Урожай, 18-ый

УРОЖАЙ

У деда Фисташкина был юбилей.
Родился он в один день, а записан был – на другой. Праздновать решили в тот, в который родился. Стали вызванивать друзей - их осталось двое: один – не может, второй – заболел.
Дед приуныл.
- Чего ты, Лексеич? Мы с Аркадием придем, по стакану выпьем…
- Вы уже выпили, - Марь Петровна недовольно хмыкнула.
Недовольству была причина: накануне «троица» удалилась в «засыпную» и сильно злоупотребила спиртным. Юбиляра вели под руки и чуть не уронили в цветы. Собственно, уронили, и любимая Марь Петровнина настурция изрядно пострадала.
- А что, понимаешь, Антоныч-то? Боится, не доедет? Попросил бы сына – привез…
Антоныч был дедовым сослуживцем и в добрые времена – частым гостем на даче и, разумеется, в «засыпной» и «зеленом ресторане».
- Тихокардия у него.
- Ну?
- Сердце не бьется.
На самом деле у Антоныча был рак, деду не говорили.
- Допрыгался ваш Антоныч, - сказала Марь Петровна и ушла на веранду - смородину перебирать. Кусты застарели, но литров десять она рассчитывала накрутить.
- Много их «напросишь»? То они не могут, то не хотят.
- Это да…
Сад отцветал. Обвисли беспорядочно посаженные флоксы, опали лилии, розы. Завяли ноготки. Одни хризантемы тянули к небу сморщенные кулачки бутонов – все: август. Император года…
- Чего мне им готовить-то? – так и не расплескав недовольства, спросила Марь Петровна у дочери. – Оливье делать?
- Можно, - отозвалась эхом мама Фисташкина. Она смотрела на березу, боясь разреветься. Дед стал худенький, слабенький. От рюмки – падал. Зачем она дожила до его юбилея? Как она будет с ним прощаться – зачем?..
Пузатая береза качала ветками: «Зачем, зачем?». Клонилась ива, дрожали осина с ольхой.
За окном моросило.
- Картошки с окорочками поджарю, сала нарежу, рыбка у меня есть…
- Огурцы малосольные поспеют…
- Малосольные нам пойдут! – приковылял с крыльца юбиляр.
- Вам всё пойдет. Вы и без закуски…
- Деду восемьдесят, а она: «Всё пойдет! все пойдет!», - он надулся и водрузил на пузо приемник. – Сколько б мы жили, если б не наши бабы?
Он мыслил: до ста.
- Ой, да отстань ты. Было б пятьдесят, тогда юбилей, а восемьдесят – не знаешь, что говорить. Моя б воля – я бы после семидесяти все дни рождения запретила!
- Бодливой корове…. Помидор ведер пять соберем, как думаешь?
- Больше!
- А сливы видела? Висят!
- Тля пожрала….
- На будущий год – доживу – надо химией обрызгать.
- И по яблоням…
- Тыкву твою морозом побило. Говорил, под пленку сажай!..
- Отойдет. По радио сказали, во второй декаде – до двадцати пяти…
Пошел дождь - тихий, неслышный. Небо повисло, как грязная простыня.
- Смороду надо вырезать, - дед поискал «Эхо». – Может, Мишка поможет…
Фисташкин младший открыл рот, чтоб воспротивиться: «А че я?», - но закрылся и засопел.
- Крыжовнику - не знаешь, куда деть! И красная уродилась…. Никто не ест – избаловались все.
- Надо продать. Ишь, брешут! – дед поймал волну. – О! Солженицер помер. Пора…
- Это ж переть! Может, с Мишей…
Внук дернулся.
- Да где продать?! – Марь Петровна приладила безмен: черной выходило больше десяти. - Раньше как хорошо – в Ручьях базарчик. Надо тебе ягоды, какие сбыть – пожалуйста. Теперь понастроили черте чего. Одни супермаркеты…
- Раньше тётушка огурцы соленые только так продавала…
- Запели! Раньше-раньше. Политики не понимаете. Это ж – «сбережение народа», - проявил осведомленность дед Фисташкина. – Ишь, заливаются! То тебе в карман прибыль, а то – этим! – он толкнул «Панасоник», тот хрюкнул и заверещал про Солженицына…