Роман 090909

Когда-то на уроке физики учитель дал ему книгу «Чапаев и Пустота» Виктора Пелевина. Собственно, тогда все и началось. Он начал жить. Нет, вам покажется, что это произошло ранее. Когда он, выходя из утробы матери, взглянул на этот мир в первый раз. А может, и не взглянул. Он не помнит, он не знает. Но он чувствует. Адская машина смяла его и перестроила под себя. Наказания, запреты, сомнения, страхи. Это все получил он от взрослых. На самом деле, его постарались максимально оградить от этого мира. От чистилища, если позволите. «Мы все мертвы», - понял он, посмотрев фильм «Живой». «Моя мертвая мамка вчера ко мне пришла, грозила кулаком, называла дураком». Егор Летов воевал за эти строчки. От того и погиб. Воевал.
Но вернемся к тому самому уроку. Это был главный урок в его жизни. Он искал свой путь, ходил с родителями в церкви, ставил свечки и искренне верил. Верил, что переменится. Но ничего не менялось. Менялся он сам. Это страшно. Этот роман перевернул все с ног на голову. А может и наоборот. Три девятки поначалу никак не заинтересовали его. Для него это был обычный день, обычный поход в обычную школу. Последний день недели. Завтра – выходные. Слава Богу.
На том уроке, к слову, произошло еще одно событие. Еще ни разу. Ни одного раза в его жизни сердце не билось столь учащенно. «У нас новенькая», - сообщил преподаватель. К доске вышла девочка с округлыми, как два арбуза, глазами. В них виднелась вся её жизнь. Она была словно ангел, спустившийся и севший на плечи. Ангел, который мог спасти не только его. Но и весь мир. Он поверил ей тогда. Верит в это и сейчас. Очень странно, но до этого момента он и представить себе не мог, что такое любовь. Нет, не совсем, конечно. Он читал стихи на память. «By heart», - как говорят англичане. Сердцем. «Признание» Пушкина. Однажды его любимый актер Андрей Миронов, уже ушедший, Царствие Небесное, прочитал эти стихи со сцены. То было очень кстати.

«Я вас люблю, - хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!»,

- читал он вскоре Марии. «Мой ангел, я любви не стою», - продолжала она. Так, кажется, не бывает. Вы не поверите. И не надо. Пусть для вас лучшим образцом детской любви будет столкновение её со взрослым миром. Как в фильме «Вам и не снилось». Как в фильме «Курьер». Какая в общем разница?
Человечество сочинило множество любовных историй, лучшие из которых завершались расставанием. А самые лучшие – смертью. «Гамлет». «Касабланка». «Ромео и Джульетта». По сути, всё одно. Здесь нельзя быть вместе, внушают нам с детства. Вместе можно только улететь. На небо, чтобы остаться там навсегда. Но там ничего нет, там новый путь, новое чистилище. Может быть иной круг, но вновь Ад. Мы хотим строить здесь, хотим жить здесь. Вместе с вами. Но с детьми в ваших сердцах, а не взрослыми у вас в головах. По нашим правилам, а не вашим указаниям. Мы хотим играть. Играть в мечты. В мечтателей. Как в том самом фильме Бернардо Бертолуччи. Как в той самой книге Гилберта Адэра. К фильму и книге мы вскоре вернемся. А пока урок, физика, новенькая. Он преодолел стеснение, подвинулся и уступил ей место за партой. Маша посмотрела в его глаза и села рядом. Тогда они так и не заговорили. Молчание. Это прекрасно.
Да, он забыл вам представиться. Его зовут Саша, хотя имеет ли это какое-нибудь значение. Мы ведь и так познакомились. Не нужно подходить к зеркалу, чтобы узнать, как ты выглядишь. Достаточно, просто вспомнить.
- Это покажется вам немного необычным, - произнес физик, - но я хотел бы дать прочесть вам одну книгу. Роман про наше мироздание.

С задних парт послышались смешки.

- Тишина в классе. Это очень важно. Я не буду комментировать. Надеюсь, вы сами всё поймете. Не сегодня. Не сейчас. Но когда-нибудь. Я искренне молюсь, чтобы этот час наступил.

Верующий физик. Представить это будет очень трудно. Наука имеет мало общего с религией. Эти все законы – земное притяжение, электричество – созданы мозгом. Исключительно мозгом. Лучший проводник электричества – мы сами. Ток – любовь. Он чувствовал это сидя с Машей за одной партой тогда. Помнит об этом и сейчас. Как забавно, что именно на уроке физики происходил этот опыт.
А книга? Книгу прочитал почти каждый в этом классе. Но никто по сути не понял. Никто не прожил. Все носились с вот этим стихотворением:

«Два матроса в лесу
Обращаются к ветру и сумраку,
Рассекают листву
Темной кожей широких плечей.
Их сердца далеко,
Под ремнями, патронными сумками,
А их ноги, как сваи,
Спускаются в сточный ручей.
Император устал…».

 Но в десятку не попал никто. А всё просто. Всё на поверхности. Истины нет. Как у Акутагавы Рюноскэ «В чаще». Как в «Расёмоне» Акиры Куросавы. Но здесь в субъективном мире. Я употреблю это слово вновь, но оно здесь совершенно необходимо и будет встречаться не раз. В нашем сердце все пересекается. Пересекается с иными субъективными мирами. В наших снах. Зачем снятся сны? Для того, чтобы жить ими. «Шизофрения – это путаница сна и яви», - сделал вывод Зигмунд Фрейд. И это лучше всего характеризует пациентов сумасшедшего мира. Хотя если взглянуть с другой стороны, больны не они, больны скорее врачи. Чёрствые. Неуверенные люди. Каждый из них сомневается, покончит ли он жизнь суицидом. А эти так называемые шизофреники довольны милы. Их, как заметила Сюзанна Кейсен, просто прервали. Они живут сердцем, забыв про порядки, забыв про запреты. Вечные дети. Поход в туалет для них – не событие. Это можно сделать под себя. За каждым человеком своя история: у кого-то умер сын, от кого-то ушла жена. Как «В бреду» у Евгения Стрельцова:

Прекрасная
       юная
       милая
       дама

в ящик
       сыграла –
       такая вот
       драма.

Бреду
       коридорами
       улиц
       рябых
в бреду.

       Говорят мне:
       «и нам
       горя бы».

Не дам,
       отвяжитесь,
       ни грамма,
       ни капли.

Вам –
       для забавы,
       ответьте,
       не так ли?

А мне -
       для отравы,
       запоя,
       заплыва

за свежие
       травы,
       в печали
       разливы.

Под ложечкой
       хлюпает
       глупая
       нежность.

Насквозь
       пронзила
       сердца
       манеж ось

кошмарных
       событий
       последней
       недели.

Они
       оказались
       смертельней
       на деле

разрыва
       гранаты,
       плевка
       пулемета…

Как же
       хотелось
       попробовать
       мёда

из улья
       губ твоих.
       Маковым
       полем
рдеть.

       Явкою стать
       для тебя
       и паролем.

Вплетать
       в твои кудри
       закаты,
       рассветы,

не
       прерывая
       любовные
       сеты.

Делить
       алфавит
       на твои-
       мои буквы.

И солнце
       растить
       под окном
       цвета брюквы…

Судьбе ж
       захотелось
       чихнуть
       по-другому.
В тихой
       реке
       оказался
       вдруг омут.

Тот день
       как в тумане,
       я помню
       одно:
болезнь
       потащила,
       зачем-то,
       на дно
тебя,
       как ведро
       поломойную
       тряпку.

…чувства
       стерильны –
       сложите
       их в папку,

отправьте
       в архив,
       где хранятся
       калеки.

 Душевно-
       больные
       теперь
       мне коллеги.

Когда-нибудь Саша напишет: «Наконец, я понял, что мир складывается из партий. Партий в шахматы, партий в карты, игры в классики. Люди – это словно главы из кортасаровского романа. Этот вывод оказался столь взрывоопасным, что едва не довел меня до сумасшествия. Мне необходимо было передать страшную весть людям, с которыми мы вместе можем построить эту Вавилонскую Башню. После секса по телефону с Ирой я позвал к себе папу. Мне надо было донести ему, что в отдельности Евангелие, Коран, Тора – ничто. Их можно изучить только в совокупности. Принять Христа в сердце – причаститься. Кажется, мне удалось. Как и Иисусу на моем пути встретился Иуда. Им оказался мой папа. Но он делал это во благо. Кажется, во благо и вышло. Он набрал «03», приехали доктора. Они отвезли меня в единственное место, которого я по-настоящему боялся, которого боялась моя Олечка – в Больницу.
В Больнице мне стало плохо, по-настоящему плохо. Врачи считали, что шизофрения, позже решили – психоз. Прим. 2. Мое сердце вырывалось из груди, ведь я должен был ехать в Питер. Ехать в Питер к виртуальному другу, на реальный концерт любимой группы, а там я бы встретился с совершенно нереальным Ай-яй-яй.

На пороге палаты я встретился с мальчиком Димой. Дима – совершенно прекрасное имя. Когда у меня будут настоящий сын, я назову его именно таким именем.
Позже Дима расскажет мне, что он – водитель, может заниматься и дальнобоем. Но мы ему отчего-то не поверим. Вернемся же к рассказу о Больнице.
Психиатрическая лечебница никогда не переступает через препятствия. Она всегда ебашит по самому больному месту. А может и не так. Она йебашит по здоровому месту, от эдакой-то неожиданности человек хватается за тот орган, который до недавнего времени его совершенно не беспокоил, забывая на время о больном. Ключевое слово здесь – «время». В итоге у человека оказывается два больных органа.
Так было и со мной. С диагнозом «шизофрения» меня подвели к кровати. Стоит ли вам говорить о том, что я не люблю быть привязанным? В тот момент я воспринял это, как казнь Иисуса. Нет, безусловно, я не Иисус. Я, пожалуй, даже лучше. Ведь я принял в себя не только Христа, но и Мохаммеда, и даже чертового Рона Хаббарда. Прим. 1.
И вновь. Мое сердце вырывалось из груди. Тогда я вспоминал Игоря Федоровича Летова и, кажется, даже понимал, отчего он умер. Я просил отпустить меня, отвязать, не отказывать мне в моей мечте. Лишь только Дима слышал меня. Он давал мне вдохнуть спасительный сигаретный дым.
Следующее утро оказалось самым странным в моей жизни. Поняв, что я не успеваю даже на последний поезд, я отчего-то не стал отчаиваться. Престранным оказалось все и всё. Сплошное удовольствие было наблюдать за героями муратовских фильмов вживую.
Вот все тот же Дима – мальчик-зажигалка, выросший без отца. В больницу его отправила мать, но и здесь он не стал отчаиваться. Я по сути сделал правильную ставку на Диму, он здесь главный, как мистер Хардинг из «Над кукушкиным гнездом». Но доктора этого не понимают. Хардингом они считают другого.
Есть ещё Саша. Его привезли сюда после аварии. Саша до последнего отказывался говорить со мной. Но перед Димой не устоял. Ещё, у Саши прекрасная кислотная рубашка. Словно прямиком из 60-х. В плеере у него при этом Луи Армстронг, группа Aphrodite и Kosheen. Я думал только я слушаю все подряд.


1 – Рон Хаббард – отец-основатель сайентологии, мошенник и подлец.
2 – Я же склонен считать это банальным перевозбуждением. В таком состоянии хорошие люди знакомятся на улицах с девушками. Неуверенные – снимают проституток. А плохие насилуют их на улицах. Вот и со мной то же самое – я захотел трахнуть весь мир. Я все же его выебу, но на это понадобится время»,

- но это будет совсем другой роман. А пока вернемся к этому. Роману, которого еще не было на этой планете. Маша и Саша. Саша и Маша.

Маша много читала. Притом, что выглядело тогда довольно странным, они читали одни и те же книги. Нет, не книги из школьной программы. Толстой, Достоевский ждали своего часа. Им было рано. Они не подготовились. «Чапаева и Пустоту» Маша, как и он сам, проглотила за одну ночь. На следующий день они решили не идти в школу. А провели целый день за обсуждением романа. Наконец, взявшись за руки, они направились в кино. Вот мы и вернулись к «Мечтателям». На экране красовались два прекрасных юноши и девушка. Он слышал про этот фильм, когда-то ему не дали посмотреть его родители. Это было счастье, прижавшись друг к другу, обнявшись, как самые настоящие взрослые. Нет, лучше, чем взрослые. Они мечтали вместе с героями. Мечтали о покорениях, о завоеваниях. Мечтали о невиденном до того Годаре. Мечтали о тех самых играх. Играть они решили в жизнь. После фильма они бросились обсуждать каждую мелочь, каждый знак. Они открывали первую попавшуюся книгу, читая друг другу отрывки. Они говорили о песнях, о картинах, о кино. Загадывали друг другу загадки. Если это не любовь, то что тогда.
В тот вечер Саша, придя домой, интуитивно взял с полки отцовскую книгу – «Эвакуатора» Дмитрия Быкова.

«Вылезая из машины и заходя в подъезд, Катька на всякий случай нашла Альфу Козерога, как он учил. Приятно было думать, что Игорь там. Вот он вошел, голосом открыл дверь, привычно поприветствовал электричество, чтобы оно зажглось, легким усилием воли переоделся в халат, уселся за стол, включил компьютер – а к его ногам радостно побежали живые деньги, стали тереться, прося вкуснятины…»,

- прочитал он. «Поприветствовал электричество», - как прекрасно, подумал Саша. Это и есть настоящая жизнь. Когда электричество зажигается не от нажатия на выдуманную людьми кнопочку, а от слова. От чувства. Он перевернул две страницы и начал читать снизу:

«…только когда возник Игорь со своей непрекращающейся неделей игры и игрушки.
Игра в инопланетянина была особенно занятной и длилась пятый день…»

«Вся наша жизнь – игра», раздалась заезженная фраза из гостиной. Родители смотрели «Что? Где? Когда?».

«В ночном небе нет комет,
Вся планета в мире снов,
Вдалеке увидел тусклый свет,
Это знак из других миров.
И тревожит меня мысль –
Не один среди звезд я живу.
Видит - это будет вечно,
Встреча братьев по уму.

Инопланетный гость
Летит издалека
Инопланетный гость
Не знаю я пока
Что ты мне принесешь.
И сколько бы отдал.
Чтоб ты бы поскорей
к нам в гости прилетал.
Инопланетный…»,

- заиграла в его голове песня группы «Мумий Тролль». Он бросился к телефону.

Маша взяла трубку практически сразу. Тогда он не знал, что она пробежала участок из одной комнаты в другую за какие-то миллисекунды, чтобы ответить на звонок, до того, как это сделает мама. Он прочитал ей отрывок, напомнил песню. Маша без лишних слов подошла к книжной полке, взяла «Зверочеловекоморок» Тадеуша Конвицкого и прочитала:

«…«Мы должны раз и навсегда помириться, - говорил Терп. – Ты же мой единственный брат». Мне хотелось сказать ему, что никакого брата у меня нет, я прекрасно помню. Но он видно, почувствовал, что я растерялся, и положил руку мне на плечо. «Знаешь, я искал тебя по всему свету. Но ты спрятался». – «Никуда я не прятался, просто пани Зофья запретила мне выходить из дома. Пани Зофья влюблена в актера , у которого жена – ведьма». – «Теперь все изменится. Мы всегда будем вместе». – «А Эвуня? Та девочка в белом?» - «А ее вообще никогда не было. Все придумал этот глупый пес. Доги – самые глупые из собак» - «Ты слишком поздно меня нашел. Я скоро умру. Мы больше никогда не увидимся». Терп засмеялся; лицо у него было не злое и совсем не чужое. «Я всегда буду там, где ты».
И тут мне опять показалось, что я слышу рокот морских волн. Но это кричали или жалобно пели люди, жители огромного города. Я посмотрел туда, куда смотрели они. Весь горизонт на западе был озарен то ли полярным сиянием, то ли гигантским заревом. Свет, призрачно мерцая, приближался к нам. «Астероид, комета, которую все ждут», - сказал я, и на этом сон кончился».

«И здесь ожидание чуда», - произнесла Маша, - «Я всегда буду там, где ты», - повторила она, - «Сладких тебе снов, мой любимый», - лучше признания представить было трудно. Этой ночью ему снилась радуга, а Анна Ахматова сидя на ней читала свои стихи о музыке:

«В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах ее края гранятся.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной одна в могиле
И пела словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили».

Поначалу Саша жутко боялся смерти. Он боялся взрыва виртуальной атомной бомбы, электростанции. Он даже стал ходить в подземные переходы, хотя до этого шел напрямик. Так быстрей.

«Полуувядших лилий аромат
Мои мечтанья легкие туманит.
Мне лилии о смерти говорят,
О времени, когда меня не станет.

Мир – успокоенной душе моей.
Ничто ее не радует, не ранит.
Не забывай моих последних дней,
Пойми меня, когда меня не станет.

Я знаю, друг, дорога не длинна,
И скоро тело бедное устанет.
Но ведаю: любовь, как смерть, сильна.
Люби меня, когда меня не станет.

Мне чудится таинственный обет…
И, ведаю, он сердца не обманет,-
Забвения тебе в разлуке нет!
Иди за мной, когда меня не станет»,

- читал он стихотворение Гиппиус на уроке литературы, стоя перед доской и глядя на нее. Только ей. Больше никого не существовало. Он не хотел умирать. Ему было очень хорошо здесь и сейчас. Но вскоре и смерть перестала быть страшна. Они будут жить вечно. Они не будут врать. Они сделают этот мир лучше. Вселенская большая любовь. Долгая счастливая жизнь. Каждому из нас. Каждому из нас.

«И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье…
Те, кто достойней , Боже, Боже,
Да внидут в царствие твое»,

- прочел он позже у той же Гиппиус в эпиграфе к статье «Мой лунный друг» о Блоке.

Никаких сомнений. Сомнения убивают все. «Он умрёт», - говорит врач родственникам, выходя из операционной. Никакой веры родные вселить уже не в состоянии. С хмурыми лицами они заходят к своему сыну, отцу, матери, дедушке или бабушке и пытаются убедить его, что тот, а может та, будет жить. Не будет. Умрет. Врачи совершили свой подвиг. Это мы говорим об американских. Наши же убивают без предохранителя. Они напрямую сообщают больному, что тот не выживет, - «Вам осталось жить несколько часов». «Ах. Какой врач! Он знал!». Так было и с Сашиной бабушкой. Бабушка была сильна. Она верила и по-настоящему лечила людей от порчи, сглаза - заговором, молитвами, верой. «У вас тромбоз, пейте аспирин», - не преминула сообщить домашний врач. Никакой аспирин та пить не стала, но подсознание заработало на полную и запомнило эту информацию. Вскоре ей делали операцию. Операция прошла успешно. Но врачи не учли самое главное: смерть было не остановить. Тромбоз. Тромбоз. Тромбоз. Именно тромб остановил её жизнь. А за ней эта смерть забрала и Сашиного деда. Без любви он был как без рук. Без ног, которые ему вскоре отрезали. «Диабет», - сказали врачи. Дед умер. Саша плакал, когда вспоминал эту историю. Плакал, когда гулял с другом в лесу. Плакал, когда рассказывал, что тот может спасти свою мать. Свою маму. Свою любимую мамочку. У той был рак третьей степени. Он остановился. Врачи не верили, что такое возможно. Возможно. Мама верила. Ей помог самый ненавистный на свете человек – новая жена ушедшего от нее мужа. Муж был священником. Муж бросил её с тремя детьми. Муж завел новую семью. Нового ребенка. Но в момент беды. Когда не оставалось ни единого шанса, именно они пришли на первую помощь. Не врачи. Поверила лишь эта женщина. Когда в больнице не смогли ей дать веру, болезнь начала развиваться вновь. Об этом он говорил другу: о Евангелии, о Ветхом Завете, о причастии, о Христе, о любви. Об этом они часами говорили с Машей. Это старался он донести своему другу. Только тот мог дать ей то, что она потеряла. Веру. Надежду. Любовь. Банально, но так. Друг понял. Понял на какие-то доли секунды. Тогда, когда схватил его за руку и повел в кино. Кино оказалось американской комедией, но не тупой. Про двух, казалось бы, идиотов. Но не совсем. Сводные братья нашли друг друга и задумали создать Мировой Альянс. В их масштабе это вышло. Забыв про сомненья, один из них запел. Перед глазами гостей появились их мечты. Лопалась посуда. Джельсомино. Да, да, да, герой нашей любимой детской сказки. Для посетителей кинотеатра и даже Сашиного друга, который прочитал три книги в своей до того очень беззаботной жизни, главное было другое. Главное, что герои стали владельцами десятка кафе и караоке-баров, в которые пускали только тех, кто умел по их мнению петь. Друга, к слову звали Михаил. Он мог совершить свое Михайлово чудо. Даст Бог, он его совершит. В начале столетия, четвертом, кажется, веке во Фригии был храм, построенный в честь архистратига Михаила благодаря одному из жителей. Дочь того исцелилась от немоты и получила дар речи. Она испила из источника возле того самого места, где после будет построен храм. Она увидела Архистратига Михаила. Шестьдесят лет Архип исполнял служения в этом храме. Но язычники задумали уничтожить его и направили две реки, которые текли с гор, на храм. Архистратиг Михаил ударом своего жезла открыл в горе широкую расщелину. Храм был спасен.

Другой источник сообщал об ином празднике – Соборе Архистратига Михаила. Там он и узнал одну очень важную вещь. «Чины ангельские разделяются на три иерархии – высшую, среднюю и низшую. Каждую иерархию составляют три чина. В высшую иерархию входят: Серафимы, Херувимы и Престолы…». На это имя тогда он наткнулся во второй раз. Впервые он увидел его в пьесе «9 лун» драматурга Киры Малининой: 

 
       Ну куа ж... ну... зчем теэ... ви... вирни...сььь даой... даой... яж... яже... дна...ссем... дна... дна... ну... даой... серафим...
       серафим
       серафим
       серафим
       ну куда же
       ну зачем же
       вернись домой
       домой вернись же
       я же
       я же совсем одна
       одна совсем
       ну вернись же домой
       домой вернись
       про тебя говорят дурно
       вернись домой
       людям стыдно глаза показывать
       смеются все
       умирать пора
       а смерть и здесь тебя найдет
       хоть не прячься
       домой пойдем
       серафим
       пора нам»,

- причитала жена. Третий раз он увидел его у Блока:

«Ранний час. В пути незрима
Разгорается мечта.
Плещут крылья серафима.
Высь прозрачна и чиста
 
Из лазурного чертога
Время тайне снизойти.
Белый, белый Ангел бога.
Сеет розы на пути.

Жду в пленительном волненьи –
Образ плачущей жены
Предо мной в успокоеньи
Вскроет крылья белизны».

Серафим, разгорается мечта. Было сложно подобрать прекрасней образы для его состояния. Но вернемся к городу Киеву. Именно там жил Сашин друг. Именно там случилось одно событие. В один день они побывали на трех концертах. Первый – в кино. Второй – живой. А участниками третьего стали они сами…

«Шаманы – это не вожди, не священники, не колдуны, не мудрецы. Их роль заключается в примирении человека с природой», - читал он Маше отрывок из «Энциклопедии относительного и абсолютного знания» новомодного Бернарда Вербера. «Молодые ученики, обычно шесть юношей, едва достигших половой зрелости, возраста, когда личность еще не сформирована, приобщаются к традициям, пению и танцам», - продолжал он. Им казалось, что все это написано про них. Только их учителями были Мик Джаггер и Кит Ричардс из «The Rolling Stones», группа «The Zombies». Да, группа «The Zombies». Это и есть вечная молодость. Не надо никаких эликсиров. Надо так жить. Не только каждый концерт, но и всю жизнь. А на концерте, на концерте всегда живой группы уже никаких танцев. Это словно молитва в церкви. Повторение выученных наизусть, но давно забытых слов – самое лучшее открытие своего подсознания. Надсознания. Глаза. Взгляните же в глаза Колину. Взгляните же в глаза Мику. Взгляните в глаза Джиму. Джим совершил лишь одну ошибку в своей невероятной жизни. Этому шаманству деньги только мешают.

«Картонный голливуд и вуду пипл
и Джим не рано ли из темы выпал?
как пациент за краешком Дверей
Париж опять снимает пену дней
эй,мэм,какого цвета неизбежность?
берите нож, соскабливайте нежность
антитела посажены на клей
держите крепче внутренних зверей
инъекции морфины эндорфины
и красный пластилин заместо глины
в руках у Гуру Солнечных Идей
а Джим все ждет последних новостей
растения уже цветут иначе
Патриция не ждет а Пам не плачет
и за Дверями нету больше края
а Бог попросит: спой еще раз light my fire»,

- написал его друг Олег Каданов и был прав.

«Секс для тебя
был нитью,
связующей нас
даже сейчас
на этой
невзрачной планете.

Секс для поэта
и девки с обложки
(цветная открытка),
для армий союзников,
которые встретились
прямо в пустыне,
и для Самсона
с его генералами,
ныне молчащими
по приказу загадочных архангелов сумерек
в дремах Шумера
и Северной Африки.

Толпы народа на рыночной площади,
Все хотят посмотреть на танцовщиц.
Извивы змеиные и наслажденья.
Я увожу тебя за руку в тёмный
Грот под названьем «Халиф»,

- вторил ему Моррисон.

Он вошел в неё быстро, словно делал это миллион раз. Но, засомневавшись, остановился на полпути. На его дороге оказалась тонкая, но преграда. В своих мечтах он уносился высоко, но здесь, в этом мире, его спокойствие нарушала девственная плева. Он вышел из нее и зашел вновь, на этот раз медленней. Но крепость не сдалась и так. Он чувствовал, что нужно действовать поступательно. Атака – оборона – атака. К тому же, он видел, что так бывает в кино. В настоящем кино. С настоящей любовью. Как у нас.
Только лишь он вспомнил о любви, он мигом посмотрел на нее. Их взгляды пересеклись. И он понял, у него получилось. Маша вскрикнула. Вскрикнула не от боли, от счастья. Саша стал первый. Последний. Навсегда. Даже не до гроба. Именно, что навсегда. Никакой смерти нет. И не будет. И не надо. Они завоюют этот мир. Не винтовкой, не шпагой, не саблями. Любовью. Такой, как у них, не было. Нигде. Саша входил глубже, глубже. Где-то там, где находилась ее матка. Какая матка? Какие врачи? Никаких болезней. Только Он. Глубже. Глубже. Ещё. Ещё. Она взяла его и прижала к себе. Ниагарский водопад. Внутрь. В нее. Крик. Такого крика. Не было. Никогда. Никогда. Никогда. Они слились в едином порыве. Так будет всегда. Никто не прервёт их.

Но тишину нарушил телефон. По мелодии Маша поняла, что звонит папа. Он знал, он почувствовал. Отец Маши был подполковником КГБ в отставке. Когда-то его научили вытягивать признания из людей. Этот метод он использовал мягко говоря не на благое дело. Вы сами всё понимаете. Саша знал, что именно поэтому Маша часто болела. Дети врачей тоже постоянно больны. Кто им позволил лечить людей? Лечить можно только любовью. Верой.
Для красоты сюжета Сашин папа должен был оказаться священнослужителем. Это была бы война. Война более жесткая, чем Монтекки и Капуллетти . Но на самом деле,он был хоть и православным, но писателем. Его книги издавались небольшими тиражами. А мама? Мама по вечерам пела в кафе рядом с домом. И ждала. Ждала всю жизнь, пока на неё обратят внимание. Словно Земфира она выпевала своим милым голоском:

«Покатаемся по городу
 Отвези меня, пожалуйста,
К мосту…
Ближе, ближе, здесь и сейчас…»

Вы, конечно, же спросите зачем ей надо было петь всю жизнь в захудалом кафе. Лучше чем Сашина и Машина подруга Валя Плотникова ответить не сможет никто

«Петь чтобы

петь
и
спеть бы
так
чтобы ты падал к ногам моим яблоком спелым»

Да, мы совсем забыли о Машиной маме. Она была обычной домохозяйкой. Увлекалась йогой, совершенно не понимая, что ее муж мог помочь в энергетическом плане куда больше. Ведь всю жизнь он только этим и занимался. Использовал плохую энергию на тяжелой работе. Норма. Кал. Сорокин. Та самая «Норма», кстати, стояла у Маши на полке. Папа после развала Советского союза, краха мечтаний, запоем бросился читать диссидентов или тех, кто мог ими стать – Сорокина, Солженицына.

Родители здесь помянуты не зря. В Киев отпроситься было не просто. Их отпустили лишь под ответственность друга Сашиного папы. Друга звали Антон. Он пел в группе «…И друг мой грузовик». Антон всё понимал. Всё чувствовал. На альбоме его новой группы «Негрузовики» сложились свои «Сто лет одиночества». Связующим звеном, своеобразными глазами Джоконды стала песня «Не буду мамой». «Не буду мамой, такой красивой, глянцевой и стройной, ровной диаграммой на экране прибора». Не пугайтесь, не буду мамой – не в реальном мире. Если поделить всех людей на плюс и минус, то мама – чаще всего, окажется, минус. В минусе ничего плохого нет. Это мысли о быте, пустословие. Говоря православным языком, мирские мысли. Творческий человек, зачастую, это плюс и минус вместе. Он душой

находится в небе. Но при этом, его пытаются отвлечь на проблемы насущные. Мама в этом играет главную роль. Собственно, это песня и есть уход от земного. Путь в небо. Путь к Богу, если позволите. А если совсем уж быть православным, в Царствие Небесное.

Минус притягивается к плюсу. Плюс – небо. Минус – земля. Это и есть лучшее электричество, о котором мы с вами уже говорили.

Но эта красивая образная история была страшна и в реальном мире. Его одноклассник услышав песню зарыдал. В свои четырнадцать лет он успел пережить разочарование любви. Его милая сделала аборт. Он хотел этого ребенка. Он едва не ушел в монастырь. В свои-то четырнадцать лет. А вы говорите, взрослые.

Детей они обсуждали и по дороге в Киев. Хотя вначале Саша вспомнил о «Желтой стреле» Пелевина. Каждый из этих людей, каждый из соседей не знает, куда он движется, куда он течет по этой реке. Ответ прост. К смерти. Мы все живем ожиданьем смерти. И смысла у этого пути нет. Мы учим детей играть в прятки. Вначале в придуманную игру. Потом - в настоящую. Каждый прячет свою душу в шкафу. В Америке этот шкаф открывают психологи. У нас для этого всегда были друзья. Но мы делаем это реже и реже. Реже и реже. Умирая. «У вас прекрасный ребенок», - не преминул сообщить Саша своим соседям по плацкарту. «Маленький дьяволенок. Она любит валяться в снегу», - ответили те, - «Она берет книжку вверх тормашками и делает вид, что читает». Они не могли понять, что они все читают эту жизнь жопой кверху. Лишь маленькая девочка знала, что холод – это путь к себе. За этим многие уходят под землю. «Дети подземелья». Так непривычные нам дети подземелья. Но это ни в коем случае не способ жить. Это лишь способ понять. Тогда Саша еще не знал, но позже найдет подтверждение своим мыслям. В романе Павла Крусанова «Дырка» американцы принялись бурить гигантскую скважину – такую себе «Вавилонскую башню» наоборот. Именно это стало причиной так волновавшего Сашу взрыва на атомной электростанции. Тогда же он и вспомнит, что слышал где-то об изобретателе небоскребов. Тот покончил жизнь самоубийством, увидев разрастающиеся махины. На прощанье он бросил, что имел ввиду совсем не то. Он просто хотел построить огромный дом, оставив на земле природу. Но к Вавилонсокй башне мы еще вернемся, а пока – дети.

«Помните, что счастье все-таки есть!
Любите преданно.
Любите тех, кто о вас заботится.
Любите одного своего мужчину.
Любите свою страну.
Будьте честны.
Не стесняйтесь своих чувств, потому что жизнь всего лишь одна.
Любить – это все, что мы можем сделать друг для друга.
Любите здесь и сейчас, другого времени уже никогда не будет.
Потом – значит никогда.
Гуляйте осенью в парке.
Оставайтесь шестилетним, вечным…»,

- желает художница Евгения Гапчинская в календаре своих картин. С обложки на нас глядит голая девочка, с уже сформировавшейся грудью. Такая себе Ева. Минус. И яблоко здесь. Неподалеку.

Тут и «Девочка, примеряющая сережку». У нее взрослое лицо и закрытые глаза. Она уже научилась врать. Она уже такая же, как ее родители. Следом картина «Пока не видит маменька». Он ест мороженое с закрытом глазом. Он в шапке Наполеона. «Победитель».

Любви здесь нет. Любовь дальше. «Прелесть дачной скуки». На кровати, вдвоём, глядя на природу. У них еще растут маленькие крылышки. Как жаль, что никто не понимает, что это и есть настоящие ангелы. Мы сами создаем из них Люциферов. Детская любовь прекрасна. Хватит даже названий: «Легче забыть сто поцелуев, чем один единственный…», «Мое сердечко так стучит, когда он меня целует…». Жалок лишь «Ловелас» с нарисованными усами – взрослый мужчина с уже сформировавшимся членом.

Мы возвращаемся домой. К нашим мечтам. «Я хочу купить этот дом», - показала Маша на красивое средневековое здание, - «Здесь будут жить твои родители, мои родители. Внизу будет репетиционная точка. Твоя мама будет петь с Антоном. Выше будет спортзал для моей мамочки и библиотека для папы…»

- Подожди, не продолжай. Я все понял. Это такая себе Вавилонская башня. А наша цель, чтобы люди не заговорили на разных языках.

- Вавилонская башня – это гордыня, любимый.

- Не в этом дело. Мы не собираемся добираться до Бога. Его нужно найти в себе. Самое интересное, что таким образом пересекается большинство мировых религий, все книги, написанные искренне. Я рассказывал тебе о БГ? Он сказал, что наркотик для буддистов нужен лишь один раз – чтобы подняться к своим мечтам, увидеть их и идти к ним шажочками. Так вот, любовь и есть этот наркотик. Христос. Распятый. Второе пришествие это и есть Вселенская Большая Любовь.
 
Снова Летов. Еще не раз. «Пожалей беззвучными словами своего оловянного Христа…», «Обними голодными руками своего не спасенного Христа…», «Спеленай надежными цепями своего безнадежного Христа», «Поцелуй холодными губами своего зазеркального Христа…», «Задуши послушными руками своего непослушного Христа…».

Саша вспомнил стихотворение Маяковского и прочитал его Маше:

«Я. Несколько слов обо мне самом.

Я люблю смотреть, как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
За тоски хоботом?
А я –
В читальне улиц –
Так часто перелистывал гроба том.
Полночь
Промокшими пальцами щупала
Меня
И забитый забор,
И с каплями ливня на лысине купола
Скакал сумасшедший собор.
Я вижу, Христос из иконы бежал,
Хитона оветренный край
Целовала, плача, слякоть.
Кричу кирпичу,
Слов иступленных вонзаю кинжал
В неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.
Это душа моя
Клочьями порванной тучи
В выжженном небе
На ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, хромой богомаз
Лик намалюй мой
В божницу уродца века!
Я одинок, как последний глаз
У идущего к слепым человека!»

Они дошли до Сашиного дома.

- Чаю?

Маша взглянула в его глаза и молча направилась за ним. Им нравилось молчать. Они меняли миллионы ненужных слов одним, поначалу важным, а потом у них получалось не произносить и его. «Твои мысли так отчетливо выражаются на твоем личике, что их совсем несложно прочесть», - к тому моменту они прочитали уже все книги Пелевина и «Священную книгу оборотня». У Сашиной мамы в гостях была ее подруга, художница. На столе лежала икона. Отрубленная голова. «С. Иоанн Предтеча», - прочитал Саша. Он заинтересованно взял ее и прижал к сердцу. Художница с ревностью бросила на него свой взгляд. «Это я маме твоей подарила», - произнесла она. «Отрубленную голову?», - уточнил Саша. «Ага».

- Мне когда-то рассказывал отец историю этой иконы, - вмешалась Маша. - Иоанн Предтеча свято верил в Христа, но одна женщина приревновала его к вере и подговорила мужа отрубить Иоанну голову.

- Иоанн – вера, Христос. Женщина – дьявол, ревность. Мужчина – сомнение, орудие.

- Способ? - спросила Маша.
- Нет, «способ» – хорошее слово. Способ жить, способ понять. Пусть лучше будет «орудие».

- Вы о чём? – художница смотрела на них с вытаращенными глазами. Она совсем не могла понять, что происходит. Единственный вывод, который она сделала, что ей жаль теперь расставаться с этой иконой.

- А это тот Иоанн, который крестил? - спросила мама.

- Ага, - бросит художница

Позже в Евангелии от Матфея Саша прочтет эту историю и лишь подтвердит свою трактовку:

«В то время Ирод четвертовластник услышал молву об Иисусе

2 И сказал служащим при нем: это Иоанн Креститель; он воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им;

3 Ибо Ирод, взяв Иоанна, связал его и посадил в темницу за Иродиаду, жену Филиппа, брата своего;

4 Потому что Иоанн говорил ему: Не должно тебе иметь ее.

5 И хотел убить его, но боялся народа, потому что его почитали за пророка.

6 Во время же празднования дня рождения Ирода, дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду;

7 Посему он с клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит.

8 Она же, по наущению матери своей, сказала: дай мне здесь на блюде голову Иоанну Крестителя.

9 И опечалился царь; но ради клятвы и возлежащих с ним, повелел дать ей,

10 И послал отсечь Иоанну голову в темнице.

11 И принесли голову его на блюде и дали девице, а она отнесла матери своей…» (Мф.14:1-11)

Также он прочтет в энциклопедии, что в христианстве Иоанн Креститель (Предтеча) последний из пророков – предвозвестников прихода мессии. Самое интересное, что под именем Яхья, он появляется и в других религиях – исламе, христианских арабских церквях. Ислам вообще одна из наиболее близких религий к христианству и не отрицает его, но считается, что христиане должны платить дань мусульманам. А христиане трактовали фразу «Христос давал дань за себя и других» вслед за святым Константином-Кириллом, который считал, что дань они должны платить преемнику римского царства – Константинопольскому кесарю. Вот эта дань и есть разрушение. «Деньги – зло», - как сказала Сашина бабушка. Коран не отрицает христианства:

«Не разрешил в религии Он принужденья, Разнится ясно истина от заблужденья; Кто зло отверг и обратился к Богу, Обрёл себе надёжную опору, Для коей сокрушенья нет. Аллах всё слышит и Всеведущ!».

Коран не отрицает иудаизма:

«Тех, кто уверовал (в Коран), И тех, кто следует иудаизму, И назореи, и сабеи, Кто в Господа и в Судный день уверил И на земле творит добро, Ждёт (щедрая) награда у Аллаха. На них не ляжет страх, Печаль не отяготит».

А православные зачастую отрицают даже лечащих верой православных. К этому мы вернемся, когда Саша поймет, что каждый переживший смерть, воскресший из мертвых, начинает писать сердцем. Каждый – пророк. Каждый - предвозвестник прихода мессии. Летов – Вселенской Большой любви и Сияния, Сорокин – ледяного молота, заставляющего сердца работать, Мамонов…Мамонов, Надежда Михайловна.

Перенесемся же пока обратно на кухню – в компанию к Сашиной маме, художнице и Маше.

Саша подошел к книжной полке и вновь открыл переписку Блока, прочитал:

«Матери
24-25 августа <н. ст.> 1911 Кэмпер

«…Итак, мне не суждено увидеть Джиоконду. Не знаю, описаны ли в России все подробности ее исчезновения, - здесь газеты полны этим.
22-го утром я лежал в постели и размышлял (или мне полуснилось – не помню) о том, как американский миллиардер похищает Венеру Милосскую. Через час Люба приносит газету с известием о Джиоконде»

- Что ты сейчас пишешь? – спросил Саша у художницы.
- Джоконду – ответила та
- А не рано ли? Ты ее пережила? – но та не поняла ни слова, - Ты вот видела картину Карла Венига «Иван Грозный и его мамка».
- Не помню.
- Сходим сейчас. Она в нашем Художественном музее.
- А зачем?
- Я так чувствую. Мне так хорошо, - художница вновь не поняла ни единого Сашиного слова, но согласилась.

Этот вопрос «зачем?» был одним из нелюбимых Сашиных вопросов. Сталкер Тарковского водит людей в Зону с комнатой, где исполняются все мечты. «Зачем он это делает? Что ему за выгода от этого?», - спросили бы вы. «Ему там хорошо, в этой Зоне, там природа, там легко дышать», - подсказала ему лучший ответ Маша.

Музей находился неподалеку. Он был там сотню раз, но ни разу с экскурсоводом. Ему не интересны были эти биографические сведения. Жил. Умер. Воскрес. Гораздо интереснее были истории бабушек, проводящих целые дни возле картин. Они их охраняют. Они есть те самые проводники. Те самые Сталкеры. История, рассказанная одной из них, о художнике Крижицком до сих пор не покидает его головы. На картине изображены заснеженные деревья. Она - словно фотография. Дата ее написания и дата смерти художника разнятся на год. Удивительный факт. Его и объясняет милая пожилая женщина. Крижицкий гулял по аллее и увидел фотооткрытку. С нее и была написана эта картина. Но другой художник, ничего не зная об этой задумке, поступил точно так же. Крыжицкого назвали плагиатором. Ему никуда было не деться от этого определения. Он бежал. Он умер. Повесился.
Саша плакал. Ни один эксурсовод в мире не расскажет об этой картине лучше, даже если это неправда.

Куда в сравнении с этой историей годится такая биографическая справка:

«Украинский живописец. Родился в Киеве. Учился в Киевской рисовальной школе Н. Мурашко, в Петербуржской АХ у Н. Клодта. Окончил курс со званием художника 1-й степени. С 1889 – академик, с 1900 – действительный член АХ. Один из организаторов и глава (с 1908) Товарищества художников им. А. Куинджи в Петербурге. Последовательно разрабатывал в творчестве украинскую тематику, придерживаясь реалистических традиций русского искусства. Работал также в технике акварель»

Они прошли в музей. Зал с иконами был пуст. Они прошли в следующий. Их встретила картина Павла I. На истории с Павлом I, которую знает каждый школьник, определения Саши выглядят как влитые. Граф Пален в этой истории - дьявол. Сомнение в Павле он смог вселить даже в близких царя. Даже в Александра. «Не убий», - попросил Александр. Убили. Казнили. Распяли. Павел – вера, а никакое не сумасшествие. Мальчик-Бананан из Соловьевской «Ассы». Пален – герой Говорухина. Да и сам Говорухин в какой-то степени. Взгляните ему в глаза. Он врет. А Александр, конечно же, Алика.

Напротив висела картина с «Авелем». Авель – вера. А в Каине пересеклись дьявол, грех и орудие. И даже история сотворения мира расшифровывается подобным образом: Адам – вера; змей, вполне очевидно, дьявол; Ева – орудие. Яблоко познания добра и зла – наука, изобретения. Изобретение - от ума. Изобретение – способ добраться до рая напрямик. Познать мозгом. Не сердцем. Таблица Менделеева приснилась ему не для сотворения водородной бомбы. Это открытие, которое дано, чтобы понять. Колесо – способ, чтобы добраться и просто пообщаться с человеком. Почему мы прекратили слать друг другу письма? Нам нечего сказать. Нам лень написать несколько строчек. Теперь их просто набрать на компьютере, телефоне. Прогресс – это путь в никуда. Развитие своего интеллекта взамен чувствам. Потому искусственный интеллект уже обыгрывает Гарри Каспарова. У великого шахматиста нет шансов выиграть. У противника нет глаз.
 Из истории сотворения мира взялись стеснения, комплексы, совращение, болезни, женские дни. Женские дни. Наказание за грех. За сомнение в вере. «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу влечение твое, и он будет господствовать над тобою». А мозгом выходит дарвинизм. Но и он прекрасно становится в этот паззл. Инстинкты, чувства – это то, чем жили обезьяны. Орудия – это то, что сделало их человеком. Труда.
Вот, наконец, и Иван Грозный со своей мамкой. Мамка, смотрит на него, подняв руку кверху, словно журя за все совершенные преступления. В руках у Ивана крест, который тот боится отпустить.

Художница стояла заворожено.

- Что ты видишь здесь? – спросила Маша.
- Иван Грозный – дьявол, но здесь на этой картине он плюс и минус – вместе. Сейчас ему стыдно, он держится за крест. Хочет найти веру.
- Посмотрите на его обувь, - произнесла художница, - Красивые?
- Красивые, - ответила Маша.
- Не «Красивые», а обрати внимание на их цвет, - сделал вывод Саша, - он не ярко зеленый, то есть не светлый, но и не близок к коричневому. Возможно это тот единственный момент, когда ему стыдно, когда он чувствует, когда у него гармония.

«Периоды покаяния и молитвы сменялись страшными приступами ярости», - найдет он в источнике.

- А мамка?
- Мамка здесь тоже плюс и минус вместе. Она в этот момент наставляет, направляет его на истинный путь.
- Это не его родная мать, - очень уместно вмешалась женщина-хранитель, - это его дальняя родственница, которая была ему, как мать. Его родная мама умерла, когда Ивану было около пяти лет.
- Моя мертвая мамка вчера ко мне пришла… - произнесла Маша.
- Арина Родионовна, - вспомнил о Пушкине Саша.
- Не хотите, не буду рассказывать, - обиделась хранитель.
- Наоборот, продолжайте, не останавливайтесь, - вскричал Саша.
- Он был очень одинок в детстве. Он видел унижения и оскорбления. Потому воевал. Потому убивал. Потому губил. Вы помните, что он сгубил даже своего собственного сына?
- Помним.
- Говорят, что Царь один раз встретил жену младшего Ивана без завязанного пояса. Та была беременна, а беременной невестке так ходить не полагалось. Царь отвесил ей пару оплеух. На следующий день к нему пришел сын и начал отчитывать отца, тот разгневался, начал размахивать посохом, и им же нечаянно убил наследника. Вот этот момент на картине, говорят, и есть раскаяние в том самом преступлении. А знаете отчего умер царь?
- Отчего? – Саша стоял с открытым ртом
- В те времени очень часто травили ртутью. Иван Грозный очень любил этот способ убийства.
- Орудие, - поправил Саша.
- Может и орудие. Какая в общем разница? Так вот, от ртути он погиб…Другая версия, что в домах в то время, вот дураки, расставляли ртуть, думая, что она полезна…

Дальше слушала лишь художница. Саша с Машей уже все поняли. Они угадали, догадались, выиграли.
- Помнишь притчу про колодец? – спросит его Маша.
- Расскажи.
- В одном царстве жили король и королева, которые управляли народом. Все пили из одного колодца. Но король и королева отстаивали воду, чтобы та была более чистой. Однажды колодец был отравлен. И весь народ сошел с ума. Король и королева продолжали пить воду, которая была отстояна и потому остались здоровы. Но весь народ считал именно их сумасшедшими, потому как власть думала иначе, чем они. И однажды король с королевой тоже выпили воды из колодца...
- Спасибо, любимая. Давай спать? – воскликнул Саша и расцеловал ее. Художница обернулась. Ей это показалось странным.
Они разошлись по домам. Это был их самый сладкий сон в жизни. А пока они спят и видят прекрасные сны, я расскажу вам о том, куда попадет Саша после психбольницы.
В больнице он не один раз думал о тете Наде. Та лечила людей. Он ездил к ней в детстве, но тогда он не верил, что это возможно.
- Поехали к ней? – предложила мама после выписки.
- Срочно, - сказал он.
Она жила за городом. Через тернии. На дворе, перед домом стояли десятки машин.
- Ожидайте. Она занята, - сообщила милая женщина перед входом.
Он вышел на улицу, закурил, разулся и стал ходить босиком по песку. Ему предстояло пройти еще круги ада, чтобы встретиться с тетей Надей.
Первым кругом был мужчина по имени Александр. Тот был в белом халате. Саша почувствовал его энергию. Саше стало хорошо и он признался во всем, рассказал о чувствах, о мечтах, о своем тайном. Родители смотрели и не понимали, зачем Саша все это говорит.
- А как же деньги? – спросил врач.
- Какие деньги? Мне достаточно благодарности. Недавно я порекомендовал клиента юристу. Тот отблагодарил.
- А ты заработал эти деньги? Своим трудом? – продолжил пытки Александр.
Саша понял, что общаться с тезкой дальше не стоит. Когда он вышел, Александр сообщил родителям, что их мальчик болен и предложил за деньги снять порчу. Как хорошо, что те отказались. В следующий раз Саша посмотрел в его глаза и увидел. У мужчины в белом халате были злые глаза. Дьявольские глаза.
Дальше была Галина. Она просто разговаривала. Галина пишет книги, хотя сама не доучилась и до пятого класса. Это сыграет с Сашей злую шутку в следующий раз. А пока, Галина спросила, зачем он там оказался.
- Это Машины и мои родители, - ответил юноша.
- Он не должен там быть. Зачем вы его отпустили? Есть же здесь врачи, - продолжила она, - Не сразу же в 15-ю, - сообщила он номер больницы, в которой Саша лежал.
Родители вышли из себя. Из них выходило все негативное. Что скопилось за долгие годы – сомнения и разочарования, стыд и срам, болезни и гнев.
- Мне тяжело сейчас говорить. Мне не дают, но видите он меня понимает. Вы меня не понимаете. Давайте встретимся в следующий раз.
На прощанье, Саша показал ей томик «Игры в классики» Кортасара.
- Это очень важная книга, - прокомментировал он.
Та открыла на любой странице и сказала, что книга тяжела для него. Напротив сидел местный священник.
- А я читаю ее медленно, вдумчиво. Так, как вы Евангелие советуете изучать, - священнику не понравилась Сашина аналогия. Но был там и настоящий священник. Он приехал специально к тете Наде из Днепропетровска. Стоя на улице и куря, Саша заслушивался его речами. Священник Иван собрал вокруг себя людей и просто говорил. Произносил Сашины мысли. Рассказывал притчи. Рассказывал о своих озарениях. О женщине, которая вытягивает всех из болота. А мы поднимаемся выше, и осуждаем ее, говоря, что женщина грязна. А та вытаскивает людей из болота. В этот момент в роли этой женщины он представлял себя. Но то, было и про Галину, и про Надежду Михайловну. Но не про людей в белых халатах.
Его окликнули родители. Пора было идти.
Тетя Надя молчала. Тетя Надя смотрела на него понимающими глазами, поглаживая энергией по коленками. Он рассказал ей в нескольких словах обо всем. Он видел, что она и так все знает. Он рассказал ей о пьесе. О том, что Серафим – это она. Он дал ей Игру в классики. Она благословила его на книге и сказала, что у него все получится. И даже переезд в Петербург.
В следующий раз, когда он увидит ее, она понадобится ему больше. До этого его не поймет сын тети Нади, энергию которого он не почувствует. Он пока слаб. До этого его не поймет Галина, которая расскажет его родителям про священника, который объединили православие с индийской религией. Она спасала его. Но не тем способом. Она поселит сомнение в родителях, отдаст сомнение Маше, сказав, что той надо поправляться. Она скажет, что Маша его не понимает. Пропишет ей травы.
- Вы меня не поняли, - взглянул Саша в глаза Галине и вышел из комнаты.
На улице у него случилась истерика. Через тернии, через строителей, которые ремонтировали что-то на улице и не хотели пускать к тете Наде, он попал к ней.
Горели свечи. По комнате были расставлены иконы.
- Ты пришел на десять лет раньше, чем должен был.

В тот момент он подумал, что она посчитала его Христом. Что она ошиблась и приняла его за Сына Бога. Он только лишь знает способ, а Христос в любви. Вселенская большая любовь – через десять лет. Позже мама скажет ему, что она имела ввиду, что через этот срок, все будут рождаться такими. Но это уже не будет иметь никакого значения. Он вышел еще с большей уверенностью и продолжил свой путь.

Еще позже в нем поселит сомнение прекрасный священник Нафанаил. Не глядя ему в глаза. Сомневаясь и бегая взглядом по комнате, он сообщит, что Надежда Михайловна из села Першотравневе – оккультистка, лечит от алкоголя.
- А какое Вы имеете право осуждать других людей? Она ведь помогает. Лечит.
- Мне Бог дал это право. Я должен оберегать стадо от волков.

И Саша понял, что объединить религии не так просто. Если даже православные бросаются друг на друга, как ворон на падаль. Что же делать с исламом? Что же делать с буддизмом?

- Не оберегайте, пожалуйста, пока. А я найду нашего общего знакомого, который разубедит Вас в этой ошибке, - попрощался Саша с Нафанаилом.

Саша проснулся. Взял с полки папин словарь символов Х.Э.Керлота:

«Ева – символ материального и внешнего аспекта жизни, Natura naturans, или мать всего сущего. С духовной точки зрения Ева является противоположностью Девы Марии, или духовной матери. Инверсии этого порядка иногда находят параллельное выражение в контрастном использовании подобных имен: так, Эрос (бог любви) противостоит Аресу (богу войны, разрушения и ненависти). Эта антитеза между Евой и Девой Марией исследована в книге Антонио Де Суза де Мачедо «Eva y Ave o Maria triunfante».

Ева – минус, как он и догадался. Мария – плюс. Святой дух – вера. Христос – любовь. Плод любви. Настоящей любви.

Он взял соседний словарь Истоминой, попал на слово «Дурак, шут»: «Шуты обладали «свободой дураков», и им разрешалось безнаказанно говорить правду. Варварское соединение понятий «дурак-душевнобольной» удалось преодолеть очень поздно, и его влияние ощущается до сих пор».

«Вот и притча о колодце», - подумал Саша. Он еще не знал, что еще столкнется с этим варварским соединением.

От открыл на слове «Дьявол». Прочитал середину: «Всякое движение возникает из столкновения противоположных принципов, божественное добро не могло бы войти в сознание без противостоящего ему начала дьявола. Принцип дьявола представляет собой даже двойную антитезу принципу Бога: змея, как символ силы материи, противостоит силе духа, а смерть, как знак конечности, сопротивляется вечности, отождествляемой с Богом».

Он сам догадался до этого принципа. Сердце – мозг – сердце – мозг. У большинства практически не работают сердца. Отсюда и инфаркты. Чувством можно разбить этот камень. Только так. Со всеми. Душа к душе. Душа с душой.

«Книга – символ высокой культуры и высокой религии, ее определяют как кладезь накопленной мудрости, как «Святую книгу»…»

«Священное Писание», - подумал Саша. Почему же никто не может понять, что это лишь образ. Любая книга. Любая книга.

Он разбудил Машу телефонным звонком, чтобы сообщить то, что он нашел. Вместо «Доброго Утра!» он прочитал:

Издалека пришел жених и друг
Целую ноги Твои.

Он очертил вокруг меня свой круг
Целую руки Твои.

Как светом отделен весь внешний мир.
Целую латы Твои.

И не влечет меня земной кумир.
Целую крылья Твои.

Легко и сладостно любви ярмо,
Целую плечи Твои.

На сердце выжжено клеймо,
Целую губы Твои».

(М. Кузмин)

- Ты болен, - ответила Маша – Папа сказал, что ты – шизофреник, - бросила Маша на прощанье. В трубке раздались короткие гудки

Это и было то самое сомненье. Оно подкралось. Когда-нибудь, если вы еще помните, он попадет в психиатрическую лечебницу. Но не по своей вине. Все тот же Машин папа. А с Машей через несколько дней, не переживайте, у них все наладится. Она любит его. Она выдержит. Она справится.

А пока он переживал и думал, размышлял. Взял с полки томик Бродского и прочитал:

«Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла все это -
города, человеков, но для начала зелень.
Стану спать не раздевшись или читать с любого
места чужую книгу, покамест остатки года,
как собака, сбежавшая от слепого, переходят в положенном месте асфальт.
Свобода -
это когда забываешь отчество у тирана,
а слюна во рту слаще халвы Шираза,
и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана, ничего не каплет из голубого глаза».

Свобода. Именно о свободе он и думал. Свободе от плохих мыслей. Свободе от греха. «В мире без греха, в мире без греха», - запел Летов в его голове. Никакого времени. «Маятник качнется в правильную сторону и времени больше не будет», - продолжилась песня. И да, раз Летов, раз «Свобода», то вот, в последний раз:

«Как платил Незнайка за свои вопросы
Что скрывал последний злой патрон
И чему посмеивался Санька Матросов
Перед тем, как Шишел-Мишел
Пёрднул, вышел вон

Это знает моя свобода,
Это знает моя свобода,
Это знает мое поражение,
Это знает мое торжество
Это знает мое поражение,
Это знает мое торжество

Как бежал за солнышком слепой Ивашка
Как садился ангел на плечо
Как рвалась и плавилась последняя рубашка
Как и что обрёл-обнял летящий Башлачев

Это знает моя свобода,
Это знает моя свобода,
Это знает мое поражение,
Это знает мое торжество
Это знает мое поражение,
Это знает мое торжество.

Партизан спалил в ****у родную хату
Завязался в узел ремешок
Распирает изнутри веселую гранату
Чем всегда кончается вот такой стишок.

Это знает моя свобода,
Это знает моя свобода,
Это знает мое поражение,
Это знает мое торжество
Это знает мое поражение,
Это знает мое торжество.

Это знает моя свобода,
Это знает моя свобода,
Это знает мое поражение,
Это знает мое торжество
Это знает мое поражение,
Это знает мое торжество».

Когда-нибудь Саша встретится с героями своего романа. Петром Николевичем Мамоновым, Максимом Семеляком, лучшим другом Игоря Федоровича Летова. У этой книги нет конца. Это лишь способ играть. Способ жить. Способ любить. Каждый, если захочет, сможет играть сам в эту непринужденную игру. А в качестве эпилога, мы вспомним еще одну историю. Не имеющую в контексте повествования значения, но дополняющую портреты Саши и Маши – игру в песни группы «Мумий Тролль».

- Этот маньяк, который ждет нас в подворотне, - и есть дьявол вместе с орудием. Библейский Каин. Сомнение в нас. Мы бежим, но не вперед, а назад. Нам кажется, что мы развиваемся, но на деле, наоборот.
- А мне очень нравится песня «Моя певица» и запела:

«Сыпал снег неслучайно
Это я заметал следы
Он такой несладкий
Совсем некрасный
Наверно как ты
И не стал на ресницах
Замерзали духи

Моя певица умирает
Но завтра
Ей бы понюхать
Последних секунд

Моя певица умирает
Но завтра
Но ее не вернуть»

Дальше Маша не помнила.

- Я всегда очень боялся этой песни. Я представлял себе умирающую маму. Но теперь – нет.
- Отчего же?
- Этот снег, о котором мы говорили. В котором любят валяться. Эта певица - и есть этот ребенок в нас. Муза, наверное. Ты знаешь, я однажды видел статую музы, у которой в руках был венок. Это венок не победителя. Это венок пути. Тернистый венок, как у Христа. Мы пройдем только через трудности. Трудности перевода.
- А давай споем вместе? – предложила Маша
- Что?
- Давай не договариваться. Любимую песню МТ.

И они запели:

«Поцелуями нежными ли нижними ли это будет не трудно это по любви караванами пароходами я к тебе прорвусь mon ami рациями факсами телефонами пока завязаны мы удивленья хочешь визави это будет не трудно это по любви расстегнутыми поперек весны радуется лето радуемся мы фотолюксами проявленными друг друга запомним al bonami солнцами ли звездами ли это будет не трудно это по любви караванами пароходами я к тебе прорвусь mon ami рациями факсами телефонами пока завязаны мы удивленья хочешь визави это будет не трудно это по любви поцелуями нежными ли может было ли это было не трудно»




Невошедшее. Специально для Машиного папы.

Машин папа посчитал песню Комбы Бакх «ст. 282 УК РФ» антисемитской. Это Сашин ответ. Название ст. 282 Уголовного Кодекса России, к слову, звучит, как «Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства». Чтобы вы поняли, о чем речь, вот текст песни полностью:

«Патриоты сидят в тюрьмах
А преступники гуляют по Лондону
Это опасная песня
Посвящается Борису Миронову
Блаженный изгнанный правды ради

Товарищ Ленин издал девять книг
Чтобы русский человек был никем в перспективе
На своей земле и во всем мире
Русских людей он велел мочить в сортире

Дело Ленина живет и процветает
Троцкий от радости руки потирает
Когда наших лучших людей грязью поливают
В тюрьму их сажают и фашистом называют

Протестуй-не протестуй, бастуй, бесполезно
В этой коррумпированной власти всё железно
Запугать-затравить и указать на место
Сиди, не тявкяй, не вздумай быть честным

Ленин сказал: «Великорусский шовинизм»
И припаял к нему антисемитизи
Я не хочу делать зло и ненавидеть евреев
Я хочу делать добро и в русских верить.

Но если скажешь ты
Что обокрали нас жиды
Сразу за решеткой окажешься ты
По статье 282

Девять из десяти детей рождаются больными
Заводы стоят деревни погибли
Молодежь гробится литрами пивными
Глупым надо быть, чтобы не понять – обречены мы

Какая жалкая у Марь Иваны зарплата
Зато смотри какая у Абрама яхта
Я не призываю к совести и чувству такта
Но, блин, господа-олигархи, куда уж так-то

Вы безнаказанно русских гнобили сто лет
Вы убивали духовенства наш свет
Теперь у нас даже национальности нет
Не перед нами, перед Богом вам держать ответ

Добрых и глупых людей как не обхитрить
Как из русских кровушки-то не попить
Мозги нам, как следует рекламой забить
Заставить нас себя забыть и добить

Но если скажешь ты
Что обокрали нас жиды
Сразу за решеткой окажешься ты
По статье 282»

Прекратите называть песню «ст. 282 УК РФ» наших любимых Комба Бакх антисемитской. Это, действительно, очень опасная песня. Про отношения с властью. Именно власть и есть основоположник антисемитизма, будь то Ленин, Троцкий или ваш президент. «Я не хочу делать зло и ненавидеть евреев». Неужели этого-то не достаточно? В том-то и дело, что у этой власти даже за фразу «Обокрали нас жиды», даже в этой патриотической и метафизической песне, можно оказаться за решеткой. А за фразу «какая жалкая у Марь Иванны зарплата, зато смотри какая у Абрама яхта» можно оказаться в сортире. Не дай Бог. Давайте что-то менять вместе, а?

И, как, в конце концов, может быть антисемитской песня у группы, которая сочиняет вот такие тексты:

«Все перемешалось, в голове моей, снова я в разладе со всей внутренней структурой своей, и плыву, как лодка, только без весла, я не похож на человека, а больше я похож на какого-то осла. Я вконец запутался, словно бы во сне, я смотрю со стороны, я смотрю на себя, зритель, как в кине. Если все так призрачно, что же впереди, я прошу с надеждою: Господи, пожалуйста, меня разбуди! Разбуди! Господи, пожалуйста, меня разбуди! Господи, пожалуйста, меня разбуди!!!»