Брусника

Гулящий был Николашка. Татьяна умоляла его прекратить, Христом богом просила – ни в какую.Тогда она от безысходности стала из него волосья выдирать и в борщ ему плевать. А могла даже стукнуть Николашку тем, что под руку попадётся. А он всё молча сносил, стоял, улыбался, краснел и голову свою кучерявую почёсывал.
С утра Татьяне захотелось блинов с брусникой.Да Николашка, как назло опять в загул ушёл - в хлопковом поле видели его, говорят, с ветеринаршей. Он-де, петух-недощипанный, на комбайн взобрался и что-то ей оттуда говорит!

- Это он ей Есенина по памяти цитирует, - грустно сказала Татьяна.
- Прям-таки по памяти? - ехидно спросили соседки.
- Да, по памяти! - ответила Татьяна.
- Прям-таки Есенина? - ехидно спросили соседки.
- Да, пошли вы на хрен, - ответила Татьяна, и хотела, было, уже уйти в дом, но не вытерпела: закипело у неё на груди от обид незаслуженных:
- Ты, давай, за своим-то следи, а моего оставь в покое - закричала Татьяна, тыча в одну из соседок пальцем. - Сама - чёрная, муж - чёрный, а дети белобрысые да голубоглазые через одного рождаются! Так что, посмотреть ещё надо у кого муж - кобель.
- А ты, - сказала Татьяна, тыча в грудь второй соседке, - Верни мне 3 рубля, которые ты брала, своему нехристю на опохмелку. Сама самогон гонит, а мужу водку покупает! Что, своего жалко травить? Или Коран не позволяет?
- А, ты, потаскуха... - хотела, было, Татьяна высказать всё третьей, но та успела от греха подальше убежать и спрятаться в арыке.

Повертелась Татьяна на месте, поотплёвывалась и ушла в дом. А в доме - ходит - места себе не находит. От психа не может понять, что делать. Для успокоения жахнула об пол миску, ну, щербатую, которую давно хотела выбросить - не помогло! Жахнула, ещё одну почти новую - не помогло. Бросила в стену горшок с кашей, да так, что он в неё вошёл наполовину - не помогло! Грязные ложки бросила в корыто с мыльной водой, помыла ложки, вытерла ложки - не помогло!

- Суки, какие, - сказала Татьяна и опять перемыла ложки!- А он-то гад, какой! - говорила она, выскабливая стол. - Есенина, сволочь, читает!

От мыслей своих скорбных, проголодалась Татьяна. Попыталась, было, вытащить горшок с кашей из стены - не вышло. Взяла ложку,стала есть прямо из горшка, а потом поняла, что не хочется ей каши. Ей блинов с брусникой хочется! Вот, как перед смертью, захотелось! И чтобы блины такие масляные и с дырочками, а брусника - кислая и с сахаром!

Полезла Татьяна в погреб за сковородой чугунной, которую бабка ей подарила на свадьбу. Насилу нашла и стала её песком чистить от ржавчины и плесени. А как отчистила, тесто развела - блины стала жарить. Такие, как положено, поднимешь блин к солнцу - светится весь, в рот просится! Соседки, хоть напуганы были и обижены - из домов повыходили - воздух нюхают. Никто, кроме Татьяны, в ауле блины жарить не умел. Да и сковороды чугунной ни у кого не было. А блинов-то поесть хочется! Но, как теперь к Татьяне подойдёшь? Вот и стоят, головами водят, от духа ароматного оторваться не могут.

А Татьяна не на шутку разошлась! После первой сотни блинов, развела опару на вторую. И в руках её всё так и спорится. Отвелась Татьяна от мыслей дурных, напевает себе под нос: "не жалею, не зову, не плачу". Руки в бока поставила,как только в пляс не пустилась! Как слышит, что поёт она уже не одна, а как бы хором - много её! Осмотрелась она, а из каждого окна по соседке торчит - глаза у них горят, не мигают, от блинов оторваться не могут и, знай, поют "не жалею, не зову, не плачу". И дети их разномастные вокруг мамок прыгают, посмотреть хотят!
А тут и Николашка пришёл - весь румяный, в льняных кудрях хлопковые коробочки запутались. Стоит, виновато улыбается, блинный запах нюхает. Татьяна на него даже не посмотрела.
- Что приперлись? - спрашивает она. Но сама уже улыбается и переводит взгляд от блинов, на которых масло сливочное тает, на соседок своих. Молчат соседки.
- Ну, спрашиваю, чего припёрлись?
- Просто пришли, - ответили соседки и затянули "Дай, Джим, на счастье лапу..."
- Будет вам на лапу. Сейчас бруснику сахаром засыплю и есть будем. А кто старое помянет.... - Не договорила Татьяна, поняла, что какая же брусника у них в средней Азии -один только кизил и тутовник. А как поняла, так и выронила сковороду. Покатилась та через комнату, а Николашка за ней погнался. Да подскользнулся на тесте, которое из сковороды вытекло, ну, и врезался в стену. А из стены горшок с кашей вылетел да на голову ему и упал.

Врачи потом заключение сделали, что получил Николай Иванович тепловой удар на хлопковом поле, так как непривычны простые люди к такой жаре, а горшок тут ни при чём - вон, от него только шишка на голове осталась. А Татьяна после похорон уехала из аула в деревню на Урале, в которой родилась, и в которой познакомилась с Николашкой - молодым тогда агрономом из столицы. Он ей всё Есенина читал на сеновале да поехать с ним в Азию звал. Мол, там люди другие, у них глаза, как у серны! А что такое "серна" Татьяна так и не поняла.
А тот аул, где когда-то Татьяна с Николашкой жила, "Белым" нарекли, так как до сих пор там белобрысые да голубоглазые дети рождаются. И никто из местных пояснить не может почему. Может на солнце жарком дети выгорают ещё в утробе матери, а может в воде дело. Кто же его знает эту Азию.

29.08 - 4.09.07