила она, - как ты спал ?

Лев Николаевич не ответил.

-- Я думаю, что сегодня может получиться, - проговорил он, - Ecoutez, давай пойдём и попробуем... chere Sophie.

Лёгким жестом услав горничную в глубь дома, Софья Андреевна, незаметно вздохнув, села за маленький столик по типу карточного, раскрыла пухлую папку полную исписанных страниц и вытащила чистый лист бумаги. Положила его перед собой, проверила перо, чернильный прибор и преданными глазами собаки посмотрела на мужа.

-- Я готова, - кротко сказала женщина и приготовилась записывать под диктовку. Лев Николаевич прошёлся из угла в угол. Молча. Он с ужасом осознавал, что Муза - madame своенравная и артистически капризная - покинула его навсегда. Впрочем он не был уверен, была ли когда-нибудь она вообще рядом.

Граф Толстой мерил шагами пространство перед столиком, а верная его Софья Андреевна делала равнение соответственно то налево, то направо.

-- Не получается, - буркнул Лев Николаевич, - merde! У меня ничего не выходит! - глубоко посаженные глаза всё так же тускло смотрели прямо перед собой. Даже ругательство было произнесено без должных эмоций.

-- Лев, я всегда была твоей confidente, - мягко проговорила Софья, поднявшись, - мы же решили, что самому тебе нет нужды даже и пытаться. Писательство - это не твоё. Это же наш le petite секрет, помнишь, - она провела ладонью по плечу супруга, - мы можем себе позволить, du train que nous allons, не упрямься...

-- Но это же нечестно, - вяло возразил ей Толстой, - я должен сам, сам всё сочинять, ты понимаешь.

-- Понимаю, милый, всё понимаю, - легко согласилась с ним жена, - но ведь это и есть ты. Ты всё сам. Ты мой гений, - Софья Андреевна улыбнулась, - да и не только мой. Ты общечеловеческий гений, поверь мне.

-- Ладно, - нехотя согласился Лев Николаевич. Впрочем не случилось ещё ни разу что бы он не согласился, - C'est bien, c'est bien, неси...

Женщина вышла из комнаты, но скоро вернулась с увесистым мешочком в руках.
К этому времени Толстой уже сидел в кресле и смотрел на солнце, начавшее свой подъём и облившее жидким золотом верхушки дубов вдоль главной аллеи.

-- А вот и я, - весело воскликнула Софья подходя к мужу, - ты готов, mon cher ?

Лев Николаевич молча кивнул. Тогда женщина поставила звякнувший мешок возле ножек кресла и развязала рыжую тесёмку. Сверкнуло серебро. Быстрыми ловкими пальчиками Софья Андреевна раздвинула волосы на голове графа и нащупала узкую щель по середине. Затем она наклонилась к мешочку взяла оттуда один quarter - серебряную монету Североамериканских Штатов достоинством в двадцать пять центов - и кинула в открывшуюся прорезь на затылке мужа.

Было хорошо слышно, как монета упала куда-то вниз, в Толстого, мелодично звякнув. Тут же раздалось тихое гудение, потом шипение и наконец металлический голос откуда-то снизу чётко произнёс в нос - "Please deposit one more quarter for the beginning of the process". Софья Андреевна вздохнула, но повиновалась - опустила ещё одну монету.

В тот же момент глаза Льва Николаевича просветлели, словно в них зажглись свечки. Брови поднялись, спина разогнулась, а плечи расправились.

-- Эх, хорошо то как ! Ca a ete charmant, - по-молодому сильно воскликнул недавний старик и посмотрел на верную супругу, - C'est bien beau, Софи, ты готова записывать ? Я чувствую небывалый прилив вдохновения...

Софья Андреевна бросилась к столу. Лев Николаевич откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и сказал в никуда чужим металлическим голосом -
"Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья
несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских...".

Работа спорилась.

Так в тандеме и проработали они минут сорок. В один момент Толстой вдруг прикрыл глаза и сделал паузу, а плечи его опустились, руки безвольно повисли. Софья Андреевна мысленно всплеснула руками - на самом интересном месте! Нужно было опять бросать монетки.

-- Ну что, Sophie, вышло что-нибудь потрясающее? - тускло спросил её муж, но голос и глаза его были покрыты пылью скуки и безразличием.

Она хотела ему ответить, но не успела, так как появился Фёдор и доложил, что прибыл инспектор народных училищ Илья Николаевич Ульянов с малолетним сыном Владимиром.

На веранду поднялись двое - немолодой мужчина и мальчишка в кепке. Кепка была ему несколько великовата, потому наверно он то и дело срывал её с головы и мял в руке. Забегая вперёд можно добавить, что эту привычку мальчик пронесёт через всю жизнь - носить кепки большего размера, дабы иметь повод снимать их и мять в приступах абсистенции от революционной деятельности.

Лев Николаевич поднялся на встречу гостям. Поздоровались.

Граф Толстой машинально вытер высокий лоб рукавом простой русской рубахи и на утреннем солнце полу-лысина его засверкала миллионом солнц. Мальчишка, сын инспектора, засмотрелся на такую иллюминацию и вдруг сказал, - "Да вы просто зеркало! Зеркало будущей русской революции".

Дикция у пацана страдала и граф, про себя конечно, послал недоросля к специалисту по новомодной науке логопедии. Отец наглеца наградил его увесистым подзатыльником и тот, обгоняя собственый визг, скатился по ступенькам в сад.

С тех пор Володя Ульянов навсегда возненавидел Льва Николаевича.