Афисионадо. Дело-табак в 6-ти диалогах

Не фимиам теперь курит. Сигары – всегда и везде. Трубку под настроение – в одиночестве и нет, когда скоро рабочий день, а у него в запасе полчаса и две остановки. И сырая дорожка, и большой зонт, который мешает прохожим, но не ему.

- Ты один, как всегда?
- Да, и на празднике жизни тоже.
- О, Боже. Так не вовремя ты пунктуален. Тесто не поднялось. Впрочем, не к месту…
- Чем могу?
- Нет, плащ сюда, перчатки и трость, я прошу. Зонт… Как обычно, не мокрый.
- Воду стряхнул, как и пепел. С ног.
- К ботинкам отменный вкус. И ко всему. В общем…
- Позволь сразу же сообщу, в доме я не курю, если дама не хочет.
- А курил. Помнишь Сочи?
- Я принес виски скотч,
- Он оценит.
- Тебе удобно с этим ножом?
- Олег, кинь быстрее полотенце.
- Я выйду, хвалу богам воскурю.
- Не уходи. Секунды какие-то… Что горожу?<cut text="продолжение тут">

Чирик по бумаге, и из трубки выкинул пепел. И не спешить, и мысли размеренной чередой – у него. У меня, как всегда, с перебивкой, толпой, наступая друг другу на пятки. И желание потрещать, так понятно. У меня.
У него – набить трубку мира и, как миррой, пальцы измазать трухой. Молчать содержательно. Очень. Цели дня тогда не цепями, а приятным качанием. Качаны у зеленщика в лавке – конечностью шарика. Ай! Ты подуешь, и мне ничего.

- Глубокая рана.
- Ты нанесла, но почему…
- По кочану. Это в пирог. Остальное, хочешь, отдам на соления матушке. Как она, кстати?

Вскользь. По касательной режу. Рука его на рукоятке ножа. Округлость холодной щеки – мокрым бархатом. Ваниль на зубах, дрожь ресниц и языка. Дождь. Господи, все идет и идет. Мимо фраза чья-то, может, моя:

- Знаю теперь вкус нашей свадьбы. Ты такие курил, когда мы под общее «да» целовались с Сашей. – Дым виртуозным кольцом изо рта. «О» неслышно озвучить, не вымолвив «а».
-А помнишь, час ночи, а мы все остались?
- Да, – отлетела мякоть большого листа.
- А помнишь, как утром по тротуарам под паром и парами?
- Да, - вилок обнажен до последнего рубежа.
- И Садовое мне… увы, не тебе обручальным…
- Начала сигареты? Маруся, ты ли? Зря я…
- Прости, я не ем кочерыжки, - последняя шелуха улетела в корзину.

Не надо мне, не доводи до отрыжки. Сегодня я не звучу тромбоном, сегодня молчу, тобою ведомая. Ну, хорошо - рыбой беззвучно открою рот, на дно опущусь откупоренной флягой. Хлебок и еще. Откашляться, нос припудрить порохом табака и уплыть, обещая вернуться в себя, когда Куба простится с последней сигарой. Ты ли размазан сейчас в акварели окна? Подвис фигуркой Шагала. По жизни с тобой недошагала. Сухость душит гортань: как учил, я вдыхаю… Галстук, носки, а шарф? Ты снимешь или так и оставишь? Пиджак не сюда. А в подкладке?

- В кармане, ты знаешь, держу гостевые трубки и даже сигары.
- Мундштук длинный, как у Аллы Демидовой в этой «Собаке…». Дамский. Ты боялся, в пылу обожгу себе гланды. Я не делала даже затяжки.
- Ты блефовала, как и во всем?
- К сигарам, как к запаху твоему, только носом, - скользнула ладонью я по капусте.
- Вот так? – он выпустил дым в каре между мочкой и горячим плечом. – Вобрать в себя, не вдыхая, и смаковать, перебирая мысли-чечетки. И четко дорисовать картину дня. Я тебя… Черт, табуретка. Прости, саданул по коленке… А ничего.

Чет-нечет, ты Черчилль, я – Санд. Зачем пальцем рисуешь? За окном опять мой сад, а не наш. Мысли разжег глоток. Забыла выдохнуть, умерла, уплыла в вольтерово кресло, горсткой пепла легла на жилет, пыль смахнув с рояля в кустах.

- Дети… Ты пепел седин больше любил, чем возможную мысль о наследстве.
- О чем ты, птица моя? – зависла с ножом рука.
- А не помнишь? Мальчик в кафе. Мама, что ли, его подослала. Разбежался к тебе: «можно курить в другую сторону?». А ты припечатал: мальчик, ветер поменяй!
- Мы сидели на улице, и выбор был «для мам» – подветренная сторона…
- Первый раз, когда ты заставил краснеть за тебя.
- По логике, был и второй? – обрезал концы. Кажется, доминиканы.
- Дальше носа не видеть…
- Аборигены тоже учили Кука в нос сигары вставлять.
- Не пробовать вылететь из гнезда…
- И дым отечества нам сладок и приятен, - горсть с кочана, смятая, выпустила последние соки. – У доминиканы лист влажный и сочный, как…
- Я не о том. Нам хватило как-то времени, чтобы распить на пятерых три бутылки полу-сухого «шато», одну хереса и одну хеннеси под пятичасовой твой треп о
единственном в жизни путешествии… В Питер.

Узкая щелочка глаз. Приоткрыл, чтобы слышать. Шипение поднесенной зажигалки, и моя сигара с полтычка занялась. Он всегда успевал с огоньком, но не с жаром, пожаром души. Туши свет, туши! Так ближе ты, и правда, и вины твои-мои не страшны.

- А были дни, когда я утюжила пороги сигарных лавок, чтобы сделать подарок тебе – дорогой и бессмысленный…
- И беспощадный.
- Если и бунт, то против себя. После наигрышей Марлен Дитрих я, кажется, первая, кто готова была выкурить по двенадцать сигар в день, чтобы успеть вскочить к тебе на подножку, а при случае податься в монакский Les Volutes, разорительный для кармана моей семьи.
- Ты достойна пустить пол-города прахом, я тебе говорил.
- Твои шутки. Я помню, как ты издевался: курс сигарной культуры для дам, цена сто пятьдесят долларов за обучение и материалы. Триста – для джентльменов, желающих поглазеть.
- Фи, Маша, фи! – нож скользнул мимо, упал, звоном нарушив мыльную оперу утра. Пар изо рта, дым в открытую форточку. Осенняя ззудь, дробь по коленкам. Выпустил кольцо, принимаемое всегда на «ура» в их мальчишнике.
- В Питере я тоже, кстати, клубился. Дымком с коромыслом.
- Дурь! Гольф – с натяжкой, но за спорт еще можно принять. Кетерлинг, швабры – уже швах. Но чемпионат по курению трубки? Смешно.
- По-твоему, чемпионаты придуманы исключительно для спортсменов?
- Ты не спортсмен.
- Я и не претендую, - рванул форточку на себя. – Мать, твоя рама.
- Ни я не мыла, ни мама. Жаль, в тот пятичасовой марафон ручку не держала. А то записала бы треп твой. Исповедь трубочиста и игрока. С научпоповскими пассажами о вереске, глине, голландских фамильных оковалках и американских котах, скупивших все трубки мира. Или – о, класс! – роман «Куритель трубки» в духе «Игрока» Достоевского, на худой, «Контрабаса» Зюскинда. Так сказать, продолжая отраслевые традиции…
- Тебе бы остыть, Достоевский, - натянул он пиджак. И галстук.
- Подожди, я забыла спросить. Ты едешь со мною в Венецию веслом разгребать гороховый суп каналов?
- Греция, Рим. Суп или пуп. Не суть.
- Я дала тебе срок, ты обещался.
- Маша, умоляю!
- Муж, дети… я все решу.
- Маша!
- Трубки не терпят конкуренции?
- Да, – спихнул с крючка зонт.
- А помнишь, ты говорил…
- Да. – растянул морщины перчатки.
- Нет, я хочу сказать…
- Да.
- Афисионадо – диагноз.
- Да.
- Стой, а пирог… Олег!
- В следующий раз. Шуре - поклон!
- Неисправимые мы… ты… Афисионадо.

       Афисионадо (исп. Aficionado) – профессиональный ценитель сигар</text></cut>