Сын Ветра казацкий вестерн

Я опоздал. Ненамного. Всего на три дня. И вместо цветущего хутора застал лишь обгоревшие с дырами вместо крыш хаты.

Ногаи ворвались в хутор рано утром, когда стало светать, но солнце ещё над землёй не показалось. И никто не успел ни спрятаться от них, ни убежать. Я чувствовал, как воздух наполнился болью. Слышал крики о помощи. Видел следы от копыт повсюду и следы от тел, которых тащили в степь на аркане, почти физически ощущая, как это было. И образы происшедшего страшными видениями вставали передо мной, словно я сам был в то утро среди них…

Во дворе лежало несколько изувеченных трупов мужчин. И у двух из них были очень странные раны. От плеча до бедра мощный разрыв глубиной почти до хребта. Я знал, каким ударом наносят такие раны, и думал, что мастера боя, способные сделать это, уже в степи перевелись. Но, видимо, ошибся. Значит, среди ногаев был один мастер боя, какого я не видел очень давно. Такой удар, когда рана вздыхает, разрывая изнутри тело, требовал редкого мастерства и каждодневных тренировок. И этот великий мастер был среди тех, кого мне надо было догнать и остановить.

- Мустафа-бей… Мустафа-бей…, - услышал я шёпот стонущего ветра, и повернулся к степи лицом.
«Темник Мустафа-бей»…
Но что нужно было темнику здесь, на краю степи?

«Мустафа-бей»… Его имя звучало в моих ушах. И чтобы остановить видение, я тихо позвал его, и почувствовал, как он там, далеко в степи, вздрогнул и тревожно оглянулся.
- Мустафа… Я иду за тобой. Слышишь?...

Я знал, что он меня слышит. И мой голос непонятной тревогой наполнял его сердце, заставляя озираться вокруг и ёрзать в седле...

Из живых в хуторе остался лишь старый дед. Ногаи не убили его, но сильно избили. И теперь он лежал у полуобгоревшего воза с сильно разбитой головой и тяжело стонал.
- Горе мне, - причитал он в отчаянии. – Горе мне, горе. Перед смертью такое увидеть. И я бы бился, как мой сын. Но не могу и сабли поднять. Видно Боже не хочет, чтоб я помер в покое.

- Ничего, диду. Я за тебя подниму саблю, - заверил я его.
- Когда? Как? Они уже давно ушли в степь.
- Ничего. Я их догоню.
- Ты видно храбрый козак, или полный дурень, - язвительно заметил дед со стоном. - Куда ты лезешь? Ты хоть знаешь сколько их?
- Знаю. Было пятнадцать, пока твой сын не убил одного. Теперь их четырнадцать.
- Правильно, четырнадцать! Так может тебе жить набрыдло? Я хочу биться потому, что они убили моих родных. И хотя не смог бы их спасти, так хоть одного упыря убил бы. А ты чего хочешь? Даже козак Мамай, якбы был тут с нами, на такое бы не отважился?
- Нет. Он бы точно отважился, - возразил я.
- А ты откуда знаешь? Ты что знал Мамая? - Дед оживился, попробовав приподняться, но не смог и обессиленный опять упал на землю.
- Знаю, - уточнил я деду.
- А он разве живой?
- Живой, диду, живой.
- Ну, слава Тебе Господи, якщо ты знаешь самого Мамая, то Бог тебе в помощь. И якщо ты хотя б трошки такой, как он, то возможно тебе и повезёт.
- Повезёт, – успокоил его я, – потому, что я такой же.
- Такой же? – Дед застонал, корчась от боли и смеха. - Да кто тебе такое мог сказать? Уж не сам Мамай? Он что, тоже так считает?
- Считает.
- Ох, насмешил. Да разве сейчас есть кто с козаков, кто может сравняться с Мамаем? Да ладно. Ну, что ж, я совсем не уверен, что у тебя получится, но буду молиться за тебя, козаче. И якщо тебе всё ж таки удастся сделать то, что ты задумал, напомни ему про меня. Чтоб он, убийца моих детей, был проклят.
- Сделаю, диду. Обязательно сделаю.

Я перетащил старика в тень. Перевязал его рану на голове, дал снадобья и, оставив намного еды, пустился вдогонку.

Итак, я знал, что небольшой отряд во главе с темником: четырнадцать ногаев и двадцать семь пленников – сейчас уходил на юг. И среди них были те, кто меня ждал, но не дождался - старик и маленький мальчик. И мне теперь надо было их спасти. Я должен был их догнать и вернуть домой, чего бы это мне ни стоило.

Весь день Степь без устали швыряла себя под копыта моего коня. И мне удалось сократить расстояние почти вдвое. Ногаи шли медленно, пленные их задерживали, а мой Шайтан летел как птица. Но к ночи я почувствовал, что и он устал. И при первой же возможности устроил привал в тихой лощине у небольшого ручья.

Что делать: желание гнало меня вперёд, но конь нуждался в отдыхе. И вынужденное бездействие меня удручало. Тяжкие думы видениями вставали передо мной, и чтобы не поддаться им, я отлил их в песню.

Когда я пел, Степь слушала меня, и степные духи подобно усталым собакам собрались у моих ног.

Внезапный крик ночной птицы и резкое ржание коня напомнило мне, где я нахожусь, и предупредила, что я уже не один. Я отложил кобзу, ожидая гостей у костра рядом с приготовленной едой, и вскоре чёрная тень ногая скользнула слева за кустом. Он шёл тихо, слегка пригибаясь, как крадущаяся, готовая к прыжку кошка, наивно полагая, что я его не замечу. Его рука опиралась на эфес сабли, а тело пружинило в каждом движении, отдаваясь силой и выдавая в нём опытного воина. Но для меня он не представлял опасности.

- Салам-алейкум, - приветствовал я ногая по-татарски. - Выходи, если ты не боишься Ночи и тех, кого она приводит с собой. Будь моим гостем. Не прячься. Сыновьям Степи не пристало вести себя как диким псам, прячась в темноте и рассчитывая на внезапность. Или вы думаете, что я позволил бы вам ко мне приблизиться, если бы вы представляли для меня опасность?

Я слегка пошевелил угли в костре, вызвав тревожные искры, и спокойно добавил.
- И пусть твой воин не целится в меня из-за куста. Всё равно не попадёт, потому что я в мареве. Пусть все выходят, – сказал я громче, чтобы слышали остальные - Все пятеро. Или я буду считать, что вы угрожаете мне.

Мой голос стал жёстче, и ногаи растерялись, не зная, что предпринять.
- Если ты попробуешь сделать, что задумал, - с заметной угрозой сказал я главному, чувствуя, что они ещё не решили, как им поступить, - то я отрежу тебе руку, чтобы другую ты смог ещё воздеть к своему богу, сожалея о содеянном. Но лучше сегодня вам забыть о войне, потому что я не хочу сегодня никого убивать, и тогда завтрашнее утро найдёт вас живыми. А завтра будет завтра.
- Ты видно нас ждал, - удивлённо сказал ногай. - Откуда? – И махнул рукой остальным, чтобы они приблизились.
- Степь всё слышит, - ответил я. - И ваш приход мне она уже нашептала.
Ногаи тихо примостились у костра, стараясь держаться от меня подальше, и в движениях их уже не было былой уверенности.
- Я смотрю, ты великий воин и маг-характерник, – льстиво сказал мне старший ногай, усаживаясь у костра.
- Я не характерник, - возразил ему я. – Мне это уже не нужно, потому что я могу вызвать ветер.
Но он моего намёка не понял.
- Как зовут тебя? – спросил ногай неуверенно. - Я тебя знаю? Меня зовут Улу-ага. А это – мои люди.
- Моя родина знает, как меня зовут.
- Но люди же как-то тебя называют? – допытывался Улу-ага.
- Одни говорят, что я – бог, потому что разлит в мире. Другие - что святой, потому что люблю своих врагов и ценю в них высокое. Но ни то, ни другое в глазах людей меня не исчерпывает. И потому я для других неуловим. Я давно не привязан к миру, потому что разлит в нём. Моё имя давно стало тенью, потому что отражает лишь форму. Но форма течёт, позволяя мне быть всем.
- Бог? – зачмокал губами Улу-ага. - Сильно сказано. Когда-то так говорили про Мамая. Но его уже давно нет. И степь снова принадлежит ногаям. Ты хочешь сказать, что способен заменить его? Брось, разве такое возможно?
Но я ему не ответил.
- Или ты тоже Мамай? Его сын, внук, брат? Нет? – допытывался ногай. - Так назови себя, чтобы мы знали, с каким великим воином имеем дело.
- Для вас я просто Никто.
- И чем же ты отличаешься от других козаков?
- Я - сын Ветра степей и леса. И то, и другое приняло меня и наделило силой.
- И в чём эта сила?
- В том, что я – одно с миром.
- И что это значит?
- Когда я заговорю на языке ветра, вас не станет, - усмехнувшись, ответил я.
- Не завидую я твоим врагам, великий, - сказал после непродолжительного молчания Улу-ага.
- У меня нет врагов. Но есть те, кто таковым себя считает. И их осталось совсем немного. Но у меня нет вражды в сердце. Только скорбь. Великая скорбь Ветра, ставящая меня по ту сторону добра и зла. Потому что все мудрецы говорят на языке сердца. И сейчас моё сердце открыто для вас, но я не слышу ответа. Почему? Ваши сердца говорят совсем другое, и это печалит меня.
- И что это значит?
- Что всё решится завтра. Завтра…

Ногай замолчал, обдумывая сказанное. Потом решил не обострять ситуацию и перевёл разговор на то, что привлекало его внимание более всего.
- У тебя удивительная сабля, - вкрадчиво, но с почти нескрываемой завистью сказал он. - Никогда не видел такую. Она, наверное, не имеет цены.
- Не имеет, – согласился я. - Но сотни людей заплатили жизнью, чтобы только посмотреть на неё в действии. Жаль, они не смогут рассказать другим, как дорого она стоит. А потому ещё многие заплатят. Вот и ты её хочешь. А готов ли заплатить?
Но ногай опять меня не понял.
- А как ты получил её? – продолжал он меня расспрашивать. - Купил, подарили или добыл в бою?
- Эту саблю нельзя подарить. Хотя она и дар для воина. И купить её нельзя. И отобрать. Она сама выбирает себе хозяина. И даже я не считаю, что владею ею, но только пользуюсь.
- Как это? – Ногай удивлённо хмыкнул. - Я даже не слышал о таком. Что же твоя сабля волшебная?
- Не веришь?
- Даже не знаю, что тебе сказать.
- Не веришь, - повторил я с грустью. - Хотя я говорю правду. Многие из тех, кто видел её, тоже не верили. Но теперь их нет. И мы не сможем спросить их об этом.
- И в чём её волшебство?
- Ты хочешь узнать её тайну? Зачем? – почти с укоризной, спросил его я, невольно усмехнувшись. – Кто же рассказывает тайну постороннему? И потому я могу лишь сказать тебе, что эта сабля сделана из такого металла, что для неё рассечь воздух или здоровенного вола, практически одинаково.
Ногай, заметно помрачнев, какое-то время молчал, а потом спросил, и в голосе его появилась тревога:
- Куда ты едешь. Я могу узнать, о, великий?
- Можешь. Я еду за ногаями, что прошли здесь два дня назад.
- И что гонит тебя вслед за ними? Наверное, ты понимаешь, как рискуешь, пытаясь встретиться с ними в такое беспокойное время?
- Понимаю. Но это уже не имеет значения.
- Почему?
- Они взяли без спроса то, что принадлежит не им, и я хочу их убедить вернуть чужое.

Даже после услышанного Улу-ага не смог сдержать смех. Удивлённый. Клокочущий. Почти на грани. Я тоже засмеялся, но иначе. Они не поняли, что я говорю серьёзно, и смотрели на меня, как на безумца. Но я не стал их разубеждать.
Весёлые огоньки в их раскосых глазах, показали мне, что они снова расслабились. Значит, всё-таки не воспринимают меня всерьёз. Напрасно.
- Ты нас рассмешил, - сказал Улу-ага.
- Рассмешить лучше, чем огорчить.
- Наверное, ты не понимаешь, - решил пояснить он, - это не просто отряд. Их ведёт Мустафа-бей из Кафы. Боец, равных которому я в татарском войске не знаю. Он не привык отдавать то, что уже стало его добычей.
- Мне отдаст.
- Надеюсь, ты не собираешься отобрать своё силой? – Ногай снова засмеялся. – Тебе и с Мустафой-беем не суждено справиться, но у него к тому же семнадцать опытных воинов.
- Не семнадцать, а четырнадцать, – поправил я его.
- Действительно. – Ногай вскинулся удивлённо. - Откуда ты знаешь?
- Знаю. Степь мне уже всё об этом сказала.
- Может, ты надеешься уговорить его? Но пленники дорого стоят. Разве что ты отдашь ему свою саблю.
- Ты это серьёзно?
Улу-ага заметил, как я помрачнел.
- Нет, - вкрадчиво ответил он. - Просто спросил. Ясно, что они её не стоят. Но тогда как ты это сделаешь? Не понимаю.
- У меня слово есть одно, заветное.
- Мустафа-бей в слова не верит, - возразил мне ногай. - Всё, что он взял, уже не принадлежит тебе, и ты можешь лишь предложить в обмен другое. Саблю или коня. У тебя хороший конь, очень хороший, и если ты ценишь саблю больше, можешь отдать коня.
- А я не сказал, что хочу вернуть своё... Я ничего вообще в этом мире не имею, только пользуюсь. И коня я ему не отдам, как нельзя отдать друга. Я же не цыган, чтобы отдавать, а потом обманом возвращать обратно. Нет. Конь – мой друг. Я хочу, чтобы всё было честно. Ведь я имею дело с настоящим воином. И договорюсь с ним, как с воином.
- Почему ты так уверен, что у тебя всё получится?
- Но вы ведь тоже уверены, что у вас всё будет нормально. Только вы предполагаете, а я знаю.
- А как ты можешь знать?
- Я умею читать будущее по знакам, которые вижу вокруг себя на вещах и лицах.
- Даже на лицах? Как это?
- Как движение можно свести к точке, будущее можно свести к лицу. И я умею читать судьбу по лицам.
- И что же написано на мне? Какое будущее меня ожидает?
- Странно, но я твоего будущего не вижу, - после некоторого молчания сказал я.
- Почему?
- Трудно сказать. Что-то случится. Завтра. И тогда будущего у тебя не будет.
Неуверенный смех ногаев показал мне, что они с таким ответом не согласны.
- Нет, - возразил Улу-ага. - Это исключено. Мы – воины. Нас никто не сможет застать врасплох в степи. И значит, через три дня мы вернёмся сюда живыми.
- Тогда отдыхайте, - ответил я им, давая понять, что разговор закончен. - А завтра будет завтра.

До утра времени оставалось немного. Начинался час Волка, и я быстро заснул. Во сне я лёгким ветром парил над степью и видел бой, и себя в гуще врагов. И некуда им было бежать…

Но вдруг сквозь сон я поймал устремлённый на меня взгляд. Один из ногаев, длинный и сутулый, открыл глаза и жадно смотрел на меня из темноты. Потом тихонько, почти незаметно достал свой длинный нож. Но я развернулся в пол-оборота к нему, сделав вид, что просыпаюсь. И он тут же затих.

Более никто из ногаев не пытался меня беспокоить, и оставшаяся часть ночи прошла без приключений, как я и думал. А утром ногаи попытались убить меня. Жадные глупцы. Зачем? Неужели не понимали, чем это для них закончится? Наверное, понимали, но ничего не могли с собой поделать.

Они выбрали для атаки, как им казалось, удачный момент, когда я омывал у ручья коня. Но я был готов к этому. И в тот момент, когда сутулый ногай, зайдя мне за спину, метнул в меня кривой нож, я услышал шёпот ветра. В следующее мгновение нож оказался в моей руке, чтобы вернуться к хозяину. Он упал в воду с ножом в горле. А потом настал черёд остальных.

Бывают мгновения, когда я становлюсь чем-то, что лишь использует моё тело. Ветром. Духом. Бичом Божьим. Огненным мечом. Стрелой, пущенной сквозь времена в невидимые цели. И тогда словно Ангел смерти входит в меня. И я, будто поднятый Отцом-ветром, смотрю со стороны на то, что творит моё неистовое тело…
А потом считаю трупы.

Так было и в этот раз. Сутулый татарин с ножом в горле валялся, перегородив ручей, и его халат смешно пузырился в струях воды. У коротышки была отрублена голова. Два татарина лежали бездыханными рядом у ручья. А молодой ногай с выпученными глазами валялся на боку, обхватив руками вывалившиеся кишки. И только Улу-ага ещё дышал, но моё колено давило сверху на его горло, всё сильнее прижимая его к земле.

- Я знал, что вы попробуете убить меня, потому что слышу мысли, - сказал я, чуть сильнее сдавив его горло. - Глупцы. Жадные глупцы. Поверь, я умею ценить врагов, если они честны со мною и почитают кодекс воина. Поэтому, если бы ты решил убить меня в честном бою, я бы, клянусь, похоронил тебя после боя по законам Корана. А теперь за своё желание ты умрёшь, как поганый пёс, и заплатишь Раем, ибо никто тебя в ближайшие дни не похоронит.
- Пощади, - прохрипел ногай. – Ради Аллаха. Если бы мы знали с самого начала, кто ты… разве мы бы посмели?
- А я разве вам не говорил?
- Пощади…
- Зачем? – устало спросил я его. - Чтобы ты снова убивал русских людей? Ты не можешь ни в чём упрекнуть меня? Я не нарушил закона гостеприимства. Разве я не давал вам возможность уйти с миром? И как вы отплатили?
- Пощади, - повторил ногай, - и возьми, что пожелаешь.
- Зачем ты говоришь это? – с досадой ответил я. - Ведь ты же воин. А воин должен уметь умирать легко. Ведь ты не пощадил бы меня. Правда?
- Не надо. Я буду твоим рабом, - перешёл на шёпот Улу-ага. - Только не убивай.
- Зачем ты мне? - возразил я. - Тому, кто сам свободен, не нужен раб. А теперь прощай.
- А-а-а!! – быстро заверещал Улу-ага. – Ты думаешь, что сейчас убьёшь меня и всё? Не-е-е-т! Ты, конечно, великий воин. Но ты не знаешь главного: из Крыма сюда идёт большая сила. Лучшие воины. И ведёт их сам перекопский мурза Тулай-бей. И с ним тысячи воинов. Если ты решил идти на юг вслед за Мустафой-беем, через три дня ты встретишься и с ними. И тогда…- Улу-ага почти засмеялся. - Каким бы ты сильным ни был, тебе не устоять. Они уничтожат тебя. Уничтожат. И не будет больше великого…а- а-а, .. не будет великого…, - от напряжения его лицо посинело, - ма... ма… я-я-я…

Под сдавившим его горло моим коленом Улу-ага перешёл почти на хрип, но больше он ничего нового мне сообщить уже не мог. Я придавил его шею ещё сильнее, и ногай забился, задыхаясь, в судорогах. Вскоре его сопротивление ослабло, тело вяло в последний раз дёрнулось и затихло.

А мне пора было в путь. Теперь было понятно, что здесь делал темник. Он был в разведке и теперь шёл на соединение с ордой.
Надо было спешить. Я должен был успеть. Должен. И ветер снова шептал мне в уши о том, что ждёт меня завтра, и духи степи тревожно провожали вздохами моего неистового коня.
Погоня за ногаями заполнила ещё один день. А вечером у края выгоревшей лощины я обнаружил сожжённый чумацкий лагерь. И там, среди боли я услышал вой в душе, перешедший в пение. Подъехав поближе, я слез с коня и теперь медленно шёл среди искромсанных тел чумаков. И скорбь заливала мою душу… И снова эти вздыхающие раны. Словно великий мастер боя напоминал мне о себе. Но я итак помнил. И знал, что он от меня уже не уйдёт.
Никто не уйдёт.
Никто…
И летящий навстречу мне ветер уже не мог меня ни успокоить, ни остановить.

Сыны Степного Ветра, забывшие своего отца. И в моих жилах течёт немного вашей крови. Но мы давно не братья. Вы знаете всё о свободе, но забыли об ответственности. Вы не слышите мира и гоните плетьми времени в свой стан беду, чтобы умыться собственной кровью. И я помогу вам.
Помогу.
Уже скоро.

Вдруг справа от себя я увидел лёгкое овеянное, сильным запахом страха курящееся свечение, и понял, что там спрятался кто-то живой. Я подошёл поближе к порыжевшим кустам и крикнул:
- Гэй, выходь, хлопче!… Давай вылезай из своей ямы. Чуешь?
Из низких густых кустов показался чумак.
- Як ты меня побачив? – удивлённо спросил он меня. - Даже татары меня не заметили.
- Степь говорит неслышно. И про то, что ты сховался в яме, я знал ещё до того, как ты меня увидел.
- Как это? – спросил он, подходя поближе.
- Я умею говорить со Степью.
- Я слышал, что можно слышать степь, но с нею говорить? - сказал озадаченно чумак. - Даже характерники такого не могут. Я знаю.
- Не веришь, тогда смотри. - Я растёр в ладонях траву, и сильный ветер пахнул ему в лицо, перехватив дыхание.
- Господи, я знаю, кто ты..., – вдруг горячо воскликнул чумак, и я почувствовал, как его сердце радостно забилось. – Ты…
Он хотел назвать моё имя, но я мягко прикрыл своей ладонью его рот.
- Тише. Степь всё слышит. И татары знают её язык. А мне не нужно, чтоб они про меня узнали.
- Ты повернулся. Пусть благословит Небо твой приход.
Не в силах выразить свои чувства, чумак упал передо мной на колени.
- Не нужно. - Я подхватил его под руки.
- Постой. – Я слегка коснулся его ладони, и вся его жизнь, как видение развернулось передо мной. – Я знаю тебя. Ты - Петро Хлипый из Черкасс.
- Откуда ты меня знаешь? – Потрясённый чумак так и стоял, разинув рот.
- Знаю.
- Скажи, что ждёт меня, - прошептал он, пытаясь поцеловать мою ладонь, но я опять ему не позволил это.
- Если ты пойдёшь в Черкассы, не медля, то ещё успеешь застать свою мать живою. Не бойся. На этом пути ты уже не встретишь ногаев. Их трупы лежат в Спящей лощине у Серебряного ручья. И голодные звери доедают их останки.
Похорони своих братьев и друзей, но тут не задерживайся. И передай всем, что с юга на Украину уже идёт орда. Пусть готовятся. И да поможет им Бог.

Оставив чумака в лагере, я снова пустился в погоню. Я видел, что здесь у лагеря действовал ещё один отряд татар, и теперь уходивших в степь ногаев стало почти вдвое больше. Ситуация становилась критической. Но я уже не мог, да и не хотел отступать. И погоня продолжалась.

Когда солнце снова зашло, я был уже недалеко от татарского лагеря. Нас отделяло лишь несколько часов хода. Я был совсем рядом, почти догнав их, и чувствовал, как вокруг пахло ногаями, их грязными халатами и жадной злобой.
Они были здесь совсем недавно. Теперь их запах был настолько сильным, что я мог бы идти по их следу с закрытыми глазами. Моя душа рвалась вслед за ними, но прежде мне надо было хотя бы немного дать отдохнуть своего коню.

Не став разжигать костра, я прилёг на склоне, раскурив набитую тютюном люльку, и после нескольких затяжек мой дух, птицей воспарив над степью, полетел к лагерю ногаев. Вскоре я увидел их, копошащихся у костров. Костров было два. А недалеко сидели, прислонившись друг к другу, измождённые пленники. И тот, кто должен был меня встретить на хуторе, маленький худой старик, лежал рядом.

Я коснулся его головы тихо-тихо, и он, вздрогнув, повернулся, озираясь, и улыбнулся мне. Он не видел меня, но почувствовал и мысленно прошептал моё имя.
- Я иду следом, - шепнул я ему с тихим вздохом ветра. И он снова радостно улыбнулся мне в ответ. Мой дух снова взлетел вверх к небу. И тогда я увидел спящего у костра Мустафу-бея и тихо позвал его. Ногай дёрнулся, просыпаясь, открыл глаза и тревожно посмотрел в чёрную бездну Ночи. И я знал, что он уже не заснёт.

Когда я вернулся в тело, меня ждали. Незримый гость затаился, прижавшись к траве. Но я позвал его. И тогда он явился ко мне сам. Ветер прошёлся юлой, прижимая траву к земле, и обрёл образ сидящего старика.
- Здравствуй, Отец-ветер, - склонился я перед ним и увидел, как он кивнул мне в ответ.
- Ты видел, что они сделали с чумаками? – спросил я, и старик-ветер мне кивнул снова.
- Ногаи совсем забыли об уважении к миру. Ими управляет лишь подлость и злоба, - сказал старик-ветер. – И я уже не могу списать это на ваше время.
Я явился к ним в облике старого пасечника, - вдруг тихо сказал старик-ветер. - И просил их. Говорил, что Степь устала. Но они убили меня.
- И что мне с ними делать?
- Не знаю. Что подсказывает твоё сердце?
- Ты знаешь.
- Тогда делай, что должно… - Старик замолчал, а потом спросил: Ты видел знаки Беды, разбросанные по степи?
- Видел.
- И знаешь, о чём они говорят?
- Что Отец-ветер может потерять своего сына.
- Вот почему я здесь. И что скажешь?
- Что Степь предупреждает, но не настаивает.
- Да. Эти знаки говорят, что ты домой не вернёшься. Что это - путь в Вечность, но не домой.
- Но разве мой дом не в Вечности? – возразил ему я.
- Ты прав. Но в Вечности, где царит Покой, нет служения. Сделал ли ты, что должно?
- Завтра узнаем, Отец.
Старик-ветер замолчал, а потом спросил:
- Ты знаешь, кто возглавляет их?
- Знаю. Мустафа-бей.
- Ты не всё знаешь. Он – великий воин. И даже в охране султана нет таких бойцов, а с ним ещё под три десятка воинов. Будь с ним осторожен.
- Буду, - пообещал я старику, и в тоже мгновенье увидел, как он растворился в воздухе.

Всё. Пора. Я более не мог ждать. Моя молитва взлетела к Небу, чтобы услышать ответный стон Ночи и увидеть, как звёзды стекали светом к моим ногам.
Вперёд, мой Шайтан. Сегодня мы с тобой не будем спать. Ты устал, мой друг, но сможешь помочь мне. Ведь нам даёт силы весь мир...

Утром, когда я подъезжал к татарскому лагерю, ногаи ещё не успели собраться. И в самом деле, куда им было спешить? Или они не слышали меня? Не чувствовали? И напрасно.
Вдруг там у них что-то изменилось, и я, ещё находясь за длинным, поросшим пожухлой травой холмом, почувствовал со стороны их лагеря какое-то странное движение. Кто-то быстро бежал в степь... Мальчик... Но его бегство не осталось незамеченным, и ногаи бросились за ним в погоню.
Двое… Нет, трое…
Они бежали куда-то в сторону от меня через низину, огибая скрывавший меня холм с другой стороны. Но Шайтан легко вынес меня им навстречу, встав между мальчиком и ногаями, и я был последним, что они в своей жизни увидели.

Оставив убитых татар в лощине и наказав мальчику не высовываться, я выехал на вершину холма и увидел лагерь, а потом начал спускаться. Удивлённые моим появлением ногаи, побросав свои дела, шли мне навстречу, но остановить меня не пытались.
- Салам алейкум, - приветствовал я Мустафу-бея по-татарски, подъехав к нему и спрыгивая с коня. Он ответил мне тем же, не выдав, в отличие от других, своего удивления.
- Ты не видел моих людей? – спросил он меня после небольшой паузы. - Они преследовали мальчика. А ты приехал с той же стороны.
- Видел.
- И где они?
- Лежат за этим холмом. Мёртвые. Все, - сказал я спокойно, и лицо ногая разом помрачнело.
- Зачем ты сделал это?
- Они хотели меня убить, - улыбаясь, сказал я. - За что? Они ведь меня даже не знали.
- Я тоже тебя не знаю, - мрачно ответил Мустафа-бей. - Но уже хочу убить.
- Попробуй, - сказал я с лёгким полупоклоном.
Это был вызов. И я почувствовал, как напряглись окружавшие нас воины. Но Мустафа-бей был не просто воином, а темником, и умел не поддаваться эмоциям.
- Если ты приехал к нам, - тщательно взвешивая слова, сказал Мустафа-бей после лёгкого полупоклона, - значит тебе что-то очень нужно. Скажи, чего ты хочешь и, возможно, мы не убьём тебя.
- Я пришёл за тем, что вы забрали на хуторе, который сожгли пять дней назад. И я хочу это забрать обратно.
- Ты или безумец или наглец, – удивлённо, еле сдерживая себя, засмеялся Мустафа-бей. - Ты – один! И даже не просишь. Один. И чего-то от нас требуешь? Воистину, Аллах лишил тебя разума.
- Я не один, - спокойно возразил ему я, - и сколько бы вас ни было, вам это всё равно не поможет, потому что со мною Бог.
Какое-то время Мустафа внимательно меня разглядывал.
- Будь на твоём месте кто-то другой, я бы уже приказал убить его, - сказал он после некоторого раздумья, кивнув на своих воинов. - Но ты, я вижу, сам воин, хотя и совсем безумный. И потому по закону Степи должен умереть, как воин.
Я в знак признательности поклонился ему в ответ.
- Тогда помолись перед смертью. Это на том свете тебе зачтётся.
Но я в ответ лишь снова слегка ему поклонился.
- Я смотрю, ты не молишься. - Голос Мустафы-бея стал совсем задумчивым. Чувствовалось, что что-то во всём этом очень смущает его. Но что? Он не мог ни понять, ни догадаться. - Ты успел уже помолиться?
- А зачем, если вся моя жизнь – молитва?
- И в храм не ходишь?
- А ваши суфии ходят? Им не нужны храмы, как дома Бога, потому что они находят Его везде.
- Послушай, - почти теряя терпение, сказал Мустафа-бей, - откажись от своего намерения, и я прикажу отпустить тебя. Никому не делает чести убить безумца. И меня это не украсит.
- В этом нет необходимости, - возразил я. - Я не уйду отсюда один. И я, может, для вас – безумец, но не перед Богом.
- Тогда ты – наглец, - почти закричал Мустафа-бей. - И как же ты собираешься уйти отсюда живым? Или думаешь, что после этого я отпущу тебя?
- Если ты воин, отпустишь.
- Почему же?
- Я предлагаю тебе поединок.
Громкий хохот собравшихся ногаев не удивил меня.
- А ты ещё и глупец. Ты знаешь, кто я?
- Знаю.
- Нет. Ты верно совсем не знаешь, если предлагаешь мне такое. Я – лучший поединщик великого и непобедимого хана Девлет-гирея, да продлит Аллах его счастливые годы. Я - его сабля. Его победный крик. Я – мастер клинка, способный заставить петь раны от боли. И твоя рана тоже будет петь, наполняя степь вздохами скорби. Ты совсем не знаешь, с кем имеешь дело…
- Знаю, - перебил его я. - И именно поэтому я здесь. Твой удар заинтересовал меня. Его действительно может нанести только великий воин, но не непобедимый.
- Почему же?
- Ты непобедим лишь потому, что не встречал ещё тех, кто сильнее, - совсем мрачно сказал я, и Мустафа-бей непроизвольно вздрогнул.
- И кто победит меня? Не ты ли?
- Я.
- И кто же ты, мнящий себя сильным? - еле сдерживая себя, спросил Мустафа-бей.
- Никто. Просто сын Ветра.
- Мне твоё имя ни о чём не говорит.
- Это не имя. А как меня зовут, ты поймёшь сам. Но позже.

Я стоял неподвижно, чтобы Мустафа-бей случайно не понял, с кем имеет дело. Но гнев уже залил его глаза, и он вряд ли сообразил бы теперь, кто перед ним до боя.
- Хорошо, я согласен сразиться с тобой, - сказал Мустафа-бей, беря себя в руки. – Но знай, для тебя это великая честь.
- Для тебя тоже, - сказал я ему в ответ, и добавил. – Тогда поклянись, что в случае моей победы или твоей смерти твои воины отпустят пленников.
- Клянусь и повелеваю, - сделав жест клятвы, высокопарно сказал Мустафа-бей. - Если ты победишь, то заберёшь всех пленных. Но если ты не сумеешь сделать этого, то и твоя сабля, и твой конь достанутся мне.
- Я согласен. Меня устраивает твоя клятва. И Аллах слышит её, - напомнил ему я. - А теперь приступим.
Но Мустафа-бей медлил. Он никак не хотел понять, почему я такой глупый, и это тревожило его.
- Что ты о себе возомнил? Что я тебе отдам этих пленников? Что ты сможешь справиться с лучшим бойцом ханства? Да знаешь, сколько я ваших козаков побил?
- Вот сейчас и рассчитаемся.
Новый хохот вокруг был ещё громче прежнего.
- Да среди козаков сроду не было таких бойцов, чтобы со мной рассчитаться! - в сердцах воскликнул Мустафа-бей. - Или нет? – Он снова засмеялся, словно вспоминая что-то. – Был один. Я не видел его. Только слышал. Мы с ним так и не встретились. А жаль. Великий был воин. Теперь его уже нет. И я не смогу даже попробовать ему доказать, что его сильнее.
- Сможешь, - уточнил я.
- На что ты намекаешь? – с напряжением в голосе спросил Мустафа-бей.

Я медленно, очень медленно достал саблю из ножен. И всё же что-то было в моём движении такое, что отразилось тревогой в глазах опытного бойца. Будто он всё понял.
- Кто ты? – внезапно охрипшим голосом спросил он.
- А ты не понял?
- Нет.
- Тогда смотри.
И я сделал своей саблей такое, от чего охнула степь, и обступившие меня воины отпрянули, расширив круг вдвое. И ужас вспыхнул в глазах Мустафы-бея, но он уже не мог отступить.
- Я знаю, кто ты, - прохрипел он. – Ты и есть тот Шайтан, которым татары пугают своих детей?
- Нет. Шайтан – мой конь, - мрачно ответил я, глядя на него исподлобья. - А я – другой. И я звал тебя, ты слышал?
- Да… Я слышал,… Мне говорили, что ты жив. Но я не поверил. – Мустафа-бей судорожно облизнул разом пересохшие губы. – Ну что ж, может это и к лучшему. Теперь мне удастся проверить, соответствуешь ли ты своей славе.

Он продолжал что-то болтать, но я его уже не слышал. Музыка предчувствия боя играла в моей душе и звала с собою. Я видел, как духи убитых в степи воинов молча обступили нас, и безмолвная тень Смерти выросла за его спиной.
И тогда я прервал его.
- Ты слишком много говоришь пустое. Пусть заговорят сабли.
- А-а-а. – Внезапно он бросился в атаку. Но я был готов к этому и легко, слишком легко отбил его хитроумные, отточенные великим мастерством молниеносные удары, словно их наносил неопытный мальчик. Наверное, со стороны казалось, что Мустафа-бей меня превосходит. Он быстро кружил в танце боя, заходя, то справа, то слева, а его удары сыпались на меня со всех сторон. Но я даже не сошёл с места, лишь слегка поворачиваясь в ту сторону, откуда он атаковал.
- Ты не устал ещё драться, великий? – издевательским тоном спросил я, когда он на какое-то время остановился. - Готов биться об заклад, что это твой самый долгий поединок за последние годы. А знаешь, почему? Потому, что я ещё не начинал. Ну! Попробуй ещё! И чтобы ты чувствовал себя увереннее, чтобы ты мог уравнять наши шансы, я даже закрою глаза.

Чувствуя, что я уже унижаю его, Мустафа-бей в ярости кинулся на меня снова. Но я, несмотря на закрытые глаза, отразил все его удары.
- Неужели это всё на что ты способен? – засмеялся я громче, когда он отскочил от меня, чтобы хоть немного перевести дух. - Ну, давай ещё! Постарайся. Или не чувствуешь, что смерть дышит тебе в лицо? Давай! Когда же ты покажешь, на что способен? Или мне надо встать перед тобой на колени?
Ну! Давай!

Я упал на колено, и когда он бросился на меня снова, легко увернулся, а затем применил его любимый приём, нанеся ему тот удар, которым он убивал своих врагов. И его рана от плеча до бедра, раскрыв свой рот, запела.

Никто вокруг даже не успел понять, что произошло. Ногай качнулся, роняя саблю. Внутренности вывалились сквозь его распоротый халат наружу. Его зрачки глаз закатились. Он упал на колени передо мной, и его кишки смешались с землёй. И ужас, охвативший ногаев, безмолвными вздохами стелился над травой.

И тогда я, склонившись к его посеревшему лицу, громко сказал:
- Помнишь старика из хутора, что вы разграбили пять дней назад?
- Какого старика? – Чувствовалось, что Мустафа-бей, уже одной ногой ступил в круг, начерченный для него Смертью.
- Ты ещё убил его сына.
- А,.. - Некое понимание мелькнуло в его помутневших глазах. – Помню…
- Ты знаешь, что он проклял вас? – почти закричал я ему. - И я - его проклятье! Ты слышишь меня, Мустафа-бей? Теперь ты знаешь, что значит смотреть в глаза Смерти?
- Да… - Его глаза стали как слёзы, и смысл жизни ушёл из них вместе с нею.

Какое-то время я смотрел, как смерть тихо проступает сквозь его лицо, а затем настал черёд остальных. И тогда я вызвал ветер, от которого громко заржали и унеслись в степь их кони. От моего крика ногаи на какое-то время оцепенели и почти не могли сопротивляться. Огненный вихрь смерти вошёл в меня, и музыка оглушила мир.
Моя сабля запела снова и, взлетев вверх, обрушилась на головы стоявших вокруг ногаев, а я стал продолжением её. Распахнутые внутренностями трупы валились по обе стороны от моей сабли. И ужас их глаз смешался с землёй.

В такие мгновения для меня нет противников, потому что нет и меня. Есть только танец моей свистящей сабли.
И я стал танцем, чтобы убить их всех...

Когда всё было кончено, я нашёл своего старого учителя лежащим у повозки.
- Ты узнал меня, учитель? – спросил я старика.
- Тебя я узнаю под любой маской,- улыбнувшись, ответил мне он. - Даже шута или безумца.
- Но разве это маска – быть безумцем? Для меня это уже давно судьба.
- Наверное, ты прав, - согласился со мной учитель. - Сегодня ты совершил невозможное, значит, ты божественный безумец. Но этому я тебя не учил.
- Нет. Это ещё не безумие, - возразил я старику. – Безумие будет завтра. Сюда идёт из Крыма перекопский мурза с десятью тысячами воинов. И завтра они будут здесь.
- И что же ты намерен делать?
- Я хочу, чтобы вы, взяв у убитых ногаев лошадей, поспешили обратно на Украйну и предупредили об этом. Чтобы Сечь и остальные люди готовились.
- А ты?
- А я останусь, чтобы здесь их встретить? И попробую их задержать.
- Я знал, что ты безумен, но не настолько, - почти с горечью сказал старик. – Значит, я тебя больше не увижу.
- Безумие – это орудие в руках Бога. И иногда только безумный способен сделать то, что не по силам остальным. Ты же это знаешь.
- Знаю, - ответил мне старик.
Вдруг к нам подбежал мальчик.
- Деда, деда, - закричал он старику. – Ты видел, что он сделал? Он их всех перебил! Но это невозможно!
- Возможно, - ответил ему старик, - если ты сын Ветра.
- Так значит, он… - Мальчик запнулся. - Он...
Но когда мальчик уже хотел произнести моё имя, старик прикрыл его рот ладонью.
- Тише. Его имя Степь не должна слышать. И татары не должны знать. Давай, собирайся. Нам нужно спешить. Завтра тут будет орда.

Пленные стали быстро собираться, чтобы вскоре ускакать на север.
А утром следующего дня я увидел, как надвигающаяся с юга чёрная тень едущих ордой татар съела жёлтую от солнца степь, как саранча траву.
И вдруг они увидели меня.

Я был один и не бежал от них. И это было для них странным. Более того, что-то ещё обеспокоило татар. Но я это понял позже, когда два татарина оторвавшись от орды, стремительно понеслись ко мне, то ли в разведку, то ли на переговоры.
Подъехав ко мне поближе, они остановились, внимательно меня рассматривая. И тогда я понял, их намерение. Первый гонец не заинтересовал меня, хотя и был темником. Но тот, кто был рядом с ним, светился энергией и был очень опасен. Я сразу узнал суфия. И потому заговорил по-арабски.
- Я приветствую вас и прошу передать великому мурзе Тулай-бею, что ему лучше повернуть сейчас домой.
- Кто он? – встревоженно спросил суфия темник по-татарски. – Он что арабский язык знает?
- Я – сын Ветра, - ответил я темнику, перейдя на татарский язык. - А вы ждали вместо меня Мустафу-бея? Так знайте, он больше никогда не увидит крымских гор, как и его воины.
- Я знаю, кто ты, – вдруг тихо сказал суфий, и его голос дрогнул. – Я это почувствовал, как только тебя увидел, ещё там, на холме, а теперь здесь лишь убедился, что был прав.
- И кто он? – недоумённо спросил его темник. – Откуда великий суфий может его знать? Ведь это всего лишь козак.
- Да. Знаю. Хотя никогда и не видел.
- И кто он? – теряя терпение, почти закричал темник.
- Это… это… козак Мамай. – Чувствовалось, что моё имя далось суфию с огромным трудом. – Сомнений быть не может.
- Козак Мамай?! А разве он не умер? – воскликнул с ужасом удивлённый темник. И я почувствовал, что хотя до орды было несколько сот метров, её чёрное тело дрогнуло, и множество голосов передавало друг другу моё имя, пока оно не долетело до последних рядов:
- Мамай… Мамай… Мамай…

Казалось, вся степь закричала об этом, повторяя моё имя, как эхо. И даже в далёком, покинутом мною шесть дней тому назад хуторе раненый в голову старик повернулся лицом к степи и, вдруг что-то вспомнив, удивлённо сказал: «Мамай? Я видел самого Мамая… Господи, как я не понял этого раньше…»
- Так ты и есть тот самый Мамай? Шайтан Причерноморья? – сказал, подавив нервный смех, темник, придя в себя.
- Я - не Шайтан, - поправил я его. – Так зовут моего коня.
- Но это не важно! Я слышал, что ты настоящий демон! Но кто бы ты ни был, перед великим ханом и нашей ордой ты – никто! - заорал, стараясь перекричать свой страх, темник. - Ты очень наглый, козак! Такой наглый, будто всё можешь. Нельзя быть таким самонадеянным…
Я ответил ему молчанием. Но тот, кто был с ним рядом, меня услышал. Он понял, что я действительно могу, и тоже испугался. Я почувствовал, как напряглось его тело, и заговорили его энергии.
Но я был готов.

Испуганное моим криком время словно свернулось в мгновение, вобравшее в себя вечность. Но ключ от вечности был у меня в руках.
И тогда я вызвал Ветер. Тот Ветер, о котором сыны Степи рассказывали с содроганием своим детям. Они увидели, как он, возникнув, как древний джин за моей спиной, собирал силы, сначала вобрав в себя опавшие к траве стоны, и скрутив тугие узлы из чёрной, как степная пыль, людской боли, взвившись к небу, упёрся в облака. Я не видел его, но чувствовал. И в глазах татар отразился такой ужас, что я понял: мой Отец-ветер показался им во всей своей мощи.

В то же мгновенье острый нож, брошенный мною, слёту вошёл в грудь темника по рукоятку, и горящий аркан следом взлетел над моей головой. Одним махом я зацепил арканом татарина-суфия и, сдёрнув его с коня, потащил за собой по полю. Волна огня летела вслед за мной по степи и, множась с ветром, превращалась в ураган.

Когда поёт Ветер, я молчу. А Ветер пел о моей стране, парящей над Бездной, рождающей героев и сторожащей Хаос. Но я знал: чтобы не быть поглощённым Бездной, надо самому стать бездной и вобрать в себя хаос. И теперь я решал, где пройдёт его граница. Я очертил её огнём, сделав на какое-то время непроходимой, чтобы спасти свою землю, и когда огонь охватил татар полукругом, они дрогнули и побежали.

Я видел, как хаос бежал в ужасе передо мной, перед козаком, ставшим хаосом для тех, кто сам приносил в наш край хаос.
Я стал для них анти-хаосом.
Я – неуловимый и непонятый, одинокий и пребывающий во всём, сын Ветра, козак Мамай.