Бабник

1.

Затащить Шурика Маслова к себе в гости для меня всегда было очень большой проблемой. Шурик принадлежит той категории людей, которых принято называть трудоголиками. Сколько лет мы с ним знакомы – и не сосчитать, но, когда бы я ни пришёл к нему в гости, он – занят. Всегда что-то делает, мастерит. И квартира у него – что-то среднее между барахолкой и мастерской: горы инструментов, всякие запчасти, и лишь где-то в углу – кровать, на которой он спит-то далеко не всегда. Потому как вечно где-то на стороне работает.

Шурик, – он не просто мастер на все руки, а настоящий универсал. И электричество, и сантехника, и мебель соорудит, и двигатель автомобиля переберёт – у него всё прекрасно получается.

Всё, кроме одного, – личную  жизнь  никак не обустроит. Тут у него полный провал. Нет, женщины-то у него всегда были, и он даже делал несколько попыток жениться, но всё кончалось плачевно. Женщины от него уходили, а он всякий раз говорил мне примерно следующее: «Да подумаешь! Я таких ещё себе найду!»

Но – не находил.

Месяцами ни с кем не встречался и только вкалывал. До тех пор, пока ему не встречалась очередная баба, желающая его окрутить, в расчете, прежде всего на его квартиру – у него ведь однушка в нестаром ещё доме. Чем не жених для бабы, которая приехала из деревни и не знает, куда приткнуться в чужом городе? И работящий, и при квартире, и не курит, и практически не пьёт… Но – каждый раз судьба показывала Шурику очередной кукиш…

А не получалось потому только, что характер у него уж очень вредный.  Хороший мастер ведь вовсе не означает, что человек умный! Он был каким-то придурковатым, что ли. Вроде смотришь на него: мужик как мужик, а присмотришься – чёрт знает что!.. Тем не менее, сам он по данному вопросу (по части своих умственных способностей) придерживался особой точки зрения. Какой – легко можно догадаться.

За свою жизнь он растерял почти всех друзей. Женщины не могли выдержать его заносчивого характера и, проклиная всё на свете, в том числе и его хозяйственность, убегали, куда глаза глядят. Да и мужикам рядом с ним было не очень... Не каждому ведь приятен его покровительственный тон и постоянные намёки на умственное превосходство над собеседником. Кто отойдёт в сторону, многозначительно покручивая пальцем у виска, а кто и пошлёт за это куда подальше.

И только один человек на свете способен был выдержать его несносный характер. И кто этот человек – можно догадаться. Это я! Неловко, конечно,  себя хвалить, но – человек я покладистый, неконфликтный. Такой уж у меня характер, не люблю людей обижать. Вот и с Шуриком так же: вижу, что у него не в порядке с башкой, а как бы и жалко его, что ли.

В тот раз, когда Шурик ко мне пришёл, я понял, что у него в жизни случилось нечто совершенно невероятное. Для него было обычным делом месяцами вообще никуда не выходить. В последние годы он работал на строительстве или на ремонте дорогих дач или коттеджей у тех, кого называют буржуями или там, бизнесменами, а иногда и просто – жуликами. Частенько живал там. И это при том, что у него была собственная квартира. Не жилось ему дома, вечно тянуло туда, где надо, как когда-то в юности, работать на ударных стройках, жить в общаге. А тут пришёл он ко мне весь из себя важный. Видать – что-то случилось у него, если всё-таки вылез в Большую Жизнь.

Кормили его хозяева, а, учитывая его фантастическую честность и немыслимое трудолюбие, всегда выделяли ещё и место для ночлега. Так Шурик и существовал.

За квартиру платила соседка, которой он оставлял для этого деньги.

В армию его в молодые годы не призвали из-за искалеченной в детстве ноги, поэтому у него никогда не было повода покидать родной город. Он его и не покидал с тех пор, как родился. Ни разу в жизни. Его вполне устраивал отдых на Дону. Да и то это было в юности. А потом он знал только работу. Вечно что-то придумывал, мастерил…

Двое детей, которых он наплодил от двух разных женщин, жили недалеко от него, но знать ничего не знали о собственном папаше.

– Ну и как твой полковничек? – спросил я его насмешливо.

Вообще-то насмешечка и покровительственный тон были больше свойственны ему. Мне, как и всякому другому собеседнику, полагалось лишь почтительно выслушивать его напыщенные рассуждения о жизни, о хозяйстве и лишь изредка вставлять какие-то свои скромные замечания. Но я в последние год-два иногда позволял себе вольность говорить с ним по его правилам. При этом понимал, чем рискую: малейшее проявление неуважения к персоне Шурика – он тут же встанет и уйдёт. Не посмотрит, что мы с ним около тридцати лет знакомы. Его собственная персона была для него в высшей степени свято-неприкасаемой.

– Ты хотел сказать полковник? – поправил он меня, видимо полагая, что я  хочу унизить и посмеяться над его работодателем. Но тогда получается, что я, как бы опосредованно насмехаюсь и над Шуриком, и этого он допустить не мог.

– Да, нет, я именно так и хотел сказать: полковничек. Ну, если тебе так удобней его называть: «полковник», то, о чём хипишь? Пусть так и будет, – согласился я, пожав плечами.

Шурик посмотрел на меня искоса. Что-то было в моём тоне неуважительное, вот только не понятно что.

– А что полковник? – Шурик налил сначала себе, а потом и мне вина, – подарок полковника и сказал: – Человек своё отвоевал, кровью и п;том заработал себе дачу. У него и должность уже генеральская, а не полковничья… Так что, ты брось свои хихачки! Он – человек серьёзный…

– Фу ты, ну ты! – я ехидно ухмыльнулся, но Шурик ничего не заметил.

– Ну, будем здоровы! – сказал он.

Мы выпили, закусили. Из рассказов приятеля я понял, что полковник имеет какое-то отношение к снабжению и самого себя снабжает, мягко выражаясь, не скупясь. Щедрой рукой.

Мы сидели на кухне, листья фруктовых деревьев сплошной стеной закрывали панораму вокруг. Казалось, что нет больше ничего на свете, кроме как вот этой моей дачи, где можно жить и жить в отрыве от всего человечества.

Шурик съел бутерброд и сказал:

– Вот задумал он снова перестраивать дачу. Уже во второй раз. Понавезли строительных материалов – видимо-невидимо. Ну и я там теперь с ребятами вкалываю. В правом крыле достраиваем второй этаж, а на входе будет большой навес…

Я разозлился:

– Шурик! Остановись! Ну что ты такое несёшь? Оно мне нужно знать, какой там у этого твоего прохвоста навес и какая там пристройка? Ты мне скажи: он тебе платит?

– Платит, конечно. А ты думал, что я на него бесплатно работаю?

– Именно так и думаю.

– И с чего это ты так думаешь? – голос у Шурика стал обиженным. – Я что, по-твоему, похож на идиота, который будет на кого-то ишачить за дарма?

Я почувствовал в голосе Шурика обиду и понял, что подхожу к опасной черте.

– Очень даже похож, – сказал я без всякой жалости. – Этот жулик обогатился, пока был в Чечне, а теперь вот из тебя кровь пьёт. Платит он тебе копейки. Я бы, к примеру, не стал за такие гроши работать. И живёшь ты у него на даче не по собственной воле, а потому, что он тебя там фактически держит заложником. Паспорт отобрал и не отдаёт…

– Жора, да что ты такое говоришь?! – возмутился Шурик. – Паспорт он у меня взял на переоформление. У меня же он просроченный.

– Ага! Ты ещё скажи, что он тебе медицинский полис собирается оформить. Если ты у него на работе заболеешь и сдохнешь, то он тебя там же и закопает у себя в саду, чтобы только не возиться.

– Да ты не знаешь, что это за человек, а говоришь!

– Всё я знаю. И с твоих же слов. Чужую кровь проливал, а теперь пристроился на снабжении…

– Да что ты понимаешь! Он свою собственную кровь проливал, у него и награды есть.

– А награды купил!

Шурик побледнел. Он не терпел никакой критики. Встал из-за стола. Совершенно ясно стало, что сейчас он уйдёт, и мы с ним уже больше не друзья.

– Давай лучше выпьем ещё по одной, – предложил я.

Шурик сверкнул на меня глазами, но потом вдруг успокоился. Сел за стол, налил себе вина и выпил.

– Ты мне лучше скажи, как тебе твой полковник выходной-то дал. Как он вообще допустил, что ты вышел за пределы его поместья? Ведь ты же у него в рабстве.

Неожиданно изменившимся голосом Шурик спокойно сказал:

– Да я ему поставил условие: без выходных больше работать не буду.

– И что он тебе ответил?

– Согласился. Но это был трудный разговор.

– А паспорт когда отдаст?

– Сказал, что оформит всё как надо, тогда и отдаст.

– Врёт он всё. Он тебе его не собирается отдавать вовсе. Пойди в милицию и скажи, что потерял. И оформляй его заново. А от этого полковника уйди.

– Легко сказать.

– Что? Не отпустит?

– Да при чём здесь это. Он мне всё обещает выплатить кое-какие долги да дать новую работу, где он будет платить уже совсем другие деньги. Он себе ещё одну дачу купил, и там теперь нужно будет тоже всё перестраивать.

– Не выплатит он тебе ничего, – сказал я. – Ведь это же ясно. Так и будешь вкалывать на него, пока не сдохнешь. – И вообще: что тебе от жизни надо? Пенсия идёт?

– Идёт.

– Ну вот. А работы кругом много. У меня на окрестных дачах, посмотри, сколько работы. Дачи хоть и не генеральские, а всё равно – люди строятся постоянно. Всегда найдёшь, куда приткнуться, а я, если надо за тебя замолвлю словечко.

Шурик молчал.

– Два дурака мы с тобой, – сказал я. – Дожили до таких лет, а всё в холостяках ходим. Может, давай найдём невест да на старости лет женимся?

– Оно бы и не плохо, – сказал Шурик усталым голосом. – Да ведь поздно уже. Тебе вон сколько лет?

– Скоро шестьдесят пять стукнет, – ответил я.

– А мне – шестьдесят четыре. Разница небольшая. Кто же, скажи мне на милость, в таком возрасте женится? Об этом раньше надо было думать. Хотя бы лет двадцать тому назад.

– Да ты всегда был заядлым холостяком, – сказал я.

Шурик устало махнул рукой.

– Не был я заядлым холостяком, – сказал он. – Только делал вид. Просто бабам неприятно было, что я хромой. Кому охота выходить за хромого?

– Хромой – это ерунда, – сказал я. – А вот то, что характер у тебя вредный – это  другое дело.

К моему изумлению, Шурик и тут не стал возмущаться.

– Да, есть такое дело, – согласился он. – Двух детей на стороне родил, а ни разу их не видел.

– Кто ж тебе мешает? Пойди да посмотри! Или не знаешь, где живут?

– Всё я знаю. Только, как теперь пойдёшь? Одному сыну уже двадцать пять, а другому – шестнадцать. Как объясню, почему ни разу не поинтересовался ими, ни копейки их матерям не давал.

– А ты сейчас им что-нибудь подари, – предложил я. – Ты ведь что-то зарабатываешь?

– Да что я там зарабатываю? Так, копейки только. Да и поздно уже…

– А что, Шурик, – спросил я. – Была ли у тебя такая баба, которую бы ты запомнил на всю жизнь?

– Была, конечно, – не задумываясь, ответил Шурик. – Сонька Пустовалова – она у меня всю радиоаппаратуру украла в семьдесят пятом году.

– Ну, то есть она сволочью была? – спросил я.

– Ну а то! Сволочь и… – Шурик выругался.

– Охотно верю, – сказал я. – Но я ведь не о том тебя спрашиваю.

– А о чём?

– О ярком впечатлении – вот о чём. Была ли у тебя такая, чтобы в душе оставила неизгладимый след? Чтобы – на всю жизнь?

– Нет, такой, как ты говоришь, не было. – Шурик наморщил лоб, словно бы стараясь, что-то припомнить. – Точно не было! Да и что такое баба? Баба – она и есть баба. По мне они все на одно лицо.

– Не скажи, – возразил я. – Ой, не скажи! А вот у меня была однажды краля. Нет – женщина! Нет – девушка! Верочка Степанова – ох, какая это была девушка! Знал бы ты, Шурик!..

Шурик – человек обстоятельный и, когда дело доходит до серьёзного, умеет выслушивать собеседника, наступая на горло своему высокомерию, о котором я уже говорил.

Ну а из меня история той моей любви так и полилась!



Родом Верочка моя была из Краснодарского края, где и родилась  в пятьдесят пятом году в станице Каневской. Там же и школу окончила. А затем поехала в Одессу, где жил её дядя. Преподавал в Водном институте. Умница Верочка была необыкновенная и с лёгкостью поступила в тот институт. В семьдесят седьмом окончила его, и направили её работать инженером-технологом по погрузочно-разгрузочным работам в Ростовский порт поближе к дому. А через пару лет оказалась она в Одессе. Приехала в командировку.  Тогда-то мы и встретились. Парень я был весь из себя видный, заметный, и она девка – тоже ничего, очень даже ничего. Ну, и закрутилась-завертелась у нас любовь. И не простая это была любовь, а всем моим друзьям на зависть: я ведь был работягой, а она начальницей. На работе она командовала, а как доходило дело до постели, то тут я ей командир…

Потом часто думал об этом: ну чем она таким уж необыкновенным меня поразила? То, что красивая была, – это понятно. Но не сказать, чтобы уж такая красавица, что всем остальным красавицам на зависть. Нет, просто красива, и, пожалуй, всё. Чем-то ещё она меня пробрала до такой степени, что я её с тех пор и забыть не могу, а почему и сам не знаю… Может тем, что умна была очень? То, что умнее её я не видал женщин, это точно. Хотя не может же такого быть, чтобы мужчина полюбил женщину за ум. Значит, тут что-то другое. А что? Да разве теперь скажешь! Да только не долго длилась она – наша любовь. В один прекрасный день она внезапно уехала, оставив записку: мол, уезжаю, а ты тут не грусти, другую себе найдёшь. Ну, я тогда очень расстроился. Психанул, вскипел аж, и кинулся на поиски. Был я в неё влюблён ну просто по уши, рисовал себе её, как я теперь понимаю, намного лучше, чем она была на самом деле. Любовь слепа. Она что-то мне тогда врала про Ростовский порт. А сама, может, жениха имела. Это значит, она со мной в Одессе крутила, тому  жениху своему рога наставляла. И собрался тогда я в Ростов.

Не понимал тогда, чем её обидел? Это сейчас такой умный, а тогда ходил, как в воду опущенный… Тем более, что накануне она сказала мне, что подзалетела, забеременела, то есть. Вот и решил разыскать и снова посмотреть в её серые глаза. Подал в отдел кадров заявление по собственному желанию. Ну, там, конечно, начались вопли всякие. Петрович, мастер наш, так тот прямо ахнул:

– Эх, ты, говорит, Тюля! Кто ж за тебя твою  работу выполнит?!

Но я настоял. Через две недели получил расчёт, собрался и на поезд. Куда я ехал? К кому? Ни одного человека знакомого! Но, чего не натворишь, когда в голове туман?!

Приехал в Ростов, вещи на вокзале оставил. Да и, какие у меня вещи?! Чемодан, да сумка дорожная… Прихожу в порт, смотрю, и как-то даже смешно стало. Ну, что это за порт после нашего, одесского?! Так, артель какая-то. В отделе кадров на меня смотрят с недоверием. Слесаря им позарез нужны, тем более – портовики. Но не понимают, чего это я из Одессы-то уехал. Спрашивает меня кадровик, жирный такой гусь:

– Не пьёшь, часом? Или крикун какой? Чего-то тебя к нам на Дон занесло?

Я ему всю правду и выложил.

Он недоверчиво поглядел на меня и говорит:

– Так у нас никакой такой Степановой нет! И никогда не было. Что-то ты заливаешь, милок! Слесаря нам во как нужны! Но, порт есть порт. Понимать должен! Иди в наше общежитие. Я тебе напишу писульку, чтобы дали койку на неделю. К этому времени, думаю, всё про тебя узнаю. Приходи в следующую среду…

А было это в 1980 году, и устроился я здесь работать слесарем в порту. А было мне к тому времени всего лишь тридцать девять лет. Вроде бы и пацан ещё, вся жизнь впереди а с другой стороны: ну как это так: жил-жил на одном месте и вдруг переехал куда-то, бросив родные места?  Я уже и сам был не рад, что оставил Одессу. Не маленький, мог бы сначала отпуск взять за свой счёт, приехать, поспрошать. Но, делать нечего, иду в общежитие. А там меня встречают, как дорогого гостя. Видимо тот гусь-кадровик  уже позвонил, мол, принять по первому разряду. Мужик очень уж нужный, к тому же холостой и, вроде бы, не пьющий…

Короче, через неделю я уже вкалывал по полной программе. Здесь всё было не так, не как у нас в Одессе. Всё, как в артели «Червоне дышло». И судёнышки небольшие, и суеты меньше. Начальство спит. Вообще – сонное царство. Но, работа – везде работа. Вскоре втянулся, и вроде бы всю жизнь тут работал. Через полгода меня зауважали. А ещё через год выделили порту в новом кооперативном доме несколько квартир. Мне и дали однокомнатную на четвёртом этаже. Рад я был до смерти! Первое время всё её приводил в надлежащий вид, а то наши строители делали всё левой ногой! Зелёной краской выкрасили панели. Смывной бачок чугунный, как памятник поставили. И тот не фурычал. Линолеум какой-то розовый в углу отходил, а под ним эти халтурщики даже мусор не смели… Короче,  ремонтировал свою квартиру, мебель мастерил из полированных плит, которые купил по дешёвке на фабрике Урицкого.

– И что, так и не искал свою кралю? – спросил меня Шурик.

– А где её было искать? Сколько в России Степановых? Да и обидно было очень. Не мог себе простить, что ничего так не знал о ней.

– Так ничего и не знал?

– Нет, вру, конечно, кое-что знал. Кое-какие биографические подробности она мне говорила, а кое-что потом и сам додумал, когда вспоминал. Пришёл к выводу, что многое она мне просто наврала.

– И ты верил? – усмехнулся Шурик. – Нашёл кому! Бабе?!

– А я что? Согласен: голова не работала. Всё время вспоминал её глаза, ямочки на щеках, волосы! Не поверишь, только от запаха её волос терял голову! Такого у меня ещё никогда не было.

Шурик сказал:

– Я в порт пришёл в восемьдесят втором. Ты тогда, вроде бы, с Любашей любовь крутил? Фортовым был Жорой-одесситом! К тебе так и липли…

– Да брось ты! Никогда ни с одной из своих женщин я не крутил, как ты говоришь. Хошь – верь, хошь – не верь, но каждую любил! Не было у меня такой цели – завалить, сделать своё петушиное дело и поставить галочку.

– Ну да, – кивнул Шурик, – всех перепробовать нельзя, но к этому стремиться нужно!

– Вот-вот, петух ты сраный! Потому до сих пор один…

– Не понял, а ты, Жора-одессит, не один?

Конечно, обидно было, но я понял, что напрасно на Шурика набросился. Сам такой! Правда, всю жизнь искал эту Степанову. Невольно всех сравнивал с нею. Уже и не рад был, но избавиться от этого наваждения не мог.

– Прошло несколько лет, и я встретил женщину, которую, как мне тогда казалось, полюбил всем сердцем. Но, не случилось… Или чувствовали они, или ещё что. Любаша забеременела и отчалила к себе на Кубань.  Знаешь, странное дело, но ни одну из своих женщин я не бросал!

– Да ты что?! – удивился Шурик.

– Ей Богу! Ни одну! Все почему-то сами бросали меня.

– Может, ты импотент, или жмот? – предположил Шурик.

– Может…

Что я мог ему сказать? Что никогда не обещал им жениться. Говорил правду, что люблю другую… Что всякий раз сравнивал их с Верочкой. Понятно. Кому это будет приятно? Но я не хотел врать. Не могу…

– Давай, лучше ещё немного выпьем, – сказал Шурик и  разлил в стаканы вино. Выпили. Потом я взял висящую на стене гитару и стал перебирать струны. Давненько не брал её в руки.

Шаланды полные кефали
В Одессу Костя привозил,
И все биндюжники вставали
Когда в пивную он входил…

–  Имея такие таланты, понятно, что баб у тебя было много, а вот так же, как я – бобыль! – грустно произнёс Шурик.

– Ничего теперь не сделаешь! Вот бы найти её, да посмотреть, какая стала.

Шурик усмехнулся:

– Ну и что ты увидишь? Постарела. У неё теперь куча детей, а к ним ещё и муж в придачу.

– И пусть! Мне бы только посмотреть! Дети мне не помеха – они ведь у неё теперь взрослые. А то, что муж – так то ещё не факт. У нас в стране половина женщин – разведённые. Или вдовы. Мужики-то нынче какие пошли? Дохляки. Пьют с горя от тяжёлой жизни и мрут как мухи. Это бабьё – выносливое. Оно и выживает. Я почему-то думаю, что моя Верочка одна-одинёшенька. Всеми брошенная, забытая. А тут я к ней подъеду…

– Ну, подъедешь? И что дальше?

– А что? Да заберу к себе и все дела!

– Почему именно её? Ты же сам сколько раз мне рассказывал, что у тебя других баб сколько было. Может, и они тоже сейчас скучают где-то. А кто-то из них помоложе твоей Верочки, и покрасивше. Вот ты и возьми самую лучшую.

– Да нет же, говорю я тебе! Верочка была самая лучшая!

Шурик усмехнулся – этак покровительственно, как он любил и сказал вдруг удивительно умную вещь (вот уж не ожидал от него такое услышать, ведь придурок же он всё-таки, хотя и хороший человек):

– А ты вот что сделай! – он сотворил эффектную паузу.

– Ну? И что?

Шурик выставил вперёд указательный палец и, мотая у меня им перед лицом, словно бы что-то запрещая, изрёк:

– А ты их всех – на конкурсной основе! Вот!

– Это как?

– Проведи им кастинг.

– Ну, ты даёшь, Шурик! Ещё вроде сильно и не выпил, а у тебя уже такой полёт фантазии.

– А я и не буду больше пить, – серьёзно ответил Шурик. – Я ведь пью как? Несколько раз в году! Так вот винца какого-нибудь и не больше того. А кастинг – проведи!

– Да что это за слово такое?

– Телевизор надо чаще смотреть. Там ведь плохого не покажут. «Фабрику звёзд» или что-нибудь другое, но тоже – приличное. Вот и увидел бы, как кастинги проводят.

– И что я должен делать?

– Пересмотри всех своих бывших, тогда и решение принимай: кого брать, а кого не брать. И если брать, то куда – хозяйкой в дом или чем-то другим.



На дворе давно была ночь. Засиделись мы с Шуриком допоздна. Я постелил ему на диване, и он быстро захрапел. Я снова вроде бы оказался один в доме. Ну, не один, конечно, а с Шуриком, но тот дрыхнул себе на диване и его как бы и не было вовсе. А его хоть так, хоть этак – всё равно не было: и жизни не видел, и ничего в ней не понял. А то, что умничает дюже, так это не от хорошей жизни – это он так важничает перед людьми, чтобы те не узнали, какой он балбес. А как же не узнаешь, когда по нему всё и так видно?

Я уселся напротив и с жалостью посмотрел на него: всю жизнь как проклятый проработал, а чего нажил? Ничего. Хотя и то сказать: что-то нашло на него сегодня, никогда он ещё таким не был. И с чего бы это?

Я задумался над этим вопросом, и ответ получился таким грустным, что аж плакать захотелось: понятное дело – с чего это. С того, что дело к смерти идёт, а там – отвечать за всё придётся…

С этими грустными мыслями я налил себе стаканчик, поискал, что на столе ещё осталось из закуски. Кое-что и в самом деле было. Да, хорошо живёт этот полковник, ничего не скажешь, если пьёт каждый день такое вино! Вот, вроде бы и кровопивец, и сволочь, а всё равно – приятно!

– Ваше здоровье, господин полковник! – сказал я воображаемому полковнику.

Выпил и закусил.

А Шурик всё так же дремал и дремал у меня на диване как у себя дома. Наверно, я единственный человек на свете, в гостях у которого он себя чувствует лучше, чем у себя. Ну и правильно. Ко мне всегда люди тянулись. Вот и Шурик что-то же во мне увидел!

И только потом представил себе такую картину: кто-то высший сидит вот так же  и смотрит на меня со стороны. Может быть, и сам Господь Бог. Я над Шуриком смеюсь, какой он неудачник. А ведь это грешно – смеяться над чужим горем. И потом: кто такой я? Удачник, что ли?

У него двое детей, которых он никогда не видел, а у меня сколько?..

Я призадумался. Таких, чтоб совсем ни разу не видел, кажется, нет. Хотя – кто ж его знает? Может, где и есть, но в таком случае я о них никогда не слыхал. А вот таких, о которых я знаю, этих у меня достаточно. И все в разных городах – кто на севере, кто на юге. В разные годы я старался их посещать, когда была возможность, деньги посылал, гостинцы всякие…  но так уж получилось, что до алиментов дело никогда не доходило. В конце концов, я никого из своих бывших не просил рожать. А раз уж бабы родили, то, стало быть, знали, что делали. Им видней.

Хотя с другой стороны: вот сейчас, быть может, смотрит на меня Господь и говорит: «Ну что ты за гад такой? Детей наплодил, женщин побросал и остался на старости лет один. А этого Шурика я тебе специально подбросил, чтобы ты посмотрел на себя со стороны. Ведь и ты таким же можешь стать!»

Я встал со своего места. Шатаясь, пошёл в другую комнату. Сказал громко, так, чтобы Он услыхал:

– Не хочу я быть таким же!

Разделся, и улёгся спать.

2.

На следующее утро я проснулся поздно. А когда вышел из дома, то увидел удивительную картину: Шурик уже на полную мощь наводил порядок у меня в саду.

– Шурик, – сказал ему с упрёком, – но я же тебе не полковник, чтобы на меня задаром ишачить!

– А я и не ишачу, – ответил он. – Просто не могу смотреть, когда у людей такой бардак.

– Ну, ты и тип, – пробурчал я. – Ладно, уж: вкалывай тут, а я пойду, завтрак приготовлю.

Когда уселись за стол, то пить, естественно не стали. Кто ж с утра пьёт?

– Что надумал? – спросил я. – Ведь так, как ты сейчас, дальше жить нельзя. Уходить надо от твоего полковника.

– Надо, – согласился Шурик.

– Ты-то хоть понял, что от него добра не будет? И денег не заплатит, и держать так и будет тебя в постоянном рабстве.

– Трудно в это поверить, – согласился Шурик, – но, видимо, так оно и есть.

– Как раз-таки в то, что полковник твой – шкура барабанная, – поверить легче всего, – сказал я. – Тут много ума не надо. Откуда у офицера такие деньги? Значит, он на чём-то делал бизнес в Чечне? А на чём наши офицеры там делали бизнес – всем известно: чем только ни торговали – и честью, и совестью, и родиной, вот отсюда и шальные деньги. Оружие продавали чеченцам, наших же солдат продавали в рабство. Ты можешь себе представить, чтобы во время Великой Отечественной наши офицеры продавали немцам оружие? Хотя предателей и перебежчиков было полно.

Шурик молчал. А я продолжал:

– Для меня гораздо удивительнее твоё перерождение. Сколько тебя помню, ты всегда верил тому, что говорят по телевизору и пишут в газетах. И при советской власти таким был, и сейчас таким же остался.

– Ну, не скажи, – возразил Шурик. – Брехню я всегда отличал от правды.

– Ша! Не шелести! Давай лучше подумаем, как сказала бы тётя Соня с одесского привоза, и что такого мы имеем на сегодняшний день?

– А что имеем? – удивился Шурик. – Ничего не имеем! Старость только и имеем!

– Ничего подобного! Смотри, что у нас есть на нашей чаше весов, – я вынул из сахарницы два куска сахара и положил их на стол – как будто на воображаемую чашу весов. Вот моя дача, где я живу, и моя квартира, которую сдаю людям и за которую получаю прибавку к моей хреновой пенсии. Видишь: две увесистых гири на моей чаше весов?

– Ну и что? – не понял Шурик.

– А я тебе сейчас объясню. Ты только не хипишись. Кладём сюда ещё третий кусок – это моё умение соображать головой и работать руками. Я хоть и не такой мастер, как ты, чеканкой или там резьбой по дереву не занимался никогда в жизни, а всё же кое-что умею. Вот уже три гири!

Шурик сказал:

– Ты, Жора-жук-жаба, куда-то клонишь, я никак не врублюсь: куда?

– Не суетись под клиентом, слушай дальше! Это всё было на одной чаше весов. А теперь смотри, что у меня на другой: – я положил на противоположной стороне стола ещё один кусок сахара. – Вот это моя старость, мои прожитые годы. Здесь один кусок, а здесь три. Три тяжелее одного! Вот что я хочу сказать. Конечно, со временем  старость будет становиться всё тяжелее и тяжелее, а когда перевесит, я помру. Но это ведь ещё когда будет?

– Чем позже – тем лучше, – одобрил эту оригинальную мысль Шурик.

– Молоток! Правильно мыслишь, – согласился я. – Но я ещё не всё сказал. Теперь смотри, как я тебя на весах взвешу.

– Меня? Ну, ты даёшь, Жоржик-одессит! – Шурик от такой наглости мотнул головой – дескать, это ж надо: меня самого!

– А что, ты рыжий?! Тебя, родимого! Тебя! Итак, что мы имеем? – я собрал разложенный сахар в ладонь. – Во-первых, у тебя есть голова на плечах, – тут я, конечно, покривил душой, но ложь во благо – это ведь святая ложь! – А к ней в придачу и умение хорошо работать.

С этими словами я положил на край стола один кусок сахара.

Шурик страшно обиделся на меня:

– Ну почему же ты только один кусок сахара положил? У меня ведь и голова есть, и умение работать есть. Значит, клади сразу два куска.

Хотел, было возразить, что, когда расписывал себя, то оценил эти два свои качества одним куском, так почему же должен, оценивая Шурика, поступать иначе? Но я человек неконфликтный.

– И чего ты шумишь? Пойдём навстречу пожеланиям трудящихся и оценим это в две единицы. – Я положил два куска сахара на воображаемую чашу весов и посмотрел на Шурика: как, мол, доволен?

Судя по лицу Шурика, он по-прежнему был чем-то обижен.

– Что-то опять не так? – удивился я.

Шурик нахмурился. Было видно, что в нём идёт какая-то борьба чувств, но он не решается сказать мне об это прямо.

– Да ты говори, рожай, как говорила тётя Маня Соньке-золотой ручке! – подзадорил я его. – Что я тебе – не свой человек, что ли?

Шурик сказал:

– Куски сахара у тебя все одинаковые, а это неправильно. Мои два куска должны быть большего размера, чем у тебя.

– Да где ж я тебе возьму большего, если они все стандартного размера?

Шурик молчал, и я видел, что обида его не проходит.

– Ну, ладно, – согласился я. – Давай я на твою чашу весов положу три куска сахара. Столько сойдёт?

– Ну, это куда ни шло, – неохотно согласился Шурик.

Во мне проснулся какой-то азарт, и я положил на чашу весов Шурика ещё один кусок. Всего получилось четыре. Шурик расцвёл в улыбке.

– Ну, вот это другое дело, – сказал он и облегчённо вздохнул.

Вздохнул и я: тяжёлый всё-таки человек Шурик Маслов. Такой, чтоб я сдох, помрёт не от старости, а от мании величия. Сляжет когда-нибудь, и никакая больница не спасёт!.. Тьфу ты!.. Стоит ли удивляться, что ни одна баба не вынесла его характера? Но мне-то чего заправлять? Я не баба, а мужик, и мне, как представителю славной половины человечества, положено героически преодолевать любые препятствия.

– Но мы ещё с тобой не загрузили полностью эту чашу весов.

– А что ещё? – удивился Шурик.

– У тебя ещё есть квартира, которую ты мог бы сдавать точно так же, как и я.

– Да где ж я тогда жить буду? – удивился Шурик.

– Да ты ведь и так в ней не живёшь! Зачем она тебе?

– Это я не живу, потому что работаю у полковника. А если я уйду от него, куда мне податься? У меня ведь нет дачи, как у тебя.

– А ты ко мне подайся. Вместе мы что – разве не поместимся, что ли? В нашем садоводческом товариществе можно найти и какого-нибудь почестнее. Будешь делать ремонты, да там и будешь жить.

– Да как я квартиру сдам, если у меня там – ценные инструменты хранятся?

– Ничего там у тебя не хранится, кроме мусора, – сказал я и осёкся: Шурик снова обиделся.

– Ну, ладно! Уже и пошутить нельзя! Инструмент, конечно, у тебя очень ценный, что и говорить! Любо-дорого смотреть, какой у тебя инструмент! Только не стоит он того, чтобы его хранить в отдельной квартире и ради этого лишаться дохода.

Шурик мотнул головой и очень серьёзно возразил, помахав у меня перед лицом пальцем:

– Это ещё как сказать! С помощью этого инструмента я могу деньги зарабатывать.

– Ты перенеси его ко мне в сарай. Не бойся, я себе не заберу. А квартиру приведи в божеский вид и сдавай, если уж сам не хочешь пожить на старости лет с комфортом.

– Да мне этот комфорт… – Шурик вывел рулады, которые слышал только от биндюжников в ростовском порту, – и не нужен. – Я привык жить по-простецки.

– Ну, вот и договорились! – сказал я. – Готовь квартиру к сдаче и переходи ко мне.

– Да тебе-то это зачем нужно? – с подозрением спросил он.

– Как зачем? – я сделал вид, что удивляюсь. – Ты же сам мне подсказал, что я должен буду делать дальше в этой жизни.

– И что я тебе подсказал?  Что-то уже и не припомню.

– Кастинг – кто мне его посоветовал провести?

– А-а! Кастинг! Это дело хорошее… И ты проведёшь его?

– Конечно. Всех баб, которые у меня в жизни были, сейчас не охватишь, но те, которые живут поблизости – в южном направлении, так сказать, я их как раз и навещу.

– И что?

– А ничего! Поеду в Краснодарский край…

– Ни хрена себе! – удивился Шурик.

– Ради такого дела – стоит! Молодость вспомню, детей проведаю, а с кем-нибудь, может, и отношения налажу.

– И когда поедешь?

– А чего тянуть кота за хвост? Завтра и поеду. Мне собраться – только подпоясаться. Ты же поживёшь у меня на даче?

– Отчего бы нет? Можно и пожить.

– Вот и живи, чтобы я уже не думал ни о чём. А к полковнику своему-душегубу не иди. Работу здесь поищешь. Что в саду за это время выросло и поспело, всё твоё. Хочешь сам ешь, хочешь на базар вези.

– И долго ты собираешься ездить?

– Не знаю. Неделю, месяц, полгода. Какая разница? Куда мне спешить, если впереди уже ничего, кроме смерти, не осталось. Так хоть повидаю жизнь, с людьми пообщаюсь. Ну, а, может, и ухвачу свою птицу счастья! Чем чёрт не шутит, когда Бог спит! Сегодня же навещу квартирантов. Они мне деньги должны. Будет, с чем ехать.



Созвониться со своими постояльцами было делом плёвым. Коля Васин, сказал, что как раз сейчас у него возникло интересное предложение, и он тоже очень бы хотел меня повидать.

Через полчаса я подъехал на своей старенькой «Волге» к дому на Университетском, где находится моя квартира. Когда-то это был очень приличный кооперативный дом, считалось большой честью жить в таком доме, да ещё и в таком районе. А сейчас – так себе домик. Панельная пятиэтажка. В хорошем состоянии – это да. Другие панельные дома сейчас имеют жалкий вид, смотреть страшно. Здесь же – чистота и порядок. Просто старенькое всё очень.

Лифта нет, и это тоже большой плюс. Застревать в лифте и ждать часами, когда тебя вызволят – что за удовольствие? И квартирка у меня отделана хорошо. Кафель, панели всякие, сверкающие краны, мебель нормальная – всё как у приличного человека. Если бы я был жлобом, то за такую квартиру потребовал ого-го какую плату, но я не жадный. Хотя и прижимистый – что есть, то есть. Но, как говорила тётя Мотя в нашей одесской портовой столовке, всех денег не украдёшь, можешь и подавиться! С другой стороны, мои постояльцы – порядочные люди, не алкаши какие-нибудь, не мафиози, деньги платят исправно. Вот сейчас заявлюсь к ним, деньжат заберу, и будет, с чем ехать.

Коля Васин был дома один. Судя по всему, он меня ожидал и даже – с каким-то волнением. Затащил на кухню и тут же принялся чем-то угощать.

– Спасибо, спасибо, – отнекивался я. – Только поел.

– Да вы хоть чайку или кофейку попейте со мной за компанию.

– Ну, разве что за компанию, – я уселся за стол.

– Может, вы думаете, что у меня деньги не готовы? – спросил Коля.

– Ничего я не думаю. А если бы и не готовы были, то я бы это как-нибудь пережил.

Коля положил передо мною конверт с деньгами.

– Всё как положено. Можете пересчитать.

Я, не глядя, положил деньги в карман. Пересчитывать надо, когда имеешь дело с неизвестными людьми, а когда со своими – зачем?

– У меня тут вот какое дело, – начал Коля, и я по его виду сразу понял, что в жизни у него что-то неблагополучно.

– Что-то случилось?

– Да, случилось… Жена…

– Пошла налево?..

– Нет, ну что вы! – Коля аж вспотел от такого предположения. – Разве так можно?

– А почему нельзя? У меня в жизни только так и было: не успеешь привыкнуть, а она, глядь, уже к кому-то другому в постель нырнула. Женщины, Коля, это, я скажу тебе, такой ненадёжный народ, что от них чего угодно можно ожидать.

– Нет-нет, ну что вы! У меня Наташа… Нет, она не такая!..

– Все они не такие! – сказал я и представил себе свою поездку. Вот поеду смотреть на них, а они все уже и забыли меня, и знать меня не знают, и никому я не буду нужен. Вон Коля – сидит передо мной. Какой хороший парень! Видный, молодой, интеллигентный, а и у него уже что-то с его Наташей случилось… – Да ты рассказывай, не тяни, – сказал я.

– У нас ведь раньше как было? – начал Коля. – Жили мы в студенческом общежитии. А потом я окончил университет и стал вот инженером. Правда, работаю менеджером в торговой фирме, но ничего. Не жалуюсь. А Наташа пошла  в аспирантуру, теперь диссертацию пишет.

– Да и по ней видно, – сказал я. – Умная и красивая. Вот за такими и нужен глаз да глаз! И что она у тебя натворила?

– Да ничего особенного, вроде бы… Просто она всех своих общежитских подружек стала приглашать сюда. У них там с водой очень часто бывают перебои, а у нас –  и горячая вода, и холодная идёт исправно круглый год.

– И подружки толпами стали ходить к вам в гости. Так я понимаю?

– Так, – уныло пробормотал Коля.

– Ну, теперь всё понятно, – сказал я. – Какая-то из них тебя стала соблазнять или просто приглянулась, и на этой почве у тебя с Наташкой пошли раздоры.

– Да нет, что вы! Совсем не это!

– А что? Только не говори мне, что совсем ничего у вас тут не было. На свете есть такие женщины, можешь поверить моему опыту, которые заводятся от того, что мужчина им изменяет. Это возбуждает их. Вот потому Наташка твоя и водит сюда своих подружек. Так я понял, да?

Коля призадумался.

– Мне никогда такого не приходило в голову, – сказал он. – Но проблема у нас совсем не в этом. Ведь и девицы-то приходят часто не одни, а со своими кавалерами – тем ведь тоже купаться надо.

У меня от таких рассказов Коли сразу возникли совсем неприличные мысли, но тут уж я решил воздержаться и промолчал.

Коля ждал, что я что-то скажу и, не дождавшись, сказал:

– Я не знаю, что мне теперь делать.

– А что делать? Гони их всех в шею, да и всё тут!

– Легко сказать! Катька ходит сюда со своим мужем купаться. И вроде ж бы муж законный у неё, а не просто так…

– А что с мужем?

– Неравнодушен он к моей Наташке – вот что.

– А она к нему как?

– Вот то-то и оно, что Наташка тоже чувствует к нему какое-то притяжение.

– А может, они уже давно притянулись, да ты не знаешь?

– Вроде бы, пока нет. За ним ведь Катька приглядывает.

– А Катька – что? Она-то как относится к тому, что её законный супруг поглядывает на сторону?

– Не знаю, даже… – Коля тяжело вздохнул.

– Да, времена нынче пошли ещё те, – сказал я, тяжело вздохнув. – Сволочь, конечно – кто спорит. Но ведь что ты можешь? Катька с мужем пользуются вашим гостеприимством, а в благодарность за это он ещё что-то замышляет. Может быть, у них групповой брак на уме?

Коля подавленно молчал.

– Скажи им, пусть катятся в Швецию. Только там такие психи и живут.

– Уже и там это дело расстроилось, и почти все такие браки распались, – уныло сказал Коля.

– Ну, тебе лучше знать. Я-то от жизни отстал. Но думаю,  нельзя допускать, чтобы у тебя из-под носа жену уводили.

– И что же делать? Придёте сюда как-нибудь вечером, когда все эти гости являются. Придёте и спросите строгим голосом: а что это вы здесь устроили у меня в квартире? Я вам её для чего сдаю? А?

Мне стало жаль Колю. Бедный парень!

– Дрын хороший плачет по твоей Наташке, если она так ведёт себя… Да я бы и пришёл, но дело-то в том, что мне уезжать пора по делам.

– А надолго едете?

– Да кто ж его знает, надолго или нет. Может, надолго, а может и нет.

– А что если так: вы сегодня придёте к нам вечером и скажете: я вас выселяю! Хочу квартиру сдать кому-нибудь другому, но только не вам. А объяснять, почему, я вам и не обязан.

– Ну, выселю я вас, и что дальше?

– А дальше? – Коля не знал, что и ответить. – Дальше у нас с Наташей произойдёт какое-то переосмысление…

Я схватился за голову. Не знал, что и делать – смеяться или плакать. Подумав, сказал:

– Есть у меня один друг – Шурик Маслов. Тяжёлый у него характер, скажу я тебе, ни одна женщина не могла с ним ужиться. Однажды у него была такая жизненная история: сошёлся он с женщиной. Баба была обеспеченная, с квартирой, а у Шурика тогда ещё своей хаты не было, ну он и согласился с нею жить. И вот живут они,  живут, Шурик ей там всё по дому делает: лоджию застеклил, антресоли навесил, полочки какие-то смастерил. И та женщина не нарадуется, какой у неё хозяйственный сожитель оказался. А как забеременела от него, так и стала над ним верх брать. И однажды сказала примерно так: «Не потерплю, чтобы ты в моём доме делал то-то и то!» Шурик обиделся и предупредил её, чтобы она так больше ему не говорила. Та осеклась, но через некоторое время повторила: чтобы у меня да в моём собственном доме я потерпела такое, да ни в жисть такому не бывать! И Шурик тогда сказал ей: «Ещё один раз скажешь такое – не посмотрю, что беременная, – уйду!». Ну, та, видать, не поверила и в запальчивости снова повторила эту же мысль. Шурик и ушёл. И на ребёнка не пришёл смотреть, когда он родился. Вот такая история.

– Да что ж я, изверг, что ли, чтобы так поступать? – изумился Коля. – Я бы хотел сохранить семью.

– Эх, Коля, Коля, – сказал я, вставая из-за стола. – Интеллигентный ты дюже. А с бабами так нельзя. Не любят они этого. Шурик Маслов, наверно, в чём-то и не прав был. Может, ей надо было двинуть разок по морде, тогда бы и дитё не осталось без отца, и у мамаши мозгов бы прибавилось, но в целом он поступил нормально. Настоящий мужик так и должен поступать. Ну, или примерно так.

– И что же мне делать с Наташей?

– Разберись с ней другим способом! А выселять я вас не собираюсь.

Уже на пороге оглянулся.

– Я тебе уже сказал, что собираюсь в поездку – по Краснодарскому краю надумал вот покатиться. Так вот, это не очень далеко от Ростова, и, если что – звони мне. Мой сотовый ты знаешь. Звони, не стесняйся, может, что и подскажу. А пока живи здесь. Что – тебе плохо здесь живётся? Квартира в хорошем районе. Беру я с вас по-божески. Где ты ещё найдёшь такую за такие деньги? А с бабьём разбирайся другими способами. Иначе они из тебя верёвки будут вить. Им только дай волю – по себе знаю. В общем, разбирайся!

– Да как? – крикнул мне Коля уже вдогонку, когда я выходил из квартиры.

– Ну, не знаю. Тебе видней.

И я поехал домой! Думал, что мой Шурик сумасшедший, никогда не мог поладить с бабами! Ну, я – дурак-дураком, не смог ни одной женщины возле себя удержать, но этот Коля – совсем молодой ещё парень, положительный, образованный, и такую ахинею несёт! Значит, и он дурак  такой же, как и все мы – мужики. Вот я всю свою жизнь искал себе идеальную женщину и не находил, а бабы утверждают обратное: искала я, искала, говорят они, себе подходящего и не нашла! Конечно, где же их  найдёшь, когда они все с ума посходили! А всё-таки: эх, попалась бы мне такая Наташа в своё время! Уж я бы ей мозги вправил!


И вспомнил я Любашу-диспетчера. Модная была чувиха! В загранки ходила. Стильная, и вкус при ней. А то, как бывало? Нацепят на себя что ни попади, а на них то барахло, как на корове седло. Короче, встретил  однажды Любку. На ней розовые вьетнамки, джинсы DIESEL, майка MANGO, сумка и… причёска «отдыхай расчёска»… Любка – рыжая… Говорят, если рыжая, то ведьма….Точно, в ней было что-то от ведьмы! Крашенная, кокетливая. Помню, как-то в порту выступал доморощенный поэт. Так он, глядя на Любку, прямо со сцены, подражая, видимо, Маяковскому, стал читать:

Женщину любим мы
Нежную, хрупкую,
Юбку меняла чтоб
Дважды в день!
Купит тушь и краску,
Размажет с головы до пят, и поёт:
«Ангел! Царица!»
А по-нашему крашена –
Значит шмара безлицая!
А мы плюём в накрашенные губы
И золотом усыпанный язык.
Давай нам подлинные зубы
И голову без путаной косы.
Нежной не нужно,
Раскиснет, пожалуй,
Жару природного груды в груди,
Натуры свободной,
Простой, народной,
Товарища, а потом любви!

Ну, Любка, конечно, взбеленилась. Встала и демонстративно вышла из клуба! А мне, честно говоря, было тоже за неё обидно! И какого чёрта всем навязывать свои вкусы?! Помню, как у нас когда-то стиляг отлавливали. Увидят какого-то с узкими брючками дудочкой, ярким галстуком с нарисованной мартышкой на пальме, да с длинными волосами, и набрасывались на беднягу. Затаскивали в подъезд и стригли налысо!

Кто тогда мог себе представить парня с длиннющими волосами или девчонку в брюках? А теперь?!

Так вот, после внезапного исчезновения Веруни я бросился её искать. Уволился, помчался в Ростов, а там про такую никто и не слыхал. Ну, устроился я работать. Дали мне комнатку в общежитии. А что делать? Жить-то нужно. Ходил я, как в воду опущенный. А тут через пару месяцев случайно на Энгельса увидал Любку. Увидел её возле кинотеатра «Ростов».

Стою, жду. Она шла в мою сторону. Я никогда не нервничал при встрече с девчонками….даже при первой встрече….Слишком уж у меня их много было. Так вот…. Идёт она так, словно знает, что на неё все глазеют, но включила красный запрещающий свет – рыжие волосы, мол, осторожно, не нарушайте правила движения. Ну, я и решил: была, не была, водительских прав у меня нет, терять нечего.  Причалю…  Она приближается, и я иду на абордаж! И, как оказалось, не так страшен чёрт, как его малюют. Зашли с ней в кафе, и я убедился, насколько легче мне было общаться с Любкой! Своя в доску, простая, да и морячка, просто морской волк!

Любка на пять лет младше меня, но пока я там на китобое околачивался, она уже много раз ходила в загранку на «Шота Руставели». И чего ушла, так никому и не говорила. Потом командовала в диспетчерской транспортом.

Итак, сидим мы с ней в кафе, ну, я, конечно, старался показать себя таким умным, весёлым. Она мне всякие байки поёт. Я взял бутылочку вина. Сидим, треплемся. Она мне о своих победах рассказывает, и сама же смеётся. Ну, я ей и выдал:

– Ты, как я понял, живёшь по принципу, что у каждой женщины должны быть четыре домашних животных. – Любаша посмотрела на меня, не зная, что от меня можно ожидать. – Норка в гардеробе, «Ягуар» в гараже и тигр в постели…

– Так только три! Ты что, до четырёх считать не умеешь?

– Ша, – говорю, – убавьте ход! Я ещё не досказал! Четвёртым должен быть… осёл, который должен быть официальным мужем и за всё платить!..

Короче, слово за слово, и мы сильно подружились. Первое время я даже о Вере не вспоминал.

Любаша снимала комнату на Подбельского. Я вполне привык к её воркованию, к её заумным завтракам. Всякий раз с какой-нибудь придумкой. Она была помешана на салатах. Фигуру берегла. А в постели была яростна и ненасытна!

Помню, утром за завтраком спрашивает:

– Жор, а Жор! Не понимаю, когда я с тобой, у меня какой-то свист в ушах!

– Что, – спрашиваю, – только, когда со мной?

Меня это очень даже заинтересовало.

– Нет, говорит, и когда с Витьком была, тоже свист…

– А ты что, хотела аплодисменты услышать? Уши нужно прочистить. Может, пробки серные.

– Может, ты и прав…

– И к сексопатологу нужно! У тебя бешенство какое-то, потому и свист слышишь!

– Сам дурак! Тоже мне, умник! Какая есть… У нас на Кубани все такие…

Вспомнил того Витька и удивился. Как Любаша могла с таким хороводиться! Урод маленького росточка. Одет, правда, хорошо. Дорого. Зубы белые, но каждый зуб, сам по себе обитает в челюсти, глаза… это вообще что-то. Рыба. Один глаз смотрит прямо, другой как бы в бок.  Но, видимо, в постели, когда свет погашен и всё определяется на ощупь, он вполне подходил Любаше. Ему бы ещё научиться по ослиному горланить, и, что ей ещё нужно?! Но, расстались… Ума не приложу, почему. Он едва мог читать. Правда суммы складывал в уме лучше любого калькулятора. Да и токарь нормальный… И чего они разбежались?!..

С Любашей мы жили дружно, но она почему-то сама отказывалась оформить наши отношения.

– Тебе плохо? – спрашивала меня. – Чего тебе нужно? Ты думаешь, я не чувствую: ты со мной, и вроде бы не со мной.

Потом вдруг круто меняла тему:

– О чём ты мечтаешь?

– Не знаю…

– А я – о ребёнке. Но, сколько ни стараюсь, – не получается… Видимо, ты там на своей «Славе» грипером переболел, или ещё что…

– Да брось ты сочинять!

Так, болтали, вроде бы обо всём, а как оказалось, так ни о чём. Разговор, он и в Африке разговор.

– Кстати, мечтаю пожить в Африке, – говорю, – минимум, полгода. Там люди добрые. Они все считают себя единой семьей, ценят и любят друг друга. У них есть свои традиции: танцы, песни, обряды. Передают их из поколения в поколение. А у нас? Да наплевать все хотели на других… Каждый сам по себе. Жулик на жулике. Я слышал – один секретарь райкома требовал, чтобы лично председатель совхоза ему еженедельно привозил куриные пупочки! Любил он их. Ну, не сука? Пользуется властью, как помещик! И говорил о высоких принципах строителя коммунизма! Срать он хотел на эти принципы!

Любаша соглашалась:

– Сейчас редко можно найти человека, который скажет что ему ничего для счастья не надо. Мало кто сегодня может жизнь отдать за идею!  Это только в книжках…

Я не уверен, что Любаша прочитала до конца хотя бы одну книжку. И, конечно, это только в кино всё так красиво получалось. Про фильм «Кубанские казаки» как вспомню, так тошно становится. И зачем так врать? Люди смеются. Или «Кавалер золотой звезды»?  Сплошное враньё. А Любаша смеется.

– Сказки, – говорит, – деткам нужны. Они добру учат…

Как-то рассказывала, что у неё на Кубани прадеда сослали в Сибирь в тридцатые годы. Вроде бы как – кулаком был, имел корову и лошадь. Сам пахал, сам строил, а пришли и отобрали…

Её долго не хотели брать в официантки на «Шота Руставели», но, потом, видно, чем-то Любаша ублажила кадровика. Дело прошлое, да и спрашивать не хотел. А Любаша в минуты после близости бывало занималась самобичеванием. Пыталась исповедоваться и ждала от меня отпущения грехов.

– Я – скотина ещё та, – говорила она в порыве откровенности. –  По отношению к мужикам. Всю жизнь использовала их. Как развлечение жизни. Я люблю развлечения и просто игры! Так поиграла месяц и выкинула! Вот моя натура! Я всегда всех бросала… Я настоящая сука и стерва, не стану скрывать! Любила ли я? Да. Любила. Очень. Сильно. Два раза. Взаимно. Но больно… для обоих. А всё остальное в промежутках было эгоистичным удовлетворением…  Себя я люблю… иногда – ненавижу.  Я знаю себе цену, знаю свои таланты и уверена в них на тысячу процентов! Добиваюсь всего, чего хочу! Сволочь я поганая, лахудра драная, шалава…

Впрочем, и чего это вспомнилась мне Любаша? Сам не знаю. Наверно, эта Колина Наташка такая же стерва, как и моя Любаша…


Теперь, когда у меня были деньги, оставалось придумать, что бы такого взять с собою в дорогу, чтобы легче было переносить невзгоды. Спать в машине можно, но не очень-то и приятно. Шурик, с которым я обсуждал эту проблему, сказал, что нужно взять спальный мешок или какие-то другие постельные принадлежности.

3.

Есть много вещей, которых Шурик Маслов не делал в своей жизни никогда. Например, никогда не воровал и никогда не лгал. Никогда не ездил на велосипеде и не умел плавать. Очень не любил купаться в открытых водоёмах и даже в ваннах, а предпочитал душ. Насчёт честности или бесчестности – ну тут понятно: такая уж у него натура была. А насчёт некоторых видов спорта и публичного раздевания – тут нужно пояснение. У Шурика была сильно изуродована нога в той самой аварии, которая с ним случилась в детстве, и он очень стеснялся этого. Кость плохо срослась, и что бы её выправить, нужна была ещё одна операция, на которую Шурик не давал согласия. К его многочисленным особенностям нельзя не упомянуть ещё одну: он был страшным трусом и в своих размышлениях о будущем, видел всё в тёмных тонах, всегда ожидал плохого исхода, трагического конца, неблагоприятного разрешения конфликта…

Многие девушки, а потом уже и взрослые бабы, думал Шурик, вполне могли бы пойти за него замуж, но именно из-за этой ноги и отказались: хромой, кому он нужен?

Из-за ощущения собственной неполноценности у Шурика стали развиваться всякие неприятные свойства характера: заносчивость, завышенная самооценка и показное высокомерие, как противовес внутренней неуверенности в себе и постоянных сомнений, правильно ли он поступает. Это была его защита. Психологическая, наверно…  Этим можно, наверно, объяснить его трудолюбие, стремление быть лучшим. Он и был одним из самых-самых. К нему наш мастер с большим почтением приходил. Да и инженеры нередко советовались. Вот тогда Шурик был доволен. Это было видно по его физиономии… И только со мной он иногда был тем, кем был на самом деле. Но это случилось не сразу, а через много лет работы в одном цехе.  Мы были в разных ситуациях, и, как правило, мне его не в чем было упрекнуть: своё дело он выполнял – не придерёшься. Был точен, пунктуален, не лез ни в какие дрязги и пресекал любые разговоры не по делу среди молодых. Особенно не любил Шурик трепотню про политику. А говорунов у нас в последнее время развелось – пруд пруди! Ну, тогда туши свет! Шурик этих трепачей просто выгонял из цеха. Хочешь трепаться – иди во двор и не мешай работать. Это ты работаешь и не хрена не думаешь. А мне думать приходится. Не мешай!

Была ещё одна у него особенность, непонятно с чем связанная: то ли страх какой, то ли лень. Шурик никогда не покидал пределы Ростова. Естественно, и моря никогда не видел. И хотя от Ростова до Азова или Таганрога рукой подать, для него это расстояние было непреодолимым. Как будто  он когда-то принёс кому-то клятву, что никогда в жизни не покинет Ростова.

Я часто подначивал его:

– Поехал бы куда… Засиделся! Шутка ли, жизнь прожил, и даже в Батайске не был!

– Чего я там не видал?! – отвечал он, отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи. – Я по телику каждый день путешествую… Надоело! Везде одно и то же. И бабы везде однообразные. Только у нас белые, а где-то чёрные или жёлтые. А дуры – точно такие же!

Про то, как мы с Шуриком тщательно изучили мою машину, рассказывать не буду. Шурик ещё раз показал, что он невообразимый зануда, но и специалист – я тебе дам!

– В салоне у тебя, как на капитанском мостике. И компас, и хронометр… Ты бы ещё руль смастерил, как на судне. Тогда бы полное сходство было! Плыви – не хочу!

– Да брось ты зудеть. Как не крути, а душа у меня морская! Не то, что ты, – всё время на земле стоишь. Я на китобое ходил!

– Да ладно тебе! Запаску проверил? Газ не травит? На всякий случай, пластмассовую канистру с маслом возьми. Дорога есть дорога. Багажник у тебя большой, есть куда положить.

Я пропускал его замечания мимо ушей. Шурик жил ещё в прошлом веке, в Советском Союзе, когда ни заправочных, ни станций техобслуживания на дорогах почти не было. Раньше в багажнике комплект запчастей все возили. Сегодня всё поменялось.

– Теперь о палатке… В таком путешествии – вещь необходимая,  – продолжал своё занудство Шурик.

– Да ты-то откуда знаешь? Или путешествовал где? Зачем мне палатка, если у меня машина есть? – возражал я.

– Ты мне скажи: есть у тебя палатка или нет?

– Есть старенькая. И спальный мешок тоже есть.

– Вот и возьми!

Набор инструментов Шурик собственноручно собрал и положил в багажник.

– А вот монтировку всегда держи рядом с сиденьем, –  назидательно сказал он. – Случись что, будет чем вр;зать по кумпалу.

– А кому врез;ть-то? – удивился я.

– Ну, если нападут. Мало ли, дорога всё-таки. Помнишь, как однажды на нас напали?

Ещё бы не помнить! Было это давным-давно – лет двадцать тому назад. Мы с Шуриком возвращались с одной шабашки – трубы подрядились людям провести в квартире. Всё сделали как и договаривались и пошли домой, а время было позднее. Шурик зачем-то попросил у хозяев отрезок трубы – с метр длиной, дескать, нужен для хозяйства. Ну, те и дали. И мы пошли домой. И тут-то оно самое и случилось: на нас в тёмном месте попёрла целая компания, то ли алкашей каких-то, то ли наркоманов. Будь я один, я бы, конечно, убежал от них, потому что они не очень-то тверды были на ногах, но с Шуриком далеко не убежишь, а бросать его одного я не собирался. Да и Шурик оказался не промах: он так размахался трубой, что мне и делать после него уже было нечего. Как говорится: гора трупов. Убить он тогда никого не убил, но руки-ноги им переломал основательно. Потом говорил с гордостью:

– Будут помнить на всю оставшуюся жизнь, как по ночам приставать к прохожим.

Я вспомнил другой эпизод с участием Шурика.

Было это давно. Та самая женщина уже к тому времени родила, и ребёнку было что-то около года. Уж и не знаю, какие я тогда струны зацепил в Шурике, но, видать, задел его за живое. Стал я его тогда упрекать:

– Вот ты бабу свою бросил, а у тебя там уже дитё появилось на свет. Сходил бы, проведал.

–  Не хочу иметь никаких дел с дурами! – отмахнулся Шурик. – Была бы не такой – так разве ж я не пошёл к ней?

– Ну, допустим, что – дура. А ребёнок-то твой? Он почему должен жить без отца?

– Да от такой дуры – разве может родиться умный ребёнок? Такой же и будет, – возразил Шурик.

И тут я, наверно, и попал в самую точку:

– А с чего ты взял, что ребёнок дурак? Ему-то годик всего-навсего. Вот, когда подрастёт, тогда и видно будет, что из него получится, А пока – дитё, – оно и есть дитё. И ещё не известно, чьи в нём черты характера – от этой дуры или от тебя, умного. Может, он как раз весь в тебя и получился, что тогда?

Шурик призадумался: а ведь и в самом деле, что, если ребёнок будет такой же умный, как и он? Сказал, наконец:

– И что ты предлагаешь?

– Предлагаю сходить в гости. Или боишься?

– Ничего я не боюсь, – ответил Шурик. – А сходить можно. Чего не сходить. Но только уговор такой: идём вместе – ты и я. И – вроде бы как случайно: шли мимо и решили заглянуть. Так оно естественнее будет и она ни о чём не догадается. Дура, – она и есть дура.

– Конечно! – радостно согласился тогда я. – Вместе – оно всегда веселее. А зайдём – мимоходом,  на минутку.

Так тогда и сделали: купили всяких гостинцев и пошли в то место, где жила Шурикова баба, пострадавшая по своей глупости. В самом деле: ну разве можно попрекать мужика в том, что он живёт в её квартире? Никогда не поверю, чтобы Шурик мог сидеть на чьей-то шее, да ещё и на бабьей, и жрать чужой хлеб. Ведь он и копейку в дом принесёт, и починит, и смастерит. Самому себе ему ничего не нужно было. Всё в работу уходило. И зачем же было, спрашивается, испытывать терпение мужика? Упрекнула раз – он стерпел, упрекнула два – стерпел, а на третий у него терпение и лопнуло.

Пришли мы тогда в гости к той самой бабе. А её как раз дома не было. Соседи, чья дверь выходила в тот же тамбур, хорошо знали Шурика, впустили нас к себе, и мы некоторое время посидели у них, потому что, по словам соседей, эта Нюрка вот-вот должна вернуться. Она куда-то в поликлинику ушла с ребятёнком.

Посмотрел на Шурика: как он среагирует на это известие? Никак. По-моему, он вообще ничего не понял.

Тогда я спросил:

– А в поликлинику из-за чего? Не случилось ли чего?

Жена соседа стала тогда рассказывать о том, какие там проблемы возникли со здоровьем у малыша. А я понял одно: Шурику это почему-то не очень интересно.

Так просидели мы полчаса, а Нюрка всё никак не возвращалась из поликлиники.

– Понятное дело, – сказал я тогда. – В поликлиниках очереди. Особенно в детских. Всё у нас не как у людей. Не могут сделать так, чтобы мамаша с ребёнком пришла, а там бы её уже ждали. Нет порядка в стране.

– Порядка нет – это точно, – подтвердил Шурик. – Нет на них управы.

На кого «на них» – он никогда не уточнял, но имелось в виду, что это такие плохие люди, которых надо приводить в чувство с помощью строгой власти и строгих законов. Шурик очень уважал власть, особенно, когда она проявляла строгость. Может, такая власть нам и нужна. Вот только Шурик так и не додумался спросить у соседей, как здоровье у ребёнка. И на кого он похож? И как вообще выглядит? Ему этого не пришло в голову. Власть у нас не та – это он знает. Порядки неправильные – это да. Управы нет на плохих людей – из той же оперы. А сам-то ты каков, кабель проклятый? Впрочем, и чего я на него взбеленился? Сам же такой! Хотя, не совсем такой. Я всегда тепло относился ко всем своим детям. Только вот беда, – никогда не мог сосчитать, сколько их у меня… Но всегда о тех, кого знал, интересовался, помогал, чем мог…

Короче, так мы сидим и сидим. Ждём. А Шурик вдруг и спрашивает у соседей:

– Ну что, поняла ли она, наконец, какая она дура? – это он про свою бывшую.

А те вовсе и не считали, что Нюрка такая уж дура и что она это непременно должна понять. Уж и не помню, что они тогда ответили, но что-то нейтральное. Видно было, что они придерживались другого мнения о соседке, но и с Шуриком спорить не хотели. А он опять за своё:

– Вот пусть ей это и будет суровым уроком на будущее, как с мужиками обращаться. Пусть знает, кого она потеряла.

А те опять что-то такое неопределённое сказали в ответ, чтобы Шурика не обидеть. Деликатные люди!

А тот распалялся всё больше и больше: таким, как она туда и дорога! Ну, и что-то ещё в этом же духе.

Слушаю я это, слушаю, и аж самому неловко стало тогда. Пришли проведать малыша, а он поворачивает дело так, будто мы пришли узнать, осознала ли свою низость его Нюрка и поняла ли она всё величие Шурика?

Просидели мы с ним ещё полчаса. Шурик совсем разозлился. По его мнению, баба его вроде бы как почувствовала, что они придут, и не хотела держать ответ за свою глупость. Не вытерпел Шурик и встал. Говорит мне:

– Пойдём, хватит с меня. Терпел я, терпел, – больше не могу!

– Да, может, посидим ещё? – предложил я.

– Нет, уж, хватит! У меня время – не казённое.

Мы попрощались с соседями и ушли.

А Шурик мне тогда всю дорогу бубнил, что, мол, хороший урок он преподнёс этой тупой корове, этой законченной идиотке! И пусть она теперь знает, что так поступать нельзя. Ну и так далее…

А я что? Я человек миролюбивый. Убить бы, конечно, Шурика надо было за такие слова прямо на месте. Ну, или хотя бы двинуть по морде. Но у меня рука, хотя и сильная, никогда не поднимется на Шурика. Всё-таки друг он мне.

Вспомнил я это сейчас, и вот какая мысль мне в голову пришла: Шурик не способен ничего создавать. Если сделать что-то своими руками он и может, так только предметы какие-нибудь, твёрдые на ощупь. А семью, или там счастье, или любовь, или другое что-нибудь духовное – это то, что ему не под силу. Не способен он на это. И вообще: Шурик не силён ни в обороне, ни в нападении. Возразить своему полковнику он ничего не сможет, потребовать с него деньги не сможет, а вот отойти от него в сторону – это вполне в его духе. «Нет, не хочу я быть таким, как Шурик, – подумал я тогда. И сам себе и возразил: – А кто тебя заставляет? Будь самим собой!».

– Не везёт мне с бабами, – сказал Шурик, понурив голову.

– И у меня не всегда складывались отношения с женщинами. А уж, если быть совершенно точным, вряд ли бы мог иметь семью. Наверное, не приспособлен я к семейной  жизни.

– Ну да! Мы с тобой – два сапога – пара! – охотно согласился Шурик. Быть в одиночестве ему уж точно не хотелось.

– Помню, первое время меня  женщины упорно не замечали. То есть, конечно же, замечали – как тумбу, которую нужно обойти стороной, если она стоит на их пути.

Я был закомплексованным и робким. Ну, как было не комплексовать, когда все обстоятельства моей жизни складывались не в мою пользу...

Ещё в детдоме, помнится, воспитательница, читая детям сказку, спросила меня, когда я опоздал на занятие:

– Жора, где ты пропадал?

– На улице… – бормотал я.

– Кривошлыкова большая. Где именно?

– Это Молдаванка большая, а Кривошлыкова длинная, – упорно не желая отвечать, где же я был, затевал с ней я свой спор.

Зная, что от меня она так ничего не добьётся, махала рукой:

– Беда ты моя, вот ты кто!

Дети смотрели на меня и верили: я и есть беда! После этого, только стоило мне появиться где-нибудь, как все с воплями прятались кто куда: «Полундра! Пришла Беда! Спасайся, кто может!».
А потом в ремесленном я и не пытался заслужить любовь товарищей. Мне было привычнее быть одному. Важно самому себя уважать. Об этом я прочитал в какой-то умной книжице и свято поверил.

Когда я оказался на плавбазе китобойной флотилии,  слава её была уже не той, как когда-то. Каких-то начальников, не то первого помощника капитана, не то кого-то другого посадили за контрабанду. Пошёл трёп, что охоту на китов скоро запретят. Мало их стало. Короче, это были не самые лучшие времена для китобоев. Я вкалывал на базе посменно. База, это огромный рыбозавод на воде, куда охотники и перегружали пойманных китов. А здесь их разделывали. Всё было механизировано. А механизмы те ломались. Вот мы с напарником их и починяли…

Смену отгорбатишь, а потом отдыхаешь… Здесь я и познакомился со своей первой женщиной. Она была лет на пятнадцать старше меня. Как-то иду в наш кубрик, как вдруг соседняя дверь открывается, и кто-то меня тянет за рукав. Не успел очухаться, как она стала меня прижимать к своей безразмерной груди, целовать и заваливать на койку… Я тогда был не целованным, и мечтал совсем не о такой красотке.

Потом мы с нею ещё несколько раз кувыркались. Но мне вскоре это надоело, и я переключился на Дашу. Она трудилась в цехе посменно. Приходила после смены никакая. К тому же качку плохо переносила, страдала от морской болезни. Вот я её и отвлекал. Когда человек чем-то занят, он легче переносит морскую болезнь…

А потом… пошло-поехало. А пришли на базу, и в общаге всё продолжалось в том же духе. Только это уже не прерывалось сменами, не сопровождалось смертельной усталостью. Теперь это было красиво, под музыку, но по сути – то же самое. Сплошная физиология, как говорила мне одна медичка…

Были и такие, которые считали, что я для них – воплощение всех мечтаний, Идеальный Мужчина. Дашенька, например, утверждала, что я являюсь плодом её неустанных творческих усилий. Это она меня вылепила, как из глины. Вылепила по чертежам именно такого, о каком мечтала. Правда, вскоре она принялась лепить Ваську Иванькова, но это уже к делу не относится.

А когда я оказался в ремонтном  цехе порта, там и вовсе было раздолье. Смены короткие, времени свободного много. Выходные дни. Ни качки, ни авралов… живи – не хочу! В общежитии сначала  я делил комнату с напарником. Мы работали в разных сменах, так что комната наша была полностью в нашем распоряжении. Но потом он уволился, а я к тому времени хороводил с комендантшей, уже в возрасте бабенцией. Были с нею мы недолго, но в комнату мою она больше никого не подселяла, видимо, на что-то ещё надеясь.

Так и шелестели годы. Не успел оглянуться, а уже тридцать пять стукнуло. Знаешь, как в басне о стрекозе: «оглянуться не успела, как зима катит в глаза…». В тридцать шесть я решил – всё! Пора закругляться. Нужно уже серьёзно подходить к вопросу о браке. Пора браться за ум. Нужно сколотить семью!

Легко сказать: сколотить! Молоток есть, гвозди – тоже. Но, во-первых, не было нужного материала, из которого можно было сколачивать, а во-вторых, я и представления не имел, что именно нужно было сколачивать! Для этого, как я понимаю, нужна любовь. А какая к чёрту, любовь, когда у меня сплошная физиология?! Одна, не помню уже кто, мне так и сказала:

– Ты знаешь, – говорит, – морячок, мне жаль тебя! Ты не умеешь любить! У тебя – привычка и инстинкты…

Я и подумал, а ведь она права! Сплошной калейдоскоп, без чувств, без веры, без любви… Поэт, кажись, иначе говорил, а у меня было именно так… Сплошная технология. Я её познал досконально. И что толку?! Уложить в постель красотку мне – раз плюнуть. А полюбить… Впрочем, что есть любовь? Что это за зверь? С чем её едят? А, может, её и не существует вовсе? Может, это плод фантазии, утешение слабаков? Ах, как я люблю! Жить не могу! Хочу дышать одним воздухом… Мура всё это, – думал я, пока не встретил её.

– А что? – откликнулся Шурик. – Я тоже считаю: мура. Любовь-морковь всякая… Чепуха на постном масле!

– Да нет… Как оказалось, не мура это вовсе! Хочешь послушать историю любви? Слушай. Тогда я работал в Одесском порту. Слесарил… Как-то сидел в нашей столовой, ничего не подозревая. Рядом со мной был Лёньчик-бычий глаз, – наш сварщик. Дело было летом. На дворе жара, выходить не хотелось. Вдруг он подмигнул кому-то за моей спиной. Я оглянулся и чуть не подавился. Это была ОНА. Разумеется, она была божественной красоты: огромные, ясные голубые глаза, длинные  русые волосы, а фигура – Боже! Нет, лучше промолчу… Она смотрела на меня и призывно улыбалась. До этого я не знал, что разговаривать можно глазами, не произнося слов.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она.

– Ты божественна! Я хочу тебя!

– Так чего же ты сидишь с этим лупоглазым? Или ко мне!..

Я  повёл себя как настоящий мужик, то есть отсиделся в кустах, доедая свою давно остывшую котлету, больше напоминающую поджаренный хлеб. Она ушла, а я решил не забивать голову глупостями типа «пойти познакомиться». Это было тогда для меня равносильно идее познакомиться с Аллой Пугачёвой, вот бы она обрадовалась (я имею ввиду Аллу). Ну, в общем, дотянул до конца смены, и занял пост у выхода из порта. Решил, что не пропущу! Буду ждать до победного!

Через минут пятнадцать гляжу, – идёт с какой-то чувихой. Увидела меня, улыбнулась…

Мне показалось, что  у меня уже галюники. Она попрощалась с попутчицей и взяла курс ко мне. Причалила и спрашивает так, с улыбочкой:

– Не меня ли ждёшь, касатик?

Говорить я не мог. Только кивнул. Она громко рассмеялась, и говорит:

– Так чего же та стоишь, как памятник Дюку Ришелье? Пошли!

И мы пошли… И куда бы ты думал, мы пошли? Прямо, никуда не сворачивая, направились в её комнату в общежитие! Она говорит: положу сумку и только переоденусь. А тебя пока чаем напою!

Короче, вышел я с той комнаты под утро! Голова трещит. Спать хочу. Не имею представления, как работать буду…

Две недели я каждую ночь проводил с Веруней из Ростова! Поверишь, она лет на пятнадцать меня моложе, а такое со мной вытворяла, что только вспомню, и голова кружится. Но, если ты думаешь, что этим она меня к себе привязала, то глубоко ошибаешься! Когда наши глаза встречались, я уже не мог отвести взгляд.

– Может, она тебя гипнотизировала? – удивлялся моему рассказу Шурик.

– А хрен его знает! Она только улыбалась. Улыбалась призывно, и от этого взгляда, от этой улыбки я пьянел. Чёрт возьми, такого ещё никогда не было. Не мальчик давно! Я просто смотрел на неё взглядом, полным обожания. Наверное, мне хотелось рассматривать её лицо, каждый на нём сантиметр.

Мы ходили в клуб моряка, смотрели фильмы, танцевали. Особенно меня заводил медленный танец. Я чувствовал её одурманивающий божественный запах волос, её руку в своей прохладной от волнения руке. Мысли куда-то улетучивались и мне на всё было наплевать.  Я смотрел в её глаза, как много раз смотрел в своих снах, в своих фантазиях – прямо, не отводя глаз. Знал, что через каких-нибудь несколько минут закончится этот волшебный сон… И поэтому я просто смотрел. Мы пили немного вина, но у меня кружилась голова не от вина, а от неё! Всё-таки, в алкоголе есть нечто позитивное. Он усиливал желания, обнажал чувства, срывал покрывала и делал людей по-настоящему искренними! Снимал тормоза, и мне уже на всё было наплевать! Я делал всё, что хотел. И, странное дело, она только улыбалась и шептала: «Ну, подожди, подожди… Не торопись, торопыга! Сейчас пойдём домой, и там…». А что будет там, я знал, и ещё больше пьянел…

Помню, когда в тот вечер мы танцевали, внутри меня что-то болезненно сжалось. Приглушили свет, заиграла музыка, прижавшись друг к другу, танцевали парочки.  Мне хотелось, чтобы это мгновение остановилось навсегда. Я так сильно прижал её к себе, что у неё перехватило дыхание и подкосились ноги. Сердце внутри бешено заколотилось и издало тихий, изумлённый вопль счастья. Она не понимала, что происходит, лишь чувствовала мои руки, гладящие её спину. Я не мог поверить, что это не сон, а реальность. Я шептал ей на ухо всякие глупые слова, зная, что женщины любят ушами…

Я разговаривал с ней, и всё время удивлялся, какая она умная! Как много знает! Сам стал книжки читать. Даже стихи пробовал писать! Были у меня дамочки и с образованием, так те её ноготка не стояли… С Веруней мне было всегда интересно. А как посмотрю в её небесные глаза, понюхаю пшеничные волосы, и, ей Богу, просто терял голову. Я никогда не считал себя дураком, а здесь, признаюсь, становился полным идиотом! Казалось, если она мне скажет, что снег чёрный, я бы как дурак закивал головой, повторяя: «Конечно, чёрный! Он белым никогда и не бывает!».

В выходной день мы с ней гуляли по Одессе. Боже, всю жизнь я прожил в этом городе, а ничего такого  и не знал! Она мне рассказывала про город, про его историю, а я только диву дивился! Конечно, ещё чувствовал свою ущербность. Она водный институт окончила, а я – работяга. Нет, понимаю, не простой работяга. Как не крути, а за плечами и работа на китобойной флотилии, да и в порту вкалывал не первый год… Шестой разряд, как ни крути! Но, куда мне до неё!

Она рассказывала, что приехала из Ростова, где работает в порту каким-то инженером-технологом погрузочно-разгрузочных работ. Я ещё удивился:

– В Ростове есть море? Первый раз слышу!

А она смеялась:

– Ну и валенок ты, Жорик!

– Конечно, валенок!..– говорил я, прижимая её к себе. Я был пьян от этого сумасшедшего запаха. Был счастлив. Только в мозгах один дым….туман…всё странно и непонятно. То, что я тогда чувствовал, пронзало тело и душу. У меня такого давно не было. А хотелось…. Хотелось забыть обо всём, уйти, убежать от всех, скрыться, не видеть, не слышать, не ощущать… раствориться в её запахе, в её волосах.  Боже, думал, почему так нельзя?

– И ты думаешь, это была любовь? – спросил меня Шурик.

– А как это сумасшествие ещё назвать? Любовь, конечно!

– Так и назвать. Сбрендил ты, как кошка от запаха валерианы.

– Хорошо, если  бы иметь кнопочки отключения-включения какой-либо функции. Нашёл у себя эту кнопочку с функцией ДУМАТЬ и отключил бы её. Многим эта функция мешает жить, а многие страдают из-за того, что Бог вообще не наградил их этой функцией.

Словно в космосе я плавал в её глазах и радовался: у меня, наконец, появилась девушка моей мечты! Сильная, искренняя и любовь всей моей жизни! Я уже мечтал, как мы пойдём в загс, как будем вместе жить… Размечтался идиот… А она в пятницу мне и сказала, что задержка у неё… Забеременела, значит. А я, как дурак, даже не прореагировал. Знал, что её командировка подходит к концу на следующей неделе и всё оттягивал разговор о свадьбе. Думал сказать в воскресенье. Но пришёл после работы к ней в общежитие, а её йок! Уехала! Я, как назло, в тот день задержался. Пришёл, а её и след простыл. А я, идиот, даже адреса её не взял. Ни телефона, ни адреса… Знал только, что Степанова, и что работает инженером в Ростовском порту… С тех пор и ищу беглянку. Да так и не нашёл. А ты говоришь – нет любви! Сколько было у меня женщин, – всё время сравнивал их с той… Да что толку? Всю жизнь мне перевернула…


В целом моего намерения посетить некоторых из моих бывших женщин Шурик не одобрял: ехать очень уж далеко, да и не стоят они того, чтобы ради них переться куда-то. Почему-то же ты их бросил когда-то? Значит, непутёвые были. А путёвых мужики не бросают. Вот пусть теперь и получают то, что заслужили, и пусть им это будет уроком на будущее.

– Да какое ж будущее? – возразил я ему со смехом, хотя от его слов просто плакать хотелось. –Да и не бросал я их! Это они меня бросали! И никакого  будущего уже и не остаётся. Сейчас в самый раз вспомнить то, что было – то есть прошлое – да жизнь оставшуюся прожить бы хорошо.

– А что такое хорошо? – спросил меня Шурик. – Хорошо – это когда спокойно на душе, когда дом есть, когда деньги есть, когда еда на столе есть. Вот это и хорошо. У тебя всё это есть. Не пойму я тебя, Одесса. Честное слово не пойму. Всё у тебя хорошо, а ты куда-то рвёшься. Помнишь народную мудрость: в гостях хорошо, а дома – лучше. Сидел бы лучше дома да не рыпался.

Я возразил:

– Я так не считаю. Счастье ушло от меня – вот что я вижу. Дети уже у нас давно должны быть взрослыми. Представь: внуки ползают на коленях, а я им сказки рассказываю. Или вместе с ними в игрушки играю… А ты говоришь… Вот это и есть счастье! Конечно, не хотел бы я, чтобы моя жена смотрела часами глупые сериалы, а потом обсуждала их с кумушками по телефону или на скамеечке.

– Наверно, ты прав, – грустно согласился Шурик. – Только не лучше, если всё, что есть общего между бабой и мужиком, так это их распрекрасная кровать. А так – ты целый вечер мастеришь что-то, а она сериалы смотрит… Чем не одиночество?

Я тогда подивился таким глубоким мыслям Шурика. Обычно он слушал меня, слушал, и ничего не понимал. Как будто я говорил с ним на другом языке. Но в том, что касалось подготовки к отъезду, тут он проявил себя нормально: помог мне собраться в дорогу и дал кучу полезных наставлений по поводу машины, багажа и правильного питания в дороге.

Дал и я ему совет на прощанье:

– Полковнику своему не звони. А тем более – не приходи к нему. Не надо ничего ему объяснять.

– Да как-то же некрасиво получается, –  сказал Шурик. – Уйти и не попрощаться.

– Некрасиво зарплату твою зажиливать! А прекратить отношения с нечестным человеком – это нормально.

В другое время Шурик стал бы спорить со мной. Он всегда очень почитал начальство и верил, что оно какое-то особенное, не такое, как все те люди, которые внизу копошатся. Но сейчас промолчал. Что-то стало доходить и до него.

– Эх, Шурик, Шурик! – сказал я и похлопал его по плечу. – Ещё бы тебя вернуть к какой-нибудь твоей бабе – и вовсе было бы хорошо.

4.

Ещё один день я потратил на то, что водил с собою Шурика по нашему садовому товариществу и знакомил его с обитателями тех дач, где требовалось приложение рабочих рук. Не хотелось оставлять его в пустоте. На вид сильный, здоровый мужик с розовыми щеками и мощными ручищами, каким он всю жизнь и был. Только хромой. Жить без дела он бы всё равно не смог, поэтому уж лучше я его пристрою где-нибудь, чем он покрутится-повертится да и вернётся к своему полковнику. Кое-какие связи и знакомства у меня уже были, и мне не составило особенного труда отрекомендовать Шурика в качестве надёжного мастера и вообще – хорошего человека. Он сразу получил первый заказ – отремонтировать соседский забор, далее следовала установка антенны кому-то другому, ещё дальше маячила перекладка ступенек чьего-то крыльца…

– Ты доволен? – спросил я его.

– Была бы шея, хомут найдётся! – Шурик радостно потирал руки в предвкушении своих дальнейших трудовых подвигов.

Я подумал: «Если все люди в нашей стране были бы такими же трудягами, как Шурик, то мы уже давным-давно вырвались бы на первое место в мире по всем показателям и оставили позади и Японию, и даже фанатично трудолюбивую Южную Корею». Сказать же это вслух не рискнул. Шурик бы обиделся на меня за то, что я ценю только его трудолюбие, а не его уникальные умственные способности, которые он считал главным своим достоинством. Поэтому и промолчал. Ну, а я, видать, непутёвый. Вместо того чтобы вкалывать, собираюсь в путешествие с немыслимыми целями.

Почему-то у меня было предчувствие, что из этой поездки я либо не вернусь вовсе, либо вернусь, но каким-то совершенно другим. И это уже буду не совсем я, а кто-то немножечко другой. Возможно, будет и так: вернусь прежним, но мир, который будет вокруг меня, изменится и станет другим.

Перед  дорогой посетил собор. Делаю это редко – один раз в несколько месяцев! – и никогда не увязываю свои визиты туда с церковными праздниками. Захотелось – пришёл, постоял, подумал о чём-то своём и ушёл. Выполнять какие-то ритуальные действия, да ещё и по календарю – это не по моей части. Я всегда был как кот, который гуляет сам по себе.

Каждый раз, когда я здесь появлялся, меня удивлял один завсегдатай ступенек этого учреждения. Он сидел в своей инвалидной коляске, а перед ним на коленях громоздилась большая коробка из-под обуви, куда он складывает деньги. Не знаю, как такое может получиться и почему, но он всегда узнавал меня, даже, если я появлялся через полгода. Узнавал, но постоянно принимал за кого-то другого! И всякий раз упрекал меня в том, чего я никогда не делал. Или делал, но не в такой ж степени, в какой он мне приписывал…

– А! Опять ты! – грозно кричал он, увидев меня. – И далеко собрался?

– Да вот, в храм хочу зайти, – отвечал я ему вполне миролюбиво.

– Да я не о том! В храм иди себе на здоровье. Тебе бы почаще сюда ходить – совесть была бы чище. Ты мне скажи: по жизни как идти дальше собираешься с таким грузом на совести, который ты на себя взвалил?

Мне бы послать его куда подальше, но я помолчал под его строгим и пристальным взглядом и затем ответил:

– Да, вот собираюсь кое-что наверстать из того, что упустил и хотя бы что-то, да исправить в этой жизни.

– Исправить? Теперь, когда нагрешил столько, исправляться надумал? А не поздно ли?

– Надо же, когда-нибудь начинать, – ответил я, пытаясь всё перевести в шутку.

– А я считаю так, – сказал он. – Если уж надумал с самого начал служить злу, вот и служи ему верой и правдой. А то – что же получается? Ни нашим, ни вашим?

Я прямо-таки остолбенел от такого его рассуждения.

– Ну, чего вылупился на меня? Пришёл Богу молиться, вот и иди – молись! Может быть, хоть Он тебя простит за то, что ты сотворил. А я не Господь-Бог, и я тебя не прощаю.

«Не больно-то я и нуждаюсь в твоём прощении!» – хотел крикнуть в ответ, но почему-то не осмелился. Сдержался.

Молча положил в коробку пятьдесят рублей (словно бы за вход заплатил) и стал, было подниматься на ступеньки, когда услышал:

– Ты думаешь, я тебе спасибо за это должен сказать? Это ты мне спасибо должен сказать за то, что я взял у тебя эти деньги! Ты, а не я!

Я вернулся, дал ему ещё пятьдесят рублей и сказал спасибо.

– Ну, вот так-то оно лучше будет! – сказал нищий, расплываясь в улыбке.

– И мне! И мне подай! – закричала молодая женщина с ребёнком, которая просила милостыню рядом.

Я дал и ей. Подумал: «Молодая, а уже милостыню просит. Неужели так всё плохо?» Оглянулся по сторонам – нищих больше не было видно.

И только после этого я отправился в храм. Какой-то мужчина, входивший вместе со мной, сказал тихо:

– Не давали бы вы им денег. Всё равно ведь не им достанутся, а мафии, которая ими управляет.

– Знаю, – пробурчал я. – Но, может быть, и им хоть что-то перепадёт.

– Не думаю, – сказал тот.

Провёл под соборными сводами некоторое время в размышлениях. Нищие! Кто знает, может, и мне вот так же под руководством мафии придётся когда-нибудь просить. Дотянул!.. И теперь вот один на всём свете, а родные люди, которые бы могли оказаться рядом, где они теперь? И этот сумасшедший нищий – он ведь в чём-то прав. И что делать теперь? И как жить? Везёт же мне на таких чудиков. Вроде бы и ничего не соображают, а что-то указывают правильное… Один Шурик Маслов чего стоит! Такое впечатление, будто я притягиваю к себе таких людей… А может быть, я и сам такой, вот они и тянутся ко мне, как к своему человеку? Ведь если никто не выносит Шурика, а я один способен с ним общаться по-дружески, значит, я и сам такой же, как он… И вся моя предстоящая поездка будет такая же!

С тяжёлыми мыслями вернулся домой. Вообще-то характер у меня живой, не унывающий. Чтобы меня расстроить – это много надо. Всегда, так сказать, с песней по жизни шагал – и спеть мог, и станцевать, а уж, сколько анекдотов знаю! А теперь вот жизнь пройдена и вижу: во многом это моё веселье было показным. Словно бы я всем людям, а больше всего самому себе, стремился доказать, что я – рубаха-парень и всё мне нипочём. Баба меня бросила – а с меня как с гуся вода. Сам кого-то бросил – и опять никаких переживаний. Вот такой уж я весёлый-развесёлый. И теперь уже и сам не пойму – маска это была или моё настоящее лицо такое. Только в любом случае мне теперь тошно, и жить так дальше, делая вид, что мне радостно, нельзя…

Шурик, уж на что зануда, а и тот заметил, что я загрустил чего-то. Не приставал с расспросами, занимался каким-то делом, которое нашёл для себя. С чего-то он решил, что кухонные табуретки надо срочно перекрасить в белый цвет. Достал у меня из кладовки банку с краской и перекрасил их. Я только спросил:

– А сидеть теперь на чём будем?

– Так ведь ещё стулья есть, – ответил он.

– А ты их разве красить не будешь? – спросил я.

Шурик не понял моего юмора и нравоучительно ответил:

– Нет, конечно. Кто ж такие стулья красит? Когда табуретки высохнут, я их лаком покрою. Я там у тебя лак видел, вот как раз им и покрою.

– Шурик, Шурик! – я похлопал его по плечу. – Цены тебе нет. А этого полковника, который тебе деньги зажилил, я бы расстрелял собственными руками: такого специалиста обжуливал!

Перед сном посидели на веранде на вынесенных из комнат стульях. Попили чаю. В воздухе пахло краской и какими-то травяными запахами, которые доносил ветер с соседних полей. Где-то вдалеке играла музыка, прорываясь сквозь крону деревьев, доносились чьи-то весёлые голоса.

– Гуляют люди, – со знанием дела сказал Шурик. – Оно понятно: пока молодые, пусть себе гуляют.

– А ежели те, которые не молодые? – спросил я у Шурика.

– А тем – пора бы уже и честь знать!

– Вот ты, Шурик, гад всё-таки, – сказал я с досадой.

– А что? Разве не то что-то сказал?

– Если б не то, мне как раз бы и подошло, – сказал я. – Сейчас очень уж хочется сладкую ложь послушать. – А ты, что ни скажешь, в точку попадаешь.

Шурик воспринял это как комплимент и скромно промолчал. Посидев ещё немного, мы пошли спать. Долго оба не могли заснуть – весёлая музыка напоминала нам о том, что кому-то сейчас на свете очень хорошо живётся. Но время шло, и усталость сделала своё дело – мы оба заснули.

Не знаю, что видел во сне Шурик, а мне снилась  она. Я видел только её силуэт на фоне ярко освещённой стены и никак не мог сообразить, неужели это моя Веруня?! Нет, наверно, какая-то другая…Только понимал, что у меня с ней была когда-то любовь, что у неё есть от меня ребёнок и что она ждёт меня, не дождётся.

– Как тебя зовут-то? – спросил я. – И где ты живёшь?

Она ответила:

– А ты что? Уже и забыл? А ведь клялся мне в любви когда-то!

– Да мне клясться – как с горы катиться! Ты же знаешь, какие мужики бывают брехливые.

– Ну, то мужики, а то ты.

– А я тебе что – не мужик?

– Ты мне всегда казался особенным, не таким, как все остальные.

– Да я и есть особенный, – сказал я. – Только вот не знаю, чем именно… Так ты мне скажи, как же тебя зовут?

– Короткая же у тебя память, Жорик!

– Да, честно тебе призн;юсь, много вас у меня было, всех теперь и не упомнишь…

– А ты постарайся!

Прямо во сне мне вспомнился тот самый нищий, которому я не дерзнул достойно ответить, и я решил, что дерзать надо прямо сейчас:

– Да стоит ли? Кто ты мне такая, чтобы я ради тебя старался!

– Стоит! И очень даже!

– Это почему же?

– Таких, как я больше нет. Я одна такая!

– Слышал я уже эти ваши бабские сказки! Все вы так говорите. Если кто на свете один, так это я, да ты и сама это знаешь. А вас как раз много. То-то же я тебя и вспомнить не могу. Нет признаков, по которым бы я тебя мог выделить из общей массы.

– И всё-таки ты постарайся! А когда вспомнишь и найдёшь, то не пожалеешь.

– Да где ж я тебя найду-то? И как?

– А вот как в путь отправишься, так и поймёшь. А не поймёшь, так тебе же хуже!

«Странный какой-то сон», – подумал я, просыпаясь на следующее утро.

Шурик уже давно проснулся. Уже и на стол что-то выложил. Колбасу нарезал и теперь сооружал бутерброды. Ему бы всё только мастерить!

– Вставай, соня! – сказал он мне. – Умывайся, чисть зубы и садись за стол.

– Вот ведь командир какой нашёлся, – недовольно пробурчал я, но приказ выполнил беспрекословно, потому что он был очень уж разумным: умылся, почистил зубы и уселся за стол.

К этому времени чайник уже закипел.

– Ну что? Поедешь сегодня или уже раздумал?

– Поеду, поеду. Сегодня же и поеду… Да тут и ехать-то – всего-ничего. День, два, ну три… Смотаюсь туда и обратно и вернусь, заживу как прежде…

Произнеся это, я просто за голову схватился: «Ведь болтаю, а сам не верю тому, что говорю. Ну, разве можно же так врать!»

– Что? Голова разболелась? – участливо спросил Шурик.

– Не обращай внимания! Это у меня так!..

Мы стали пить чай. Я взял себе два кусочка сахара, а Шурик по своему давнему обыкновению – четыре.

– Тебе никогда ничего не снится? – спросил я Шурика.

– Мне? Всегда что-нибудь снится, – ответил он. Подозрительно спросил – А что? Тебе мои сны интересны?

– Ну, если не жалко, расскажи.

– Жалко, не жалко – разве дело в этом? Сны – это такое, что должно оставаться в тебе и чего нельзя никому рассказывать.

Я разозлился.

– Ну, мне-то можно?

– Тебе? – Шурик задумался. Потом ответил – весомо и со знанием дела: – Тебе можно, ты – свой.

– Вот сегодня, к примеру, тебе что-нибудь снилось?

– Стропила снились, – деловито ответил Шурик.

Я выругался.

– Ну, Шурик, ты и чудак!

– А что я такого сказал?

– Тебе всё работа снится! Ты как тот еврей, который всё время бизнесом занимался?

– Каким таким бизнесом?

– Так он, как и ты, всё время о работе думал. Покупал десяток яиц за десять рублей, варил их и продавал по рублю!

– Ну да! И зачем это он делал? – не понимал Шурик.

– Как для чего? Во-первых, у него оставался бульон. А во-вторых, как и ты, всегда был при деле!

– Тоже, сравнил!

– Какие стропила тебе снились?!

Шурик спокойно пояснил:

– Мне снилось, что я на твоём доме начал переделывать крышу, а стропила там совсем подгнили…

– Да там у меня всё новенькое! – с гордостью сказал я. – Если не веришь – залезь, посмотри.

– Ну, я ж тебе не говорю о том, что есть в действительности, а о том, что мне снилось. А снилось вот это.

– Ну, ладно! Стропила подгнили. И что дальше?

– А что дальше? Они подгнили, а я их менял. Залез на крышу и заменил.

– Вот же ты зануда! А тебе что-нибудь, кроме работы, снится ещё?

Шурик подумал-подумал и ответил:

– Раньше, когда молодой был, снилось. А сейчас только работа одна и снится.

– А мне бабы всё время снятся, – признался я. – Особенно в последнее время. Вот и сегодня ночью приснилась одна, говорила со мной, а я так и не смог вспомнить, кто она такая…

– Каждому снится то, что у него на уме, – назидательно сказал Шурик и многозначительно поднял вверх палец.


Ранним утром в субботу я, наконец, выехал со двора. Перед отъездом мы с Шуриком  пожали друг другу руки.

–  По твоему компасу ты направляешься прямо на юг? Я так понимаю?

– Это и без компаса понятно. На юг, куда же ещё?!

– Если что надо будет – звони! – сказал мне Шурик.

– Это – в каком смысле? – удивился я. – Ты думаешь, я со своими бабами без тебя не смогу разобраться?

– И с бабами, и с машиной… Телефон всегда при мне, вот и звони, если что.

Я пообещал так и сделать.

Шурик закрыл за мною ворота, и я поехал. Не сомневаюсь, что как только я выехал со двора, он тут же забыл о моём существовании и принялся за какую-нибудь работу. О чём он при этом думает – вот то, чего я никогда не мог понять. Это как же так можно: всё время работать и работать?..

Уже когда я проехал Батайск, меня остановила милиция. Там было какое-то столпотворение с машинами – видать что-то случилось, но я не стал присматриваться. К моему удивлению, милиционеры не стали проверять документы или придираться ко мне, а просто попросили:

– Нашего сотрудника не подвезёте?

– Если по пути, то почему бы и нет, – сказал я.

Выяснилось, что по пути. Это был капитан милиции какой-то весь громоздкий (едва уместился на сидении рядом со мной) и уже в возрасте. Был он какой-то весь одутловатый и усталый. Видать на пенсию скоро. Рассказал мне историю про аварию, которая с ними случилась: никто не разбился, но что-то там повредилось, а ехать ему надо очень уж срочно, вот он и оставил своих ребят разбираться, а сам помчался со мной дальше.

Я для вежливости поддержал разговор и что-то сказал про безопасность на дорогах и то, к чему приводит, когда нарушают.

Но у милиционера были свои заботы: всё время, что мы ехали, он жаловался на сына:

– По дому ничего делать не хочет, матери не помогает. Уставится в этот свой проклятый компьютер и играет.

– А много ли парню лет? – спросил я.

– Да уже в одиннадцатый класс переходит. Большой!

– Может, это и к лучшему, что в компьютер смотрит всё время, а не шатается, где попало…

– Ну, это, конечно, да. Но ведь и деятельностью какой-то надо ж тоже заниматься.

– А ты спортом не пробовал занять его?

– Спортом? Пробовал, конечно. Только я скажу вам: где спорт, там и бандитизм. Это ж ведь только так говорится, что спорт – это, мол, нравственность, то да сё. Я вам скажу: из спорта молодёжь вся валом валит в организованную преступность! Вот что такое спорт.

– Ну, при таком-то отце он не посмел бы!

– А что я? Что я смог бы сделать? Да я бы просто и не узнал ничего. Потом, когда натворил бы делов, вот тогда с меня бы и спросили, вот тогда бы и узнал, а так бы думал про себя: сыночек у меня пристроен, спортом занимается паренёк. Нет, спорт это не очень надёжно по нынешним временам…

Помолчали. Мне нечего было больше добавить. А милиционер продолжал:

– А от первого брака у меня дочка. Замуж уже вышла. И тоже: не пойму, что у неё на уме? Перебирала-перебирала женихов, а кого нашла? Тьфу! Смотреть тошно!

– Да кто ж он такой? – поинтересовался я.

– Да, студент какой-то.

– Ну, сегодня студент, а завтра – специалист. Молодёжь – это ведь такое дело…

Милиционер стал возмущённо что-то такое объяснять, из чего следовало, что из этого Митьки никогда не получится хорошего специалиста – до такой степени он непутёвый, но я уже почти и не слушал. Мне почему-то стыдно стало. Вот ведь, хоть и милиционер, а всё ж таки человек.  У него дети: сын и дочь. Вот он едет куда-то по делам, и душа у него болит именно за них. А я куда еду? К какой цели?

И сам не знаю толком!

А есть ли у меня сын и дочь?

Есть. И побольше, чем у этого бедного мента. Целая толпа.

И что я о них знаю? Путёвые они у меня или нет? Спортом они у меня занимаются или наркотиками? Понятья не имею… Слушаю с понимающим видом то, что мне человек рассказывает. А сам ведь ничего не смыслю в этом деле.

– Ну, вот мы и приехали почти,  – сказал мне милиционер. – Вон там, возле того кирпичного дома остановите мне. Спасибо, что подбросили.

– Да не за что. Всегда рад подвезти, – сказал я.

– А вот это вы зря, – сказал капитан милиции, уже открывая дверцу. – Мой вам добрый совет: никогда никого не берите, кроме работников милиции. И то нет гарантии, что это не преступники. В последнее время было столько эпизодов: и душат, и режут, и грабят – особенно, если вы посадите пассажира на заднее сиденье. Ну, дай Бог вам здоровья! – сказал он, выходя.

И я поехал дальше. Дорога свободная. Суббота. Еду себе и еду. Настроение почему-то пасмурное, как это утро, и я включил музыку. Не помогло. Через некоторое время выключил. Вслух сказал:

– Чёрт знает что!  Почему я так расстроен? Что такого произошло в последнее время, что моё настроение только ухудшается и ухудшается? Ведь я всегда был миролюбивым человеком, но, если так пойдёт и дальше, то я скоро начну бросаться на людей!

Вопреки совету милиционера я остановил машину, когда увидел на дороге мужчину и женщину с маленьким ребёнком. Они спросили меня, не смогу ли я их довезти до Мокрого Батайска, и я ответил им, что с удовольствием это сделаю. Тогда они спросили меня, сколько я возьму с них, и я, побоявшись отпугнуть их тем, что довезу их задаром, сказал, что соглашусь на любую сумму. На том и порешили. Женщине с дитём я велел сесть на заднее сиденье, а мужчина уселся рядом со мной. Супруги были совсем ещё молодыми – мужчине явно не было ещё и тридцати, а женщине лишь немногим больше двадцати лет.

У меня настроение сразу повысилось, и я спросил:

– Молодожёны?

– Ну, не совсем уж молодожёны, – ответил мужчина. – Вот уже почти три года вместе.

– Вместе – это как? – поинтересовался я. – Живёте гражданским браком? Так ведь?

– Сначала так и жили, – ответил мужчина. – А потом, когда дело пошло к рождению ребёнка, зарегистрировались.

Я оглянулся к женщине:

– А почему не сразу? Что – сомнения были?

Женщина рассмеялась:

– Сомнения – они и сейчас есть.

– Ну, это ты брось! – сказал ей муж. – Какие теперь могут быть сомнения, когда у нас ребёнку уже два года, и его надо воспитывать?

Видимо, они имели в виду какие-то известные им события или не совсем приятные для них воспоминания. У них завязалась перепалка, впрочем, совсем не злобная, а скорее шутливая. Судя по тому, что я понял, сомнения и в самом деле исходили именно от женщины: она с самого начала выдвигала своему избраннику какие-то чрезмерные требования, и он их, видимо, не сумел удовлетворить до конца.

Слушая эти их бесконечные разговоры о том, кто из них, какие обязательства принимал и как их потом выполнил, я загрустил. Вот она семейная жизнь! Вот оно то самое, от чего меня судьба уберегла! Хотя кто знает, хорошо это или плохо?

Неожиданно сам для себя я вдруг сказал:

– Эх, ребята, ребята! Слушаю я вас, слушаю и вспоминаю про свою жизнь…

И тут, не знаю, как это получилось, но я вдруг выяснил для самого себя, что оказывается я прекрасный семьянин, что с женою мы состоим в браке ровно сорок лет, что у нас трое детей и девять внуков…

Молодые муж и жена слушали меня совершенно потрясённые. Я врал так выразительно и говорил при этом таким усталым голосом, что мне невозможно было не поверить. С моих слов получалось, что я сейчас еду к внуку на свадьбу в Краснодар, где он нашёл себе красивую невесту: парень хоть куда и невеста – тоже…

– А почему же вы едете один? А где ваша жена? – спросила меня женщина.

– Жена уже на месте. Она выехала раньше меня, чтобы помочь с приготовлениями к свадьбе. Знаете: бабушки такой народ, что им во всё нужно непременно сунуть свой нос. Они уверены, что без них ничего произойти не может.

– Но, может быть, так и есть? – предположил молодой человек. Ведь для них это своего рода потребность.

Эта идея мне очень понравилась, и я развил её ещё больше. Оказывается моя Настенька – такая непоседа! Она повсюду успевает, у неё очень неугомонный характер!..

Что я ещё врал – уже и не припомню, но когда я их высадил, вдруг снова почувствовал невыносимый стыд. Что на меня такое нашло? Зачем я понаговорил  им столько подробностей о своей мнимой супружеской жизни?..

Где-то я читал, что женщин обмануть практически невозможно. Они интуитивно чувствуют обман. А что, если и эта молодуха всё поняла и только из вежливости ничего не сказала? Что тогда? Вот они сейчас вышли из машины, и она сказала мужу: «Да слушай ты его! Старое брехло! Он или маньяк, или неудачник какой-то…». Идут они сейчас по дороге и смеются надо мной, потешаются…

Мне стало не по себе: до чего же я смешон! До чего же я жалок! И почему я отказался брать с них деньги за проезд? Это была моя им плата за доставленное мне удовольствие. Я выпендривался перед ними и получал от этого кайф, а в благодарность за то, что они мне оказали доверие, вот так отблагодарил их.

– А что мне было делать?! – сказал я вслух. – Рассказать им про то, как неудачно провёл свою жизнь?

5.

Кущёвка была первым пунктом, который я отметил, когда планировал своё путешествие. До неё недалеко, километров семьдесят пять, не больше. Вроде бы и рядом с Ростовом, а уже Краснодарский край. Мне один знакомый доктор рассказывал, что из Кущёвки едут лечиться в Ростов, а не в свой краевой центр – Краснодар. Ростов для них ближе.

В той Кущёвке и жила Любаша. Когда мы с нею познакомились, мне было около сорока, а ей примерно тридцать четыре или около того. Я несколько месяцев как работал в Ростовском порту и совершенно уже потерял надежду найти мою Верочку Степанову. Жил в общежитии и вечерами часто не знал, куда себя деть. В свободное время шатался по городу, читал книжки, чего прежде не делал.

Я, кажется, уже говорил: Любаша работала у нас в порту диспетчером. Командовала транспортом. Её и называли королевой, только не бензоколонки, а транспортного цеха.

Мы  были счастливы вместе. Но судьба иногда преподносит сюрпризы, которые в корне меняют жизнь. Всё началось в тот злосчастный день, когда Любаша решила сообщить мне замечательную новость, что она беременна!

– Привет, Жоржик! – сказала она мне по телефону.

Я терпеть не мог, когда она меня так называла, но, видно, ей доставляло удовольствие, наблюдать, как я морщусь. Ну, что ещё за Жоржик?! Она ещё ухитрялась и Гошей меня обзывать. Совсем противно было.

– Мне надо срочно с тобой встретиться и сообщить кое-что важное, – продолжала она. – Во сколько ты будешь свободен?

–  И мне надо сообщить тебе кое-что, – сказал я, теряясь в догадках, что такое хочет мне сказать Любаша.

– Что-то случилось? – встревожилась она.

– Я тебе при встрече всё объясню.

Вот и весь разговор! А где же привычное «Люблю»? Меня немного взволновал этот разговор. Еле-еле дождался встречи. Любаша пришла с работы раскрасневшаяся, чем-то возбуждённая.
– Что случилось?

– Подожди, дай мне раздеться.

Казалось, прошла вечность. Она, наверно, никак не могла решиться, говорить мне или не говорить.

– Так, хватит тянуть. Давай выкладывай, что произошло? – потребовал я.

– Понимаешь, Жорик, я, кажется, беременна! Уже и не надеялась, а тут! Задержка уже две недели! Это ж надо!

– Господи! Люба, да разве можно так пугать людей? – сказал я, ещё не зная, как отнестись к этой новости. – Я думал, и вправду что-то случилось.

– Ты не понял… Я беременна, и не уверена, что от тебя!

Сказать, что меня эта новость повергла в шок – это не сказать ничего. Я не мог вымолвить ни слова, и лишь спустя две минуты только и выдавил из себя:

– Как? Ты всё это время продолжала встречаться с Витьком?

– Ну что ты мне дурацкие вопросы задаешь? – Любаша повысила голос, – Не знаешь, что ли, как это бывает? Там перепихнулась, здесь перепихнулась… Ну, понимаешь, так получилось…

Я молчал. Да и что тут скажешь? Меня снова предали… Предал человек, которого я считал самым близкими, хотел связать свою судьбу с нею. А она сидела такая счастливая, и не замечала, как по её щекам потекли слезы.

– В общем, нам с тобой надо расстаться…– продолжала Любаша, – Ты здесь ни при чём. Это – мой ребёнок! Нехорошо, конечно, получилось… Но – что поделаешь? Жизнь такая… Прости.
Я сидел, ошарашенный. Потом молча собрал свои вещички, и ни слова не говоря, вышел из комнаты.

Через несколько дней я хотел увидеть Любашу, что-то ей сказать, предложить. Но в диспетчерской мне сказали, что она уволилась по семейным обстоятельствам и уехала к матери на Кубань…

И вот теперь я бродил по городу и не знал, куда себя деть. Думал: а что, если отец ребёнка я?! Почему меня лишают права его видеть, ему помогать?

Вспомнил, как в Одессе когда-то одна моя любовь вдруг забеременела. Там всё было нормально: забеременела от меня. И вдруг я узнаю, что она пошла в женскую консультацию, чтобы получить направление на аборт. Я тогда тоже психанул. Помчался в ту консультацию, а моя как раз в кабинет к врачу зашла. Сижу в коридоре, жду. А на стене висит санитарный бюллетень, и в нём стихи. Я их переписал, потом выучил. Хотел дома переубедить её.

Никогда не забуду того вечера.

– Давай оставим ребёнка! – кричал я. – Что тебе нужно? Я работаю. Обещали квартиру дать. Оформим наши отношения…

– Нет! Я решила, – тупо долдонила она.

– Давай оставим ребёнка! Ты только послушай. Я в женской консультации переписал.

Достал листок и прочитал:

Остановись! Пусть он увидит солнце,
Услышит шум весеннего дождя,
И в час счастливейшей бессонницы
На звезды смотрит, глаз не отводя.
Тебе легко не дать ему родиться,
Тебя не станут за руки держать,
А он не сможет даже защититься,
Не сможет вскрикнуть, встать и убежать.

– Давай оставим ребёнка! – просил я.

– Нет! Я решила!

И вот тогда я первый раз пожалел, что не могу поднять на женщину руку. Не так воспитан. Я ушёл, и больше о ней никогда не слышал…


Постепенно небо прояснилось, и стало пригревать. Итак, первым пунктом у меня на карте значилась Кущёвская. Выехал я часов в семь. Было ясное июньское утро, суббота.  Мимо кружили поля с ещё не скошенными хлебами, зелёное разнотравье лугов, заросли лесополос. Чистое серое небо  и голубая полоска асфальта плыла под колёса… Моя «Волга» легко катила на юг строго по компасу. На горизонте вставало солнце и ярко слепило глаза. Я надел тёмные очки, привезенные по случаю ещё из Италии, и ехал, как настоящий пижон.

Мимо куда-то торопились фортовые иномарки и «Жигулята», а я никуда не торопился. Куда мне спешить? Вся жизнь впереди, до самой смерти! Кто сегодня едет девяносто километров в час? А мне и семьдесят вполне нормально. Еду себе, песенку мурлычу под нос.  Названия мелькают, странные такие, да кто их запомнит. Еду себе и еду. Милиция меня не трогает. Не знаю, почему. Или понимают, что взять с меня нечего, или еду уж очень спокойно.

Когда подъезжал к Кущёвской, солнце уже светило во всю. Свернул вправо и вот она, Кущёвская!

Пока разыскал ту улицу и дом, прошло ещё полчаса.

Я знал, что Любаша всегда была жаворонком, так что не боялся её разбудить. Половина девятого, вроде бы, нормально. За всё это время я дважды навестил её. Она вышла замуж и благополучно похоронила своего мужа. У неё был мальчик. Назвала она его Михаилом. Но больше всего меня удивляло, что отчество у него было Георгиевич. Я, когда первый раз к ней приехал, виделись мы с ней не долго. Она не хотела огорчать мужа. А Кущёвка – большая деревня. Сразу бы мужу её стало известно, что приезжал какой-то хмырь из Ростова… Ну, и зачем нам такие сложности? Короче, спросил я её тогда, кого же она родила и как здоровье малыша. Она и ответила. С тех пор успокоиться не могу. А, может, то был мой сын? А, может, и не мой. Хрен его знает. Если бы мой, чего ей было от меня бежать? Не пьяница  я, трудяга. Чего ей не хватало?

Но, уехала. Не хотела ни с кем делить своё счастье.


Любаша жила в родительском домике за невысоким забором. Постучал. Во дворе залаяла собака. Из дома на крыльцо вышел парнишка, лет двадцати, может, двадцати двух.

– Вам кого? – спросил он. А я смотрю на него, и горло у меня перехватило. Ну, точная копия – я в молодости.

– Михаил? – спрашиваю я.

– Да. А вы кто?

– Долго рассказывать. Мать дома?

– А где ей быть? Суббота сегодня. Дома она. Сейчас позову.

Он пошёл в дом, а я стоял у калитки и не знал, что ей сказать. Чего припёрся в такую рань? Чего ищу?

Вышла Любаша. Трудно было узнать в располневшей женщине ту огненную стерву, с которой мы гуляли по набережной. Она посмотрела на меня, не понимая, не сон ли это. Потом вдруг раскраснелась, и, назвав меня ненавистным именем, улыбнулась, приглашая в дом.

– Гоша? Ты ли это? Не сплю ли я? Да, нет. Видать, не сплю. Явился, не запылился!

– Так, может, и не стоило тревожить?

– Не кочевряжься! Заходи, раз пришёл.

Потом, обращаясь к сыну, крикнула:

– Сынок! Открой ворота! Георгий Михайлович свою «Волгу» загонит, а то, неровен час, и угнать могут.

Михаил с удивлением посмотрел на мать, не понимая, кого это она приглашает в дом.

– Давай, давай, открывай! Кстати, познакомишься. Это и есть твой папаня!

Это известие было и для меня новостью. До сих пор Любаша скрывала, что отцом ребёнка являюсь я. Но, делать нечего. Миша открыл ворота, и я въехал во двор.

Любаша скрылась в доме и через минуту вышла уже совершенно другая. Расфуфыренная, в модных брючатах и светлой кофточке. Чудеса, да и только!

Михаил ничего не спрашивал и только с любопытством и немым укором смотрел на меня, не понимая, где я был всё это время и почему молчал до сих пор.

Потом, когда уже мы сидели за столом, Любаша сама объяснила сыну:

– Ты, сынок, не смотри на Георгия Михайловича с таким укором. Это я во всём виновата. Ревновала я к тебе всех. Даже и твоего отца. Соврала ему, что не его ты ребёнок и уехала. Он пытался меня остановить, но, дело прошлое… боялась. А чего боялась, сейчас и не пойму. Видимо, психоз у меня был. Сдурела от счастья. Шутка ли, до тридцати двух лет дожила и никак не могла забеременеть. А тут – на тебе! Так что, Георгий Михайлович ни в чём не виноват перед тобой. Ты его не осуждай…

Михаил молчал, да и мне было не по себе. Шутка ли, на старости лет узнаю, что здесь, под носом рос сын, а я ничего об этом не знал.

– Ну и стерва же ты, Любаша! Но, дело прошлое. А ведь, могли мы жить семейно. Что нам мешало? Я же предлагал зарегистрироваться…

– Знаешь, как сейчас поют? Все мы девки – стервы! Ладно, давай, выпьем со свиданьицем!

– Давай… Только, ты же знаешь: я не силён в этом деле…

– Знаю. Ты силён в другом…

Любаша разлила в рюмки водку и, посмотрев на меня, улыбнулась:

– С приездом, Гоша!

– Да чего ты меня всё время: Гоша да Гоша?

– Так, нравится мне это имя. Помнишь, в фильме «Москва слезам не верит» Баталов Гошу играл. Вот мужик был! А ты на него очень даже похож.

Я промолчал. А кто бы не промолчал, если ему говорят, что он на Баталова похож?!

После завтрака Любаша спросила:

– Ты так и не рассказал, чем занимаешься, как живёшь?

– Какие в мои годы занятия? – отвечаю. – Слава Богу, здоров пока. В прошлом году ушёл на пенсию.

– Женат?

Любаша посмотрела на меня заинтересованно.

– Нет. Всё ищу свой идеал, – ответил я.

– Всё перебираешь?

– В мои-то годы? Нет, уже давно не перебираю. Вот выбрался поехать к морю. Тоскую без него. А ты  ещё работаешь?

– А что мне остаётся делать. Работаю. В автохозяйстве диспетчером… Но устала уже. А уходить на пенсию боязно. Не проживём…

– Михаил где работает?

– Автослесарем в том же гараже.

– У него невеста?

– Какие теперь невесты? Ходит к нему тут одна, да не нравится мне она.

– Важно, чтобы ему нравилась…

Как только мы заговорили про Михаила, я увидел, что Любаша погрустнела. Глаза её потухли. Видимо, проблемы у них.

– Напрасно ты, Любаша, вмешиваешься в их жизнь, – говорю ей. – Им жить и жить. Мы своё отжили.

– Ну да! Я всю жизнь на него положила! От своего счастья, может, отказалась. И н; тебе! Пришла какая-то вертихвостка и захомутала моего сына. Он теперь её слушает больше, чем меня! И ты считаешь, это нормально?!

Мне не хотелось углубляться в их семейные дела. Сказал коротко:

– Не вмешивайся! Это его жизнь!

В комнату зашёл Михаил.

– Мама, мне нужно уходить. Приду часам к пяти… – Потом посмотрев на меня, добавил. – Вы, Георгий Михайлович, надеюсь, поживёте у нас немного?

Так мне стало почему-то и хорошо, и больно. Хорошо, что Михаил это сказал. А больно за его Георгия Михайловича. Потом подумал: а что я хотел? Чтобы он бросился мне на шею и стал кричать: папочка, родной мой, как хорошо, что ты приехал! Ерунда! Я вопросительно посмотрел на Любашу.

– Погости, если не торопишься. У нас есть комната для гостей…

– Торопиться мне некуда. Если не очень стесню, пару дней погощу, посмотрю, как вы тут живёте…

– Тогда вечером приду с Мариной. Хочу познакомить…

– И вовсе незачем. У нас Георгий Михайлович в гостях… – удивилась Любаша.

– Пусть приведёт. Мне интересно… Хочу познакомиться… – попросил я, и она не стала возражать…


Когда Миша ушёл, Любаша рассказала о своей жизни в Кущёвской:

– Пока жили родители, у меня проблем не было. Ребёнка спихнула мамане, а сама пошла на работу… Потом умер батя, а через год и маманя. Правда, Мишке уже было лет десять-одиннадцать. Самые сумасшедшие годы. Бандиты всякие, кидалы… На ходу подмётки рвут. Работы нет. Мы кормили пару свинок. Вынуждена была продать. Потом и кур перерезала… Так и выживали. А потом с Василием сошлась. Он вдовец, старше меня был лет на пятнадцать… Ну да, мы как раз полтинник мой отмечали, когда с ним я познакомилась. Он механиком в том гараже и работал. Он помог мне и на работу устроиться.

– Когда он умер и от чего? – спросил я.

– Доктора говорят, от цирроза печени. В молодости зашибал сильно. Правда, когда мы с ним сошлись, он пил умеренно. Вообще-то был спокойным мужиком…

– Мужиком?

Я посмотрел Любаше в глаза и увидел в них тоску.

– Ты имеешь в виду секс? Какой тут секс?! Просто, боялась остаться одной. Сын вырос. Ещё немного, и умотает со своей Маринкой, как когда-то я умотала из нашей Кущёвской сначала официанткой на «Шота Руставели», а потом и диспетчером в Ростовский порт... Так что, сексом меня не удивишь. Всю жизнь мечтала о ребёнке. Но какой ребёнок при такой жизни?! А потом, когда поняла, что понесла, очень испугалась и бросилась, очертя голову, к родителям…

– И наврала…

– И наврала, – кивнула Любаша. – Ты знаешь, до родов от безделья думала, с ума сойду! А маманя боялась, что не сохраню, сброшу. Потому и заставляла сидеть дома, больше лежать. Вот и лежала, книжки читала, особенно стихи… Полюбила я это дело, как когда-то секс любила! Ей-богу! Даже в тетрадку переписывала, какие понравились.

– Стихи, что ли переписывала? – не понял я.

– Стихи. Хочешь, почитаю. Мне казалось, они про меня, про нас с тобой…

– Прочитай, – равнодушно согласился я.

Любаша достала из ящика стола небольшую тетрадь и, нацепив на нос кокетливые очки, стала читать:

Не сольются никогда зимы долгие и лета:
У них разные привычки и совсем несхожий вид.
Не случайны на земле две дороги – та и эта,
Та натруживает ноги, эта душу бередит…

Эта женщина в окне в платье розового цвета
Утверждает, что в разлуке невозможно жить без слёз,
Потому что перед ней две дороги – та и эта,
Та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьёз.

Хоть разбейся, хоть умри – не найти верней ответа,
И куда бы наши страсти нас с тобой не завели,
Неизменно впереди две дороги – та и эта,
Без которых невозможно, как без неба и земли.

Любаша задумчиво сказала:

– Везде и всегда нам оставлено право выбора. И каждый этот выбор делает сам…


По непонятной причине, Любаша рассказывала всё о себе, а обо мне не расспрашивала. То ли стеснялась, думая, что – захочу, сам расскажу. То ли не хотела слышать про мои многочисленные увлечения. Нельзя сказать, что Любаша была такой уж безгрешной. Но, услышать о моих женщинах она явно не хотела.


Вечером Михаил привёл Марину. Знакомя нас, сказал:

– Георгий Михайлович, это Марина…

Я  посмотрел на эту самую Марину. Тоненькая, прекрасно сложенная девочка лет восемнадцати.

– Очень приятно… Я рад, что у Михаила такая славная подруга. Ты, Мариночка, учишься или работаешь?

– Ну, что вы? – улыбнулась Марина. – Я уже отучилась. Работаю в школе учительницей…

– Вот как?… А выглядишь совсем девочкой!

– И хорошо! – засмеялась Марина, демонстрируя чудеса новых зубных паст. – Я на год старше Миши.

– Ну и что?!

– Вот и я говорю: ну и что! – Миша с благодарностью взглянул на меня. Видимо, это Любаша приводила в доказательство того, что Марина сыну не пара.

– Ладно болтать. Давайте ужинать, – сказала Любаша, и пошла на кухню. Марина тоже пошла за нею.

– Понимаете, – торопливо проговорил Михаил. – Маринка уже была замужем. Пожила пару лет и развелась. Он у неё и пил, и дрался…

– Детей у неё нет?

– В том-то и дело, что есть. Девочке полтора годика. Мать Маринкина присматривает. А мы знакомы с ней давно. Она недалеко живёт…

– А муж-то её куда девался?

– А Бог его знает! Развелись, и он уехал из Кущёвки. Может, в Краснодар подался, а может, и в Ставрополь. Он вообще из Ставрополья… Учился с нею в институте.

– Понятно… Я так понимаю, у тебя серьёзные намерения?

– Серьёзные… Я её люблю… И дочь её, Аннушку, тоже люблю. Удочерю…Разве я не прав?

– Конечно, прав… И что, мать против?

– Не против, но и без особого восторга…

– А где жить-то будете?

– У матери Маринки трёхкомнатная квартира… Да и здесь можно…

–  Можно…

В комнату вошли Любаша и Марина. Они  накрыли на стол, поставили бутылку водки…

Ужин прошёл спокойно. Вспоминали работу в ростовском порту. Любаша рассказывала, как жила все эти годы.

– А что ты за учительница? – спросил я Марину.

Та смутилась и сказала, потупив взгляд:

– Я в начальной школе. С малышнёй вожусь, хотя и окончила филфак.

– А что! С малышнёй, наверно, даже интересней…

И Михаил, и Марина посмотрели на меня с теплотой. Им казалось, что вот, наконец, нашёлся человек, который их понимает. И тогда я их заверил, что и Любаша им желает добра и счастья. И если что и говорит, то не со зла, а от огромного желания, чтобы они жили счастливо. Знает на собственном опыте, каково одной поднимать сына…

Короче говоря, в тот вечер мне удалось всех ублажить. И Любаша тоже размякла и после ужина, удобно устроившись на диване, всё ждала от меня какой-то исповеди. Но исповедоваться мне не хотелось, и я сказал:

– Время бежит, за ним не угонишься. И каждый день, каждый час, который нам ещё дано прожить, нужно ценить и не портить друг другу…

– Это и вся мудрость, которую ты постиг?

– Вся, – кивнул я. – Другой нет.

– Насколько я помню, у тебя в августе юбилей? – сказала Любаша.

– Точно. Только, какой это юбилей? Шестьдесят пять стукнет…

– Юбилей, конечно!

– Так, может, приедете в Ростов? Приглашаю всех!

– Так всегда! Приглашаешь, и не даёшь адреса! – засмеялась Любаша.

– Ну, зачем же так?

Я написал  свой адрес и телефон и передал Любаше.

– Приедете? Ведь, недалеко совсем. И автобусы ходят…

– Не знаю, – неуверенно сказала Любаша и положила листок с адресом в свою заветную тетрадку.


Вскоре Миша  пошёл провожать Марину, а Люба, так и не дождавшись от меня никакой исповеди, устало сказала:

– Ладно.  Пора спать. Мне завтра на работу…

– Завтра же воскресенье.

– Я работаю по графику.

– И Михаил завтра работает? – спросил я.

– Нет, он – в понедельник. И Маринка свободна. Если хочешь, они тебе покажут станицу. Хотя, здесь нечего и смотреть…

– Отчего же? Мне интересно, – сказал я. – А в понедельник, пожалуй, поеду…

Люба грустно посмотрела на меня и тихо проговорила:

– Если ехать, то лучше во вторник. Понедельник – день тяжёлый. Да и мы-то по-настоящему с тобой и не говорили… Иди, отдохни. Я тебе постелила в комнате на втором этаже…


По привычке я проснулся рано. Небо только начинало сереть. Осторожно, чтобы никого не потревожить, спустился на первый этаж и увидел уходящую на работу Любашу.

– Ты чего так рано? На отдыхе же!

– Не могу спать… Ты когда придёшь?

– Как только, так сразу… Постараюсь сорваться… если получится…

– Было бы хорошо…

Любаша ушла, а я пошёл во двор посмотреть: может, что починить нужно, или ещё что. Поймал себя на мысли, что и я таким же становлюсь, как Шурик Маслов. Но во дворе был образцовый порядок. Пёс уже ко мне привык и с любопытством наблюдал, что я буду делать. Но делать было нечего, и я от досады сплюнул и вернулся в дом. Сел в зале и стал разглядывать комнату. Любаша при всём своём взбалмошном характере и страшной нелюбви к стандартам, ничего необычного в ней не придумала. Нет никаких непонятных штучек ни на потолке, ни на стенах. Всё как у всех: диван, кресла, телик, полки с книгами. Раньше никогда не замечал, чтобы Любаша интересовалась книгами. Видно, это от Михаила… А, может, и сама пристрастилась. Есть в ней что-то такое, чего раньше в ней я и не замечал…

В комнату вошёл Михаил.

– Доброе утро!

– Доброе, – ответил я. – Ты чего мокрый, как курица?

– Ни разу не видел мокрую курицу. А мокрый, – так я по утрам обливаюсь водой из колонки. Здорово!

– Здорово, – согласился я. – Когда-то и я…

Потом мне стало неловко, что стал хвастать, и я замолчал.

– Почему вы сегодня грустный? Что-то не так?

– Нет, Миша, – ответил я и посмотрел в его глаза. Поймёт ли? Как отнесётся к тому, что скажу? – Самое страшное, что жизнь проходит, а ради чего жил, – так яснее и не становится!

– И я об этом иногда думаю, – согласился он. – Для чего живу? Зачем?

– Ну, тебе ещё рано об этом задумываться! Впрочем, наверно и не рано… Создашь семью, нарожаете детей… разве не цель?! Хочешь этого, или не хочешь, а что-то передашь им от себя…

– Не знаю… – неуверенно протянул Михаил.

– А я думаю, – продолжал я гнуть свою линию,  – человек должен иметь цель. Без неё ему не жить. Когда есть цель, каждая твоя клеточка работает на её достижение. Когда же она размыта, тогда и жить незачем.

– Теории… – разочарованно произнёс Михаил.

– Даже смерть отступает, когда человек стремится достигнуть цели, – продолжал я.

– Всё это демагогия чистой воды! Как определить цель, ради которой стоит жить? Дети, внуки… – это разве цель?

– Цель. Конечно – цель! Только, мало кому её удаётся достичь.

– Что это вы говорите? Детей трудно настрогать? Не нужно устанавливать очень высокую планку. Цель нужно ставить достижимую. Иначе свихнуться недолго…

– Настрогать не трудно. Воспитать не просто. Ты слышал о вечной проблеме отцов и детей?

Почему-то вспомнилась Милочка. Чистюля была страшная. Но  дура, – такую поискать! Я тогда ещё плохо в людях разбирался и меня мало увлекали характер человека, душа. Всё больше формы возбуждали.

Помню, пришёл к ней, а она, как обычно, что-то тряпкой трёт. Пылесос ревёт, как мотоцикл без глушителя.

Я, видимо, нечаянно сбросил со столика пачку фотографий. Подобрал и, пока Милочка заканчивала наводить чистоту, рассматривал их: море, песок, скалы – моя Одесса. Подумал: теперь – заграница! Кто бы мог такое вообразить?! Сволочи! Такую страну просрали!  Вот мы с Милочкой на пляже, вот мы с ней в парке Ильича...  А вот и Галочка… Помнится, и с нею у меня что-то было… Боже, сколько же их было?! Помню только, что Милочка эта оказалась воплощением всего того, что я так не люблю в бабах. Впрочем, я ей тоже не очень нравился.

На фото она смотрелась пошло и смешно: нечто среднее между стриптизёршей и ручной обезьянкой... Помню, Борис стал на неё заглядываться. Начало их любви чем-то напомнило мне моё помешательство при знакомстве с Верой. Тот же блуждающий взгляд, речь невпопад. То же повышенное внимание к своей внешности.

Борис работал у нас мастером. Интеллигенция, так сказать. Он стал слишком часто мелькать перед глазами. Я увидел, как Милочка на него среагировала, и отошёл. Зачем мешать их счастью?  И она, как заколдованная, теперь говорила только о нём. Старые фотографии сожгла, как зачеркнула прошлое, и вмиг забыла то, что было между нами. Тараторила без умолку, смеялась, где нужно и не нужно. Дура и есть – дура. Что с неё взять?!  А болтала только о Борисе или о своих чувствах, о том, как ей хорошо или где они успели побывать… Впрочем, и раньше её болтовня особым разнообразием не блистала, сводясь, в основном, к ней самой. Но теперь – Борис мощным Гольфстримом проходил через весь её неуёмный трёп. И некуда было спрятаться и скрыться от этих её излияний чувств. Они переполняли её.

Милочка работала у нас учётчицей и  готова была поведать всему миру о своей любви и счастье в личной жизни. А уж мне она описывала такие подробности, словно объясняя, почему поменяла меня на Бориса…

– Ты даже представить не можешь, какой он потрясающий в постели! Я такого никогда и ни с кем не испытывала. Ты, Жорик, меня прости… Это правда!

Я улыбался и желал им счастья, думая: когда же она заткнётся?

– Понимаешь, Борик сказал, что я его  первая любовь! Но теперь...

– Слушай! Давай без Борика! Мне это НЕ интересно! – прервал я её.

– Теперь он любит только меня! – ей было всё равно, что мне не интересно.

Не в силах терпеть её дольше пяти минут, я торопился уйти. Вскоре я и вовсе забыл её. Она для меня перестала существовать.

И вот однажды я встретил Милочку и Бориса в нашем общежитии. Они шли по коридору  прямо на меня, и мне некуда было свернуть.

– Жорик! Мы к тебе! – обрадовала меня она. – Ты можешь быть нашим свидетелем?

– А вы что, решили кольцеваться?

Я недоверчиво взглянул на Бориса.

– Боря только съездит домой в Донецк, а потом приедет и…

Мне всё стало ясно. Мы снова теряем мастера… Интересно, чем же она его так напугала? Оказывается, у неё папаша был какая-то шишка. Какая – уже не помню, но шишка. Он бы Борису не простил. А девочка, непонятно от каких харчей, стала полнеть. Короче, интересное положение! Нет, это не по мне! Вот я никогда бы не убегал, если уж такое произошло. Но, если быть честным, то всегда убегали от меня. А почему, – до сих пор теряюсь в догадках. Вот и Любаша…


Михаил по-своему оценил мою задумчивость, и, не желая тревожить, ушёл. А я ещё долго сидел, вспоминая события давно ушедших дней.


6.

Часов в пять пришла Любаша. Пообедали…Помолчали. Говорить не хотелось. Всё было и так понятно… Только воспоминания и грусть…

Любаша всё ждала от меня каких-то слов, сожалений. Но, что я мог ей сказать? Всё, что было – прошло, как сон, как утренний туман… О чём говорить? Всё и так понятно…

Она спросила:

– Ты что, по местам боевой славы решил проехать? Потянуло на воспоминания?

Нет, всё-таки, Любаша, пожалуй, умная. Всё понимает с полуслова, по взгляду, даже, по интонации.

Я промолчал.

– Ты когда-то всех девок приваживал своим разудалым норовом, добротой своей и весёлостью.  Сколько страдать меня заставлял! Одна твоя Натали что мне стоила!

Любаша посмотрела на меня и с улыбкой спросила:

– Дело прошлое. Расскажи, откуда она взялась, и куда вдруг исчезла? Если бы ты только знал, сколько кровушки моей она перевела! Расскажи!

Я не сразу врубился: что за Натали? Потом вспомнил и подумал: а почему не рассказать? Ведь моя поездка и есть Момент Истины! Чего скрывать? Дело давно минувших дней! И стал рассказывать…


Возвращался я как-то с работы рейсовым автобусом. По сторонам не смотрел. Устал немного. Вдруг:

– Привет, куда едешь?

Это уже интересно, подумал я. Видит же, что с работы. А куда может человек ехать с работы? Домой, конечно.

– В баню! – ответил я многозначительно и посмотрел на неё.

Она стояла рядом и всеми силами старалась меня чем-то поразить. «Напрасно стараешься, милая, – подумал я. – Не до тебя… Устал…».  Выхожу из автобуса. И она выходит. Иду в сторону своего дома, и она следует за мной.

– Ты не заблудилась? – спрашиваю.

– Вовсе нет. Мы живём в одном доме, и даже обидно, что ты до сих пор не обратил на меня внимания.

– В одном доме? Может быть, ты ещё скажешь, что и  в одном подъезде?

– И в одном подъезде!

Я остановился и уставился на неё, как баран на новые ворота.

– Разыгрываешь?

– Вовсе нет. Вот уже три месяца, как снимаю угол  у милейшей мадам Грицацуевой.

– Я такой не знаю, – сказал я и по её глазам прочитал разочарование.

– Не знать её ты не можешь. Она – героиня бессмертного романа «Двенадцать стульев».

– И кто же у нас эта мадам?

– Удивляюсь, что ты её не узнал. Это Ведерникова Матрёна Никифоровна. Чем не Грицацуева?

– Не скажи. Бабуля – Божий одуванчик. Что с неё возьмёшь?

– А что можно было взять с мадам Грицацуевой?

– Ты забыла о ситечке!

Убедившись, что я знаком с классикой, она улыбнулась.

– Прости. Запамятовала.

– И что ты делаешь в нашем славном городе?

– Не поверишь: ищу работу…

Так мы дошли до дома и стали подниматься по лестнице. Её квартира оказалась на пятом этаже. Поднявшись на четвёртый, я нерешительно остановился. Остановилась и она, ожидая, что последует моё приглашение выпить чаю. Ну, что ж. Не так уж я и устал, чтобы не пригласить соседку на чашечку чая.

Открыл ключом дверь и оставил дверь открытой:

– Проходи. Ты так настойчиво хотела со мной познакомиться, что я не вижу причин тебе отказывать. Только, боюсь разочаровать. Я не начальник какой. Обычный работяга…

–  Мне как-то это и не важно. Меня же привлекает не твоё положение.

– А во мне ещё что-то может привлекать? Девочка милая, как у тебя со зрением?

– А в чём дело? Зрение у меня хорошее. Я, между прочим, водителем автобуса работала.

– Ты не заметила, что я уже пятый десяток разменял!

– Не очень понимаю. От этого что, чай будет не столь ароматным?

– Ну, если так, – улыбнулся я, – то душа у меня совсем юная, можешь мне поверить.

– Я это заметила.

Она сняла туфли. На дворе моросил мелкий противный дождик.

– Где у тебя кухня?

– А в чём, собственно, дело? Это же я тебя пригласил на чай, а не ты?

– Разве не всё равно? Пока ты переоденешься, я что-нибудь соображу. Вот, купила в «Лакомке» кое-что.

Она поставила на кухонный стол небольшой торт, какие-то пакеты.

–  Ну и ну! – удивился я. – Мы будем что-то отмечать?

– Разве ты этого не понял? Мы отметим наше знакомство. К тому же у меня сегодня день рождения!

– Ладно заливать! Какой день рождения? Если так, то я – японский император!

– Ну, что ж, Ваше Величество, теперь я знаю, как мне тебя называть. А меня зовут Наташей.

Она достала из сумочки паспорт, открыла его на нужной страничке.

Действительно, там значилось: Никанорова Наталья Семёновна, 26 ноября 1955 года рождения.

– Так… – я стал высчитывать, сколько же ей лет? – Или я плохо считаю, или тебе сегодня двадцать семь?

– Ты не плохо считаешь, милый. А тебе не более тридцати пяти. Угадала?

– Увы, милая Натали. Мне сорок два исполнилось в августе. Так что – несколько стар для тебя.

–  Интересное кино. А выглядишь ещё – о-го-го! А сколько душе твоей?

– Ну, что ты! Душа у меня пылкого юноши!

– Тогда я выиграла в лотерейный билет. Думала, свой день рождения с мадамой буду отмечать. В твоей компании, безусловно, приятнее!

– Что ж! Отмечать, так отмечать. Сейчас переоденусь, и помогу. Пока – хозяйничай! Продукты в холодильнике.

Минут через пятнадцать стол был украшен всякими вкусностями – сыр, колбаска, тортик. В вазочке блестели яркими обёртками конфеты. Чайник уже вскипел. Всё было готово к пиршеству.

– Я вижу, ты вполне освоилась!

– Опыт.

– Большой?

– Не маленький… Только, всё больше, отрицательный. Правда, и отрицательный – тоже ведь опыт.

Я ожидал, что Наташа станет рассказывать о своей неудавшейся жизни. Но ничего такого не произошло.

– Так, может, шампанское? – спросил я. – Всё же, день рождения?

– Извини, не хочу портить вечер. Впрочем, можешь выпить, но я алкоголь на нюх не переношу.

Потом постепенно она освоилась, и когда напряжённость несколько уменьшилась, всё же рассказала.

Она приехала из Новошахтинска в полной уверенности, что её ждёт здесь новая жизнь. Дома была изнурительная однообразная работа, муж-наркоман, скандалы и драки. Она терпела, не желая причинять огорчение матери. Но когда мать умерла, а муж стал выносить из квартиры всё и продавать, чтобы купить дозу, она перетащила ещё не проданные мужем вещи к подруге, и уехала.

Судиться с ним не хотела. Детей у них не было. То ли аборт, который сделала ещё в школе, то ли муж-наркоман оказался бесплодным, но больше она не беременела.

В Ростове же она считала себя свободной, и наслаждалась этой свободой в полной мере.

– Муж отучал радоваться жизни. Да видно не всё во мне успел убить.

– А как случилось, что ты стала женой такого придурка? – спросил я. – Впрочем, если не хочешь, – не рассказывай.

– Почему же? Как такое обычно случается?  Был летний день. С  подругами поехали на озеро. Костёр, уха, песни под гитару. Романтика. Ночью все пошли  купаться на «блесну», голышом и не заметили, что недалеко за камнями притаились ребята. Когда бесились в воде, те тихонько и оттащили от берега одежду. Потом стали шутить:

– Вон она ваша одежда. В целости и сохранности. Нам чужого не нужно! Идите и берите!

Девчата растерялись, не знали, что делать.

– Да как же мы выйдем?

Ну, Наташа первая тогда и вышла из воды. Замёрзла, не выдержала.  Потом передала одежду подругам. Оделись все, посмеялись, а потом всю ночь вместе  с теми ребятами у костра пели песни, анекдоты травили. Когда разошлись по палаткам, не помнит, но утром она вдруг обнаружила будущего мужа возле себя. Так и случилось…

Потом пригласила его домой.

Ввели в заблуждение, со слов Наташи, его горящие глаза. Они сверкали  и смотрели на неё с таким желанием, что она не могла устоять! Женщине очень нужно сознавать, что она нужна, что её хотят!..


Любаша, затаив дыхание, слушала мой рассказ о Наташе, которая когда-то заставила её так страдать. Я же и не собирался ничего утаивать.

– Первое время у них всё было хорошо. Но не долго. Потом его посадили, как оказалось, уже не первый раз. Он был домушником. Ворюгой со стажем… Они с мамой жили не далеко от центра в двухкомнатной квартирке. Мать сильно болела, и ей хотелось увидеть дочь счастливой. Потому та и терпела. Не показывала, что ей плохо. Не хотела причинять лишние страдания.

Выговорившись, Наташа грустно взглянула на меня, и мне стало её жалко. Я положил на её плечо руку, погладил. Она не отстранилась. Наоборот, наклонила голову и прижалась к моей руке…


– Ну, конечно. Пожалел девушку, – грустно усмехнулась Любаша. Не обращая внимания на её замечание, я продолжал:


– Наташа рассказала, что ему было тридцать три, из которых пятнадцать он провёл в тюрьме. Квартирные кражи, грабежи… Всякий раз клялся, что завязал. Числился где-то на шахте, но ни единого дня так и не работал.

В тот вечер Наташа осталась у меня.

Мы встречались с ней не часто. Она, наконец, нашла работу и стала водителем такси. Должен сказать, – ездила она лихо, а уж я-то в этом понимаю. А ещё через пару месяцев сняла однокомнатную квартиру и переехала. Больше я её и не встречал…

– А я-то, дура, всё чувствовала! Знала, что ты, как петух в курятнике, многих покрывал, а всё равно, готова была им глаза выцарапать.

– Во, кино! Да ты же сама была не девой Марией!  Один Витёк чего стоил… Помню, хотел даже в «Вечерний Ростов» объявление давать: «Вчера вечером загуляла и не вернулась домой собачка женского пола неопределённой масти с курносым носом по кличке «Любка». Нашедшего прошу передать ей, что если вздумает вернуться, пристрелю вместе с кобелём по кличке «Витёк»!».

– Вспомнил! Витёк, как выпускной клапан был у меня. Никаких чувств, никаких обязательств. А тебя я любила…

– Любила… Только тщательно скрывала эту любовь, а на последок просто сбежала! Ведь знала, как меня найти, а молчала столько лет.

– Ты не можешь понять меня… Да и не к чему теперь этот разговор…

Помолчали.

Пришли Михаил и Марина, поставили на стол торт и пирожные.

– По какому поводу? – спросила Любаша.

– Чай пить будем, – ответил за Марину Михаил.

Любаша кивнула и, взглянув на меня, спросила:

– Ты гитару, случаем, не прихватил с собой?

– Случаем – прихватил. В Одессе когда я пришёл на судно, притащил с собой и гитару. Она всегда при мне. Так, старпом спрашивает: «Ты, говорит, салажонок, плавать-то умеешь?» Я по молодости нахальным был, жуть! Так я ему и ответил: «Так я же на пароходе буду! А гитара – мой спасательный круг!»… С гитарой не расстаюсь. Она мне жить помогает…

– Сыграй, что-нибудь… Ты мастер был петь.

– Сыграть? Это – всегда пожалста! Только, за последствия не отвечаю!

Я вышел во двор, достал из машины гитару и, усевшись поудобнее, стал исполнять некоторые песни своего репертуара, стараясь понравиться в первую очередь Михаилу.

– Наши песни, – сказала довольная Любаша. – Сейчас такие уже и не поют. Сейчас какая-то тарабарщина их заводит…

– А вы что-нибудь из своей молодости спойте! – попросила Марина.

Я  вспомнил несколько блатных одесских песенок, типа:

Одесса, ты ночью полная огня,
Одесса, зачем сгубила ты меня…
или:

На Молдаванке музыка играла…
Репертуар мой был разнообразным. От известных песен:


Когда я пою о широкий просторах,
О море, зовущем в чужие края…
или:

Из всех известных в мире городов
Я больше всех Одессу уважаю.
Не буду воспевать я дальних берегов.
Я с мыслью об Одессе засыпаю…

а ещё:

…Всем известно, что студенты
Редко платят алименты,
Всем известно, как они бедны…
Но они не прочь порою
Погулять с чужой женою,
Потому что нет своей жены!..

Короче, засиделись мы до глубокой ночи. Михаил пошёл провожать Марину, а мы с Любашей сидели, и не знали, о чём говорить. Вроде, было всё и так ясно… Атмосфера в комнате не располагала к исповеди.


Сейчас мой внутренний мир, по моему мнению, полностью соответствует миру человека, находящегося в осеннем периоде своей жизни. Ещё не старость, но уже наступают холода… Я – оптимист и мечтатель. Гонялся за своим идеалом, искал его, да так и не нашёл… Конечно, я ветренен, как говорит Любаша, взбалмошный… но при этом жизнерадостный идиот. И чему, собственно, радоваться?! Как можно быть оптимистом, когда вокруг творится такое?! Каждый мечтает урвать от жизни побольше.

Такие размышления нахлынули на меня утром, когда все ушли на работу, и я остался дома. Отъезд запланировал на вторник, так что сидел дома и не знал, что бы такое сделать. Сначала хотел приготовить что-нибудь к приходу Любаши. Потом, поняв, что Любаша может и обидеться, пошёл искать работу во дворе. Но, всё было в идеальном порядке. Если что и требовало ремонта, то дело было не на один день. Я бы конечно, давно сменил крышу. Ну, кто теперь жестью кроет? Ежегодные покраски одни чего стоят! Сегодня столько кровельных материалов! Да и пол в зале, как палуба. Видимо, балки прогнили, и теперь он наклонился к окнам на три-пять градусов! По-хорошему, сорвать его, залить бетоном, сделать стяжку и покрыть ламинатом. Дёшево и сердито! Но это не на один день, да и захочет ли Любаша. Даже сказать ей нельзя. Обидится! Казачка и есть казачка!

Зашёл в просторную светлую кухню, где пахло чем-то очень аппетитным. Было часов одиннадцать, и в это время я привык пить чай. Откуда такая привычка у меня, чёрт его знает. Но вот уже много лет я это делаю, и теперь кажется, что, если не выпил чаю – как не почистил зубы или не умылся.

Короче, поставил чайник, нашёл в буфете пакетик какого-то заморского растворимого чая и огромную жёлтую чашку. «Вот это – то, что мне нужно», – подумал я. Конечно, хорошо хотя бы лимон. Но лазить в холодильник не хотел. Сахар стоял на столе в небольшой вазочке. Всё что нужно у меня было.

После этого пошёл к машине. Хотел посмотреть, не случилось ли чего за эти дни, пока она стояла во дворе? Всё было нормально. Проверил давление в колёсах, вытер от пыли влажной тряпкой стёкла и бегущего оленя – особую мою гордость. Теперь таких не выпускают. А мне нравится!

Вспомнилось, как однажды на Подбельского после смены торопился к Любаше. Перепрыгивая через ступеньки, бежал на четвёртый этаж. Хотел быстрее рассказать какую-то новость. Где-то на уровне площадки третьего этажа случайно столкнулся с пожилой женщиной, несшей авоську с картошкой. От столкновения женщина уронила сетку, и картофелины  весело поскакали по ступенькам вниз. Под град проклятий и ругани, обрушавшейся на меня, а заодно и на Любашу, я собирал клубни. Последние поднял на первом этаже.

Женщину звали Зинаидой Николаевной. Была она главной сплетницей дома, и, сидя на скамеечке у парадной двери, перемывала косточки всех жильцов. Поэтому, большого угрызения совести я не испытывал.

Через час, когда мы с Любашей вышли, эта Зинаида Николаевна уже сидела на своём посту и громко, чтобы мы слышали, говорила своим кумушкам:

– Вы только посмотрите, как она вырядилась! Ну, скажите на милость, может честный человек так одеваться?! Жульё в доме. А он и вовсе – головорез. Ростовский жулик!

Любаша всё слышала и смеялась:

– Вот ты, Жорик, и стал ростовчанином!


День тянулся нескончаемо долго. Всегда, когда чем-то занят, время бежит быстро. Это лучший способ ускорить бег времени. Безделье или ожидание его замедляет.

С Любашей, конечно, всё понятно. Её все мысли о сыне. Впрочем, если быть до конца честным, мне кажется, и я ей до сих пор не безразличен. Но, вот вопрос: а мог бы я на склоне лет жить с ней вместе?! Любаша, конечно, лучшая из тех, которых я знал. И жизнь её мне известна до мельчайших подробностей. И, несмотря на всю грязь, она мечтает о чём-то лучшем, о том, что важнее всего. Даже не о любви, а о ценности жизни. Мы же, на самом деле, думаем и говорим о чём угодно, только не о самом главном… А вот Любаша, – она смотрит вперёд! Как это она вчера сказала? «Нужно ловить каждый миг, ведь жизнь так безжалостно коротка. Я только сейчас стала об этом задумываться. Раньше мне казалась жизнь вечной…». Лучше не скажешь… И правильно ей казалось! Жизнь вечна и всегда длится до самой смерти!

«Нет, я всё же осуществлю задуманное, проеду по маршруту, погляжу… А там и решу», – подумал я и прилёг на диван. Задремал.


Любаша взяла меня за плечо.

– Просыпайся. Чайник уже свистит. Поставил его на плиту, а сам заснул…

– Вот чёрт! Это я ночью плохо спал. Так ты уже с работы пришла?

– Я Тамарочку просила подменить меня. Ты же  куда-то торопишься…

– Нужно, Любаша… А вы приезжайте ко мне в августе. Шестьдесят пять стукнет. Как не крути – юбилей! Не забыла, где моя дача?

– Так я там была-то всего один раз. Впрочем, и приехать вряд ли смогу. Работа…

Я взглянул на Любашу и опустил голову. Она так смотрела на меня, ожидая того, что пока я не мог ей обещать… Посмотрим. Время покажет!..

На следующий день я двинулся в путь дальше.

7.

Когда я, покинув Кущёвку, направился в сторону Тихорецка, подумалось: «Вот я и посетил Любашу, женщину своего прошлого… И что? Узнал, что рядом рос сын? И что с того? Я о нём даже и не догадывался! И на душе у меня нет никакого сожаления, что уехал… Может, напрасно я затеял это путешествие в прошлое? Дважды в одну и ту же реку не зайдёшь… Что было, давно  прошло… Может, с ними больше никогда и не встречусь… Пригласил на день рождения, но ведь и так ясно – не приедут. Кто я им? Дядя с улицы… И на обратном пути заезжать к ним не буду. Зачем? Одно только расстройство. Как говорил когда-то ещё в Одессе наш боцман: если ты перестал что-то понимать в женщинах, – значит, хорошо в них разобрался! Прав, наверно, Шурик: баба и есть – баба! Чувствовать может она хорошо, а рассуждает глупо! Ну, как можно понять финтель, который выкинула Любаша? Забеременела и убежала… А я, дурак, ведь хотел на ней жениться! Нет, прав, конечно, Жванецкий! Умных женщин не бывает! Бывают очаровательные дурочки и ужас какие дуры! Всё! Проехали! И всё же, Любаша, кажись, всё ещё неравнодушна ко мне…»

Я всегда был убеждён в том, что чем сильнее люблю женщину, тем больше от неё завишу. Любовь и зависимость всегда идут рядом. Всегда стремился освободиться от такой зависимости. Неприятно и больно… Страх потери, ревность. Любовь – это прекрасно. Но зависимость… – брр…  А если нет этого чувства любви, то зачем мне это нужно?! С годами, наверно, я понял, что уже не смогу никого любить и зависеть от кого-то…

Сколько раз я был влюблён?! Не сосчитать. Выплёскивал свою любовь, бегал на свидания, старался всеми силами понравиться. А потом под любым предлогом отказывался от встреч… Боже, сколько раз такое было! И что?! Вот теперь еду один в машине неизвестно куда и неизвестно к кому…

А Любаша… Что Любаша! Уж если я – сволочь, то и она не Дюймовочка! Чтобы получить ребёнка, похерила всё, что было между нами. И я страдал. Вот, что значит зависимость! А тогда ведь мне казалось, что настал момент, когда пора прощаться с холостой жизнью.  Но, не судьба!

И всё же я не могу сказать, что моя жизнь не сложилась! Увлечения? Так без них жизнь бы была пресной. Ну, попереживал… Так, наверное, сам заставлял переживать не мало красоток. Правда, иногда и лица иных не вспомню, но то, что они дарили мне мгновения счастья, это – точно! Нет, всё же здорово: сколько воспоминаний! Хоть роман пиши, да не по этой части я…

Любаша всё говорила, что хотела простого женского счастья… А кто его не хочет? Всё дело в том, что она вкладывает в понятие счастья?! И сколько я видел в своей жизни ****ушек, которые ещё фору могут дать мужикам в похождениях и приключениях! Да, хотя бы и Алёна, администраторша гостиницы! Вообще, гостиница – рай для таких приключений! Есть где, есть с кем, и все куда-то спешат, уезжают…приезжают…Никто никому и ничем не обязан!

А вот с Верой всё было иначе. Это я за ней бегал, как мартовский кот. Розочки всякие приносил, в ресторан на Приморском бульваре водил… Мне наши отношения казались сказкой! А она постоянно подшучивала. Вот кто был моим первым учителем! Ну, если не первым, то просто учителем! Так коварно исчезнуть! Вот что значит зависимость! Как вспомню своё состояние, – даже удивляюсь. Я чуть не чокнулся… Не мог поверить, что она всё это время меня, как юнгу малого, дурила. Даже адреса не оставила. Ну, не ****ь?!

Когда я это понял, вроде бы как протрезвел, и увидел себя уже не в моей Одессе, а в Ростове! Утешал себя, что Ростов  – «папа»… А потом всё завертелось, закружилось. И Любаша вовремя подоспела… Но я уже был научен, и никого не впускал в своё сердце… Хотя, хрен его знает… может и напрасно… Не был бы на старости лет один, не стал бы вот так, как сейчас колесить по дорогам… Куда, зачем?..

А если уж совсем честно, то я никогда к этому не относился, как к спорту. Бабы всегда вызывали у меня восхищение, и я их любил! Может, по-своему, но любил! И никогда не гонялся за смазливыми. Смазливые чаще стервы. Понял давно, что лучшая женщина та, которая ЖЕНЩИНА!

Веруня, помню, смеялась, называла меня не бабником, а исследователем. Впрочем, теперь-то я понимаю, что её ирония всё же имеет под собой почву. Я всегда восхищался этим творением Бога. Какие они разные и какие прекрасные! Были, конечно, у нас и такие, которые стремились жить по пословице: всех… невозможно, но к этому стремиться нужно! Петушки! Спортсмены-надомники! Но теперь-то я понял, что если хочешь по полной получить, должен по полной и дать! Причём, не нужно становиться в очередь! Не нужно считаться, сколько дал ты, и сколько дали тебе! В своё счастье нужно вложить всё, и сердце, и любовь, – всё что имеешь, и в первую очередь – душу! Только тогда возможно это счастье. А – недодал, вот тогда и получится, как у нас с Любашей. Мишка без отца рос… Что хорошего?!

Любаша просто даже не догадывалась, что я нормальный мужик, что она мне нужна была не только для утех. Не верила мне. Не верила мужикам… Может, и правильно делала… Но ведь у меня были самые серьёзные намерения! А у неё был другой опыт… Вот и получилось то, что получилось!..

С тех пор у меня было много женщин, но никого я не пускал в сердце, чтобы потом не страдать, не метать икру, не превратиться в алкаша. Больше никогда я не попадался на удочку… Хотя, о чём я говорю… Брехня всё это… Всякий раз мне казалось, что вот сейчас именно то самое, что я искал… Что это именно та, которая понимает меня. Душа ликовала! Солнце светило ярче, и соловьи пели в ясном небе. Мне самому хотелось петь только от её взгляда и казалось, что она – самая близкая и родная,  самая нежная, самый дорогой для меня человек.  А очень скоро оказывалось, что это совсем не так. Проходило несколько волшебных дней и ночей, и вдруг всё исчезало. И я снова думал, что ошибся адресом, постучал не в ту дверь. Но был уверен, что та самая заветная дверца всё же где-то существует. Только она скрыта под старым холстом, на котором нарисован казан с похлёбкой…А золотой ключик находится у черепахи Тартиллы. И я снова и снова искал приключения на свою задницу…

Нет, Веруня мне испортила жизнь! Я всех сравнивал с нею! Искал её запах волос, её ироничность… Мне хотелось быть лучше, когда был с нею. Даже книжки стал читать… стихи всякие…

Любаша всё ждала от меня, что я начну разбираться в том, что произошло когда-то. Для чего? Зачем? Всё давно уплыло в прошлое, скрылось за горизонтом… Я думал, что она начнёт вспоминать то, что было между нами, жаловаться на судьбу, на то, что я разбил ей сердце. Так, ведь, не я от неё сбежал, а она от меня… Впрочем, женщин такие примитивные доказательства не убеждают!

А я благодарю Бога, что он подарил мне всех моих женщин. И Веруню, которую не могу забыть, хоть и был с нею не более десяти дней. И Любашу, которая сбежала от меня, когда я уже был готов идти с нею под венец. Я благодарен Богу за те чувства, которые они во мне рождали и сейчас гонят в эту дорогу, неизвестно куда и неизвестно к кому…

Что было, то прошло, и нечего жалеть о прошлом! Я еду дальше, и теперь у меня будет что-то ещё и ещё, а потом и этого не будет… Будет что-то другое. Новое. Знать бы только, что именно: всё закончится совсем и потом не будет вообще ничего и никогда? Или всё закончится не так, чтоб уж и  очень, и потом будет всё-таки ну, хоть что-то? И, если будет, то вот только бы узнать – что?

А как узнаешь? Кого ни спроси, все в этом знатоки, все специалисты. Один Шурик Маслов чего стоит – ведь он же не просто рассуждает, а прямо-таки изрекает истины. Но почему я ему должен верить? Чем он заслужил такое доверие? Да ничем! Работяга он, конечно, честный, всё любит доводить до ума, но по философской части – он, конечно, хромает. Да и вообще – хромает…

Я рассмеялся своим мыслям: то ли дело Андрюха Конюхов, к которому сейчас еду в гости. Вот это был специалист по рассуждениям! Что ни скажет, – хоть записывай, высекай золотом по мрамору. На века! Вот как только увижу его, непременно спрошу, что нас ждёт в конце пути. Наверняка, он что-нибудь по этому поводу уже надумал.

Главным его свойством было, конечно же, умение убедительно говорить. Если он рассказывал анекдот, все хохотали. Мастер, он и есть мастер!

Если он шёл на приём к начальнику цеха – всегда доказывал свою правоту, подписывал нужную бумажку.  Говорили, что Андрюха – гипнотизёр.  Возможно, так оно и было, особенно, когда дело касалось женщин – тут уж без гипноза никуда не денешься. Либо он есть, либо его нет. Но, мне кажется, что на первом месте у него была всё же способность красиво говорить.

Андрюха Конюхов образовывал комическую пару Шурику Маслову, причём Шурик не любил Андрюху, а тот относился к нему совершенно нормально. Андрюха, будучи членом партии, позволял себе насмешливо высказываться о руководящей роли этой самой партии и о комической внешности самого Леонида Ильича. Разумеется, при Сталине он долго не ходил бы на свободе, но в те времена такое уже было возможно. Шурик никогда не был членом партии, но не раз делал ему замечания: мол, не гоже мастеру так говорить, всё-таки партия – это партия, а Брежнев – это Брежнев, но Андрюха всегда находился с ответом. Всё переводил в шутку и никогда не доводил дела до открытого конфликта.


Вот так я и ехал. В Кущёвке одних оставил, в Тихорецке надеялся встретить сослуживца. Что ни говори, а столько лет вместе работали…  Между прочим, Андрюха даже и не подозревал о том, что я ехал к нему. Я бы мог и позвонить предварительно, но почему-то мне казалось важным нагрянуть к нему внезапно и как бы проверить его реакцию на меня. Обрадуется или, может быть, кисло поморщится?.. Ну, если даже и так, то, что мне помешает поехать дальше, не задерживаясь у него больше пятнадцати минут. Новые впечатления – новые люди…

Я тогда же себя и упрекнул: плохо это, нельзя так думать; может быть, из-за этого у меня так и жизнь сложилась. Всё менялось, а я никогда особенно не жалел о том, что осталось позади. Вот как сейчас. А что? Проживут и без меня.

Километры дороги наматывались на колёса машины, а сверкающий олень, прикреплённый к капоту, летел как стрела впереди, словно пытаясь обогнать мои мысли.

– Так о чём это я? – сказал я вслух. – Ах да, об Андрюхе! Вот кто философ! Не чета Шурику. Да и мне не чета… Бывало сойдёмся с ним, и я ему начинаю доказывать какую-то мысль, а он мне в ответ на это – десять. И оглянуться не успеешь, как чувствуешь его превосходство и собственное поражение… А что? Если человек умный, почему бы и не признать его победу?

Я рассмеялся. Вот бы кто-нибудь сейчас со стороны посмотрел на меня. Едет человек один в машине и сам с собой разговаривает, что-то доказывает, говорит и сам же смеётся своим мыслям! Наверно, это не очень хорошо, но с другой стороны: а что мне ещё остаётся? Да и почему не поговорить с приятным человеком?!

– Так о чём же это я?.. Ах да! Об Андрюхе Конюхове. Умный парень. Я только и мог, что трепать языком да по бабам шастать, а он до мастера дорос. Нет, умный Андрюха, слов нет. Только дурак! Ему бы учиться дальше, продвигаться вверх, а он, как только перестройка эта долбанная началась, в провинцию поддался. Как раз тогда стали задерживать зарплаты. Вот он и запаниковал… Жаль. Не умерли же! Выжили! Да и какая мне разница, кто хозяин того порта?

И всё таки, Андрюха – умный парень… Впрочем, какой он парень? Мой ровесник. Может, даже на пару лет старше… Как увижу, обязательно спрошу его, есть ли жизнь после смерти? Он вообще был повёрнутый на таких рассуждениях. Может, и узнал чего нового? Впрочем, что может быть там, где нет неба?! Темнота одна… Мне часто снится, будто я спускаюсь по лестнице куда-то вниз. Спускаюсь, спускаюсь, и никак спуститься не могу. Нагромождения неимоверно длинных лестниц и переходов между ними – и  я… в этом каменном лабиринте, полном намеков на какую-то тайну, которая мне не известна…

Нет, обязательно спрошу Андрюху: если смерть есть рождение, то что будет потом?

Иногда мне кажется, что я оказался в безвыходной ситуации, будто забрёл в трясину, и нет возможности опереться на что-то привычное и понятное. Женщины используют интуицию, которая у них, как у собак обоняние. А мужики? В отличие от интуитивно зрячих женщин, я интуитивно слеп, а делать что-то надо! Но когда рядом друзья, мне становится немного легче: выход есть: оставаться самим собой, оставаться мужиком.

Любаша говорила, что близится эра Водолея. При ней бабы будут командовать мужиками! Значит, надо заранее готовиться к этому. Надо выработать иммунитет от женской агрессии.

Почему ураганы называют женскими именами? Потому что сначала они тихие и ласковые, а потом, как разбушуются, не остановишь! А сколько горя от них?!

Впрочем, Любаша сейчас  больше спрашивала, чем говорила. Слушала  и улыбалась. Видимо, это у неё в крови. Так она завлекает мужиков. Ах, какой ты умный! Какой ты красивый! Самый-самый! Ты, заяц, не косой, а раскосый! Талантище! Золотые руки! Бриллиантовое сердце!.. Думает, мы, мужики, такие идиоты, что клюём на это?!  А какой коктейль интонаций! И всё для того, чтобы понравиться!

Формы, конечно, у Любаши давно уже не те, но то и дело старалась показать свои прелести. То халатик распахнёт, то ещё что! Это у неё в крови. Даже удивительно, почему одна? Неужели никто не клюнул на её уловки?

Но я выстоял! Не поддался соблазну. А чего скрывать, хотелось  ночью пройти в её спальню… Не прогнала бы, думаю. Только, правильно сделал, что не соблазнился. А то, всё моё путешествие накрылось бы медным тазом! Умудрился всё же уйти, не прикоснувшись к её аппетитному телу. Ай да я! Что ни говори, опыт! И всё же, чувствую себя обделанным. Как-то не по себе. Всё же противно, когда женщина зазывает, а ты уклоняешься. Будто совсем уже немощен… Впрочем, ничего нового: не Адам соблазнил  Еву, а совсем наоборот!


За год до отъезда Андрюхи, он перешёл в другой цех и мы с ним встречались не часто, но по жизни были у нас общие интересы. Иногда это было простое застолье. Иногда трёп где-нибудь в бытовке или на скамеечке, где мы с ним случайно сталкивались. А иногда футбол где-нибудь на левом берегу Дона, куда мы отправлялись всей компанией на выходных. Мне всегда казалось, что он знает что-то такое, чего не знаю я. Нас всегда тянуло друг к другу…

Андрюха был убеждённым холостяком. Правда, когда он драпанул в Тихорецк, я думал, что он, наконец, решил покончить со своей холостяцкой жизнью, здесь у него живёт зазноба. Хотя, вряд ли! Вот, кто был настоящим философом! Мог часами рассуждать на тему, почему не стоит жениться. Причём, говорил иногда такие заумные вещи, что и понять было трудно.

По его словам женщины – кардинально и принципиально отличаются от нас. Они говорят, что полностью подчиняются мужикам, а сами норовят управлять. Правят посредством мужиков, попавших к ним под влияние. Зависимость создается не только путем подогрева похоти, но и под наркотическим влиянием устроенного быта, – вкусного борща, чистой простыни. Не даром же говорят: путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

По мнению Андрюхи, женщины лживы и любым способом добиваются своего. Он утверждал, что нет страшнее врага, чем брошенная женщина, что баба готова убить ту, что у неё увела мужика. Будто мужик – безвольный козёл, которого увели из стойла. Какой с него спрос?!

Но и здесь Андрюха ошибался. По крайней мере, в случае с Любашей. Она вполне спокойно говорила о Натали, а ведь когда-то…

В чём прав был Андрюха, это в том, что у женщин свой мир. Всё то же самое: те же дома и вещи, среди которых живём мы, мужичины. Но мир – другой. Ей самое важное – погода в доме! А хрен его знает, может это и важно, но для меня лично важно ещё что-то делать, к чему-то стремиться, преодолевать… Наверно, в этом с ними мы и разные!

Даже, приходя в церковь на исповедь, на отпущение грехов через покаяние, они не каются, а оправдываются, обвиняя нас, мужиков, в их грехах! Да и верят в Бога они иначе! Для них и Вера, и Бог – это церковь, зажигание свечей, целование икон, крестный ход, священники. Совесть их всегда чиста, потому что они ею никогда не пользуются.

Нет, В чём-то всё же Андрюха прав. Соглашусь, пожалуй: пятьдесят на пятьдесят. Как он любил говорить: не всякая жизнь кончается смертью, иногда она кончается свадьбой…


Давненько мы не виделись с Андрюхой, ох, и давненько! Какое-то время мне казалось, что он и не вспомнит меня, если я появлюсь на горизонте, вот я и не появлялся. А потом… А потом всё вроде бы как забылось, и вот только сейчас вспомнилось.

Был я у него лишь однажды проездом. Застал его дома, но очень уж он был тогда занят. Это был всё тот же весёлый и неунывающий человек, но мысли у него были какие-то очень уж грустные: жизнь в общем-то удалась, но взято от неё ещё не всё, и надо бы что-то наверстать.

Я его тогда же стал спрашивать: а что взято и что не взято?

И услышал в ответ цифры, обозначающие количество женщин, которые так и остались не тронутыми им! А он грустно заметил: нетронутых осталось всё равно больше, чем тех, кого когда-то я знал…

Тогда я сказал ему:

– А я не веду никакой бухгалтерии.  Даже и не знаю, сколько детей от меня родилось.

Андрей тогда мне, помнится, возразил:

– И зря! Жизнь, когда она к концу подойдёт, будет восприниматься тобою, как сумма каких-то поступков и достижений.

Потом я уехал, и всё вроде бы как забылось, и вот только сейчас вспомнилось.


А вот и Тихорецк, небольшой провинциальный городишко! Сбавив скорость, чтобы не дразнить местную милицию, я осторожно въехал в город.

Из справочников знал, что в Тихорецке чуть больше шестидесяти тысяч жителей, крупный машиностроительный завод, ещё что-то. Да, чуть не забыл! Крупная узловая железнодорожная станция, где переплетаются дороги и судьбы…

Без  труда  нашёл  улицу  Красноармейскую… А  вот  и дом № 21. Припарковался и сразу увидел Андрюху! Он наклонился над своим Жигулёнком и копался в моторе, не обращая на меня никакого внимания. Какая-то чернявая женщина ставила в багажник какие-то кульки и вещи.

Подошёл, постоял рядом. Думал, оглянётся, посмотрит на меня. Даже не подумал. Это у него было всегда: если что делает, уходит в работу весь, без остатка. Он может читать книжку даже на стадионе среди вопящих болельщиков. Ему всё по барабану! Он ничего не слышал. Кстати, я замечал, что способность концентрации внимания свойственна гениальным личностям, и… собакам. Когда они идут по следу, их внимание сконцентрировано только на то, чтобы уловить едва заметный след, запах…

Наконец, Андрюха выпрямился, взглянул на меня, и словно мы с ним и не расставались, произнёс:

– О, Тюля! Хорошо, что приехал. Тоня, это мой товарищ. Вместе в Ростове работали. Познакомься: Георгий Тюлин.

Потом посмотрел на меня, словно раздумывая, знакомить меня с женой, или нет. Знал мои способности на ходу подмётки рвать. Но видимо, всё же решив, что не такая уж я сволочь, чтобы жену его воровать, представил:

– Моя жена, Антонина Ивановна… Тоня, наш поход отменяется! Позвони родителям: приедем в другой раз…

Посмотрел на меня и улыбнулся.

– Чего вылупился? Заходи в дом!

И пошёл вперёд, показывая путь.

Жил Андрюха на третьем этаже панельной пятиэтажки. Типовая двухкомнатная квартира с крохотной кухонькой. Трущоба и есть трущоба. Но – своя.

Холостяк Андрюха, как оказалось, давно похерил свои принципы и женился на миниатюрной чернявой Тонечке, которой больше сорока пяти было не дать. Ну, что ж: сорок пять – баба ягодка опять! Впрочем, и Андрюха выглядел не стариком. Наша, рабочая закалка!

– Каким ветром тебя к нам занесло, – спросил Андрюха и посмотрел на меня так, словно оценивая, не приехал ли надолго. Я его успокоил:

– Проездом… Еду на юг…

– Один?

– А чего со своим самоваром…

– Ясно… Хотя бы пару дней погости.  Я сейчас в охранники подался. Три дня работаю, на четвёртый отдыхаю.

– Где?

– Да, на нашем же заводе. Я как уехал, так сразу туда и устроился. Работал, пока не турнули. Им, зачем пенсионеры, когда завод едва дышал. Молодых нужно было сохранить. Теперь зовут назад, но… поезд ушёл. Уже привык… Так пару дней погостишь? Я как раз не работаю…

– Пару – не пару, а сегодня у вас переночую. Торопиться некуда. Утром поеду дальше…


Когда через несколько минут мы уже сидели в комнате и миниатюрная Тонечка собирала на стол, я, ехидно посмотрев на Андрюху, спросил:

– Это как же понимать: заядлый холостяк, и вдруг окольцован?!

– Не поверишь, Тюля! Сам удивляюсь. Впрочем, и Тонечка знает эту историю. На заводе работа у меня была привычная. Мастер смены на машиностроительном заводе. После  нашей карусели в порту, здесь я был, как на курорте. И вот – она, Тоня, очень симпатичная, на японочку похожая. Я к ней так и сяк. Вроде что-то получается.

Жить со мной Тонечка хотела только после регистрации в загсе. Да ладно, думаю, хочешь, чтоб «по бумажке», – давай! Я понимал дело так: штамп в паспорт ставить сразу не станут – месяц обычно тянут, а то и два. По крайней мере, у нас так заведено. А пока эти месяц-два пройдут – много воды утечёт.

Приходим мы, помню, в загс. А там баба из-за стола нам навстречу встает, руки протягивает, улыбается. Как потом оказалось, Тонина подружка! Берёт, значит, наши паспорта и говорит с улыбочкой: «Да что, мы разве бюрократы какие. Времена новые настали!».

Она ещё этих слов до конца не произнесла, а штамп в паспорт влепила!.. Тоня, в миг перейдя из невест в жёны, и сама оторопела. Смотрит на меня, улыбается! Опытная уже. Честно говоря, я едва не расплакался. А эта её подружка радостно так говорит: «Поцелуйтесь. Вы теперь муж и жена». Так меня и окольцевали. Впрочем, не жалею. И с Тоней мне повезло, свободу мою не ограничивает. Да, кому она нужна, та свобода в наши-то годы?!

– Да, ладно,– сказал я. – Ты Шурика Маслова помнишь?

Андрей призадумался.

– Это, который всё время одобрял политику партии и правительства?

– Молодец! – я искренне удивился. Ведь столько лет не виделись.

– Помню работал очень уж добросовестно и при этом всё время обсуждал то, что в газетах написано или то, что по телевизору скажут. Членов партии, бывало, дубиной не загонишь на эту политинформацию, а он сам себе её добровольно устраивал, ты представляешь, Тоня? – Андрей повернулся к жене.

Я сказал:

– У Шурика с чувством юмора всегда было не очень хорошо. Но человек-то он хороший, это надо признать. Он сейчас у меня на даче живёт – оставил, чтобы посторожил.

Андрюха сразу сообразил:

– Понятно. Ты, стало быть, всё ещё не женат?

Я только руками развёл – дескать, так уж получилось.

– Если Шурик остался жить у тебя, то и он не женат тоже? Или ты его у себя поселил с женой?

– Какая там жена? Один, конечно!

– Ну а у меня, видишь, как получилось…

– Врёт он всё! – рассмеялась Тоня. – У меня муж умер, оглянулась по сторонам: такой красивый мужик, и один. Дай, думаю, выйду за него замуж. Вот и вышла.

Андрей спорить не стал. Только сказал:

– Кто был охотник, кто добыча – всё дьявольски наоборот!

– Андрюша! – с укором сказала Тоня и выразительно поглядела на своего супруга.

Андрей смутился.

– В конце концов – какая разница кто кого выбирал? – весело сказал он.

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Какая разница? Ты лучше скажи, не тоскуешь ли по Ростову?

– И да, и нет. В Ростове, конечно, культуры побольше будет, там дома повыше, чем у нас, но и здесь тоже ведь жить можно, особенно, если с умом.


Антонина в свои пятьдесят четыре выглядела очень даже ничего. Она сверкала глазищами, глядела на меня, но не плотоядно, как бывает, когда стерва думает, как бы кого затянуть в кровать. Нет, она смотрела с любопытством. Видно, Андрюха рассказывал ей обо мне. Ну, что ж. Я не против. Разглядывай!

Андрюха расспрашивал  о моей жизни, о работягах. Потом стал, как обычно, трепаться об особенностях женщин, мол, они не такие, как мы, и психология их другая, и всё другое. И вообще, то, что говорят женщины, не следует понимать буквально.
Ну, я, конечно, не мог удержаться, и траванул анекдот:
– Мужику после аварии пришили женские уши. Приходит он к доктору жаловаться на них. Доктор спрашивает: «Вы стали плохо слышать?». «Слышу-то нормально, – отвечает мужик, –  но ни хрена не понимаю!».

– Что же вы сделали с моим другом, – спросил я Тамару, поднимая рюмку.

– Что сделала? – переспросила Тонечка, блеснув глазами и показывая свои белоснежные зубки.

«Искусственные», – подумал я. – «И чего она улыбается?»
– Мужем сделала, – сказала Тоня. – Вместо того, чтобы хвастаться своими успехами, давайте лучше выпьем за нас красивых!  А если мы не красивые, то мужики зажрались!

Мы с Андрюхой, конечно же, поддержали тост. Но друга не так легко было сбить с колеи.

– Если баба говорит мужику, – продолжал Андрюха, – «Поступай, как знаешь! Ты у меня такой умный!» –  переводи: «а мне по барабану. Лишь бы мне было хорошо!».

– Да брось ты, Андрюша, скулить! Должен уже привыкнуть, что женатый человек. И чем тебе так плохо?

– Да кто говорит, что плохо? – успокоил жену Андрюха. – Я знаю, что мне повезло. Один из тысячи вытащил выигрышный билет. Но, опасаюсь, чтобы Тюля не повторил мою ошибку. Ведь, может и не повезти!

Тоня рассмеялась, а я рассказал анекдот:

– Осмотрев пациента, врач отводит его жену в сторону и говорит:  «Мне ваш муж что-то не нравится», – сказал он. «Мне тоже, доктор», – согласилась жена...


Потом мы вышли на лоджию. На небольшой плетёный столик Тоня поставила фрукты, Андрюха открыл окно и дымил, а я смотрел на панораму.  Недалеко на этой же улице располагался механический завод, ходили автобусы. Кто-то шёл с рынка. Жизнь продолжалась.

– Ну, Тюля, ты, каким был, таким и остался. Идеалист! В твоём возрасте и с твоим-то опытом  мог бы и не  идеализировать женщин.

– Андрей, сколько можно?! – возмутилась Антонина. – Конечно, все мы, бабы, – стервы. Каждой клеточкой стремимся к вам, мужикам. Ну и что здесь противоестественного? А представление ваше о том, что есть какие-то другие, особенные, «не такие» – это всё от лукавого! И бабы, которые такое говорят, – играют. Обычное жеманство,  макияж похоти, ловушка для дураков.

– Вот теперь я понимаю Андрюху! Молоток! Ты и жену выбрал не глупее себя! Редкий мужик на это решится.

– А как ты думал? – улыбался Андрюха.

– А я читала, что в психике бабников  преобладает женское начало, – продолжала Антонина. – Так вам и надо! Не умеете тонко чувствовать сердцем, думайте своими грубыми мозгами! Всё прекрасное, что создано людьми, создано женщинами.

– Ну да! Мы здесь ни при чём?

– Почему?! При чём! Вы нас стимулируете. Но, запомни: везде и всегда всё во власти женщины! Всё управляется. Так было, так есть и так будет всегда! Реальная власть всегда будет у нас, у женщин!

– Ну, расходилась! – Андрюха не ожидал такой горячности от жены. – Власть всегда имеет двойной стандарт. Закон – это для всех, кроме вас самих! Такое равенство вам нравится. Только вы хотите всегда быть чуточку равнее. Впрочем, спорить с тобой, всё равно, что ветер в мешок ловить.

Чтобы сбить накал страстей, я рассказал друзьям притчу:
– У одного человека вместо пупка была гайка. Пошёл он к врачу. Тот посмотрел и говорит: ключ, которым можно отвернуть эту гайку, находится в Африке у племени Зюзю. Поезжай туда, привези ключ, отверну тебе гайку. Человек поехал в Африку. Нашёл то племя, узнал, где находится ключ. Ночью попытался украсть его, но был схвачен и приговорён к смерти. И лишь когда он объяснил вождю племени, зачем ему ключ, вождь сжалился и сказал: хорошо, мы отдадим тебе ключ, если ты украдёшь в племени Куку золотой слиток и принесёшь его нам. Человек нашёл племя Куку, узнал, где находится слиток. Ночью попытался украсть его, но был схвачен и приговорен к смерти. И лишь когда объяснил вождю племени, зачем ему ключ, вождь сжалился и сказал: хорошо, мы отдадим тебе слиток, если украдёшь у племени Муму самую красивую девушку и приведешь её сюда. Человек нашел и то племя. Ночью выкрал самую красивую девушку, привёл её в племя Куку, взял слиток, принёс его в племя Зюзю, взял ключ, приехал с ним домой и пришёл к врачу. Врач отвернул гайку, и у человека отвалился зад. И чего вам спорить, кто важнее и кто умнее?! Зачем искать приключения на свою задницу?! Тебе Андрюха, действительно, повезло. Ты выиграл в лотерею, в которую редко выигрывают. Но я думаю, что единственно, что есть в жизни прекрасного, и ради чего стоит жить, так это любовь!..


Мы ещё долго разговаривали, вспоминали нашу молодость, порт. Далеко за полночь Антонина постелила мне на диване, но я не мог заснуть. Всё думал и думал о том, что судьба играет человеком, а человек играет на трубе! Правы были классики!

На следующее утро после завтрака я всё же решил ехать дальше.  Понимал, – всё хорошо в меру. Повидал, что-то узнал, и довольно. Пора в дорогу!

– Куда ты торопишься? Или чем обидели?

– Брось Андрюха! Мне было приятно вас повидать. Будто на двадцать лет назад вернулся. Хочу ещё проехать в Горячий Ключ, в Туапсе, в Лазаревскую… Маршрут я наметил большой…

На секунду я увидел, что в его глазах промелькнула грусть.

–  А может, со мной? – предложил я.

– Ты чего? Я же работаю!

Андрюха погрустнел, и я пожалел, что предложил это.

– Пора, – сказал я, садясь в машину. – И ты вот что: у меня скоро будет день рождения. 11 августа.  Вот бы вы приехали ко мне. Тут ведь недалеко, а? Приедете?

– Какого числа ты сказал?

Я повторил.

– Ну, да, конечно, конечно! Может, и приедем, – неопределённо проговорил Андрюха.

Мы обнялись, пожали друг другу руки, я попрощался с гостеприимной Антониной и поехал дальше.

Уже отъехав от Тихорецка, вдруг вспомнил, что хотел спросить Андрея, что он думает по поводу того, что нас ждёт дальше: когда помрём? Есть жизнь после смерти, или это всё трёп?! Он всегда был умным и любил рассказывать про всё такое. Но так и не спросил…

Громким голосом, словно бы рядом со мной был какой-то собеседник, сказал:

– И чего же не спросил?

– Да забыл. Вот если приедут на день рождения, тогда и спрошу. Только, вряд ли приедут..

8.

Андрюхина склонность к философии, видимо, передалась и мне. Заразное, наверно, свойство. Я ехал из Тихорецка и всё время размышлял: как надо и как не надо жить? Как Шурик Маслов – точно не надо. А как Андрей Конюхов – так надо? И, если Шурик и Андрюха – неправильные варианты, то где правильный? 

Однообразная ровная дорога вызывала сонливость, и чтобы не заснуть за рулём, я включил приёмник, но он трещал и хрипел. Подумал, что давно мог бы уже поставить в машину магнитофон. Не велика трата…

Меня обгоняли все, кому не лень, а я ехал себе и ехал. Мне наплевать! Пусть себе мчатся! Мне некуда было спешить.

Не доезжая Краснодара, свернул налево, и дорога стала веселее. Появились горы, водохранилище, какие-то повороты дороги. Всё не так однообразно!

Остановился возле какого-то ручья. Хватаясь руками за ветви деревьев и кустов, спустился к нему. Снял рубашку и, держа её в руках и наступая на большие плоские камни, прошёл подальше. Умылся. Хорошая водичка! Холодная, чистая! Несёт свои воды и ни в чём не сомневается. А я вот сомневаюсь.

– Люди добрые! – закричал я, пользуясь тем, что никого не было. – Э-ге-ге! О-го-го!

– Ну, чего орёшь-то? – услышал я голос откуда-то из-за деревьев. – Ты мне всю рыбу распугаешь!

Приглядевшись, заметил фигуру одинокого рыбака, сидевшего в нескольких метрах от меня за стеной веток плакучей ивы.

– Извиняюсь, – смутился я.  – Так просто вырвалось. Крик души, можно сказать.

– Крик души? Это бывает. И у меня такое бывало, когда сажали в изолятор. А у нас там зимой не отапливалось…

Я подошёл к рыбаку, на ходу надевая рубашку. Это был мужик лет пятидесяти. Он взглянул на меня и сказал:

– Вроде на пьяного не похож, а орёшь как оглашенный. Чего это ты?

– Да так вот: еду на машине и еду и всё думаю  о том, как наша жизнь устроена.

– Ты ещё в таком состоянии и на машине ездишь? Проспись сначала, а потом за руль садись, а то – «еду на машине».

– Ты, я вижу, мужик язвительный, – сказал я.

– Да уж, какой есть.

Я присел рядом с ним на огромный валун.

– Не пьяный я, и не сумасшедший. Нормальный...

– Все так говорят!

Я разозлился:

– Про всех не знаю. А я – нормальный! Еду к друзьям. Дорога есть дорога. Привык… В дороге думается хорошо…

Нанизывая червячка, мужик спросил, даже не оглядываясь в мою сторону:

– Ну и что надумал?

– Да вот надумал и сам себе задал вопрос: есть ли  на свете такие правильные люди, с которых надо брать пример?

– Ну и как ты думаешь: есть?

– Не знаю. А ты-то сам – как думаешь?

Человек отложил вдруг удочку в сторону.

– Не знаю. Ну, если и есть, то это точно не я.

– Ну и не я…

– А чего тогда орал, как оглашенный, вроде бы, как победитель какой. Всем хотел показать, какой ты хороший…

– В образ вошёл, – ответил я смущённо. – Вот и выплеснулось из души.

– Бывает! У меня такое тоже бывает. Но только по пьянке. А так, чтобы по трезвому делу, – до этого ещё не доходило. Это ты наверно, бухаешь много, вот на тебя и находит…

– Наверно ты прав. Только – не бухаю я… И никогда не бухал… А вот в дороге люблю поразмышлять. А что? Дорога к тому располагает. И в самом деле: все знают, что такое плохо, все знают, как не надо. Но ведь никто не знает, как надо. А тот, кто и говорит, что знает, врёт или ошибается от чистого сердца. Ты вот, например, знаешь, как надо жить?

– Откуда ж мне знать? Я и не жил почти.

– Как не жил? – удивился я. – Да тебе сколько лет?

– Сорок пять недавно стукнуло.

Я присмотрелся к нему. Он выглядел лет на десять старше.

– И что – за сорок пять лет никаких наблюдений не сделал?

– Да какие ж там наблюдения, когда двенадцать лет в тюрьме провёл!

– Иди ты! – я аж присвистнул от изумления. – Что в один заход, что ли?

– А чего ты так испугался? Загремел, когда мне только-только стукнуло двадцать пять. Двенадцать лет за убийство. Отсидел от звонка до звонка.

Я поёжился.

– Слушай, с тобой страшно рядом находиться. Ты что – бандит?

–  Да нет… Пьянка жизнь исковеркала… Вообще-то я мухи не обижу.

– А человека кто убил?

– Так ты ж не знаешь, как там оно было.

– А как было?

– На стройке я работал каменщиком. Напарник сорвался с высоты и разбился. Ну, и мне приписали, что это я его столкнул, потому что за день до этого мы с ним по пьяному делу поругались из-за девки. Он мне тогда морду набил, а я ему при всех пообещал, что убью… Вот и все дела. А на следующее утро протрезвели и помирились. Напарник мне ещё бутылку поставил в знак примирения. Бухнули мы с ним в перерыв,  всё у нас было тихо-мирно, никто ни к кому не лез в драку. Работали на высоте. Дом строили. А его во время работы и угораздило оступиться. Разбился насмерть. Мне тогда и припомнили на суде, как я на него орал: я тебя убью, гада. И всё повернулось против меня: мол, имел мотив, то да сё. И загремел я тогда на семь лет.

– Ты ж говорил, двенадцать?

– Это я отсидел двенадцать. А загремел-то сначала на семь.

– Понятно. Там в зоне ещё один срок схлопотал, что ли?

– Было дело… Строил начальнику по режиму дом. Чего теперь об этом вспоминать?

– Да и не надо, если неприятно.

– Приятно, неприятно – теперь-то уже какая разница? Сначала посадили ни за что. Потом там, когда срок подходил к концу, на зоне, вляпался в драку… Ну, вот мне срок и добавили. Прыщ этот мог меня и отмазать. Я в той драке совсем уж ни при чём. Но дом-то достраивать нужно было… У него такая присказка была: всё дело в росте: кому – писсуар, кому – плевательница!  Вот так я и продлил свою командировку…

–  Дела… – протянул я. – Шрамы украшают мужика! И что теперь?

– А что теперь? Ничего… Пришёл домой, бабу выгнал. Сына жалко, да, подрастёт, поймёт, если не дурак…

– А чего выгнал?

– Какого хрена она всё время ноет и ноет?! Неужели не понятно, что для умного замечание дойдёт сразу, а до глупого – сколько ни говори, не дойдёт. А она всё время старалась меня перевоспитывать. Я не мог оставаться самим собой. Разве это жизнь? У меня есть привычки? Неужели я должен из-за неё их менять? А от её нравоучений готов был сбежать снова на зону! То не так, это не так… Как вспомню, так в дрожь бросает. Как я её не прибил, сам удивляюсь. Я всегда помню только хорошее, а она может вспомнить чёрт-те что! Когда-то не так на неё посмотрел, что-то не то сказал… Разве это жизнь?

– Брошенная баба способна  на многое.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю… Опыт большой. Впрочем, я никогда и не был женат. Зачем? Семья – это несвобода, но лучшего способа преодолеть опостылевшее одиночество ещё никто не придумал.

– О! Да ты – философ, как я погляжу!

– А ты как думал?! Одиночество – мой вынужденный выбор. То, что я до сих пор не нашёл достойную, вовсе не означает, что не найду её никогда!

– А, может, и искать не стоит? Женские бзыки –  морковные истории… И зачем тебе это нужно? Моя, как я сел, пошла в загул. Не знаю, как, выбилась в начальницы. Не то передком должность заработала, не то ещё как. Я её и не виню. Но и после моего возвращения… Нет, баба не должна быть доступна каждому! Она не товар в магазине… А она ещё и  нос стала задирать. Зарплата у неё больше моей раза в два. Куда там! Фу ты, ну ты! Чуть что – только что не говорила, что я на её шее сижу…

– Любой мужик будет комплексовать, если зарабатывает меньше бабы. Как говорят в Одессе: не можешь любить – сиди, дружи.  Инстинкт добытчика никуда не денешь. Но ты не должен был это показывать!

– А нехрена задирать нос! Высокомерная стерва… к тому же, чуть что, – «ты мне не указ… если что, в ментуру пожалуюсь…». И зачем мне это кино?! Нет! Курица не птица, баба – не человек. Вот так-то! Сахар-то должен быть сладким, – в этом вся соль!

– Да брось ты ерунду говорить! Человек! Не было бы женщины, откуда бы ты взялся?! А вот по опыту знаю: нельзя обижать женщин! Опасно!

– Да что ты понимать можешь, если никогда женатым не был? Бабник ты! Умник! Женщина – человек! Человек не предаёт, не попрекает куском, тем более что сын совместный растёт. ****ь она последняя…  Я ей мешал, и она свои грехи на меня валила. Сама трахалась со своим начальником, а меня попрекала…

– У мужиков это природой заложено: менять баб, чтобы успеть оставить после себя потомство… Мы и пахари, и сеяльщики! А бабы, – они земля! От них всё и произрастает!

– Хороших не оставляют, – бубнил рыбак. – Она сама виновата, что её выгнал…

– Конечно, по-разному бывает… о чём здесь спорить?! С одной очень приятно общаться, а в постели она неинтересна. Или, наоборот, с сексом все в порядке, зато дура дурой.

– Ну да! А хочется всего и сразу… Ну и профессор ты!.. Но, нужно было побывать в моей шкуре, услышать её попрёки, чтобы судить. Что ты можешь нового мне сказать? Жизнь коту под хвост…– Знаешь, больше чем я сам, вряд ли кто меня может наказать, – сказал рыбак.

– Понятно, – сказал я, вставая. – Ещё одна судьба. Куда ни посмотри, везде судьбы. Ну, счастливо, тебе, браток, ловить рыбу, а я поехал.

Рыбак усмехнулся:

– Испугался бандита?

– Ничего не испугался, просто ехать пора… Счастливо! – сказал я  и пошёл к машине.

Уже в машине смотрел на меняющиеся картинки за окном и никак не мог успокоиться, размышлял:

– Мухи он не обидит!.. Слыхал я такие рассуждения. Муху обидеть не может, а жену с сыном турнул! Я своих баб никогда не выгонял! Они меня бросали, это да. А от сумы и от тюрьмы…

Мне вспомнилась история, которая произошла со мной ещё когда я жил в Одессе и плавал на китобое… Откуда ж я мог знать, что она ещё несовершеннолетняя?! Зойка была здоровенная, как одесский маяк. Фигуристая: всё при ней. Две полусферы спереди и две, чуть пониже, сзади… Да и первооткрыватель её прелестей был не я! В клубе моряков её многие знали… Когда я к ней полез, она и не подумала возражать, впрочем, сейчас и не поймёшь уже, кто тогда к кому полез первым – я к ней или она ко мне. А как не лезть, если хочется?! Ну, а потом уже выяснял отношения с её родителями. И как только до суда не дошло – сам удивляюсь. Но ведь не дошло же! А, может, это у них такой бизнес был? Чёрт их знает!

Какая-то парочка голосовала на дороге.

Остановился. Сели. Поехали. Всё веселее.

Мужик, тот, как я понял, физик или, там, математик, назвался Николаем. Девушка – Ниной. Она была  не то – учительница, не то ещё кто.

Разговорились. Оказывается, они из этих мест. Возвращаются из похода… Молодые ещё…

– Оба из одной станицы? – спросил я.

– Нет, – отвечает молодуха. – Я из Москвы.

– Понятно. Там в Москве и познакомились? – говорю, желая услышать ещё одну историю.

– Не совсем, – ответил Николай, и рассказал историю их знакомства.

Оказывается, в прошлом году они собрались группой в Нальчике, чтобы перевалить Кавказский хребет и спуститься к морю. Обычный и не очень сложный маршрут, как говорил физик. Шли с рюкзаками на плечах, ночевали в приюте. Вёл группу инструктор, мастер спорта по горному туризму. И вот в пути нужно было перейти  небольшую речку. Огромные валуны, отточенные водой, громоздились под мостком. На уровне пояса над досками  был протянут трос. Инструктор  страховал каждого туриста. Но вдруг Нина поскользнулась. Инструктор не смог её удержать. Она летела с трехметровой высоты. Никто не успел осознать, что произошло. Подбежали к девушке. К счастью, всё закончилось благополучно. Она упала на спину, и удар пришёлся на рюкзак. Лишь слегка ушиблась и подвернула ногу.

Инструктор наложил на голеностоп тугую повязку, помог добраться до берега. Было решено отправить её в приют и вызвать по рации помощь для эвакуации на базу. Сопровождать девушку поручили Николаю. Пустили козла в огород!

Опираясь на него, девушка передвигалась с трудом, едва наступая на травмированную ногу. Короче, по пути на базу и возникла у них эта самая любовь…

– Не поверите, – рассказывал Николай и улыбался, – я обалдел от запаха её волос! А она только смеялась… Соблазнительница!

Николай любовно обнял девушку.

– И что? Чем всё кончилось?

– Так вот и едем к родителям. Хотим осенью свадьбу сыграть! Нам у того поворота остановите, пожалуйста!

Я остановил машину. Николай совал мне деньги, но я отказался. Всё веселее было ехать! Не далеко осталось…

Вспомнилось, как и я мог воспламениться от одного запаха волос, или от ямочек на щеках… С Веруней так было. Я всё упрекал её, говорил, что она пользуется запрещёнными приёмами соблазнения. А она только смеялась, и отвечала, что в честной борьбе всегда побеждает жулик, а жизнь – рай для грешников! Ну, что я мог ей возразить?!

Подумал, что мужики часто врут своим бабам при знакомстве, желая показать себя в выгодном свете. Впрочем, и бабы тоже. Есть, которые умеют так естественно врать, что их ложь нельзя отличить от правды. А я всё держу их слова в памяти, всё думаю, размышляю… Любую правду можно так преподнести, что она будет хуже, чем любая неправда и наоборот. Всё зависит только от того, как будут расставлены акценты и с какой интонацией прозвучат те или иные мысли…

Впрочем, никогда не знаешь, что тебя в этой жизни ждёт. Именно поэтому нужно брать от неё всё! Брать с благодарностью. Могла бы и не давать! Пока есть такая возможность, нужно наслаждаться этим горным воздухом, этой красотой!  Возможностью на траве поваляться… Но самое главное: нужно успеть делать добро! Ведь за свою долгую жизнь стольких обидел… Нужно успеть попросить прощение…


Уже подъезжая, я остановил свою олениху и подошёл к скале. Потрогал мягкий зелёный мох, похлопал камень ладонью – у меня это получилось так, как будто я был не Георгием Тюлиным, а Шуриком Масловым. Похлопать кого-то по плечу или покровительственно похвалить – это в его стиле. Подумал: «Интересно: он как будет умирать? Хватит ли у него соображения, чтобы сказать спасибо природе за то, что она оказала ему такую честь? Сомневаюсь… Шурик, сколько я его помню, был настолько высокомерным, что всё на свете, кроме начальства, всегда было достойно его презрения». Мне пришла в голову мысль позвонить ему. Как он там? Набрал номер, но, видимо, горы мешали. Сигнал не проходил.


В Горячем Ключе жила Галя. Стыдно признаться, но в последний раз я её видел лет десять, а то и пятнадцать назад. Дочери, которую она мне родила, было тогда чуть больше десяти, может, около пятнадцати… Сейчас, наверно, взрослая. Если она в мать, то должна быть эффектной и красивой! Счастлива ли? В жизни как бывает? Дурнушка живёт благополучно. А у красивой всё не ладится.  Не даром же говорят: не родись красивой, а родись счастливой.

Галя мне как-то писала, что дочь вышла замуж. И ведь это ещё когда писала – лет пять тому назад. Это означает, что у меня уже и внуки могут быть.

Я с лёгкостью нашёл нужную улицу. На фоне зелёных гор стояли прекрасные новенькие кирпичные дома. В одном из них жила Галя Никитина, так полюбившаяся мне когда-то.

Нашёл нужный номер. Прежнего дома уже не было. Передо мной возвышался современный трёхэтажный домина, стоивший, судя по его отделке, немалых денег тому, кто его построил.

«Неужели Галя уехала?»

Я вышел из машины и позвонил в калитку.

Через домофон услышал женский голос:

– Кто там?

– Я к Никитиной, – ответил я и подумал, что не  очень-то приятно стоять перед калиткой или забором и разговаривать неизвестно с кем.

Возникла некоторая заминка, и затем тот же голос ответил:

– Если вы и в самом деле к ней, а не пришли сюда по поручению Бирюкова, моего бывшего муженька, то она здесь уже не живёт.

Из её слов было трудно что-то понять. Кто такой Бирюков и при чём он здесь, если мне нужна Никитина?

– А можно узнать, где она теперь живёт? – спросил я.

– Да зачем она вам нужна?

Я разозлился:

– Это моё дело – зачем! Вы скажите: могу ли я узнать, где она теперь живёт?

– Можете. Она нигде уже больше не живёт. Она умерла два года назад.

Я вздрогнул. Ехал, ехал и вот приехал!

– Как? Умерла? – я даже растерялся. Зачем-то опять спросил: – И давно?

– Я же сказала: два года назад.

– Ну, да, конечно… Я хотел спросить: а отчего?

– От инсульта. А зачем она вам нужна?

Глупейший вопрос. Зачем мне нужна Галя? И что на него ответить?

– Хотел повидать, – ответил я, собираясь уходить.

Женщина, видимо, что-то почувствовала в моём голосе и сказала:

– Не уходите. Сейчас я спущусь к вам.

Через чугунную решётчатую калитку я увидел, как ко мне подходит высокая стройная молодая женщина. Волосы – неестественно чёрные, крашеные, глаза голубые. Меня вдруг пронзило: ну, точно, как у Гали! Женщина подошла к калитке, но и не подумала её открывать. Пристально глядя на меня сквозь узор, спросила:

– Так вы не от Бирюкова?

–  Я не знаю никакого Бирюкова. Я сам по себе. Хотел встретиться с молодостью, с Галей Никитиной… А вот… её уже и нет…

– Допустим. А вы кем ей доводитесь?

У меня почему-то дух перехватило от этого её взгляда – такого знакомого! – и, набравшись смелости, я сказал:

– Я отец её дочери Оксаны.

Женщина усмехнулась.

– Хотите сказать, что вы – мой отец? Да-да-да! Теперь-то я это и сама вижу… Уж я насмотрелась в детстве на фотографии, которые мне мама показывала: вот это твой папа!

– Ты – Оксана?

Та ответила насмешливо и грустно одновременно:

– Папуля, и где же ты был так долго?

Я промолчал.

– Мама тебя ждала-ждала и не дождалась. До самой смерти ждала.

Мы всё ещё стояли по обе стороны от решётки.

– И чего же не приехала? Ростов-то рядом совсем!

–  Куда? К кому? К бабнику?! Или ты её ждал?!

Я промолчал.

– Ну, вот то-то же.

– Ну, что ж… Жаль… Очень жаль… Рад был повидать тебя…

С этими словами я повернулся и пошёл к машине.

За спиной у меня раздался голос Оксаны:

–  Да постой! Куда ты торопишься? Зайди, раз уж приехал…

Я остановился, раздумывая, стоит ли заходить. Потом  подумал, что, может, о Гале узнаю ещё что-то.

Она открыла калитку и пригласила:

– Заходи, заходи! Я тебя не съем.

Зашёл. Прошёл по дорожке и поднялся по ступенькам.

– Красиво живёшь!

– Да уж, как умею! Обучилась.

Вот ведь какая бойкая на язык! Я слово – она мне два в ответ!

Оксана провела меня на веранду. За огромными стеклянными окнами бушевала зелень, на горизонте виднелись горы. За ними было море. Значит, веранда была ориентирована на юг.

– Чай или кофе? Или, поешь с дороги?

Она говорила с каким-то ехидством, и мне это не понравилось. Да и есть я не хотел.

– Спасибо, ничего не надо. Расскажи лучше о маме.

– Болела мама. В последнее время часто вспоминала тебя. Рассказывала, что вы когда-то строили планы, ты дарил ей надежду, а сам-то знал, что планы эти никогда не сбудутся.

– Как я мог знать? Что я мог знать? Что  она будет такой упрямой, и, извини… жадной? Это я мог знать?! Умерла твоя бабушка, и она помчалась вступать в наследство! Была уже тобой беременна, но ей всегда хотелось жить в своём домике!

– Может, и так. Только она страдала! А ты был обижен… Не смог мать переубедить. Её место очень скоро заняла другая! Ты всегда умел влюблять в себя. Любые свои неудачи в жизни ты уравновешивал новыми победами над  красотками!

– Что ты знаешь о моей жизни?! – возмутился я. – Как можешь судить?

– Бог тебе судья! Но я не считаю, что ты её обманул. Ты никогда ничего ей не обещал. Так, по крайней мере, она мне говорила. Но она любила тебя, верила твоим восторгам по поводу того, что она вся такая растакая, что одна единственная, что ты её  любишь. Много лет прошло… и мужчины у неё были… а вот тебя она, пожалуй, одного и любила по-настоящему.

– И я тоже её любил…

– Наверно… только твоя любовь оказались очень недолговечны!

Мы помолчали.

– А потом мама стала понимать, что тебе больше не нужна и ушла... Дом бабушки был лишь предлогом…

– Не совсем так, Оксана! Это вечная тема, и искать виноватого здесь нельзя! Не было бы таких историй, жизнь была бы не интересной… Твоя мама была одной из умнейших женщин, которых я встречал. Сколько раз я боролся с собой, мысленно наблюдая как бы со стороны  за исходом схватки. А когда она уехала, будучи беременной, я понял, что проиграл ту схватку.

– Красиво излагаешь и даже не догадывался, какую душевную рану ты ей нанёс! Может, с тех пор и заболела она гипертонией. Нервный стресс.

– Я не собирался уходить от твоей матери. Мне было хорошо с ней....  Повторяю, я и не думал с ней рвать…

– А о других своих женщинах ты думал? Ведь им тоже было больно?

– Думаю, не так. Они знали, что это лишь игра… Как только я замечал, что становлюсь для них чем-то большим, сразу же всё прекращал… Я любил женщин, и они отвечали мне взаимностью.

– Бабник – это болезнь. Ты весь состоишь из противоречий: за самоуверенностью скрывалась неуверенность в себе. Желая любви, ты бежал от неё, как чёрт от ладана.

Я задумался и промолчал. Может, она и права… Просто об этом и не думал. Мне было хорошо, и я хотел, чтобы всем, кто был со мной, было хорошо. Вот и вся психология. Бабы оказывались в моей постели иногда даже помимо моей воли. Часто я ничего для этого не делал. Для меня секс никогда не был самоцелью.

– Ты не совсем права… – только и мог проговорить я.

– Ну да! А теперь, оставшись в одиночестве, во всём винишь судьбу. Ты хотел иметь прекрасную женщину, которая бы поняла твою тонкую натуру. Хотел иметь женщину, обладающую несовместимыми чертами характера: с одной стороны она должна была быть тебе поддержкой и опорой, а с другой – не ущемлять твоей свободы.  А мама так и не поняла, что б;льшим, чем ты её одарил, ты одарить уже не сможешь. Это не твоя вина, а твоя беда. И что в итоге? Имея столько женщин, ты – одинок. По всей России бегают твои дети, и никто из них так и не увидел своего папочку. Да и ты не узнал радости отцовства… Мне жаль тебя!

– И что нового ты мне рассказала? Или таким образом ты хочешь судить своих родителей? Или не хочешь повторять наших ошибок? Так, всегда, – ты слышишь это! – всегда люди учатся на своих ошибках! На чужих никто не учится. Да и были ли то ошибки?! То была жизнь! Обыкновенная жизнь! И я лично ни об одном мгновении её не жалею! Я принимаю жизнь такой, какая она есть, прощаю всех, кто меня когда-то обидел…

–  Ну да! Христосик! А я не могу и не хочу! Вы с мамой отобрали у меня детство!  Не могу забыть, как мама плакала в подушку, как страдала. А я всё время спрашивала её: «Где мой папа?!» А он, – вот он, явился, не запылился… Жив-здоров. С детства я привыкла тебя любить, и… ненавидеть! Ты не думай, мама ничего про тебя плохого никогда не говорила… Сказала только, что так случилось… что не судьба…

Оксана замолчала. Потом тихо проговорила:

– Мне не за что тебя прощать или не прощать… Принимать или не принимать… Ты – отец, и я всё знала…

– И всё же, что случилось? От чего мама умерла?

– Обычное дело. Гипертонический криз. Давление выше двухсот. Потом инсульт и смерть. Мучилась она не долго. Скорее всего, даже ничего и не чувствовала…Шансов выжить у неё не было. Я ведь врач, знаю, что говорю.

– Врач? – удивился я.

– Представь себе! Между прочим, закончила Ростовский мединститут.

– Наш мединститут? – спросил я уже в совершенном изумлении. – И почему же ты ко мне не заходила?

– А почему ты к нам с мамой не приезжал? Ростов же, ты сам говоришь, рядышком, вот бы и заскочил в гости. Не хотелось? Вот и мне не хотелось.

Мне было неприятно это слышать.

– Ну, откуда ж я знал, – промямлил я, и сам почувствовал, что получается глупо. – Но ведь, если ты жила в одном городе со мной, то…

– Ой, да мало ли родителей живут в одном городе со своими брошенными детьми, и знать о них ничего не знают, и отлично чувствуют себя при этом?

Я вспомнил Шурика Маслова и мысленно согласился: да, такие бывают. Только до этого мне казалось, что я лучше Шурика. А теперь вдруг понял: этого Шурика втайне от себя я всегда считал каким-то придурком, и находил для себя утешение, что я, мол, сделан из другого теста, нежели этот балбес. А вот, поди ж ты: если сравнить меня и Шурика, то, нужно признать, я мало от него отличаюсь.

Оксана продолжала:

– И потом: в мединституте учиться надо, а не ходить по гостям. И я училась. Красный диплом, между прочим, получила. Потом и ординатуру по кардиологии прошла в Санкт-Путинбурге! Кандидатские экзамены сдала…

– Ну, ты молодец! – моё восхищение было самым искренним. Врачи для меня всегда были какими-то небожителями. – Умная. Вся в меня, – попробовал я пошутить.

Шутка не удалась. Я посмотрел на дочь и убедился в этом.

– Мама у меня тоже умной была, а вот жизнь свою счастливой сделать так и не смогла. И меня без всяких алиментов на ноги поставила. Она мне, кстати, часто рассказывала про тебя.

– Ругала или хвалила?

– За что тебя хвалить? За то, что был когда-то по молодости красавчиком? Так ведь и мама тоже была не уродиной.

– Ну, ещё бы! – я усмехнулся. – На уродину я бы и не посмотрел.

– Нахалом ты был порядочным. И шуточки у тебя остались такими же. Мама тебя слепила из того, что было. А потом что было – то и полюбила. Все бабы так: лепим вас, мужиков, порхаем вокруг.  А потом…

– Прости, я не хотел тебя обидеть.

– Да я и не обиделась вовсе, – она всмотрелась мне в лицо.

– Чего ты смотришь так пристально?

– Да, гляжу я на тебя, гляжу и вижу: ты похож на те фотографии, что у нас есть. Только постарел.

– Да, ладно обо мне… Расскажи о себе. Почему развелись с мужем?

– Долго рассказывать. Да и нужно ли это тебе? Вот повидались, и снова ты исчезнешь на долгие годы, а, может, и навсегда.

– И всё же.  Ты где работаешь?

– В санатории «Горный воздух». Санаторий старый. Всё рушится. Денег не дают, и на свободу не отпускают. Вот и тяну, как могу…

– Ты что, главным врачом работаешь?

– Главным… Только, скоро не будет, над кем главенствовать. Разбегается персонал. Идут в торговлю, в бизнес, а кто-то уехал в большие города или к морю. Пооткрывали там всякие массажные кабинеты, продают травы…

– А твой бывший муж?

– Муж объелся груш… Разбежались мы с ним… Он бизнесмен. Был у него здесь продуктовый магазин. Всё вроде, было у нас хорошо. Родила я Маришку. С этого всё и началось!

9.

Мы сидели на веранде, и она неторопливо мне рассказывала историю своего развода. Как оказалось, сразу, как только Оксана сообщила мужу о беременности, у него возникли подозрения, что ребёнок вовсе не от него.  Не то, что он был в этом уверен, но жену свою он давно ревновал к её заместителю. Сомнения усилились, когда после двух лет жизни Оксана вдруг забеременела. Дело в том, что у него, оказывается, Оксана – вторая жена. И разошёлся он с первой потому, что у них не могло быть детей. И причиной был именно он. Неоднократно обследовался в разных клиниках. Заключение везде было однозначным: сперматозоиды неподвижны.  И вдруг – беременность!

Больше всего на свете он боялся косых взглядов и насмешек. Местечко небольшое. Лучше уж взять ребёнка из детского дома! Но Оксана даже слышать об этом не хотела. При таком раскладе, какой там бизнес? Вот и решил он вывести на чистую воду свою благоверную. Уж слишком она нос стала задирать. Но когда завертелась вся эта карусель, Оксана возьми, да и скажи, что вообще хочет с ним разойтись! Не любит она его! Пусть убирается ко всем чертям!

Что говорить, похожа она на свою мамочку. Та тоже была акулой. Говорила о переживаниях, о чувствах, а как только возникла возможность вступить в наследство, примчала скорее в Горячий Ключ, чтобы опередить братца, офицера, служащего в Приволжском военном округе. Впрочем, братец-то ни на что и не претендовал.

Так вот, Оксана и говорит своему благоверному: «Ты, давай, убирайся отсюда! Я оставляю себе дом и машину. А у тебя остаётся твой бизнес». Тот стал что-то возражать. Она его припугнула, мол, если начнёшь возникать, у тебя будут большие неприятности. У меня есть к кому обратиться. Короче, муженёк её понял, что ничего сделать со своей женой не сможет, всё оставил и уехал…

Оксана рассказывала это с таким удовольствием, будто вновь наслаждалась своей победой. А когда я спросил её, почему же она не выходит замуж за этого своего заместителя, она посмотрела на меня, и я снова вспомнил Галю. Такая же хищная улыбочка.

– Так ведь он женат!

Оказывается, когда дело дошло до дела, он попятился назад, мол, я не я и дочка не моя!

Вот теперь осталась моя Оксана у разбитого корыта. Заместитель этот – жук ещё тот! У него и связи большие, и дружки везде…

Посидели мы на той веранде, и она встала, показывая, что свидание подошло к концу. Стала собираться на работу.

Я тоже встал.

– Ладно. Повидал я тебя, и хорошо. Когда лет пятнадцать тому назад я тебя видел, ты была совсем маленькой девочкой…

– Да помню я твой приезд. У меня до сих пор на кровати лежит пушистый мишка, которого ты мне тогда подарил…

– И на том спасибо… Ты на работу?

– На работу. С зарплатой нужно разобраться…

– Что, долги по зарплате? – спросил я.

Оксана улыбнулась:

– Какие долги?  Пусть пожарные гасят  наши долги по зарплате! Есть тут один олигарх местного масштаба. Отдыхал и сломал руку. Так ведёт себя как бандит.

– А может, он и есть бандит?

– Может. Требует к себе повышенного внимания. Кричит, что купит нас на корню! Как в том анекдоте:  хирург ему накладывает гипсовую лангету, а он кричит: «На фига мне гипс?! Накладывай мрамор, я заплачу!». А ты говоришь, долги по зарплате…

Потом она вдруг стала серьёзной:

– Никаких долгов… Дела…

– Поеду я… У меня 11 августа день рождения… Может, сможешь приехать… Я был бы рад…

Я положил на стол бумажку с адресом и встал. Она не стала меня удерживать.

Я вышел к машине и тронулся дальше…


Горячий Ключ – это место, где кубанская степь резко переходит в Кавказский хребет. От самого Ростова и вплоть до этих мест были равнина и степь, а тут вдруг как по волшебству начинаются горы, покрытые лесом. Я часто задавался вопросом: почему лес не хочет расти на равнине, но так и не нашёл ответа на него. Такое впечатление, будто бы деревья боятся равнин. Но, как только земля вздыбливается, лес тотчас же и вырастает на ней.

Моя же машина двигалась словно бы против течения здешней речушки со странным названием Псекупс. Какое-то время я видел эту речку, но потом дорога стала подниматься всё выше и выше, и я погрузился в лес. Он обступал меня со всех сторон, а дорога петляла в нём, словно бы пытаясь увернуться от деревьев…

Вот тебе и повидал Галю! Она в могиле, осталась дочь и внучка, которую я так и не повидал. Так, должно быть, и не увижу их больше никогда. На мой день рождения Оксана уж точно не приедет. Если уж она, живя в Ростове, ни разу не показалась, то из Горячего Ключа и подавно не поедет. И в самом деле: ну кто я ей такой? А для внучки – кто? Какая всё-таки была тягостная встреча! Самое лучшее – забыть бы о ней поскорее.

Вот приеду в Туапсе к Лариске, там душу и отведу. И всё-таки, красивые, стервы! Чёрные волосы чуть отдают синевой и огромные голубые глаза! Эффект контраста! Галка чёрная, это я понимаю. А Оксана, похожая на свою мать, чёрной-то никак не должна была быть. Каждое имя имеет свой цвет.  У Оксаны должны были быть мои волосы, светлые, пшеничные, как у Наташи или там Вари… А вот у Аллы что-то красное, наверно, должно быть. Губы, конечно, щёки…  А чёрная Оксана, это какое-то несоответствие. Вроде, как природа подшутила: чёрная Оксана! Хотя, конечно, красива…  Слов нет… Не то что у  той Зинки из нашего дома с лошадиным лицом. Да нет, куда ей до морды такого благородного животного?! Лошадиная морда, я бы сказал, по сравнению с Зинкой – красавица! У Зинки вечная тяга к вину. Она за шкалик родного сына продаст… И морда лошади, можно сказать, даже одухотворённая…

Фу ты, что только не лезет в голову! И чего это Зинка вспомнилась? Не знаю… Недавно, когда я посетил своих квартирантов, та Зинка учудила. Убеждала меня угостить её пивом. Говорит: «Чудак ты, Жора! Купишь кружку по цене трёх, и вторую получаешь бесплатно! Выгодно же!». Ну не дура?! Нарочно и не придумаешь!

Притормозил и остановился возле автобусной остановки. Из автобуса высыпала толпа пассажиров. Это были спортсмены, которые спешили на соревнования. Потом в открытые двери стала карабкаться баба с огромнейшим походным рюкзаком за спиной. В какой-то момент рюкзак перевесил и она, подчиняясь законам силы тяжести, медленно выпадает со ступенек автобуса прямо к ногам только что подбежавшего мужика, который не моргнув, выдал:

– Ну что, баба, парашют не открылся?

Даже не попытался помочь бабке, мразь, поднялся в салон и автобус укатил.

– Вас подвезти? – крикнул я бабке, но та, испуганная, отвернулась. Моё предложение её не заинтересовало, и я поехал дальше.

Трое каких-то мужчин голосовали, но я промчался мимо. Опасно… Не те времена… Помню, когда-то совершенно спокойно останавливался ночевать на дороге прямо в посадке. Надувал резиновый матрас и смотрел в звёздное небо. Просыпался утром отдохнувшим. Умоешься  прямо у речки, выпьешь из термоса крепкого чаю, и поехал дальше. А теперь разве можно так? Обязательно пристукнут, машину отберут… Нет, не те времена!

Я вдруг явственно представил себе, как садятся ко мне в машину те трое: один справа от меня, а двое других – сзади. В пути душат, а труп выбрасывают в лесу или скидывают с обрыва. Это мне представилось так чётко, как будто уже случилось, и я теперь просто вспоминал, как о свершившемся факте. Хотя – кто знает? Может быть, это были нормальные люди, а я сейчас еду в плохом настроении, вот и вообразил себе, Бог знает что…

Потом была Джубга, и впервые за всё время моего путешествия мне открылось море. Для того, кто когда-то жил на море, да ещё и умудрился поплавать по морям, по волнам, нынче здесь, завтра там, море – это всегда такое зрелище, которое не может оставить равнодушным.

Хотелось есть, и я немного устал с дороги. И, конечно же, хотелось скорее окунуться в море. Но нигде подъезда к берегу не было. Тогда, поставил машину у обочины и сбежал к берегу. Побросал камешки в воду, а уже затем пошёл купаться. Вода была прохладная и одновременно приятная. Она обволакивала меня со всех сторон, и я почувствовал, как она смывает с меня всю усталость и тяжёлые мысли. Я нырнул, чтобы посмотреть волшебный подводный мир… Почему-то вспомнилась китобойная флотилия. Экватор. Праздник Нептуна. Меня и ещё нескольких салажат схватили за руки и ноги, раскачали и выбросили за борт, даже не спрашивая, умею ли я плавать! Считалось: раз одессит, да ещё работаешь на китобое, ты не можешь не уметь плавать! Бултыхаясь в воде, я слышал, как на палубе все чуть не умерли от смеха, когда наблюдали за моими неумелыми телодвижениями, воплями и криками о помощи. Им было смешно, а я тогда чуть не умер от страха!

Правда, после того случая я научился плавать…

Поплыл далеко в море. На воде был штиль. Вдалеке белел парусник, а горизонт сливался с небом… Хорошо!

Потом поехал искать кафе, чтобы перекусить.

Без всякого аппетита съел котлету с рисовой кашей, запил стаканом сока. К столику подошёл полураздетый мужик, сел напротив и молча уставился на меня.

– Чего уставился? Хочешь есть?

– И пить тоже…

– Пожрать я тебе могу купить, а на выпивку сам заработай, – сказал я и попросил принести ещё одну порцию. – И как же ты дожил до такой жизни?

– До какой жизни? Что ты знаешь о моей жизни?

– Ничего не знаю. Откуда же мне знать? Мы даже не знакомы…

Меня забавлял этот мужик. Лет ему было чуть больше пятидесяти. Лицо морщинистое, кожа на носу, как на молодой картошке. Руки загорелые, мускулистые.

– Меня дразнят Гришкой, но все почему-то кличут Распутиным. А тебя Жорой.  Разве не так?

Я удивился. Откуда он узнал моё имя. Посмотрел на него с интересом.

– И откуда ты такой умный?

– У меня секретов нет! Слушайте, детишки!

– Тоже, папочка нашёлся! – буркнул я.

Не обращая внимания на моё удивление, мужчина продолжал:

– Папы этого ответ помещаю в книжке. На левой руке у тебя выколот якорь и твоё имя. Отсюда я делаю вывод, что ты не просто Жора, но ещё и одессит, и плавал когда-то по морям и океанам. Разве не так?

– Ну и жук! Наблюдательность у тебя хорошая. А я о наколке своей и не подумал… Шалости молодости…

– Правильнее – невинные шалости молодости. Ведь были же и не шалости!

– Да, брось из себя разыгрывать фокусника!

– И не буду, – легко согласился мужчина. – Чего мне разыгрывать, когда я и так знаю, что ты бабник и сейчас находишься в свободном полёте. Но ты забываешь, что всегда нужно выбирать: любить баб, или их знать. Середины не бывает! Ты так и не узнал этих особей! Потому до сих пор и холостой…

Мужчина ел свою котлету, и говорил с хрипотцой, ехидно поглядывая на меня.

– А это-то откуда знаешь? Об этом у меня наколок нет.

– Я же сказал: наблюдательность…

– И что такого ты увидел?

– Ты приехал на старой «Волге», баб с тобой нет. Зашёл в первое попавшееся тебе кафе. Кольца на твоём пальце нет… Когда к тебе подошла официантка, ты на неё так плотоядно взглянул, что вовсе не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что ты давно их не видел… Но у Анюты есть хахаль. Весь покрытый «зеленью», абсолютно весь, так что тебе здесь ничего не светит…

– Ну, ты и даёшь! Не сыщик?

– Почти угадал… Жена была у меня сыщиком!

– А при чём здесь жена и почему была?

– Вот она имела нюх, как у овчарки, зрение, как у орла, слух, как… Впрочем, и этого было достаточно, чтобы уловить запах чужих духов. Я баб не бью из принципа, а они из принципа живут дольше мужиков. Когда-то мне всё время говорили: женись, женись! На старости будет кому стакан воды подать. Но, честное слово, мне пить тогда и не хотелось! А потом она пошла по рукам. Я ей слово, а она мне три. Кричит: ты сам такой! Что я мог ей возразить? А она: жена Цезаря вне подозрений! Короче, вот уже полгода, как у меня нет ни крыши над головой, ни жены. Зато свободен, как птица. Бомж! Лечу, куда хочу, и ни перед кем отчитываться не нужно!

За интересный рассказ я его всё же угостил кружкой пива, но когда он ушёл, испытал какое-то облегчение. У таких всегда случается сдвиг по фазе. Стеснительные и неуверенные в себе, они в постели – страстные любовники. Незакомплексованные и всё понимающими всезнайки, когда доходит дело до постели, становятся неуверенными и смущёнными интеллигентами…


Я вышел к машине, а возле неё уже топтался милиционер.

– Ваши права! – попросил он, представившись.

Я дал права. Он долго их изучал, потом перевёл взгляд на меня.

– Уж очень долго стояла ваша старушка, а здесь разрешена только остановка…

Я виновато молчал. Если он мою олениху назвал старушкой, то я, наверно, мамонт. Видимо, так же подумал и милиционер.

– Уезжайте! Здесь стоянка запрещена, – сказал он, возвращая мне права.

– Спасибо! Сей момент!

Я постарался поскорее отъехать, не дразнить же гусей…


Итак, поехал я в Туапсе. Сначала сниму комнатушку, как будто приехал сюда отдыхать, а уж потом  поищу, где эта улица, где этот дом!..

Лариска была когда-то глупенькой девочкой, и чтобы соблазнить такую – много ума не требовалось. Никакими выдающимися качествами она никогда не обладала. Единственно, что в ней меня поражало: она при каждом моём слове начинала смеяться. Видимо, таким нехитрым способом хотела понравиться мне. Она смеялась так, будто я сказал что-то остроумное. А я и говорил – всё время сыпал анекдотами и вообще, по части всякой трепотни был на высоте. Но бывали случаи, когда я ничего такого особенного и не изрекал, а восторженный смех всё равно следовал, и это наводило меня ещё тогда на грустные мысли: дура эта Лариска! И хорош бы я был, если бы клюнул на эту её приманку. В повседневной жизни это была бы обычная скучная баба, с которой и поговорить не о чем… А потом я узнал, что она забеременела. Спросил тогда же: «Ну, зачем тебе это?» А она грустно ответила, что хоть какой-то толк от меня для неё всё-таки будет. Она уже больше не надеялась на то, что я женюсь на ней. Есть такие женщины, для которых молодость длится один два года, не больше. Погуляла, отцвела и стала бабой. По моим наблюдениям, такими часто бывают толстушки или склонные к полноте. Лариска была как раз нормального телосложения, и, если бы она с самого начала знала себе цену и правильно бы поставила себя в этой жизни, может быть, и не пришлось бы потом стать матерью-одиночкой.

В тяжёлые годы, когда всё стало рушиться, я по мере возможности помогал именно ей, потому что она из всех моих бывших оказалась, пожалуй, в самом трудном положении.

И вот сейчас я ехал именно к ней. Проще всего было бы, конечно, пропустить эту встречу и посетить кого-нибудь их тех, кто устроился в этой жизни получше. Но я бы себе потом никогда не простил, что не увидел Лариску, дуру, хохотушку, но так искренне любившую меня и никогда ни единым словом не упрекнувшую. Даже когда мы расстались, она продолжала меня любить, как она говорила: боготворить и даже писала мне стихи. Я обычно стихи плохо запоминаю, но одни её перлы запомнил:

Благодарю тебя безмерно я
За теплоту и дружбу верную,
За улыбку твою и за нежность,
За убийственную безнадёжность…
Хорошо на душе и радостно мне,
Что ты просто живёшь на земле!

От Джубги до Туапсе дорога была трудная и извилистая. Как её вообще проложили – удивляюсь. Раньше эти места, насколько я знаю, считались мало обитаемыми. Сюда ссылали как в Сибирь, а теперь – райские места. Для приезжих. Для местных жителей, как я понимаю, ничего хорошего: полная зависимость от туристического бизнеса. Либо ты обслуживаешь туристов, либо ты вообще никто. В тяжёлые годы, когда с туризмом стало плохо, жизнь здесь вообще пришла в упадок.

Город Туапсе мне никогда не нравился. Образец того, как можно изгадить прекрасное место. Бессмысленное нагромождение домов (а фактически – трущоб), какие-то портовые, промышленные и железнодорожные сооружения. Всё сделано будто наспех и словно бы в насмешку над красотами окружающей природы.

Найти комнату не составило труда: кругом были объявления: «Сдаётся комната» или «Сдаётся квартира»; то там, то здесь мелькали вывески небольших частных гостиниц – в один или в два этажа. Я устроился в небольшой комнатке большого частного дома, кишащего отдыхающими. За отдельную плату мне разрешили поставить во дворе у ворот мою олениху. Заперев машину, пошёл на разведку. День склонялся к вечеру, но было ещё достаточно жарко, и хотелось окунуться в море. Но я решил всё же провести рекогносцировку, осмотреться, что к чему. Предварительно узнав, где находится улочка, на которой жила Лариска, я и комнату снял неподалёку, чтобы и ходить к ней в гости было удобно.

Многоквартирные дома в курортных зонах всегда выглядят как-то особенно дико и непривычно. Нельзя здесь жить по тем же законам, что и в больших городах. Все эти подъезды и лифты здесь ни к месту. Застеклённые лоджии, балконы, завешанные бельём, жалкие гаражи, мусорные баки  с загаженными вокруг них площадками. И тут же инжир или какая-нибудь красивая пальма.

Лариска жила на первом этаже панельного дома, и с улицы при желании можно было заглянуть в окно и посмотреть: что там происходит. Я и заглянул. И ничего не увидел. Занавесочки, а что там за ними и не поймёшь. Да и окно было на некоторой высоте над уровнем тротуара, и многого всё равно я бы и не увидел.

Почему-то подумал: «Не прав Шурик, который утверждал, что все бабы – стервы. Галка, та – точно стерва. Для того чтобы добиться цели, готова была на всё. А Лариска уж точно никакая ни стерва!».

– И чего вы тут всё шастаете и шастаете? – услышал я за спиной.

Оглянулся. Какая-то бабка выколачивала на обломках старого забора дряхлый половичок.

– Да ничего, просто… – сказал я.

– И не стыдно тебе! Старый уже, а туда же!

Я не понял:

– А чего мне стыдиться? Я же ничего не украл.

– Чего, чего… В это окно порядочные люди не заглядывают.

Вот те раз! А ведь она, старая карга, что-то имеет в виду.

– Да что ты пристала ко мне? Я шёл себе мимо, а ты пристаёшь? Что я такого сделал плохого, объясни?

– А то будто сам не знаешь?

– Не знаю.

Я подошёл к бабке вплотную.

– Ты меня за кого-то другого принимаешь. Посмотри на меня: я порядочный человек. Одет прилично, не алкаш, не жулик, не мошенник. Неужели по мне этого всего не видно?

– Да я ж и сама удивляюсь, – пробурчала бабка. – С виду вроде бы приличный, а в это окно заглядываешь. Да и сам-то не первой свежести…

– Да просто очень захотелось.

– Просто – ничего не бывает. Значит, у тебя какой-то интерес есть?

Я отчаялся. Сказать ей, что ли?

– Ладно, скажу: там когда-то, много лет назад жила моя знакомая – Лариса Пилипенко. Давно это было…

– Она и сейчас живёт. Слава Богу, байстрюк её от неё сбежал. А то здесь бы настоящий притон бы был!

– Почему? Пил, что ли?

– Если бы только это! Он ведь клей нюхал. Сам здоровье себе гробил, и других детей приучал.

– Клей? – переспросил я с изумлением. – А мать куда смотрела?

– Да никуда она не смотрела. Муж её бывший, Вахтанг, теперь в бегах. Сразу после суда и сбежал. Вовремя не схватили, а тут граница недалеко, вот и ушёл. Хотя даже и не знаю: в Абхазии не любят грузин – туда не убежишь.

– Ну а не знаешь, чего же тогда болтаешь? Ты мне скажи: Лариса сама как поживает? Я помню, ещё когда она молодая совсем была…

Бабка перешла на шёпот:

– Торгует палёной водкой. По ночам к ней в окно камешки кидают, а она высовывается и спускает на верёвочке товар. Ей деньги кладут,  а она им товар отпускает.

– Да не может быть!

– Как не может? Очень даже может! В наше время всё может. Ты не равняй наше время и прежнее. Это раньше таких безобразий быть не могло, а сейчас – сейчас всякое бывает.

– Да подожди ты! Не трещи! Вот она, ты говоришь, торгует. А милиция куда смотрит?

– А что милиция? Милиция с нею дружит. Ходит к ней в гости, но ничего не находят.

– А ты мне скажи: она сама часом не употребляет?

– Сама? Пьёт, конечно… и мужиков водит. Таких же алкашей…

– Я зайду к ней.

– Зайди, зайди. Если впустит.

– А что? Может и не впустить?

– Может, милок, может. Она к себе никого не пускает. Только через окно разговаривает. Ну, разве что, когда к ней милиция приходит, но тут уже ничего не поделаешь: пускать приходится волей-неволей.

Бабка принялась за свой половик, а я решительно повернулся и вошёл в подъезд. Лестница была довольно чистая, и на стенах не было никаких глупых надписей – даже удивительно. Из четырёх дверей только одна выглядела безобразно. Остальные были вполне нормальными, железными.

Я позвонил в единственную на лестничной площадке деревянную дверь со следами какого-то поджога и, как мне показалось, засохшей блевотины.

Никто не отзывался, но я звонил и звонил.

Кто-то из жильцов, выходя из соседней квартиры, бросил мне:

– Напрасно звоните, она никому не открывает.

Я продолжал упорно звонить.

Наконец за дверью раздался знакомый голос:

– Ну, кто там ещё?

– Лариса! Это я!

– Кто – ты?

– Жорик!

– Не знаю я никакого Жорика! Пошёл на хрен, сволочь! Если надо что – подходи к окну, поговорим. А нет – так и иди своей дорогой  и нечего мне здесь в дверь звонить!

– А почему нужно идти непременно к окну? Разве так нельзя поговорить? Открыть дверь и поговорить?

– Да потому что там я тебя буду видеть, а ты до меня дотянуться не сможешь. Иди к окну, если что надо, а нет – так и проваливай!

– Лариса, ты не поняла! Я Жорик Тюлин. Ты помнишь меня? Я из Ростова приехал.

За дверью воцарилось молчание.

– Лариса! Ты слышишь меня или нет?

– Слышу, слышу!

– Открой дверь, поговорим!

– Не о чем мне с тобой разговаривать. Катись туда, откуда приехал.

– Зачем же катиться? Я специально сюда ехал, чтобы с тобой встретиться. А теперь катиться, да?

– Не знаю я, к кому ты ехал. А только меня здесь нет.

– Как это нет? А с кем я сейчас говорю. Это же ты, Лариса Пилипенко.

В двери что-то щёлкнула, и она открылась.

Я тут же пожалел, что не воспользовался её советом – катиться туда, откуда пришёл. Надо было тут же бежать без оглядки, а иначе не случилось бы того, что случилось: я увидел Ларису.

Она стояла передо мною в драном халате и рваных тапочках. Лицо было изборождено морщинами!.. Мне сразу вспомнился тот рыбак, который рассказывал, как он на зоне срок мотал – он выглядел лет на десять старше своих лет. Лариса выглядела на четверть века старше своих лет.

– Ну что вылупился! Не узнаёшь свою Лариску?

– Даже и не знаю, что сказать, – пробормотал я.

– Ну, заходи, если хочешь.

Я зашёл. Первое, что бросилось в глаза – кровь на стене.

– А кровь откуда?

– А это ещё в прошлом году – был тут один. Я ему говорю: должок за тобой есть один, деньги давай. А он  выхватил нож, я думала, он меня тут же и прибъёт. А он стал по венам себя бить остриём. И всё клялся, что должок вернёт, но только не сейчас. А кровь-то она у него и потекла!.. – она рассмеялась – старческим хриплым смехом.

Я прошёл в комнату и ужаснулся. Что это была за комната! Голые стены и минимум мебели. Сама хозяйка спала, как видно на продавленном диване.

– А сын  где?

– Да Бог его знает.

– Правда, что он у тебя клей нюхает?

Лариска всплеснула руками.

– Уже понаговорили! Да когда ж они успели? Слушай ты их! Впрочем, хрен его знает, что он там нюхает!

– Да он в школу-то ходил?

– Ходил, не ходил – какая разница. Сейчас это уже не так важно.

– А что сейчас важно?

– Да ты присаживайся, в ногах правды нет.

Я посмотрел по сторонам и увидел один-единственный продавленный стул и  не рискнул сесть на него. Предпочёл постоять.

Как и когда я оттуда вышел,  и сам не помню. Сын так и не появился.

– Так, где же сын? – спросил я её с видом папаши, который озабочен судьбой своего ребёнка.

– Да разве ж я знаю?! – был ответ.

Так и ушёл. Где-то я читал, что на бедных страусов возвели напраслину, обвинив их в том, что они, когда им страшно, прячут голову в песке. Так вот: якобы, они этого на самом деле не делают. Может быть, и так. Но знаю, что люди иногда делают именно так! Да что мне люди, что мне страусы! Ведь как раз так я и поступил: ушёл, можно сказать, сбежал  с места событий.

Было уже поздно, когда я вышел из этой кошмарной квартиры. Вернулся туда, где меня ждала постель.

Преждже, чем зайти в дом, потрогал руками олениху: моя родная железка! Ты –единственное, что я на старости лет могу любить и обнимать. Ты меня любишь, а я тебя. Ты мне служишь, а я тебе. И нет в моей жизни одушевлённого существа женского пола, которому бы я мог от чистого сердца сказать то же самое. Хотя… Вот ведь поехал же в путь-дорогу. И не затем ли, чтобы найти такое существо?

Вошёл в дом. Разделся, упал на кровать и заснул крепким сном.

Во сне мне что-то снилось – неясное и тревожное. Я порывался вернуться назад в Ростов и больше уже никогда, до скончания жизни не покидать его. Ничего хорошего, всё равно ведь не увидишь. Но всё тот же самый женский силуэт убеждал меня продолжать путешествие, обещая, что самое интересное, самое нужное меня ещё ждёт впереди, и нужно будет только набраться терпения.

10.

Следующий день моего пребывания в Туапсе прошёл тяжко. Но и ему наступил конец!

Я, наконец, покидал этот город, с которым у меня отныне будут связаны тяжёлые воспоминания.

Утром как обычно, проснулся рано, пошёл на море. На пляже было пустынно и замусорено. Вдали тётка делала гимнастику. Кто-то плавал возле самого берега.

Я пошёл в воде. Острые крупные камни не позволяли стоять у берега, и я плюхнулся в набегавшую волну. Вода освежала, но морские волны мешали плавать. Освежившись, растёрся махровым полотенцем и сел на оставленный на пляже деревянный лежак. Настроение было плохим. Я не мог никак забыть своего повторного посещения Лариски. «И на кой чёрт я к ней пошёл? Хотел узнать что-то о сыне? Думал, с утра смогу её разговорить…».

– Море – это, конечно, хорошо, – сказал я вслух, имея в виду, что море услышит меня. – Но очень хорошо – тоже не хорошо, как любила говорить тётя Маня, которую почему-то называли на китобое не коком, а каком. – Море – хорошо, но ехать нужно. Увидел то, что не хотел видеть. Теперь пора поскорее это и забыть…

Я вернулся к себе. В душе смыл морскую соль, позавтракал, расплатился с хозяйкой и двинул дальше.

Дорога петляла в удивительно красивых местах, то, приближаясь к морю, то, отдаляясь от него в сторону наступающих к воде гор. Небо без единого облачка, но утренняя прохлада делала путешествие приятным.

Следующим пунктом была Лазаревское,  небольшое курортное местечко в двадцати километрах от Сочи.  От Туапсе километров сто двадцать или чуть больше. Но по этим серпантинам – путешествие часа на три. Впрочем, куда мне было торопиться?! Спешить некуда.

В Лазаревской по моим сведениям живёт Марина. Марина – особая статья! Пожалуй, единственная женщина, с которой я встречался, когда она была замужем! Всегда старался не связываться с замужними. Но, так получилось… Впрочем, об этом расскажу позже. А пока ехал по утренней прохладе на своей оленихе и никак не мог успокоиться. Лариска не выходила из головы.

Дорога держала в напряжении и не давала расслабиться, но в одном месте она поднялась вверх, и я вдруг оказался в тихом посёлке, который расположился высоко над морем. Огромная панорама открывалась с высоты, но купаться в нём для местных жителей было, видимо, не так-то просто. Нужно было спуститься к воде, а потом преодолеть крутой подъём на обратном пути. Не захочешь и купаться!

Я остановил машину и вышел. Подошёл к обрыву. Где-то там внизу плескалось синее море, почему-то названное Чёрным. Боже, как же я люблю его! Всё, что было у меня в жизни хорошего так или иначе связано с Чёрным морем!

Передо мной был обрыв, упасть с которого означало разбиться насмерть. Я отошёл от края и прилёг на траве, заложил руки за голову и уставился в небо. В Туапсе я так и не узнал, где и как живёт мой сын. Ларису я повидал. Ничего хорошего, конечно, не увидел. Наслушался её пьяных циничных историй – теперь долго переваривать буду. И ей уже не помочь, разве что принудительным лечением. Впрочем, сейчас, слышал, церковь берётся помогать таким падшим. Но, для этого, для начала, нужно хотеть избавиться от тяги к спиртному. А какой алкаш скажет, что он алкаш?! Для этого, как говорит Шурик, нужна свобода воли! Философ! Но, как ни крути, а здесь он, конечно, прав: нужна воля, чтобы хотя бы начать двигаться в этом направлении. У Лариски такого желания нет.  Будет пьянствовать, торговать палёной водкой и делиться прибылью с милицией до тех пор, пока что-нибудь не произойдёт. Не может же это длиться бесконечно? С кем-то не поделит доходы, вступит в конфликт с покупателями. А там – преждевременная смерть или тюрьма.

А с сыном-то что?

Я поёжился, как мне показалось, от утренней прохлады. Не мог избавиться от чувства вины перед ним. И чём я отличаюсь от Шурика, отрекшегося от своего ребёнка?!

Я смотрел в белесое небо и мучился от угрызений совести. Есть люди, которым неизвестны эти муки совести. Не думаю, что они от этого более счастливы. Но и я не чувствовал себя счастливым. Я всё время думал и думал о том, что увидел и услышал в Туапсе, и мне даже расхотелось куда-то ехать. Воспоминания просто обжигали, а полупьяный трёп Лариски меня приводил в шок. Бабе скоро полтинник, а – похожа на старуху. При этом продолжает свои пьяные оргии. И в самом деле, кто на такую алкашку клюнет? Да, такие же алкаши, бомжи всякие. Здесь есть чем опохмелиться, и есть где переспать. Да и квартира её стала больше походить на какой-то притон, грязный, вонючий, с горой немытой посуды, с пустыми бутылками, разбросанными везде и смятой грязной постелью, больше похожей на чёрт-те что!..

Н-да… Поехал в поисках счастья и душевного покоя, а что обнаружил?

Ко мне подошла худющая собака, и в её глазах я прочитал немой вопрос: дашь ты мне что-нибудь пожрать или нет?

– Нет у меня ничего, – сказал я ей. – Спускайся с этой горы вниз – там отдыхающие и объедки от их сытой жизни. Там и добывай себе пропитание, а здесь тебе нечего делать.

Собака недовольно тявкнула в ответ и побежала куда-то дальше по своим делам.

А я присел на траве и с высоты стал смотреть на морскую гладь. Всходящее солнце зажигало море. Его лучи отражались на поверхности воды, и это завораживало. На море я могу смотреть бесконечно! Конечно, лучше, когда вода тут, рядом. Волны накатываются на берег, доходят до твоих ног, катят гальку и, шипя от неудовольствия, уходят обратно в море. Когда вода рядом, можно и руками её погладить, и ноги окунуть…

Отсюда же море – это лишь синяя краска, размазанная по горизонту, и только белые прибрежные кружева всё время меняющие свой рисунок напоминали, что это не акварель художника, а живая вода! Правда, шума прибоя отсюда слышно не было, и всё же было здорово!

Я снова растянулся на траве и закрыл глаза.

Итак: что же вчера случилось?

Началось с того, что я решил прийти к ней пораньше, чтобы застать её ещё не совсем под градусом. Купил в подарок два стула, привязал их к багажнику и приехал. В самом деле: что это за квартира, если в ней сесть не на чем? Не сидеть же мне, в конце концов, на полу? Поставлю стулья, – будет хотя бы на чём сидеть. Вот и поговорим.

Наученный опытом, взял прутик и постучал в её окно. В окне показалась заспанная Лариска.

– Ну, кто там ещё?

Она долго пыталась вспомнить меня, а потом никак не могла сообразить, каким образом я оказался здесь.

– Ты что? Не помнишь совсем ничего? – удивился я.

– Голова болит страшно. После вчерашнего… Что-то помню, но с трудом, – промямлила она. – Помню только, как ехала в переполненном автобусе. Рядом стоял мужик. Он меня прижал к стенке, –  дышать было трудно. Я пыталась что-то вякать, так он и не слушал. Остановились на светофоре, а мужик матом кроет:
«Чё он не открывает, мать его?», а сам меня лапает. Я ему:  «Не кричи, на светофоре стоим».  Он посмотрел и полез ко мне за пазуху. «Ты чего там забыл?» – спрашиваю. «Опохмелиться надо, – говорит. – Дай опохмелиться». Я и привела его сюда…  А потом что было, я и не помню… Голова сейчас лопнет… Болит…
Я  сказал:

– Подожди, сейчас вернусь!

Съездить за пивом было делом пяти минут. Когда вернулся, Лариска уже проснулась, и я вошёл к ней, неся два новеньких стула и двухлитровую пластиковую бутылку жигулёвского пива.

– А стулья-то зачем? – удивилась она.

– А сидеть-то на чём? Специально купил, чтобы было на чём посидеть. У тебя и мебели нет.

Лариса промычала:

– Это всё Ванька-сволочь! Вот мастак хренов! Может всё пропить. Всё повытаскивал из квартиры…

– А кто такой этот Ванька?

– А я откуда знаю?! Что, я его трудовую книжку смотрела? Алкаш, он и есть алкаш! А когда-то был мастеровой мужик… Да, точно, мастер он был хороший. И мужик крепкий…

– Да откуда ты его взяла? Лариска, ты же была…

– Заткнись! Ты, и такие как ты, меня и испоганили. Жизнь испортили! А Ванька что? Ваньку я знаю ещё с осени. Ещё в чайной работала. Иду как-то домой. Дождик капает. Гляжу, у пивнушки мужик стоит с зонтиком. Когда поравнялась, ветер вырвал его зонтик, и он понесся по улице прямо к морю. А мужик так смешно закричал: «Стой, падла! Стой, сволочь! Стой, а то пропью!..». Потом увидел меня, махнул рукой и пристроился под моим. «И куда мы идём?» – спросил он. «Домой!». «Домой, это хорошо», – сказал он и заковылял рядом…. Так мы с ним и познакомились. Вот он пил, я тебе скажу, не хило! А тогда раздела его и уложила в постель. Он и не сопротивлялся. Нет, Ванька хороший мужик. Только крепко пьёт… А так, хороший…

Мы выпили пивка, и ей сразу похорошело. Она разговорилась, а я подталкивал её к рассказу о том, как она дошла до такой жизни. И Лариска рассказала, прерывая свою исповедь или тем, что наливала себе очередную кружку пива, извиняясь: «горло пересохло», или какими-то отрывочными воспоминаниями. Когда-то Лариска была не глупой бабой, и сейчас иногда в её рассказе, в каких-то выражениях я узнавал прежнюю свою подружку.

Оказывается, в восемьдесят пятом, когда она уехала из Ростова, уже здесь в Туапсе родила сына, устроилась работать в чайной неподалёку от пляжа. Тогда жила ещё её мать, которая и приглядывала за внуком.

Эффектная, неглупая, общительная, всегда готовая подержать разговор, улыбнуться, она легко вписалась в коллектив небольшой чайной. Как-то они организовали вечеринку, в которой участвовали четыре официантки, бармен, повар, рабочий и директор. Была глубокая ночь. Они веселились и пили… Под утро Лариска практически превратилась в недвижимость и заснула в малюсеньком кабинете директора на диване.

На следующий день после работы за ней увязался директор. «Хочу тебя проводить. Ты вчера немного перепила…».  Короче, дома они снова пили. Только, теперь всё было иначе.  Директор её завалил и оприходовал, как он любил выражаться.

С тех пор Вахтанг Гурамишвили стал каждый  вечер после работы приходить к Лариске. Она пробовала сопротивляться. Поначалу стеснялась матери, да и подрастающего сына, но директор, если чего хотел, добивался своего. Сначала он Лариску уговаривал, потом стал угрожать. Договорился со знакомым, и тот представился работником торговой инспекции, обнаружил «левый»  товар, и её «спас от тюрьмы» почтенный Вахтанг, который «дал кому нужно, и дело прикрыли».

С тех пор Лариса уже не сопротивлялась. Она привыкла к Вахтангу и была вполне довольна жизнью. Через год умерла мать. Сына отдала в круглосуточный детский садик…

Вахтанг имел семью, трёх девочек, и страстно мечтал о сыне. Но он не забывал Лариску, а иногда и оставался ночевать, сказав дома, что едет в Краснодар или ещё куда…  Вскоре он приучил Лариску к вину.

Потом были развал СССР и война в Абхазии. Вахтанг уехал в Грузию, а Лариску оставил за себя. Он ей доверял, да и по сравнению с другими, она единственная имела образование и могла общаться с начальством. А начальства в те смутные годы было больше, чем нужно. И всем нужно было давать: милиции, санэпидстанции, пожарникам, контролёрам всяким… Отдыхающих стало меньше. Единственно, что выручала, так это «левая» водка. Её продавали практически за полцены, и при этом имели приличный навар. Так и выживали…

А Борис тем временем рос хулиганистым парнем. Мамаше некогда было за ним присматривать. Понятие «улица» в курортном,  да ещё и в портовом городе – это не совсем то же самое, что «улица» где-нибудь в Ростове или в Москве. Или даже так: совсем не то же самое! Это были и курение, и нюхание клея, и драки, и ранние похождения, и пьянство…

Через три года  вернулся Вахтанг, оставив семью в Грузии. Там вообще нельзя было заработать на кусок хлеба. К этому времени Лариска приватизировала чайную и сделала кафе с названием «У Ларисы». Она безропотно передала все бразды правления ему, а сама стала его правой рукой. Вахтанг выкупил у остальных сотрудников их акции и теперь владел почти шестьюдесятью процентами. Изредка он летал в Грузию к семье, но в основном жил здесь и мечтал  прикупить пустующее помещение и сделать небольшой ресторан.

Потом события замелькали, как в кино.

Борис ушёл в армию в строительные войска. Туда загребали всех, кто был непригоден к службе в нормальных боевых частях. Там он приобрёл строительную специальность, стал физически крепче, серьёзнее.

За грубые нарушения закрыли чайную, несмотря на все старания Вахтанга. Теперь к нему относились подозрительно и никто из прежних дружков, кого он так щедро подкармливал, не защитили его. Да и имущество всё конфисковали за долги по налогам. Это счастье, что Лариска была не первым лицом, и на суд вызывали директора. Вскоре Вахтанг сбежал в свою Грузию

Лариска продолжала приторговывать «левой» водкой и всякий раз из каждой партии сама пила, говоря: если и загнусь от этого пойла, то первая! Так что, отвечать не придётся. Говорила, что чувствует себя последней тварью, но давно ничего не может с собой сделать. «Счастье есть, – говорила она, – но, сука, держит дистанцию, а из килограмма варенья и килограмма дерьма всегда получается два килограмма дерьма. А вот если из двух килограммов дерьма отнять тот килограмм дерьма, никогда не останется килограмма варенья!».

Нет, Лариска – умная и весёлая баба! Мне её жаль…


Я встал и посмотрел на море. Оно по-прежнему сверкало на солнце, только многоцветной кляксой на узкой полоске берега появились отдыхающие. С того места, где я находился, было интересно разглядывать фигурки девушек в разноцветных купальниках. Впрочем, какие это купальники, и для чего они? Прикрывают только дырочки от загрязнения! Не купальники, а одна срамота!

Почему-то вспомнил, как ещё в Одессе на китобое был у нас парень, красавчик такой, весь из себя… к нему клеилась одна чувиха, не то Любка, не то Ленка. Не помню уже. Как она к нему ни подкатывала, как не соблазняла – всё было напрасным…

И вот однажды эта Любка или Ленка заглянула к нему в каюту, а он втихую с кралей штурмана зажимается.  Выскочила она оттуда, как ошпаренная, да и штурманскую бабу как ветром сдуло. И тогда этот красавчик стал таким же, как и все. Но теперь уже Любка-Ленка нос ворочала!  И всё же он уговорил ту Любку-Ленку… А потом ещё и растрепал по всей флотилии, что эта баба – в постели просто фейерверк, салют какой-то!

Помню, по морде он схлопотал от нашего боцмана. Потом и я приложился. Терпеть не могу сволочей, которые поганят тех, с кем им было хорошо! И чего трепаться? Хвастается? Так, вроде бы, и не импотент какой. Это они хвастают своими победами. А этому зачем? А бабе жизнь испортил, урод!

Вот так и Лариска испортила жизнь нашему сыну. Впрочем, не одна Лариска. А я вроде бы здесь и не причём! Нет, это всё же старость. Раньше я таким не был! То, что полагается, всё брал на себя, ни на кого не перекладывал!


Я снова растянулся на траве.

А Борис, когда вернулся  из армии, к матери не пошёл. Ушёл жить к какой-то девушке, с которой переписывался, ещё, когда служил. Пил он умеренно, устроился работать на стройке. Всё время обвинял мать. Говорил, что она его бросила на произвол судьбы, а сама придавалась удовольствиям. Водила к себе алкашей и, не стесняясь его, вытворяла с ними, что хотела. Когда он был маленький, ему давали деньги на кино. Стал старше – он сам уходил из дому.

Всё это Лариска сама мне и рассказала. Я её за язык не тянул. Видно, хотелось исповедаться перед кем-то. В церковь она не ходила, и я ей заменил, стало быть, батюшку.

По её словам, единственно, перед кем она чувствовала вину, так это перед своим грузином, считая, что именно она его подвела. Его, а не сына!

Где живёт сын, она не знала. Ни телефона, ни места работы. Фамилия у него её, отчество Георгиевич. Но, в Туапсе ли он, или ещё где – она не знала. Она вообще ничего не знала! Ничего, кроме своего пойла и хахаля. Впрочем, и  ему не очень-то верность блюла. Как только он слинял, она стала водить к себе алкашей, превратив квартиру в гадюшник. Алкаши всё из квартиры повытаскивали, продали всё, что можно было продать. И только поставщики товара ещё имели с ней дело, зная, что она честна и никуда не сбежит. Сама привязана к этой заразе.

Почему-то вспомнилось, что когда, без капли раскаяния и сожаления, мне рассказывала Лариска о своей жизни, я понимал, что никакое это не раскаяние, не покаяние, и не исповедь. Это – обыкновенный пьяный бред. Буровит, что на ум приходит. Мне тогда очень даже захотелось дать ей в морду, да только не в моём это обычае – трогать женщину. Конечно, моя вина в этом деле, она ведь тоже есть. И всё же Лариску мне было жалко. Если бы я был президентом, я бы издал Указ, в котором бы защитил алкашей от постоянной травли. А что?! Они открыты и доброжелательны. Их только не нужно понапрасну раздражать. Я бы написал в том Указе, что задерживать алкашей могут только  их дружки, такие же алкаши, как и они. Я запретил бы кантовать спящего алкаша на лестничной клетке. Пусть отоспится, кому он мешает?! Разве допустима такая дискриминация, что их не берут на работу, унижают…

Лечить алкашей должно государство. Это – социальное зло, инфекционное заболевание, поразившее уже целые области и республики. Сплошная пьянь! И нечего искать виноватых. Все мы виноваты! Жизнь наша скотская виновата!

Я вспомнил, как в полной растерянности я подошёл к окну. Город уже проснулся, и на тротуарах появились прохожие. Деревья, люди, улыбки, взгляды, судьбы… За окном текла жизнь…  Зато у меня тяжелым комком на сердце лежали последние её слова: «Какого хрена ты сюда припёрся? Хотел увидеть? Увидел? Ну и проваливай! Жалеть меня захотел! А где ты был, когда заделал мне сыночка, а сам умотал в Севастополь?!»

Я пытался возражать, мол, в командировку же послали. Не навсегда. На три месяца. И чего тебя понесло в Туапсе?

Она посмотрела на меня с ненавистью и отвернулась.

– Я думала, – тихо и трезвым голосом проговорила она, – что ты тот самый человек, с которым я смогу быть вместе и в горе, и в радости, делить всю оставшуюся жизнь постель и краюху хлеба. Что ещё нужно?! Крыша над головой и мы с тобой… Но ты слинял. Мать меня пилила так, что я готова была отдаться любому, лишь бы не слышать её вечного: «Чего ты сидишь дома? Что ты высидишь? Мать-одиночка. Кому ты нужна?!»

Однажды, когда мать уехала с Борькой к сестре в Анапу, ко мне причалил один. Говорит: «Ты знаешь, чем 20-летний мужчина отличается от 30-летнего?». Я тогда была зелёная, неопытная. Говорю: «Наверное, жизненным опытом». Он рассмеялся. «А на сколько лет ты определяешь мой жизненный опыт?» – Не отставал он. Лет ему было примерно сорок пять. А мне тогда и тридцати не было. Вслух сказала:  «Лет на тридцать пять». «Ты  почти угадала, – улыбнулся он и потер брови. – Ты мне очень понравилась. Давай, отметим нашу встречу. Я хотел попробовать ещё раз создать семью…». Редкая сволочь была! Знал, чем взять одинокую бабу. Правда, продолжалось это не долго… А потом пошло, поехало…


Когда я уходил от неё, мне было ясно: дам ей денег – пропьёт. И как помочь ей? Уму не приложу! А ведь помощь нужна: врачи ей сказали, что у неё цирроз печени. Допилась! А без денег разве сейчас можно лечиться? С другой стороны, если трезво глянуть на это дело, то ей ведь не деньги нужны, и даже не исчезнувший сын, а её грузин! О нём она только и жалеет. Да и не просит она у меня ничего. Понимает: грузина ей я не верну. И сам собою – не заменю, ибо я и он – это, в её понимании, очень разные вещи!

Деградирует мужской мир, точно! Деградирует! Бабу уже и не очень-то хотят, да и не могут сегодня мужики всегда быть материальной для них опорой! Вот и должна баба сама о себе думать, сама протискиваться на верхнюю палубу по жизненному трапу. А куда делись-то настоящие мужики? Где они? Кто уехал за красивой жизнью в благополучные страны. В самом деле, а чего ждать? Есть возможность, – драпай, пока жив! Иначе сопьёшься от такой жизни. А богатеньким Буратинам, как говорит Шурик Маслов, бабы и даром не нужны. Они  меняют свой цвет и становятся голубыми! Хрен его знает, что делается!  А есть и такие уроды, алкаши и нищие, которые нуждаются в том, чтобы их кто-то содержал. Таких больше в творческих профессиях: художники всякие, поэты… Им кажется, что так и положено, что им должны быть благодарны только за то, что они осчастливили мир своим рождением! Богема долбанная! Вот и кричат эти альфонсы: Мими! Дай жрать и пить, какой я есть – такого и прими! Вот и решает баба: и на кой это ей нужно – выйти замуж и кормить себя, детей, а ещё и мужика! Подштанники ему стирать! И зачем ей эта головная боль?
А уж коль баба как-то пробилась по службе, она начинает задирать нос. И на кой хрен ей мужик?! Если нужно, этого добра – только свистни! Поэтому им, как правило, мужик нужен не для секса, не для семейного счастья. Им нужны крузейры, как говорил мой Шурик, и помощь в решении повседневных проблем. Иногда мужики нужны, как  диковинное домашнее животное, как лекарственное средство «от одиночества». Другие боятся лохануться, бояться обмана, и потому с самого начала относятся к мужикам подозрительно и настороженно. У них есть правила, регулирующие их курс, как компас для моряка: не выходи замуж по беременности, не бери деньги в долг и не попадай в экономическую зависимость от мужика. Именно тогда ты будешь свободной! А они теперь все стремятся к свободе.

А что в Туапсе у Лариски? Провинциальный город, провинциальные нравы, выпивка, девочки, с которыми так кайфово трахаться… Ничего нового! Хоть в петлю… или в алкогольную муть… И вырваться из этого болота не так уж просто. Может, Борис и сможет… но, вряд ли!

Бабы только создают проблемы. Они назойливы и глупы… Одна Лариска чего стоит! Они хищницы и стервы. Галина разве не пример?!

Да и я хорош гусь! Наплодил детишек, а даже элементарного учёта не вёл! Сколько их бродит по бескрайным нашим просторам? Каково им было без бати?  Впрочем, можно ведь и иначе рассудить:  это я так выполняю главную нынче задачу государства: увеличиваю народонаселение. Мне, если посмотреть в корень, орден полагается. Или, в крайнем случае, медаль! Постой, а как такую медаль я бы назвал, будь я и в правду президентом? Ага! Сеятель! Лучшему сеятелю! Во! Здорово! И всё же, так лучше, чем у моего квартиранта Коляна Васина. Он-то вкалывает в своём магазине, деньгу зарабатывает, а Наташка его шибко грамотной стала. Когда-то подобрала его в институтской общаге, переспала с ним, а потом и женила на себе. И что здесь нового? Ну а потом… безрадостная жизнь. Он её любит, а ей он стал неинтересен. У неё появились новые друзья…  Когда-то Коля казался ей таким утончённым, художественной натурой. А теперь – скукота одна. Жизнь для Наташки стала безотрадной… И что хорошего в такой семейной жизни?! Ему бы развеяться, сходить в клуб, послушать музычку, но он наперед знает – это его не спасёт. Вот и слоняется по квартире, накручивает себя… Безрадостный конец… Наташа давно уже от него ушла, хоть и спят они пока в одной кровати… Чужие они друг другу…  Держаться на плаву легче поодиночке. А  куда делась та любовь?  Любовь – сила, когда способна защитить людей  от мерзости нашего мира. Взаимная любовь, обоюдная... Соединившись, решив шагать по жизни вместе, они на самом деле стремительно идут ко дну. Многие одумываются и поскорей разбегаются. Чтобы спастись... А вот если есть дети – это тупик! Кандалы, и надо резать по живому, если необходимо освободиться и всплыть.

Вот Колян неотвратимо и движется вниз, в тину. И кто виноват? Что делать?

Вот и я такой же. Мотаюсь по дорогам в поисках прошлого… Ночую, где придётся и вижу совсем не то, что хотел бы увидеть. Любаша уже ушла. У Оксаны тоже счастья мало. Что толку, что дом огромный, машина, да и при должности?! А счастья-то настоящего нет! Вот и злится на весь мир. А толку с того?!

Подведем неутешительные итоги.  Жизнь прожита зря. Как ни крути, а – зря. И ничем я не лучше Шурика. Такой же дурак, только в своей собственной обвёртке. Дружба? Что дружба? Легкое похмелье...

Искал всю жизнь Веру, а где её найти? Да и столько лет прошло… Вот так и гоняюсь за призраком.  Совсем как у Симонова:

Я долго жил в гостиницах,
Слезал на дальних станциях.
Что впереди раскинутся,
Все позади останутся.
Искал тебя, хорошую,
Далёкую и верную,
Хоть на тебя похожую.
Такой и нет, наверное…

В этой жизни сплошной беспросвет, хоть в петлю лезь! Словно в космосе – холод и пустота…  Разве для этого люди родятся на свет? Этого просто не может быть…


И вот теперь я лежу на траве и с высокого обрыва смотрю на море. Как ехать дальше и куда – непонятно! А если там опять будет какой-нибудь кошмар, тогда что?

А что? Мужик должен оставаться мужиком. Что ему положено, вот то и должен принять!

Отряхиваясь, я встал с травы. Вспоминай не вспоминай, думай не думай, а делу ничем не поможешь. Ошибки уже совершены – где-то мои, а где-то и чужие, – и теперь их уже не поправишь.

Уселся в машину. Сжал руками руль – так, как будто хотел задушить его в своих объятиях. Моя верная олениха – это всё, что у меня сейчас было. Единственное моё родное существо.

Надо было ехать… Но ехать всё равно не хотелось.

Если мои ошибки были, то где и когда я их сделал? В чём они заключаются?

Наверно, я не должен был жить так уж беззаботно. Надо было взваливать на себя побольше обязательств перед кем-то и затем выполнять их. Такая жизнь была бы тяжелее, но зато на старости мне было бы что вспомнить: да я жил и приносил кому-то пользу. А теперь что я могу вспомнить?

Я призадумался. И в самом деле: что вспомнить? Если где-то в Высших Сферах есть отчёт о том, как я прожил свою жизнь, то на что он похож?

Должно быть, это огромный отчёт, а в нём – килограммы съеденных шашлыков, литры выпитых вин, количество женщин, с которыми я переспал, количество детей, которые от меня родились. И этот Борис – там же, в этом списке… Где-то он сейчас?

И я поехал дальше.

Следующим пунктом моего путешествия должна будет стать Марина, которая, по всем мои представлениям, должна была сейчас находиться в Лазоревской. Адреса я не знал. Знал только, что она работала у нас учётчицей и имела бухгалтерское образование. Может, и найду. А нет, так можно вернуться и домой…  У меня не было никаких сомнений в том, что она устроилась в этой жизни хорошо, и поэтому предстоящая встреча не угрожала мне никакими неприятными сюрпризами. Нужно было просто приехать и повидать женщину, которую я когда-то любил… Но сегодня будний день. Она, может, ещё на работе. Да и замужем она. Лучше приехать к вечеру. Впрочем, мне торопиться некуда…

Дорога снова свернула куда-то в сторону от моря.

Остановился возле родника. Напился, умылся… Вода была такая ледяная, что аж дух перехватывало. Набрал с собою полную бутыль – пригодится ещё. Да, может, она и целебная какая-нибудь. Тут, на Кавказе, что ни источник, то непременно какой-нибудь необыкновенный. Поехал дальше…

На одном из поворотов свернул на грунтовку, уходящую куда-то в горы. В ложбине между двумя невысокими, покрытыми кустарником, горами я увидел палаточный  лагерь.

Подъехал. Заглушил машину и вышел. Побродил вроде бы просто так, от нечего делать. И только потом завёл разговор с каким-то мужиком лет сорока.

Выяснил: это  краснодарские школьники-спортсмены, а он учитель…

11.

Свернуть с основного шоссе на грунтовую дорогу меня заставили два обстоятельства. Во-первых, спешить было абсолютно некуда, а во-вторых, вдали между огромными стволами вековых деревьев, маячил какой-то палаточный лагерь. Множество людей – взрослых и весьма юных толпились там явно по случаю какого-то мероприятия.

Я остановился поблизости и вышел из машины. Спросил кого-то, по какому поводу столпотворение. Оказалось: соревнования школьников из Краснодара. Родители приехали сюда на автобусе, а ребята проделали этот путь по туристским тропам через Кавказский хребет под наблюдением опытных наставников и инструкторов по горному туризму.

Мужчина лет сорока с решительным и административным видом что-то говорил в громкоговоритель, а ребята, выстроившиеся в шеренги, слушали его. Послушал и я. Ничего интересного. Нельзя самовольно отлучаться из лагеря. Нельзя баловаться. Нельзя без спросу залазить на близлежащую скалу. Нельзя драться и грубить. Одно сплошное «нельзя»… Здесь они собирались быть три дня, после чего направятся в Сочи – конечный пункт их маршрута. Мужчина говорил ещё о чём-то, и всё сводилось к тому, что можно, и чего нельзя. Обычное дело… Ребята слушали его невнимательно, так как говорил он нудновато, твердя монотонным голосом, что такое хорошо и что такое плохо.

– Сколько можно? Надоело… – услышал я от белокурой девушки, обращающейся к рослому парнишке. – Как в детском саду!

– Лучше бы за своими оловянными солдатиками смотрел, – ответил юноша. – Валера-пижон к Ленке Серовой клеился. Сам видел.

– Треплешься, блин!

– Говорю, – сам видел!

– А что она?

– А что она?! Млеет. Преподаватель всё-таки.

– Ну и дура!


Я вспомнил своё детство: мне, сколько ни говорили: делай так, не делай этак, ничего не доходило до сознания. Слова в таких случаях не многого стоят. А вот вид, с которым это говорится, интонация, ситуация, при которой они произносятся, вот это да! Нахмуренные брови, грозящий палец, кулак под нос – это всегда было тем, что на меня действовало сильнее всяких речей.

Мужчина всё говорил и говорил, видимо, не понимая, что его мало кто слушает, и придавал своей речи огромное значение. Но мне-то что здесь делать? У них здесь свои задачи, а мне-то что?! Я свободный человек. Мне их ограничения и распорядки ни к чему. Да я лучше пойду в лес погуляю или на море выберусь и там поплещусь… Вернуться на шоссе, что ли? Да только там – что меня ждёт? Дорога? Продолжение пути к не совсем понятной цели?

Я всё никак не мог успокоиться от того, что увидел в Туапсе. Лариска не выходила из головы, и я хотел как-то переключиться. Забыть её пьяную физиономию, её грязную комнату. Нужно было чем-то отвлечься, погрузиться в иные заботы. Мне некуда было торопиться, и я мог здесь задержаться столько, сколько будет интересно. Ничего плохого не будет. Меня ведь никто нигде не ждёт. Только жизненные часики тикают, отстукивают положенный мне срок.

Зелёная поляна и эти подступившие к ней горы с коричневыми скалами и густым лесом, который начинался в ста метрах от места, где я находился, а конца ему не было видно. Вся эта природа меня завораживала. Конечно, я больше привык к морю и волнам, к полоске горизонта и чайкам над водой. Но ведь стоило только перейти шоссе, спуститься с крутого обрыва, и вот оно море! А здесь и солнце, и тень, и молодые голоса и красивые нимфы! Где мои семнадцать лет!

Вот ведь как интересно: возраста-то своего я почти не чувствую! Конечно, за эти годы стал мудрее, опытнее. А душа так и осталась молодой, и иногда мне казалось, что и меня волнуют проблемы, которые волнуют этих юнцов. И мне нравится та белокурая девушка, и я бы…

Должен признать, что я не верю ни в Бога, ни в Чёрта, и единственно, что меня примиряет с Богом, так именно эта разница в старении тела и души!

Мне казалось, что и меня волнует то, что волнует этих юнцов, что и я смог бы так же пробежать, прыгнуть…


Неподалёку небольшой группой стояли родители. От них всегда исходит сплошное занудство. А ребятня? Это всегда прекрасно. Смотришь на них и как будто заряжаешься молодостью.

А часики – тик-так, тик-так. И вовсе это не часики, а бомба с часовым механизмом. Отстукивает внутри меня отмеренный мне отрезок времени, а потом возьмёт и взорвётся. И нету меня. Но я пока здесь. Случайно оказался…  И мне интересно и хорошо. Шурик сказал бы: кайфово!

Стоявшие рядом со мною супруги, судя по произношению, люди интеллигентные, недовольно бурчали:

– Я удивляюсь, – говорила жена. – Как у них всё здесь безобразно поставлено: скала грязная, неухоженная. Вся исписана какими-то сомнительными надписями. Как по ней будут лазить наши дети? Им что – придётся всё это читать?

– Бардак, – недовольно пробурчал супруг. – Никакой организованности. Этим балбесам объясняют правила безопасного поведения в горах, а им – в одно ухо влетает, в другое вылетает, да ещё и скачут на одном месте, вместо того, чтобы стоять и слушать.

Жена кивала:

– И ты посмотри только, Во что их одежда превратится, когда они спустятся с этой скалы! Неужели нельзя было выбрать скалу почище? Или эту как-то прибрать?

У мужа был начальственный вид, и он тяжело вздохнул и ничего не ответил.

– И девчонки, – продолжала жена, – все какие-то развязные! Совсем стыд потеряли! Ты слышишь, какой у них смех?

Я присмотрелся  к девчонкам и разозлился на эту старую корову: все девчонки здесь были как на подбор – красавицы!

– О чём ты говоришь? – согласился супруг этой коровы. – Какие они девчонки? Они уже давно…

Мне стало неприятно слушать этот трёп, и я отошёл в сторону.

Какой-то папаша старательно фиксировал всё на видеокамеру. Этот одобрял происходящее, но ему казалось, что, если его не запечатлеть, то оно как бы улетучится в космос и от него ничего не останется.

Но кто-то из взрослых смотрел на происходящее и с восторгом, и с интересом. Я поймал себя на мысли, что мне и эти люди не очень приятны. Они не такие, как я. Они делают то, чего я никогда не делал: любуются своими детьми и перешёптываются насчёт того, кто там балуется, а кто нет. Вот у меня детей больше, чем у любого из них, а ведь я никогда так не стоял и не смотрел на них – с недовольным видом или с умилением.

Я приблизился к группе родителей. Торжественный инструктаж уже закончился, и начинались соревнования. Франтоватый тренер-Валера давал последние наставления девушке Насте. Судя по всему, она боялась, но лицо у неё было суровое, а выражение глаз сосредоточенным. Словно бы она готовилась к подвигу. «Дурочка, – подумал я. – Да, если бы мне сейчас предложили, я бы на эту скалу быстрее бы всех взобрался! И не дрожал бы от страха!».

Но мне никто ничего не предлагал, и я продолжал слоняться в поисках компании, куда можно было бы приткнуться.

В скором времени я выяснил, что такой компании здесь нет. Я самый старый среди всех присутствующих, а потому и самый неинтересный. И самый ненужный. Так что, самое лучшее – помалкивать о факте своего существования и ничего от людей не требовать…

Кто-то рядом со мной кричал куда-то вверх:

– Хватайся за выступ, хватайся, говорю! Ничего не бойся!

– Ногу сюда не ставь, ногу переноси правее! Теперь подтягивайся!

Взоры столпившихся здесь людей были обращены к скале, похожей на киноэкран. Экран этот был какой-то прямоугольный и во всю его ширину сияли гигантские надписи о том, что здесь в 1978 году был Ваня из Томска, а в 2001 – Володя из Арзамаса. Прямо по этим надписям и карабкались ребята.

Дружный рёв возвестил о том, что ещё один человек сорвался: какая-то из девчонок оступилась и теперь болталась на верёвке, смешно брыкая ногами и плача.

– Дура! – кричал ей кто-то снизу. – Считай, что ты разбилась!

– Не умеешь, не берись!

Я сказал:

– Да что вы пристали к девочке?

Мне кто-то ответил, приняв меня за своего:

– Да вы не знаете! Она же больше всех воображала!

Я пожал плечами:

– Ну и что тут такого?  Девочкам положено воображать!

– И всё равно она – дура!

– Катька не хнычь! – крикнул ей кто-то. – Ещё будет вторая попытка.

Потом соревнования по скалолазанию закончились, и начались соревнования совсем пустячные: нужно было пробежать по горной тропе с полной туристской выкладкой, преодолеть горную речушку, разбить палатку, разжечь костёр и вскипятить на костре чайник.

– Детский сад, да и только! – недовольно пробурчал я.

Как будто моя оценка происходящих событий имела какое-то значение.

Чей-то смех и чьи-то постоянные крики типа «Давай, давай! Жми, Серёга!» «Надя, не подведи команду!» мне вдруг показались не интересными, и я поднялся по лесной тропе в гору и отправился гулять в лес. Огромные стволы деревьев свисали надо мной, образуя густой и тёмный свод, сквозь который едва пробивались косые лучи солнца. Где-то пели птицы, а голоса людей, оставшихся в лагере, становились всё тише и тише. Я любовался лесом. Громко хлопая крыльями, перелетел растревоженный мною филин на другое дерево. Сквозь крону деревьев пробивались лучи солнца, раздавались непонятные лесные звуки. Лес жил своей жизнью, и ему мало мешали едва слышные голоса ребят. Вскоре и они исчезли…  Почти полная тишина, нарушаемая лишь ветерком да всё теми же птицами, обрушилась на меня.

– Ну, вот и пришёл, – сказал я вслух по своему обыкновению. – Ехал, ехал, с кем-то встречался, а пришёл к тому, от чего бежал – к тишине. А ведь тишина ещё будет впереди. Ещё столько её будет… Нет, не затем я сюда ехал!

Я повернул назад. Уж лучше быть с людьми, чем так… Мне понадобилось полчаса, чтобы понять, что я иду куда-то не туда. Я повернул в обратную сторону на прежнее место, но, к моему удивлению, ничего похожего на то, где я был прежде, уже не было.

– Вот тебе на! – удивился я. – А где же лагерь? И спросить не у кого…

Самое удивительное было то, что я прекрасно понимал, в какой стороне находится море и где шоссе. Совершенно очевидно, что и то, и другое было рядом. Но вот как пройти туда – это был для меня вопрос. Колючий кустарник, поваленные деревья всё это создавало непреодолимые препятствия на пути, и я каждый раз выяснял, что, если я хочу пройти в ту сторону, то мне нужно обойти сначала это препятствие. А потом ещё то, а там и третье, и четвёртое и, в конце концов, я понимал, что я совершенно не двигаюсь в нужную сторону. Я возвращался назад и пытался найти верное направление, но – тщетно. Так и в моей жизни: шёл куда-то, шёл, а туда ли пришёл – неизвестно.

Прошёл час бесполезных скитаний, прежде чем я встретил людей. Это были трое парней в спортивных костюмах: двое с длинными чёрными волосами с давно небритыми физиономиями, а третий – огненно рыжий и конопатый.

Я спросил, не из того ли они лагеря, что там, внизу, но они ни о каком лагере и не слыхали. А я вдруг понял, что даже не знаю, как назвать то место, откуда я вышел.

– Папаша, не грузи! – сказал один из них раздражённо. – И без тебя тошно!

– Да я и не гружу! Вы только подскажите, как отсюда выбраться! Ведь вы-то сами как-то ж сюда попали?

Видимо, я сказал что-то не то. Рыжий просто взбесился:

– Как мы сюда попали – это не твоё собачье дело!

Другой тоже попёр на меня:

– Слушай, дед! Шёл бы ты гулять!

– Какой я тебе дед? – возмутился я.

– А что – молодой, что ли? Ладно, катись отсюдова!

Рыжий даже порывался как-то оттолкнуть меня, но другой ему сказал:

– Да, ладно, Кирюха, не бери в голову! Пусть шлёпает своей дорогой!

И я пошёл, так ничего и не узнав.

Поднимаясь всё выше и выше, я вдруг оказался у какого-то обрыва и тут только понял, где я нахожусь: шоссейная дорога была внизу, а грунтовка, на которую я свернул, была хорошо видна. Я подивился: это ж надо мне было столько протопать!

Теперь оставался маленький пустяк: выйти на шоссе и по нему пешком доковылять до лагеря и брошенной моей оленихи.  Но спуститься с того обрыва, на краю которого я стоял, было не просто. Нужно было искать тропу. Ведь, кто-то же спускался здесь?!

Стал спускаться – где, хватаясь за ветки, где, скатываясь на пятой точке, тормозя ногами и руками, рискуя поломать кости или просто разбиться насмерть. И все растения, как на грех, были какие-то колючие или неудобные для хватания. Камни выскакивали из-под ног и падали куда-то вниз. О себе почему-то особо не думалось, но становилось страшно: а вдруг там внизу сейчас человек? Ведь убью же!

Спустившись на дорогу, я обнаружил, что весь исцарапан, покрыт пылью  и вконец измучен. Пошёл как побитая собака по грунтовке в сторону оставленной машины. Мимо проезжали  яркие иномарки, а я шёл как бродяга – голодный и усталый, да ещё и недовольный собой.

В ближайшем ручье умылся, и мне стало легче на душе.

А в лагере было время обеда. Пахло чем-то фантастически вкусным. Я подумал, что у меня в багажнике тоже кое-что есть и не мало – Шурик-то хорошо постарался, снаряжая меня в дорогу. Достал консервы, хлеб, помидор… Запил всё это горячим чаем из термоса, и почувствовал, как приятное тепло разливается по телу и хочется спать.

Машина моя стояла в зарослях и никому не мешала, и мне подумалось: а почему бы и не вздремнуть, минуток эдак сто восемьдесят! Куда мне торопиться? Никуда ведь не опаздываю!

Поев, аккуратно убрал мусор, разложил постель внутри салона и лёг отдохнуть. Доносящиеся сюда шумы мне нисколько не мешали и даже успокаивали, напоминая, что я не один на этом свете. Люди, хоть и чужие, а всё-таки люди, и рядом с ними быть приятно. Незаметно для себя я задремал.

Проснулся оттого, что услышал разговор мужчины и женщины в соседней машине. Я даже и не запомнил, кто там рядом со мной стоял, – просто за ненадобностью ни разу не посмотрел в их сторону и теперь слышал голоса, но не представлял, как выглядят те, кому они принадлежат. Одно только я сразу понял: это были родители.

Жена говорила мужу:

– Паша, ну зачем ты попёрся на эту скалу? Со своим пузом полез, как будто ты такой же молодой и сильный, как они? К чему эти театральные жесты?

– Ты ничего не понимаешь. Маечка! Ну, мне так захотелось!

– Какая глупость! Все только посмеялись над тобой, вот и всё! И представь: каково было Оленьке?

– Но я ведь добрался до верха!

– В сорок пять лет можно быть и посерьёзней. Не мальчик!

Услышав эти слова, подумал: это же детский возраст! Мне бы сейчас эти годы! Я и в свои иногда чувствую себя пацаном. А ведь мне ровно на двадцать лет больше!

А жена продолжала пилить мужа:

– Выпендриваться надо меньше! Это ты перед той кобылкой красовался? Но, во-первых, она для тебя молода. Ей, наверно, и двадцати ещё нет. А во-вторых, сколько же можно, в самом деле! Когда это кончится, кабелино ты проклятый?! Или ты хочешь, чтобы я её за гриву потаскала? Так я могу!

–Да что ты такое несёшь? Мне важно было доказать себе, что могу!

– И что, доказал? Только то и доказал, что в башке пусто. А представь, если бы здесь были твои подчинённые, что бы они подумали?

– Они бы подумали, что их шеф – настоящий ковбой! Мачо!

Жена рассмеялась:

– Дурак! Что с тебя взять? Как был балбесом, так балбесом и остался. И какого чёрта ты все наши запасы пораздавал? И что мы теперь есть будем?

– С голоду не помрём.  Вот мы сейчас домой поедем и по пути перекусим. А им-то здесь оставаться! Из них энергия так и прёт. Пускай едят на здоровье.

– Тебе бы только покрасоваться перед публикой!

По интонациям было понятно, что жена не слишком-то и сильно злится, а так только – ругает его по привычке. Так у них, видно, роли были распределены: она суровая и серьёзная, а он легкомысленный мальчишка. Я привстал на своём ложе. Осторожно, глянул в ту сторону. Изумился: а ведь это и в самом деле был неказистый толстяк! При такой комплекции особенно не полазишь по скалам. Жена же была худющая и, как мне показалось, сантиметров на двадцать выше ростом, чем её муж. Мне подумалось: «И в самом деле – зачем-то же он полез на эту скалу?».

Я вышел из машины и направился к той скале, похожей на киноэкран. Соревнования давно закончились, но верёвки всё ещё болтались. Я подошёл к основанию скалы и глянул вверх.

Деревья свешивались оттуда, словно бы дразня смелостью: вот мы не боимся склониться над пропастью, а ты?

Интересно, смог бы я залезть наверх? Вряд ли. Всё-таки, как ни крути, – возраст! Мысленно я хорошо представлял, что нужно делать, и ловко, цепляясь за небольшие выступы, лез вверх. Но это – мысленно! Душа моя была много моложе тела! Я уже об этом говорил.

Мне наплевать было на зрителей. И красоваться я не хотел ни перед какой белобрысой девчонкой. Я никогда ничего никому не доказывал. Брал то, что хотелось. Только хорошо ли это – вот в чём вопрос?


А потом наступил вечер. Было так хорошо, что я решил никуда не ехать. Вечерняя прохлада была приятна. Горный воздух был с едва уловимым запахом травы и леса. Птицы и насекомые начали выводить свои вечерние рулады, приглашая к себе красавиц на вечерок. И мне бы запеть, как они, чтобы какая-нибудь русалка приплыла и скрасила этот необыкновенный вечер…

Родители к этому времени уже почти все разъехались, но, видимо, я вполне походил на одного из тех, кто остался на ночь. Мы с ребятами  на лужайке разожгли костёр. Огонь жадно набросился на сухие ветки и искры взмывали высоко в чёрное небо. Инструктор бубнил об опасности лесных пожаров. Потом ушёл в палатку и вскоре вернулся с кастрюлей мытой картошки.

– Печь будем на углях! Вкусно, аж жуть!

Кому-то эта идея понравилась, другие парочками разбредались по тёмным окрестностям.

–  Идите все сюда! – командовал инструктор. – Нечего отрываться от коллектива.

– Да пусть погуляют ребята, – шепнул я ему.

– Они-то погуляют! Кто бы сомневался. А алименты кто потом платить будет? Нет уж!

И громким голосом, так, что было слышно на всей поляне, он стал созывать всех к костру.

Какой-то парнишка бренчал на гитаре и под её аккорды несколько человек пели песни,  смысл слов которых разобрать было невозможно.

Он меня и ох и ах,
И меня покинул страх.
Я к нему прижалася
И… ой, ой, отдалася!..
Потом кто-то вспомнил старую песенку про курочку:

У бабушки на крыше сеновала,
Где курочка-наседка проживала,
Не зная не забот и не греха, –
Там вдруг она узрела петуха!
Увидевши красавицу-молодку,
Петух наш изменил свою походку,
Сказал её: Ку-ка! Ку-ка! Ку-ка-ре-ку!
Пойдём со мной, красавица,  за реку!
За речкой там красиво так и тихо,
Растёт там кукуруза и гречиха.
Там спелым зёрнам вовсе нет числа!
Поверила дурёха и пошла.
Как только сеновал из виду скрылся, 
Петух наш в тот же миг преобразился,
Не стало в нём ни совести, ни лоску,
Испортил он красавице причёску!
Поплакала, погоревала птичка,
А к вечеру снесла она яичко.
И народился у неё цыплёнок,
И по двору он бегал без пелёнок!
Я эту песню посвящаю, девки, вам:
Не верьте вы усатым петухам,
И не ходите с ними вы за реку,
Иначе запоёте ку-ка-ре-ку!

Не успев окончить одну песню, тут же затянули другую:

Отелло, мавр венецианский
Одну хавиру посещал,
Шекспир узнал про енто дело,
И водевильчик накатал…
Девчонку звали Дездемоной,
Лицом – что круглая луна,
На адмиральские погоны,
Эх, соблазнилася она…

Я уж не помню всю балладу, но в ней был подробный пересказ шекспировской истории. Ребята пели с таким наслаждением, и было видно, что им это нравилось…


Костёр догорал. В угли положили картофелины, и инструктор переворачивал их, чтобы пропеклись они со всех сторон.

Я полулежал у костра и чувствовал себя молодым. Вокруг сидели юноши и девушки, о чём-то спорили, красовались друг перед другом, острили, а я лежал и слушал…

Рослый парнишка подцепил на длинную палку промокшие кеды и сушил их над костром. Инструктор, с усмешкой глядя на него, спросил:

– Что, Вадик, устал? А ведь это только начало.

– Устал с непривычки. Ноги гудят.

– Ничего, через пару дней почувствуешь второе дыхание и  поймешь, что такое счастье…

– В поисках счастья я теряю радость, – пытался острить Вадик.

– Твой разумный пессимизм вселяет в меня оптимизм.

– Ты не вешай нос, Вадюля, – поддержала инструктора девушка, видимо, одна из учителей, которые сопровождали ребят. – Верь в свою звезду.

– Если верить в свою звезду, она непременно упадет, – стараясь не подавать виду, что очень устал, петушился Вадим.

– Остряк.

Черноволосый парень убежденно говорил миниатюрной девушке, заботливо обняв её за плечи:

– Как ты не понимаешь?! Наука изучает воспроизводимые явления…

– А как же с творчеством, или морскими волнами? Да, хотя бы с языками пламени?! Отчего ты им отказываешь  тоже быть объектами научных изысканий, – спросила она.

– Есть множество явлений, которые сегодня наука объяснить не может, – упрямо твердил парень.

– Что из этого следует?

– Ничего, – ответил за него инструктор, – такое было не единожды. Сначала не могли объяснить, что есть гром и молния. Думали, что Боги раскатывают на колесницах… Так всегда. Сегодня не можем объяснить, а завтра какой-нибудь  Ньютон  найдет новый закон – и всё станет  понятным.

– Потом появятся новые вопросы… до времени, когда не появится какой-нибудь Эйнштейн и снова не  станет все объяснимым...  –  сказала учительница, придвигаясь к инструктору.

– И так до бесконечности?

– Подозреваю, что так будет всегда, пока на Земле существует  беспокойное любознательное племя, именуемое человечеством… – сказал инструктор, доставая из костра почти обугленную картофелину. Он наколол её на прутик, и вытащил из тлеющих углей. Потом стал, словно теннисный мячик, перебрасывать её из одной руки в другую, чтобы она скорее остыла. Наконец, положил чёрный обугленный шарик на траву, помешал угли и продолжал.  – Это естественный ход истории. Так было  всегда…

Разговор зашёл о том, что накапливаются факты, которые наука пока объяснить не может.

– Многие явления, словно ультрафиолетовая или инфракрасная часть спектра,  остаются  невидимыми, – добавила учительница, стараясь казаться умной в глазах не столько ребят, сколько в глазах инструктора. Он ей явно нравился, и она твёрдо решила, что сегодня уж она своего счастья не упустит!

Рослый парень посмотрел на свои кеды, висящие над тлеющим костром.

Мерцали  угольки, их становилось всё меньше и меньше. Угас и разговор. Каждый точно погрузился в собственные размышления о вечном. В тишине лишь только неугомонные сверчки пели и пели ночные  серенады.

С гитарой что-то «не шло». Спели пару песен и замолкли. Анекдот тоже не вызвал большого энтузиазма. Парочки растворились в темноте. С завистью глядя на исчезающих в темноте ребят, инструктор вздохнул:

– Любовь – большая сила. Это чувство мне знакомо.

Все придвинулись ближе к костру и стали слушать. Инструктор был прекрасным рассказчиком и пользовался большим авторитетом у ребят.

– Впервые я ощутил это чувство, когда мне было  лет пять. Мы с мамой пошли в гости к её подруге. Там жила девочка лет тринадцати. Она пиликала на скрипочке жалобные мелодии, потом сажала меня на колени, и я с головой погружался в её мягкую впадину на груди. Мне было удивительно тепло и хорошо… и я любил эту девочку, любил всем своим маленьким сердцем.

Чтобы лучше слышать, многие ребята придвинулись к костру, а я посмотрел на инструктора. Интересно, до какой степени откровенности он дойдёт. Дети всё-таки!

– Я готов был жизнь отдать за любимую, – продолжил инструктор. – Мне приятно было к ней прикасаться, ласкаться, исполнять её приказания. Но вскоре нужно было идти домой, а мне так не хотелось расставаться. Я упрашивал маму побыть ещё немного, потом начинал реветь, хватаясь руками за любимую, прося её о помощи. Она улыбалась, гладила меня по головке и ласково говорила:

– Ты ко мне ещё придешь. А сейчас пора идти домой. Ты придешь ко мне?

«Боже мой, – думал я, – она еще спрашивает! Конечно, приду… если, конечно, мама возьмет меня с собой…»

Но через день любовь моя ослабевала, и я уже реже вспоминал красивую девочку, у которой любил сидеть на руках.

То чувство запомнилось мне, хотя потом мимолетные увлечения сопровождали  всю жизнь. Жил я тогда в станице Крыловской. Помню, мне очень нравилась девчонка, которая сидела на парте передо мной. Дело было в первом классе, и выказывать свое к ней чувство мне приходилось так, чтобы никто не догадался о нём. Иначе – засмеют. Я дергал её за косички, развязывал на них бантики, делился цветными карандашами, давал списывать примеры по арифметике. Но однажды во дворе школы я провалился в уборную. Прогнила доска, и я правой ногой по колено погрузился в мягкую дурно пахнущую массу. Хорошо, что никто этого не видел. Уже прозвенел звонок, и дети разошлись по классам.

Кое-как отчистив ноги и оставив свой туфель где-то в дерьме, я помчался домой. Налил в миску воды и стал отмывать ногу. Но  мерзкий запах преследовал меня. Мама была на работе, брат в школе. Мои коротенькие штанишки не пострадали. Но с носком и единственной оставшейся туфлёй пришлось расстаться. Завернув всё это в тряпку, я вынес сверток во двор и выбросил. Потом стал снова отмывать ногу.

Когда же я на следующий день пришёл в школу, все откуда-то узнали о моем злоключении. Мальчишки стали дразнить меня «вонючей ножкой»,  от насмешек приходилось отбиваться и справа и слева. Какая уж в этих условиях могла быть любовь. Да и моя избранница стала пренебрежительно разговаривать со мной, и чувства  прошли сами собой.

А уже в четвертом классе со мной училась девочка, которая жила в соседней квартире. Долгими зимними вечерами мы вместе делали уроки. Я придвигал свой табурет поближе к ней, наши головы почти соприкасались друг с другом. Я слышал запах её волос… и влюблялся.

Мы вместе бродили по станице, и я готов был её защищать от любых разбойников!

И однажды она сама предложила:

– Давай поженимся!

– Как это? Мы же ещё маленькие, – не понял я.

– Нет, понарошку.

– А если кто увидит?

– Да нет, мы спать вместе не будем. Просто ты будешь как будто мой муж. Ты приходишь с работы, я тебя встречаю у порога, целую, кормлю обедом…

– И целовать будешь?

– И буду! Думаешь, испугаюсь?

– Целуй!

– Подожди. Ты же не был на работе…

Такие разговоры продолжались долго, и не знаю, чем бы всё это закончилось, если бы мы вскоре не переехали в другую  квартиру.

– Ну и мастер же вы рассказывать байки! – недоверчиво рассмеялся рослый парень.

– Что ни говори, любовь – огромная сила! – заключил свой рассказ инструктор и вдруг вскочил. Кеды, которые оставил сушить над затухающим костром рослый парень, уже дымились.  Инструктор отбросил тлеющие кеды в сторону.

– Твои кеды, Женя?

– Мои. Я их сушить подвесил.

– Так, нужно же смотреть!

– Кто мог подумать? Костёр же давно погас…

– И что теперь делать? Как ты пойдёшь дальше?

– У Васи есть тапочки. Дотопаю.

– Но у него нога на размер меньше.

– Ничего, что-нибудь придумаем… – успокоила инструктора учительница.


Костер  догорел. На чёрном небе мерцали мириады звезд и круглая луна освещала поляну. Было уже поздно, и я ушёл спать в машину. В открытое окно я слышал, как инструктор сказал:

– Пора, пожалуй, на боковую, а то завтра не встанем. Пошли спать.

– Ночь-то, какая! Красота… И спать не хочется!

Учительницу поддержали некоторые ученики.

12.

Проснулся я рано. Светало. «Спи дальше!» – приказал я себе, но вопреки приказу вышел из машины.

Пробормотал:

– Жизнь уходит, а я буду дрыхнуть? Ну уж нет! Выспаться я ещё успею. Впереди у меня – целая вечность! Вот уж там спи, сколько влезет. Никто будить не будет, и во сне ничего не приснится, и просыпаться будет незачем… Сейчас, всё только сейчас!

Я взял с собой полотенце и мыло – хотелось умыться  и просветлеть разумом, ну, просто изо всей силы, так, чтоб уж окончательно проснуться!

Стараясь не шуметь, направился к речушке, которую заприметил ещё вчера. По дороге чуть не споткнулся о спальный мешок. Это ж надо додуматься! Кто-то устроился на ночлег, так сказать, прямо на траве! Подумал: «Как прекрасна жизнь своими глупостями и нелепостями!»

Присмотрелся. Мешок был наполовину расстёгнут, и я увидел спящую черноволосую красавицу, которая, раскинувшись, лежала прямо передо мной во всей своей притягательной прелести. «Какой-то необычный предстоит сегодня день», – подумал я. – И с чего бы это? Жизнь безрадостна и ничего хорошего не обещает!

С невысокого обрыва открывался чудесный вид. Лёгкая утренняя прохлада бодрила, воздух был так чист, что, казалось, надышаться им нельзя. Близость моря напоминала мне мою Одессу.

Неожиданный  звук вывел меня из блаженного дурмана. Взглянув по направлению шума, я с изумлением увидел сидящих на поваленной березе и улыбающихся инструктора и учительницу.

– Это с чего в такую рань? – начал я и примостился рядом.

– Так мы и не ложились, – улыбнулась учительница. По её лицу было видно, что она счастлива.

– Красиво… – Инструктор обвёл рукой окрестности. – Убедительная имитация рая. Хоть бы снилось потом иногда.

– Голова не кружится?

– Кружится. Но холостяку не грех…

– Как же после бессонной ночи? – спросил я.

– Ничего, сейчас начистим картошки, и все пройдет.

– И я сейчас позавтракаю и в дорогу…

Подойдя к ручью, я приступил к процессу омовения!

А ручей весело журчал, не обращая на меня внимания. Дно его было каменным, а по бокам громоздились валуны. Сразу было видно, что  у этого ручья случаются приступы буйства, и он, становясь полноводным, начинает катать эти каменные глыбы. А потом снова успокаивается и, прикинувшись невинным ручейком (вот как сейчас), течёт себе и течёт в сторону моря.

Я окунул руки в воду ручья. Вода была ледяная и приводила в ужас. И тогда я понял, что нужно сделать. К чёрту здравый смысл! Я просто лёг на берег и опустил голову в ледяную воду. Раскрыл глаза в воде: прозрачная и чистая. И всё видно!

Всё-таки место, в котором я так внезапно оказался, необычно действовало на меня. Я не сказал «плохо», но и «хорошо» тоже не сказал. Красивый пейзаж – это такая штука, которая всегда оказывает на воображение человека благотворное влияние. Горы, лес, костёр и искры, которые гаснут где-то в вышине, смешиваясь там со звёздами – они кого хочешь, сведут с ума. А тут ещё и гитара, и эти лица, озарённые огненными бликами, и ты сам на фоне всего этого великолепия. Но это лишь половина. Вторая половина – это те неясные женские образы, которые всему этому сопутствуют. И те, что были в прошлом, и те, что сейчас. Но и те, и другие – нереальны. Этакие силуэты или призраки. Одни ушли, другие недоступны из-за колоссальной разницы в возрасте, которая разделяет меня и их…

Все эти девчонки… Помню, когда я был молодым, они мне казались то красивыми, то уродинами, то средненькими. Теперь же все – только красавицами. Они уносили меня в молодость, к другим девчонкам, которые, в сущности, ничем не отличались от этих.

Почему-то вспомнилась Женечка. Мы познакомились на работе. Она у нас народным контролёром была. Тогда таких много было… Ей лет двадцать пять, а мне – лет на двадцать больше. Для меня она – девчонка, и я и не знаю, чем её привлёк. Выглядел я моложе. Впрочем, я никогда своих лет и не скрывал.

Я её провожал до дому. На автобус не пробиться. Идём себе по городу, треплемся о разных вещах… Бывало, в парке Вити Черевичкина я прижму её к дереву и целую всласть…

Она говорила, что, мол, к ней нельзя, а так…

Но вскоре я узнал, что она замужем. Какой-то прыщ, не то в горкоме, не то в прокуратуре. Ну, зло меня взяло. Сначала я ей хотел всё высказать, но потом передумал. Как я могу судить, что между ними произошло?! Но встречаться перестал. Не было у меня привычки от мужиков жён уводить. Так она потом меня целый месяц доставала, но я всякий раз отказывался от встреч… Не мой это стиль…

Прошёл месяц. И однажды вижу: стоит Женечка и поджидает меня на проходной. Такого я не ожидал! Открыто, никого не стесняясь, плачет, за руку меня хватает: я и половинка, и мечта, и судьба… Спрашиваю: «А муж?». А она: «Ну, причём здесь муж?! Чужой он для меня. Пьёт, не пропускает ни одной юбки!» Я спрашиваю: «Так чего ты за него держишься? Уходи!». А она: «Боюсь!».

Мы отошли в сторонку, и я почувствовал запах алкоголя. «Неужели пьёт? – подумал я. – Этого ещё не хватает! До чего бабу довела эта проклятая любовь! Я, тогда как мог, успокоил её, но постарался больше её не встречать.

Вот и эта молоденькая учительница с хмельным смехом мне почему-то напомнила ту Женечку. Разве можно понять, по каким законам вдруг всплывают именно эти воспоминания, а не другие?!

Но могу точно сказать, что, если инструктор клюнет на её молодость, его можно будет только пожалеть! Молодуха эта – собственница! Я перехватил её ревнивый взгляд ещё вчера, когда у костра она полосонула им по одной рано повзрослевшей девушке. Ревность бабы – страшное дело! Однажды мне рассказал приятель, как его наказала его зазноба, приревновавшая к кому-то. Он пришёл к ней после работы, как обычно – чуть уставший и сильно голодный. А она ему уже приготовила гремучую смесь. Налила в рюмку водки. А в качестве закуси подала просроченный Вискас перемешанный с добавками по уходу шерсти и сдобренный луком и кейчупом. «А ты чего же?» – спросил приятель. «А я худею!». Короче, всю ночь приятель и просидел тогда в туалете. Не до любви ему было!

Нет, эта хищница-учительница своего не упустит! Да, мне-то что? Пусть будут счастливы!


Утро радовало прохладой и тишиной. Можно, конечно, и здесь ещё немного побыть. Но я хотел встретиться ещё с  Мариной. И я поехал – ни с кем не прощаясь и не оглядываясь. Ни этого места, ни этих людей я больше никогда не увижу. Будут новые места и новые люди…

Надо спешить! Торопиться жить!.. Чтобы успеть!..

Вдруг понял, что очень уж разогнал свою олениху. Надо, конечно, спешить жить, но не так, чтобы нырнуть в ту пропасть, что справа за обочиной. Костей не соберёшь! Ведь на таких дорогах одно неверное движение – и ты будешь там, куда тебе так не хочется попадать. Я притормозил.

Наконец, дорога в последний раз сильно изогнулась, и я въехал в Лазаревское. Высокие эвкалипты, высаженные вдоль трассы, создавали тень. Дорога на каком-то отрезке была прямая, и я понял, что, если сейчас не остановлюсь, то буду так ехать и ехать до Сочи, или даже до Абхазии.

Остановился у небольшой частной гостиницы. Соблазнительная южная красавица с зажигательными формами проводила меня в комнату.

– Располагайтесь. У нас тихо. На первом этаже у  нас кафе.

– Спасибо, – сказал я.

Когда я вошёл в кафе, увидел снова ту знойную женщину.

–  У вас явно не хватает кадров! Вам, случаем, музыкант или слесарь не нужен.

Красавица улыбнулась:

– Если кого и не хватает, так это отдыхающих. И хоть  стоимость номера в нашей гостинице сравнительно не велика, – отдыхающих всегда не хватает.  Но мы не жалуемся. Это наш с дочерьми бизнес. Поэтому лишних людей у нас нет.

– И много у вас дочерей?

– Всего-то две, но зато какие! Как раз они мне и помогают во всём. Управляемся сами. Старшей двадцать семь. Она у нас и бухгалтер, и министр внешних сношений.

– А младшая?

– Младшей двадцать. Заканчивает учёбу в Краснодаре. Последний курс. Наверно переведётся на заочный. А что делать? Как-то выживать нужно…

– И она замужем?

– Ой, не говорите! Живёт с каким-то чокнутым в гражданском браке. Сейчас многие молодые так…  Вот мне и приходится… Вас что-то смущает?

–  Ну, что вы?! Вы молодец! Только, вам всё равно без мужчины не обойтись! – с улыбкой сказал я и посмотрел ей в глаза. Она на секунду задержала взгляд на мне, потом улыбнулась, видимо решив, что я ей не подхожу, сказала:

– У меня для этой самой штуки есть дядя Вася!

– Дядя Вася? Это хорошо! Это уже что-то…

Она сменила тон:

– Что будете заказывать? – она положила передо мной меню.

– Предложите что-нибудь сами, – сказал я.

– Чего-нибудь горяченького?

– Непременно горяченького!

– Я сейчас принесу, – с этими словами она ушла.

Минут через пятнадцать она появилась с подносом.

– Заждались?

– Нисколько, – ответил я. – Мне некуда спешить.

– Кушайте на здоровье. Это наше фирменное блюдо. Называется «Черноморская Пальмира».

– Спасибо, – сказал я, приступая к трапезе.

Пальмира или нет, не знаю, но это и в самом деле было что-то очень вкусное. Поев, я отодвинул тарелку в сторону. Взглянул на красавицу. Она подошла.

– Вам что-нибудь ещё?

– Будьте добры, бутылочку полусладкого вина и, если можно, какие-нибудь фрукты.

– Апельсины? Яблоки?

– Что-нибудь. Ведь вы составите мне компанию?

– Спасибо. Как-нибудь в другой раз…

После первого же бокала я почувствовал себя бодрее. Я смотрел в окно. Там за дорогой вдалеке сверкало на солнце море, здесь в прохладе за мной ухаживает прекрасная женщина. Что ещё нужно для полного счастья?!

Я взглянул на неё и, изображая равнодушие, отвернулся. В зал заходили и уходили посетители. Какие-то юнцы, как  полудохлые мухи подошли к стойке бара, заказали коктейли, выпили и ушли. Одна пара с целым выводком детишек долго и шумно рассаживалась за соседним столиком. К ним подошла непонятно откуда появившаяся девушка и приняла заказ.

Потом в кафе ввалилась группа молодых людей, облачённых даже в эту жару в кожу. Она  шумно расселись за столиком, а одна девушка из их компании села за мой столик.

– Не возражаете?

– Что вы?! Буду рад…

– Чему особенно радоваться? – она с любопытством взглянула на меня.

Ей принесли чашечку  кофе и шоколадку.

– Сохраняете фигуру? – спросил я, чтобы просто завязать разговор.

Она ещё раз взглянула на меня и вдруг улыбнулась.

– А как вас зовут?

– Георгий Николаевич Тюлин, – представился я.

– А меня родители назвали Ноябриной.

– Необычное имя… Вы, должно быть, в ноябре родились?

– Да.

– Как только сегодня не называют! И что же – вас так все и величают: Ноябрина?

– Нет, конечно. Просто Риной…


В углу зала один тип прижимал к себе девушку, не обращая внимания на посетителей, как будто они были одни в целом мире. Он поглаживал ей волосы и шею,  и целовал так страстно, что мне становилось как-то не по себе. Я отводил взгляд, чтобы не смотреть на столь волнующие сцены, и всё же уловил её взгляд, который прочитал по-своему. Он словно говорил мне, что на месте этого типа она хотела бы видеть меня. Понятно, что это не могло меня не зажечь. Почему-то подумалось: «Типичный случай безрассудной страсти пожилого мужика к молодой девушке».

Рина ничего не видела и пила свой кофе. Я же постарался перевести разговор на другую тему.

– Лето – прекрасная пора! Горы, море, дороги…

– Вы любите дороги?

– Конечно, особенно, когда на душе гадко.

– Вам тяжело на душе?

– С чего вы взяли? – удивился я. – Мне очень легко. Хотите вина? – я хотел налить ей, но она лёгким движением руки отстранилась.

– Мне нельзя.

– Не пьёте?

– Нет, я за рулём.

– А-а, ну, это другое дело. Молодые теперь многие гоняют на машинах. Это уже не роскошь, а средство передвижения.

– Да. Только я давно уже не молодая. Скоро тридцать! И машины у меня ещё нет – мотоцикл. Мы с друзьями здесь…

Я хотел сказать ей: «Ну и иди к ним! Что ты меня дразнишь своей молодостью!». Но я ничего этого не сказал. А она, глянув на меня смеющимися серыми глазами, задорно спросила:

– Хотите, я вам покажу горы?

– Вы – мне? Да я сам могу их показывать. Моя олениха меня заносила в такие места, каких вы ещё и не видели!

– Олениха? Это как понимать?

– Двадцать первая «Волга». Прекрасная машина. Могу прокатить!

– Вы немного выпили, а в горах опасно… – улыбалась Рина.

– А я не сейчас. Вы завтра здесь ещё будете?

– Буду. Я здесь на неделю.

– Ну, вот завтра и поедем, и я покажу вам горы.

– Нет. У нас мотоциклы. А хотите с нами прокатиться?

– На заднем сидении вашего мотоцикла?

– Да.

–  Нет, пожалуй. Это не для меня.

– Жаль…

– Да вам и не будет интересно со мной, стариком.

– Какая разница – старый или молодой? Когда ветер свистит в ушах да на большой скорости – все делаются молодыми. К тому же: молодость, это состояние души. Вам столько, на сколько себя чувствуете!

–  Да, слышал это всё много раз. Душа-то у меня юная. Но девушка не в душу мне смотрит, а на мои седые волосы, на морщины… Когда-то и мы были рысаками!

Рина снова взглянула мне в глаза и улыбнулась:

– Вы и сейчас смотритесь очень даже ничего!..

Я ничего не ответил. Ох, уж эти мне комплименты! Хорошо было бы, если бы то, что она сказала, было правдой. Да как проверишь? Я усмехнулся своим мыслям: да вот на хозяйке и проверю!

Рина спросила:

– Я сказала что-то не то?

– Нет-нет! Всё – то!


Через какое-то время я вышел во двор гостиницы. Какой-то процесс происходил во мне. Тревожное предчувствие шевельнулось в груди: «Седина в бороду, – чёрт в ребро! Волнение такое, как будто у меня в жизни началось нечто новое. Странно. Давно такого не было. Не хватает мне ещё этих приключений! И хозяйка гостиницы всё время у меня перед глазами… Но и она для меня – молодуха. Казалось бы: ничего особенного. Простое русское лицо, светлые полосы, небольшой ровный носик и большие чёрные глаза. Но, сколько обаяния, достоинства в любом её движении! Красивая, ничего не скажешь. Мне только не хватает влюбиться! И как это будет выглядеть? Смех, да и только! Да и не смогу я ей портить жизнь…

Некоторое время я побродил по посёлку. Вышел к морю.

Разделся, подошёл к воде. Погода была тихая и ласковая – ни ветерка, но море почему-то бушевало. Метровые волны с яростью набрасывались на берег, заполняя его водой. Потом, шипя и увлекая за собой, пятились назад. К берегу прибило какой-то мусор. Видимо, где-то промчалась буря, а сюда дошли её отголоски. Подойдя к берегу, я окончательно выяснил, что купаться сегодня уже не придётся. Разве что ноги помочить… Впрочем, и это занятие оказалось не безопасным: взбесившаяся вода поднимала тяжёлые камни, некоторые из них больно били по ногам. Раздосадованный, я отошёл.

Уселся поблизости и стал смотреть на завораживающую череду бушующих волн. Водяная пыль и брызги долетали до меня, но для волн я был недосягаем.

Почему-то вспомнилось: когда я ходил на китобое, наш механик страшно боялся бури, был суеверен и всегда ворчал: и зачем баб берут на борт?!  Женщины на корабле к несчастью! Не хватает ещё нам дуэли из-за них!

Другие же были им рады. Шутка ли, по восемь месяцев в рейсе! Они радовали многих и служили талисманом. Если они есть, с нами ничего не могло произойти!

И вот однажды мы попали в сильный шторм. Механик лежит трупом. Многие матросики – никакие. Нас болтало и носило по океану. Но на плавбазе прекращать работу нельзя. Гарпунщики волокли всё новые и новые туши животных.  И, как ни странно, именно бабы выручали нас. Не знаю почему, но они меньше страдали от болтанки. Мужики лежали  влёжку, а с них, – как с гуся вода! На воздухе было – ещё куда ни шло. А в цехе – просто кошмар…

Помню, в тот последний для меня раз одна краля закрутила любовь с нашим старпомом. Вернее, не она с ним закрутила, а он с нею закрутил… А у него, между прочим, в Одессе дожидались жена и двое деток…

И вот эта краля, а она у нас коком работала, сказала в ту болтанку, что сделает из китового мяса такие котлеты, что все пальчики оближут.

Старший кок ей говорит: «Брось дурью маяться! Кто в такой шторм твои котлеты есть будет?».

Но она всё же сделала! Да такие, что больше никогда в своей жизни я не ел такие котлеты! После этого и закрутилась у меня с нею карусель.

Любовь всегда была движущей силой истории! Она иногда толкала на безумства и даже была причиной войн. И какого чёрта я себе вообразил, что она мне нравится? И, тем более, краля та мало чем отличалась от других баб на плавбазе. Но так уж получилось, и переделать я ничего не мог.

Ну, конечно, старпом прознал. Но кричать-то об этом он не мог! Сам скрывал от всех свои амурные дела. Шутка ли, – старпом, отвечающий за мораль и нравственность, и сам туда же!

Короче, я стал его врагом. Но, что он мне мог сделать? Ниже понизить меня было трудно. Дело своё я выполнял хорошо. Главный механик мною был доволен. Но когда пришли в Одессу, он сделал всё, чтобы меня списали из плавсостава. Впрочем, я не очень-то и обижался. Меня перевели слесарем на рембазу порта, и я забыл про того старпома…

Об этом, смеясь, мне рассказала Веруня, к которой, как она говорила, тот старпом причалил, пытался взять на абордаж и сигналил всякие глупости.

Впрочем, мне было всё равно. Это знание ничего не убавило и не прибавило. Этого старпома я не уважал и раньше…


Волны бесновались и бились о прибрежные скалы, и на солнце в мелких брызгах, если приглядеться, можно было увидеть радугу.

Моё внимание привлекла толпа людей на берегу. Подойдя поближе, я сразу понял, что произошло: кто-то, вообразивший, что он здесь умнее всех, полез купаться. И вот теперь его бездыханное тело лежало на прибрежной гальке, а приехавшие врачи накрыли его простынёй. Это был молодой парень лет двадцати пяти. И чего он полез в такое море?!

Люди о чём-то возбуждённо спорили, глядя на разбушевавшееся море.

– По пьянке, что ли? – спросил я девушку.

– По пьянке, по трезвлянке – теперь-то какая разница? Главное теперь, что человека нет. Был и нету!

Я отошёл к своему месту и продолжал смотреть на разбушевавшееся море. Серое море и белые брызги… Я, как зачарованный смотрел на воду и не мог оторваться…

Из оцепенения меня вывела огромная волна. Она ударила о берег, затем легла на него лепёшкой и поползла вверх. Я смотрел и не сдвинулся с места даже тогда, когда она наползла на меня. Она была не настолько сильна, чтобы смыть меня. Но у неё хватило сил, чтобы заставить меня вспомнить, где я нахожусь, и что меня ждёт. Весь мокрый и почему-то счастливый, я побрёл в гостиницу.


На следующий день я решил лучше познакомиться с посёлком, прижатым горами к морю. Гостиница, в которой я расположился, находилась недалеко от ущёлья, которое давно застроили и таким образом увеличили посёлок. Посередине ущелья протекал тоненький горный ручей, который пытались спрятать под землю в стальные трубы, но из этого ничего не получилось. Ранней весной, когда начинал в горах таять снег, ручей превращался в бурную взбесившуюся грохочущую речку, и никакие трубы его усмирить не могли. Эти бурные потоки сметали всё на своём пути. И тогда его  русло ограничили мощным железобетонным жёлобом, способным выдержать напор огромных потоков воды.

Чем выше я поднимался по течению этого ручья, тем угрюмее становилась местность: какие-то мастерские, котельные, самосвалы, строительные материалы – всё то, от чего стараются сбежать отдыхающие. Но я продолжал карабкаться в гору.

Выйдя на вполне приличную асфальтированную площадку, я увидел двух женщин, упорно занимавшихся гимнастикой. Они то приседали, то ходили каким-то способом на корточках, то выгибали свои спины, очень эффектно подчёркивая при этом размер своей груди.  «Странно, – подумал я. – Зрителей нет, а они так стараются. С чего бы это?»

– Приветствую вас! – сказал я, подняв руку. – Физкульт-привет!

– Физкульт, физкульт, – ответила одна из дам, продолжая ходить на корточках по площадке.

– Скажите, пожалуйста, любезные дамы, если я по этой дороге пойду дальше, попаду ли я…

– Попадёте, попадёте, – ответила дама, даже не дослушав меня, куда я хочу попасть.

Наверно, мне надо было высказать какой-то комплимент в адрес их упорства или их физических достоинств, но мне почему-то опротивели все эти приличия, и я потопал дальше.

В скором времени мне путь преградил здоровенный детина. Он вышел из своей сторожевой будки и вежливенько предложил заплатить за вход в ущелье.

– Добро пожаловать! Свирское ущелье – главная местная достопримечательность, – сообщил он мне официальным голосом.

– Я так и думал, – сказал я и пошёл дальше.

– Гражданин! Вход в ущелье  платный.

– С каких это пор? Когда-то великий комбинатор брал плату за вид на Провал, кажется. Но и там членам профсоюза и пенсионерам полагалась скидка.

– Не знаю, кто за что брал, а у нас – платите двадцать рублей!

После небольшого препирательства, я всё-таки предпочёл не связываться и заплатил.

«Вот же сволочи! Со всего дерут деньги! И даже членам профсоюза и пенсионерам послабления не дают! Времена настали!» – думал я, и настроение моё по непонятным причинам улучшилось. Стало даже как-то весело.

Пошёл дальше. Ущелье вдруг стало очень тесным, и идти надо было по камням, чтобы переходить то на один берег ручья, то на другой. Легко было соскользнуть в воду и намочить ноги.

Пройдя метров триста, я оказался, наконец, на какой-то поляне, окружённой горами и скалами. Пёстрые группы людей жарили шашлыки, выпивали и закусывали и всё это на специально сделанных столиках. И здесь-то я понял смысл взимания денег. Всё на самом деле было честно: для подавляющего большинства людей здесь Свирское ущелье и кончалось. Они жрали, пили, выбрасывая объедки и упаковки, а специальные служащие всё это убирали, чтобы на поляне всегда было чисто.

Меня попытались было затащить на чей-то день рождения, но я вежливо отказался и пошёл дальше. Большинство присутствующих было уже в подпитии. Я оглянулся по сторонам: такое красивое место, построить бы здесь дом и жить, и ведь это был бы рай земной! И что они делают? Страшно смотреть.

Я прошёл дальше и обратился к пожилой паре, видимо, мужу и жене:

– Простите, это и есть то самое, за что я заплатил деньги? Вот эта поляна и всё?

– Ну что вы! – удивился мужчина. – Отсюда ведут две дороги. Если пойдёте вон туда, там, на протяжении всего пути будут встречаться водопады – маленькие, но очень красивые. Даже и одно или два озера встретятся. А если пойдёте вон туда, то там, в конце пути будет один-единственный водопад, но очень большой и очень красивый.

– Вот значит, как: налево пойдёшь, – одно, направо – другое.

Привыкнув ходить налево, я решил, что сначала пойду по левому пути. Повернул на горную тропинку и стал подниматься на крутую гору. В скором времени я понял, что это достаточно тяжёлый путь, а шедшие мне навстречу люди на чём свет ругали это никуда не годное место отдыха, где никто даже не поставил скамеек, знаков, по которым можно было бы судить, где же спрятаны эти водопады.

– Это какое-то издевательство! – жаловался мне истеричный и почти плаксивый парень, возвращавшийся назад. – Мы уже целый час ходим здесь и до сих пор ещё не видели ни одного водопада! Нас просто обманули.

Его поддержала девушка, которая опиралась на его руку:

– И в самом деле: это безобразие! Деньги с нас взяли. А водопадов никаких и нет!

– Так вы, должно быть, плохо смотрели, – сказал я им. – Я уже два водопада увидел. А если пойду дальше вот этим путём, то там, наверняка, увижу что-нибудь ещё.

Оба в один голос взмолились:

– Не идите! Там нет ничего хорошего!

Я поблагодарил за совет и поступил наоборот: пошёл именно в ту сторону. В одном месте увидел ещё одно озерцо, но спуск к нему был настолько опасен, что я решил не рисковать. Водопад шумно вытекал из скалы и наполнял большую каменную чашу. Вот бы где искупаться! Но спускаться по отвесным скалам было жутковато… Да и годы уже не те! Был бы я помоложе…

Уже на обратном пути я увидел и второй вариант своего маршрута. Туда надо было идти от той самой поляны. Слева от меня далеко внизу в глубоком ущелье копошились люди, которые пробирались к тому самому главному водопаду. У меня уже сил никаких не было идти дальше, но я дал себе слово сходить ещё и туда.

Спустился на поляну. Дым от шашлыков превратился в сизый туман. Отдыхающих стало больше. И все жарили шашлыки, пили вино и валялись на траве.  Мысленно надев на себя противогаз, я прошёл сквозь эти толпы и свернул на ту дорогу, которая вела к самому основному водопаду. Впереди тропа сильно сужалась, и я вдруг выяснил, что дальнейший путь можно проделать только по пояс в воде. Люди раздевались и несли вещи над головой.

Я усомнился: стоит ли?

И всё же,  разделся и вошёл в воду таким же способом, как и те люди, что шли впереди. Пройдя тесное пространство, я оказался у подножья водопада.

Вода грохочущим потоком срывалась с высоты и попадала в каменную чашу, где плескались несколько любителей острых ощущений. Кто-то даже стал прямо под струи, и я содрогнулся от ужаса, представив себе, как это холодно и с какой силой они хлещут по их телу.

Под струи я не полез. С удовольствием сидел на брёвнах, в изобилии валявшихся всюду. Я уже встал, чтобы отправиться в обратный путь,  как вдруг по истошным воплям женщин и детей понял, что происходит что-то необычное.

– Что там случилось? – спросил я людей, оказавшихся рядом.

– Пройти невозможно!

– Куда невозможно?

– Назад вернуться невозможно?

– Да почему, объясните?

– Какие-то хулиганы кидают сверху камни, и в том узком месте совершено негде укрыться от них.

Я вспомнил, когда я шёл по верхней тропинке, люди внизу мне казались совсем маленькими. При желании нас можно здесь надолго запереть, устроив небольшой камнепад.

– Надо вызвать милицию! – истошно закричала какая-то женщина.

– Уже пробовали! Телефон здесь не берёт. Да и не пойдут они в такую даль.

Обезлюдевший узкий проход, через который вытекала вода, наполнился грохотом падающих камней. Какая-то подвыпившая компания с дикими воплями резвилась, забавляясь нашей беспомощностью.

Я сказал:

– Давайте не будем паниковать. Нам сейчас нужно всем спрятаться под эти козырьком и посидеть под ним немного. А хулиганам рано или поздно станет скучно, и они уйдут.

Все так и сделали. Под огромным каменным козырьком было достаточно места, чтобы там разместились все желающие. Взрослая девица всхлипывала возле меня – камень чуть было не попал в неё, когда она пыталась пройти опасное место, и теперь она не могла прийти в себя от страха. Я попытался её утешить, но она ответила мне очень своеобразно:

– Ой, да замолчали уж вы хотя бы! Вам-то, в ваши годы, уже можно и умереть, а мне?!

То, что она сказала, было, в общем-то, правильно, но мне было неприятно это слышать. Я отвернулся и стал смотреть на падающую сверху воду. Это было интересней.

Через какое-то время камни перестали падать, но люди всё ещё боялись выйти из своего укрытия.

Я встал со своего места.

– Я пойду…Отсюда вы увидите, что я прошёл благополучно, и тогда быстро следуйте за мной.

Я осторожно двинулся в путь. Вдруг большой камень упал прямо передо мной, окатив меня с ног до головы ледяными брызгами. Спрятаться было негде, и я молча продолжил свой путь.

– Бегите! – крикнул мне кто-то сзади.

Я ничего не ответил. Не хотел доставлять удовольствие этим идиотам, которые наверху – буду я ещё им на потеху перед ними метаться.

Следующий камень был маленький. Он бултыхнулся передо мной, не причинив никакого вреда. Я посмотрел наверх и впервые увидел высоко на обрыве скалы смеющееся человеческое лицо. Я ему крикнул:

– Прыгай сюда! Поговорим!

Человек ничего не ответил и скрылся. В скором времени я вышел из тесного ущелья и пробрался на поляну Массовой Обжираловки. Здесь уже знали о случившемся, и кто-то из трезвых пошёл наверх разгонять хулиганов. Подождав немного и убедившись, что люди могут свободно выйти из своей вынужденной ловушки, я с облегчением двинулся в обратный путь.

13.

Был уже вечер, когда я вернулся в гостиницу.

Есть не хотелось, и я, полежав у себя в номере, вздумал искупаться под душем. Взял полотенце, отправился в душевую. К моей радости, там было свободно, я заперся, разделся, но тут выяснилось, что душ включить нельзя. Кран его не включал. Помыться можно было, только сунув тело под струи воды из крана. Но для этого нужно было изловчиться и подлезть под ним. Я так и поступил. Было очень неудобно, но делать нечего. Героически делая эти упражнения, я мылся и думал, что это всё-таки извращение  – так изгибаться под краном с водой, вместо того, чтобы стоять под душем и мыться как все порядочные люди.

Но, поскольку для меня был важен, прежде всего, конечный результат, я и претерпел все эти муки. А затем уже пошёл к хозяйке и пожаловался: кран, хозяюшка, в неисправном состоянии. Надо бы починить. А та мне сказала:

– Сантехника никак не дозовусь!

– Всё – как в добрые старые советские времена: вы зовёте сантехника, а он не идёт по причине запоя. Давайте инструмент, я исправлю.

– А вы умеете?

– Спрашиваете! Да я на китобойной флотилии, когда плавал, вы думаете, китов потрошил? На фиг они мне сдались эти киты, чтобы я с ними возился. Все механизмы, какие там только есть, я и чинил…

– А вы на китобойной флотилии плавали?..

Ну, тут уж меня понесло: да, плавал, да ещё и как! А потом в одесском порту работал – да ещё и как! Между делом мы сходили в кладовку, где я взял всё, что нужно, перекрыл воду и исправил кран, поменяв прокладку. Заметил:

– Турецкое... Больше года эти краны не выдерживают. Да и  этот уже пора выбрасывать.

– Я ж его полгода как купила! – возмутилась хозяйка.

– Выбрасывать-то всё равно придётся, хозяюшка. Кустарное производство.

– Да где ж я возьму не кустарное и не турецкое?

– Ищите, – сказал я. – На то вы и хозяйка.

– Легко сказать – ищите. Только и делаю, что ищу!.. Вот и мужа себе всё ищу да ищу, да никак найти не могу! Перевелись настоящие мужики! А мне так тяжело одной, если бы вы только знали. Да я всё на свете прокляла, когда открыла эту гостиницу. Знала бы, что так получится, никогда бы не стала этим заниматься. Столько всякого натерпелась: тому дай, этому дай, и все приходят, и всем дай! Санитарным инспекторам, пожарникам, милиции, администрации…  Сколько их развелось!

Слово за слово, я ей про себя, она мне про себя… Я уже стал к ней на «ты» обращаться.  А она всё ещй мне «выкала». Рассказал  и о своём сегодняшнем приключении в Свирском ущелье.

Выяснилась удивительная подробность: она в нём ни разу и не была. Только слышала, что есть такая достопримечательность. Я предложил ей завтра сходить туда, но она замахала руками:

– Ой, тут столько дел! Какие там гульки!

– А как же личная жизнь?

– Вот такая и личная жизнь.

– Приезжай ко мне в гости – в Ростов. Я тебя свожу в театр. В музей. А то ты тут, кроме ресторана, и гостиницы ничего не видишь. Посуда, простыни, сантехника, пьяные постояльцы – что это за жизнь?

– Да я бы и поехала, – сказала она как-то неуверенно, но ведь времени нет.

– Да его никогда не будет! Плюнь на все дела и приезжай! У меня, кстати, скоро будет день рождения. Вот и отметим.

Потом у нас речь зашла о её дочерях.

Старшей, Ксюше, двадцать семь. У неё сынок растёт, Мишутка. Скоро пять исполнится. Потому и не может в полной мере помогать. Так, бухгалтерию ведёт, документы всякие…

Муж её имеет небольшой магазинчик. Тоже бьётся, как рыба об лёд. Товар закупает в Москве. Мотается…

Младшая, Настюша, та тоже замужем. Ей и вовсе не повезло. Ей двадцать один, оканчивает в Краснодаре институт, а уже беременная. Муж её и вовсе какой-то сдвинутый, непутёвый, и толку от него нет никакого! Один только вред!

– Непутёвый – это как? Пьёт, что ли?

– Да нет, почти не пьёт.

– Играет в казино? Всё из дому выносит и проигрывает?

– Да типун вам на язык – проигрывает! Ещё нам этого только не хватало!

– Да что ж такое с ним?

– А вот что: молится всё время.

– В секту, что ли какую затянули его?

– Никуда его никто не затягивал. Слишком хитрый. Говорит, что религия – тот же бизнес. Только самый выгодный и неподконтрольный ни налоговым органам, ни милиции. А продают они воздух! Да, да, так и говорит: воздух! И никаких тебе складских помещений, никаких транспортных расходов, да и оборотного капитала никакого не нужно! Вот нехристь поганый! Ирод циничный. Сил моих нет!

Вот и решил этим бизнесом заняться. А мне Настю жалко. Любит его, ирода! А этот то говорит, что учится в семинарии, то ездит молится куда-то в монастырь… Какой из него в моём деле помощник?

Я подумал: «Хитрый, должно быть, тип. Сам говорит, что поехал в монастырь, а наверняка, куда-нибудь по бабам подался. Сколько таких попов я видел на своём веку. Говорят одно, а делают совсем другое! Впрочем, разве только попы! Да все такие!».

Высказал эту же мысль вслух – хозяйка ужаснулась от этого предположения. Сказала:

– Ой, да что ж вы такой недоверчивый! Лучше надо о людях думать! Уж, на что я его не люблю, и то такое даже и не подумала!

– Церковь и духовность всякая – это всё равно как водка: полезно иногда выпить по капельке, но, если меры не знать, то можно и глупостей натворить всяких.

– Ну, нашли с чем сравнивать!

– В общем так, – подытожил я. – Не ворует, не пьёт, не играет, но всё равно зять тебе не нравится, правильно я сказал? Сволочь он, да?

– Да не сволочь он, нет! Просто дурак. Одно слово: непутёвый.

«Понятно, – думал я. – Зятья плохие, дочери хорошие. Интересно вот только,  куда муж её делся?». Спросил напрямую. Получил ответ.

Хозяйка гостиницы рассказала, что муж её был военным, и жили они в Краснодаре. Потом его послали в Чечню, и в девяносто шестом, вот уже как десять лет, погиб там. В цинковом гробу его привезли… Похоронили в Краснодаре. А отец его жил в Сочи. Не вынес смерти единственного сына и тоже представил душу Господу Богу. Вот она и продала обе квартиры и переехала с дочерьми в Лазаревскую. На те деньги и купили, а потом и отремонтировали дом. Ксюша тогда сильно ей помогала…

Ремонтируя отбившуюся плитку на кухне, я уже точно знал, куда идёт дело. К чему, так сказать, клонится. Список плохих людей у неё скоро пополнится…

Потом я помогал чистить картошку, потом мыл посуду… И, странное дело, мне всё это было не в тягость. Было даже приятно!..


На следующий день я долго не хотел вставать. Всё размышлял над тем, как же мне найти эту Марину. Как её отыскать? Сколько лет прошло?! Фамилию она, наверняка, давно сменила. Адреса её я не знаю. Знаю, что жила здесь, да и то эти сведения пятнадцатилетней давности, а то и больше. Сколько воды утекло. Работала тогда она у нас учётчицей. Правда, училась на бухгалтерских курсах. Так, может, давно уже и не работает? Где её искать? И нужно ли это делать? И впрямь, блажь какая-то на меня сошла. Чего ищу? Кого? Ну, ладно, если хочу увидеть своих потомков, это ещё как-то объяснить можно. А здесь чего я ищу? Ветер в море? Дурью маюсь. Вроде, как совесть заела. Но, не мучает меня совесть! Ей Богу, не мучает!

Решил прекратить погоню за призраками. Да если бы и встретил эту Марину, скорее всего и не узнал бы. Ей сейчас не меньше шестидесяти. Я представил себе располневшую бабу с большим пузом и толстой задницей. И кому она такая нужна?!

Потом сидел в кафе.

К столику подошла хозяйка.

– О чём вы так задумались? – спросила она с улыбкой.

Я заметил, что сегодня она была расположена со мной и поболтать.

– Решаю задачу с двумя неизвестными.

– Вы математик?

– Нет, что вы. Я же говорил – простой работяга. Всю жизнь слесарем проработал.

Она недоверчиво посмотрела на меня.

– Слесарем?

– Да.

– И сами на машине путешествуете?

– А что вас так удивляет? Меня, к сожалению, сопровождать некому.

– Простите. Вы вдовец?

Я рассмеялся.

– Не угадали! Я старый холостяк.

Хозяйка недоверчиво взглянула, и мне показалось, что посмотрела на меня с сожалением.

– Понимаю, – сказала она. – Сегодня всё разрешено. Но я не понимаю вас, голубых…

Теперь я рассмеялся.

– Да кто сказал, что я голубой? Никакой я не голубой! Просто, не нашёл ещё своей половинки. Искал, но не нашёл.

Мне показалось, что хозяйка вздохнула с облегчением и спросила:

– Вам что-нибудь выпить принести?

– Разве что ещё один стакан чаю. А вы мне составите компанию?

– С удовольствием. Тем более что и я ещё не завтракала. Обычно я ем очень рано. Но вчера приехала из Краснодара Ксюша. Вот и засиделись допоздна…

– Тогда, если можно, пирожные по своему вкусу, конфеты и фрукты.

– Если это всё для меня, то, не стоит.

– Почему же не стоит, если вы мне нравитесь?!

Она улыбнулась, и я прочёл в её чёрных как ночь в южных широтах глазах, что и я ей совсем не безразличен.

Она ушла, а я подумал, куда же делся тот Вася, который ей нужен, как она выразилась «для этой самой штуки». Впрочем, я мог и неправильно её понять. Мало ли для какой штуки ей нужен этот Вася?!

Через минуту она принесла поднос с пирожными, фруктами, чаем… Села рядом.

–  Меня зовут Марией Степановной, а то как-то неприятно. Я-то ваше имя знаю, а вы не знаете…

– Очень приятно…


Короче, за завтраком, который затянулся почти до одиннадцати, мы рассказали многое друг о друге. Посетителей не было, и Мария Степановна принесла всё же бутылочку сухого вина. Видимо, не могла расслабиться без этого. Выпили. Она быстро хмелела. На мой вопрос, кто такой Вася и почему его не видно, она рассмеялась:

– Вася – наш слесарь. Алкаш и жулик. Но где другого найдёшь? Мастер он хороший, но может утащить любую тряпку, чтобы променять на бутылку. Возле него нужно ставить ещё одного…

Когда-то  он завербовался на север. За длинным рублём подался. А на кой чёрт ему тот рубль, когда дома оставил жену с детём?! Ей что, постель перед сном грелкой греть?! А когда через пару лет вернулся, той и след простыл. Продала всё и уехала в неизвестном направлении. С тех пор и стал выпивать… Вот так… Всё стремился к воле!  Мир-то, вон какой большой, посмотреть-то хочется! А оно вон как у него получилось! И чего ему не хватало? Молодой, мастеровой. Жена – добрая. Мальчонка…  Крыша над головой, постель чуть ли не пять квадратных метров! Дерзай, Пробуй! Так нет же…

Мария Степановна посмотрела на меня как-то оценивающе и вдруг рассмеялась:

– Хотите, анекдот расскажу?

– Расскажите, – ответил я, дивясь такому переходу.

– А анекдот, скорее, про меня. Поэтому, смешно особенно. Сидят в автобусе двое, мужик и девушка. Мужик положил голову на плечо девушки и уснул. Девушка с естественным возмущением говорит: «Может, вы ещё на меня ляжете?» Мужик отвечает: «Размечталась!».

Мне было немножко грустно. Такая симпатичная женщина, и так тоскует по мужику. Впрочем, ей нужен не только партнёр для фигур высшего пилотажа. Ей нужен и помощник, и советчик, и друг. Шутка ли сказать: столько забот на бабу свалилось.

Но я не знал, что ей сказать.

– Разрешите мне вас называть Машенькой?

Она кивнула.

– Вам можно…

– Почему? Возраст преклонный?

– Выглядите вы моложе своего возраста. Но я вижу в вас доброго и порядочного человека. Почему же возражать?!

– Спасибо. Так, вот что я хотел сказать: вы, Машенька, сегодня устало выглядите. Идите, хоть немного отдохните, а вечером я вас приглашаю прогуляться. Вы мне покажете Лазаревскую,  а потом мы зайдём в хороший ресторан, где не вы хозяйка, и у других будет болеть голова, чтобы нам было хорошо. Я зайду за вами часов в семь. Хорошо?

Мария Степановна посмотрела на меня с благодарностью и только губами прошептала:

– Хорошо!


Стоит ли говорить, что эту ночь мы провели вместе.

Мне снилась весёлая и яркая Одесса, глянцевая, как на журнальных рекламах. Я лежал на песочке в Лузановке  и боялся пошевелиться, поскольку понимал, что всё может вдруг исчезнуть, как и те мгновения счастья, которые я испытывал сейчас.

Рядом на песке справа и слева лежали  почему-то две Маши в ярких купальниках и улыбались застывшими улыбками фотомоделей. Я попытался дотронуться до плеча ближайшей, но рука ощутила ту же гладкую поверхность. Маша вдруг подмигнула левым глазом и я, забыв осторожность, наполз на неё. Руки потеряли опору, заскользили по глянцевому животу и бедрам картонной Маши и, не чувствуя ни малейшей зацепки, я  рухнул вниз.

Я  ворочался с боку на бок, стараясь не просыпаться. Хотелось всё же досмотреть сон. Чуть приоткрыв глаза, я увидел живую, реальную Машу! Она, тихо похрапывая, спала. Её прекрасные волосы разбросались по подушке и, посмотрев на неё, я почувствовал снова прилив молодости! Сердце ритмично и мощно вгоняло кровь в расширенные сосуды, мышцы упруго налились и чувствовали силу, в голове была такая ясность и целеустремленность, что будь я сейчас на работе – горы своротил, и сменное задание за пару, нет, за час бы сделал…

Я попытался растормошить её.

– Не пора ли и на меня обратить внимание? Ты что, спать сюда пришла?

Не открывая глаза, она улыбнулась:

– Ты ещё скажи:– Ну, девочка-конфеточка, ну, лапочка-шалавочка, ужо я вас … только бы добраться!

Мне стало смешно и весело. Всё-таки она молодец. Всё умеет переводить в шутку. Я хотел её обнять, но она чуть отстранилась:

– Подожди немного. Дай поспать! Я такой сон видела!

Я положил голову на подушку и снова закрыл глаза в надежде, что снова увижу жёлтый песочек Лузановки и ту глянцевую Машу. Может, с нею можно будет поговорить!  Воображение моё резвилось, и останавливать его не хотелось.

Я вспомнил, как однажды после прихода с рейса мы с ребятами гуляли в клубе моряков. Тогда я в первый раз, кажется, напился. И вот тогда произошло то, что надолго меня отвратило от пьянки. Нет, ничего особенного не произошло. Но и счастьем этот случай не назовешь.

Гуляли широко, с размахом. А когда проснулся, увидел возле себя бабу неопределенного возраста, которая стала себя называть моей гражданской женой и грозилась обратиться в пароходство. Мол, обесчестил и бросаю! Все попытки вернуть потерянную свободу ни к чему не привели. Она следовала за мной по пятам и везде кричала, что я её обесчестил. Хохотала вся Одесса! И я решился на крайнюю меру – бежать. Бегство было неподготовленным, но успешным. Успокоился только тогда, когда оказался в московской гостинице.

Всё время, пока ребята плавсостава отдыхали в родной Одессе, я кантовался в номере на четыре человека. Бродил по Москве, ходил в музеи… Даже два раза побывал в Большом театре! Когда бы ещё я туда забрёл, если бы ни та буря с той шлюхой неопределённого возраста.

С тех пор дал себе слово не пить, и уж точно, не перепивать. Мне один доктор, сосед по койке в том номере гостиницы, правда, возражал. Говорил, что нужно уметь пить, что это – необходимое условие успеха. Только, нужно знать меру и уметь вовремя остановиться. Он даже какую-то теорию придумал, мол, чтобы достичь успеха, нужно не только быть специалистом, но уметь пить, играть в преферанс, знать и уметь рассказывать анекдоты, и, конечно же, – уметь общаться с женщинами. С чем-чем, а с последним пунктом я справлялся легко. А вот пить, видимо не умел, и мне легче было просто не пить! Он даже в преферанс пытался меня учить. Но я оказался плохим учеником.

Верно говорят: миром правят две вещи – любовь и страх. Вот и я хотел немножечко тепла. Любви хотел! Эта любовь и толкнула меня на безумные поступки… А потом что? Я боялся, что потом наступит отрезвление. Но этот страх мой сегодня был иным: я боялся потерять Машу!  Ведь как всегда было? Сначала они меня приручали, давали надежду, а потом рубили концы. И я оставался снова один. А в результате? Опыт. Но я-то уже давно набрался этого опыта. Я больше не хочу, как та старуха, оставаться у разбитого корыта. За все платить надо… Нет, теперь я своего счастья не упущу! Научен.

Наверно, я всё-таки ловелас. Говорят же: седина в бороду, а бес в ребро. Мне скоро шестьдесят пять стукнет, а всё заглядываюсь на  молодух!  Ищу на свою голову приключений!  Страсти мордасти!


В тот день мы долго бродили по набережной. Какие-то молодые люди в ярких костюмах  устроили шумный карнавал прямо у воды, где пару дней назад утонул парень. О нём давно все забыли. Море было ласковым и тихим, и всем было весело. Звучали шутки и смех. Слышалась русская, армянская и грузинская речь. И всем было не до кого.

Мы бродили возле беснующейся толпы, и я получал огромное удовольствие от того, что она была рядом. Я чувствовал запах её волос, видел её стройную фигуру и удивлялся: в её-то годы, а так сохраниться! Ровный шоколадный загар и замшевая кожа меня сводили с ума.

За прогулками с любованием природой и страстными объятиями и поцелуями, словно нам было не столько, сколько нам было, а лет на двадцать – двадцать пять меньше, время летело быстро и беззаботно. Мне всё время казалось, что это сон, что этого не может быть. Но я себя успокаивал: человек не может жить без иллюзий! Впрочем, я видел, что и она верит во всё, что с нами происходило, как  дети верят в сказку. Я даже сначала думал: не играет ли она со мной роль влюблённой дурочки. Потом снова и снова убеждался: нет, не играет. Она действительно была счастлива!

А иногда мы просто болтали ни о чём, и, странное дело, нам было весело и интересно.

– Вот, скажи, Жора, почему эскимосы так похожи лицом на казахов? В чём здесь тайная причина, и какая такая есть секретная связь? Одни живут в тундре, а другие совсем даже наоборот – то ли в горах, то ли в пустыне, в общем, одни – в холоде, а другие в жаре. Питание у них разное: У одних – рыба, у других – апельсины.  А физиономии и глаза – ну, один в один. Почему?

Я  улыбался и согласно кивал головой.

– Не знаю. Да тебе-то это зачем? Не всё равно, где кто живёт? Только пусть и те, и другие едут отдыхать в Лазаревскую, и останавливаются у тебя в гостинице. Разве не так?!

– Конечно так, любимый, конечно так!.. Какая разница?! Что казахи, что эскимосы, лишь бы были хорошими людьми…


Мы зашли в кафешку, куда я уже заходил не раз. Ничего здесь не изменилось. Только во мне что-то перевернулось. Мы сели за столик и попросили кофе с коньяком. Официантка выполнила заказ и отошла в сторонку, с любопытством разглядывая нас. Ещё бы! Двое не первой молодости идиота разыгрывают из себя влюблённых. Впрочем, чего только не случается на курортах. Курортный роман – привычное зрелище. Но я, видимо, уж как-то особенно трогательно ухаживал за Машей, отодвинул её стул, помог сесть. Потом попросил принести шоколад и фрукты.


Почему-то вспомнилось, как когда-то в Одессе в гостинице «Красной» на Пушкинской считалось высшим шиком выпить кофе с коньяком. Я, если честно, никогда не находил в этом ничего особенного. Но сегодня мне хотелось разобраться в своих чувствах. Неужели всё-таки  я влюбился? Хорошо это или плохо? Не поздно ли начинать новую жизнь? Бог его знает, только я уже не смогу без Маши. Точно не смогу! А состояние такое, как будто мне не седьмой десяток, а каких-нибудь тридцать… Впрочем, и Маша, по всему видно, тоже была счастлива. Её пшеничные волосы без рыжинки и огромные чёрные глазища меня завораживали.

За соседним столиком блеклая, словно луной припомаженная женщина  сосредоточенно поглощала свою овсяную кашу. Ей было лет тридцать, не больше, но Маша выглядела по сравнению с ней королевой! Улыбчивая, с ямочками на щеках, в лёгком летнем платьице с большим вырезом, из-под которого виднелись две полусферы – она обращала на себя внимание. Я рядом с нею смотрелся, наверное, если ни папашей, то каким-то старым грибом. Но в то же время рядом с Машей я чувствовал прилив бодрости, и мне казалось, что я мог бы горы перевернуть. Хотелось что-то сделать такое, что в моём-то возрасте и делать не прилично.

– Я впервые в Лазаревской?–  сказал я. – Мне нравится.

– Впервые? – удивилась Маша. – Конечно, это явно не Догамыс и не Сочи. Но я привыкла… Вот так же, как и ты – приехала однажды сюда и… осталась.

Маша замолчала.

– И что, после гибели мужа у тебя никого не было?

– Нет… Мы, женщины, не такие, как вы, мужики. Да и не до того было. Нужно было девочек ставить на ноги, выживать…

– А как случилось, что занялись бизнесом?

– Не поверишь: просто выиграла крупную сумму  в лотереею! Нет, не на самом деле. Хотела сказать: просто повезло. Я же, кажется, тебе рассказывала. Продала квартиры в Краснодаре и в Сочи, и на эти деньги взяли недостроенный дом здесь.  Вот так и закрутилось всё… А ты просто приехал отдохнуть, или дела какие-то?

– Какие у меня дела? Хотел встретиться с друзьями, с которыми работал…

– И подругами…

Маша внимательно посмотрела мне в глаза, но я не отвёл взгляда.

– И подругами… Чего скрывать. Я хочу, чтобы между нами всё было по-честному.

– Это правильно. Что было, то было… Это всё в прошлом. И что, встретил?

– Встретил. Знаешь, Машенька, у меня не такая безоблачная жизнь была. Но, честное слово, я не гуляка какой. Всякий раз хотел создать семью. Но так получалось, что от меня женщины уходили. Вроде и не пью, и не зануда, и руки не из задницы растут, а так и не получилось пожить семейной жизнью.

– Удивительно. Мужик ты сильный. Это я теперь могу точно сказать, – она улыбнулась. – Так почему же?

– Не знаю. Одна командировочная, ещё в Одессе, просто сбежала. Для неё это было развлечением. Наврала, что работает в ростовском порту. Ну, я всё и бросил, и примчался, а её там никто и не знает. Другая мечтала только о ребёнке. Ей ничего больше и не нужно было. К тому времени наследство получила и укатила. Третья…

– Ого! И сколько же их было? – рассмеялась Маша.

– Много… Чего скрывать. Много.

– И много твоих деток по земле бегает?

– Много… Вот и хотел пригласить всех на день рождения. Только, вряд ли приедут.

– А когда у тебя?

– Одиннадцатого августа.

– Шестьдесят пять?

– Точно…

– Дата! И что думаешь дальше делать? У тебя ещё много осталось, кого не успел посетить?

– Да нет. Больше никого не хочу видеть. Я с тобой встретился, и весь пыл сплыл, как говорит мой приятель Шурик Маслов.

Маша грустно взглянула на меня.

– А ты бы хотел остаться у меня?

– А я иначе и не думаю. Если только я тебе нужен…

– Ну и дурень ты, Георгий! Если бы ты мне не нравился, сидела бы я здесь с тобой у всех на виду? У нас, как в деревне. Знаешь, какой трёп уже по  Лазаревской идёт?

– Какой ещё трёп?

– Ну, как же! Меня никто ещё не видел ни с одним мужиком!

– Ну и пусть треплются. Я готов с тобой хоть завтра в загс и в церковь. Не в моих правилах этим шутить. Ты мне очень нравишься.

– Да ладно тебе! Ты же меня и не знаешь.

– Да нет! Я вроде бы тебя всю жизнь искал. И знаю тебя, словно жил с тобой всю жизнь. Мне бы с твоими девочками познакомится. А вдруг они будут против?

– Да нет. Они уже всё знают. Не маленькие. Да и не привыкла я что-то от них скрывать…

– И всё же, как-то боязно мне…

– Брось, пожалуйста!

– Так если так, давай завтра подадим заявление в загс.

– Не гони лошадей! Давай лучше присмотримся друг к другу.

– Как скажешь. Только у меня к тебе большая просьба: ты можешь приехать ко мне в Ростов в начале августа? Отметим день рождения и вместе приедем сюда.

– Самый разгар сезона, – с сомнением произнесла Маша. – Хотя я могу девочек попросить. Они поймут. Но, только не в начале августа, а числа седьмого или девятого. У тебя торжество одиннадцатого, а числа пятнадцатого вернёмся.

– Отлично. За это время я успею продать свою квартиру и дачу. Деньги нам пригодятся…

– Я не думаю, что с этим нужно спешить. Пусти в квартиру квартирантов…

– Так у меня и живут квартиранты.

– Ну и хорошо. Какая-то копеечка будет тебе капать.

– Не тебе, а нам. Да и не нужны мне деньги. Мне ничего не нужно. Я просто хочу быть с тобой. Просыпаться утром и тебя целовать. Да и работы у тебя, я заметил, по горло. Твой дядя Вася филонит.

– Да не филонит он. Он нормальный алкаш… Да где здесь кого найдёшь?

– Ну вот. Значит, и мне работа найдётся. Так у меня и дача есть. И домик кирпичный там. Сам строил…

– Продать ты всегда успеешь…

– Согласен: продать МЫ всегда успеем…

Маша взглянула на меня, и в её взгляде я прочёл благодарность и не скрываемую любовь. Только от такого взгляда я был хмельной, будто выпил коньяка…

14.

Всякий раз, когда я представлял себя женатым человеком, я начинал думать об одном и том же. Ну, вот, допустим,  встретился я с женщиной. Она самая прекрасная из всех, какие только бывают на свете. И мы поженились. Ну а дальше что? Первый день супружеской жизни – любовь и восторг, второй день – то же самое. Ну, ладно: первый месяц – одно сплошное упоение! А дальше-то, дальше-то – что будет? Ведь потом будет и второй месяц, и третий, и девяносто девятый!..

А дальше должны будут наступить неизбежные будни. Серые и трудовые.  Если с женщиной общаться без восторга и без вдохновения, то,  что останется от отношений с нею? Будет хозяйка, будет мать детей, будет кухарка, будет советчица, будет помощница в делах. И ещё это в лучшем случае! А если восторги пройдут и ничего после этого не останется, то тогда что? Скандалы, упрёки…  И тогда развод. Или безрадостная жизнь со скандалами и упрёками – так, что ли?

Это меня всегда и пугало и останавливало. Ещё не начиная совместную жизнь, я уже думал о том, чем всё это может кончиться.

Вот я и дотянул: мне шестьдесят пять, и я впервые в жизни всерьёз надумал жениться. Конечно, «жениться» – это громко сказано. Мы не будем оформлять брак официально, зачем нам это нужно? У кого-то могут возникнуть подозрения, что я небескорыстно женюсь на богатой женщине, у которой гостиница, имущество всякое… Нет уж! Пусть так обо мне никто не думает.

Несколько прогулок и поездок по окрестным живописным местам привели к тому, что  наши отношения стали менее торжественными и более будничными. Мы даже Свирское ущелье посетили, где Машенька, живя здесь, не была ни разу.  Правда, на той самой поляне и застряли и дальше не пошли. Перспектива посмотреть водопады её не привлекала.

В этот день на поляне было посетителей не много, и мы чувствовали себя спокойнее, расположившись на травке неподалёку от берега ручейка. Машенька организовала завтрак на траве.

– Мы к этим красотам, – говорила Мария, – относимся спокойнее. Разве у тебя вокруг Ростова нет таких же красот? Там нет моря, это я понимаю, но места там удивительные. Мы как-то раз ездили с мужем к приятелям. До сих пор помню запах разнотравья донской степи…

Я не возражал. Соглашался: скалы – они и есть скалы. Что с них взять? Бренчал на гитаре, которую прихватил с собою и улыбался каким-то своим мыслям.

Весь покрытый зеленью,
Абсолютно весь,
Остров невезения
В океане есть.
Остров невезения
В океане есть.
Весь покрытый зеленью,
Абсолютно весь.

Там живут несчастные
Люди – дикари.
На лицо ужасные,
Добрые внутри.
На лицо ужасные,
Добрые внутри.
Там живут несчастные
Люди – дикари.

У меня, конечно, не получалось так, как у Андрея Миронова, но всё же, видимо, было очень смешно. Маша смотрела на меня с восхищением.

Я пел, стараясь подражать любимому артисту. А когда спел предпоследний куплет, Маша уже во весь голос хохотала.

Видно в понедельник
Их мама родила.

Что они не делают,
Не идут дела.
Что они не делают,
Не идут дела.
Видно в понедельник
Их мама родила…

Машенька смотрела на меня так, что мне становилось хорошо и радостно, и больше ничего и не хотелось.

Впрочем, у каждого свои вкусы и предпочтения, и не может так быть, чтобы мужчина и женщина имели одинаковые взгляды.

Мария продолжала:

– Горы – красиво. Кто спорит?! Но сколько опасностей они таят в себе! Вот и гостиница наша стоит на склоне. Участок расположен почти в центре посёлка, но чтобы попасть на море, нужно перейти трассу. А там машины мчат с такой скоростью, что это становится просто опасно для жизни. Сколько раз я обращалась в администрацию с просьбой поставить светофор! Так нет! Вот, когда погибнут люди, тогда они поставят. У нас всё так…

Я прервал бренчание:

– А ты подровняй участок, укрепи его. А можно и небольшой плавательный бассейн сделать. Площадь-то позволяет. Конечно, затраты будут большие. Но дело того стоит! Представь: на море шторм, а отдыхающие смогут окунуться, позагорать… А склон можно будет укрепить вечно зелёными деревьями, соснами всякими, кустарником…

– Дорого это. Я приценивалась. Машина земли золотая выходит. Да и подпорную стенку нужно ставить, а то всё и сползёт вниз.

– Это понятно. А стенку бы мы с Шуриком и соорудили бы. Это мой приятель.

– Что за приятель такой?

– Вместе в порту работали. Он такой же бобыль, как и я. И, не поверишь, ни разу в жизни из Ростова не выезжал!  Вот я бы ему заодно и показал Чёрное море…

– Не может этого быть! – удивилась Мария.

– Может, Маша, может. На свете бывает всякое. Но человек хороший, честный, и работяга настоящий. Всё умеет!

– Хорошие у тебя друзья! У него – страх к смене места, а у тебя страх перед большими свершениями.

– Больших свершений-то я никогда не боялся. Если не считать, конечно, бракосочетания…

– Так, а я же о чём? Об этом самом и говорю.

– Ну, не будем об этом. А Шурик – это и в самом деле явление уникальное. А что касается капиталовложений, то и здесь есть простой выход: я продам в Ростове квартиру и дачу, и мы эти деньги вложим в расширение твоего бизнеса. Чем не мысль?

Мария только усмехнулась в ответ на это.

– Зачем тебе это? А вдруг я тебе разонравлюсь?

– Ты мне уже понравилась, и давай этот вопрос уже не будем больше обсуждать. А вот насчёт увеличения размеров твоего участка – это другое дело.

Мария вздохнула каким-то своим мыслям:

– Не ст;ит, Жорик. Пусть твои ростовские владения останутся для тебя в качестве запасного аэродрома. А с участком у меня и так одни неприятности.

– Какие?

– В последнее время ко мне зачастил некий господин Борзов – лысенький такой. Приезжает из Туапсе. Сидит, присматривается. С посетителями разговоры затевает, что да как. А недавно спросил у меня: «А не хотели бы вы, Мария Степановна, продать нам гостиницу?». Ну, а я ему и отвечаю: зачем же мне её продавать, если она мне доход приносит, а я с этих доходов живу? Он мне  и хорошие деньги сулил, и что-то ещё говорил…

– А много ли предлагал? – спросил я.

– Я и сама ничего не поняла. Так он мне расписывал, как выгодно было бы, если бы я ему продала гостиницу, ты не представляешь даже!  Сначала уговаривал. Потом угрожать стал…

– Ну, мало ли кто там что скажет. И пусть себе.

– Да и я так думала сначала. Но потом оказалось, что он выполняет поручение какого-то мафиози, и просто так от меня не отстанет.

– Не отстанет, говоришь? Угрожал?

– Вот именно. Стал говорить, что сама гостиница ему особенно и не нужна. Его интересует земля. Захотелось ему здесь строить супермаркет.

– Да пусть себе болтает!

– Так, угрожает же! Грозился санэпидстанцию или пожарников на меня натравить. Я ему говорю: у меня тут всё проверено и перепроверено, и ничего плохого найти невозможно, а он мне: захотим – найдём! Так вот и живу: вся как на иголках, жду, когда он в следующий раз заявится ко мне и опять начнёт наезжать.

– Не беспокойся, – сказал я. – Мы что-нибудь придумаем.

– Да как же не беспокоиться? Я уже вся извелась. Вроде бы ничего и не происходит, а я чувствую, что у него на уме что-то недоброе.

– Это да, – согласился я. – Женщины такой народ, что они всё время что-нибудь да чувствуют. Ну а ты теперь почувствуй от меня вот что: всё будет в порядке. Я же тебе уже сказал: что-нибудь придумаем.

– Правда? – она прижалась ко мне щекой. – Как хочется в это верить.

– А сейчас давай просто отдыхать и не думать больше ни о чём. Жизнь прекрасна!

Убеждённый в том, что это так и есть, я отложил  гитару в сторону и, лёг на коврике. Было тепло, солнце спряталось за облака, и я дремал, чувствуя Машу рядом.

На самом-то деле я не спал, а просто вспоминал кое-что.

Был у меня когда-то приятель – Костя Колесников. А он и сейчас живёт в Краснодаре. То, что я к нему по пути сюда не заехал, вовсе не означает, что я не помню о нём. Просто пути наши в этой жизни несколько разошлись… Мы когда-то плавали с ним вместе на китобойной флотилии «Слава». Он был механиком от Бога. Любой механизм мог закрытыми глазами разобрать и собрать. Однажды, когда у капитана ключ от сейфа куда-то пропал, он за пять минут тот сейф открыл. Его после этого у нас медвежатником прозвали. Уникальный был человек! Работали мы с ним в разных сменах, но были приятелями. Однажды он попался на контрабанде и получил срок. Не он один. Кто-то ещё  из  его дружков погорел. Вышел он на свободу аж в девяностом году. Тогда как раз был расцвет бандитизма.

Я к этому времени уже жил в Ростове, а он, выйдя на свободу, подался сначала в Ростов. Что ни говори: Одесса была мамой, а Ростов, как ни крути – папой! Но в Ростове  стать на причал у него не получилось, и он подался в  Краснодар. Помню, встретились мы в порту случайно. Обрадовались. Он у меня пару дней жил. Я даже в отдел кадров ходил, уговаривал взять Костю. Механик-то он был классный. Да какой там! В те годы промышленность вся медленно умирала. Не нужен он был никому. Помыкался, побегал, и подался в Краснодар. Там, кажись, у него дружбаны были. Денег у него не было.  Да ничего не было! Так я ему и деньги, все, какие были, отдал, брюки, кожанку дал. Так он и уехал в свой Краснодар.

Потом до меня дошли слухи, что он грабил банки и нападал на инкассаторов. Всякий раз у него обходилось без кровопролития, это его просто Бог миловал. Ну а попался на ерунде: на какой-то кабацкой драке. Отсидел он по лёгкой статье и вернулся в Краснодар. К этому времени это уже был не отличный механик и рубаха-парень, каким я его когда-то знал на китобойной флотилии, а известный авторитет по прозвищу Колесо. Человеком он был рассудительным, слово его было на вес золота, и к нему часто обращались как к судье, способному разрешить самые трудные вопросы… Вот о нём я сейчас и вспомнил, лёжа на поляне в Свирском ущелье. Подумал, что в этом случае Кот мог бы и помочь, если вспомнит, конечно, меня.

Открыл глаза: кругом зелень, скалы и горы обступают со всех сторон, ручеёк течёт – хорошо! Всё-таки ни в Ростове, ни даже в Одессе такого нет.

– Всё прекрасно, – сказал я, отвечая каким-то своим мыслям.

– Да я разве спорю? – ответила Маша.

Я был рад, что она уже забыла про все свои опасения, и у неё тоже хорошее настроение.

В тот раз мы хорошо провели время. Меня тогда больше интересовал вопрос: как я выгляжу в глазах её дочерей, соседей. Маша призналась: бабка Никаноровна, та говорила, дескать, ростовчанам вообще верить нельзя. Сплошное жульё! Прикарманит он твою гостиницу… Но вскоре все разговоры прекратились, особенно после того, как они увидели, как я старенькую «Газель» поставил на колёса. А уж когда крышу отремонтировал, так даже стали говорить, что повезло Машке!

Были у нас и другие вылазки. Ездили в Сочи, в Афон, поднимались на канатной дороге в горы. Но, это, конечно, в свободное от работы время, в выходные, когда Машу заменяла Ксеня.

В рабочие дни я находил себе работу. Устроил основательную ревизию электропроводке, осмотрел отопительный котёл, купил несколько листов нержавейки и сварил бак для воды. А там сварка не обычная. Аргоном. Потом установили этот бак на чердаке и качали в него воду насосом. Теперь у нас всегда был запас воды! На самом-то деле всё у Машеньки было в хорошем состоянии, но всё-таки требовало присмотра.

Так вот я однажды возился с дверными петлями на входе в кафе, (сидел на табуретке и неторопливо завинчивал шурупы), когда Мария шепнула мне на ухо:

– Вот этот тип снова припёрся.

– Кто? – не понял я.

– Да тот самый Борзов.

– Тот, который заставляет тебя продать гостиницу?

– Он.

– Ну и пусть сидит. Посидит и уйдёт. А что? Имеет человек право прийти в кафе и посидеть в нём, сделав заказ. Ну а если начнёт что-то говорить, то ты тогда меня позови или знак какой подай.

– Да что ты с ним сможешь сделать?

– А это уж моя забота. Иди, занимайся своими делами, а я сам подойду, когда увижу, что нужно. Мне отсюда всё хорошо видно.

И в самом деле, в скором времени я стал замечать: что-то происходит. Прилично одетый мужчина, поблескивая лысиной, убеждал Машу в чём-то.

Было утро, и посетителей в зале ещё не было. Войдя в зал, где за столиком сидела Маша с этим мужчиной, я невольно остановился и прислушался. Мужчина громко убеждал её продать гостиницу.

Я тихо подошёл ближе и включил диктофон своего мобильного телефона.

– Да не собираюсь я продавать гостиницу! Столько лет, столько труда сюда вложено, – почти плакала Маша.

– Вы не торопитесь с ответом. Моему начальству понравился именно этот участок: и расположен удачно, и парковка есть. Поверьте, если они захотят отнять его, – они это сделают! У них много верёвочек, за которые могут дёргать…

– Да, не знаю, за что они могут дёргать, но у меня все документы в порядке.

– Да кому нужны ваши документы, уважаемая Мария Степановна. Не смешите! В вашем кафе устроят пару драк приблудившиеся сюда наркоманы. Потом в гостинице организуют облаву. Будут искать проституток… И всех ваших посетителей и постояльцев – как ветром сдует, потому что о вас пойдёт плохая слава.

– Да у меня хорошая репутация!.. – начала, было, Маша, но лысенький тип её прервал:

– Да, да, я знаю, что ничем таким вы не занимаетесь, но… в нашей жизни всё ведь возможно, не так ли? Мы предлагаем продать вашу гостиницу. И цену дадим выше рыночной… Но, поверьте, Мария Степановна, мы не позволим…

– Да кто вы такой, чтобы мне что-то позволять или не позволять? Крутой очень? Видали таких! – почти в истерике воскликнула Маша.

– Слушайте, не шумите! Вы можешь говорить тише?

– А почему тише? Я у себя!

Больше я не выдержал. Подошёл к их столику, громко сказал, присаживаясь на свободный стул:

– В чём дело, дорогая!

Маша взглянула на меня, и её лицо просветлело.

– Да вот, требуют, чтобы  мы продали им нашу гостиницу.

– Не понял… – сказал я, разглядывая мужчину.

Не молодой, в светлом лёгком костюме, при галстучке. Так вот какой этот Борзов – клерк какой-то, да и всё.

Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Уважаемая Мария Степановна, представьте меня, пожалуйста,  своему другу…

– Это Георгий Николаевич. И не друг он мне, а муж…

– Муж?! Странно. У нас иные сведения, – удивился мужчина.

– Сведения имеют свойство устаревать, – сказал я, испытывая удовольствие от его растерянности. – Так, в чём, собственно, дело?

Борзов собрался с мыслями и продолжил, обращаясь к Маше:

– Видимо, вы меня плохо поняли! К сожалению, такая практика у нас существует. Вас по-хорошему просят продать участок…

– А ещё чего вам хочется? – спросил я, улыбаясь.

– Ничего. Даже гостиница ваша нам не нужна. Нужна земля, на которой она находится.

– Ни хрена себе! А может ещё и ключ от квартиры, где деньги лежат?!

– Не умничайте! Вам это не идёт! Если через неделю мы не договоримся, мы сделаем так, что вы сам  всё бросите… Сейчас одна цена, а через неделю она будет совершенно другой…

– Так у нас там гектар земли! Это моя собственность, – воскликнула Маша.

– Потому и говорим с вами пока по-хорошему.

– А то что?

– Ничего… Вы всё поняли. Не маленькие…

В кармане у мужчины что-то заверещало, и он достал мобильный телефон. Немного послушав, ответил:

– Беседуем. Нет, цену ещё не называл. Хорошо.

Он положил телефон в карман и сказал:

–  За вашу землю шеф даёт  триста пятьдесят тысяч зелёных. Я сделал своё предложение, – сказал мужчина и встал.

– Ну, разве так предлагают?! Вы не предлагаете, а понуждаете! И при этом запугиваете! – встал и я.

Мужчина понял, что можно сбросить с себя  лоск вежливости, громко сказал:

– Кого я запугивал? Что за бред?

– Зачем так возмущаться, – спокойным голосом сказал я и включил диктофон.

Мужчина побледнел.

– И кому вы это собираетесь предъявить?

– Никому. В ментовку мы жаловаться не будем! А разговаривать вам придётся с нашей крышей…

– Что вы такое говорите?! Какой крышей? По нашим данным, у вас нет никакой крыши!

– Я же сказал, что сведения  у вас неточны, да и сильно устарели. Одну минуту…

Я набрал Костю Колесникова. На моё счастье он отозвался тут же:

– Да? – услышал их хрипловатый голос.

– Кот, это Тюля говорит. Помнишь ещё такого?

– Ты чего в такую рань? – прохрипел Константин. – Что за дела?

– Ты не ругайся. Мне нужно, чтобы ты приехал в субботу часам к шестнадцати. Сможешь?

– Нужна помощь?

– Нужна! Сможешь?

– О чём речь!

– Я уже и стрелку набил…

– Буду, – прохрипел Костя. – А ты где?

– В Лазаревской, в гостинице, – я назвал точный адрес.

– Хорошо, буду, – ответил Костя и отключился.

Я посмотрел на лысого с таким презрением, что он как-то сник.

– Это кто? Какой ещё Костя?

– Костя и есть Костя. Познакомитесь. Приезжайте в субботу!

– Приедем, обязательно приедем, – сказал он. – Приедет сам хозяин. Пусть он говорит с вашим Костей из Краснодара…


После ужина все расположились в комнате.  Ксюша достала из сумочки сигареты и закурила.

– Ну, что сказать. Жизнь становится веселее? Ещё не хватало, чтобы они, действительно, не устроили какую-нибудь гадость: подбросили наркоту или устроили здесь пьяную драку с мордобоем… А ещё и пожар могут устроить.

– Вообще бы хорошо взять какого-нибудь громилу в охранники, – вслух проговорил я. – Всё спокойнее.

– Да кого взять-то, Жора, – удивилась Маша. – Все они одним миром…

– А Лёньку Гордеева? – вдруг предложила Настенька, до сих пор не принимавшая участия в разговоре. – Он – бугай сильный, служил в десантниках, да и только вернулся. Ещё, вроде бы, нигде не работает.

– Да нужны мы ему, как зайцу стоп-сигнал! Он учиться пойдёт, – засомневалась Ксюша. – Да и нас называл буржуями. Я сама слышала.

– Ну и что?!

– Видела, какими глазами он смотрел на всех, кто раскатывал на  «Мерсах» и джипах.

Я с любопытством слушал, как обсуждают проблему Машины дочери.

Ксеня, эффектная светловолосая женщина. Всё при ней: и фигура, и какое-то женское нахальство. Чувствовалось, что знает себе цену и считает, что всего может добиться, если очень захочет. Впрочем, так оно и было. Когда мужа пару лет назад прихватила налоговая инспекция, и стали примерять на него уголовную статью не то за продажу нерастаможенного товара, не то за реализацию контрафактных видеодисков, к следователю пошла Ксеня. О чём она с ним говорила, о чём договаривалась, – этого никто не знает, но Павлика, мужа её, на следующий день отпустили, и дело закрыли.

Настя, в отличие от старшей сестры, была какая-то слишком зажатая и скромная. Бледное лицо без всякой парфюмерии, скромное платьице… Училась она в Краснодарском университете на философском факультете и специализировалась на религиоведении. Потому и сошлась со своим Дмитрием, который после третьего курса бросил университет и поступил в семинарию. Вообще-то он мог попробовать поступать и в Академию, но не хотел надолго оставлять Настю.

– Вообще, – рассказывала Машенька, – это удивительная пара. Они так трогательно друг за дружкой ухаживают, так внимательны друг к другу, что я ничего не могу сказать. Только, какой-то он скользкий. Иудушка, да и только. А уж пофилософствовать любят – их хлебом не корми!

В отсутствии своего благоверного Настя считала своим долгом высказать своё видение ситуации.

– Все сегодня бросились в бизнес. Но далеко не каждый им может заниматься! Для этого нужны не только начальный капитал, но и талант, способность к риску, понимание ситуации… да много чего. А как вы думаете, Георгий Николаевич?

Мне было приятно, что Настя обратилась ко мне, будто ей действительно хотелось знать моё мнение.

– Думаю, ты права, Настенька, – сказал я, впервые  назвав её так, подчёркивая, что я свой, близкий им человек. – Я, например, слесарь шестого разряда, работяга. Многое могу сделать своими руками. Но бизнесом никогда не мог бы заниматься. Потому и не брался.

– Но, человек, занявшийся бизнесом, – вступила Ксюша, – вовсе не достоин осуждения!  Можно быть не столь успешным в науке или ещё в какой-то деятельности, но стремиться выйти на свою дорогу, хотеть самому решать: как надо и как не надо. Да и должен же кто-то заниматься бизнесом!

Она говорила, словно защищала своего мужа от необоснованных упрёков.

– Одни готовы жить на нищенскую зарплату, – продолжала Ксеня, – а другие позволили себе быть другими. Люди имеют право быть разными! И в чём здесь преступление? Посмотрите, как тяжко работает мама! Но, ведь, в конце-концов, людям-то от этого лучше!

– А кто с этим спорит? Но Лёнька Гордеев твердит, что  все начальные капиталы приобретаются нечестным путем, – старалась как-то защитить своего бывшего одноклассника Настя.

– Ну и что?! – Ксеня была готова ринуться в бой. – Не замарать белых перчаток удаётся лишь немногим. Нужно понимать неизбежность этого процесса! Этим надо переболеть. Как… в детстве  корью.

– Может, ты и права, но Лёньке это противно! Вот такой у него вкус. Такие убеждения.

– Ну и дурак твой Лёнька Гордеев! – отрезала Ксеня и снова потянулась к сигаретам.

– Ксюша, – попросила Маша, – ты только бросила сигарету. Прекращай дымить!

– Хорошо, мама. А что касается Лёнчика, то, я согласна, с ним стоит переговорить. В такие времена живём, что без таких обойтись трудно. Другого пути нет. А как вы думаете, – обратилась ко мне Ксюша.

– Думаю, что вы правы. От них можно ожидать всего. Народ нищает, а эти чувствуют себя хозяевами. Думают, – всё можно купить и продать. И, нужно признать, так часто и бывает.

– Конечно… Только, нельзя добиться успеха и пройти по нашей дерьмовой жизни, не замарав ни рук, ни душ!

– А ты веришь в Бога? – совершенно неожиданно спросила меня Маша.

– Не знаю… – честно ответил я. – Когда-то нам говорили, что это всё сказки. Теперь все бросились креститься. Не знаю… Я думаю, если Бог и есть, то не тот, о котором рассказывают церковные книги. Мне кажется, Бог внутри каждого человека. Если хочешь – его нравственный стержень.

– А мне кажется, что Бог – это любовь! Любовь к земле, на которой живёшь, к детям, к людям, живущим рядом… Меня, малышкой, крестили. Тогда это было не только немодным, но даже опасным. Мои родители поехали в соседний район, и крестили почти тайно, чтобы никто и не знал. Тогда это не поощрялось.

– Знаю… А ты возьмёшь меня, не крещёного?

– Дурачок! Ты же сам говорил, что Бог в каждом из нас. И у тебя есть Бог! При чём здесь: крещённый или не крещённый? Да и неудобно мне такое при дочерях говорить. Старуха уже, а туда же!

– Какая ты старуха?! – возмутился я. – Что тогда обо мне говорить?! Но, если бы ты только знала, как мне не хочется уезжать! Но уже середина июля! Пора! Я буду ждать тебя. Приезжай, если можешь, хоть на немного раньше. Я тебе Ростов покажу. Потом отметим день рождения, уладим все дела и вместе вернёмся сюда. Нужно подготовиться к зиме…

– Какие у нас зимы?! Правда, отдыхающих практически, нет. Так что, у тебя будет время и отдохнуть, и что-то сделать…


В субботу часа в три к гостинице подъехали три джипа. Из одного вышел Костя Колесников. За эти годы он, конечно, сильно сдал, но держался уверенно и спокойно. Его сопровождал огромного размера орангутанг, обвешенный золотыми цепями и перстнями с черепами.

Мы с Костей обнялись, и сопровождающие его головорезы с удивлением смотрели на меня. Это ж надо: какой-то тип, а Колесо к нему с таким почтением!

– Так о чём базар? – спросил Костя.

Я рассказал о наезде, о том, что, наконец, нашёл свою половинку и хочу здесь бросить якорь. Костя с некоторым недоверием взглянул на меня, потом спросил?

– Так это всё её?

– Её и дочерей. Муж в первую чеченскую погиб. Она продала в Краснодаре квартиру и купила здесь. Потом горбатила, достраивала. А теперь эти хмыри запугивают, хотят по дешёвке купить…

– Ладно, усёк. А в этой забегаловке холодное пиво есть?

– О чём речь? – сказал я, открывая ему дверь.

Первым делом я попросил Машеньку попросить рабочего, чтобы он отнёс ящик пива ребятам, которые остались в джипах. Потом мы сели за столик, и нам принесли вяленого рыбца и «Балтику».

Я глянул на часы: вот уже и шестнадцать. Никого.

Вот уже и шестнадцать-ноль-пять – никого по-прежнему не было.

В шестнадцать пятнадцать Костя собирался уже выходить, когда в зал вошли трое: лысый, его хозяин, рослый парень тоже при костюме с галстуком и, видимо, охранник или шофёр.

Они подошли, и парень самоуверенно взглянув на Костю, спросили:

– Так, где ваша крыша. С кем мне говорить?

– Ты, (тут Костя загнул такую руладу, что даже в море мне не приходилось слышать такого), для начала выложи пятнадцать штук зелёных, потом мы с тобой будем базарить…

– Я что, тебе должен? – удивился парень.

– Стрелку мы забили в шестнадцать. Ты приехал в шестнадцать пятнадцать. О чём базар?

– А ты кто такой? – начал горячиться парень.

– А ты зенки свои раскрой! Зекаешь, на кого пасть раскрыл, падла?!

Костя сделал едва видимое движение, и в зал зашли четверо головорезов, готовых по первому требованию броситься в драку.

– Так в чём всё-таки дело? – спросил парень, не очень-то отреагировав на приход Костиных боевиков. – Я просто хотел купить эту гостиницу.

– А что, она разве выставлена на торги? – не удержался я, но Костя взглянул на меня, и я понял, что мне вступать в разговор не стоит.

–Ты решил, что здесь барашек забитый, и решил, что леопард, и сходу отхаришь? На-ка, выкуси! Не леопард ты, а амурик, целочник. Так что, платить тебе придётся за то, что наехал без понятий. Видно, срок ты ещё не мотал. Вот и познакомишься в большаке с шоблой и бакланами. Может, поумнеешь…

– Так, значит, гостиница эта не продаётся?

– Почему не продаётся? Очень даже продаётся! Три лимона зелёными и она твоя!

– Ну, на нет и суда нет.

Парень повернулся, чтобы уйти, но его остановил громила.

– Ты кому, падла, задницу показываешь? Уйдёшь, когда разрешат!

– Да что я, арестован, что ли? – стараясь сохранить достоинство, спросил парень.

– За тобой должок, – улыбаясь, проговорил Костя. – Пятнадцать штук за опоздание и двадцать пять за наш приезд сюда. Из самого Краснодара сюда пёрлись.

– Да ты что?! У меня таких бабок и нет с собой!

– О чём базар. Твою тачку братки откатят в Краснодар. Захочешь её вернуть, привезёшь бабки и заберёшь.

– Да вы что?! Как же я в Туапсе-то вернусь?

– На автобусе!

Костя взглянул на своих головорезов и уловил, что всё уже сделано. «Мерс», на котором прикатил неудавшийся рэкетир, уже отогнали.

– Через неделю, не позже, найдёшь меня в Краснодаре!

– Да как же вы поедете без документов?

– Это не твоя головная боль!

– Кого же мне в Краснодаре искать? – в отчаянии прокричал вслед уходящему Косте.

Один из сопровождавших его боевиков проговорил:

– Чудило! Кто в Краснодаре не знает Колесо? Он у нас в авторитете ходит. Его найти – раз плюнуть…

Уже выходя, Костя подозвал меня:

– Мне нужно ехать. Ты вот что… – он вытащил толстую пачку долларов и протянул их мне, – возьми. Здесь пятьдесят штук. Это мой должок… Извини, что задержал. Но тут с процентами… Да и тебе сейчас пригодится…

– Да ты что, Кот?!

– Будь! Если что, звони…

Джипы развернулись и, пересекая двойную осевую линию, исчезли за поворотом. Исчез и «Мерседес» парня из Туапсе.

Неудачные рекетёры вышли на улицу, постояли в растерянности, не зная, куда направляться. Потом, ругаясь и проклиная всё на свете, пошли в сторону автовокзала.

Всё это время Маша сидела в кухне и боялась оттуда выходить. Наконец, всё стихло, она подошла ко мне и посмотрела в глаза:

– Жорик! Ты что, тоже сидел? Откуда у тебя такие друзья?

Я её успокоил:

– Всё нормально. Не сидел! Когда-то, много лет назад мы с этим Костей плавали на китобойной флотилии «Слава»…

Я протянул ей пачку с долларами:

– Что это? – отпрянула Маша. – Откуда они у тебя?

– Это он мне долг вернул. Когда-то, вернувшись после очередной отсидки, он был в Ростове, и я ему дал немного денег. Все, какие были у меня. Вот он и вернул должок, говорит, с процентами…

– Сколько здесь?

– Я не знаю. Сказал, что пятьдесят тысяч…

– И зачем они нам?

– Не знаю. Может, машину новую купим, или что-нибудь ещё. Бери! Теперь финансами у нас командовать будешь ты.


Оглушительная тишина, наступившая вслед за этим, была наградой за все мои труды. Как сказал какой-то из великих поэтов: «нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся». Вот и с Костей – мне было не дано предугадать, к чему может привести моя дружба с ним. Когда-то на «Славе» мы просто общались – дружески и по-честному. Уж и не вспомню теперь всех подробностей, но ведь и там можно было на работе механика ловчить и хитрить, подставлять другого под работу, а самому от неё уклоняться. У нас ведь как было: я в одной смене, а он в другой. Можно было в своей смене чего-нибудь не сделать, а ему подсунуть – такое частенько практиковалось. Но только не у нас  с ним. Принимая у меня смену, Кот всегда знал, что я ему сдаю всё по-честному. Случалась какая неприятность, – оставался сверх смены и помогал ему. И точно так же он помогал мне. Это много значило. Кот добро помнил. Ну, и, конечно, запомнил, что помог ему когда-то в Ростове. Хреново ему было тогда. Только после тюряги, ни друзей, ни денег… А всё же не исчез! Выжил! И помнил добро, это факт… Я тогда ему помог, а теперь он мне.

15.

Время пролетело как один день. Вся невероятность происшедшего стала доходить до меня, лишь, когда я стал собираться  в обратный путь. «Как могло такое случиться? – думал я, складывая в багажник вещи. Ехал за одним, а нашёл другое?».

Я просмотрел свою старушку перед дорогой, уровень масла и тормозной жидкости. Когда-то в багажнике мы возили разные запчасти и обязательно пару канистр бензина! Мало ли что случится в дороге?! Теперь, слава Богу, этого не нужно: заправочные на каждом шагу, станции техобслуживания…

«Вот, соберусь, – думал я, – и раненько в путь. Старушка моя –  не Ниссан какой-то. Бежит не так быстро…».

За ужином собралась вся семья. Правда, мужа Насти не было. Так и не появлялся все эти дни. Да и муженёк Ксени только пару раз приезжал. Но, что мне нужно? Познакомился. Ничего особенного. Ксюша мне показалась и умнее, и добрее. А у него – глаза плутоваты. Под предлогом поездки за товаром, крутит шашни, конечно. Молодость! Хорошо, хоть не показывает это Ксюше, демонстрирует любовь и преданность.

Я не привык быть в центре внимания. Чувствую в таких случаях себя, как на сцене, вроде бы – играю на гитаре и пою, а все на меня только и смотрят. Но здесь было иначе. Маша всё подкладывала мне в тарелку и подкладывала, а девочки, понимая, какие чувства переполняют их мать, то ли из благодарности ко мне, то ли из огромной любви к своей маме, – смотрели на меня тепло и уважительно. Не буду скрывать: мне было это очень приятно.

Разговор был ни о чём. За это время мы переговорили уже обо всём. Все деньги, которые мне передал Костя, я оставил Маше. Теперь можно было что-то планировать. Но Маша сказала, что начнёт их тратить только после того, как я приеду.

– Я тебе в дорогу в термос кофе налью. Сладкий кофе – хорошо!

– Лучше – чаю налей! Я больше к чаю привык.

– А я слышала, что в зелёном больше кофеина, – сказала Настя.

– Да нет! Обычного, краснодарского…

– Хорошо… Я пирожки испекла. Будешь чай с пирожками… Яблок положила, бутерброды всякие. Их нужно в первую очередь покушать. Лето! Чтобы не испортились…

– Да, ладно вам. Ехать тут недолго. Я хочу ещё в Догомысе окунуться в море… Лето в этом году жаркое.

– Это хорошо. Освежись. Только не надолго, чтобы в Ростов по светлому доехать…

Так мы говорили обо всём и ни о чём. Был чудесный летний вечер. После ужина Маша с Настей стали прибирать со стола, а мы с Ксеней вышли  на территорию в небольшой зелёный  дворик. Ксюша курила, а я любовался звёздным небом и радовался жизни. Думал, что это то самое, к чему я, сам того не подозревая, шёл всю жизнь.

– Я так рада за маму, – задумчиво сказала Ксеня. – Вы даже представить не можете: она помолодела, похорошела. В её глазах снова появилось желание жить, что-то делать! Я благодарна вам за это!

– Ну, что ты, Ксюша?! Это я ей благодарен за всё! Не поверишь, я – старый холостяк, всю жизнь мечтал о семье, о такой женщине, как твоя мама. Но… не получалось…

– Странно всё это… – сказала Ксеня. – Но уже то хорошо, что вы всё же нашли друг друга! Я верю, что ей с вами будет хорошо! Вы даже представить не можете, какая у нас мама!

– Ну, почему же не могу представить?! – улыбнулся я. – Хорошая у вас мама! Прекрасная у вас мама! Именно поэтому я её полюбил!

– Моя мама – самая лучшая на свете, – заявила она мне.

Я ей ответил:

– Ничего нового ты мне этим не открыла. Я и так это отлично понял.

– Нет, вы не правильно меня поняли. Вы думаете, что я пошутила или как-то преувеличиваю, но это на самом деле так.

И здесь Ксеня стала рассказывать об их семье. Она говорила тихо, неторопливо, и я боялся её прервать, чтобы услышать и понять всё до конца.

– Всё началось с нашей бабушки… У моей бабушки была судьба – необыкновенная. И только у такой женщины, как моя бабушка и могла родиться такая женщина, как моя мама…

Бабуля умерла, когда мне было тринадцать лет. За два дня перед смертью она потеряла сознание, и с того дня и до сорокового дня после её смерти я уже не могла спать – как только закрывала глаза, она приходила ко мне, и я просыпалась, захлебываясь в слезах.

Бабушка была человеком удивительной судьбы.

Родилась она в Белоруссии. Семья у них была зажиточной, имела несколько домов, в которых, как говорят, ныне располагается поселковый совет, почта и ещё какое-то учреждение. Дочерям в этой семье давали в приданое огромные кованные сундуки со всем необходимым домашним скарбом и золото с серебром. Детей было много, и все они учились в высших учебных заведениях. После смерти прадеда и революции, когда всё отобрали, заботу о семье взял на себя старший бабушкин брат, бывший в то время главным инженером Балтийского завода в Питере. Бабушка же поступила в Горный институт.

И всё было в этой семье прекрасно и хорошо, если бы однажды не арестовали бабушкиного брата. Тогда суд вершили быстро, и его расстреляли через двое суток после истязаний и требований признать то, чего он не совершал. Об этом  мы узнали только лет пять назад. Бабушке же после многочисленных запросов и хождений по инстанциям сообщили уже после войны, что он умер в лагере от цирроза печени.

Это событие не могло не отразиться на всей семье. Братьев и сестёр заставляли отрекаться от родства с изменником родины. Всем хотелось жить. Все любили свою работу и свою семью. Не согласилась с этим только одна моя бабушка, и её выгнали из института. Муж от неё ушёл. Он не хотел иметь ничего общего с родственницей врага народа! На работу её не брали но... но она встретила человека, который полюбил бабушку и помог. Её  включили в состав далёкой геологической экспедиции на Дальнем востоке. Колонку в анкете про родственников она, по его совету, не заполняла. Бабушка уехала на несколько лет в тайгу.

До сих пор помню эти бабушкины рассказы про охоту на кабанов, про то, как уссурийские тигры воровали у экспедиции мясо, про геологоразведку... Перед самой войной бабушка собралась замуж, но началась война. Как поётся у Булата Окуджавы – помните?


Ах, война, что ты проклятая сделала!..


Сразу же после объявления войны бабушка поехала в Белоруссию к родным, но уйти с оккупированной территории им не удалось, и потому все годы войны провела в лесах. Об этой части её жизни, про немецкий плен и лагеря, я знаю плохо. Бабушка не любила рассказывать.

После войны бабушка, среди возвращающихся из Германии героев встретила моего дедушку.

Но скоро дед со своей частью двинулся на Восток. Началась война с Японией. Там он и погиб…

А бабушка через пару месяцев  поняла, что беременна...

И в этот момент к ней в дом пришёл молодой красноармеец. И скомандовал:

– С вещами на выход!

Можно себе представить, как восприняла это бабушка... И после войны нашли. Достали, проклятые!

Представляю, что она чувствовала, когда её этапировали в Одессу.

– В Одессу? – удивился я в этом месте рассказа Ксени.

– Да, представьте себе: в вашу Одессу!

– Просто поразительно! – прошептал я.

А Ксения продолжала свой рассказ:

– Повезли её. И только в Одессе оказалось, что весь этот арест был розыгрышем её односельчанина, сына батрака, раскулачившего когда-то в далеком семнадцатом году своих односельчан.  Ещё мальчишкой он заприметил мою бабушку и влюбился в неё на всю жизнь.

Эта любовь стоила ему карьеры. Анкетных-то данных не изменишь... Вместо сладкой должности в Одессе, он получил должность председателя какого-то там снаба в Хмельницком. Правда, родилась моя мама всё же в Одессе. Схватки у бабушки начались во время спектакля в Оперном. Опера была дослушана до конца и только после этого бабуля отправилась в роддом. Дед её удочерил.

После войны много ребятишек осталось без родителей. Бабушка взяла на воспитания из детского дома девочку и мальчика. Так у меня появились тётя Валя и дядя Женя. Своих детей у них не было.

В шестилетнем возрасте в музыкальной школе имени Столярского выяснилось, что у мамы моей прекрасный слух и способности к музыке. Она окончила музыкальную школу и поступила в консерваторию.  Но окончить её ей так и не пришлось. Она встретилась с моим отцом, курсантом артиллеристского училища и стала женой офицера. О, это не простая доля – быть женой офицера! Мы переезжали из одного конца страны в другой, жили в Термезе и в Киргизии. Потом нас перевели на Дальний Восток. И, наконец, в Северо-Кавказский военный округ. Отец закончил службу начальником штаба дивизии в Краснодаре…

До сих пор помню нашу квартиру. Мы жили в военном доме, и в подъезде всегда стоял часовой. В нём жил и командир дивизии, и другие высокие чины… А после того, как Советский Союз приказал долго жить, дом этот передали городским властям. Все приватизировали квартиры, и мы стали собственниками прекрасной трёхкомнатной квартиры в центре Краснодара.

А потом папу направили в Чечню, и… всё кончилось…

Мы с Ксюшей сидели на скамейке, и она снова достала из пачки сигарету…

– Может, не нужно так часто курить? – спросил я, но она упрямо мотнула головой, отбросив прядь волос со лба.

– Последнюю. Не часто я вспоминаю бабулю.

– Так, ты так и не рассказала о судьбе своей бабушки.

– Да, нечего особенно-то и рассказывать. Последние годы она почему-то жить у нас не хотела. Жила в Павловской у своей приёмной дочери, той самой моей  тёти Вали. Правда, раз в месяц навещала нас. Хотела меня с Настей видеть… Слава Богу, не дожила, когда папу убили…

Бабуля никогда не унывала. Уже в очень преклонном возрасте, была властной и часто покрикивала на своих детей. Однажды мы с Насей гостили у тёти Вали и слышали, как она распекала её мужа, хорошего, но инфантильного человека. «Ну, чего ты ноешь? – возмущалась бабушка. – Мямля ты, а не мужик! У тебя уже двое внуков, дети не устроены, а ты всё ноешь и ноешь!».

Бабушка умерла от рака.

Когда я приехала на каникулы к ней в станицу, она не встретила меня, как это бывало обычно, у остановки автобуса. Я нашла её в сенях, еле держащуюся за стену, исхудавшую. Она упала  мне на руки со слезами радости.

О том, что она умрёт, мне сказала тётя Валя. Она её куда только не возила: и в Краснодар, и в Ростов, к лекарям всяким и экстрасенсам. Всё без толку. В перерывах наркотических снов бабушка смотрела свой любимый сериал «Богатые тоже плачут», а я плакала от бессилия, когда все были на работе, а у меня не хватало сил перевернуть её, чтобы подложить ей судно. Я вызвала маму. Мы стояли с ней и смотрели, как она делает последний вздох. Потом был длинный выдох, и бабушка будто бы переселилась в воздух вокруг меня. Когда я занавешивала зеркала в комнате и открывала окно, чтобы, в соответствии с поверьем, душа могла спокойно входить и выходить из дома, я чувствовала её взгляд из-за спины.

Бабушку похоронили  в Павловской. Вы её проезжали, когда из Ростова ехали сюда… Там за могилкой ухаживает тётя Валя и её муж, дядя Серёжа. Да и мы в день её смерти обязательно едем на её могилку. Это у нас уже традиция…

Ксеня потушила сигарету и встала…

– Пора… Да и вам перед дорогой нужно отдохнуть…

Мы зашли в дом. Настя уже отдыхала, а Маша ждала меня.

– И чего вы так засиделись?

– Не могу надышаться этим воздухом! Вечером прохлада. Дышится хорошо! Вот приеду сюда и каждый день буду ходить на море. Морским воздухом дышать… Люблю море. Оно мне напоминает молодость, детство…

–  Не прав ты, Жорик. Почему всё время ты всё о себе и о себе?

– Извини. Ты права. Мы вместе будем ходить сюда…

– Не поверишь, я ведь тоже люблю море. Потому с радостью согласилась продать квартиру в Краснодаре, чтобы сюда перебраться.

– Мне много раз приходилось бывать за рубежом. Но нигде  не было так хорошо, как здесь!  Ей Богу, сам не люблю красивых слов, но… люблю  Россию!

– А что для тебя – Россия?

–  И я часто думаю,  где она – настоящая Россия? Кто скажет?! А может… мы её, и вправду потеряли?– спросила Ксюша.

– Вот ты с Настей любите философствовать! Россия в нас. В тебе, во мне, в Насте, в Георгии Николаевиче… Она в этой простенькой природе, при взгляде на  которую сердце у меня щемит. Если любишь – принимай её всякую. Жестокую и милосердную, нищую и безмерно богатую. Я – принимаю… Разве не счастье жить у такого моря?!

– Правильно! – согласился с Машей я. – На Западе природа больше рукотворная, и от этой своей искусственности – скучная, не очень интересная, «причесанная»… Как глянцевые красотки…

– Глянцевые красотки? Это кто ещё? – удивилась Маша.

– Да снились мне раньше: лежу на одесском пляже, а меня окружают глянцевые красотки. Картонные такие, искусственные…

– Нет, здесь всё настоящее. И мы с девочками – настоящие, живые, и это море… Вот приедешь, и каждый вечер мы будем с тобой ходить к морю, дышать морским воздухом! Лучшее лекарство от всего!

– И от старости, – улыбнулась Ксеня. – Я пошла спать! Завтра рано вставать…

– А тебе-то чего рано вставать? – спросил я.

– Нет, дядя Жора! Я хочу вас проводить!

Я посмотрел на неё, и я так расчувствовался, что на глаза даже навернулись слёзы. Нервы… Раньше я за собой такого не замечал!

Подумал: прекрасные у Маши дочери! Не могли Машины дочери быть иными!  Не могла такая женщина, как моя Маша появиться как Венера – просто из пены морской.

Я посмотрел на неё и удивился: «А почему, собственно, Маша не могла появиться из пены морской? Она так и появилась: неожиданно, и на всю жизнь!»

– Пошли спать! – сказала Маша. – Тебе нужно отдохнуть, а уже второй час ночи!..


Провожать меня вышла вся семья: Маша, Ксюша и Настя. Маша впервые, не стесняясь дочерей, поцеловала меня.

– Ты там осторожнее. Дороги сейчас перегружены. Транспорта много. Не торопись…

– А куда мне торопиться? Я – потихоньку…

– Да, мало ли что может в дороге приключиться! Дорога и есть – дорога!

– Это верно… Помню, ехал я на своей оленихе, не то в Таганрог, не то в Новочеркасск. Вдруг, вижу, из под машины, как из паровоза, пар клубами валит. Остановился. Когда кипение прекратилось, лезу под машину и обнаруживаю ничем не закрытое отверстие диаметром в палец! Вода из радиатора почти вся вылилась. Забил туда деревянную пробку, залил из бутылки воду. Я всегда с собой в багажнике воду везу. Так, на всякий пожарный. Так и доехал до дома. Оказалось – бесследно исчезла сливная пробка радиатора, и  накрылся датчик температуры. Вот такие бывают дела…  На ровном месте… А ведь недавно тот радиатор поставил! Мистика какая-то.

А Ксеня вдруг запела:

– По мостовой,
Взметая пыль,
Шел грузовой
Автомобиль.

На нем катили дети –
Сережа с братом Петей.
А рядом, охраняя кладь,
Сидели бабушка и мать.

Только вы, дядя Жора, будете один. А одному и заснуть за рулём запросто…

Она, улыбаясь, подошла ко мне и чмокнула в щёку.

Нужно ли говорить, как я был счастлив! Значит, признала, согласилась, поняла, что я – свой, что её маме со мной будет хорошо!

А уж потом и Настя приблизилась, смущённая. Я обнял её и поцеловал в лоб.

– Будьте здоровы и до встречи! – сказал я и выехал со двора.


Проехав совсем немного, я был остановлен, страстно махавшими мне руками людьми. Они стояли возле автобуса, у которого, видимо, что-то случилось.

Остановился. Отец семейства, мать и двое детей просились, чтобы я их подвёз до Туапсе. Были и другие желающие, но я без колебаний отдал предпочтение именно им, а остальным сказал только:

– Извините, господа, машина не резиновая.

Приняв на борт пассажиров, тронулся. Спросил:

– Да что случилось-то?

Мужчина ответил:

– Автобус поломался. Водитель обещает, что всё исправит за полчаса, но у нас-то билет на поезд, боимся опоздать.

Женщина сказала:

– Мы на самом деле и потерпели бы эти полчаса – время позволяет. Но мало ли что?

– Конечно, – ответил я. – Уж лучше на вокзале посидеть лишний час, чем здесь в дороге думать: успеете или не успеете.

Дети были совсем маленькими и всё время спрашивали: а что это? А почему? А разве такое бывает? Ещё перед тем как сесть в машину, они заприметили сверкающую олениху на капоте. Сразу же возник вопрос: это за зверь?..

Слушая их непрерывные вопросы, я вдруг разозлился: ведь этого всего я в своё время лишился! Дети прямо у меня на глазах открывают для себя новый мир, и это такое удовольствие им всё рассказывать и объяснять, а они при этом такие смешные, а ты при этом такой умный и нужный!.. Нет, это ж надо было быть таким болваном, чтобы всё это упустить!

Женщина, между тем, сетовала на свою свекровь: они хотели побыть здесь, на побережье подольше, но бабушка, приехавшая из Новокузнецка, стала названивать и просить их поскорее вернуться домой в Ставрополь, – очень уж она соскучилась по внукам, а ей уже скоро нужно уезжать.

– Ну и правильно, – сказал я. – Новокузнецк – это ведь у чёрта на куличках, когда она ещё приедет сюда? Может, никогда! А Чёрное море от Ставрополя –  рукой подать.

– Да я-то всё понимаю, – ответила женщина. – Потому-то и решили возвращаться пораньше.

Ну, тут и я высказался:

– Да и я вот тоже: еду в Ростов – оставил родных и еду, а у самого душа не на месте, как там они без меня будут. Жена, две дочки с внуком – это, скажу я вам, такое дело, что никогда не будешь спокойным… вчера внучек мой, Мишутка, что удумал: залез на капот машины, а как слезть не знает. Устроил рёв по этому поводу. А мы как раз сидели рядом во дворе под навесом, услышали и прибежали всем миром выручать…

Внучок всё время требует купить ему новый самолётик, хотя этих самолётиков у него уже некуда девать.

– Должно быть, лётчиком станет, – предположила женщина.

– Или авиаконструктором, – сказал её муж.

– Да пусть, – великодушно согласился я. – К чему душа ляжет, тем пусть и становится. А, может, автомехаником. Будет, как я когда-то! Это ж надо было: заползти на капот и реветь!

– А вы автомеханик? – спросил мужчина.

– Вообще-то я – бывший корабельный механик. Поплавал когда-то по морям, по океанам. А я вам скажу: тот, кто когда-то разбирался в корабельных дизелях, тот в автомобильном двигателе разберётся очень легко. Мне глаза завяжи, так я любую деталь, к  примеру, в своей «Волге» нащупаю и скажу, что это такое. Вот внук подрастёт, начну потихоньку и его приобщать к автомобильным тайнам.

Вроде бы я и понимал, что привираю, но так было приятно говорить об этом. И ведь всё, что я говорил, было только правдой. Кроме одного маленького пустячка: дочери и внук были для меня не родными. Но ведь с другой стороны: где-то ведь сейчас живут на свете и мои дети и внуки, и для кого-то они стали же родными? Вот так же и здесь: этих я приму под своё покровительство, а где-то и моих кто-то примет.

В Туапсе я высадил своих попутчиков и наотрез отказался брать с них деньги.

Туапсе проехал не останавливаясь. Ехал и думал только о Маше.

В самом деле: за что она меня полюбила? А ведь и обе её девочки – тоже ко мне потянулись. И это не объяснишь только тем, что я на все руки мастер и трепач, каких мало – могу безостановочно рассказывать анекдоты или смешные истории из жизни в одесском порту или на китобойной флотилии «Слава». Значит же, что-то во мне есть такое, что нравится людям. Интересно бы узнать: что?

Как-то раз я спросил Шурика: как это так у него получилось, что он со всеми на свете переругался? Все у него дураки, (кроме начальства, конечно), и только меня он не послал ко всем чертям.

– Шурик, почему ты меня терпишь так долго? – спросил я. – Ведь ты же никого больше не терпел, на всех обиделся, со всеми поругался. Объясни мне, в чём причина?

Шурик посмотрел на меня по своему обыкновению, как на несмышлёныша и выдал:

– Так ведь всё понятно же! Чего тут объяснять-то?

– Кому понятно? Тебе? Мне не понятно, я тупой, мне и объясни.

– Они все гады. А ты – человек.

Вот так! Ни больше, ни меньше. У Шурика всё разложено по полочкам. Интересно, нашёл ли он уже себе работу? Я ведь ему за всё время даже и не позвонил ни разу. Как он там? А то ведь я увлёкся: катаюсь себе по побережью, гуляю, а спросить, как там у него дела – всё недосуг.

Остановил машину на площадке, так, чтобы горы не служили помехой. Позвонил. После долгих гудков мне так никто и не ответил.

– Спит, что ли? – подумал я и поехал дальше.


В Догомысе подъехать к морю не просто. Везде «кирпичей» понавесили, не проехать. Заехал в кемпинг. Оплатил въёзд, переоделся и пошёл к морю. Утреннее солнышко уже стало припекать, но у воды было хорошо. Что я, гонщик, что ли? Ничего плохого не будет, если часок-другой поплещусь в море и поваляюсь на берегу, разумеется, в тени, потому что солнце мне противопоказано.

Море всегда живое и непрерывно в движении. Оно таит в себе опасность, но, тем ни менее, мы с радостью бросаемся в его мягкую глубину…  У берега куча водорослей и холодец медуз…
В тихую погоду оно всегда ровное и не имеет ориентиров. Нужен компас и звёздное небо. В нём не на что опереться. Оно было со мной с самого детства, и я его люблю, как свою жизнь, как свою молодость. Ведь, всегда так: как бы ни было плохо на войне, сколько бы не было горя, но люди часто вспоминают те годы с грустью: это была пора их молодости… Вот и море для меня – это моя молодость…

Морская вода меня никогда не переставала удивлять: в этом месте она была чистая и прозрачная, и плескалась небольшими равнодушными волнами. Море мне как будто говорило: «Ну вот ты вошёл в меня… А знаешь, что мне до этого нет никакого дела? Для меня – что ты есть, что тебя нет»…

– Да знаю я всё, знаю, – пробурчал я. – Не нужно мне об этом напоминать так часто. Ну человек я, ну маленький… И что ж теперь: не имею права соприкоснуться с великим? Имею! Самое полное!

И я ринулся в морскую пучину! Ух, хорошо! Только брызги полетели.

Морское дно в этом месте было не очень удачным: оно уходило из-под ног почти сразу же, как только я вошёл в воду. Проплыв немного вперёд, я неожиданно упёрся грудью в скалу, которая предательским образом прятала в воде свои острые края. Поцарапав кожу и получив ушибы, я повернул назад. Вылез на берег. Это ж надо было так исцарапаться!

Расстелил коврик. Достал из багажника провиант, заботливо сложенный туда Машей. Не спеша, принялся завтракать…

Море – удивительное дело. А точнее Мировой океан. Вода расплескалась, разлилась по поверхности Земного шарика и словно бы хранит какую-то вечную тайну, омывая сушу. В основном поверхность Земли покрыта водой. А суша, – это так только – исключение из правил. Вот так же и Женщина. В основном вся история человечества – это Женщины, а мужчины – это так только. Необходимое приложение к женщине – таинственной, как Мировой океан.

Удивительное создание Маша. У неё и дочки такие же – каждая, конечно, по-своему. Особенно хорошие отношения у меня сложились с Ксенией, да я бы и с младшей дочерью наладил отношения, но она очень уж застенчива или сдержанна, что ли, не поймёшь. Успею ещё.


Отдохнув, я поехал в сторону Горячего Ключа, на север от моря.

16.

Меня остановили на первом же посту и штрафанули за то, что я был не пристёгнут ремнём безопасности. Но, говорю, на двадцать первой «Волге» ещё не были предусмотрены такие ремни! А они: «Должны были сами сделать!». Короче, штраф всё же заплатил. Еду дальше... на следующем посту с меня потребовали за пересечение на полколеса черты остановки на знаке Stop. Хотел, было спорить, потом подумал: себе же дороже! Сторговались на ста рублях. Подумал: «Если так пойдёт дальше, у меня и на горючее может денег не хватить!». 

Дорога к морю, страшное дело, – перегружена. С утра и до глубокой ночи нескончаемым потоком едут люди на своих автомобилях туда и обратно. То ли дело, лет двадцать назад! И машин было меньше, и безопасности было больше. А здесь каждый норовит обогнать, продемонстрировать мощность своего мотора. Да, езжайте вы ко всем чертям! Быстро поедешь, – медленно понесут! Так, кажется, писали остряки на своих тачках несколько лет назад, когда это было модным.  А мне торопиться некуда. Еду себе и еду! Любуюсь красотами и думаю о разном…

Подумал: может, от того люди у нас и пьют, что их всю жизнь сопровождает этот самый стресс. Надёргаешься на такой дороге, – сон потеряешь. Ну, как здесь не напиться?!  Олигархи всякие на своих иномарках – трудно даже названия запомнить и выговорить…  Сколько их развилось?! А с другой стороны, если поглядеть: люди стали лучше жить. Сейчас почти в каждой семье машина. А то и две, и три! Вот и толчея на дорогах!

Я опять позвонил Шурику и опять не получил никакого ответа.  «Странно, – подумал я. – Почему он не отвечает? Уж не случилось ли чего?». Я совсем не имел в виду то, что он живёт у меня на даче и какие-нибудь неприятности могли случиться не только с ним, но и с моим драгоценным имуществом. В конце концов, имущество, – оно и есть имущество, а человек – это человек. Беспокойство усиливалось, и я, стараясь сохранять благоразумие, увеличивал скорость и поторапливался. Страшные картины рисовались моему воображению: этот самый его полковник решил не отпустить его на волю и снова запер Шурика в своих владениях. Или пришли грабители, а Шурик им попытался помешать… И ведь мог и просто заболеть: лежит сейчас с температурой, и некому воды подать. Вот что значит быть холостяком. То ли дело я – человек семейный.

Дождь начался неожиданно. Водяные струи ударили по стёклам, и я включил дворники. Откуда он взялся? Ведь только что было солнце!.. Видимо, туча наползала сзади, а я её не заметил – смотрел-то всё время вперёд.

Меня на бешеной скорости обогнал самосвал и обдал меня потоками грязи. За ним – кто-то другой, и тоже обляпал.

– Идиоты! – заорал я, как будто они могли меня услышать?!

Встречный «Мерседес» на огромной скорости, объезжая лужу, появился передо мной внезапно и я только успел увернуться от него в сторону, а то бы не избежать столкновения.


– Да что они все – с ума посходили, что ли?

Сердце заколотилось так, что чуть не выскочило из груди. Какая глупость: теперь, когда у меня всё хорошо, отправиться на тот свет из-за пьяных безумцев, устроивших гонки на мокрой дороге!

Я сбавил скорость,  а потом и вовсе съехал на обочину и остановился. Дождь хлестал по стёклам, а оттого, что я выключил дворники, всё заволокло водяными потоками, и я перестал чётко различать окружающий мир. Он  задрожал и поплыл у меня перед глазами. Где-то в стороне, мимо меня проносились машины, а здесь в салоне моей старенькой оленихи было сухо и тихо. В конце концов, для чего-то же существует правило: устал – отдохни? Зачем же изобретать велосипед, когда всё уже давно и без меня придумано. Надо просто выполнить это правило и прийти в себя.

Я откинулся на сиденье и задумался. Как говорилось когда-то в дни моей молодости: что может быть лучше плохой погоды? Правда, имелся в виду явно другой вариант: ты дома, у пылающего камина, а за окном бушует непогода, или на китобое – сильный шторм и капитан запретил лов. Тогда можно и расслабится в кубрике… Конечно, когда ты в дороге – это не совсем так. Дождь лил и лил. Хорошо бы  подремать с полчасика. Может, и дождь к тому времени уже пройдёт…  Всё может быть…

Я закрыл глаза. Мысли в голове путались, и я задремал… Последнее, что пронеслось в голове, это был вопрос: «Какие глупые и пустые бывают иногда сны. Ведь приснилась же мне перед отъездом Вера! Сколько можно?! У меня же есть Маша! А она, словно подслушав меня, улыбнулась ей и обняла. «Всё, – говорит, – теперь ты ему должна сниться! Я своё отработала!».

Дожди немного стих, и я двинулся дальше. Ехал осторожно. Дворники едва успевали убирать со стекла небесные потоки.

После Горячего Ключа живописные горные пейзажи кончились, и начались привычные степные картины с густыми лесополосами. Середина июля. Зелень, измученная страшной жарой, радовалась этому дождю. А мне-то на дороге он был ни к чему! Вот и осторожничал. Впрочем, куда мне торопиться? Заезжать больше мне не к кому, так что часов через пять-шесть, может, и буду дома…

Справа в глубине садов виднелись дворцы. «Новые русские» выпендривались друг перед другом количеством башенок и цветом черепицы. Ничего не скажешь, – дальновидные. Кому охота глотать пыль городов?! Имея транспорт, можно жить и на природе!

На трассе у обочины стояла молодая русоволосая женщина с ребёнком и голосовала. Она, как могла, прикрывала целлофановым пакетом малышку, прячась под ветками огромного тополя. Я притормозил. Она наклонилась к окну дверцы:

– В Ростов подвезёте?

Я посмотрел на женщину и подумал: всё не так скучно будет.

– Садитесь…

Они сели на заднее сидение, и приятное молодое лицо её я мог рассматривать только в зеркальце заднего вида.

– Я знаю здесь одну дорогу, километров на пятнадцать короче! – сказала женщина.

– Ну, что ж, поработайте лоцманом! Вы торопитесь?

– Да нет! Но, дорогу, которую я хочу вам показать, только что сделали. Ещё никто не знает. Она не загружена, ровненькая…  Вот сейчас направо…

И действительно: шоссе было абсолютно новым и пустым. Ни людей, ни транспорта. Мы катили себе по этой дороге, катили, и я спросил её:

– Автостопом добираетесь? С малышом это не просто… Дорога есть дорога… И люди разные ездят…

– Да нет… Просто на автобус опоздали. А ближайший будет только вечером. До Ростова часа четыре-пять, и если ехать вечерним, будет уже ночь. С ребёнком поздно… А автостопом я часто езжу. Удобно и быстро.

– Здесь живут родственники? – спросил я.

– Родители мужа… Но раз на раз не приходится. Однажды даже думала, что больше никогда так ездить не буду!

– А что, были приключения? – спросил я в надежде услышать интересный рассказ. Малышка спала на мягком сидении.

– Как-то вечером останавливается один и суёт сто долларовую бумажку: «Ну, что, прокатимся?!»… Вы представляете, что я тогда пережила?! Хорошо, что недалеко люди были, а то и пристукнуть мог бы!

– Мог бы… – согласился я и осмотрелся вокруг. Дорога была ровной и гладкой. Новые заправочные, как памятники. Ни одного человека. Дождь постепенно прекратился и снова засияло солнышко . Вымытая им трава блестела, радостная и зелёная. И – ни одного автомобиля! Куда мы едем?

– А однажды, – продолжала девушка, – с подругой набрели на свору собак. Испугались, – просто жуть!.. Вот теперь поворот направо и мы снова выезжаем на основную трассу. Сократили путь километров на пятнадцать!

– Да, спасибо! Впрочем, я никуда не тороплюсь… Но с таким малышом трудно так, автостопом…

– Трудно, – согласилась девушка, – но есть такое слово: «Нужно». Завтра на работу!

– Вы работаете? А малышку на кого оставляете?

– У меня для этой самой штуки есть мама! Она же – бабушка по совместительству! На пенсии, вот пусть и нянчится!

– Пусть, – согласился я. – И всё же ездить так с ребёнком сложно… Зачем такие подвиги? Сколько транспорта ходит?!

– А я привыкла! Автостопом ездила с друзьями и подругами ещё со школы! Однажды даже в Крым так добирались! Через паром, Керчь, Феодосию, Алушту и до самой Ялты добрались! Можете мне поверить: это здорово!

– Здорово… Только, опасно. И плохих людей не мало…

– Я понимаю. Только за многие годы я немножко научилась разбираться в людях.

– По физиономии?

– И по физиономии… Да и сама кое-что умею. Специально ходила на курсы самообороны…

– А, – улыбнулся я, – тогда всё нормально. Я за вас спокоен…

– Напрасно вы улыбаетесь… На всякий случай у меня даже одна штучка есть…

Она показала разрядник, продающийся для самообороны.

– А что муж? Не может вас сопровождать? Машины у вас нет?

– Муж в командировке… А машины у нас пока нет. Не хотим покупать плохую, а на хорошую ещё не заработали…  Да, не волнуйтесь. Всё будет нормально. В четыре будем в Ростове! Я часто так езжу.

– А сами живёте в Ростове?

– Ну да! Работаю в порту.

– В порту?! Это становится интересным. Тогда давайте знакомится. Я – Тюлин Георгий Николаевич. Всю жизнь проработал в порту на ремонтной базе слесарем. А вас как звать?

– А я – Калинина Анна Ивановна… Так, значит, и вы работаете в порту?

– Нет… Уже не работаю. На пенсии. Но вот что интересно: случайно подвожу красивую женщину с ребёнком, и она оказывается работницей порта!

– А что здесь интересного? У меня династия портовиков. Мама много лет проработала технологом в порту Новороссийска. Отец – тоже. А когда его перевели в Ростов, мама ушла с работы и теперь за внуками приглядывает. Да и это ей непросто. Болеет сильно…

– А каким технологом она работала? – спросил я с каким-то напряжением.

– Технологом погрузочно-разгрузочных работ… Она – ветеран! Оканчивала ещё Одесский водный институт…

– Странно, – сказал я. – Знаю всех технологов в Новороссийском порту, а про женщину даже не слышал. Как зовут-то её?

– Мельникова Вера Сергеевна…

Я думал, что олениха моя захромала на две ноги. Я вцепился в руль и какое-то время молчал. Потом не своим голосом спросил:

– А вы-то кем в порту работаете?

– Так я пошла по маминым стопам… Тоже технологом…

– Инженером? Сколько же вам лет? Вы молодо выглядите…

– Спасибо! Вот не думала! Мне двадцать шесть. Я восьмидесятого года…

Некоторое время я ехал, ошарашенный этой встречей! Искал столько лет, а она спокойно себе жила в Новороссийске, а теперь и вовсе в Ростове!

– А у вас и братья есть или сёстры?

– У нас – как в Греции: всё есть!… Но я старшая. Сестра окончила университет, журналист. А брат тоже работает в порту.

– Тоже в порту?

– Он – экономист. Пошёл по линии отца.

– Ну что  же: считать деньги – это интереснее, чем считать просто так. Я всегда уважал математиков, да и вообще – людей с техническим складом мышления. Я вам скажу: математика мне в школьные годы давалась, но не так, чтобы уж совсем. А склад мышления у меня был как раз технический. Ну а в те времена, знаете, как оно бывало? Технический склад – значит, иди в ремесленное училище. Вот я и пошёл. Реализовал свои природные дарования. А была бы жизнь в те времена полегче, может быть, и я пошёл бы в математики. Ну, или в инженеры. А так – стал простым работягой. Долгое время ходил механиком на китобойной флотилии «Слава»…

Говорил, а сам думал. До меня только теперь дошло: заместитель начальника порта по экономике Мельников Иван Иванович и есть Верин муж!

Мне стало всё ясно. Я в машине вёз свою дочь с внучкой!

Конечно же, об этом я и не думал ей говорить. Но больше узнать о её матери мне всё же хотелось.

– Вы плавали на китобойной флотилии? – с удивлением спросила Аня. Здорово! Мир повидали… Погуляли…

–  Известное дело! И повидал, и погулял…

– Я слышала, наши моряки соблазнялись заморскими красотками?

– Ну, что ж. Красота, она и есть красота. Ею всегда восторгаются, где бы та красота не появилась. А необычное часто кажется красивым! Это у моряков любимое дело – детей плодить на стороне. В одном порту, в другом. На Ямайке, как сейчас помню: тамошние девушки всегда мечтали завести себе ребёнка от белого туриста или от моряка. А когда чёрная женщина рожала ребёнка от белого мужчины, то этот мулатик с детства воспитывался, как надежда и опора семьи, как человек, который выведет за собой всех остальных. Эх, что там говорить! А детишки те ходят по земле где-нибудь по просторам Западного полушария, а их отцы и не знают о них ничего.

Аня сказала задумчиво:

– Вы так рассказываете, как будто это очень весело: дети без отца. А я вот слушаю вас и думаю, что это совсем не весело… Не хотелось бы мне расти без отца…

– Да и я не понимаю таких мужчин. Честное слово: не понимаю.  У меня вот сейчас – жена, дети, внуки… Ведь это так хорошо! Живёшь и радуешься, глядя на них. Бывало, выйдешь во двор, а там мои девчонки бегают. Вот теперь уже и выросли. Замужем они у меня теперь. Тётями стали… – я говорил что-то ещё в этом же духе и испытывал чувство жгучей ненависти к самому себе. Ну, болтливым я был всю жизнь – этот грех за мной водился. Ну, даже и брехливым бывал иногда тоже. Но ведь не до такой же степени! И что это на меня сегодня нашло, что никак не могу остановиться! А зачем вру, спрашивается? Язык себе прикусить, что ли? Ведь за такое Бог накажет!

– Видно, счастливая у вас жизнь была, – сказала Аня.

– Ну, не сказать, чтоб уж такая прямо-таки счастливая. Были, конечно, и трудности всякие, но кое-что перепадало мне в этой жизни, – я почувствовал облегчение оттого, что наконец-то не вру, а говорю правду.

– У вас жена добрая, да?

Я сказал:

– Да, столько лет прожили вместе!.. Она у меня всегда такая была.

Почему-то в этот раз стыдно не было: ощущение было такое, что я говорю правду. Мне теперь казалось, что свою Машу я знал всю жизнь, и нас всегда сопровождало счастье и радость. Потом подумал: наверное, так и не бывает, чтобы всегда! Скучно так, если всё время счастье! Как узнать счастье, если не с чем сравнивать? Наверно, если есть рай, там тоже должны быть какие-то эмоции, радость, восторг. Если есть музыка, то не может не быть эмоций, переживаний, разочарований, страданий! Нет, без горя не познаешь счастья! Везде должны существовать чёрные и белые полосочки! Хорошо бы, чтобы белых было больше!

– А что с мамой-то? Чем болеет? – спросил я, стараясь перевести разговор на другую тему.

– Вы знаете: у неё, как говорят: бабушкин букет. И давление её мучает, и боли в ногах…Я говорю: нужно хоть немного похудеть. Так нет. Она только смеётся, и утверждает, что против природы не попрёшь! Мол, и мать её была такой, и папаня, мой дедушка – полтора центнера весом!

Я слушал рассказы Ани о маме, а сам, грешным делом, уносился в мыслях куда-то в сторону, вспоминая какие-то свои эпизоды.

Некоторое время ехали молча. У меня было ощущение какой-то необъяснимой вины перед этой девушкой.

– Ну, конечно, – кивнул я, – сердцу трудно справляться…

– А я о чём?!

– А девочку вашу как звать-величать?

– А это  наша Полюшка! Нам только полтора годочка, вот и устали, вот и заснули…


Всё стало на свои места. Вера убежала от меня и сразу же вышла замуж за своего Мельникова. Что здесь необычного? Он – инженер, уже при должности. Но аборт делать побоялась. А что, если потом детей никогда не будет?! Вот и торопилась… Да и не пара был я ей! Она – инженер, а я – слесарь, окончивший семь классов и два коридора… Помню, когда мы ходили в картинную галерею, я всё удивлялся: и чем она так восторгается? Ничего тогда не понимал в живописи… да и в музыке. Впрочем, и сейчас не шибко разбираюсь. Мне всегда были ближе  песни всякие, барды, Окуджава, Галич, Высоцкий… А она: «Ах, ах, это же Россини!», или «Ну, как ты не понимаешь, это же Шагал!»… А мне по фигу, Россини это или Шагал! Вот и пошагала она от меня, и, может, правильно сделала…  Так бы всю жизнь и заглядывал ей в рот! Шагал… Россини…

Итак, вопрос: сказать или не сказать Аннушке историю её рождения?

Потом подумал: а зачем? Что это изменит и что дадут ей эти знания?  Как она посмотрит на меня, на свою мать? Почему я не нашёл её?! Столько лет прошло! Нет уж, пусть будет, как было…

– А у вас в машине, как на мостике корабля! – сказала Аня. – Даже компас есть! Вам плавать доводилось?

– Доводилось. Я уже не молодой человек, – ответил я.

– Даже корабельный хронометр! Английский, что ли?

– Английский…

– Ну да. Вот и надпись: «Глазго, 1878». Такой старинный! Раритет! Приходилось и в загранку ходить?

– Я плавал на  китобойной флотилии «Слава». Где только не был?! Только, это давно было…

Анна откинулась на сидение и, прикрыв глаза, сказала:

– А я нигде не была! Как я мечтаю плавать! А отец, а теперь и муж становятся на дыбы. А мне снятся и чернильная темнота южных морей, и звёздное небо, и бледная, светящаяся, как у Куинджи, холодная луна, освещающая пену берегового прибоя…

– Ну, положим, у Куинджи луна не освещает пену прибоя! Правда, луну он нарисовал так, как никто до него не рисовал! Обычно её рисуют, прикрытую чуть-чуть облоками. А он нарисовал круглую! Вообще, он был мастером самого высокого разряда! Это ж нужно уметь нарисовать дно озера через толщу воды! Или его берёзы…

– А вы хорошо разбираетесь в живописи! – сказала Аня.

– Учителя были не плохими… Но я вас перебил. Вы говорили, что мечтаете о море.

– Ну, да! Мечтаю… Даже иногда снится, будто я на паруснике, как Конюхов, пересекаю океан! С ума сойти. Подругам новые наряды снятся или ещё что, а мне – море! Если бы вы знали, как я его люблю!

– Вам в жизни не хватает риска, приключений?

– Наверно… Мне почему-то кажется, что морскими волками становятся хорошие, но сильно уставшие от семейной жизни люди …

– Вы уже успели устать от семейной жизни?

– Пока нет. Но ожидала от неё несколько иного…

Девочка заворочалась, и Аня взяла её на руки, стала укачивать. Потом снова уложила дочку на сидение.

Я старался осторожно вести машину. Неожиданно Аня, посмотрев на рекламный щит, воскликнула:

– Нет, вы только посмотрите на эту порнографию!

Я взглянул. Обнажённая баба  в одних трусиках, с довольной физиономией, готовая прыгнуть на колени любому водителю, улыбалась мне. Надпись гласила: «Хочешь её? Возьми!». И телефон!

– Интересно, а куда смотрят милиция? – продолжала возмущаться Аня.

– Менты смотрят не на путан, а на карман! Им всё это до лампочки! Зарплаты копеечные! Аппетиты большие, да и семья не маленькая. Кормят не только себя, но и начальство. Куда им деться? Вот и занимаются разбоями на дорогах! Мастера Машинного доения! Соловьи-разбойники! Да, те же самые путаны на них работают… А те бесплатно пользуются их услугами!

– Вот и пусть будет стыдно президенту, что наша милиция и наши девочки вынуждены так зарабатывать!

– Ну что вы такое говорите?! Древнейшая профессия! При чём здесь президент?! Я не большой его поклонник, но, в чём, в чём, а в этом он виноват меньше всего!

– Тогда, почему милиционеры такие бандиты? Почему люди роются в баках с мусором? Почему интеллигенция бедствует? Почему какой-то торгаш живёт лучше врача, учителя, инженера?!..

– Вы столько вопросов задали, что сразу и не ответить. К тому же, я – рабочий, а не профессор какой. Вот, есть у меня приятель, Шурик Маслов, – он бы вам ответил. А я вряд ли смогу. Только вот что я вам скажу: не так просто сделать так, чтобы всем было хорошо. Это только в сказках бывает. И обещанный коммунизм – тоже была красивой сказочкой! Всем хорошо быть не может! И демократия – тоже сказочка для дураков! Какая демократия при таких просторах страны, при разном уровне жизни, при разных традициях, при нищем народе?!

– Удивительные вещи вы говорите! Мне так интересно! Сегодня принято ругать и президента, и правительство. Но я всё же считаю, что самое главное, что им удалось сделать, это спасти Россию от развала. Не мало, конечно.

– Кто спорит?..

–  Понимаю, что некоторые действия и у меня вызывают протест. Но «короля играет свита».

– Вы знаете, я в политике мало понимаю, и стараюсь даже не думать о ней. Ничего хорошего в нашей политике нет и быть не может!

– Вы имеете в виду Ходорковского и…

– Вовсе нет! Я имею в виду, что все они врут безбожно. И наши, и забугорные. Двойные стандарты – обычная практика. Но я не люблю на эти темы разговаривать. Вот у меня есть приятель, – его хлебом не корми, только дай порассуждать о том, какие там сволочи и как от них народ страдает. Вы лучше подробнее расскажите о себе. Ваш Калинин где работает, чем занимается?

– Обыкновенный инженер. Пробовал бизнесом заняться, но прогорел и после этого его в тот бизнес не затянешь никакими пряниками.

– Так, он тоже в порту работает?

– Нет. Он на заводе инженерит… Вот поэтому у нас и нет машины. Впрочем, купить могли бы. Но он хочет импортную. И кредит брать боится. Вообще, он у меня трусливый в этих делах…

– Да, такой бизнесом заниматься не может, – согласился я. – Занимаясь  бизнесом, нужно уметь рисковать.

– Наверно… Только, все воруют, взятки берут. Нет нормальных партнёров. Все тебя хотят обдурить. Не скоро у нас в стране будет цивилизованный бизнес…

– В этом вы правы. А мама? Вы говорили, что она болеет, следит за внуками…

– Да… Болеет.  Нас у неё трое, но сестра и брат больше на отца похожи, а я на маму. Мне всегда казалось, что она меня больше любит, хотя понимаю, что это чепуха. Она меня и жалела больше, и прощала… Тем доставалось от неё, а меня она никогда и пальцем не трогала… Я у неё – любимица! А в последнее время стала такой верующей. По воскресеньям в церковь ходит, молится…

– Может, замаливает грехи, – неудачно пошутил я. – Только не верю я этим церковникам. Среди них, конечно, есть всякие. Но не мало и шарлатанов…

– Не знаю. Меня эти вопросы как-то мало занимают.

– Вспомнил анекдот, как говорит мой приятель Шурик, – по ассоциации. Правда, не очень понимаю, что это за ассоциация. А анекдот такой. Новый русский заходит в церковь. «Батюшка, кот любимый подох. Отпеть бы надо». «Помилуй, сын мой. Это никак нельзя. Животное ведь». «Что ж поделать? Уж очень я кота своего любил».  «А ты, сын мой, сходи через дорогу в коммерческую церковь. Там тебе за деньги кого хошь отпоют». «Батюшка, так у меня при себе всего-то пятьсот долларов. Не уложусь, поди». «Сын мой, И чего ж ты сразу не сказал, что твой кот крещёный?!».

Дорога на Ростов от Краснодара до Павловского поворота ровная как стрела, и если бы ни наш разговор с Аннушкой, я бы обязательно уже пару раз остановился, поразмялся. Не мудрено и заснуть. Однообразие и скукота. Но вот справа показались красивые новые дома из итальянского кирпича. У съезда  к ним было небольшое озерцо и несколько деревьев.

– Может, остановимся на пару минут, – спросил я.

– Хорошо бы.

Я съехал на обочину и поставил машину в тени дерева у самого берега этого озерца. Тишина. Благодать! Только слышны, как по шоссе проносятся машины.

Достал из сумки термос и пакеты с едой.

– Сейчас поедем, – сказал я. – Перекусите со мной? Или сильно спешите?

– Если у вас кофе, то я с удовольствием, – ответила Аннушка.

– Кофе не пью. Из принципа – гадость потому что… А вот чай пью. Будете?

Она кивнула.

Я разлил чай в разовые стаканчики, которыми меня снабдила Машенька, и подал Аннушке. На салфетку выложил бутерброды, конфеты и печенье.

– Берите.

Аннушка поблагодарила меня и стала пить чай.

– Хорошо, просто мастерски заварен чай, – сказала она. – Весь аромат сохранён. Так уметь нужно…

– Пейте, пейте. Чаю у меня много, термос большой, потом ещё налью, если захотите. И бутерброд берите, не стесняйтесь.

Аня съела бутерброд, и я тут же протянул ей второй.

– Да нет, спасибо. Я уже наелась, – сказала она.

«Какие у неё умные глаза, – подумал я. – И красивые! Нет, в ней всё же есть что-то моё!».

Аня допила свой чай и поблагодарила меня.

– Теперь вполне можно соревноваться с голодным!

– Так, вы ж ничего не ели! – удивился я. – Фигуру бережёте?

– Какую там фигуру?! Где вы её видите?! Вот у мамы моей в молодости была фигура, я вам скажу! Это что-то! На фотографиях видела…

– Значит, вы в маму.

– Это точно! И я вовсе не жалею…

Я закрыл термос, переложил всё лишнее в сумку, и установил термос так, чтобы он оттуда не свалился.

– Термос – такая штука, что и разбиться может.

Аня сказала задумчиво:

– Хорошо у вас, наверно, жизнь сложилась…

– Сейчас особенно на старости лет смотрю и не нарадуюсь. Живём с нею на Черноморском побережье, в курортной зоне. Хорошо живём – что и говорить.


Свернув у станицы Павловской на трассу Москва – Баку, ехать стало веселее. То спуски, по подъёмы. Да и дорога загружена много больше.

Я ехал и молчал, да и Аня, видимо, устала и смотрела в проплывающие за окном машины пейзажи. По дороге нам попался яблоневый сад. Я остановил машину на обочине. С дороги деревья выглядели пустыми, ни одного фрукта видно не было. Но как только подошёл к ним поближе... В общем, десяток яблок я нарвал.

– Угощайтесь…

Аня поблагодарила и взяла яблоко.

Мы поехали дальше. До Ростова осталось всего ничего, километров восемьдесят. Солнце припекало так, что мы вынуждены были опустить все стёкла.

– Вы только дочку не простудите, – сказал я.

– Не простудится. Я с этой стороны стекло не опускала.

За Кущёвкой дорога пошла в гору. На вершине холма – памятник кавалеристам Доватора. Рельеф верхушки кургана напоминал спираль, и Аня сказала, что она плохо знает историю родного края. К сожалению, и я в этом был не силён, но знал, что конники Доватора успешно сражались в этих местах.

Через  час мы въезжали в Ростов.

Я подвёз Аню с ребёнком к её дому.

– Ну, вот мы и приехали, – сказал Аня. – Сколько я вам должна?

– Что вы! Вы мне ничего не должны! Это я вам должен за то, что вы скрасили мне дорогу, напомнила молодость мою…

Аннушка взяла дочь на руки. Полюшка проснулась и смотрела на меня удивлёнными глазками.

– Спасибо вам! Вы нас выручили!

–  Чего уж там… – смутился я. – Вот что, Аннушка, – я впервые её назвал по имени. Достал из бардачка записную книжку, вырвал оттуда листок  и написал на ней свой адрес. – Одиннадцатого августа у меня будет день рождения. Приезжайте ко мне со своим мужем! Это будет мне очень приятно. Хоть не надолго. Часов в семь… Очень прошу… Я ведь живу неподалёку отсюда…

– Вы говорили, что живёте на Чёрном море?

Я замялся:

– Ну да! И там – тоже. Но здесь у меня дача…

Аня рассмеялась:

– Как странно: живёте на Чёрном море, а отдыхаете на даче в большом городе. Обычно бывает наоборот.

– У меня в жизни много странного.

Аня взглянула на меня смущённо и сказала:

– Я, даже и не знаю. Мне с вами было очень интересно… Я постараюсь…

– А вы приезжайте и всё! У меня там много фруктов… Красиво… Это суббота… А назад, домой – сам вас и отвезу. Обещаете?

Аня взяла листок и неуверенно повторила:

– Не знаю… Не могу обещать… Постараюсь…

– Вы постарайтесь, Аннушка!

Я выехал со двора на Ворошиловский проспект. Ощущение безмерного счастья, которое я испытывал, нельзя было описать никакими словами: нежданно-негаданно я увидел свою дочь! Дочь женщины, которую когда-то любил и так долго искал. Ведь это она мне снилась!

Конечно, нечего и мечтать о том, чтобы Аннушка приехала ко мне…  Но, как говорит Шурик, мечтать не вредно! Буду надеяться. А вдруг, да возьмёт и приедет?!

17.

Было такое ощущение, что в Ростове ничего не изменилось. Я куда-то ездил, что-то видел, кого-то встречал, нашёл что-то совершенно необыкновенное, где-то плескалось и бушевало море, где-то зеленели горы и журчали ручьи, а здесь – что было, вот то самое и осталось. Ростов – неподвижен.

Припарковать машину возле собора совсем не просто. Рядом Ценральный рынок.  Поставил свою олениху почти за квартал от Соборной площади  и прошёлся пешком. Оно и полезно – ноги поразмять, подумать о том, куда попал и откуда. Пробрался сквозь толпу, вечно крутящуюся на трамвайных путях, и зашёл на территорию собора. Я уже подходил к ступенькам, когда меня окликнул всё тот же нищий, который всё так же сидел в своей коляске с коробкой от обуви на коленях.

– Вернулся! – закричал он своим пронзительным голосом. – Не забыл ещё дорогу к Господу Богу?

– Не забыл, не забыл, – ответил я, норовя пройти мимо него побыстрее.

– Не надо было шляться где попало!

– Да чего ты городишь?! – ответил я, выгребая из кармана деньги. – Вот, возьми.

– Что? Думаешь, если дал деньги, то и совесть свою очистил?

– Да ничего я не думаю! – огрызнулся я и пошёл себе дальше – на ступеньки. Вот же привязался! Проходу не даёт!

– Ты помолись и беги домой, – кричал он мне вслед. – Там тебя ждут сюрпризы!

Что-то дрогнуло у меня в душе от этих его слов, но я больше уже не оглядывался и прошёл в храм. Сумасшедший – чего с него взять?

В соборе было прохладно и пахло воском и ладаном. В полумраке я не различал посетителей. Было тихо и прохладно. В этой тишине я углубился в себя, пытаясь понять, что же произошло со мной? Ради того ведь и зашёл сюда. А крик того безумного попрошайки, – это как бы плата за вход.

Уже и когда я покидал собор, он снова что-то кричал мне вослед, но я отключился и ничего не воспринимал. Вернулся к машине и поехал домой.

Завидев меня, Никита Макарович, сосед по даче, стал энергично махать руками. Я вообще-то был с ним не слишком-то в дружеских отношениях. Был у меня с ним однажды эпизод. Не совсем красиво он тогда поступил… Но потом извинился. Даже бутылку поставил. Короче, – помирились. С тех прошло уже несколько лет, мы здороваемся с ним, изредка разговариваем, но вот как-то так держимся всё-таки на расстоянии. Вышел из машины, подошёл к нему.

– Здравствуй, Макарыч, – сказал я, протягивая ему руку. – А я вот на Чёрное море съездил – дай думаю, искупаюсь на старости лет. Вот только сейчас вернулся. Как ты тут?

– Знаю, знаю, – ответил сосед, – мне Шурик твой говорил, что ты уехал куда-то на курорт… Тут вот какое дело… – Он на секунду замялся. – Шурик-то твой – того…

– Что – того?

– Угодил в реанимацию.

– Да ты что? А что случилось?

– С сердцем что-то. Он у меня как раз работал, когда его прихватило. Я ему и вызвал  «скорую помощь». Попросил меня, чтобы я присмотрел за твоей дачей, что я и сделал. У тебя там всё в порядке, не беспокойся: никто не лазил, никто ничего не трогал. А ключи я тебе  сейчас отдам…

Вот я и вернулся! Хотел потрясти воображение Шурика рассказами о море, о водопадах и камнепадах, о дороге… Про Машу – это бы он вряд ли понял, но я ведь ему и про Машу собирался рассказать! И вот – на тебе!

Не заходя в дом, поехал в неотложку. По дороге думал: «Ведь у него нет ни паспорта, ни страхового полиса».

В приёмном покое сказали, что Маслов во второй кардиологии. Правда, при нём документов никаких не было, да и никого из родственников тоже. Пройдите на второй этаж. Только бахилы купите… У нас в своей обуви нельзя!

Купил эти чёртовые бахилы, обыкновенные целлофановые кульки. Натянул на туфли и поднялся в отделение. После небольшой стычки с какой-то бабкой, я, наконец, добрался до ординаторской, в которой и сидел дежурный врач, высокий такой брюнет в голубой пижаме. Вот мода пошла! Раньше врачи в белых халатах были, а теперь в пижамах. Кто в каких. Одни в белых, другие – в голубых. Как они там различаются, чёрт их знает! Короче: захожу, здороваюсь, спрашиваю:

– У вас лежит Маслов Александр Юрьевич, пенсионер, заслуженный человек, ветеран труда…

Я бы ещё долго перечислял заслуги Шурика, наградив его и орденами, и медалями, которые ему по ошибке почему-то забыли дать, но  брюнет в голубой пижаме меня остановил.

– Мы вашего заслуженного за бомжа приняли. При нём не было никаких документов. Его привезла «скорая» и бросила в приёмном покое. А у него инфаркт! Вот и положили. Ждали, что родственники появятся, но  так и не дождались…

– Так у него и нет никаких родственников. Одинокий он!

– А вы кто ему являетесь?

– Друг. Я только что с моря приехал. Отдыхал. А тут узнаю – друг в больницу загремел. Что с ним и можно ли с ним повидаться?

– Повидаться можно, только осторожно. Не долго, в смысле. Он – тяжёлый. Только капать закончили. Можете пройти в седьмую палату. Но, повторяю, не более пяти минут!

Я прошёл в палату, где лежал Шурик. Меня поразила его бледность. Уселся  рядом и взял его за руку. Он посмотрел на меня и виновато улыбнулся. Улыбка эта была такой жалкой, что мне стало не по себе.

– Ну, – сказал я. – Что скажешь, Шурик?

Шурик ничего не говорил. Просто смотрел на меня и молчал. Я забеспокоился:

– Шурик, ты меня слышишь?

– Слышу, – тихо ответил он.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хреново, Жора… Честно скажу тебе: хреново…

Я сжал его руку покрепче: дескать, держись, старина, а сказать – так ничего и не сказал.

– Я знаешь, о чём думаю сейчас? – спросил Шурик.

– О чём?

– Да думаю: зря я вот так…

– Что – вот так? О чём ты?

– Детей своих бросил, всех баб считал дурами… Они-то дуры и есть, но фокус в том, что они другими быть не могут… И вот теперь – сам как дурак последний – сдыхаю. И никому я не нужен. Ты-то сам смотри: не повторяй моих ошибок, а то и ты будешь потом вот так же, как и я…

Я хотел, было что-то ещё спросить, но он закрыл глаза – ему было тяжело говорить.

Потом мне показалось, что он заснул, и я тихо, чтобы не будить, вышел из палаты.

– Когда мне можно его посетить? – спросил я у дежурного врача.

– Да, когда хотите. Приходите через неделю… Всё, что нужно, у него есть. Да и что ему сейчас нужно? Капаем… Тяжёлый ваш друг. Обширный инфаркт, аритмия…

Когда через два дня я пришёл в больницу, его уже не было. Умер Шурик…

Как я себя клял, что не пришёл вчера! Может, застал бы его ещё живым! Может, что-то мне сказал бы он…

Потом лишь начались гонки с препятствиями.

Пришлось искать его полковника и забирать паспорт Шурика. Поехал в порт, просил помочь с похоронами. На удивление, многие старики отозвались, сбросились. Дирекция выделила деньги…

Потом бегал за справкой о смерти, договорился на кладбище, заказал гроб в бюро ритуальных услуг.

Хоронили Шурика тихо. За гробом шли несколько стариков из порта, да пара алкашей, которые надеялись выпить на поминках. Могилку вырыли на самом краю огромного города мёртвых, на Северном кладбище. Там сейчас всех хоронят…

Сегодня это самое большое городское кладбище. Здесь любят петь птицы и голодными стаями бегают собаки. На старом ростовском кладбище, как правило, бывает очень тихо. Слышен шелест крылышек стрекоз, осторожно садящихся на кладбищенскую ограду. В старых оградах хоронят родственников, и кладбище становится похожим на слоеный пирог «Наполеон». Здесь же всё иначе: до позднего вечера движение по дорогам такое, что легко и под машину угодить. Тарахтят всякие землеройные машины, ходят автобусы. Великолепны кованые ограды, огромные гранитные памятники являются ориентирами и дорожными знаками в этом городе мёртвых.

Рабочие разравнивали лопатами могильный холмик над тем местом, где покоился прах Шурика, а я стоял и, словно бы ждал чего-то. Могильщики и немногие пришедшие на кладбище распили три бутылки за упокой души Шурика и ушли, и я остался один. И чего я ждал? Должно быть того, что я что-то пойму – что-то такое, чего не понимал раньше.

Когда приехал домой, – завалился спать. Не хотелось никого ни видеть, ни слышать. Настроение было не просто плохое, а хреновое! Два следующих дня бродил по своему участку, и мысли мои путались. Никогда бы не подумал, что смерть сумасшедшего Шурика так меня потрясёт. Я думал о его жизни и всё соотносил с собой. Вот и я так когда-нибудь приставлю Богу душу, и некому будет меня даже помянуть добрым словом. Не заслужил! Просрал жизнь свою! Ничего хорошего я в ней не сделал! Гонялся за призраком, покрывал курочек-дурочек, да и сам был круглым дураком. Так что, вполне готов последовать вслед за Шуриком. Кому я нужен? И на кой я Маше такой?!  Что я могу ей дать? Мои года – не такое уж большое богатство. Не шибко большой капитал!

В таком состоянии я пребывал несколько дней. Когда однажды взглянул на календарь, удивился. На дворе стоял август… Кажется пятое число.

Меня как громом поразило. Уже пятое!

Огляделся вокруг и вдруг увидел всё убожество окружающей меня обстановки. Дом – относительно хороший или так скажем: сносный. На дачных участках бывают дома и похуже. Жить в нём можно. Обстановка – простая, а мне никакая другая и не была нужна. Да и то, что простая, в этом-то не было ничего плохого. Жить просто – это ведь совсем не так уж плохо. Другое угнетало: это был не дом, это было не жилище, это было просто-напросто убежище. От дождя, от снега, от жары, от холода. Включил телевизор – и отогнал ненужные мысли, лёг в кровать – и заснул. Просто убежище.

Приближался мой день рождения. Я ведь хотел его отпраздновать с Шуриком; все те, кого я приглашал в пути, они ведь не приедут – это ясно. А Шурик – он бы и был рядом со мной. Понимаю, что он бы упирался, но я бы его потом вытащил и на Чёрное море! Узнал бы человек, хотя бы один раз в жизни, что такое море и какие на нём бывают волны. Вот не довелось.

Позвонил Маше. Она уже знала с моих слов, что у меня умер мой Шурик, но подробностей я ей не рассказывал.

– Маша, здравствуй, – сказал я.

– Здравствуй, Жора! Почему ты так долго не звонил? Я же волнуюсь! Как ты себя чувствуешь?

– Извини, что долго не звонил. Тяжко было. Шурика похоронили. Знаешь, как говорят: цену друга узнаёшь, когда его теряешь! Тошно на душе так, что выть хочется. Чего же мне ещё тебе настроение портить?!

– Понятно. Настроение поганое?

– Поганое. Ничего не хочется делать. Лежу вот сейчас у себя на диване и смотрю в одну точку, вот и всё.

– Это плохо, – сказала Маша.

– У Шурика в этой жизни не было никого, кроме меня. Ни единого человека! Всех друзей он растерял из-за своего характера. Людям, с которыми он пытался наладить дружески отношения, он был неприятен. Он им казался заносчивым, высокомерным, злым. Но я-то знаю, что это всё было не так. Только я один и знаю, что это был хороший человек, хотя немного сумасшедший…

– А родственники как же?

– А он, как и я, – детдомовский. Нет родственников. Где-то, может, и есть, но где именно – разве ж узнаешь? У него даже есть двое детей, но и о них нет никакого способа узнать. Он о них никогда ничего не рассказывал. Вот лежу и думаю: какая у него страшная участь…

– Жора, слушай меня внимательно!

– Слушаю.

– Я сейчас сяду на поезд и приеду. Когда возьму билет, – сообщу. Ты меня встретишь. Договорились?

– Ну, конечно! Это было бы здорово!

– Я еду прямо сейчас. До встречи!

Она положила трубку, а я вскочил с дивана и сообразил, что надо бы навести в доме порядок. Не дай Бог, Маша увидит тот свинарник, который я здесь устроил по случаю своего плохого настроения. Нужно было смотать в магазин, купить что-то. Чем я её кормить буду? А ведь я и людей к себе приглашал!.. Понятное дело, что никто не придёт – кому я нужен! Но всё равно: разве ж так можно?

Веник и швабра – это первое, за что я схватился. К приезду Маши у меня всё должно быть чисто!..

Усталость и хандру – как рукой сняло. Пока работаешь, пока делаешь что-то, пока заботишься о ком-то – вот в это время и живёшь по-настоящему. Сидеть в кресле, уставившись в телик или дрыхнуть на диване – это умирание… Двигаться и работать, мыслить и беспокоиться – вот лучшее лекарство от старости, от хандры. Появилась цель, и – жизнь продолжается!


На следующий день я встретил Машу на вокзале. Припарковать мою олениху на привокзальной площади было не так-то просто. Купил белые розы, рассчитал примерно, где должен остановиться седьмой вагон.

Когда Маша вышла из вагона, я обнял её и крепко поцеловал, и это было так приятно! Целуемся у всех на виду, ни кого не стесняясь: мы ведь родные люди! Это моя жена!  Стыдно подумать, никогда даже не предполагал, что это так здорово!

Потом через весь город я её повёз в наше садоводческое товарищество «Чкаловец». Я показывал Маше город. Но она не смотрела в окно, её не привлекали ни огромные новостройки на площади Гагарина, ни  великолепные торговые комплексы на проспекте Нагибина. Она смотрела на меня, и по её виду можно было понять, что она была счастлива.

Наконец, мы въёхали на территорию товарищества и я остановил олениху у ворот дачи. Помог занести вещи в дом.

Маша была в восторге и, наверно, её любовь и природный такт не позволили ей посмеяться над моей убогой хижиной. Впрочем, я тогда об этом и не думал.

Я не знал, куда её усадить.

– Да не волнуйся ты так, Жорик! Пойдём, лучше, ты мне свой сад покажешь!

По тропинке мы прошли в сад. Пышная зелень, яблоки, груши, сливы, кустарники с ягодами, – всё, словно радовались Маше. Не помню, когда здесь была женщина. А Маша, ведь, не просто женщина, а хозяйка!

– И ты за всем этим хозяйством присматриваешь?

– А кто ещё? Когда ездил к морю, Шурик покойный присматривал… Вот был трудяга, я тебе скажу: другого такого не найти. Не мог сидеть на одном месте, всё время что-то придумывал и делал!

Потом мы вошли в дом, и я стал накрывать на стол.

– А дрожжи-то у тебя есть? – вдруг спросила Маша.

– Дрожжи? – удивился я. – Вот уж чего нет, того нет. А с чего бы это, скажи на милость, у меня дрожжи были?

– Вот и хорошо, что нету. А-то я как раз с собой их и привезла.

– Да что ты с ними делать собираешься?

– А я сейчас мясной пирог испеку. Где у тебя мука? Мука-то у тебя хоть есть?

– Обижаешь, Машенька! Я не забулдыга какой-нибудь. Мука у меня – в верхнем шкафчике…

Маша достала тяжёлый пакет с мукой и сказала:

– А такой пакет можно было бы держать и в нижнем.

Она открыла нижний шкафчик и, показав на салфетки, продолжала:

– А вот салфетки можно было бы и наверх положить.

– Вот и хозяйничай! Нам здесь не долго осталось… Отгуляем день рождения, и уедем к тебе… Веришь, даже не рад, что затеял этот юбилей! Кому он нужен? Мне один старик рассказывал, что раньше, бывало, люди и дня рождения своего не знали! Но, что уже сделаешь?! Расшумелся, распетушился… Тоже мне, событие! Впрочем, я думаю, мало, кто вспомнит и приедет. А, может, и вовсе – будем одни!

– Ну и что?! Мне лично никто больше и не нужен!

И, не поверите, мне от её слов стало так хорошо, как никогда и не было раньше! Я подошёл к ней и обнял… Но Маша легонько отстранила меня:

– И ещё бы фартук!

– Да вон он висит, – я показал, где висел фартук. На самом деле купил его только вчера, когда меня вдруг осенило: на кухне она может попросить фартук! И что я ей скажу? Что у меня никогда его не было?

Маша принялась за дело. Я хотел было помочь ей, но она только бросила:

– Сядь и не мешай.

Я так и поступил. В конце концов, семейное счастье, как я думаю, оно ведь и в этом тоже может заключаться: двое молчат, находясь рядом, и они счастливы при этом.

Пирог получился – просто объедение.

– Это ты сделала к моему дню рождения?

– Ну что ты? До него ведь ещё долго ждать. Мы с тобою этот пирог и съедим.

– И то верно. Пахнет-то как божественно!

Я достал из своих тайников вишнёвку собственного приготовления (надо же и мне чем-то похвастать – скромность не украшает человека), и теперь настало время удивляться Маше.

– Это не просто напиток моего приготовления. Здесь есть некие секреты. Попробуй!

Маша отпила из бокала, и, как делают настоящие дегустаторы, долго старалась удержать своеобразный терпковатый вкус вишнёвки.

– И в самом деле… Никогда ничего подобного не пробовала. Со мною-то секретом поделишься?

– С тобою – да!

– Какая вкуснятина! Даже страшно: с такой вишнёвкой можно и спиться. Особенно, если жить в одиночестве. Очень уж вкусная, – сказала Маша.

– Ну, вот видишь же: не спился, – сказал я. – Держу её напиток для самых торжественных случаев. Вот ты приехала: достал. Жаль, Шурик так и не попробовал её, а ведь такая вкусная!

– А почему ты ему не предлагал?

– Он не любил. Боялся, что если начнёт, то уже не сможет остановиться и непременно сопьётся.

– Ну, может, он и прав был. Возможно, у него кто-то из предков был алкоголиком, а это ведь такое дело, что передаётся по наследству.

– Да не было у него предков! Он же из детского дома! Ни единого родственника, не считая тех двоих детей, которых он наплодил на стороне.

Маша рассмеялась:

– Ты считаешь, что, если родственники неизвестны, то их  как бы и не было? Но всё равно ведь у него были родители! Они могли быть и алкоголиками. Разве такого не могло быть?

Я сказал, что Шурик просто из вредности вбил себе в башку эту  мысль и потом уже не мог с нею расстаться, но тут вдруг Маша прервала мою болтовню простыми словами:

– А ты заметил: мы всё время с тобой говорим о Шурике!

– Ну, да! А почему бы нет? – удивился я.

– Значит, же чем-то он для тебя был важен.

– Да я ж это самое и говорю! Шурик для меня был… – тут я не нашёл слов, и у меня на глазах навернулись слёзы. – Одним словом: жалко мне Шурика!

Мы помянули его, и затем Маша сказала:

– А я знаю, в чём тайна твоего Шурика…

Мне было неловко, что так расчувствовался. Подумал: «Что ни говори, а нервы у меня – никуда! Таким чувствительным стал! Да и какая такая тайна могла быть у Шурика?!».

Вслух заметил:

– Какая там тайна! В башке у него было пусто! Вот и вся его тайна! Так преклоняться перед высоким начальством может только полный идиот. Не то, чтобы он боялся. В том-то и дело: он любил начальство! Членов Политбюро, секретарей партийных… Они для него были небожителями! И откуда это у него, – ума не приложу! – я посмотрел на Машу. Понимает ли она меня?

– О покойниках нужно говорить только хорошо!.. – сказала она.

– Да я и говорю – хорошо. Шурик верил в то, что есть на свете какая-то справедливость, и она воплощена в наших правителях. Он ошибался, но ведь ошибался от чисто сердца.

Маша сказала:

– Я только теперь поняла, кем он был для тебя.

– Кем?

– Он был твоим двойником. А ты – его. В нём ты узнавал самого себя, а он в тебе узнавал себя. Ты не задумывался?

Эти Машины слова запали мне в душу. Я пытался потом сообразить, что же такого я мог увидеть в Шурике, чего не видел в остальном человечестве. Чувствовал, что Маша права, но в чём заключается её правота – этого я так и не понял.


Короче, эти три дня, которые мы были с Машей одни, пролетели, как один миг.

Наконец, настал этот день, одиннадцатое августа!

Когда я проснулся, Маша уже хлопотала на кухне.

– Чего ты так рано? Такое прекрасное утро!

– Прекрасное! Я тебя поздравляю, дорогой. Но, ведь, может кто-то и прийти. Неудобно будет, если ничего у нас не будет готово. Нужно накрыть на стол…

– Во-первых, я не думаю, что кто-нибудь вспомнит обо мне. Не такая фигура. Да и кому я нужен? Разве что тебе…

– Ну, всё-таки, лучше, если у нас будет что-то приготовлено. Не пропадёт!

Не успел я полить из шланга сад и принять душ, как у ворот раздался звонок.

Каково же было у меня удивление и радость, когда я увидел Ксюшу, дочь Маши. Она расплатилась с шофёром такси, и тот уехал.

– Еле нашли, – сказала Ксеня, обнимая меня. – Поздравляю! Настю оставила на хозяйстве. Думаю, ничего за пару дней не произойдёт. А где мама?

Из дома вышла Маша. Увидев дочь, обрадовалась…

Я показал Ксени своё хозяйство. Потом сели завтракать.

После завтрака Ксеня ходила по дому. Увидев висящую на стене гитару, вдруг весело улыбнулась.

– А хотите, я вам что-нибудь сыграю?!

– Ты умеешь? – обрадовался я. – Конечно! Как здорово!

Я расчехлил гитару, и мы прошли на веранду, из которой была дверь на кухню.

Выглянув, Маша поощрительно улыбнулась дочери.

– Сыграй мою любимую.

Она вытерла полотенчиком руки и тоже присела на веранде, собираясь слушать любимый романс.

Ксеня вполне профессионально стала перебирать струны.

– Училась где? – тихо спросил я Машу.

– Музыкальную школу окончила…

Мне стало неловко. Хорошо, что не стал хвастать своим искусством…

А Ксеня вдруг запела. Голос у неё был приятный и сильный. «Вот, Бог наградил её: и красотой, и голосом, и такой матерью! Да и муж у неё есть, и сын! Пусть будет счастлива», – думал я.

А Ксеня пела:

Любовь нельзя понять и трудно удержать,
Она чиста, как свет, летящий сотни лет,
И без неё теперь мне просто жизни нет...
Без тебя, мне солнце и луна – всего лишь точки,
Без тебя, мне небо и земля – всего две строчки,
Ночь, как тысячи других –
без тебя…
Мне было тепло и хорошо. Это моя семья! Никогда не думал, что ощущение это будет таким радостным.

Часа в три неожиданно пришёл  Пётр Николаевич Снегирёв и Григорий Владимирович Мирзоян. Это – друзья-приятели из цеха. Вот уж никак не думал, что кто-нибудь вспомнит обо мне.

Они принесли подарки и какой-то адрес. Кто-то из девчат цеха даже написал стихи. Так себе стихи, но мне было приятно. Особенно то, что Маша видела: не такой уж я никому не нужный человек. Меня кто-то, да помнит…

После того, как выпили с приятелями по граммуличке, Ксеня пошла помогать матери, а мы сидели с приятелями и вспоминали свою молодость. Помянули и Шурика…

– Да ладно тебе, ёлки-палки! Хватит воспоминаний, – сказал Пётр Николаевич. – А то и вправду получается: «Друзья вспоминали минувшие дни, и битвы, где вместе рубились они…». Точность цитаты не гарантирую, вот так!

– Ты, Петюня, никогда точность не гарантировал. После тебя Тюля, то есть, прости пожалуйста, Одесса, всё время переделывала.

Григорий Владимирович был у нас мастером цеха. Строгим был мужиком, но справедливым… Впрочем, когда это было?!

Потом он обратился ко мне:

– Ты, вот что, Одесса, скажи! И когда ты успел, и где ты нашёл свою Марию Степановну?

– Да, колись, ёлки-палки, Одесса! Ты, как я помню, был ярым противником кольцевания! Бабником был, вот так!

Я засмеялся.

– Был, да сплыл! Впрочем, уточняю: не бабником был, а настоящим и круглым дураком! Такого себя лишил! Хорошо, хоть на закате очухался! Может, хоть немного и мне счастья семейного перепадёт?

– О чём ты говоришь, ёлки-палки?! Перепадёт… Ещё и надоест…

– Да, брось ты каркать, как ворона!

– Я не каркаю, а предупреждаю. И не ворона я, а уж если тебе хочется меня с птицей сравнить, тогда я всё же ворон, а не ворона! Хочешь, покажу?! Вот так!

Посидели, посмеялись, повспоминали и через три часа ушли.

Я поставил большой стол на веранде, Маша и Ксеня его накрыли, и мы втроём сидели за этим огромным столом, и мне почему-то было грустно. Конечно, я понимал, что вряд ли кто приедет. Не близкий свет, переться за три девять земель к какому-то, вдруг появившемуся папаше. Да и вспомнят ли? Впрочем, если и не вспомнят, – будут правы. И я о них не вспоминал! Чего уж там…

Было около семи, когда постучали в калитку.

Во двор вошли улыбающиеся Михаил с Мариной. Они держали огромный букет роз и какой-то пакет.

Михаил впервые меня поцеловал. Я представил гостей Маше и Ксене.

– Во! Становится веселее! Я рад, что вы приехали… Судя по кольцу у Мариши, вас можно поздравить?

– Можно… Только мы ничего не делали… Хотим на машину собрать. Нам в хозяйстве машина во как нужна!

Не прошло и десяти минут, как к воротам дачи подъехало такси. Из него вышла Оксана. Яркая, рослая, с чёрными волосами и огромными голубыми глазами. Когда она вошла во двор, все вдруг замолчали. Такой красоты они здесь увидеть и не надеялись. Уж на что Маша и Ксюша были выразительны, но Оксана по сравнению с ними выглядела королевой!

– Так, где здесь юбиляр? – спросила она, оглядывая присутствующих. – А, вот ты где?!

И она тоже подошла и поцеловала меня.

И снова у меня навернулись слёзы, а в горле появился какой-то ком. Я  представлял  присутствующим новую гостью.

– Ну, Жора, ты и молодец! – с восхищением сказала улыбающаяся Маша. – Фирма веников не вяжет! И много у тебя таких дочерей?

– Если бы я знал! – шуткой ответил я, хоть это была вовсе и не шутка! Если бы я знал, сколько и где бегают мои дети! Как сложилась их судьба? Так, дураком был, не знаю теперь!

И снова мы пили за меня, за всех присутствующих…

Уже было около восьми, как снова я услышал подъезжающую машину. Кто бы это мог быть. На веранде все притихли, а я пошёл открывать калитку.

На пороге стояла Аня с каким-то красивым русоволосым парнем, видимо, – мужем. Вот это для меня было неожиданностью! Я просто онемел.

– Мы не надолго, – сказала Аня. – Я познакомилась с вами, и мне было по-настоящему тепло и хорошо, что у нас ещё есть такие люди. Я просто растерялась, когда пошёл тогда дождь, а я с Полюшкой оказалась одна на дороге. Это мой муж – Юрий. Ещё раз, спасибо вам, и наши поздравления…

Она протянула мне букет роз.

До меня, наконец, дошло, что они хотят уходить, и я вновь обрёл дар речи.

– Да о чём вы говорите?! Если бы вы только знали, как я рад, что вы пришли! Пойдёмте, пожалуйста! Сейчас дни длинные. Ещё не менее полутора часов будет светло… Проходите, пожалуйста, проходите!

Они прошли на веранду, познакомились друг с другом. Маша сразу заметила, что к Аннушке я отношусь как-то по особому. Она вся напряглась, не зная, где кроется опасность.

Оксана, сразу поняв, что за столом я, непутёвый отец, собрал своих детей, с любопытством рассматривала своих родичей.

Она встала Оксана и, подняв бокал, сказала:

– Я хочу предложить выпить за моего отца.

Все замолчали, а Оксана продолжала.

– Я, наверное, как и многие здесь присутствующие, были лишены счастья отцовской любви. И я, конечно, очень обижалась на него. Но прошло время, и я поняла, что мы не имеем права судить родителей. Они дали нам жизнь, и уже за одно это мы должны быть им благодарны.

Я предлагаю выпить за отца. Он, как я понимаю, дарил счастье и радость, и не нам судить его. За твоё здоровье, дорогой!

Она подошла ко мне и поцеловала. А я, старый идиот, плакал. Слёзы катились по щекам, а мне было радостно и хорошо. Наверно, это и называется счастьем.

Маша старалась, как могла, меня отвлечь от грустных мыслей.

– А спойте-ка нам, дядя Жора, – сказала Ксеня, подавая мне гитару. – У вас здорово получается.

Что мне было ответить? Видимо, интуиция у Ксюши была такой же, как и у мамы.

– Так, может, выпьем ещё? – сказал я, глядя на Мишу и Марину.

– Спой, Жора, спой… – попросила Маша. – У тебя это хорошо получается…

Я взял гитару и стал перебирать струны.

– Да ты без вступления! Мне твой голос очень нравится! Если хочешь знать, когда услышала твой голос, тогда и поняла: всё! Закончилось моё одиночество!

Я не стал долго тянуть, чуть подстроил гитару и запел:

Пусть голова моя седа,
Зимы мне нечего пугаться.
Не только грусть – мои года,
Мои года – моё богатство!
Пусть голова моя седа,
Не только грусть – мои года,
Мои года – моё богатство.

Я часто время торопил,
Привык во все дела впрягаться.
Пускай я денег не скопил,
Мои года – моё богатство!
Я часто время торопил,
Пускай я денег не скопил,
Мои года – моё богатство!

Я видел,  с какой нежностью смотрит на меня Маша, как одобрительно улыбается Ксюша, счастливая счастьем матери, и мне было тоже хорошо. А с каким удивлением смотрели на меня Оксана, Аня и Миша… Разве это не счастье?!

После короткого проигрыша я продолжал:

Шепчу спасибо я годам,
И пью их горькое лекарство.
И никому я не отдам,
Мои года – моё богатство.
Шепчу спасибо я годам
И никому не отдам,
Мои года – моё богатство.

А если скажут мне века:
Твоя звезда, увы, погасла.
Подымет детская рука,
Мои года – моё богатство.
Когда-нибудь, наверняка,
Подымет детская рука
Мои года – моё богатство!

– Здорово! – выдохнула Аня. – Как же здорово!

Маша подошла ко мне и поцеловала!

– Ну, что ж, миллионер! Ты должен согласиться, что один миллион всё же меньше двух миллионов. Вот мы и соединим…

– Спойте ещё, – попросила Марина, а я взглянул на Михаила и видел, что и он был рад за меня. И я продолжал:

Я грешил в этой жизни не раз,
И казаться святым не хотел.
Уходил от красивых фраз,
Уходил, если я не у дел.
И, набросив вишнёвую шаль,
Провожать ты меня не идёшь.
Если честно, то мне очень жаль,
Только вряд ли ты это поймёшь…

Давай простимся по хорошему,
Чтоб не держать на сердце зла.
Любовь пришла ко мне непрошено,
И как пришла, так и ушла.
И поезда в пути встречаются,
Как жизнь, путь у них далёк.
Через окошко попрощаемся,
Меня увозит уголёк
Через окошко попрощаемся,
Меня увозит уголёк…

Потом  все лица слились передо мной в одно сплошное трудно различимое в своих подробностях пятно, и я помню только, что откуда-то возник торт с большим количеством свечей, которые я должен был задуть.

Выкладывались на стол какие-то подарки, я развязывал бантики, разворачивал шелестящую бумагу и что-то рассматривал, а сам думал: такое впечатление, будто мне это всё снится. Вот сейчас я проснусь, и будет длинная дорога по краснодарским степям и тот дождь, который заставил меня тогда задремать, запершись в машине.

Маша шепнула мне на ухо:

– Мне кажется, мы сегодня с тобой хорошо смотримся. Смотри, как все на нас таращатся, вот же дурачки!

– Почему – дурачки?

– Их удивляет мысль, что и в нашем возрасте можно любить!

– Надеюсь, приятно удивляет?

– Ну а ты разве не видишь по их лицам?

Потом снова пили шампанское, говорили тосты… И наконец, я встал, и в руках у меня оказался бокал белого вина.

– Дорогие мои! – обратился я к нашим гостям. – Я хочу рассказать вам одну маленькую, но удивительную историю, тайный смысл которой до меня дошёл только сейчас.

Все присутствующие замерли в ожидании чего-то необыкновенного.

– Много лет назад, ещё в Одессе, я полюбил девушку. Теперь-то я понимаю, что мы были разными по социальному положению. Я был простым рабочим, а она – инженером-технологом, и приехала она к нам в порт в командировку. Дело молодое, и мы полюбили друг друга… Десять дней длилась та сказка, но вскоре она внезапно уехала, не оставив мне ни адреса, ни телефона… Я уволился и помчался на её поиски. Но напрасны были мои старания. Я её так и не нашёл. С тех пор я долгие годы искал её. Всё изменилось для меня после встречи с ней. На своём жизненном пути я встречал прекрасных женщин, получал и дарил им счастье. Но они чувствовали, что я хоть и с ними, но ищу в них утерянную любовь. Я был бы рад её забыть, но это было выше моих сил…

Я взглянул на Аню. Она чуть побледнела и смотрела на меня с изумлением и, как мне показалось, с укором.


– Годы шли, – продолжал я, – но я так и не встретил ту женщину. И так и жил с ощущением того, что пропустил что-то самое главное в своей жизни, самое ценное. И вот во время моей недавней поездки на Чёрное море я встретил ту, которая вылечила меня от этого сумасшествия. Та женщина многие годы не давала мне спать, являлась во сне, будоражила каждую мою клеточку. После встречи с Машей, теперь я её вижу в своих снах. И мне не стыдно в этом признаться. Каждую женщину, которую я встречал, я искренне любил и готов был связать с нею свою судьбу. Но… не получалось… и не всегда в том я был виноват… Конечно, я виноват перед вами, что не дал вам того, что вам полагалось. Но вы должны иметь в виду, что и я был лишён счастья быть отцом. Случилось так, как случилось. И я желаю, чтобы у вас всё было иначе. Чтобы вы были счастливы. Мне повезло: наконец, хоть и на излёте, но я всё же  встретил Машу! Я предлагаю всем выпить за мою Машу!

Все встали и выпили за Машу.