Белый цвет над плечом... , 22-ой

БЕЛЫЙ ЦВЕТ НАД ПЛЕЧОМ...

(бабушке, воспоминания мамы Фисташкина)
       
       Сад и цветы были "невозможныи". Красивые.
       Она не находила слов. Прижимала руки к груди, зажмуривалась:
       - Ой-ой! Невозможныи!..
       В саду росли: желтая бокастая антоновка, несколько "коричных" яблонь, две папировки, пепин шафран и "китайкя". Сливы и вишни не в счет. Из китайки - или ранетки - варили варенье. В куцем палисаднике - сирень и пионы.
       Осталась фотография: она стоит под яблоней, улыбается - белый цвет над плечом. В волосах - гребешок, на шее - бусы "под янтарь", в ушах - цыганистые сережки.
       Наташа - цветочек: "Ленькя подарил..."
       Где он добыл эти копеечные украшения, которым нет цены? Она носила их до смерти.
       Пела: "Таким о-осталси". Мама Фисташкина стеснялась - "пелось" на большом юбилее. Городские гости переглядывались и делали "понимающие" лица: деревенщина...
       "Зачем она?!" - опускала глаза мама Фисташкина.
       "Орел стяпной!" - у бабки Наташи был абсолютный слух.
       Она была равнодушна к маленькой маме Фисташкина - внуки от дочерей занимали её сердце, а вышло, что не им, а малышке-маме передалась её внутренняя сложность и внешняя - простота. Все профукали любимые внуки: родовую память, многоцветье деревенских знаний, умений, навыков, которым она обладала. Даже карточки, где она стоит рядом с любимым "Ленькей", достались нелюбимой внучке.
       Та их выцарапала: "Мне отдайте!"
       Ах, если б знать!..
       "Где моя белочка? Где лес и красные сосны, и её яблоневый цвет?"
       Все ушло и никогда не вернется.
       Она читала Библию, ходила в церковь, держала в красном углу двух белоголовых святых, но религиозной не была. "Зачем они тах-то?" - вздыхала, думая о кровавых распрях Старого Завета.
       Чужое всё - не её!
       Да и то сказать: к чему это знание посреди пустынных русских полей? Да еще русской бабе, для которой "невозможныя" красота была яблоневым садом, а любовь - детьми и Ленькей, который бегал за ней в подпитии с топором?
       Осыпаются яблоки. Катится по траве бокастая антоновка.
       Широкая деревенская Русь - древляне, поляне, кривичи - водит у костров хороводы, гаснут в черном августовском небе горячие искры, мерцают звезды.
       Она заглядывает в колодец: "Жив Ленькя?" Ау!
       "Жив-жив", - вторит ворчливое эхо.
       На обеденном столе - под иконами - лежит девяностолетняя старуха в платке. На ногах - коричневые тапки с рантом, нитяные чулки. Маленькая мама Фисташкина боится. "Ты потрогай!" - подталкивает её бабка Наташа. Внучка трогает деревянную ногу, жмурится и убегает в ригу.
       Там сено, и мыши, и не пахнет покойницей.
       "Я пил из черепа отца..."
       На поминках взрослые усаживаются за стол, на котором утром лежала мертвая старуха, и пьют водку. "А вот мядку", - разливает бабка Наташа по блюдечкам мед и угощает им детвору. У неё свой стол - под вязом с сиренями. Палисад, мой, палисад! Мама Фисташкина предводительствует - страшная костяная Яга в земле, и можно не бояться.
       - Помянем Параскеву...
       - Незаметно как померла, - удивляются гости. - Вчера еще кур кормила...
       "Цыпа, цыпа, цыпа! Тю-тю-тю!" - девяностолетняя Параскева начинала звать кур еще в сенцах. Выходила - те уж толпились у крыльца.
       - Безобидная была...
       - Зажилась!.. Чего уж!
       Схоронивший тещу Ленькя молчит, упрямо пьет рюмку за рюмкой.
       Бабка Наташа хлопочет над поминками.
       Провожает гостей и уходит в сад одна: всё там - и печали, и радости, начала и концы - там, под яблонями - грушами, под старой антоновкой.
       Там - мама.
       Через сорок лет ей лежать на старом столе.
       Белый цвет над плечом, цыганистые сережки...
       "Жив Ленькя?.."