Мастер Судеб 1

Эпиграф

Как мой предел земных деяний
В бессмертии объятий сна –
Цепочка долгих покаяний
Мне в будущем предрешена.

Итог земного воплощенья
Стихами, словом замолю…
Свой Божий дар, как и мученья,
На судном дне я предъявлю.

Пройду чистилище Аида,
И, через время, по росе
Я буду свят, как Артемида,
В Эдеме буду. Как и все…

Изображение можно найти по адресу:

http://club.foto.ua/gallery/photos/160952.html

На фоне прозрачной стены виднелась вбирающая взгляд чернота звездного неба, испещренная огромным количеством звезд разной величины и оттенка. Если бы не эти звезды, казалось бы, что колдовская сила Бесконечности гипнотизирует каждого, кто решился взглянуть на нее с вызовом. Она отбирала ощущение себя, лишала воли. Тот, кто решился взглянуть в эту бездну дерзким взглядом своей персональной значимости, через считанные секунды осознавал себя жалкой пылинкой, принадлежащей этому огромному механизму, ни теплому, ни холодному, ни доброму, ни злому – простому (или до предела сложному) Бесконечному. Единственно Бесконечному в этом мире.
Как он, Мастер Судеб, хорошо понимал теперь призывы всех просветленных, встретившихся ему на пути его земного воплощения, смотреть в небо как можно чаще. Женщины пользовались этим более охотно – чем чаще запрокидываешь голову вверх, тем меньше шансов даешь образованию двойного подбородка…
О, эти Женщины! Бывшие когда-то в его жизни силой, исподволь и незаметно руководящей его основным жизненным инстинктом, – волей к жизни.
А теперь он – Мастер Судеб… Ангел-Хранитель, сила, Защищающая Других, Дающая Шанс Выбора…
Отсутствие на небе Луны и Солнца уже стало для Него привычкой. Его силуэт, в неизменной черной накидке, вычерчивался на фоне этой звездной пустыни, и, как водится, не отбрасывал тени. Нет-нет, он не был Сатаной или Ангелом. Он просто был Избранным.
Он сам назвал себя Мастером Судеб. Сейчас, когда Его земная плоть отгуляла свое по полной программе, он навсегда остался в воплощении новой сущности, не отбрасывающей тени. Описать сам себя он не мог – не отражался в зеркалах, а спросить было не у кого.
Его верный преданный кот, которого он похоронил с тяжелым сердцем задолго до своей кончины во времена проживания в своем последнем воплощении, каким-то образом нашел его здесь, в этом старинном замке, на заброшенной маленькой планете-астероиде. Они оба, успокоенные встречей, по-прежнему проводили жизнь вдвоем, понимая друг друга, спасаясь присутствием друг друга и радуясь осознанию того, что никакие расставания им уже не грозят.
Мастер Судеб передвинулся в отдельную часть своего огромного замка. Этот уголок отличался от остальных мест тем, что нес на себе отпечаток земного быта. Стены, отделанные мягкой, плотной, теплой живой древесиной, камин, кресло, письменный стол, трубка и извечная табакерка рядом с откупоренной бутылкой коньяка возвращали его в прошлое. Его комната, где он ежедневно превращался из добродушного работяги в мелочного малодушного монстра, распространявшего свою боль неудавшегося счастья, на других. Он тогда оправдывал это философией жизни, искал подтверждения своей правоты во всех новомодных психологических и философских течениях. И, находил, конечно…
Выстроил целую теорию, обосновал ее притянутыми аргументами и поставил на прочную основу концепции помощи другим. А что еще он мог сделать тогда? Он, страдающий от глупости людей, волей рока, называвшихся тогда близкими, от их мелочности и ненависти, от невозможности повлиять на свою судьбу. Чтобы выжить, он защитил свой внутренний мир. Он сделал это инстинктивно. Он закрылся навсегда. Его глубина была теперь спрятана от всех. А его потребности в высших чувствах были заменены бренными мирскими радостями – так отрекся он от лучшей части себя во имя выживания в материальном мире…
Мирские радости успокаивали, на время приглушали глубинную боль, всегда радовали своей чистотой, свежестью, наивной непорочностью…
Он подпитывался этими энергиями и, отдавая себя другим или защищая других, компенсировал боль по той части своей личной жизни, которую не мог защитить от внешних обстоятельств.
Как все изменилось! Там, на земле этот угол уводил его от мира материального для того, чтобы он мог соприкоснуться со своим высшим, творческим, Я.
А здесь – наоборот, он из вакуума чувств, где плоть имеет только иллюзия воображения, возвращался мыслями в плотный материальный мир для того, чтобы оживить воспоминания о чувствах – радости, печали, влюбленности, желания, голода, усталости…
Тоску по этим переживаниям он теперь не мог изобразить даже гримасой. За неимением соответствующей мышечной массы…
Ему, по всем его воплощениям, достался Рок Отсутствия Материнской Любви.
Раннее воплощение возвращало ему картины происшествий, которые он видел еще мальчишкой.
Самое первое воплощение, которое запомнилось ему, пронзило память будоражащими событиями и страхом толпы. Мастер Судеб и до сих пор был благодарен Всевышнему за свое одиночество. Неизменный Плутон, руководивший ним и тогда, навсегда оставил страх в его бессмертной душе. Страх воющей, бездумной, одичавшей, мелочной звериной толпы людей, собиравшейся вместе для того, чтобы объединить свою злобу и направить ее энергию на того, кто не с ними…
Сейчас Мастер Судеб был занят созданием учебника по алгоритму построений судеб материальных сущностей для лицеистов духовных семинарий, которые отвечали за подготовку священников в материальных мирах. Учебник он решил назвать так: «Воздействие на судьбоносные события материальных сущностей. Ситуации и перспективы». Сюжет считывал, конечно, с себя. Со всех своих трех воплощений, которые помнил…
- Вот вода! Прохладная вода! Кому воды!
Подошел гончар, взял кожаный баул, развязал и молча, до последней капли, выпил. Затем бросил в Азида монетой. Ух! Спасибо этому доброму, но так скрывающему свою доброту, громиле! Они с отцом смогут теперь заменить прохудившуюся обувь у сапожника!
Был жаркий апрельский день.
Весна в этих краях всегда приносила Азиду множество хлопот. Отец не в состоянии был прокормить их двоих – музыка не была чем-то необходимым в жизни горожан. А уходить отсюда в новый путь отец не хотел – начинали сказываться возраст и усталость.
Азид развозил на тележке воду горожанам и те одаривали его щедро – даже лучше, чем старика-нищего, пристроившегося возле городской свалки. Этот нищий был жалким ослабленным одиноким стариком с вечной, въевшейся грязью под ногтями и потерянным, иногда тоскливым взглядом животного, забывшего, что по изначальному замыслу Божьему он все еще человек.
Хотя…
Бывало в жизни Азида всякое...
Были и оскорбления, и тумаки…
Азид старался скрутить в бараний рог возникающую иногда на людей обиду. Отец говорил ему, что низшие чувства и музыка несовместимы. И если он, Азид, хочет стать настоящим музыкантом, то не его, Азида, удел отвечать на злобу злобой.
А он, Азид, не знал, хочет ли он действительно стать настоящим музыкантом. От природы он пошел в мужчин по материнской линии – потомственных воинов. И зов мести закипал в его жилах каждый раз, когда он встречался с унижением…
Азид решил внутренне закрыться и наблюдать за людьми. Когда-нибудь он сможет заявить о себе этому миру и никто не посмеет унизить или оскорбить его. Потому что это станет невозможным. Он, Азид, будет руководить ними. По военному. Даже в мирное время. Незаметно, исподволь, в соответствии с зовом воинов-победителей – своих предков по материнской линии…
Отец любил его за двоих родителей. Он все тяжелее и тяжелее вздыхал, глядя, как Азид растет, требуя увеличения количества пищи для своего организма. Ему шел десятый год, он раздавался в рост, и старые обноски уже не скрывали все расширявшейся грудной клетки крепыша-подростка. Душевный и мечтательный отец часто скрывал влажные глаза от Азида, но тот понимал, что что-то у отца идет не так. Иногда он, его сын, чувствовал себя рядом с ним, своим отцом, взрослым мужчиной, и давал советы по ведению хозяйства. Хозяйство было небольшое – бывшая кибитка, снятая с колес и обмазанная составом из глины, защищала от дождя больше, чем ее бывшая парусина. Сделанные Азидом циновки из найденных ним полых сухих палочек какого-то местного растения, украшали вход в жилье не только своим ухоженным видом, но и сухим радостным пощелкиванием. Азид любил этот звук. Этот живой перестук оповещал, что кто-то из собеседников сейчас придет в их бывшую кибитку. И будет весело, интересно и не одиноко…
- Вот вода! Прохладная вода! Кому воды!
- Опять этот наглец из вшивой кибитки! Вон отсюда!
- Что ты, тетенька… Ой, больно, но приятно…
Дородная тетка – владелица местного трактира опешила. На мгновение зависло в воздухе мокрое полотенце, которым она успела пару раз пройтись по спине Азида. Ее мясистые губы смягчило что-то отдаленно напоминающее улыбку, а в глазах мелькнула искорка. Азид еще толком не понимал природу этого явления, но уже чувствовал, что тетка поддалась его словам, обмякла, потеряла силу и быстроту движений. И, конечно, воспользовался этим, увернувшись ловко вместе со своей тележкой, поскрипывающей от баулов, наполненных водой, от зависшего в воздухе полотенца.
Убегая, он подарил тетке улыбку маленького, но задорного паренька-маччо, которую когда-то повстречал впервые у бродячих мальчишек-цыган…
Эта маска-улыбка вводила в какой-то ступор всех, кто неожиданно наталкивался на нее, вынырнув вдруг из потока своих мыслей. На женщин она действовала сильнее. Азид не мог описать или объяснить ее. Но повторить мог великолепно. Потому что чувствовал в этой улыбке глубину чего-то нового, еще им, Азидом, не познанного.
Женщины в его жилье не было. Мария, мать Азида, умерла при вторых родах вместе с тем созданием, которое хотело стать ему, Азиду, сестрой еще девять лет назад…
Это случилось далеко отсюда. Азид не знал точно, где. После похорон жены отец решил идти, идти долго, столько, сколько он сможет, лишь бы быть дальше от мест, где покоилась его жена. Но от себя не уйдешь. Даже здесь, на расстоянии, она приходила к нему по ночам, разговаривала с ним. Иногда Азид видел, как отец встает, и неспешно, грустным нежным голосом отвечает на вопросы кого-то невидимого, которого и нет нигде вовсе, глядя куда-то вверх. Горло сдавливало и сердце готово было разорвать на части существо Азида. Жалость к отцу, а не страх мучили его в эти моменты. И он не понимал, что делать, как воспринимать эти ночные беседы. Только под утро он видел просветлевшие глаза отца, и его попускало. Он понимал, что успокоения отцу эти ночные откровения приносят больше, чем безумия. Поэтому и не вмешивался…
Но надеялся только на себя.
Девять лет бродяжничали они с отцом. Но подаяния на пропитание не хватало. Они решили осесть в этом благодатном краю, где можно было быть сытым дарами деревьев и кустарников.
Вот только горожане…
Они не любили слабых, каким и был его отец. Азиду приходилось «держать удар» за двоих – каждой минутой, каждой секундой своего существования доказывать, что он нормален по их меркам, жизнеспособен и достоин их, этих самых горожан, если не принятия, то хотя бы сосуществования в качестве надежного, беззлобного, не приносящего вреда, соседа.
Но музыка и разговоры о вечном были здесь не в чести.
Странным образом отзывались вибрации, исходящие от струн, в сердцах горожан. Они слушали долго и внимательно, но, как только слово или напев получал отклик в их душе, с ними происходило невообразимое. Протест, выраженный злобой, грубостью, пошлостью, поднимался в их душах и выплескивался на источник-раздражитель бурей ругани и угроз. После этой неистовой волны шла другая – люди начинали обвинять издающего волнующие звуки в безделии, лености, праздности и прихлебательстве.
Отец играл все реже, он все понимал, и не хотел лишних косых взглядов в сторону своего сына и их пристанища…
- Вот вода! Прохладная вода! Кому воды! Сам набрал у самого источника! Вот прохладная вода! Кому воды!
К концу дня уставший, Азид вернулся домой с лепешками и монетками, весело позвякивающими в одном из кожаных мешочков, предназначенных для воды.
Он приостановился перед входом – в гостях был кто-то из незнакомцев, и отец радостный и просветленный, поил незнакомца чаем и слушал...
Мастер Судеб задумался…
До сих пор просветленные авторы, которых интересовало Христианство спорят о времени рождения тогдашнего Мессии. Иногда даже подвергалось сомнению место действа! Но все они схожи в описании событий происходивших вокруг этого человека.
Мастер подумал, что ему повезло тогда встретиться с Ним, погибшим и вознесшимся, отраженным людскими строками, кистями и душами…
Мастер Судеб не любил этот период своего существования. Болью физической отозвалось его первое воплощение, и вечной печалью и боязнью толпы отпечаталось на его вечной сущности души.

Азид, конечно, слушал речи незнакомца. Он, конечно, воспринимал их со всей восприимчивостью своей юной и свободолюбивой души…
Он, конечно, ходил за незнакомцем вместе с другими горожанами, забыв иногда про заработки…
Конечно, был удивлен и обескуражен деяниями Понтия Пилата, казавшегося таким мудрым и могущественным…
Но вот до самой казни Мессии Азид не дотянул…
Бог решил забрать его на небо раньше своего Сына…
Последнее, что помнил мальчишка-подросток в своей жизни – орущую толпу, двинувшуюся вдруг по направлению к выходу, где стоял он. Азид сначала чувствовал себя частью этой огромной человеческой машины, на какое-то время он орал со всеми в ритм непонятные ему слова, увлекаясь чувством всеобщности.
Потом всеобщность незаметно перешла в стадность. Тоска охватила Азида. Он захотел вырваться из этого стада, пока оно не превратилось в месиво. Физическое ощущение тела вернулось к нему, когда он перестал издавать звуки.
И тут он почувствовал себя в тисках других тел, обезумевших от криков и ритмичных напевов, чем-то вдруг ставших напоминать Дьявольские гимны шаманов при процессии сжигания ведьм.
Сердце Азида забилось. Он пытался вырваться из толпы, но давление все возрастало и возрастало. Это было физическое давление. Грубое и ощутимое. Азид не смог дышать, ребра его хрустели. Вдруг новая волна колыхнула стадо, ставшее сбродом…
Азид начал сопротивляться, дергаться, вырываться – выживать. И тут он совершил проступок… Он поддался при рывке массе собственного тела, и его отнесло в сторону, где не было места для опоры. Его нога скользнула по чьей-то, руки пробили жесткое пространство тел, Азид почувствовал , что падает. Волна физической боли не дала осознать ему происшедшее…
Все , что помнил Мастер Судеб об окончании этого воплощения – спасительная темнота и беспамятство, уводящее его от реальности и этой толпы навсегда…