Дед

- Дед, а поехали с нами на море! - позвали однажды внуки.
Старик долго сопротивлялся. Отмалчивался, придумывал отговорки, шутливо заканчивал разговоры: "да что ж я там не видел-то?". Неохотно представлял, как сменит свою тихую затененную комнату на чужие стены, тарелку борща с хлебным мякишем - на непонятную столовскую похлебку, а в привычный размеренный день войдет суета и новый порядок.
- Дед, ну охота тебе одному сидеть? Две недели-то, - не сдавались внуки.
Вот одиночество деда и пугало. Прожил бы он эти две недели без них, куда делся, и словом не попрекнул бы, а как представлял себе тишину да чай в одиночестве, так, кажется, не только на море - и на край света поехал бы.
- Ваша взяла, разбойники! – сдался он наконец.
"Может, в последний раз, - подумал про себя. - А на небе только и разговоров, что о море..."

Через неделю, собрав лишь необходимые вещи, чтобы нести самому, дед садился с внучатами в поезд. Когда погас в вагоне свет, переоделся в домашнюю мягкую одежду, аккуратно развесив на плечиках "парадное", спрятал туфли под лавку и опробовал на мягкость сбитый комьями матрас. Напряженный день дал о себе знать: через пять минут дед уже спал. Спал чутким старческим сном, закончившимся, по привычке, уже через четыре часа: сказалась давняя привычка высыпаться до рассвета. Подремывая остаток пути, старик слушал перестук колес, вагонный шорох и похрапывание своего соседа. Сосед был толст и неряшлив, и как-то сразу ему не понравился.

По приезду в маленький городок деда поселили на застекленной лоджии. Молодые оставили за собой примыкавшую к ней комнату. Во второй комнате жила хозяйка, одинокая бездетная женщина лет под пятьдесят, бывшая жена главы города. Четко оговорив порядки проживания, хозяйка подстелила газетку под начищенную дедову обувь, которой тот в душе гордился. Провизию указала отнести на кухню, по раз и навсегда отведенным местам, запретила закрывать дверь в комнату, а окна лоджии оказались защелкнуты намертво.
Что и говорить, хозяйка деду не понравилась. Особенно когда в шесть утра на следующий день громко скомандовала "подъем!» в раскрытую дверь.
"Тише ты, дура, молодежь побудишь!" - чуть не гаркнул с лоджии дед, но сдержался. Молодежь со вздохом укрылась одеялом с головой и заснула дальше, но спустя полчаса команда повторилась, лишая всякой надежды на сон. Завтракая под пристальным взглядом, дед, как мог, подыгрывал веселой болтовне внуков, но на душе тоскливо скребли кошки.

Этот пристальный, недоверчивый взгляд хозяйки ежеминутно ощущался дедом на протяжении двух недель. И когда он глядел из окон своей лождии, то чувствовал его спиной, и когда готовил чай для внучат на кухне, то казалось, находился под неусыпным присмотром: куда сахар поставил, откуда взял чай, вернул ли на место ложки. И даже пророненные крошки, казалось, смотрели на него с укоризной. Лишь в ванной комнате, совмещенной с туалетом, он немного отдыхал, но и тут чувствовался чужой контроль. Постиранные дедом носки и белье тайно исчезали из-под прищепок, и было непросто их найти в немаленькой квартире, из-за чего дед несказанно раздражался: белье было для него чем-то настолько интимным, что прикосновение к нему чужих рук заставляло клокотать все внутри.

Море старику не то чтобы нравилось, но он был готов с ним мириться. Не нравились ему толпы отдыхающих, густо устилавшие пляж, да собственное худое, покрытое морщинистой кожей и темными пятнами тело. Как ни старался, но примириться со своей старостью дед не мог, и, промучившись на пляже два часа, одевался и уходил в парковую тень. Там он вдыхал густой и тягучий запах прелой листвы, застарелый кашель оставлял на время его легкие, и дышалось ему как в молодости - легко и свободно. Он бы, может, был счастлив в такие минуты, если бы помнил как это - быть счастливым, да будь рядом его комнатушка с привычным продавленным диваном, теплый свет абажура на кухне и знакомые чашки в красный горох. Да хотя бы не чувствовать неусыпного взгляда цербера в съемной квартире...

Спустя две недели старик и молодые ехали обратно. В ящике под сидением пахла спелая дыня и подсушенная лаванда, смешиваясь со стойким запахом вагона, за окном мелькали села и поля. Загоревшие внуки попивали вино из вагонных кружек и довольно вспоминали состоявшийся отдых, дед дремал у окна, поминутно грозясь поймать носом стол, и скучал по дому.
К вечеру следующего дня они въехали в знакомый двор.
Дед открыл дверь машины и вышел под тень лип, где, лениво раскинувшись, дремали местные кошки.
- Тьфу, - сплюнул он в сторону чемоданов и посмотрел на свои окна, - Будто пятнадцать суток отсидел.