Таким Макаром... 16-ый

ТАКИМ МАКАРОМ…

- Что-то тебя не видно…
Коля остановился посреди дороги.
- Плохо смотришь, - злая на него Марь Петровна не повернула головы. – Тут я.
Она полола укроп. Она всегда что-то делала: поливала, рассаживала, полола: «Лошадь по гороскопу – останавливаться нельзя».
- А в субботу – не было.
- В субботу не было. А в воскресенье – была. Чего тебе?
- С моей, говорю, день военно-морского флота отметили. Три рюмочки выпила, - Коле хотелось поделиться радостью.
«Кто из вас моряк?» - чуть не выпалила Мария Петровна, но вспомнила, что до токарной истории Коля служил на рыболовном траулере.
- Сердце у неё больное! – хмыкнул он, покрутил лохматой головой. – Поставишь – не откажется!
- Тебе не угодишь! – она махнула на него сорняками. – Не разговаривает – жалуешься, разговаривает – опять все не так…
- Не, ну чего ты, Петровна? Я ж – поделиться…
- Ага. Вот и я… поделюсь, - она разогнулась. – Деда, чтоб мне не сманивали! Поняли? – она погрозила учительским пальцем. - «Морского флота!» У вас каждый день праздник! А у него – стабилизатор…
- Стимулятор, - со скукой в голосе поправил её притюкавший с хозяйственного двора дед. – Мне жить осталось… до понедельника, а я себя ограничивать буду…
- Конечно! Гонись, давай, за молодыми! Идите вы…
Марь Петровна подхватила ведра:
- Одно на уме, - и скрылась в сарае.
Дед скривился. Уселся на лавку. Он был в шерстяных носках, шароварах, фланелевой рубахе в клеточку и вязаной кофте. Старичок - лесовичок. Рубахи в клетку дед не любил, но Марь Петровна их покупала. Говорила: «Теплые».
- Как там Зенит? – ветер уносил слова, и Коля притопал на участок.
- Закуривай…
- Говнюки! Понимаешь, рядятся, продавать или нет Аршавина, а сами Динамо на последней минуте – продули! Тьфу, - подгреб к калитке Филиппыч.
- Игры нет, Лексеич. Как с Манчестером будут? Не знаю…
- Пешком ходят! Надо: не выиграли – не платить ничего – и все! А то гребут миллионы, понимаешь!..
Они уселись у крыльца: «молодежь» – по краям, аксакал – посередине. Обсудили погоду, пенсии, политику. Про первую сказали, что испортилась – и вообще все портится, раньше погода была лучше. Про вторые – что на хера так повышать: повысят на копейки, а цены – взлетают на рубли. Про третью сказали коротко: «Все – мудаки!» и «Сталина на них нет!».
- Рябина-то у тебя, Лексеич!..
- Где? А! Ну, да.
- Зима будет холодная.
- Петровна, огурцы пошли?..
- Пошли, - отозвалась из сарая бабушка Фисташкина. - Побегут скоро…
- А у меня, понимаешь, плети вянут…
- Ребята, - вынырнул из-за кустов «разведчик» Вовик в трениках, - Вы только меня не расстраивайте: как наши сыграли? – и приложил холеную руку к груди.
- Продули, - Коля сощурился на мужа Ани-дурочки, а дед с Филиппычем отвернулись.
- Ой, зачем вы мне рассказали! У меня было такое настроение!..
- Ты ж спросил…
- Дику Адвокату позвони, - пробубнил дед Фисташкина. – Пропесочь его.
Вовик рысью поскакал к ларьку.
- Говорят, требует, чтоб Аня дачу на него переписала…
- И перепишет – она ж дурочка. Прав был генерал, что гонял его. Он увидел богатство – вцепился мертвой хваткой, - Марь Петровна присела на ступеньку.
- Вот, понимаешь, не пойму: он правда такой дурак или что?
- Как же, дурак! Видал, устроился? За квартиру не платит, за дачу тоже. Ни там, ни там не работает, говорит, переписывайте на меня – тогда! А перепишешь – он продаст все и будет, как кум королю. Мамаша-то его, - Марь Петровна наклонилась и зашептала, - деда одного таким Макаром обобрала…
Все оглянулись на дом Ани-дурочки: мама Вовика, восьмидесятилетняя старуха в шляпе прогуливалась вдоль гравийки.
- Барыня, - Коля ухмыльнулся.
- Ага. Они – у нас баре, а мы – холопы. Полю я, а она с сочувствием: «Все работаете?» Работаю, говорю. Себе на уме думаю: «Что мне надо, то и делаю». «А у нас у Ани ничего не растет!».
- Вот, понимаешь, сука старая! – возмутился Филиппыч. – Где ж у Ани вырастет, когда ей на пять ртов закупи, наготовь, постирай? Одна баба – работница. Да Пашка иногда помогает…
- Какого деда обобрала? – встрепенулся «лесовичок».
- Старика одного. Женила на себе – ей уж семьдесят было. Мне Аня рассказывала. Он через год помер, они квартирку его быстренько продали - и пландуют. И двухкомнатную свою сдают. Живут-то в генеральской…
Вовик продефилировал от ларька.
- Затарился…
- Слышь, Лексеич. Иду я в магазин, а он мне: «На станцию не ходите – там хлеб плесневый». Где плесневый? Одна машина привозит…
- Поперли его оттуда, вот и плесневый! – Марь Петровна спохватилась. – Суп теперь перекипел!.. Он и меня агитировал…
- Нда. Хорош гусь.
Солнце припекало, но нехотя. Выглянет – и спрячется.
За углом на лавке было тихо, тепло.
- Лето, считай, прошло…
- Два дня – и август.
Пригревшиеся мужики поглядывали на дорогу, кусты, на рябины, обсыпанные мелкими гроздьями, только начавшими буреть - одну Колину, вторую деда Фисташкина - курили, ссыпая пепел в банку из-под зеленого горошка, и прислушивались к электричкам: «Шестичасовая прошла…»
- Пойду я, - хлопнул по коленям Филиппыч. – Хочу насос, понимаешь, перебрать – барахлит.
- Вы это… поосторожнее с ним, - задумчиво сказал дед Фисташкин, и все посмотрели на дом Ани-дурочки. – Подожжет…
- Вот и я говорю, Лексеич: «Кто его знает?..» - Коля почесал тельняшку, крутанул кудлатой башкой. – С моей, говорю, три рюмочки на день морского флота выпили, а?!..