Деревня

Деревня

Воронки, воронки, воронки. Трупы. Мертвые везде, на земле, лежат один на другом, в домах. Даже на крыше стоящего в центре деревни здания лежит труп в обгоревшей немецкой форме. Как он там очутился?
Жителей в деревне давно нет. Многие бежали, когда подходили немцы, бежали на телегах, на колхозных тракторах, бежали пешком. В деревне остались только те, кто не успел сбежать и те, кто ждал немцев с нетерпением.
Два дня назад через деревню проходил фронт. «Фронт» появился с первого дня войны. Он все время был рядом, все говорило о том, что война идет на деревню – и бегущие из деревни люди и идущие длинными колоннами по дорогам танки и машины с солдатами.
Пять дней назад фронт, еще недавно бывший где-то далеко вошел в деревню. Сначала появились оборванные, перемазанные в глине, почти безоружные солдаты с охрипшими, злыми офицерами. Они держали фронт неделю, после прорывались из окружения. У них был свой фронт. Но то, что они недавно считали тылом, вторым эшелоном обороны стало фронтом.
Потом туда, на фронт через деревню опять пошли колонны танков, таких маленьких и привычных. Они шли десятками и уходили в никуда. Следом, сначала на грузовиках, потом длинными пешими колоннами на фронт шли солдаты, чихая от пыли, испуганные, все в новеньких гимнастерках, с блестевшим на солнце оружием. Новобранцы.
А потом деревня стала тылом.
Тыл не был позором. Здесь не было зажравшихся интендантов, появляющихся только во время затяжной войны, сюда не бежали дезертиры. Это был даже не тыл, это был почти что фронт. Он должен был вскоре стать фронтом.
В деревне появились подтянутые веселые артиллеристы. Недалеко от деревне, на свежевырубленной опушке, тщательно замаскированные появились крупнокалиберные пушки. Их привезли на огромных тягачах, окончательно разбивших дорогу. Глядя на пушки никто не мог понять, почему так быстро движется фронт. Как с таким оружием можно отступить.
По ночам над деревней гудели самолеты. Немецким летчикам очень не нравились пушки. А немецкие летчики очень не нравились девушкам зенитчицам. Они сбили в одну ночь два самолета. А днем рыдали над могилами погибших и грозили кулачками в небо.
Фронт приближался. Снова появились окруженцы, такие же ободранные, как те первые. Они шли через лес, через деревню и с удивлением смотрели на маленькие, почти не тронутые пожарами домики. Грубые деревянные постройки казались им родными и уютными.
Вскоре деревня привыкла к отступающим. Привыкла она и к постоянно гремевшим крупнокалиберным пушкам и к веселому стрекоту зениток и к жуткому вою с которым летели вниз фашистские бомбы. Казалось, что так будет всегда.
А потом, как совсем недавно, второй эшелон стал первым. Но уже не шли через деревню солдаты в новенькой форме, не грохотали танки. И стало понятно, что там, позади не осталось уже не людей, ни железных машин. Там на всех бескрайних российских просторах была только пустота.
Снова пошли окруженцы. Это были уже другие люди, это были обстрелянные солдаты. Окруженцы рыли противотанковые рвы, рыли зло, с хрустом вгрызаясь в ни в чем не повинную землю саперными лопатами. Окруженцы уже не были теми юнцами, презиравшими окопы и окопную войну.
Деревня стала третьим эшелоном фронта.
В один день снялась с места и ушла куда-то на восток батарея крупнокалиберных орудий. Им не смену пришли другие, с маленькими пушечками, не бьющими на большие расстояния, но так хорошо громившими танки. И стало ясно, что там, позади что-то осталось. Осталась эта батарея с хмурыми артиллеристами. Остались женщины, что бежали вглубь страны.
Потом потянулись отступающие. Деревню бомбили теперь и днем, бомбили бывших окруженцев, бомбили девушек-зенитчиц, бомбили бронебойщиков. В деревне не осталось и половины целых домов. И шли колоннами отступающие. Шли, оставив там свои пушки, оставив тлеть на полях сражений танки. Где-то рядом грохотала канонада, по ночам небо на западе полыхало от осветительных ракет.
И в один день фронт пришел в деревню.
Вслед за фронтом шли немцы. Они были измотаны бесконечным наступлением, сгоревшими деревнями и деревнями, которые они сами жгли, измученны звериной яростью партизан и ослиным упрямством не желавших отступать русских, бесконечными эшелонами обороны и бесконечными фронтами.
Перед солдатами шли танки.
И начался бой. Бой без правил, постоянные атаки, плавно перетекающие в контратаки. Сражались все, и бывшие окруженцы и лихие бронебойщики, бившие наступавшие танки бронебойными пулями, а пехотинцев гранатами и острыми штыковыми лопатками. Бились с остервенением, не успевая хоронить погибших. Очнулся далекий, казалось тыл, оттуда шли новобранцы, уже убеленные сединами, немолодые, многие из которых прошли через Первую германскую и Гражданскую войны. Откуда-то вновь появились танки, теперь уже не маленькие, как будто игрушечные, но мощные, с длинными пушками. Самые большие танки почему-то пылили позади колонн, как будто следили за тем, чтобы никто не повернул назад.
Потом в какой-то момент все стихло. В небе каждый день грохотало, это сражались истребители, охранявшие идущие на запад бомбардировщики. Вновь появились новобранцы, молодые сибиряки. Сибиряки копали могилы погибшим до них и говорили о наступлении.
Ночами в деревню приходили танки. Их маскировали огромными сетями, возводили вокруг них бревенчатые срубы. Появились огромные, неповоротливые самоходки.
Потом деревня стала втором эшелоном фронта. Затем третьим. Потом тылом. И наконец глубоким тылом. В деревню из лесов стекались люди, обвешанные гранатами партизаны, казалось сбежавшие женщины. Партизаны уходили куда-то на восток, а потом снова шли на запад, одетые в новеньки гимнастерки.
Восток, огромный восток, что еще две недели назад был далеко за деревней, восток вмещавший огромные просторы, восток, раз за разом бросавший в бой новые и новые резервы, восток, наполненный эвакуированными заводами выжил. Выжил, благодаря деревне, выжил, благодаря тысячам и тысячам деревень, выжил благодаря миллионам погибших, раненых, пропавших без вести. А деревня. Деревня тоже стала востоком.