Культя

1. Трёхкратная иноходь.*

Воскресенье. С утра пораньше на улицах пустынно чисто и тихо. Вчера, в субботу, ещё продолжалась недельная гонка: людей везде - не протолкнись, автомобильные пробки - похлеще будничных… Все пытаются побыстрее сделать накопившиеся дела, решить какие-то свои личные проблемы. Сегодня наконец-то город отдыхает. Недолго продлится этот отдых. В понедельник, постепенно, нехотя набирая обороты – завертит, закружит городская жизнь; к вечеру уж и позабудется, что были выходные; к вечеру будет казаться, что отпахал уже целую вечность, причём - брюхом и по стерне…
 
Светофор уснул, опустив воспалённое веко. Когда же будет зелёный? Стою и оглядываюсь по сторонам. Площадь Гагарина, бюст (ему же) посреди клумбы из тёмнокрасных канн. Странное всё же это сооружение – бюст. Без рук, без ног…
Большой – не обхватишь, столб у дороги. За ним пёс, скучно поглядывая на меня и мимо (только что не зевает), пускает струю. Вижу голову и две передние лапы, терпеливо ждущие, когда завершится процесс. Ну вот, свершилось – глаза перестают смотреть мимо меня, голова опускается, нос проверяет качество выполненной работы, - нормально, - и пёс появляется из-за столба весь…

Уже загорелся долгожданный зелёный, но я стою, как вкопанная – вместо одной из задних лап у собаки культя…

Моим догадкам о том, каким образом пёс оказался калекой (пострадал в драке с соплеменниками, стал жертвой человеческой жестокости, попал под колёса, или отморозил…), ответ находится сам собой – проезжающий мимо Газончик-кунг приводит пса в трепетный ужас. Даже находясь на тротуаре, бедолага стремглав бросается прочь от проезжей части, делает это с такой быстротой и ловкостью, что я начинаю сомневаться – не привиделся ли мне сухопарый обрубок, давно обросший коричневой шкурой…

Нет, не привиделся. Там – на безопасном расстоянии от машин, у ряда торговых палаток, пёс продолжает заниматься своими собачьими делами – тщательно обнюхивает углы и урну, забор… обнаружив чужой запах, вновь задирает лапу… ту самую - выглядящую чудовищно до невозможности осознания, и совершенно буднично метит сверху своим запахом. Всё как обычно… только в непроходящем спазме мышцы половины крупа – бедняга будто подтягивает к себе, чтоб не касалось земли то, чего давно нет… то, что когда-то болело…

2. Две ноги

Томка появилась у нас в отделе как раз перед моим увольнением. Чу'дненькая такая…
Даже по нашим скромным заводским меркам (оборонка, период конверсии), она была одета очень бедно и несколько старомодно. Наши девчонки надменно отводили взгляды в сторону. Томка вроде и не замечала этого. Не знаю, почему мы с ней сдружились. Возможно, во мне опять взяло верх стремление пожалеть. Я стала иногда бывать у неё дома и привыкать к её странностям. Вопреки своему жалкому внешнему виду, у неё была хорошая двухкомнатная квартира с большой кухней и просторной лоджией. При том, что Томка никогда не была замужем, и на горизонте даже отдалённо не маячил хотя бы плохонький мужчина, в спальне красовался шикарный мебельный гарнитур с двуспальной кроватью, дорогим покрывалом, а с потолка свешивалась, позвякивая от дуновений ветерка, залетающего через открытое окно, сквозь частые склады тёмного тюля, двухцветная хрустальная люстра.

На книги Томка тоже не скупилась. Пожалуй, о каком бы издании ни зашёл разговор, Томка тут же уверенно кивала головой: «Читала!». Точки зрения по поводу прочитанного и «вообще за жизнь» у нас с Томкой никогда не совпадали. Она всегда чётко стояла на своих позициях, и ничто не могло заставить её согласиться, или хотя бы сделать уступку в споре.

Зайдя однажды к Томке в гости, я познакомилась с её мамой. Женщины жили раздельно, и каждая в одиночку. Томкина мама жила в старом, довоенной постройки, двухэтажном доме с печным отоплением. Второй этаж - железная наружная лестница. Квадратный дворик наполовину затоптан углём, хранящимся в уличных кладовках. Уголь завозили с осени, с расчётом на всю зиму. Воду носили из колонки, что была ниже по улице. Улица Врубулевского (не ищите в Интернете.по данным всемирной сети - нет её в г.Ростове-на-Дону) идёт под уклоном к балке, и в зимнее время по ней-то и без ведра с трудом можно  спуститься-подняться.

Томка ездила к матери не часто. И мать приезжала к ней крайне редко. Позже я поняла, что два таких характера не уживаются под одной крышей и находиться подолгу рядом не могут.

В один из приездов, мать пожаловалась дочери, что у неё не заживает большой палец на ноге, который она растёрла огрубевшими от старости туфлями. Томка сразу насторожилась, зная, что у матери повышен сахар в крови. Матери надлежало сидеть на диете, а она не могла отказать себе в разных вкусностях, и только отмахивалась от советов врача и Томкиных наставлений.

С трудом удалось Тамаре уговорить мать снять повязку и показать ей палец. Увиденное привело Томку в ужас: «Срочно к врачу!»

Госпитализировали Валентину Михайловну в тот же день. На первом же врачебном обходе был вынесен строгий вердикт – ампутация пальца и немедленно.

Приехав на следующий день в больницу, Томка была ошарашена, увидев пустую койку у окна, где накануне разместили Валентину Михайловну, и оглушена криком старшей медсестры, из которого Томка не сразу поняла, что мать из больницы сбежала.

Несколько дней прошло, а Тамара не могла попасть в квартиру матери – та закрылась и никого не пускала. Пришлось прибегать к помощи участкового и слесаря. Пока вскрывали дверь, из квартиры слышалось упрямое: «Всё равно не поеду!»

Драгоценное время было потеряно, в прежней больнице принять беглянку повторно отказались, а в другой поставили вопрос об ампутации ступни. Так Тамара узнала, что больницы различаются своим подходом и схемами лечения – в одних режут по минимуму, в других – с гарантией.

…

Томка позвонила и попросила меня приехать в больницу. Я отказывалась – трудно смотреть в глаза человеку, которому не можешь помочь. Ещё труднее, когда он сам не хочет, чтобы ему помогали.

- Том, я же видела твою маму всего один раз! Ну, что я ей скажу?! - находила я себе оправдания.

- Ты ко мне приезжай! Мы с тобой хоть полчасика в больничном парке на лавочке посидим… Сил больше нет находиться ТАМ целыми днями!
 
И я поехала.
Нажарила по Томкиной просьбе для матери картошки:

- Том, да ей же нельзя картошки!

- Ей всё теперь можно… Понимаешь, она её очень любит. Лежала вчера и грезила жаренной картошечкой.

Старая, но чистенькая больница. Инфекционное отделение – всё, включая раскидистый колючий панданус* в холле, пропитано запахом хлорки. Я, конечно же, поднялась в палату. Две кровати для лежащих больных – с механизмом подъёма головы и ног, регулировкой высоты и возможностью транспортировки; тумбочка между ними; окно; стул для посетителей, на котором денно и нощно дежурила Томка; ультрафиолетовая лампа над входом – вот и всё убранство. На второй койке - такая же сумасшедшая старуха, отказавшаяся от ампутации: "Не буду жить без ноги!"…

- Представляешь, - рассказывала мне, спустя полчаса, на лавочке в парке Томка, нервно затягиваясь сигаретой, - приготовились умирать – обе. Попросили, чтоб похлопотала насчёт священника – в больницу его вызвать… Наказала что на неё в гроб надеть, какие молитвы читать, в церкву сходить свечу поставить и нищим милостыню дать… А потом говорят – а принеси-ка нам по мороженному! Сбегала за территорию, купила пломбира в стаканчиках, принесла – лежат, сосут потихоньку, нахваливают - вкуснотища, мол; и шутки меж собой шутят…

Я не перебивала. Поняла – Томке надо выговориться. Смотрела на её дрожащие тонкие пальцы, опустив голову, разглядывала её ноги в тряпочных туфлях без каблука, и молчала…

…

Пролежала Валентина Михайловна в больнице не долго – выписали. Кто станет держать больного, который отказывается от лечения? Лечение… интересно, когда-нибудь и сердца научатся ампутировать?... и найдутся упрямцы, назло врачам и наперекор родственникам, решившие: «Без сердца жить не буду!»

Привезла Томка мать в свою квартиру, поселила её в большой комнате. Там же прочно заняла место капельница, поддерживающая тлеющую жизнь в разлагающемся теле. А после запаха хлорки и сухого воздуха, прожаренного ультрафиолетом, пришлось привыкать к тошнотворному запаху гниющий плоти и влажной затхлости квартиры.

...

Это была страшная смерть. Долгая и мучительная. Она не мучилась фантомными болями, нет. Яд, разносимый током крови по всему телу, отравлял мозг; невыносимые боли в ноге сводили с ума мать и передавались паникой дочери. Валентина Михайловна уже почти никого не узнавала, Томку считала врагом и мучительницей. Тамара со слезами на глазах рассказывала мне, как мать обругала её последними словами, когда та попыталась остричь ей ногти, отросшие невероятно за время тяжёлой болезни; отпихивала руками и лягалась здоровой ногой. Лишь медсестру, которая приходила каждый день ставить капельницы и делать перевязки, Валентина Михайловна ждала и привечала. Она заведомо отказалась жить, но радовалась человеку, который продлевал её жизнь и её мучения.

Положили в гроб Валентину Михайловну, как она того и желала, с обеими ногами. Под толстыми хлопчатобумажными чулками они казались невредимыми. Руки, с остриженными наконец-то ногтями, мирно лежали на груди. Подкрасили даже губы - как она любила это делать при жизни. Всё мирно и покойно. И только на душе у Томки осталась культя на всю жизнь...

       
________________________
* Четырёхкратная иноходь - переходной способом движения между шагом и более быстрыми аллюрами. Напоминает быстрый шаг вперевалочку с неравномерным четырёхкратным ритмом, при котором собака почти одновременно, поднимает и опускает ноги то с правой то с левой стороны. (Физиология собаки. Координация движения.)

**Панданус – комнатное растение - узкие листья с пилообразными зубчиками по краям и острыми колючками на концах. Второе название - Винтовая пальма.