Штормовое предупреждение

1.

Наша история начинается с кладбища. Сказать, что это кладбище было таким же печальным, как описывал Иван Сергеевич Тургенев, заканчивая свой роман «Отцы и дети», нельзя, но и очень весёлым оно тоже не было. Хотя какой-то мрачный юмор во всём этом и присутствовал. У прекрасного русского классика на кладбище «серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную тень; овцы безвозбранно бродят по могилам…». Северное же кладбище в городе Ростове-на-Дону занимает огромную площадь, и по его дорогам ходят автобусы. Территория его тщательно распланирована, не везде ухожена, но старых могил с покосившимися крестами и сдвинутыми плитами здесь не так уж много. Хотя, и такое здесь, конечно же, есть. Мрачный же юмор этого кладбища заключается в том, что оно превратилось в фабрику по выкачиванию денег. Это очень прибыльное предприятие, куда устроиться на работу можно лишь по большому блату. Подавленные горем люди готовы отдать последние деньги за памятник, оградку... В общем: кому – горе, а кому – деньги.

Но есть здесь и страшное. Такое, от чего можно и содрогнуться. Впрочем, может, кто-то и зевает от скуки – подумаешь, дело большое! Встречаются здесь и такие надписи: «неизвестный мужчина» или «неизвестная женщина». А то и того хуже: «н/м» или «н/ж» – это, чтобы слишком много не писать. Кто это умер, и чьё бездыханное тело нашли на улице или на свалке – не узнать никогда. С ножевым ли оно ударом или с пулей в голове, закоченело ли оно или заледенело где-нибудь в сугробе под забором.  А может быть, оно лежало на солнце и медленно разлагалось под его лучами, облепленное полчищами синих и зелёных мух.

Мёртвые, как и живые, имеют свою иерархию. Одни могилки теснятся, прижимаясь друг к другу, и чтобы к ним добраться, нужно перелазить через соседние холмики, пробираться сквозь заросли колючего кустарника или кучи мусора. Другие занимали огромные площади, блестели гранитом и мрамором, и над ними возвышались высокие памятники, свидетельствующие о плохом вкусе и больших материальных возможностях.

Особо отличались изваяния  на местах захоронений воровских авторитетов или бандитов. Помпезные и безвкусные, они удивляли не только величиной и нелепостью, но и надписями, высеченными на граните, где рядом с настоящими, как у всех нормальных людей именем, отчеством и фамилией в скобках были обозначены кликухи:  Мамонт, Лысый, Утюг, Акробат… и сразу становилось понятно: здесь покоится бандит, погибший в очередной кровавой разборке.

На южных окраинах кладбища виднелись городские многоэтажки – унылые и безликие, под стать  покосившимся крестам, описанным Тургеневым. С востока и с запада тянулись лесопосадки, за которыми иногда виднелись какие-то городские строения или бесконечные поля, разделённые лесополосами. И лишь северная сторона являла, говоря словами классика, вид обнадёживающий: бескрайние поля, уходящие до горизонта. Именно в эту сторону кладбище победно и двигалось год за годом, и поскольку ничто его в той стороне не ограничивало, то предполагалось, что так оно и будет наступать, пока не исчезнет за горизонтом.

Крематорий, скромно притаившийся в зарослях у входа на кладбище, популярностью не пользовался. Напротив него возвышалась церковь. Сюда каждый день выстраивалась очередь из машин, привезших свой скорбный груз для отпевания. Иной раз в церкви отпевали одновременно и двоих, а то и троих покойников. Конвейер этот работал без выходных с утра до вечера, а город мёртвых всё рос и рос, превратившись в мегаполис.


На северной окраине кладбища сидели двое мужчин на деревянной скамеечке перед врытым в землю железным столиком возле двух свежих холмиков, окружённых чугунной изгородью.

Это были друзья детства. Оба когда-то учились в одной школе, на одном факультете в университете, и только работали они в разных учреждениях. Дружба их была проверена временем, и они, как говорится, не один пуд соли вместе съели.

Матвеев Сергей Сергеевич отличался высоким ростом и более решительным выражением немного грубоватого лица с торчащим вперёд прямым носом, а Гришин Иван Васильевич производил впечатление человека более мягкого, нос имел курносый, а лицо – круглое.

Повод, по которому оба друга сидели за столиком, конечно же, был печальным: под холмиками, заваленными давно увядшими цветами, у Ивана Васильевича Гришина покоились дочь и жена.

Был тёплый весенний майский вечер, солнце  уже спряталось за горизонтом, и на фоне серого неба чётко вырисовывались силуэты крестов, деревьев и кустарников.

Сергей Сергеевич плеснул ещё по чуть-чуть водочки в пластиковые одноразовые стаканчики и сказал:

– В конце концов сорок пять – это ещё не старость. – Не унывай.

– Но и не молодость, – грустно возразил Иван Васильевич.

– Да брось ты, наконец! Что случилось, то случилось. Но жизнь продолжается, и время лечит…

– Ты это серьёзно? – с недоверием спросил Гришин. – Или по пьяному делу?

Матвеев возразил:

– По пьяному – это точно. И всё же серьёзно! Тебе ещё можно будет построить жизнь. – Подумав, добавил:

– Да и мне тоже. Неужели мы с тобой такие неудачники и дураки?.. Ведь не может же этого быть, правда?


У Сергея Сергеевича семейная жизнь не сложилась. После короткого счастья однажды он проснулся холостым с кровоточащей раной в сердце. Жена ушла, а он до сих пор не мог успокоиться: прав ли был, или всё же права была она. С тех пор прошло уже много лет, но, сколько после этого у него ни было женщин, никого он так не любил, как ту, первую свою женщину, ставшую когда-то его женой.

У Ивана Васильевича же по этой части всё складывалось в жизни хорошо: у него была любящая жена. Они воспитали дочь, выдали её замуж. И вот тут-то и явилась Некая Сила, одним махом вмешавшаяся в его судьбу и уравнявшая друзей в их статусе…


В начале этого лета Иван со своей супругой Жанной отправился на отдых в Абхазию. Цены на курортах в этой маленькой стране были существенно ниже, чем на курортах России. Жанна страдала тяжёлым заболеванием сердца, и врачи предупреждали, что яркое солнце ей противопоказано. Вот и решили они отдохнуть в Пицунде, где прекрасный берег и высокие сосны подходят прямо к воде и дают благостную тень.

Ничто не предвещало трагедии. Они с утра лежали у берега и вдыхали целительный морской воздух. Иван Васильевич дремал, а Жанна Игнатьевна читала модный женский роман или мечтала о том, как она будет возиться с внучкой или внуком. Пора бы уже!

Их дочь, Олечка, осталась дома с мужем на хозяйстве.

Но через пять дней к ним позвонила соседка. Из разговора они ничего не могли понять. Соседка сказала, что случилось несчастье, и что им нужно срочно возвращаться домой. Говорила она взволнованно и путано, но Ивану Васильевичу было ясно, что что-то случилось. Это встревожило чету Гришиных.

Иван Васильевич пытался позвонить зятю, но его телефон молчал. Позвонил приятелю-соседу, который и рассказал, что пару дней назад Геннадий отвёл Олюшку в женскую консультацию. Там вроде бы на УЗИ обнаружили внематочную беременность. Направили на операцию, но в приёмном покое ей стало хуже, а к ней никто так и не подходил. Требовали оплатить операцию! Геннадий помчался за деньгами, а в это время у лежащей на кушетке Олечки произошёл разрыв трубы, и началось внутреннее кровотечение. Когда он прибежал, она была уже мертва!

Когда жена Ивана Васильевича услышала это, у неё случился тяжёлый сердечный приступ. Врачи санатория категорически возражали против поездки, говорили, что опасно, но Жанна настаивала, и Иван Васильевич договорился с местным водителем «Волги». Жанну уложили на заднее сиденье и на следующий день они поехали в Ростов, но опоздали. Дочь уже похоронили. С тяжёлым инфарктом жену положили в больницу, из которой через три дня тоже отнесли на кладбище и похоронили рядом с дочерью. Это стоило немалых денег, и Ивану Васильевичу пришлось кое-что продать.

Так в одночасье семейное положение обоих друзей вдруг стало одинаковым: оба стали холостяками и бездетными.


В день, о котором идёт речь, прошло сорок дней со дня смерти дочери. По поверью считается, что по их прошествии душа умершего покидает землю и отправляется куда-то на небеса – в дальние странствия. Её надо проводить в этот путь, мысленно пожелать счастливого пути и проститься. Поскольку у Ивана не было на свете более близкого друга, чем Сергей, то оба и пришли на кладбище помянуть усопших.

И вот теперь они сидели за столиком и предавались горестным размышлениям о том, как и почему это всё случилось.

– Ты знаешь, – сказал Иван, наполняя в который раз стаканчик водкой, – никак не могу привыкнуть. Была семья, и нет семьи. Геннадий ушёл к своим родителям, и я один в квартире. Спать не могу. Всё мне напоминает Жанну и Олюшку. Последние дни я просто стараюсь там реже бывать. На работе кантуюсь, потом брожу, как неприкаянный, по городу. Домой прихожу только переодеться да покемарить несколько часов.

– Ты себя не терзай! От этого легче ещё никому не становилось. Давай лучше выпьем, чтобы земля им была пухом…

Выпили.

Иван достал сигареты и закурил. Закурил и Сергей.

Помолчали.

– И всё-таки, эти сволочи в белых халатах должны бы ответить! – продолжал Сергей. – Узнать бы, кто, и съездить бы по морде.

– А что толку? Олюшку вернёшь? Или Жанну? Бог им судья!

– Ты думаешь, когда-нибудь их совесть проснётся, и они будут страдать от угрызений?

– Ничего я не думаю. Думалка моя сейчас просто не способна на что-то. Давай лучше выпьем.

– Давай.

Теперь Сергей разлил водку и, подняв мягкий пластиковый стаканчик, некоторое время держал его перед глазами, словно размышляя, пить или не пить. Потом выпил и закусил малосольным огурцом.

Временные деревянные кресты свежих могил и контуры кустов чернели на фоне серого неба. Солнце давно зашло, но  было ещё достаточно светло, когда неожиданно и непонятно как возле Ивана появился странный человек.  По виду это был кладбищенский рабочий – в старых спортивных штанах с лампасами и выцветшей от солнца и мокрой от пота тенниске. Лысая его голова была покрыта панамкой, какие носят служащие на юге военнослужащие. Он положил рядом с собой лопату и верёвку и, взглянув на Ивана, сказал:

– Устал что-то сегодня. День какой-то уж очень урожайный. Вроде бы для нас и хорошо, а всё же тяжело.

–  У вас, как я понимаю, чем больше, тем лучше…

– Увы, гражданин хороший. Не совсем так. У нас, как везде: делиться нужно. И шкала прогрессивная. Да и всех денег не заработаешь! А жадность, как известно, фраера губит…

Гришин вздохнул, налил в стаканчик водки и протянул могильщику.

– Выпей за упокой души рабы божьей Жанны и её дочери Ольги. Это мои жена и дочь. Сорок дней, как похоронили…

– Пусть им будет земля пухом! – провозгласил рабочий. – В конце концов, все там будете рано или поздно.

– Это точно, – согласились оба друга.

Работяга выпил залпом, а Сергей протянул ему солёный огурец.

– Спасибо, – сказал кладбищенский рабочий. – Но  я после первой не закусываю.

Сергей Сергеевич усмехнулся.

– Намёк понят.

Он наполнил водкой стаканчик и пододвинул его могильщику.

Работяга выпил и, не закусывая, посмотрел на Ивана Васильевича как-то оценивающе.

– А вы-то где работаете? – спросил он Сергея Сергеевича, пристально вглядываясь в его лицо. – Случаем не в НИИСТе?

– А в чём, собственно, дело? – удивился Сергей Сергеевич. – В НИИСТе, и что?

– Да ничего. Это я так. Лицо показалось мне знакомым. Это только показалось. – Могильщик встал. – Ну, что ж, бувайте здравы, а мне уже пора.

– Тяжёлая работа? – спросил Матвеев.

– О! – многозначительно ответил рабочий. – Нет тяжче моей работы. Лишь у Хозяина, могё;т быть,  тяжче. И дел по горло…

Матвеев всмотрелся в лицо рабочего и с удивлением спросил:

– И мне кажется, я вас уже где-то видел. Или вы мне просто кого-то напоминаете?

– Все мы друг другу кого-то напоминаем, – опять же многозначительно сказал могильщик. – Покедова, добрые люди…

Он выпил да краёв наполненный стаканчик водки, крякнул и встал.

– Спасибо, мил человек, – расчувствовался Иван Васильевич и протянул бутылку водки работяге. – Выпейте потом за  упокой их душ ангельских. Берите, не стесняйтесь.

Могильщик, всё ещё не поднимая лопату с земли, одним движением открыл бутылку и, припав к её горлышку губами, смачно забулькал прозрачной жидкостью.

Друзья почему-то без особого удивления смотрели на то, как содержимое бутылки исчезает у них прямо на глазах.

– Жарко, – проговорил могильщик.

Когда бутылка опустела, он снял свою панамку, вытер платком вспотевшую лысину и натянул снова её на голову. Потом положил пустую бутылку себе в сумку со словами: «Её сдать потом можно будет», и исчез в зарослях.

– Лихо это он, – пробормотал Иван, впрочем, довольно равнодушно – чему уж тут особенно удивляться?

– Так о чём мы говорили? – спросил Сергей Сергеевич.

– Ты говорил, что ещё не всё потеряно, – устало пробормотал Иван Васильевич, видимо, уносясь мыслями куда-то совсем в другую сторону.

– Жизнь продолжается!

– А чего ж ты до сих пор бобылём ходишь? Не всё так просто…

Матвеев тяжело вздохнул.

– Ну, у меня – это особая история.

– Вот то-то и оно! У всех – особая история!

Появившийся вдруг новый человек теперь был не работягой в потрёпанной одежде, а джентльменом, одетым в элегантный голубой костюм. Это был мужчина лет пятидесяти – с квадратной фигурой и большой лысой головой. Он появился как раз с той стороны, где только что растаял могильщик.

– Простите, – скромно сказал он. – Я вам не помешаю?

Сергей Сергеевич досадливо поморщился. Подумал: «Вот уже и на кладбище невозможно найти уединения. Где оно будет, спокойствие? На том свете, что ли?».

Мужчина скромно прокашлялся и сказал:

– Я вижу, что появился не вовремя. Извините, я не хотел вам мешать в вашем уединении.

Иван Васильевич почему-то вздрогнул от этих слов и внимательно взглянул на незваного гостя. Потом достал из портфеля ещё один пластиковый стаканчик, налил в него водки и молча придвинул его мужчине.

– Пью за упокой рабы божьей Жанны Игнатьевны и рабы божьей Ольги Ивановны, – сказал мужчина, взял стакан и выпил, как пьют воду, крупными глотками. При этом кадык его проделывал ритмичные движения то вверх, то вниз.  Он поставил стакан и тоже пристально посмотрел на Ивана Васильевича.

Тот не выдержал его взгляда и снова наполнил стакан до краёв. И снова мужчина выпил его до дна, даже не поморщившись и отказавшись от закуски.

– Да вы откуда знаете, как зовут покойных? – удивился Иван Васильевич.

– Мне по должности положено.

Иван Васильевич не унимался:

– А какая у вас, простите, должность?

Незнакомец усмехнулся и, вроде бы, не слыша вопроса, сказал:

– Сумерки ещё вроде бы совсем не наступили, видимость, как мне кажется, ещё хорошая. Да и слышимость тоже. Акустические свойства воздуха в данной местности…

Сергей Сергеевич встряхнул головой и, словно бы пробудившись от какого-то забытья, вдруг воскликнул:

– Позвольте! Ведь вы – Медников Зураб Дмитриевич? Или мне с пьяных глаз уже мерещиться что-то стало? Галлюцинации?

– Ничего вам не мерещится, – ответил Медников… и рассмеялся каким-то странным смехом. – Люблю, знаете ли, гулять по аллеям кладбища. Это меня успокаивает, навевает разные полезные мысли, позволяет сосредоточиться. Уже шёл к выходу, как случайно набрёл на вас.

Сергей Сергеевич как-то зло посмотрел на Зураба Дмитриевича:

– Проверяете, чем занимаются сотрудники в свободное от работы время? Как видите: водку пьём. Но на работу не скоро – аж в понедельник, а сегодня – пятница. Так что, пить мы сегодня будем с Иваном до упора. Имеем право! А завтрашнюю субботу посвятим протрезвлению.

Медников сделал руками благосклонный жест. Вроде того, что он не имеет ничего против, и даже понимает и одобряет.

– Мы, конечно, и в субботу выпьем, – продолжал Сергей Сергеевич. – В целях борьбы с похмельным синдромом. Но уже в воскресенье – ни-ни. Мне-то в понедельник на работу, а там я должен быть трезвым как стёклышко. Да и Иван, я думаю, злоупотреблять этим делом не будет – водкой, то есть.

– Я знаю о вашем горе, – сказал Зураб Дмитриевич Ивану Васильевичу. – Сочувствую. Только ещё неизвестно, кому повезло, тем, кто ушёл из жизни молодым, или тем, кто дотянет до глубокой старости и вкусит все её прелести.

– Но не так же. А дочь?! Она бы могла ещё жить и жить!

– Могла бы. Но сейчас медицину реформируют.

– Реформируют, – неопределённо кивнул Иван Васильевич. – Только, разве дело в финансировании или в оборудовании?

– А в чём же ещё? – удивился Зураб Дмитриевич.

– В душах проблема, – не выдержал Сергей Сергеевич. Он никак не мог понять, как здесь оказался этот Медников и что ему нужно.

– В конечном итоге всегда всё зависит от людей, – неожиданно легко согласился Медников.

Иван Васильевич снова разлил водку, как будто поставил целью напиться.

– Ты не частишь? – спросил его Сергей.

– Не хочешь – не пей.

– Пусть им будет земля пухом! – сказал Медников и выпил водку. – В конце концов все вы там будете рано или поздно.

– Это точно, – согласились друзья, даже не заметив, что мужчина возможность оказаться на том свете для себя исключил.

– Вы закусывайте, – предложил Иван Васильевич, пододвигая тарелку с бутербродами и баночку малосольных огурчиков.

– Нет, нет, спасибо. Я с вашего позволения закурю.

Он достал сигарету и спички. Сергей удивился. Сейчас редко кто пользуется спичками. Всё больше зажигалками.

Зураб Дмитриевич чиркнул спичкой по металлической поверхности столика и закурил.

– Тяжёлый сегодня день, – проговорил он совсем так же, как это же самое говорил ушедший только что Могильщик.

– Выпейте ещё. Водки у нас много, а алкоголь усталость снимает.

– Да?! Я что-то не замечал.

Все выпили. Ивану Васильевичу казалось, что этот непрошеный гость оставит их наедине с их горем, но  тот курил и философствовал о теории относительности. По его рассуждениям было ясно, что всё в мире относительно и что на самом деле никакой смерти нет, а есть вечная жизнь, переходящая из одной формы в другую.

Этот Зураб Дмитриевич оказался весьма эрудированным человеком. Он что-то говорил о реликтовом излучении, приводил примеры из новейших американских трудов, цитируя целые фрагменты их, должно быть, желая отвлечь друзей от тяжёлых мыслей.

– Ещё неизвестно, кому повезло, – повторил он. – Мы ещё так мало знаем. И чего только людишки не напридумывают! Каких только глупостей не пишут!

Он засмеялся, что и вовсе было у могил усопших неуместно. И смех его был каким-то хриплым и каркающим.

Друзьям было вовсе не до философских диспутов, и Иван Васильевич снова разлил водку. На кладбище стало совсем темно, но они продолжали сидеть у свежих могилок и никуда не торопились. Не торопился уходить и Зураб Дмитриевич.

Выпили.

– Вопрос о зашифрованных посланиях давно волнует человечество, – пьяно сказал Сергей Сергеевич и громко икнул.

Зураб Дмитриевич внимательно посмотрел на него и улыбнулся:

– Мы с вами, кажется, работаем в одном институте? Вы, если не ошибаюсь, у Никитина в лаборатории?

– Не ошибаетесь… Но вы где-то там уж очень высоко. Да и порядки в нашем институте такие, что мало кто друг друга знает… Впрочем, может, это и правильно.

– Да, да…Энтузиастам криптографии давно известно, что в великой пирамиде Хеопса зашифрованы все мировые константы и открытые и неоткрытые законы природы, –  сказал он, словно пришёл сюда дискутировать о загадках природы.

– И что с того? Разве это может уменьшить мою боль?!

Иван Васильевич с неприязнью взглянул на Медникова.

– Это, конечно. Это я понимаю, – закивал Зураб Дмитриевич.

Он снова неуловимым движением достал из кармана сигарету и чиркнул спичкой. На какое-то мгновенье Сергею Сергеевичу показалось, что на большой свободной от волос голове Медникова выпячиваются два бугорка. Как раз в том месте, где художники рисуют небольшие рожки.  Он затряс головой, стараясь прогнать наваждение, подумав: «Допился до чёртиков! Ну и ну!».

– По-видимому, и в наше время для того, чтобы наука ассимилировала феномен сознания во всех его проявлениях, необходимо нечто большее, чем усовершенствование той или иной теории или смена одной теории другой. Хотя проблема соотношения сознания и физической реальности является фундаментальной научной проблемой. Существуют явления, которые противоречат существующим научным представлениям. Но, с вашего позволения, повторяю:  и я искренне жалею о случившемся. Мне жаль, что я с ними не был знаком. Занят, понимаете ли, чертовски! Однако утешьтесь: я не сомневаюсь, что на небе им будет хорошо.

– Да бросьте вы своё: «на небе», «в другой жизни»… Ничего больше не будет. Один только тлен… и моя боль.

– И наша память, – добавил Сергей Сергеевич.

– И память, – согласился Иван Васильевич.

– Хорошо, – улыбнулся Зураб Дмитриевич, – тогда скажите, как так получается, что человек, наделённый разумом, состоит из атомов и молекул, которые таким свойством вроде бы не обладают? Как живое может быть живым, если оно состоит из не живых атомов и молекул? Проблема происхождения жизни, увы, остается нерешённой.

– Но мы сегодня здесь не для того, чтобы пытаться разрешить вечные вопросы мироздания. Мы хотим помянуть мою дочь и жену. А всякие философские споры здесь вроде бы не к месту, – заявил Иван Васильевич.

Чтобы предупредить обострение, Сергей Сергеевич предложил:

– А давайте лучше выпьем на посошок…

– А куда торопиться? Завтра суббота, выходной день! – сказал Зураб Дмитриевич, совершенно не отреагировав на слова Ивана Васильевича. – К тому же вашему другу вовсе не хочется приходить в ту квартиру. Это же понятно – там всё ему напоминает об усопших.

– Нет, уже, пожалуй, пора. Темно. Ни черта не видно.

– Не видно? Это – сей момент!

Он глубоко затянулся, и горящий кончик сигареты вдруг ярко осветил стол и лица друзей.

Иван Васильевич опорожнил вторую бутылку и поставил её на землю.

– А что касается наших рассуждений, – продолжал Зураб Дмитриевич, – то уверяю вас, что только тогда, когда сознание  заложено в основу мира, а человек является продуктом эволюции такого мира, – появляется принципиальная возможность объяснить влияние его на самые глубокие уровни физической реальности. Если этого не предполагать и считать, что сознание – это продукт протекающих в мозге человека биохимических процессов, который появляется на поздней стадии эволюции, то объяснить влияние биохимии его мозга на физические процессы не представляется возможным.

Зураб Дмитриевич сам налил себе водки  и выпил.

«Это ж как нужно напиться, чтобы говорить такие заумные вещи на кладбище, – подумал Сергей Сергеевич. – Впрочем, чему удивляться? Пьёт как лошадь и совсем не закусывает!».

– Вы закусывайте, – сказал Иван Васильевич, придвигая к нему малосольные огурчики.

– Ну что вы, что вы! Как вы могли подумать, что я буду закусывать после такой ничтожной порции спиртного? К тому же, на мой взгляд, закусывать, поминая усопших,  неуважительно по отношению к ним.

– Это как? – удивился Сергей Сергеевич.

– Это почему же? – как эхо вслед за ним повторил Иван Васильевич.

Медников сказал:

– Позвольте мне чётче выразить свою позицию!

– Да-да! Мы внимательно слушаем! – сказал Сергей Сергеевич и снова икнул.

Иван Васильевич тоже икнул и посмотрел на Медникова, ожидая пояснений.

Только сейчас друзья как бы снова заметили (хотя прекрасно видели это и раньше), что их гость был одет в костюм, и что погода стояла, мягко выражаясь, не самая прохладная для туго завязанного пёстрого галстука.

– Посудите сами, – продолжал Медников. – Мы вот пьём с вами за упокой душ. А ведь ваших близких убили, по сути дела. Ведь так же?

– Да, это было самое настоящее убийство! – с гневом сказал Сергей Сергеевич.

– Ну вот. А выпить горький, пьянящий напиток – ведь это означает принять на себя часть тех страданий, которые достались им. Не так ли?

Иван Васильевич не знал, соглашаться или нет. Слишком уж необычным было это рассуждение. Да и Сергей Сергеевич слушал и как-то не совсем понимал, к чему клонит этот Медников.

– Ну, допустим, – неуверенно сказал он. – И что же?

– А то! Пить водку – это не наслаждение, это не отдых. Пока я пью за упокой безвинно погибших, я получаю удар, то есть, как бы повторяю их смерть. В миниатюре. В принципе, от водки ведь можно и умереть, если выпить слишком много. Разве не так?

– Ну да, – согласился Сергей Сергеевич. – Но всё-таки желательнее было бы соблюсти меру и остаться в живых.

– Вот то-то и оно! Все мы  бережём свои шкуры. Только вы заметьте: мы – здесь. А они – там. – Он указал рукою в землю. – Наши страдания от горькой, невкусной и пьянящей водки – несоизмеримы с их страданиями. Вот потому я и не закусываю.

Он снова выпил. И только затем произнёс:

– Когда поминаю усопших, я никогда не закусываю!

Иван Васильевич сказал с некоторым удивлением:

– Нет, ну, мы с Сергеем так не можем. А страдания умершего… Даже и не знаю. Стоит ли их принимать на себя тем, кто остался в живых. Это ведь никак не облегчит их страданий. Впрочем, они сейчас и не страдают вовсе! Нет, уж: закусывать надо, это точно! А иначе и водка не водка!

И, чтобы доказать себе самому, что он всё-таки самостоятелен в своих поступках, он взял кусок колбасы.

Сергей Сергеевич заметил, последовав примеру друга:

– Здесь какое-то странное кладбище. Незадолго до вас к нам подходил могильщик. Он на наших глазах выпил бутылку водки из горлышка, не закусывая, и пошёл себе дальше, даже не шатаясь. Сильный, видно, мужик. Да и пить привык. Здесь, если пить не умеешь, – нельзя работать. Похороны всегда сопровождаются выпивкой.

Медников кивнул:

– Ну, кладбищенский народ – известное дело! Могильщики, так сказать. Для них это  дело привычное. Каждый день видят смерть.

Помолчали. Было такое ощущение, что всё уже сказано и добавить к этому нечего. Это было ложное ощущение, потому что Медников вдруг произнёс:

– И вообще: взгляните вокруг себя. Что вы видите?

Друзья оглянулись по сторонам.

– Огни города вдали, – сказал Сергей Сергеевич.

– А вблизи?

– Вблизи – освещение плохое, но различить кое-что всё-таки можно.

– И что же это?

– Кресты, что же ещё? – сказал Сергей Сергеевич.

– Вот именно! Кресты, – согласился Медников. – Но давайте посмотрим на окружающий мир более проникновенным взором.

– Давайте, – уже сильно хмельной охотно согласился Сергей Сергеевич. – А если мы так сделаем, что мы тогда увидим?

– А вы – разве не догадываетесь?

Матвеев пожал плечами. Спросил Ивана Васильевича:

– Ваня, как ты думаешь, что мы должны увидеть, если посмотрим на мир более проникновенным взором?

Иван лишь досадливо отмахнулся.

– Ну что можно увидеть, кроме мёртвых? – сказал он недовольным голосом.

Почему-то от этих слов господин Медников пришёл в неистовый восторг.

– Вот именно! Вот именно! Вот это ж я и хочу сказать! Кругом смерть, кругом царство смерти.

Сергей Сергеевич возразил:

– Но это – потому что мы находимся на кладбище. А на самом-то деле – кругом жизнь. Кругом царство жизни. Гляньте: зелень, травка, леса, поля до самого горизонта. И запахи-то какие – травяные! Прекрасные! А вон там – город. И в каждом светящемся окошке – чья-то судьба и чья-то жизнь. Ведь это прекрасно!

Медников покачал головой:

– А вы иначе посмотрите на вещи. В каждом светящемся окошке живёт будущий покойник.

Сергей Сергеевич поёжился при этих словах. Ивану Васильевичу тоже стало не по себе.

– У-у-у! Что вы такое говорите?!

А Зураб Дмитриевич продолжал:

– И всё население этого города рано или поздно умрёт. И всё население Земного шара – тоже умрёт. А ведь есть во Вселенной и другие планеты – вы только о них не знаете ничего… А теперь взгляните на все те шедевры, которые достались вам, землянам, от ваших предков: египетские пирамиды, Колизей в Риме, Кремль в Москве, Биг-Бен в Лондоне, Эйфелева башня в Париже.

«Странно он рассуждает, – подумал Сергей Сергеевич: – «вам, землянам». Как будто он сам не с этой планеты».

Медников продолжал:

– Ведь это всё создавали люди, которые уже умерли. Все знаменитые писатели, поэты, композиторы, художники, архитекторы – всё уже мертвы. Смерть – обязательный конец для всех. И обратите внимание: все живущие люди нам кажутся дураками или сволочами, и только те, кто умер, почитаются нами в качестве чего-то по-настоящему ценного. Чтобы стать знаменитым, надо сначала умереть. А прижизненная слава, если у кого и возникает, то это, как правило, не настоящее. Смерть – это и есть главное. Смерть! Да здравствует смерть!

Сергей Сергеевич вопросительно посмотрел на друга. Тот сидел, наклонив голову, и, казалось, думал совсем о другом. Матвеев спорить не стал. Друзьям было и так понятно: жизнь – главное сокровище. Жизнь и только жизнь!

Зураб Дмитриевич неожиданно спросил:

– Впрочем, есть идея и насчёт жизни! Если уж вас так тянет в этом направлении!

Друзья удивлённо переглянулись: насчёт жизни они ничего не сказали вслух.

Медников продолжал:

– Жизнь, она, как ни странно, тоже ведь иногда имеет свои привлекательные стороны.

Сергей Сергеевич усмехнулся:

– Ну, ещё бы!

Иван Васильевич сказал:

– Потому-то мы здесь и сидим, и поминаем усопших, что они этих самых привлекательных сторон жизни больше никогда не увидят.

– А вы не огорчайтесь слишком сильно по этому поводу! Не увидят этих сторон – увидят какие-то другие. Ну а пока вы ещё живы,  почему бы вам не сменить место жительства? Тем более что вам трудно находиться в вашей квартире. Я, например, знаю человека, который бы с удовольствием за вашу квартиру отдал бы неплохой домик с участком.

– Но я не хочу уезжать из города, – пробовал возражать Иван Васильевич.

– А зачем уезжать?! Домик тот расположен в прекрасном районе города у водоёма. Нет, вы же сами сказали, что вам плохо в вашей квартире, где всё напоминает вам об усопших.

Зураб Дмитриевич взял огрызок кислого огурца и воткнул в него зажжённую спичку. Она горела, не сгорая, освещая ограниченное пространство стола и привлекая к себе ночных бабочек и мошкару.

– Но у меня квартирка в старом доме…

– Знаю, знаю, проспект Соколова, 30, кажется. Но зато квартира на первом этаже с окнами на проспект. Рядом контора ритуальных услуг была. Приятное такое заведение. И почему его закрыли? Вот и приятель-то хотел купить именно такую, чтобы в ней разместить какой-то магазин.

– Магазин? – удивился Иван Васильевич. – Да там и площадь маленькая для магазина. И выхода на улицу нет. К тому же это – жилой фонд!

– Это уже его проблемы. Думаю, из окна он сделает вход. Даст кому нужно на лапу и переведёт жилой фонд в нежилой.

– Так это ж сколько нужно дать! – Ужаснулся Иван Васильевич.

– Да что вы за него беспокоитесь? Сколько потребуется, столько и даст. Оно ведь всё равно потом окупится. А площади ему много и не нужно. Он говорил, что хочет сделать не то магазинчик со скромным названием «Рога и копыта», не то организовать там  ритуальные услуги, что-то вроде магазинчика с милым таким названием: «Добро пожаловать!».

– Не понял.  – Иван Васильевич был ошарашен напором нового знакомого. – Впрочем, он вряд ли согласится.

– Согласится! Я вас уверяю, что согласится! Давайте завтра с вами подъедем к нему, чтобы взглянуть на его домик. Если он вам подойдёт, считайте, что вам повезло!

– Не знаю, право, что и сказать. А ты как считаешь, Серёга?

– Не знаю, – неуверенно проговорил Сергей Сергеевич. Он сильно захмелел и уже плохо соображал. – Знаю только, что сейчас квартиры на первом этаже, да ещё с выходом на улицу, в цене. Посмотреть-то можно. Ты ничего не теряешь…

– Вот и я говорю то же самое, – кивнул Зураб Дмитриевич.

– А ты сможешь со мной поехать?

Иван Васильевич посмотрел на друга. Он никак не мог решиться. Вообще он не привык принимать решения столь быстро.

Сергей Сергеевич пожал плечами:

– А почему бы и нет?  Я с тобой на край света. Точно, точно. Заеду часов в пять и поедем. Где это?

Он взглянул на Медникова.

– Вот и ладушки! – радостно воскликнул тот. – К пяти и я буду там. А это недалеко от церквушки Сурбхач. Знаете, на Северном? Садовый кооператив «Вертолётчик». Участок под номером 120-А.  Ну, мне пора, пожалуй…

Он встал, откланялся и пошёл между оградок, пробираясь на дорогу. Вскоре силуэт  Зураба Дмитриевича исчез в темноте.

Друзья собрали вещи и пошли в сторону дороги через заросли мимо теснящихся друг к другу могил.

В одном месте они увидели того самого могильщика. Работяга спал на скамейке, громко храпел и что-то бормотал во сне.

– Может, разбудим? – предложил Иван Васильевич. – Что за удовольствие спать на кладбище?

– Я думаю, это для него привычное дело, – сказал Матвеев. – Сам виноват: надо было закусывать, когда мы ему предлагали. А теперь он продрыхнет здесь до утра. Впрочем, и я бы немного поспал, только мама будет беспокоиться.

Иван Васильевич достал из сумки кусок колбасы и положил рядом на скамейку.

– Мне его жалко. Пусть закусит, бедняга, когда проснётся.

– Сердобольный ты очень, – усмехнулся Сергей Сергеевич. – Ему утром лучше бы опохмелиться чем-нибудь.

– Можно и так. У нас в бутылке немного осталась.

Иван Васильевич поставили рядом бутылку с водкой, и друзья пошли дальше.

По грунтовой дороге они шли не очень долго и вскоре свернули на хорошую шоссейную дорогу, которая проходила через всё кладбище и была при этом ещё и хорошо освещена.

– Да, круто у них здесь дело поставлено, – сказал Матвеев. – И дорога отличная, и освещение приличное. Я бы не удивился, если бы узнал, что у них тут и видеокамеры есть.

Через полчаса они вышли к центральному входу. Здесь уже было намного светлее. Виднелись какие-то люди, чьи-то машины стояли в стороне. Какой-то сторож сделал им замечание, что, мол, в это время посещение кладбища уже невозможно, мол, есть правила, и их надо соблюдать.

Матвеев хотел было что-то возразить, но неожиданно за них заступился здоровенный мужик. Он сказал:

– У людей такое горе – сразу две смерти, а ты им мораль читаешь.

Он вышел из темноты и друзья с изумлением увидели всё того же самого работягу, который подходил к ним, а потом спал на кладбищенской скамейке. В руках он держал кусок колбасы и бутылку водки. Показав на бутылку, он учтиво поклонился:

– А вот за это – спасибо особенное. Работа, знаете ли, тяжёлая. Тут, в нашем деле, без этого никак нельзя.

Гришин тихонько пробормотал:

– Мы с тобой сегодня явно перебрали. Пошли поскорее. Нам ещё топать и топать.

Добравшись до остановки, выяснили, что их автобус только что отошёл, и следующий будет не скоро. Стали ловить такси, но проезжающие мимо машины не останавливались. Водители не хотели связываться с выпившими мужчинами.  Они уже не знали, что и делать, как вдруг возле них притормозил серебристый джип.  Вышедший оттуда Зураб Дмитриевич уже не удивил друзей.

– Карета подана, – сказал он, каркая своим необычным смехом.  – Садитесь, господа хорошие!

Друзья сели и поехали. К этому времени их совсем развезло, и они не вполне понимали, что с ними происходит – реально это или не очень…

2.

На следующее утро оба друга проснулись каждый в своей квартире  с головной болью и чувством, что вчера с ними случилось нечто невообразимое. Сергей Сергеевич, развалившись в кресле и держа телефон на коленях, снял трубку и набрал номер друга. У него было ощущение полной разбитости.

– Ты хотя бы понял, что это вчера было? – спросил он.

– А что было? – удивился Иван Васильевич. Он лежал на диване, а телефон стоял поблизости на полу. – Что было, то и было…

– А ты разве не помнишь?

– А что я должен помнить? Помянули Жанну и Оленьку. Посидели. Перебрали, конечно. Но ты же знаешь, как это бывает: ощущение одури настаёт лишь на другой день.

– И это всё, что ты запомнил?

– Ну, не только это. Помню кресты, кресты, кресты –  как их там много! А водка у нас была хорошая – грех жаловаться. «Петровская».

– Да я и не жалуюсь. А что ещё помнишь?

– Да особо и вспомнить-то нечего.

– Нет. У меня такое ощущение, что что-то произошло там на кладбище. Какие-то события.

– События? А хрен его знает! Какого-то кладбищенского работягу и господина в голубом костюме помню. А потом, как мы с тобой такси ловили, а нас не брали. И правильно: кто ж возьмёт алкашей? Ты случайно не помнишь: мы песен не горланили?

– Песен не пели – это точно, – уверенно заявил Сергей Сергеевич. –  А как добрался до дома – помнишь?

– Нет, не помню: помню, что махал руками проезжавшим машинам, а потом вдруг как-то сразу вдруг оказался дома. Такое впечатление, будто просто по воздуху перенёсся домой. А ты помнишь, как мы ехали?

– Как ехали – не помню. Но не пешком же мы шли домой! Кстати, ты как себя обнаружил сегодня утром?

– Лежал в постельке словно младенец, – ответил Иван Васильевич.

– Раздетый?

– А у меня нет привычки ложиться одетым. И никогда не было.

– А шмотки твои были разбросаны по квартире или как?

– Со шмотками всё в порядке.

– Странно это всё. И я тоже просыпаюсь утром: лежу, а рядышком мои вещички аккуратно сложены. И как это у меня получилось – не понимаю.

– А чего тут понимать? Ты живёшь вместе с мамой – она тебя и уложила.

– Мама? Не думаю.

– Ну, тогда сам и разделся. Знаешь, как это бывает: голова ничего не соображает, а руки всё сами делают, автоматически. Привычка, как говорится, свыше  нам дана… вторая натура. Вообще, мне кажется, что ты сильно преувеличиваешь степень нашего вчерашнего подпития.

– Если я сильно преувеличиваю, то почему мы с тобой не всё помним? И почему у меня так болит голова?

– У меня не болит, а трещит, – уточнил Иван Васильевич.

В голове крутилось слышанное где-то выражение: «Упасть в грязь может каждый, но вовсе не обязательно в ней залёживаться». Он понимал, что в грязь не падал, а вчерашняя попойка – это нечто нетипичное для него...


Сергей Сергеевич встал и пошлёпал на кухню. Мать ещё спала в своей комнате. Прямо из графина большими глотками выпил воду,  взял из холодильника жареную котлету и, не разогревая, съел её. Потом вышел на балкон и закурил. «Скучно и тоскливо, – подумал он. – Но Ваньке сейчас ещё хреновее…».

Мысли его блуждали где-то между прошлым и будущим. Он пытался вспомнить, что же на самом деле вчера произошло, но так вспомнить и не смог. Пробормотал:

– А чёрт его знает, что это всё значит!

Подумал: «Мама и скандала не закатила! Значит, всё было нормально. Впрочем, и её можно понять: целыми днями в четырёх стенах. Когда-то она была очень уж активной. А сейчас – то болит, это болит. Хорошо бы её к врачу сводить. Так не хочет же! А давление зашкаливает. Чёрт-те что творится. Вот уже и разговаривать стал сам с собой! Добром это не закончится. Конечно, вчера мы с Иваном  хватили лишнего, что да, то да... Хотя, надо признать, и повод был очень даже серьёзным…».

Сергей Сергеевич был равнодушен к чудесам. Его никогда не волновали сообщения о летающих тарелках, об экстрасенсах или фокусниках. Он считал, что всё  имеет естественное объяснение, а если этого нет, то тогда и беспокоиться нечего. Мысли его потекли по другому руслу.

Вообще-то думать – его призвание и профессия. Он был химиком. С равным успехом он мог бы стать профессиональным шахматистом, финансистом, физиком или биологом.

Вообще-то мысль о том, как устроен мир, издавна не давала ему покоя. Он во всём любил  докапываться до первопричины. Причём ему был свойственен обобщённый взгляд на явление. Некоторые вещи он безоговорочно принимал на веру и задумываться о них не хотел. Это позволяло ему сосредоточиться на главном, не распылять силы.

С самого детства его волновал вопрос, как что устроено. Например, если сесть в мягкое кресло и погрузиться в него, то почему возникает ощущение, что тело становится тяжёлым, и приходит отдых? Не потому ли, что в кресле смонтирован механизм по производству отдыха? Человек садится в кресло, механизм запускается и обрабатывает тебя выделяемым из него отдыхом. Не зря же кресло – такое толстое. Значит, в нём что-то внутри есть? Оно чем-то наполнено!

Когда взрослые говорили ему, ещё маленькому, что нужно есть лук или морковь, потому что в них содержатся витамины, он охотно соглашался, но ему при этом не давала покоя мысль: а где именно в луке прячутся эти самые витамины? Про них он знал точно, что это такие разноцветные шарики, которые приносят пользу. Но как они помещаются в луке или в морковке? Маленький Серёжа откусывал кусочек и смотрел, ожидая увидеть замурованные в морковке шарики. А когда наблюдал, как мама режет лук, смотрел, не выкатятся ли  они из-под ножа. Они, эти разноцветные и полезные шарики, несомненно, были. Вот только увидеть их почему-то никак не удавалось, потому что слёзы заливали глаза, когда он смотрел на лук. «И вообще, – думал он, – зачем есть лук или морковку, когда полезны только витамины? Вот их и надо выковыривать из овощей и съедать».

В школе ему казалось, что школьную программу можно усвоить намного быстрее. Кому нужно обществоведение или уроки труда?! А таких ненужных, по его мнению, предметов было много. Убрать их – и программу можно было бы освоить за семь или восемь лет! Он считал, что их заставляют учить ненужные предметы и загружают всякими поручениями лишь для того, чтобы отвлечь от улицы.

Когда в расписании появился новый предмет – химия, Серёжа не выделял её от физики или математики.  Щёлочи, кислоты, атомы и таблица Менделеева – всё имело отношение к мирозданию, и это было интересным. Именно химия пробудила возникший у него ещё в ранние детские годы особый интерес к воде.

А когда он узнал, что на Земле три четверти поверхности занято водой и жизнь зародилась именно там, вода стала его навязчивой идеей. Он подолгу вглядывался в картины Айвазовского. Когда позже ему довелось бывать на море, он мог часами смотреть на волны, на брызги, на то, как меняет цвет морская вода, становясь то бирюзовой, то тёмно-синей, то чёрной, и о чём-то думать. Вода рождала его фантазии, он жил в них… Мысли уносили его на многие миллионы лет назад, когда именно в воде только-только зарождалась жизнь. Потом за мгновение он переносился на миллионы лет в будущее, и с удивлением видел потрескавшуюся сухую землю Аральского моря, о котором рассказывал им учитель географии, и думал, что, наверное, так же было и на Марсе, где, вероятно, когда-то была жизнь, потому что там уж точно была вода! Она обладала каким-то необъяснимым свойством и для Сергея означала жизнь!

В десятом классе он уже серьёзно интересовался водой. Ходил даже в научную библиотеку, читал и аккуратно выписывал всё, что удавалось найти о её свойствах. Человек почти весь состоит из воды – это известно любому школьнику! Но человек мыслит. Значит, есть какая-то связь воды и разума! Может, вода способна удерживать и передавать информацию?! А что?! Вполне возможно!

Девочка, с которой тогда дружил Сергей, не могла понять, зачем это всё ему нужно? Она хотела идти в кино, на концерты музыкальной  группы «День и вечер», а он тянул её в краеведческий музей, на лекцию или в библиотеку.

Его интересовала вода, и девочке очень скоро стало скучно с ним. Она увлеклась Валентином, который любил прошвырнуться по центральной улице или пойти на дискотеку.

Сочетание таких понятий, как вода и время, – удивляло Сергея. Совершенно очевидным было, что время обладает свойствами воды. У них есть что-то общее. И то, и другое – течёт. И то, и другое можно замедлить или ускорить. Та вода утекла, а сейчас на её месте совершенно другая. И кажется, что река течёт вечно. Когда-то по ней плавали корабли Петра Первого, во Вторую мировую её форсировали с боями… Она, – как памятник  старины. И откуда же такие ощущения берутся? Берутся из внутреннего убеждения, что река – это некий беспрерывный поток информации. Река течёт и разносит свою информацию повсюду. У Станислава Лема океан мыслит и одновременно творит, о чём он думает…

Удивительным образом вода теряла многие свойства, когда затвердевала или становилась газом. Стало быть, именно в её текучести и был какой-то особый смысл? Но текучими могут быть и многие другие вещества. Например, металлы, если их расплавить. Но означает ли это, что эти вещества приобретают свойства воды?

Итак: вода. Это – как то самое мягкое кресло, которое нужно сначала разобрать, чтобы только потом понять, где в его недрах кроется отдых. Кресло наполнено отдыхом, вот только непонятно – где он? Вот так же и воду надо разобрать. И посмотреть, что у неё внутри. Если вычерпать её из тазика или аквариума, то ничего не увидишь. Если смотреть на неё, когда она плещется в стакане, особенно на свет, то вроде бы что-то и можно увидеть, но всё-таки не совсем то, что хотелось бы. Получается просто красивый образ, и не более того. Что-то необъяснимое завораживает, но никаких тайн при этом не открывает. Надо было раскрыть тайну воды каким-то другим способом. Каким, – вот в чём вопрос!

Потому-то Сергей и решил, что идти ему нужно в химики. И пошёл. Тем более что туда же поступал его закадычный друг и фантазёр Ваня Гришин, которого в классе называли Портосом. Они с ним десять лет сидели за одной партой! Такое редко бывает, но за все эти годы они ни разу не ссорились. Спорили, соперничали (тогда называлось это соревнованием), но ни у одного из них не было и тени сомнения в том, что это и называется дружбой и они друзья.

По мнению Сергея, Иван был более способным и талантливым, чем он. Иван прекрасно знал английский язык. Сергею иностранные языки давались с трудом. Ему надоедало заучивать слова, падежи, склонения. Чтобы возник у него интерес, необходима была логика  развития. Иван же легко заучивал страницами совершенно нелогичный текст. И знания его были обширными и не ограничивались только химией. Он любил поэзию, живопись, часто посещал театр, много читал…

В университете Иван увлёкся аналитической химией, целыми вечерами просиживал в библиотеке или в лаборатории. На пятом курсе на студенческой научной конференции сделал интересное сообщение, после которого профессор рекомендовал его химиком-аналитиком в областную санэпидстанцию. А через некоторое время предложил и аспирантуру у себя на кафедре, но  у Ивана уже была семья, и на стипендию аспиранта он вряд ли мог содержать жену и маленькую дочь. Под руководством профессора Иван стал проводить исследования различных методов очистки воды и вскоре защитил даже кандидатскую диссертацию.

И Сергей, как уже говорилось, точно так же был увлечён этой великой тайной. Вот только взгляд на проблему у него был совсем другим: Ивана интересовали методы очистки, а Сергей увлёкся химическими свойствами. Он успешно выступил на съезде молодых учёных в Новосибирске. Тогда его доклад вызвал много споров. Выступающим в прениях давали не более пяти минут, но их было столько, что часть других докладов перенесли на следующий день.

Именно после той конференции Сергея и пригласили в НИИ современных технологий, который так и называли: НИИСТ.

– А чем я там буду заниматься? – спросил он на распределении.

– А чем бы вы хотели заниматься? – доброжелательно улыбнулся представитель НИИ.

– Меня очень интересует изучение свойств воды. Я хотел бы этим и заниматься.

Представитель НИИ, седой старик с острой бородкой и большими мохнатыми бровями, внимательно посмотрел на него и кивнул.

– Есть у нас такая лаборатория и в нашем НИИСТе нужны неистовые, одержимые исследователи! Будете заниматься водой… Да и перспектива роста у нас тоже есть… Не пожалеете…

– Если я смогу заниматься исследованием свойств воды, я согласен!

– Вы женаты?

– Это условие приёма?

– Нет, что вы! – улыбнулся старик. – Не буду скрывать: вы мне нравитесь, и я бы хотел, чтобы вы согласились. У нас неплохие условия работы. Самое современное оборудование. Да и зарплаты неплохие. Впрочем, подумайте.


Лёгкий ветерок и утренняя прохлада после изнурительной жары были приятны, и не хотелось уходить с балкона. Сергей Сергеевич достал новую сигарету. Подумал: «Слабые, что ли, не могу накуриться! А на свежем воздухе головная боль меньше…».

Он почему-то вспомнил свои давние рассуждения о том, что для того, чтобы узнать больше о свойствах воды, нужен совершенно другой подход. Нужно пробовать объяснять непонятные её свойства как-то иначе. Почему именно этот подход он обязан считать единственно верным? А может, всё объясняется совсем иначе? Наконец, почему ему навязывают материалистический взгляд, когда он не может объяснить некоторые свойства воды, её способность запоминать информацию, по разному реагировать на различные звуки. Материалистические теории оказались бессильными объяснить некоторые загадки пирамид Хеопса, например. Почему  выступления знаменитого Вольфа Мессинга назвали психологическими опытами и запретили ему работать без контакта с человеком, чтобы легче объяснить, что артист «в результате многолетних тренировок» считывает малейшие изменения тонуса мышц… Разве всё это достойно настоящего стремления познать Истину.

Сергей был убеждённым материалистом, и считал, что если сегодня наука не может многого объяснить, то это вовсе не причина сомневаться в истинности материалистического мировоззрения. Он был против принуждения, хотел иметь свободу выбора, и вполне осознанно выбирал именно материализм.

Преподаватель по философии у них был малообразованным и нудным. На лекциях, бывало, упрётся глазами в свой конспект и бубнит себе, и бубнит. На них хорошо было спать или заниматься чем-то другим, усевшись в задних рядах. Зануда редко отрывал взгляд от своих записей. А ведь жизнь – хорошая штука,  если уметь ею наслаждаться. Но  Сергей этого не умел. Он всё время думал о хитросплетениях молекулярных связей воды и верил, что найдёт (не может не найти!), как она накапливает и передаёт информацию.

Зануда-лектор монотонно гнусавил что-то об историческом материализме, а он бросил взгляд на Ксеню. Вот она верила абсолютно всему! В её головке легко уживались атеизм и религия, вера в чудеса и  материалистический взгляд на мир.

Ксеня сидела в первом ряду и старательно вела конспект.

«Интересно, она дура или притворяется? – подумал он тогда. – Зачем она конспектирует, когда преподаватель даже знаки препинания тщательно повторяет из учебника?! Нужно будет посмотреть, что она такое за ним записывает? Может быть, что-то совсем другое. Не эту же фигню!».

После лекции он подошёл к Ксене… и больше не отходил от неё в течение всего первого курса.

Он вспомнил, как заметил её  на университетском вечере, который почему-то проводили в спортзале. Она стояла с распущенными белокурыми волосами, и была такая красивая, что он влюбился в неё с первого взгляда.

Ксения жила в небольшом шахтёрском городке, который так и назывался: «Шахты». В центре – чистые ровные улицы, зелёные газоны, площадь Ленина с Ильичом, простирающим правую руку вперёд к победе коммунизма. А на окраинах бараки и развалюхи, в одной из которых и жила семья Ксени. А рядом громоздились терриконы, огромные горы выработки, которые круглые сутки насыпали из шахт вагонетки. Терриконы дымились, и этот дым стелился над их посёлком, а чёрная угольная пыль толстым слоем покрывала всё вокруг. Всё было серым и мрачным, безрадостным и хмурым, и что самое страшное: такими же безрадостными и хмурыми были и люди, обитающие в том сером посёлке.

Отец и старший брат работали на шахте. Была ещё Варя. Она училась в восьмом классе и, как могла, помогала матери.

В Ростове Ксеня жила в общежитии, и Сергей, провожая её домой, говорил о вечере, о предметах, которые им вряд ли пригодятся в жизни, о поэзии. Ксеня любила поэзию и знала множество стихов наизусть.

В тот год зима была морозной, и он в полуботинках и в нейлоновых носках замёрз. Поэтому, как только они оказались у общежития, он попрощался и побежал домой, не чувствуя ног в буквальном смысле. Половину пути преодолел ещё довольно бодро, подогреваемый воспоминаниями о девушке. Но мороз методично делал своё дело, учил жениха уму-разуму.

Дома, помнится, парил в тазике с горячей водой ноги. Боялся простудиться… «Мороз шутить не любит, – думал он. – Заболею, тогда не до любви будет!». Потом мама налила полстакана водки с перцем:

– Пей, жених! Где ты шлялся в своих туфельках?

Он выпил и завалился спать. Наутро встал хорошо отдохнувшим и бодрым.

Ксюша поражала Сергея своей улыбкой и большими серыми глазами, обрамлёнными чёрным частоколом ресниц. Она училась неважно, и Сергей ей помогал то решить задачу по химии, то сделать лабораторную работу. Втроём они ходили в университетский буфет и ели пирожки с ливером, запивая их томатным соком.

Ксюша была удивительно рассеянным человеком. Приехав из своего шахтёрского городка, она почти год не могла запомнить расположение улиц в Ростове. Блуждала в поисках главного корпуса университета. Говорила об этом с юмором.

– Я такая рассеянная, просто ужас какой! Все улицы одинаковые…

На её столе всегда в беспорядке были навалены какие-то бумаги, тетради с конспектами, и чтобы найти что-то, нужно было перерыть весь этот ворох.

Красота Ксени была яркой, броской. Она знала, что нравится многим ребятам и щедро одаривала сокурсников улыбками, демонстрируя свои формы и перламутровые зубы.

Но из множества поклонников Ксеня выбрала именно Сергея. Гордая, привыкшая к восторженным взглядам и знакам внимания, она теперь сама с обожанием смотрела на своего избранника и даже в дневнике писала ему нехитрые стихи. Только дневнику она могла доверить то, что творилось в её душе:

Каждый миг пред тобой я в долгу,
Не мечтать о тебе не могу.
Средь житейской моей маяты
Возникаешь, как музыка, ты.
Ты – грядущего счастья исток.
Ты – поэзия пушкинских строк.
Ты – где солнце, листва и цветы.
Целый мир для меня – это ты!
Впрочем, и Сергей был видным, симпатичным и живым в общении. Он не писал стихов и при встречах рассказывал ей о том, что его увлекает больше всего:

– Понимаешь, из света состоит любая материя, частица или вещество. Звук – это вибрация световой частицы. В зависимости от того, как вибрирует световая частица, появляется определенный звук, который создает определенный объект и форму.

Ксеня с восторгом слушала «умные» речи Сергея и всё больше и больше влюблялась. Эти рассуждения для неё были лучше всяких слов о его любви к ней! А Сергей, найдя в Ксене такого благодарного слушателя, продолжал:

–  Так с помощью света и вибрации звука создаются объекты и формы, имеющие определенную, заложенную частицей света звуковую информацию. Ты понимаешь меня? – спрашивал Сергей и заглядывал в её глаза. – Различные объекты и формы, созданные частицами света, имеют свой определенный неповторимый звук, который отсутствует в других формах. К примеру, черепаха, живущая триста лет, имеет определенную звуковую информацию, которую не имеет, например, человек, жизнь которого ограниченна ста годами. Зная, как настроиться на звуковую информацию черепахи, можно перестроиться и жить триста лет, или вылечиться от неизлечимых болезней. Весь вопрос в том, как перенимать звуковую информацию, стирая свою.

– Боже, какой ты умный, – восклицала Ксеня и целовала его, а он чуть отстранялся, не понимая, как можно думать о чём-то другом, когда он говорит такие серьёзные вещи.

– Меня всегда, ещё со школы, увлекала вода. Ты только представь: невидимые частички воды способны превращаться в пар или становиться твёрдым льдом.  Она может быть ядом или горючей смесью. Быть сладкой, горькой или солённой. Она может греть и морозить, исцелять и быть причиной болезни, омолаживать тело или делать его вялым и старым. Это разрушительное оружие. Вода – это Бессмертие!

Сергей мог часами говорит о воде, и Ксеня с восторгом смотрела на своего любимого, увлечённого не девушками или модными рок-группами, а наукой. Она верила в Сергея и предрекала ему большое научное будущее.

Очень скоро они решили, что нечего тратить время на пустяки, на всякие прогулки при луне, когда столько дел впереди! Цвела сирень, алели тюльпаны, и свежая зелень словно радовалась их счастью.

Теперь Ксеня читала свои стихи Сергею:

– Молодой зелёный цвет
И кусты сирени.
Здесь играют в прятки свет
И густые тени.
Всё очнулось ото сна,
Былью стала небыль,
И глубокое, без дна,
Засветилось небо.
Шум листвы, ветров разбег,
Птичьи новоселья,
Шелест крыл и детский смех,
Радость и веселье…

А Сергей ей вторил:

–  Древние узнали секреты воды и окрестили её Вином Бессмертия и Вечной Молодости. Используя этот эликсир, люди могут забыть о лекарствах.  Изменяя звуковые формулы, можно делать из воды противоядия. Ты представляешь, что это такое – ВОДА?! Она везде одинакова. В Океане, в миске или в дожде. В любом элементе она способна передавать информацию на бесконечные расстояния. Между водой, что в миске, и той, что в Нектаре Бессмертия, есть постоянный обмен информацией. Секрет находится в звуке... С помощью звука  можно изменить структуру воды и превратить её в этот Нектар Бессмертия.

Они всюду были вместе, и было трудно понять, что между ними общего? Сергей, такой малоразговорчивый и необщительный, и Ксюша – хохотушка и душа компании. И только при Иване они менялись ролями. Ксюша молча слушала споры друзей и, как казалось, ничего не понимала в том, о чём они спорили.

Вечером в конце апреля они пошли к Дону. Чёрная вода медленно, степенно, текла к морю, не замедляя и не ускоряя своего вечного движения, и отражая блики городских огней. На набережной гуляла пёстрая публика. Лёгкий ветерок нёс приятную прохладу. У пирса стояли белые пассажирские суда «Михаил Шолохов» и «Максим Горький», и с их палуб звучала музыка, а приятный баритон пел лирическую песенку. Она звучала над водой и, казалось, разносилась далеко-далеко, до другого берега, на котором уже зажигали огни рестораны и кафешки.

Однажды по весне
Залётный ветерок
Шептал о счастье мне,
Моих касаясь щёк.
Твой голос я узнал
Сквозь шёпот нежный струй,
И с ветром передал
Ответный поцелуй…
И Ксеня читала Сергею стихи, бодрые, жизнерадостные, и, казалось, не было счастливее их никого в мире.

И снова над миром бушует весна,
Ручьи пробудились журчащие,
В садах соловьи. И опять не до сна.
Я знаю, пришла, наконец, она,
Ко мне любовь настоящая!
Солнце, огромное, почти малиновое, медленно погружалось в воду. Было необыкновенно красиво. Светлое платьице Ксени приобрело розовый оттенок. Сергей испытывал волнение, тот самый неповторимый миг счастья, внезапно приходящего, и так же стремительно улетающего. Ему хотелось заплакать от переполнявшего душу чувства. Он обнял Ксеню и, прижавшись, стал шептать, как будто боялся, что его кто-то подслушает.

– Я больше так не хочу! Я хочу быть вместе! Будь моей женой!..

К берегу пришвартовался катер. Рослый парень вышел на берег и, закурив, стал разглядывать гуляющую публику. Откуда-то из темноты вдруг возникла высокая светловолосая девушка. Она подошла к парню, поцеловала его и прыгнула в лодку.

– Поехали!

Лодка затарахтела, отчалила от причала, и, оставляя белый след вспененной воды, умчалась в темноту.

На набережную опустилась тёмная, сладко-горькая, терпкая ночь. Укрыла всех звёздным покрывалом и настроила на лирический лад.

– Закрой глаза! А теперь открой! Ну и как?! – восторженно спросила Ксеня.

– Боже, как же хорошо! Как это у тебя получается? – воскликнул Сергей.

– Просто я работаю волшебницей!

«И точно, волшебница!», – подумал Сергей.

Так он и стал на втором курсе женатым человеком. Это случилось ранней весной в 1982 году.

На скромной студенческой свадьбе, которую они отмечали в небольшом кафе недалеко от дома, были близкие родственники и несколько человек из их группы. Свидетель со стороны жениха, Иван Гришин, всё больше молчал и, казалось, с завистью смотрел то на Сергея, то на Ксеню и с грустью думал, что теперь Сергею будет не до него. Теперь у него есть Ксеня. Ему будет не до их мечтаний, особенно, когда дети пойдут… А школьная подружка Ксени – Жанна Свиридова, свидетельница со стороны невесты, не отрывала глаз от Ивана. Уж очень он ей понравился, и она не пропускала случая с ним потанцевать.  Жанна училась в педагогическом на факультете иностранных языков. Мечтала после окончания института работать именно в своей школе. Но через три года Жанна Игнатьевна Свиридова сменила фамилию на Гришину и переехала в Ростов. Вскоре у них родилась дочурка Олюшка.


Ксюша умела летать во сне и со смехом рассказывала свои сны Сергею, а он слушал их и тоже улыбался.  Она рассказывала такие чудеса, что Сергей только удивлялся. А она, наоборот, свято верила, что такое может быть и на самом деле.  Сергей в своё время читал много фантазии, мистики. Но логика – предательница логика – всякий раз возвращала его на землю. Он хотел сам посмотреть, убедиться, увидеть собственными глазами. Пока этого не произойдёт, внутри него, где-то в глубине, всё время ворочался червяк недоверия и здравого смысла.

– Слушай, ты же говорила, что это видела во сне!

– Раньше я летала только во сне. Теперь могу и без этого. Лишь бы на улице было темно, не было солнца. Так сложнее, конечно, но… Умение растёт во мне.

– А почему только в ночное время?

– Не знаю… Я не такая как все. Может, это моё предназначение… Мне кажется, что  я совершу нечто очень важное.

– А ты уверена в этом?

– Уверена.

– И давно у тебя такое?

– Это началось в семь лет. Я была тогда совсем ещё маленькой. Когда во время сна моя душа оторвалась и взлетела – совсем тогда немножко, до потолка комнаты – я совершенно не испугалась. Я видела спящую маму с отцом на соседней кровати, и думала, что это такая игра. Я не могла ещё свободно двигаться – только взлететь до потолка, и всё. Наутро я рассказала об этом родителям, но они лишь посмеялись. Да и кто бы на их месте поверил, услышав такое от семилетнего ребёнка?

Потом эти полёты повторялись и повторялись, и я к ним привыкла. Я парила над городом вдоль ночных улиц, залетала к городскому Дворцу культуры, к зданию шахтоуправления… Мне было страшно, но в то же время интересно. Чем старше я становилась, тем чаще я могла летать во сне. И эти полёты были не просто перемещением в пространстве, но и каким-то узнаванием мира.

Она говорила это с таким убеждением, что Сергей только пожимал плечами.

– Ты можешь летать, можешь предсказывать, что будет?

– Мне кажется, что могу!

– Ну и фантазёрка! А что потом? Например, кто будет у нас?

– Странный вопрос! У нас будет мальчик.

– Но я хочу девочку! Почему ты не хочешь пойти на УЗИ?

– Не хочу, и всё!


Они жили в трёхкомнатной квартире с матерью Сергея. Отец его к тому времени умер, а старший брат со своей семьёй жил  в Ленинграде.

И вот здесь-то и нужно сделать маленькое отступление для того, чтобы дальнейшие события стали понятнее.


Эльвира Митрофановна, мать Сергея, отличалась исключительно волевым характером. Родом она была из крестьянской семьи, которая в своё время натерпелась от советской власти: кого-то раскулачили, кого-то расстреляли, а всех остальных – разорили. К тому времени, когда там появилась маленькая Эльвира, это уже были бедные, задавленные беспросветной нуждой люди. Можно было впасть в уныние и погибнуть, озлобиться или… приспособиться. Эльвира Митрофановна предпочла приспособиться. Она унаследовала от своих родителей крепкий, хозяйственный ум. Да ещё – претензии. Все её предки хотели жить хорошо и много работали. И имя ей дали необычное – Эльвира, как напутствие в красивую и богатую жизнь. А как заживёшь красиво и богато, когда кругом нищета? Она поняла: если хочешь жить хорошо, возлюби советскую власть. Служи ей верой и правдой, а тогда и она тебя полюбит и поделится своими сокровищами.

Она переехала в Ростов, получила высшее образование и хорошо продвинулась по комсомольской линии. Потом и по партийной. Сделать это было совсем не просто, ибо требовалось скрыть от проверяющих органов политическую неблагонадёжность предков, которые осмелились, живя в деревне, быть не безземельными батраками, а крепкими хозяевами. Она скрыла. Удачно вышла замуж и сделала партийную карьеру. Попасть в горком партии Ростова – не так-то просто.

К этому времени Эльвира Митрофановна настолько уверовала в себя и свою непогрешимость, так властно вела себя дома и подавляла своего слабохарактерного мужа, что нет ничего удивительного в том, что в скором времени умный и добродушный мужчина запил. У него развился цирроз печени и он, бедолага, умер.

Эльвира Митрофановна не пролила по этому поводу ни одной слезинки. Всю свою любовь отдала сыну, который должен был переносить властолюбивый характер мамочки.  Сын – это было для неё так же свято, как и служение партии. Эльвира Митрофановна подозревала, что её Серёжа может унаследовать от папаши любовь к спиртным напиткам, поэтому строго оберегала его от сомнительных дружков, от улицы, тщательно подбирала ему друзей.

Дружбу с Ваней Гришиным она приветствовала. Ваня – хороший мальчик, вежливый и воспитанный. Сразу видно, что из приличной семьи.

Мальчики постоянно чем-то занимались, читали книги, Большую Советскую Энциклопедию, решали задачи по математике, а потом и по химии.

Серёжа любил маму. Но и он чувствовал её властную натуру и уже в старших классах редко делился с ней своими детскими секретами.

А теперь он привёл в дом жену. И здесь Ксеня столкнулась с материнской ревностью. Эльвира Митрофановна придиралась к ней по всякому поводу. То  – у Сергея мятая сорочка, то – в их комнате беспорядок, а её вещи навалены на стуле, когда для этого есть шифоньер. И так – слово за слово, капелька к капельке. А как же её романтические стихи, её ночные полёты, её голос, её внешние данные? Маме это всё было совершенно непонятно. У женщины на женщину может быть совсем иной взгляд, нежели у мужчины. Особенно, если речь идёт о сопернице…

Напряжение между Эльвирой Митрофановной и Ксюшей  нарастало, и требовался только повод, чтобы всё вырвалось наружу, и произошёл взрыв.

Ксеня не могла, не хотела терпеть бесцеремонное вмешательство матери Сергея в их жизнь и уговаривала мужа снять комнатку.

– Как ты не понимаешь?! Я хочу чувствовать себя хозяйкой. У нас скоро будет ребёнок, а мы должны всё время держаться за мамину юбку.

– Это ты не понимаешь. Мама кроме меня никого здесь не имеет. Она – не молода и очень больна. Я не могу оставить её одну!

Ксеня жалела, что опрометчиво бросилась в семейную жизнь, так и не погуляв, не почувствовав радость молодости и свободы. Но было поздно. Она была на шестом месяце беременности.

Эльвира Митрофановна не могла успокоиться. Ей Ксеня казалась лёгкомысленной и гулящей. Она подозревала невестку во всех грехах. Настраивала Сергея против жены, и последнее время перед родами дело почти дошло до развода. Однажды Ксеня нагрубила Эльвире Митрофановне и хотела поехать рожать к своим родителям в Шахты. Но так случилось, что  у неё начались схватки, и Сергей отвёз жену в родильный дом. Но стоило Ксене с сынишкой приехать, как Эльвира Митрофановна заявила, что мальчик ничего общего не имеет с её сыном.

– Вот всё и проявилось! Меня не проведёшь! Мы и не такое видали, и не таких обламывали, выводили на чистую воду! Я не знаю, от кого ты родила этого курносого мальчика! Ни у тебя, ни у Сергея нос не курносый! От кого угодно, но только не от моего Серёжи!

Тогда впервые в жизни Сергей поссорился с матерью. Но та не успокоилась. Используя власть и связи, она добилась, чтобы провели генетическую экспертизу, после которой и грянул гром, разрушивший их семью, как набежавшая волна разрушает выстроенный из песка домик.

Экспертиза показала, что отцом ребёнка Сергей не является… впрочем, как и Ксеня не была его матерью!

Ксения была в отчаянии.

– Но ведь ты же мне всё так красиво когда-то рассказывал – про воду, про её химические свойства, про всякие там научные чудеса, – сказала она тогда. – Я, наверно, не всё поняла и, наверно, не такая умная, как ты. Мне просто хочется, чтобы была семья, чтобы был ребёнок, чтобы всё было как у людей.

Иван был в курсе напряжений в семье друга и никак не мог понять, почему Эльвира Митрофановна так ополчилась на Ксеню. Ведь, и скромная, и умница, и хозяйка хорошая… Чего ей ещё?  Когда у них заходил разговор об этом, Иван всегда заступался за Ксеню, говорил другу, что он её должен защитить от не в меру ревнивой мамы. Сергей отмалчивался. Понимал, что, конечно, мама не права, и нужно было что-то делать. Неужели в роддоме случайно подменили ребёнка? Они с Ксеней сидели, запершись в своей комнатке, и говорили вполголоса. Ощущение было такое, что даже и здесь, оставшись наедине друг с другом, они не одни: мама – тут же. Она слушает, она сверяет каждое высказанное слово с тем, что правильно, откуда-то точно зная, что чем является. Вся та решительность, которая была свойственна Сергею, – вдруг разом испарилась.

– Ты понимаешь, Ксенечка, с ребёнком надо что-то решать – нельзя же так…

– Что с ним решать? Это мой ребёнок! Я же чувствую это!

– Но ведь была же экспертиза. И ты представь: ведь где-то же и наш настоящий малыш теперь находится у кого-то. Его надо найти. А этого вернуть настоящим родителям!

– Не хочу я ничего искать и ничего возвращать! Если твоя мамочка такая прыткая, что смогла затеять всю эту возню, то она могла и решение экспертизы сфальсифицировать!

– Ну, что ты! Там же всё очень серьёзно! Там такой номер не пройдёт – ведь это же…– Сергей вдруг запнулся, поняв, что говорит что-то совсем не то и не о том.

Ксеня заплакала. Малыш, спавший в маленькой кроватке, проснулся и захныкал.

– Ну что, мой маленький? Что? – Ксения взяла его на руки и стала качать, напевая какую-то песенку. Из её глаз капали слёзы.

Потом малыш заснул. Она положила его в кроватку и сказала:

– Я хоть и не такая умная, как ты и твоя мама, но понимаю, из-за чего весь этот сыр-бор.

– Из-за чего?

– Маме нужен, прежде всего, ты. А если и я, то только при условии, что я буду смотреть на неё с обожанием, и все мои мысли будут направлены исключительно на неё.

– Как ты не поймёшь: мама желает нам счастья, – пробормотал Сергей и осёкся.

– Ну вот, – сказала Ксения, – ты и сам не веришь в то, что сейчас сказал.

Скандал всё-таки разразился. И Сергей повёл себя не лучшим образом: он просто оставался в стороне, давая двум женщинам обмениваться колкостями, упрёками или даже оскорблениями. Сергей не мог представить себе, что он должен в этом случае говорить и делать, и он молчал.


После этого скандала Ксеня разучилась летать во сне. Волшебная сущность покинула её, она стала самым обычным человеком. Просыпалась каждую ночь оттого, что ей снилось, что она снова летит – но, в отличие от настоящего полёта, это была лишь иллюзия. Чтобы убедиться в этом, достаточно было посмотреть в окно. Реальность разительно отличалась от увиденного во сне. Она поняла, что так больше не может продолжаться. Нужно забрать сына и уйти! Исчезла способность летать, значит, исчезла  любовь!

Город медленно отходил ко сну. Солнце скрылось за горизонтом, и только силуэты домов и высоких деревьев чернели на фоне серого ещё неба. На улицах зажглись фонари и рекламы. Машины ехали с включенными фарами.

Ксеня  чувствовала себя полностью опустошенной. Руки дрожали, но дышать стало чуть легче. Завтра будет лучше. Завтра обязательно будет лучше.

Рухнули её планы. Рухнула надежда на счастье. Жизнь её нокаутировала. Сергей оказался не тем, кем казался ей вначале. Но она верила, что подобное случается с теми, кому много дано и кто будет в силах подняться.  Она вспомнила прочитанный недавно афоризм Геннадия Малкина: «Живым из жизни не уйти!». Подумала: «Фигу вам! Вовсе и не так! Нужно просто всё это разорвать!». И нечего тянуть кота за хвост, как говорит батя. Если решила, то решила! Раз и навсегда. Сначала хорошенько подумай, но если решила – то всё! Баста!

Слезы понемногу высохли. Закатные лучи подводили черту под самым страшным днём её жизни. Вот и всё, скоро стемнеет. Стемнеет перед новым рассветом…

Ксеня вздохнула и слабо улыбнулась. Всё будет хорошо.

Утром она взяла сынишку и уехала к родителям в Шахты. В университете оформила академический отпуск и отказалась от алиментов, запретив Сергею даже видеться с ребёнком.


Сергей выкурил уже третью сигарету, а ручеёк воспоминаний всё журчал и журчал.

Он вспомнил, как первое время переживал, как пытался встретиться с Ксеней, даже грозился подать на неё в суд. Но однажды, когда он приехал в Шахты, чтобы всё же поговорить с женой и увидеть малыша, к нему вышел её старший брат Николай и положил свою огромную руку на его плечо. Николай работал шахтёром-проходчиком, был сильным и спокойным парнем.

– Ты вот что, Сергей… Не приезжай сюда больше. Сестра не хочет тебя видеть. Ты оказался бабой, а не мужиком… и она не хочет с тобой жить.

– Да я в суд подам. Имею право видеть сына.

Николай сильно придавил Сергея ладонью.

– Не шубурши! Ничего ты не имеешь! Ничего не было. И не твой это сын! А будешь шуметь – пожалеешь. Гуляй, Вася…

– Я не Вася.

– Знаю, что не Вася, но можно и Сергею быть Васей! Песенка есть такая…

С тех пор он больше никогда не видел ни Ксеню, ни малыша.

Сергей грустно взглянул на толпящихся у пивного ларька людей. Подумал: «Сейчас бы пива холодненького. Эх, хорошо бы…».

3.

И Иван проснулся не в лучшем состоянии, чем Сергей. Он страдал не оттого, что вчера сильно перебрал спиртного, но ещё и от безысходности своего положения: лишиться жены и дочери – это испытание, которое не каждому по плечу.

Почему-то вспомнилось: бабушка жены в Отечественную потеряла мужа и троих детей. А потом во второй раз вышла замуж, родила и воспитала новых детей, да ещё и приёмных. Всех поставила на ноги, дожила до правнуков и умерла лишь в глубокой старости. Подумалось: «Чего только в жизни не бывает?! Может, и у меня что-то подобное будет? А пока даже думать об этом не хочется. И видеть никого не могу. Только Серёгу».

С Сергеем они дружили с детства. Это была совершенно удивительная дружба, смесь соперничества и настоящей товарищеской взаимовыручки. Друзья никогда не ссорились; об обычных мальчишеских потасовках даже и речи никогда не было. Но при этом они соперничали: кто быстрее пробежит стометровку, кто попадёт мячом в баскетбольную корзину с центра площадки, кто быстрее решит задачу по химии или математике. Устраивали шахматные турниры, в школьной лаборатории мастерили вместе сложный химический прибор, готовили друг другу каверзные вопросы. Это было что-то вроде КВН для двоих. Мать Сергея в споры ребят не вмешивалась. А вот отец Ивана – Василий Петрович – охотно брал на себя роль третейского судьи, разрешал споры, возникавшие между мальчишками, подсказывал, где найти правильный ответ, если сам чего-то не знал.

Василий Петрович был умным человеком и знал много. Он работал инженером на заводе «Электроаппарат», и маленький Ваня заявлял:

– Я вырасту и стану, как папа – инженером.

Но потом прошло время, и он уже так не говорил.

В школе его  соперничество с Сергеем натолкнуло на мысль заняться химией. Друзей заинтересовала вода, её свойства. Сергей где-то вычитал, что вода – не только условие жизни на Земле, но ещё и хранитель информации. Иван не верил в то, что вода способна хранить и передавать информацию, а тем более иметь что-то схожее со временем. Но он верил, что вода – это жизнь. А если жизнь, говорил Ваня, тогда будет и информация, и всё что угодно – пусть даже и время. Если исчезнет жизнь – время остановится.

Сергей возражал. Говорил, что это совсем не то и он имеет в виду совершенно другое, но Ивану это было не очень интересно.

Друзей увлекал и космос. Знаний было не много, но фантазии легко компенсировали их отсутствие.

– На Луне воды нет потому, что она испарилась, – говорил Иван.

– Но тогда это и есть то самое, о чём я всё время думал, – радостно восклицал Сергей. –  Солнечная система образовалась благодаря чьей-то мысли! И эта мысль содержалась в воде. Хотя мне и не совсем понятно, как она могла содержаться в парообразном состоянии. Я убеждён, что мысль может жить только в жидкой воде, а не в замёрзшей или газообразной.

Друзья рассказывали одноклассникам про таинственную планету, покрытую льдом. По её поверхности можно кататься на коньках, сколько душе угодно. Сила притяжения там меньше, чем на Земле, поэтому в скафандре не будет тяжело кататься. Надел коньки и гоняй по всему шарику. Другие всё же сомневались: на планете могут быть и полыньи, в которых можно и утонуть.

На большее у одноклассников фантазии не хватило.


Прошли годы, и Иван после окончания университета оказался в  промышленном отделе областной санэпидстанции. Работал в промышленном отделе химиком-аналитиком. Сергей же, то ли стараниями своей мамочки, то ли ещё как, распределился в НИИ современных технологий, где тоже занимался проблемами воды.


Со временем Иван Васильевич с успехом защитил кандидатскую диссертацию и стал заведовать лабораторией, в которую когда-то поступил влюблённым в химию юношей.

По характеру малообщительный, он тяжело сходился с людьми и только со своим другом мог до позднего вечера говорить на различные темы, спорить до хрипоты. Он не очень понимал, чем занимается Сергей. Впрочем, никогда об этом его и не спрашивал. Захочет – сам расскажет. Но Сергей не распространялся о своих делах. Иван лишь знал, что и Сергей тоже защитил кандидатскую, и даже стал старшим научным сотрудником. Но ни темы диссертации, ни проблем, над которыми работал друг, он не знал. Защита была закрытой. Институт, в котором работал Сергей, был секретным, и Иван считал неудобным расспрашивать его об этом.

Но общались они часто, особенно после того, как от него ушла Ксеня. Иван считал Сергея тюхой, подверженным влиянию мамаши, но лишний раз об этом другу не говорил – зачем сыпать соль на рану.

Он не рассказывал Сергею, что все эти годы изредка перезванивался с Ксеней. Почему-то Иван считал себя в ответе за те поступки, которые совершил или наоборот не совершил его друг. Пытался проследить, что же будет дальше с этой женщиной. Ведь нельзя же так: был человек и нету! Она же не умерла, она продолжает жить, и как можно делать вид, что её больше нет? Ивану это было непонятно, и он пытался по своему разумению как-то поучаствовать в судьбе Ксюши. А та  восстановилась в университете через два года. Сергей и Иван к тому времени уже оканчивали курс обучения, а она училась лишь на втором курсе. Совершенно случайно однажды Иван встретил Ксеню в библиотеке. Разговор зашёл о её жизни, о малыше. Иван выражал к ней симпатию и сочувствие. Как мог, старался сгладить вину Сергея….

– Как ты? – спросил Иван.

– Нормально… Ты только не жалей меня! Не люблю…

– И не собираюсь… Просто, считаю, что то, что произошло, то произошло. Почему это должно влиять на наши отношения?

– Вот и хорошо. А какие у нас были отношения? Ты – друг Сергея.

– Ты меня тоже из списка друзей вычеркнула?

Ксеня посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

– Ничего я не хочу. Кстати, Жанночка тобой уж очень увлечена. Помнишь такую?

– Помню. Она же свидетельницей была у вас.

– Вот именно. Дать тебе её телефон?

– Ни к чему. Жениться пока не собираюсь. Впрочем, давай!

Ксеня продиктовала телефон подруги.

– Ты запиши, – сказала она, увидев, что Иван даже не сделал попытки записать телефон.

– Запомню…

– Ну, мне пора, – сказала Ксеня. – А Жанночке позвони. Она –  хорошая девушка, светлая, чистая. Мы с ней со школы дружим…

– И мы с Сергеем дружим со школы. Даже на одной парте сидели…

Но Иван так и не позвонил Жанне. А когда через год его в составе большой комиссии послали в город Шахты проверять городскую СЭС, он встретил  Жанну Свиридову. Была ли то случайная встреча, или Иван, зная её место работы, каким-то образом уговорил председателя проверить состояние дел со школьным питанием и пришёл именно в ту школу, где преподавала английский язык Жанна Игнатьевна Свиридова, сказать трудно, только после той встречи они уже не расставались. Вскоре Жанна сменила свою фамилию и переехала в Ростов…


Прошло много лет. Ксеня, окончив университет, уехала в Шахты, где работала в школе, преподавала химию. Иван встретился с нею случайно, когда однажды, несколько лет назад приехал в Шахты с проверкой городской СЭС.

– Ну, как ты тут? –  спросил он.

– Живу… – односложно ответила Ксеня. – И жизнь проходит. У меня уже седина пробивается. Время прошло.

– Но ты разрешишь мне хотя бы изредка тебе звонить?

– Зачем? У тебя семья. Жанна – моя лучшая подруга. Я так не хочу.

Она так больше и не выходила замуж. Сын повзрослел, был хорошим парнем. Жила она в квартире, которую получила после того, как рушили бараки, в которых ютилась когда-то её семья. Иван остро почувствовал: вся жизнь – коту под хвост. Здесь она состарится и умрёт. Сын, если найдёт в себе силы, вырвется из умирающего города, и, даже, если он и совершит подвиг и вытащит за собою мать, то  и тогда: сын ведь не выдаст её замуж, и она так и останется в одиночестве. Тогда же и подумал: «как страшна и беспощадна жизнь!».

Разумеется, Иван так ничего Сергею и не сказал, но однажды всё же в прошлом году у них произошёл такой разговор. Дело было у Ивана дома, когда друзья вышли на лоджию покурить.

– Ты, Серёга, уж очень подвержен влиянию разных недоумков. И вообще, пора быть более самостоятельным в своих решениях. А тобой манипулируют, и ты даже этого не замечаешь!

– Кто мной манипулирует? Что ты городишь?

– Да все! Ты слепо доверяешь всему, что болтают по ящику… и повторяешь всю эту ахинею. Теперь вижу, – не зря долбят.

– Не вижу, почему, если я соглашаюсь с официальной точкой зрения, значит –  мной манипулируют?!  Да, я верю, что наше правительство делает всё, чтобы поднять страну из руин. Не превратить её в колонию. А кому доверять? Этому продажному Касьяну? Или вышедшему в тираж изобретателю шахматных комбинаций? Люди – не шахматные  фигурки! А может, фрукту, который утверждает, что только ему известна Истина? Так он ещё зелёный и кислый, чтобы претендовать на роль Бога.

– Не передёргивай, – возразил Иван. –  Да и терминология, и система доказательств у тебя те, что каждый день долдонят по телику.  У  них же ты и набрался.

– Да ты только представь: вот будет шахматист править Россией!

– Об этом никто не говорит, хотя, а почему бы и нет?! Правил же Штатами артист! И вообще, мы же не о том. Я говорю, что очень немногие могут сохранить свою независимость, свою точку зрения. Внушаемость – вещь, которая мало зависит от того, хочет этого человек или нет. Нам нужно иметь свою точку зрения и уметь её отстаивать! Кстати, ты знаешь, что структурированная вода, обработанная особым способом, может существенно повысить внушаемость, снижать порог возбуждения?

– Над этим в нашей лаборатории работают, – ответил тихо Сергей. – И ты, наверно, прав. Я часто думаю о том, что у меня произошло с Ксюшей. Ну, не смог противостоять маме. А она мне всякий раз твердила: жён у тебя может быть много, а мать – одна!

– Вот и не смог защитить... Так же не сможешь защитить своё мнение. А умение устоять перед влиянием авторитетов, на мой взгляд, – великое качество настоящего учёного.

Иван с грустью посмотрел на друга.

– Людей с независимым мышлением почти не существует, – пожал плечами Сергей. – В моём представлении – это титаны мысли, счастливые избранники судьбы. Кстати, не всегда правые, но это уже другой вопрос.

Иван редко говорил на эти темы. Они были ему не интересны. Но в этот раз его словно прорвало:

– Ты вспомни:  мы отгородились от внешнего мира, от информации, технологий, от воздействия мирового рынка. Страна деградировала, отстала в науке и технике. Товары стали неконкурентоспособными. Рубль – неконвертируемым. В замкнутой системе о  прогрессе говорить не приходится! Но потом случился поворот на сто восемьдесят градусов. При этом трудно было удержаться на ногах. То, что раньше считалось невозможным, стало возможным! Перестали глушить вражеские голоса, открыли границы. Вернули народу Бога!

– Получается, что вера для людей обязательна, – Сергей взглянул на Ивана с удивлением. – Но если в кого-то верить обязательно, то лучше всего, правильнее всего верить в меня!

– От скромности ты не умрёшь, – улыбнулся Иван.

– Как ты не поймёшь, что не в оценке президента дело. Он делает, что может. И можешь мне поверить, что так называемые наши друзья из Штатов с удовольствием нам подставят ножку. Соперничество стран никогда не бывает очень уж честным. Тем более таких, как наши. И чтобы не погибнуть в этой борьбе, нужен такой президент. Впрочем, короля играет свита. Вокруг него собралась такая же компания.

– Но если обязательно кому-то нужно доверять, то тогда, пожалуй, всё верно, хотя и грустно, – вынужден был согласиться Иван. – Но доверять и верить – не одно и то же! Я оставляю за собой право сомневаться! Да, да, именно сомневаться. Русская интеллигенция всегда была оппонентом власти!

Сергей посмотрел на друга и улыбнулся.

– Ну, ты, русский интеллигент! Кто же тебе мешает сомневаться? Спорить хочешь – вперёд и с песенкой! Только, критиковать всегда легче, чем дело делать. Это просто для иллюстрации технологии и манипуляции некоторыми умниками, вообразившими себя самодостаточными.  Да, да, я о тебе! Впрочем, может быть, мы имеем дело со счастливым исключением из правил?

Друзья в тот вечер спорили до глубокой ночи, но так ни к чему и не пришли. Каждый остался при своём мнении.

В последнее время Ивана Васильевича увлекла новая проблема. Оказывается, под Ростовом и южной частью Ростовской области находится гигантское пресное озеро, величиною с Байкал. Подземная вода там отличного качества. Если бы научиться добывать её из-под земли без ущерба для природы, вот это было бы хорошо! Тогда бы не пришлось брать воду из Дона, которую и пить-то нельзя! Можно любоваться красотами берегов, восхищаться величественной рекой, но только не пить!

Санэпидстанция, многочисленные водоохранные организации тщетно боролись с загрязнением реки. Вот уже больше года СЭС била тревогу, выясняла отношения с химическим комбинатом на Украине. Он сбрасывал промышленные отходы в Северский Донец, впадающий в Дон. А теперь они должны очищать донскую воду от этих химикатов. Но это ещё половина проблемы. В воде появились примеси, которые известными способами очистки не удаётся удалить. Звонили директору химкомбината, но он отказывался разговаривать и бросал трубку. Пробовали проблему решить на правительственном уровне. Бесполезно. У наших и у тамошних правителей были заботы поважнее, чем экология и здоровье людей.


И сейчас, когда Иван Васильевич лежал на диване и выкуривал очередную сигарету, именно эти мысли у него прокручивались в голове. Его задача как химика заключалась не только в том, чтобы определить характер загрязнения воды, но и дать рекомендации по её очистке. Напрямую приходилось работать с различными организациями. Чиновники же ругались, перекладывали ответственность друг на друга, говорили, что хуже ростовской воды нет. Другие же утверждали,  что  есть города, в которых вода ещё хуже. Но это никого утешить не могло. Все понимали, что нужно что-то делать, смотрели на Гришина, как будто он Бог и может, как Иисус Христос,  воду превратить в вино, или, по крайней мере, порекомендовать какой-то немыслимый способ очистки. Впрочем, очистить её было можно. Но метод этот уж очень дорого стоил, и никакие тарифы за воду не покрывали расходов управления Водоканала. А увеличивать тарифы было нельзя: итак люди жужжали, как растревоженный улей. У нас всегда любые перестройки, сокращения штатов и модернизации неминуемо влекли за собой повышение тарифов, увеличение штатов, ухудшение ситуации. Вот и решал Иван Васильевич уравнение сразу со многими неизвестными.

Потом почему-то вспомнились ему вчерашнеение возлияния. Конечно же, это не выход. Спиртное, хоть и снимает стресс, но ненадолго. Да и обман это всё. Если уж снимать стресс для того, чтобы совсем не свихнуться от горя, то лучший способ – уход в работу. Что он и делал: даже сейчас мысленно был весь в работе.

Между тем уход в работу тоже ведь был самообманом. Работа работой, а пустота, образовавшаяся вокруг него, ничем не заполнится. Выручало только то, что к нему приходили изредка родители, да ещё Сергей старался его отвлечь разговорами. Последнее время он стал больше делиться тем, чем занимался в институте. Правда, говорил и, как казалось Ивану, что-то недоговаривал. Словно остерегался чего-то. Иван не настаивал.

Мать помогала по дому. Обычно Иван Васильевич против этого категорически возражал, но сейчас после всего произошедшего он молча смотрел на то, как мать что-то готовит на кухне, не проявляя никакого желания что-то делать, чем-то ей помочь. Он стал ещё более замкнутым и молчаливым.

Надо было привыкнуть к новым условиям жизни, когда ты – один. Когда нет Олечки, нет Жанны.

После смерти жены разные люди стали выражать ему соболезнование, но от этого становилось только тяжелее. Прислала письмо с соболезнованиями и Ксеня. Она писала какие-то слова утешения – даже и стихи добавила! – и говорила о том, что никогда нельзя думать, что на этом жизнь оканчивается. Это были его слова, которые он ей когда-то сказал! И теперь она их ему напомнила – как бы вернула взятую когда-то спасительную драгоценность. В письме было и о том, что и она устала очень, и едет на двенадцать дней в конце сентября в  Пухляковку. Это такой прекрасный курорт на Дону – пояснила она. – Там прекрасный Дом отдыха. И сравнительно не дорого.

Тогда же Иван подумал: «Вот и мне бы туда… к ней… Ксюша же выживает в своём ужасном положении. Надо и мне выживать. А как? Или уйти в работу. Не пить же водку без конца!».

Уход в работу – это был тот самый выход, который он использовал, чтобы забыться, отвлечься, пережить горе, которое так неожиданно на него свалилось.

С трудом преодолевая оцепенение и дикую головную боль, он встал с дивана и поплёлся в ванную. Стал под прохладный душ. Острые струи воды позволили ему очнуться от оцепенения и чуть уменьшили головную боль.

«Какая к чёрту информация может содержаться в этой воде? – думал он. – Она просто тёплая и приятная. Вот и вся информация! Если это считать информацией, тогда другое дело: организм получает информацию о том, что ему хорошо! Ну а насчёт того, что в воде могут содержаться какие-то более высокие мысли и чувства, – это вряд ли».

Закрыв кран, он до приятной теплоты растёрся вафельным полотенцем и стал бриться, когда вдруг телефон призывно пропел свою мелодию.

Звонил отец.

– Как ты там, сынок?

– Да ничего, папа… Вчера были с Сергеем на кладбище. В понедельник пойду на работу.

– Может, есть смысл взять отпуск?

– Мысль хорошая, но ты знаешь: говорят, что шок от пережитого поначалу ещё не очень силён и может усилиться со временем. Поберегу свой отпуск на такой случай. Если уж совсем припечёт, тогда возьму.

– Ты уверен, что сейчас как раз не такой случай?

– Уверен. Сейчас пока постараюсь уйти в работу. Этим и буду спасться.

– Тут вот мама вырывает трубку. Хочет сказать тебе что-то.

– Сынок! – закричала Варвара Филипповна. – Ты папу-то слушай! Папа тебе плохого не посоветует!

– Нет, мама. Не готов я ещё развлекаться.

Трубку снова взял отец – видимо, они там о чём-то заранее сговорились и сейчас действовали по единому сценарию.

– Ваня! То, что потеряно, того не вернёшь. Но и умирать раньше времени не нужно. Жизнь-то продолжается! Ты ведь ещё молодой!

– Батя, неприлично об этом ещё говорить.

– Прилично или нет – это не тебе судить! Трудно нам смотреть на твоё горе. Но жизнь-то продолжается, – повторил Василий Петрович.

– Не переживайте так. Приду в себя и потихоньку дозрею, так сказать.

– Дозревай, но только поскорей. Мы-то старые уже. Нам хотелось бы увидеть…

Иван отключился и продолжал бриться. Подумал: «Я, пожалуй, бегать начну, чтобы вес немного сбросить. Да ещё бы и с курением завязать – совсем было бы неплохо».

Пожарил яичницу, выпил чаю и вдруг понял: делать больше нечего. Разве что телевизор смотреть.

И только после этого позвонил Сергей, и состоялась та беседа, которую мы уже описали, хотя и не полностью.

– Иван? Ты как? Мы, кажется, вчера с тобой перебрали.

– Причина была уважительная.

–  Понимаю, что по уважительной причине, и всё же… А теперь голова разламывается. Пить нужно меньше! Знаешь, как в картине Рязанова Мягков прыгал на морозе, приговаривая: «Пить нужно меньше!», «Меньше нужно пить!».

Сергей пытался шутить, но у него это плохо получалось.

– Когда-то, лет пятнадцать назад, послали меня в командировку в Таганрог. Там  в СЭС организовывали аналитическую лабораторию. После работы пошёл я на пляж. Так получилось, что оказался я рядом с каким-то мужиком, показавшимся  мне по тем временам  пожилым. А  алкашом – так уж точно. Он был изрядно пьян,  и его тянуло к беседам «за жизнь». Главным мотивом его наставлений было: «Не спейся, сынок!».

–  Да брось ты свои воспоминания!

– А ты брось свои: «Пить нужно меньше!». Алкаша нашёл! Впрочем, кто тебя заставлял? Картёжник Некрасов продувал в карты состояния, относился к своим крепостным отвратительно, а сам призывал сеять разумное, доброе, вечное. Тоже мне: «Пить нужно меньше!». Мы поминали моих…

– Да с чего ты завёлся?! И ты не лучше! И от тебя я только и слышу: «Не спейся, Сергей!», «Не поддавайся влиянию!». Интересно, я-то – ладно. У меня плохая наследственность. А ты-то чего вчера наклюкался? И ничего не помнишь!

– О, чёрт! Я вдруг вспомнил, что сегодня мы с тобой должны поехать смотреть дом. Садовое товарищество «Вертолётчик», участок №120-А. Слушай, Серёга, а ведь это я сейчас вспомнил очень ясно, как будто кто-то специально мне напомнил об этом. А ты ничего не помнишь?

– Нет. Так что, поедем?

– Поедем. Что мы теряем? Я не могу находиться в этой квартире.  Приезжай к четырём. Мы должны быть там к пяти.

– Ты всё так хорошо помнишь? Ну и ну! А я ни хрена не помню! Нет, помню что-то. Кажется, наш зам по науке с нами пил. А как он там оказался, что хотел – ничего не помню. Иногда мне казалось, что это он, а иногда, что не он!..

– Ну и хорошо. А потом поедем куда-нибудь поужинать. Пива попьём. Голова раскалывается.

– Хорошо. А где нам искать это садоводческое товарищество?

– За нами обещал заехать этот твой зам, Медников, кажется. Ты и вправду ничего не помнишь?

– Абсолютно…

– Ладно. Жду тебя к четырём или к половине пятого.

– Добро…

Не успел Иван Васильевич положить трубку, как телефон снова зазвонил. «Забыл что-то?» – подумал Иван Васильевич.

– Да?

– Простите. Иван Васильевич?

– Он самый. С кем имею честь?

– Не уверен, помните ли меня. Мы с вами только вчера познакомились. Зураб Дмитриевич Медников вас беспокоит.

Иван Васильевич удивился. Только о нём говорили, и он тут как тут.

– Почему же – хорошо помню. Мы с вами должны встретиться, если мне память не изменяет, в семнадцать часов, чтобы поехать в садоводческое товарищество «Вертолётчик».

– Рад свидетельствовать, что память вам не изменяет. Так вы будете готовы?

– Я привык свои обещания выполнять.

– Очень этому рад! Мне казалось, вы вчера были несколько не в себе.

– Я и сейчас пребываю в этом же состоянии. Очень уж много на меня свалилось. От этого не только запьёшь, – с ума можно сойти.

– Зло царствует на земле! Но, можете мне поверить, это не всегда плохо!

– Это вы о чём? Эти сволочи убили мою дочь, а жена, не выдержав  такого горя, умерла от обширного инфаркта, и я должен радоваться? Вы говорите, что это не всегда плохо?!

– Нет. Вы меня не поняли. Но я учёный, и иначе смотреть на то, что происходит, не могу. Есть добро и зло. За добро нужно бороться, а зло изничтожать. Однако движущей силой всякого развития выступает борьба противоположностей. Поэтому зло необходимо для развития общества, как и добро!  Рай, «царство Божие на Земле» – это непонимание, что такая ситуация – конец всякого развития.

– Да бросьте вы своё философствование. Как вы не понимаете, что мне не до философских выкрутасов. У меня горе, а вы меня утешаете, что зло необходимо для развития! Мне на всё наплевать! У меня умерли самые близкие люди, а вы говорите мне какую-то чушь!

– Это совсем не чушь. Впрочем, действительно, не время об этом говорить. Но, как я знаю, вы сейчас бьётесь над проблемой очистки воды от малоизвестных вам примесей, в частности, редкоземельных металлов. Так, я всё-таки позволю себе дать вам совет. Вы должны окончательно отказаться от мысли, что химия является основой жизни. Физика – основа жизни! Всё есть лишь воспринимаемые вибрации, энергии, информация. Химическая очистка должна уступить место  физической, которая является эффективной, щадящей и быстродействующей. Необходимо перейти от химии к физике. Не знаю, хватит ли у вас смелости сделать такой крутой вираж, но если вы меня послушаете, у вас всё получится. Всё со всем связано, каждый атом во вселенной находится в соединении со всем мирозданием. И эта «связь» поддерживается светом, носителем всей информации жизни.

Впрочем, если вы захотите подробнее познакомиться с нашими разработками, я всегда к вашим услугам. Итак, я подъеду к вам в семнадцать.

– Нет уж, договорите. Эта проблема, действительно, меня очень волнует и не даёт покоя.  Я давно занимаюсь очисткой воды, но с таким встречаюсь впервые.

– Это потому, что у вас представления о воде не совсем верные. Вода легко меняет свою структуру. В одном случае вы легко можете её очищать известными методиками. В другом – это вам никогда не удастся, если не измените свои представления о ней. Вы проводите очень грубую очистку. Разве вы можете влиять на структуру воды вашими способами? Вода – очень чувствительна даже к психологическим воздействиям и в одних случаях она может быть целительна, а в других – губительна. Впрочем, как я вам сказал, это предмет, который я буду рад с вами обсудить в другой раз.

Ещё раз простите меня. Я буду у вашего дома ровно в семнадцать. Мою машину вы помните?

– Не уверен…

– Ну, как же! Серебристый джип. Он должен быть вам хорошо знаком!

– Серебристый джип? – с изумлением повторил Иван. – Совершенно не представляю, о чём вы…

– Впрочем, это и не имеет особого значения. Важно то, что вы меня в нём увидите. Выходите в семнадцать…

4.

В пять часов к дому на улице Соколова, где жил Иван Васильевич, подъехал серебристый джип и остановился у обочины. Из парадной вышли Иван Васильевич и Сергей Сергеевич. Они увидели машину и направились к ней.

– Добрый день, – поздоровался Сергей Сергеевич.

– Здравствуйте, – сказал Иван Васильевич.  – Давно ждёте?

– Только подъехал, – ответил Зураб Дмитриевич, открывая дверцу. – Садитесь. Нас ждут.

Они сели в машину, и Медников медленно поехал в сторону Северного микрорайона.

Зураб Дмитриевич  оглянулся на пассажиров, спросил:

– Нормально устроились?

– Спасибо. Всё нормально.

Друзья смотрели на водителя и не переставали удивляться его умению перевоплощаться. Только что это был солидный человек, управляющий солидной машиной. И вдруг он ловким движением бросил в рот сигарету и превратился в весёлого таксиста, развлекающего пассажиров байками.

– Недавно задержали шарлатана, – говорил Зураб Дмитриевич с какой-то дьявольской улыбкой. – Мерзавец торговал эликсиром молодости! Это ж надо! В изобретательности ему не откажешь, – улыбнулся Зураб Дмитриевич. – Впрочем, сейчас торгуют всем. Так, впрочем, было во все времена. И души можно было купить оптом и в розницу. Ничего не изменилось! Если бы вы видели того старца, который продавал эликсир молодости! Дряхлый, с трясущимися руками… Ведь уже одной ногой в могиле стоит, а туда же! И что вы думаете? Эликсир его пользовался большим успехом.

Иван Васильевич нахмурился.

– Да бросьте сказки рассказывать! – сказал он.

– Ну что вы! Какие же это сказки? Я знал и раньше этого прохиндея. Впрочем, это неинтересно. Он, конечно, старый дурак, хотя возраст здесь и ни при чём.

В это время проехать было трудно. Час пик. Огромное множество машин забили улицы, и сейчас величественный серебристый джип стоял, стиснутый со всех сторон пёстрыми собратьями.

– Так простоять можно очень долго, – заметил Сергей Сергеевич.

– Не опоздаем, – успокоил пассажиров Зураб Дмитриевич. – Жить люди стали лучше – вот в чём беда. Почти у каждого теперь своя машина.

– Точно. Правы были классики, когда говорили, что автомобиль – не роскошь, а средство передвижения.

Иван Васильевич тоскливо смотрел в окно на соседнюю иномарку с весёлым названием «Запорожец». На заднем её стекле был нарисован запорожский казак с лысой, как у Медникова, головой и с длинным локоном посредине. Он лихо закручивал ус и говорил: «А ну-ка, догони!». В какое-то мгновение Ивану Васильевичу показалось, что казак подмигивает ему.

– А у вас разве машины нет? – спросил Зураб Дмитриевич.

– Нет. Мы безлошадные.

– Зря. Очень удобно. Раньше ездили на повозках. И даже когда колбаса была по два-двадцать, а водка по три-восемьдесят, – автомобили считались чудом техники. Сегодня без автомобиля сложно.

– Что толку? Вот стоим мы в этой пробке, и неизвестно, когда ещё поедем.

В это время машины стали медленно, словно на ощупь, двигаться вперёд.

– Куда нам торопиться? – успокаивал Зураб Дмитриевич. – Мы никуда не опаздываем. Вы не можете знать: может именно во время этого неспешного нашего продвижения к цели возникнет то, что вы тщетно ищите, когда мучительно размышляете о решении вашей проблемы. Озарение может наступить совершенно неожиданно. Вы едете в машине или пошли в оперный театр, разговариваете с другом или обедаете, и вдруг – вот оно решение! Раньше такое решение даже записывали на манжетках…

– Ну, уж нет! – воскликнул Иван Васильевич. – Ещё хорошо, что в вашей машине есть кондиционер. А то бы мы все сварились в собственном соку. На улице – под сорок!

– Не скажите, уважаемый! Кто бы мог подумать, что когда Тургенев сидел в тюрьме, он именно там написал своё знаменитое произведение «Муму».

– Тургенев сидел в тюрьме?

– Сидел. Написал некролог на смерть Гоголя, и его посадили. А потом выслали  в родовое имение Спасское-Лутовиново.

– Это ж надо! Я не знал…

– И не он один. Из-за Гоголя пострадал и Достоевский. Он лишь прочитал на каком-то сборище письмо Белинского Гоголю и был приговорён к расстрелу, который заменили четырьмя годами каторги. Потом он ещё отбывал срок рядовым в Сибири.  Так что нравы и тогда были жёсткими…  А потом он разродился историями «Мёртвого дома». Впрочем, писателей сажают и в наше время.  Нужно быть очень бездарным или ленивым, чтобы ни разу не посидеть в тюрьме или не быть изгнанным из страны! И всякий раз после такой психологической встряски они являли миру шедевры своего творчества!

– Нет уж, я лучше обойдусь без шедевров. Не хочу в тюрьму! – сказал Сергей Сергеевич. Его поражал своей эрудицией Медников, и он не уставал этому удивляться.

– Вы лучше расскажите, к кому мы едем? – попросил Иван Васильевич.

– Мы едем к моему приятелю, Михаилу Михайловичу Бурану.

– Это кто? – не понял Иван Васильевич.

– Я же сказал, приятель.

– Странная фамилия. Кто он по национальности?

– Не знаю, право. По-моему, он и вовсе не имеет национальности. Человек мира…

– Космополит, что ли?

– Можно сказать и так…

– Впрочем, национальность – не характеристика, – сказал Иван Васильевич.

– Совершенно с вами согласен, – чему-то обрадовался Зураб Дмитриевич. – Я тоже не терплю этих узколобых националистов. А  Миша – интереснейший экземпляр! Большой оригинал, я вам скажу. Вечный выдумщик. Помнится, летом в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году в стране были перебои с продовольствием. Голода, конечно, не было, но… Так вот, купил он тогда на птичьем рынке корову. Самую настоящую бурёнку. Живую. Рыжую. И повёл её через весь город к себе домой. Если бы вы только видели, как он её заталкивал по хлипким металлическим лестницам на третий этаж! В цирк не нужно ходить! Она упиралась, мычала. Народ вышел смотреть. Потом Михаила, конечно, наградили аплодисментами. А ему это только было и нужно!

– И что? – не понял Сергей Сергеевич. – Она жила в его квартире, и он её доил?

– Нет. Он сделал лучше: он её прирезал. Помню, мы тогда с ним жарили свежую кровь – это, я вам доложу, деликатес.

– А куда он столько мяса потом дел?

– Ну что вы?! Через два часа раскупили жильцы дома! На базар даже не пришлось ему ходить. Полностью покрыл все свои расходы, и мясом запасся!

– Силён! – с удивлением воскликнул Иван Васильевич.

– И я о том же! Он – гений предпринимательства!  Помнится, купил кролика, забил, шкурку сдал, а мясо ему досталось бесплатно! Бизнесмен! Никогда своего не упустит!

Наконец, машина свернула на проспект Нагибина и покатила в сторону Северного микрорайона. Но у площади Ленина снова остановилась в пробке.

– А знали бы вы, – продолжал разглагольствовать Зураб Дмитриевич, – как он однажды уложил на лопатки чемпиона мира по классической борьбе.

Сергей Сергеевич даже присвистнул.

– Самого чемпиона? Как же ему это удалось?

– Выступал тот чемпион во Дворце спорта. Ну и предложил любому помериться с ним силой.  Думал, никто не выйдет, а Михаил взял, да и вышел!

– Он что – с ним боролся? – спросил Иван Васильевич.

– Да какое там боролся! Если бы! Подошёл просто и свалил, как мешок с картошкой. Одним лёгким движением.

Иван Васильевич и Сергей Сергеевич не верили всему, что говорил этот Зураб Дмитриевич. Мало ли чего не услышишь!  Но предпочитали не спорить.

– И чего же он вознамерился менять свой дом в саду на мою квартиру?

– Мне казалось, я вам уже рассказывал, – сказал Зураб Дмитриевич, нажимая на педаль газа. Дорога наконец-то стала свободной, и можно было двигаться с хорошей скоростью. – Этот чудак решил открыть не то предприятие ритуальных услуг с милым названием «Добро пожаловать!». Там такое предприятие было. И процветало, я вам доложу! Но – закрыли, вот он и хотел сделать что-то в том же духе. Народ-то прикормлен. Привык к тому магазину. Это, знаете ли, имеет большое значение в торговле. А, может, откроет магазин «Рога и копыта». Хочет продавать изделия из кости. Накупил, как он называет, сырьё, организовал обработку. Дал работу трём ювелирам. Вот они и делают из костей всякие побрякушки. У него есть даже кости мамонта. Купил по случаю в каком-то музее!

– Да, это вы говорили.

– Помню в александрийской библиотеке…– продолжал Зураб Дмитриевич. –  Впрочем, это  было давно. Вот, кажется, мы и приехали! Только что были в центре, и вот уже мы в садоводстве «Вертолётчик» – приятное разнообразие!

– Ничего себе – быстро! Пиликали почти час!

– Ну, что вы, уважаемый! Обижаете. В дороге мы были не более десяти минут.

– Да что вы такое говорите?! – воскликнули друзья.

– Когда вы вышли из дома?

– Ровно в пять. Я человек точный, – проговорил Иван Васильевич.

– А сейчас сколько? – улыбнулся Зураб Дмитриевич. – У вас часы есть?

Друзья взглянули на свои часы и не могли поверить. На шикарных швейцарских часах Ивана Васильевича было ровно десять минут шестого! Он смотрел на часы и не верил своим глазам. Потом взглянул на Сергея Сергеевича. Тот уже привык к чудачеству Медникова и считал это просто фокусом. Впрочем, он не исключал, что в их НИИ уже научились управлять и временем. Поэтому лишь пожал плечами и промолчал.

Они подъехали к зелёным воротам, и Зураб Дмитриевич просигналил. Даже сигнал у него был необычным: чем-то напоминающий арию Мефистофеля из оперы Гуно «Фауст». «На земле-е-е весь род людской…», – пропел сигнал, и тут же тяжёлые металлические ворота отворились, серебристый джип въехал во двор и застыл на площадке, выложенной тротуарной плиткой.

– Странно, – заметил Иван Васильевич. – Нас вроде бы здесь никто и не ждал.

– Ну, что вы?! Наверняка Михаил завозился в конце сада. Я сейчас ему ещё раз посигналю, и он придёт.

– А кто же нам ворота открыл?

– Никто. Фотоэлементами пользуются уже давно.

– Ты, Иван, постарайся меньше удивляться, – наклонившись к другу, тихо сказал Сергей Сергеевич. – Я думаю, чудеса только начинаются. Этот Медников в нашем институте – заместитель директора по науке. О нём ходят легенды, но у нас не принято расспрашивать о чём-либо. Меньше знаешь, – целее будешь.

Зураб Дмитриевич дважды протрубил  призыв своим клаксоном, и из конца участка послышалось:

– Сей момент! Сейчас буду!

Друзьям показалось, что они услышали голос Зураба Дмитриевича, раздающийся откуда-то из глубины сада. Но Медников стоял рядом, и они промолчали.

– А пока взгляните на домик! Это только снаружи он кажется таким крохотным, – сказал Медников. – Один этаж с мансардой. Под всем домом – подвальные помещения, в которых расположились сауна, бильярдная, всякие  кладовочки и котельная с газовым котлом. На первом этаже зал, кухня и кабинет. А на мансарде две небольшие спаленки. Уверяю вас, вам здесь будет хорошо…

Зураб Дмитриевич не мог понять, что так завозился хозяин, и, обогнув дом, по дорожке пошёл его искать, бросив:

– Сей момент! Я его потороплю.

– Нужно быть просто идиотом, чтобы такой дом менять на мою квартиру, – прошептал Сергею Сергеевичу Иван Васильевич. – Здесь что-то не то.

– А может, в твоей квартире где-то в стене замурованы драгоценности? – улыбнулся Сергей Сергеевич. – Дом-то старый.

– Старый. Только никаких драгоценностей там нет. Были, правда, когда-то клопы. Но и их давно вывели. Нет, Серёга. Здесь что-то не то. Или они аферисты, или…

– Ты говори, да не заговаривайся. Медников – учёный с мировым именем. Энциклопедист! Очень ему нужен твой клад!

– О кладе говорил ты, а не я.

Они бы ещё долго обсуждали эту загадку, но к ним подошли Зураб Дмитриевич с квадратным мужчиной лет пятидесяти. Он очень напоминал джина из бутылки.

– Добрый вечер! – сказал хозяин с лёгким восточным акцентом. – Гость в доме – большое счастье для хозяина! Милости прошу, проходите, гости дорогие. Друзья моего друга – мои друзья!

Пока все рассаживались в плетёные кресла за столиком, Иван Васильевич успел шепнуть Сергею Сергеевичу:

– Похоже, хозяин даже не знает, зачем мы пришли.

– Не гони картину. На Востоке, прежде чем говорить о делах, нужно съесть хоть корочку хлеба, выпить чай или бокал вина…

Хозяин, словно продолжая разговор с Зурабом Дмитриевичем, проговорил, как показалось друзьям, в шутку:

– Жаль, что конец света назначили на пятницу. Опять выходные пропадут.

– Не жалуйся. Не первый раз, – ответил Зураб Дмитриевич и взглянул на Сергея Сергеевича. – Вы, уважаемый, сегодня меня просто удивили! Будто вы, дорогой, – новичок и сталкиваетесь с этим первый раз. Но вы?!

– Сколько ни видел я чудес в институте, не перестаю удивляться. Не могу привыкнуть, – заметил Сергей Сергеевич.

– Ваше умение удивляться – большой дар. Только вы его ещё не оценили. А паранормальные явления, как правило, связаны с получением информации об окружающем мире способом, отличным от чувственного восприятия. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вы наблюдали.  А уж вам и подавно удивляться нечему.

Пока Зураб Дмитриевич беседовал с друзьями, хозяин принёс из погреба графин молодого белого вина, сыр, фрукты и накрыл на стол.

– За последние четверть века было предпринято много попыток описать паранормальные явления с помощью различных физических представлений: на основе теории электромагнетизма, термодинамики, квантовой теории, – и ни одна из них не увенчалась успехом. Причина в том, что феномен сознания отсутствует в определении физической реальности.

– Но физические законы не зависят от воли людей, – возразил Иван Васильевич.

– Вот поэтому-то вы и не можете понять и принять паранормальные явления. Вы не хотите принять телепатию, телепортацию, лавитацию, эффекты раздвоенности личности, считая всё это шарлатанством и  лженаукой, граничащими с психиатрией. Вас должно утешить, что вы не одиноки.

Зураб Дмитриевич нетерпеливо посмотрел на хозяина.

– Ты скоро?  – спросил он его.

– Сей момент… Одну минуточку!

– У тебя минуточка может длиться сколько угодно долго. Впрочем, как и у меня час езды к тебе пролетел за десять минут… Но у меня ещё деловая встреча. Что, у тебя суббота – нерабочий день? Шабад? А у меня нет выходных! Я работаю без выходных и праздников, и рабочий день у меня не нормирован!

– Зачем работать на износ? Даже вечный двигатель может поломаться!

– Это когда работа – труд, обязанность. Для меня работа – огромное удовольствие. Я не устаю. Впрочем, ладно… Как сейчас говорят, проехали. Чем ты нас сегодня угощаешь?

– Могу предложить прекрасное белое вино. В Новочеркасском институте виноградарства и виноделия по случаю приобрёл. «Стремянным» называется.

– Его пьют, когда провожают гостей. Ты что, нас уже провожаешь?

– Когда провожают? – ужаснулся Михаил Михайлович. – Не может быть! Ах, жульё!  Нет, таких жуликов мне довелось встречать только на Одесском привозе и в Миланском порту. Ну, жульё! Ладно. Я принесу вам своего. Лично делал из урожая 1907 года!

Иван Васильевич думал, что ослышался. Хозяин, видимо, хотел сказать, что вино сделал из урожая этого года. Промахнулся на сто лет. С кем не бывает!

– Ладно, неси! Это вино мне нравится. К тому же, мы к тебе пришли по делу.

Михаил скрылся в доме, а Зураб Дмитриевич продолжал:

– Нет, дом друга вам должен подойти. Уверяю вас: именно в нём вы и обретёте отдохновение для души, так сказать, отойдёте от всех жизненных невзгод. Дом удобный, и сад хороший. Там бассейн есть. Будете купаться. Садик. Птички поют, листочки шелестят, ну чем не жизнь?

– А зимой как? – спросил Иван Васильевич.

– А зимой там газовое отопление. Так сказать, цивилизация.

Зураб Дмитриевич из глубин своих многочисленных карманов достал сигареты и предложил друзьям:

– Попробуете? Мне из Кубы привезли. Аромат божественный!

– Нет, спасибо. Стараюсь отвыкать от курения, – произнёс Иван Васильевич. – Правда, всё никак не получается.

Отказался и Сергей Сергеевич.

– Понимаю, очень хорошо понимаю, – сказал Зураб Дмитриевич. – Пагубная привычка, что да, то да. Но, надо вам сказать, – сладостная. Воистину это блаженство! И вообще: вы не находите, что самым приятным является как раз то, что запрещено, что вредно для здоровья, что осуждается обществом и даже то, от чего делается больно?

Иван Васильевич переглянулся с другом. Тот лишь пожал плечами, а он подумал: «Какой-то странный этот тип. Вчера на кладбище мне он таким как будто не показался. Хотя помнится всё как-то смутно и выборочно».

Наконец, вернулся хозяин дачи с глиняным кувшином с остроконечным дном. Иван Васильевич подумал: «И как же он поставит его на стол?». Но тот и не собирался его ставить на стол. Прямо из кувшина ловко разлил вино по бокалам, а потом поставил его в специальное приспособление, сделанное из толстой проволоки рядом со столиком.

– Извините за то, что я замешкался. Впрочем, вы успели за это время осмотреться. Взглянуть  на домик, на сад. В конце лужайки небольшой бассейн.

Выпили.

Зураб Дмитриевич ел яблоко и молчал.

После первой рюмки, хозяин взялся разливать вино снова, когда, наконец, Иван Васильевич, испугавшись, что может повториться вчерашняя история, отодвинул свой стакан, сказав:

– Нет, нет. Мы больше пить не будем! Мы, если мне память не изменяет, приехали сюда не отдыхать.

– Не будете пить? – удивился Зураб Дмитриевич. – Жаль! Вино мне показалось неплохим. И хорошо утоляет жажду в такую жару. По опыту знаю. А времена нам достались жаркие!  Температура океана в Северной Атлантике достигла небывалых высот!  Глобальное потепление, – это не бред сивой кобылы! Не тю-лю-лю, а о-го-го! По всей Северной Атлантике, от Ньюфаундленда до Гренландии, Исландии и Норвегии, температура воды выше средних значений! В Анкоридже, Аляске в последнее время меньше выпадает снега. Жарко… Мне не привыкать, но вино это жажду, можете мне поверить, утоляет лучше других напитков!

Друзья разглядывали хозяина дачи. Это был плотный человек с телосложением, которое принято называть квадратным. Иван Васильевич и Сергей Сергеевич переглянулись и чуть заметно кивнули друг другу, отмечая сходство хозяина с Зурабом Дмитриевичем.

– Не знаю, как кому, а мне нравится, когда тепло, – заметил Медников.

– Конечно, – согласился Михаил Михайлович, – тем более что жаркая погода не только погубит  миллионы мечущих икру лососей, но и вызовет ураганы. Весёлое будет зрелище. Да и здесь, в России, будет немало весёлого. Но это всё больше на уровне психики людей.

– Именно поэтому я и рекомендую вам, драгоценный Иван Васильевич, не отказываться от нашего предложения. Здесь перенести эту жару и другие катаклизмы будет много легче, – уговаривал Ивана Васильевича Зураб Дмитриевич.

– Да я-то как раз и не собираюсь отказываться. Но хозяин почему-то молчит как-то уж очень многозначительно. Может, он и меняться-то не хочет.

– Сразу видно, что вы не жили на Востоке.

– Раньше было весело, сейчас просто смешно! – улыбнулся хозяин. – Зураб Дмитриевич говорил мне о том, что вы согласны поменяться со мной. Я вам этот домик, а вы мне свою квартиру.

– Но я сразу хочу вас предупредить, что никакой доплаты я платить не могу. Нет у меня денег, – сказал Иван Васильевич. – Я – простой инженер. Не коммерсант, не бандит. Впрочем, извините. Но вы должны это знать.

– Но, никто и не говорит о доплате, – кивнул Зураб Дмитриевич. – Как я понял, моему другу нужна ваша квартира, и он согласен отдать вам за неё этот домик. Я правильно тебя понял, Миша?

– Всё так! Но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Пойдёмте, уважаемые, в дом. Посмотрите сами…

Они  ходили по дому, разглядывали вид, открывающийся с мансарды.

– Жить можно, не правда ли? – спросил Зураб Дмитриевич.

– Да, конечно, – почему-то виновато улыбнулся Иван Васильевич, а про себя подумал: «Дом настолько хорош, что даже странно. Отдать мою жалкую квартирку, пусть даже и в центре города, за такой дом – это что-то невероятное! Ведь это будет неравноценный обмен».

– О, пусть вас это не смущает! – заверил его Михаил Михайлович.

Иван Васильевич вздрогнул. Он точно помнил, что ничего не говорил вслух. Ответил:

– Смущает? А с чего вы взяли, что меня что-то смущает?

– А! Вот и ладненько, вот и ладненько!

– Какая у вас тут старинная мебель, – заметил Сергей Сергеевич.

– Да какая там мебель, и какая там старинная! – замахал руками хозяин! – Так… рухлядь всякая! Не обращайте внимания.

Сергей Сергеевич не слушал хозяина, а разглядывал обстановку дома. Подойдя к старинному шифоньеру с зеркалом и тщательно рассмотрев его, сказал:

– Но, позвольте! Это же красное дерево и зеркало венецианское!

– Всё это старьё, я на него давно уже перестал обращать внимание. Как только вселитесь сюда, вытащите всё это на улицу. Может, кто и возьмёт за неимением лучшего. Сегодня вся эта рухлядь давно не в моде! Или сожжёте.  Я понимаю, что это с моей стороны не очень вежливо, оставлять хлам в доме, но честное слово: очень уж спешу. И рад бы всё это повыбрасывать, но просто руки не доходят.

– Конечно, конечно! – подхватил Зураб Дмитриевич. – А я пришлю машину с рабочими, и они ваши вещи перевезут, да и эти выбросят, если скажете. Только вы с этим делом не спешите: выбросить и сжечь всегда успеете. Посмотрите, может, что и оставите себе. Сейчас это даже модно: стиль ретро, так сказать! Антиквариат!

– А как вы собираетесь устраивать магазин в моей квартире? – спросил Иван Васильевич. – Ведь это – жилой фонд!

Михаил Михайлович замахал руками:

– Это дело техники. Будет немного денег стоить, – и вся проблема! В наше время всё делается, всё устраивается. Надо только знать, кому, когда и сколько.

– И потом же ещё эта возня с оформлением документов, – задумчиво проговорил Иван Васильевич. У него не было никакого опыта, да и не хотелось стоять в очередях.

– Ничего этого не нужно! Завтра всё и устроим!

– Как, завтра?! Завтра воскресенье.

– Не берите в голову, – успокоил Ивана Васильевича Медников. – Пригласим нотариуса, и дело в шляпе!

– Это просто чудеса какие-то, – пробормотал Иван Васильевич.

Его смущала поспешность: нет ли за ней чего-нибудь непредвиденного? Нет ли какого подвоха?

– Уверяю вас, – сказал Зураб Дмитриевич, – всё будет быстро и для вас необременительно. И всё по закону. Впрочем, вы можете пригласить юриста, чтобы у вас не было даже тени сомнения в том, что он не собирается вас обмануть.

– Но почему-то всё время говорите вы, а хозяин, если не ошибаюсь, Михаил Михайлович, почему-то отмалчивается.

Зураб Дмитриевич улыбнулся:

– Во-первых, Миша – мой друг. К тому же, весьма верующий человек. Мы с вами приехали, когда он молился.

– Он что, строго соблюдает заповеди?

– Нет, что вы?! Не думаю. Скорее, придерживается традиций.

– И что из этого следует?

– Ничего. Верует без оглядки во всякую дребедень.

– Да, ладно вам! Это моя вера, и совсем не обязательно подшучивать над этим, – обиделся Михаил Михайлович.

– Успокойся! Кто над тобой, и тем более, над твоей верой подшучивает? Но ты же сидишь бирюком, как будто не ты меня просил уговорить Ивана Васильевича поменять квартиру на твой домик!

– Это я помню. А что касается формальностей, то пусть это вас не беспокоит, – повернулся он к Ивану Васильевичу. – Завтра всё и оформим.

– Я всегда восхищался его деловыми способностями, – сказал Медников. – Если он сказал, что сделает что-то, то сделает. Не беспокойтесь: у него есть связи на самом верху, у него есть влияние! Мне бы такого сотрудника в институт! Ему бы цены не было.

– А вы возьмите его, – предложил Сергей Сергеевич.

– И рад бы, но, к сожалению, нельзя. У Михаила с образованием не густо. Три класса, кажется, и всё. На зато опыт у него огромный, мудрость природная, прозорливость, и, наконец, огромный запас юмора и энергии!

Михаил виновато склонил голову.

– Так что Миша со всеми своими светлыми идеями остаётся пока в стороне, – заключил свою речь Зураб Дмитриевич.

– Простите за нескромный вопрос, – сказал Иван Васильевич. – Я смотрю на вас и удивляюсь: вы очень похожи. Не близнецы ли, не братья ли вы случайно?

Хозяин дома и Медников переглянулись.

– Случайно нет, – ответил Зураб Дмитриевич. – А сходство –оно есть, это вы, безусловно, правильно отметили. Но ведь это духовное сходство, а оно-то как раз и важнее любого родства. Не так ли, Миша?

– Так оно и есть, – подтвердил Михаил Михайлович, – духовное родство – оно превыше всего. А я вот смотрю на вас с Сергеем Сергеевичем и думаю то же самое: уж не братья ли вы часом?

Друзья улыбнулись.

– Мы с ним внешне совершенно непохожи, а сходство внутреннее, конечно же, есть и у нас. С первого класса учились вместе. В университете были в одной группе...

– Они и на кладбище были вместе, – пояснил Зураб Дмитриевич приятелю.

– Вот даже как! – удивился Михаил Михайлович.

– Я тебе об этом рассказывал, – пояснил Зураб Дмитриевич хозяину дома.

– Да, да, помню, помню. Я соболезную.

Что-то во всей этой говорильне было шутовское и неуловимо неприятное. Ни Иван Васильевич, ни Сергей Сергеевич не смогли бы сказать, что они усматривают  неприятного во всех этих разговорах и их интонациях, но что-то всё же отталкивало.

Потом они сидели в беседке за столом и пили чай.

Иван Васильевич держал в руках тяжёлый серебряный подстаканник и, помешивая серебряной ложечкой благовонный напиток, почему-то вспомнил рассуждения Сергея о том, что вместе с водой может передаваться информация, что вода может накапливать в себе энергию. Если такую воду выпить, могут быть последствия – хорошие или плохие.

Он вынул стакан из подстаканника и посмотрел его на свет: лучи заходящего солнца пробивались через красно-коричневую ароматную жидкость, и это было так красиво и так загадочно.

У него в голове отчётливо прозвучала мысль: пить это ни в коем случае не стоит. Он решительно поставил стакан в подстаканник, некоторое время смотрел на него, а потом решительно выпил всё содержимое стакана.

Судя по всему, такие же сомнения терзали и Сергея Сергеевича. Но и тот выпил свой чай.

– Я понимаю, что вас терзают сомнения, – спокойно заговорил Зураб Дмитриевич. – Напрасно. Напрасно вы думаете о Мише, что он аферист. Нет более честного на земле человека, строго выполняющего все свои обязательства, это я вам говорю. А я, можете мне поверить, многое повидал!

– Да мы ничего такого и не думаем! – воскликнул Иван Васильевич. – И всё же странно всё это. Вы не можете не согласиться, что моя квартира не стоит этого чудесного дома с участком. Да и поспешность эта тоже смущает. Хотя, должен вам сказать, и я бы с удовольствием закончил все эти формальности как можно скорее. Находиться мне в той квартире, можете мне поверить, очень даже трудно…

– Я это понимаю. Но, я думаю, вы понимаете, что ценность определяется не просто, и иногда, казалось бы, совсем простенькая вещь составляет для одних огромную ценность, а для других – не более чем старый кусочек размалёванной доски. Для одних кости, вырытые из земли – не более чем прах, а для других – предмет для поклонения. А Михаил, и вы мне можете поверить, не способен обмануть. Для него мораль, долг – не просто звук.

– Это хорошо.

– Наверно. Хоть я и думаю несколько иначе.

– Иначе?

– Наивные люди думают, что мораль является условием выживания общества! Глупцы! – Зураб Дмитриевич смотрел на друзей и улыбался, словно приглашая их поспорить. – Разве не понятно, что у человечества нет никаких единых общечеловеческих ценностей, нет моральных, ненасильственных способов отстаивания своих представлений о «правильной» жизни. Нет единой религии,  единого типа  общественного устройства. И только слепой не видит, что есть  конфликты между богатыми и бедными, между странами, у которых есть ресурсы, и теми, у которых их нет.

– Вот я и говорю, – вставил Михаил Михайлович. – Рано или поздно будет тот самый конец Света!  Людишки побили все рекорды по истреблению себе подобных.

– Да, да! – продолжал разглагольствовать Медников. –  Вы присутствуете при закате человеческой цивилизации, человека разумного. И рассвета даже не предвидится. Но, когда я говорю это, я не имею в виду нашего Мишу. Он строго придерживается норм морали и не способен кого-то обманывать. К тому же он не мелочен, обязателен и честен.

Он только с виду такой вроде бы пришибленный. На самом же деле – личность яркая, парадоксальная. Он может быть беспощадным с противниками и заботливым другом. Во все времена людишки враждовали с теми, кто не разделял их взглядов. Сначала – религиозных. Потом чужаками стали считать говорящих на другом языке, имеющих другие привычки, более успешных, удачливых, богатых. Ещё Экклезиаст, помнится, писал: «…что было – то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». Даже скучно становится! Но Миша совсем другой, и это я свидетельствую!

Договорились, что к десяти утра Михаил Михайлович подъедет к Ивану Васильевичу вместе с нотариусом. Тот проверит все документы и оформит сделку.


Зураб Дмитриевич хотел отвезти друзей в центр на своей машине, но те отказались и уехали на такси. Идти домой Ивану Васильевичу не хотелось, и друзья зашли в кафе, которых в нашем городе огромное множество.

Они сидели в укромном уголке за столиком, пили пиво и тихо беседовали.

– Что-то тревожит меня во всём этом деле.

– Что тебя тревожит?

– Даже и сам не знаю. И оба мужика какие-то странные, и их поспешность.

Сергей Сергеевич возразил:

– Я тебе скажу так: у тебя сейчас такое состояние, что ты не слишком сильно должен доверять своим чувствам. Ты весь напряжён, измотан. А предложение хорошее, дельное. Переселишься на лоно природы, а там птички, цветочки, листочки…

– Ты говоришь словами этого – как его там…

– Да, помню, – Сергей рассмеялся. – Ну и что? Зато ведь правильно говорю. Ты переселишься в хороший дом, поменяешь обстановку и начнёшь жить заново.

– Но я даже с родителями не посоветовался. Да и неожиданно это как-то.

– Да что советоваться?! Разве непонятно, что обмен для тебя выгоден?! Впрочем, поступай, как знаешь!

– Так-то оно так, но очень уж меня настораживает эта поспешность Мыслимое ли дело – всё оформить в один день? – с сомнением сказал Иван Васильевич.

– Уверяю тебя, – заверил друга Сергей Сергеевич, – всё в этой жизни мыслимо. Даже и не такое!

– А что они там говорили о неминуемой катастрофе?

– Да мало ли что они нам наговорили?!  Но в чём-то они правы. Семьдесят лет строили коммунизм. Потом вдруг его прикрыли и стали строить управляемую демократию. Но чиновники остались теми же! Даже таблички не нужно было менять! И всё осталось по-прежнему. Сегодня за деньги можно купить всё: начиная от должности, депутатства, портфеля министра до самой жизни! Так что пригласить нотариуса и за один день оформить сделку – не самое сложное, тем более для таких, как этот Медников Зураб Дмитриевич. А относительно глобальной катастрофы, так и в этом они правы: катастрофа не грядёт. Она давно уже грянула!

5.

Сейчас уже с трудом верится, что было когда-то время, когда этот дом стоял на самой окраине Ростова – с видом на пустырь, за которым простиралась так называемая Генеральская балка…

В ту пору крепостные стены, окружавшие Ростов, были уже снесены за ненадобностью, и вдруг выяснилось, что никакая это не крепость, тщательно подготовленная для осады со стороны свирепых турок, а просто маленький городок. На звание цитадели он уже больше не претендовал, а вот другие амбиции у него появились. Разумеется, никому тогда и в голову не могло прийти, что такие почтенные города, как Таганрог или Новочеркасск отойдут на второй план, а никому неизвестное местечко на берегу Дона станет административным центром юга России. Но получилось именно так!

Генеральскую балку горожане превратили когда-то в свалку мусора. Он лежал, источая смердящие запахи и привлекая стаи голодных бродячих собак и производя на случайных прохожих  удручающее впечатление. А город-то всё приближался и приближался к смердящим кучам, пока не настало время весь этот мусор вывозить. К изумлению горожан, город быстро шагнул в сторону свалки и очень скоро пошагал себе дальше в бескрайние донские степи, отвоёвывая всё новые и новые горизонты. Ещё недавно жители Северного микрорайона помнят аромат свинарников, распространяющийся  по окраине города. А теперь это – центр микрорайона. И где те запахи? Где те лужайки и свинарники? Вот и там, где когда-то далеко-далеко за городом была мусорная свалка, теперь стали возникать жилые дома – вполне приличные, городские.

Дом, в котором жил наш герой, был построен как раз в те времена, когда город ещё не дотянулся до Генеральской балки, но вот-вот готов был это сделать. Новосёлы с изумлением смотрели из своих окон на безрадостный загородный пейзаж и не могли поверить своим глазам: как так может быть, чтобы прямо из дома открывался вид на холмистую степь. Вышел из городской квартиры – и вот тебе, образно говоря, чистое поле, в котором лишь мелькают на горизонте какие-то жалкие деревушки с коровами и стогами сена.

У архитекторов тех времён было плоховато с фантазией, когда дело доходило не до строительства величественных дворцов и монументальных ансамблей, а ограничивалось лишь постройкой  простых жилых домов для городского люда среднего достатка. Строили несколько разномастных корпусов, огораживающих внутренний двор, в который можно было войти с улицы через ворота, запирающиеся на ночь. Получалось некое смешное подобие з;мка. Выдержать оборону такой за;мок не мог, и жулики, которых в те времена было немало, вполне могли залезть в окна на первом этаже и кого-нибудь ограбить. Что они и делали с успехом, создавая Ростову печальную славу. Но внутренний дворик создавал всё же приятное и убаюкивающее ощущение какой-то оторванности от остального мира. У обитателей таких двориков создавалось впечатление: вот здесь мы, и нам здесь уютно, а там – весь остальной мир. Разумеется, считалось, что тот остальной мир никогда сюда не нагрянет, а мы здесь так и будем жить и жить в своё удовольствие. Но город безостановочно двигался всё дальше и дальше, а события из огромного внешнего мира захлёстывали и этот дворик, и все без исключения остальные дворики не только в Ростове, но и во всей России.

Странным образом Михаил Михайлович всё это хорошо знал – и про архитектуру, и про историю застройки города. По его словам, все самые лучшие воспоминания его жизни были связаны с этим домом, в котором он когда-то жил. Ему грел душу этот дворик, не просто окружённый, а задавленный со всех сторон обступившими его корпусами домов. Эти железные лестницы и галереи, опоясывавшие этажи изнутри. Но квартира его,  в которой он когда-то жил, находилась на третьем этаже, и её нельзя было превратить в магазин. Именно квартира Ивана Васильевича Гришина ему казалась весьма привлекательной для его предприятия. Строить же где-то на окраине отдельное здание он не хотел. Центр города для дела, которое он задумал, был наиболее удобен.

Было жаркое воскресное утро. Иван и Сергей сидели на диване в большой комнате и всё больше помалкивали. Иван пребывал в мыслях о предстоящем отъезде, а Сергей и вовсе понимал свою миссию так: нужно просто быть рядом. И ничего больше. В конце концов, от настоящего друга часто только это и требуется: молчи, если нечего сказать или не вполне понимаешь, что происходит, но только будь рядом. Их недавняя вылазка на кладбище как-то вдруг опустошила обоих. Это нельзя было объяснить тем, что они тогда выпили слишком много, а теперь до сих пор не могут восстановить свою физическую форму. Какая-то необъяснимая усталость навалилась на них.

Родители Ивана, которые пришли по случаю его переселения, пребывали в некоторой растерянности.

Мать Ивана, Варвара Филипповна, с каким-то подозрением посматривала на Михаила Михайловича, многозначительно покачивала головой, глядя на мужа, и говорила сыну:

– Ваня, ты хорошо подумал?

– Да, мама. Не волнуйся ты так!

– Мне всё понятно: воспоминания о прошлом – они бередят тебе душу, но с другой-то стороны, ведь здесь центр города, цивилизация. Дворик здесь и в самом деле неказистый, но какая красота кругом! Пушкинская, Большая Садовая, парки, площади, и это всё рядом. А там?

Сергей хотел возразить Варваре Филипповне и даже поднял для этого указательный палец, но потом вдруг осёкся и замолчал.

Иван утешил мать:

– Я же там был, смотрел. Там очень хорошо. Природа и тишина. Это всё для меня намного важнее и этого дворика, и архитектурных красот центра. Сейчас вы сами увидите…

Сергей сделал вид, что именно это он и хотел сказать.

– Да-да, там очень красиво, – подтвердил он.

Иван понял, что и у Сергея есть сомнения, но он решил не вмешиваться в ход событий. Он взглянул на друга, но тот только похлопал его по колену и промолчал.

Отец Ивана – Василий Петрович – был больше склонен доверять мнению сына.

– Варя, – сказал он тихо жене. – Мальчик уже большой, знает, что делает.

«Мальчик» только усмехнулся на эти слова отца и ничего не сказал. Другой «мальчик» тоже – лишь улыбнулся.

Вмешался Михаил Михайлович. Обращаясь в Варваре Филипповне, сказал:

– Вы даже не представляете, уважаемая Варвара Филипповна, как там тихо и как там хорошо. Как сказал поэт: Приветствую тебя, уютный уголок!..

Не помню, как там дальше, но, в общем, что-то в этом же духе…

Варвара Филипповна по-прежнему смотрела на него с каким-то недоверием, но рассказы о том, какие там красивые места, выслушала с интересом. Она понимала: речь идёт не о её личных пристрастиях и вкусах, а о счастье сына. Если ему там будет хорошо, то и хорошо! А как ещё могла рассуждать мать?

Голос у огромного квадратного Михаила Михайловича струился, как убаюкивающий ручеёк:

– Там и речка течёт, там и источник есть. Говорят, вода там какая-то полезная для здоровья и содержит какие-то микроэлементы. Впрочем, я в этом деле соображаю мало. Но, что вы теряете? Если вдруг вы решите, что вам этот дом не подходит, вы всегда сможете сюда вернуться.

– Что вы такое говорите? – удивилась Варвара Филипповна. –  Шутка ли, такие расходы…

– В том-то и секрет, я уверен, что оттуда вы никуда не захотите переезжать!

Он громко рассмеялся, и смех его был очень похож на смех Зураба Дмитриевича Медникова: такой же каркающий и хриплый.

– Ну, эту тамошнюю воду я ещё проверю, – сказал Иван. – Возьму на анализ. Не все городские источники заслуживают доверия.

– Вот-вот! Непременно проверьте! Но я уверяю вас: там всё будет хорошо. Там же, где этот источник, и купальня есть. Специально для любителей острых ощущений: круглый год – плюс восемь градусов. Говорят: оздоравливает и даже омолаживает. Так что, рекомендую.


Появившийся нотариус внёс некоторое оживление. Он был не седым старичком, с папкой бумаг под мышкой, а молодой женщиной спортивного вида, которой было чуть за тридцать. При ней была секретарша – столь же привлекательного вида, и вместе они образовывали прелестную пару бизнес-леди. По-деловому ознакомившись с документами на собственность, что-то записали в большой, прошитый и пронумерованный журнал, составили и подписали какие-то бумаги, и громко прихлопнув их печатью, вручили документы Михаилу Михайловичу и Ивану. Потом, получив от Михаила Михайловича пухлый пакет с деньгами и даже не проверяя, что в нём находится,  скрылись, словно бы это были привидения.

Иван только пробормотал с изумлением:

– Даже и не верится как-то, что всё это может быть так быстро и просто.

– Всё в этом мире намного проще, чем может показаться, – сказал Михаил Михайлович.

Вошли рабочие, присланные Медниковым, и стали выносить мебель.

Ощущение нереальности не покидало Ивана. Михаил Михайлович откуда-то достал бутылку шампанского и коробку дорогих конфет. Ивану даже показалось, что он их достал прямо из кармана своего пиджака, но он встряхнул головой, чтобы отогнать набегавшую на него сонливость. На столе вдруг появились  хрустальные бокалы, о которых Иван Васильевич и его родители могли твёрдо сказать: они их раньше в этой квартире никогда не видели.

– Такое дело – грех не обмыть, – сказал Михаил Михайлович, потирая руки.

– Я, знаете ли, не силён в поэзии, – сказал он, стыдливо улыбаясь, – но у меня сами напрашиваются слова одного стихотворения. Правда, я  не знаю, кто его автор, но от этого оно не становится менее замечательным.

Он поднял свой бокал с янтарным пенящимся напитком и торжественно проговорил:  Друзья, прекрасен наш союз!..

Далее возникла пауза, во время которой Михаил Михайлович, мучительно морщил лоб и пытался вспомнить что-то. Пауза затягивалась, и Сергей спросил:

– Так, и что дальше-то?

При этих словах Михаил Михайлович почему-то смутился, покраснел и добавил потухшим голосом:

– А дальше я не помню. Но я не столь красноречив, как Цицерон. И всё же, прошу, друзья мои, это считать тостом!

– Прекрасный тост! – улыбнулась Варвара Филипповна. От её прежнего недоверия к Михаилу Михайловичу не осталось и следа.

Зазвенели соприкасающиеся бокалы, и все выпили.

– Какое прекрасное шампанское! – изумлённо проговорил Василий Петрович. – Никогда в жизни ничего подобного не пробовал.

– Французское, – пояснил Михаил Михайлович. – Эту бутылку я купил в Марселе.

– И конфеты – прекрасные! – изумилась Варвара Филипповна.

– Швейцарский шоколад. Купил на прошлой неделе в Берне.

Затем стали произноситься какие-то подобающие случаю речи, и Иван Васильевич с изумлением отмечал, что он и сам что-то такое произносит, все его слушают и даже смеются на его слова – видимо, остроумные. Но что это были за слова – он не понимал. А в это время рабочие в синих комбинезонах выносили мебель, какие-то тюки и чемоданы.  Квартира пустела на глазах.

Вскоре Иван выяснил, что он стоит в опустевшем помещении. Михаил Михайлович с жаром объясняет Сергею, где у него будет выход на улицу, где прилавок с образцами товаров, а где мастерская. Потом, без паузы произнёс:

– Господа! Карета подана! Едем!

На секунду Иван закрыл глаза и представил себя в своей прежней квартире. С ним были жена, дочь с мужем и малыш… который так и не родился. Но в его представлениях он уже подрос и мог самостоятельно ходить по комнате, широко расставив ручки. Это была как вспышка – яркая, тёплая, приятная. А потом видение рассеялось, и он услышал свой собственный голос:

– Да-да, пора!

Выходя из квартиры во двор, он оглянулся в последний раз, точно зная: сюда он уже больше никогда не вернётся.

Михаил Михайлович похлопал его по плечу и вкрадчиво сказал:

– Не огорчайтесь особенно, милейший, и помните одно важное выражение: уходя – уходи!

– Да. Я всегда придерживаюсь этого правила, – ответил Иван.

Кортеж состоял из двух машин: грузовика с мебелью и рабочими и блестящего на солнце серебристого джипа, такого же, как и у Медникова.  Впереди ехал Михаил Михайлович, показывая дорогу. За ним, стараясь не отставать, шёл грузовик.

Садовое товарищество  «Вертолётчик» встретило их оглушающей тишиной и дурманящим буйством зелени. Всё было чисто и красиво.

Въехали во двор. Выйдя из машины, отец Ивана удивился:

– Дом-то, судя по всему, капитальный. И стоит уже очень давно – не один десяток лет. А ведь при советской власти не разрешали строить такие дома на садовых участках.

– Всё очень просто объясняется, – сказал подошедший вовремя Михаил Михайлович. –  В моём представлении, дом этот стоял здесь задолго до советской власти. Когда-то здесь был уголок совершенно райский. Потом здесь разместился не то сельсовет, не то какая-то другая контора. Уж очень любили большевики конторы. Помните, что их вожди говорили о значении учёта? Вот в таких конторах всё и учитывали. Так и получилось, что этот дом остался более-менее в целости и сохранности. Но, повторяю, это только в моём представлении. Вы заходите в дом! Как сказал один поэт… Впрочем, я забыл, как он сказал. Что-то такое:

Мой дом стоит в саду,
А сад ещё цветёт,
За садом на пруду
Черёмуха растёт…
– Неужели это об этом доме? – удивилась Варвара Филипповна.

– Конечно. Только черёмухи той давно уже нет.

Вошли в дом.

– Ой, да тут мебели столько! – удивилась Варвара Филипповна. – Как же вы её поместите в той квартире?

– Никак, – ответил Михаил Михайлович. – Всё, что я отсюда возьму, поместится в багажнике моей машины – только личные вещички. Всё остальное оставляю здесь. Знаете ли, – люблю жизнь начинать с нуля! А эту мебель можете порубить на дрова и топить ими камин, можете выбросить на свалку или оставить что-то себе – это всё на ваше усмотрение.

Уже внутри дома Иван осмотрелся по сторонам. Это было удивительное ощущение: он был здесь всего лишь во второй раз, а уже казалось, что это его родное пространство.

– Не правда ли прелестная картина? – спросил Сергей Варвару Филипповну. – И внутри вполне прилично, и вид из окон…

– Да, что-то необычное во всём этом есть.

Михаил Михайлович ненадолго отвлёкся, отдавая распоряжения по поводу разгрузки машины, а потом, повернувшись к Ивану, сказал:

– Обратите внимание вон на ту старенькую церквушку, что на том берегу реки. Священники – народ умный. Если они выбрали для своей церкви именно это место, значит, будьте уверены: именно оно  и есть самое лучшее в этих местах. Даже и тухлая Темерничка в этом месте становится как бы красивее и благороднее.

Сергей поправил его:

– Но это не Темерничка. Эта речушка называется Камышевахой. И совсем не тухлая эта речушка. Здесь даже форельное хозяйство построили. А, как известно, форель любит чистую проточную воду.

– Что-то я в магазинах форели не видел, – заметил Василий Петрович.

– Ну, что вы, уважаемый! – улыбнулся Михаил Михайлович. – Она распределялась избранным…

Мебель и вещи заносили на веранду и в комнаты.

В  кабинет внесли старенький кожаный диван и поставили возле той стенки, на которую указал Иван Васильевич.

– Ну что же, – сказал Михаил Михайлович. – Приятных вам впечатлений, а тем, кто останется здесь ночевать, – приятных и сладких снов, ну а мы – поехали.

Он заулыбался и хотел даже произнести какие-то стихи, но водитель грузовика дал сигнал, и Михаил Михайлович только махнул на прощание рукой.

– Всего вам доброго! Здесь как на грех местность такая, что только стихи и хочется говорить! Так сказать, поэтический уголок! Располагает!

Вскоре рабочие и Михаил Михайлович уехали. Они предлагали Сергею и родителям Ивана Васильевича поехать с ними, но те отказались.

– Ну, что вы! – сказал  Сергей. – Я здесь останусь.

– А мы, – улыбнулась Варвара Филипповна, – может быть, даже и заночуем здесь с мужем. Надо же посмотреть, что это за дом – обжить его, так сказать. Здесь так хорошо… И такой воздух!.. Жаль, что мы кошку сюда не прихватили! На новоселье всегда в дом сначала кошку запускают.

В наступившей тишине Василий Петрович сказал:

– Я думаю, теперь самое время заняться мебелью.

Иван усомнился:

– А я думаю: как бы мы её сейчас ни поставили, потом выяснится, что это неправильно.

– Но что-то делать же надо! – возразил отец. – Что ж мы так и будем сидеть, сложа руки?

– Я сейчас пойду на кухню, что-нибудь приготовлю, – сказала Варвара Филипповна.

– Вот это неплохая идея, – согласился Василий Петрович. – Там в корзине овощи. И в холодильнике. Мы же ничего не вытаскивали.

А Сергей сказал:

– Двигать мебель туда-сюда, а потом смотреть, что из этого получится, не стоит. Не лучше ли нарисовать план квартиры, вырезать из бумаги в нужном масштабе прямоугольнички, изображающие мебель, и двигать листочки бумаги, а не тяжёлые деревянные сооружения.

– Мысль хорошая и правильная, но мне самый раз немного физически поработать. Отвлекает от тяжёлых дум. Поверишь, не могу успокоиться, забыть Жанну, Олюшку. Только в работе немного и забываюсь.

В скором времени Варвара Филипповна позвала их на кухню.

Кухня была просторной и все легко разместились за большим обеденным столом.

– Это ж надо! – удивлялся Василий Петрович. – Не прошло и нескольких часов, а мы сидим в новом доме.

– Да в таком доме! – добавил Сергей, улыбаясь.

– Вот именно, – кивнул Василий Петрович. – Поразительно.

– Кто этот Михаил Михайлович?– спросила Варвара Филипповна. – Олигарх какой-то? – Потом, оглянувшись по сторонам, словно бы опасаясь, что её услышат, продолжала: – Вы знаете, он мне сначала не понравился. Какой-то даже странный.

Василий Петрович встал из-за стола и подошёл к холодильнику, оставленному прежним хозяином.

– Почти новый. Я понимаю, мебель здесь старинная – да и то ведь в хорошем ещё состоянии! Можно было и не бросать такую мебель, но холодильник-то!

Сергей сказал:

– Нам остаётся только предположить, что те выгоды, которые  он извлечёт из своего магазина, покроют его расходы. Не станет же бизнесмен делать то, что ему невыгодно.

– Конечно, не станет, – со знанием дела подтвердила Варвара Филипповна. – Они своей выгоды не упустят! Но в этом ли дело? Нет ли здесь чего-то другого?

– Вечно ты, Варюша, сомневаешься, – улыбнулся Василий Петрович. – Неверующая Варвара! Ему эта мебель, этот холодильник – такая мелочь. Дороже будет стоить их перевезти. К тому же он говорил, что хочет жизнь начать заново. И зачем в новую жизнь тащить старую рухлядь?  Бросьте вы об этом думать! Нормальный мужик с широкой душой. Мне он нравится!

Уже когда поели и немного выпили, поговорили о том-о сём и встали из-за стола, Иван тихо признался Сергею, когда они вышли в сад покурить:

– Такое впечатление, что во всём этом есть какой-то перебор. Вот только не пойму, в чём он заключается.

Сергей задумчиво возразил:

– Мы привыкли, что нас в этой жизни, так или иначе, дурят. А дурят-то – с целью извлечь выгоду. Если допустить, что тебя в этом случае обдурили, то в чём выгода для тех, кто это затеял? С документами всё чисто, это владение, которое ты получил, намного лучше того, что ты имел. Только тяжело больной на голову горожанин, влюблённый в асфальт и выхлопные газы, скажет, что здесь хуже, чем там. Здесь – лучше. Какие могут быть сомнения? Ну, вот и живи! Правда, хоть рядом и автобусная обстановка, но, мне кажется, тебе нужно будет приобретать какой-то транспорт. Да и ставить машину есть куда!

– Я так и сделаю, – сказал Иван.

Уже ближе к вечеру Варвара Филипповна твёрдо заявила, что она и муж остаются здесь ночевать.

– Оставайся и ты, – предложил он Сергею. – Всем место хватит!

– Как-нибудь в другой раз, – улыбнулся Сергей. – Непременно поживу у тебя, но как-нибудь потом. А сейчас – надо ехать.

Друзья простились.

Наступающий тихий вечер обещал красивую звёздную ночь. Уставшие за день родители улеглись спать, а Иван всё ещё расхаживал по второму этажу. Сна не было ни в едином глазу, хотелось понять, что произошло и что ещё произойдёт. Главная цель переезда – поменять обстановку – была достигнута.

Иван подумал: «Вот и мне нужно начинать новую жизнь! И всё же, как бы было здесь теперь хорошо Жанне! Ей всегда не хватало воздуха, а здесь… дышу и надышаться не могу!.. Неужели мир так глупо устроен: для того, чтобы мне стало хорошо, понадобилась смерть дорогих людей? В этом что – есть какая-то взаимосвязь?».

6.

Сергей  вышел из садоводческого товарищества и остановил проходящую машину.

– Командир, в центр подбросишь? – спросил он.

– Куда в центр?

– Ворошиловский и Большая Садовая.

– Стольник.

Сергей дёрнул на себя дверь и упал на сиденье.

– Понеслись…

– Спешите?

– Не так, чтобы очень, но к семи хотелось бы быть на месте. Только на минуту заехать придётся в одно место.

Водитель нажал на газ, ловко перестраиваясь то в крайний правый, то в левый ряд. Старенькая «Волга» дребезжала и гремела, и казалось, вот-вот развалится. И тем не менее мастерство водителя, его опыт позволили быстро обходить автомобильные пробки. Он внезапно сворачивал в какие-то проулки и  объезжал, казалось, надолго закупорившие улицу машины.

Надо было заглянуть домой, переодеться и показаться на глаза матери, которая всякий раз упрекала его, если он долго не звонил или она не знала, куда он идёт, с кем встречается, что делает. Ему приходилось придумывать для неё  различные конференции, симпозиумы и коллоквиумы. Но мама требовала подробностей, интересовалась, не было ли среди делегатов симпатичной молодой преуспевающей учёной из Петербурга или Москвы. Она требовала от сына отчёта во всех его поступках и мечтала о том, что он когда-нибудь встретит женщину «из хорошей семьи», и не голодранку какую-то, а с положением. Тогда и ей возле них будет хорошо.

Он попросил таксиста на минуту остановиться на углу Ворошиловского и Красноармейской, взлетел на третий этаж своего дома и открыл ключом входную дверь.

Переодеваясь, предупредил мать, что должен уходить, у него важные дела. Эльвира Митрофановна укоризненно взглянула на него и полюбопытствовала:

– Что у тебя за дела вечером в воскресенье?

– Мама, я уже взрослый человек, –  ответил Сергей.

– Но я же имею право знать.

– Мама, я пойду. Если понадоблюсь, ты мне позвонишь по телефону.

– Но ты мне уже сейчас нужен! – возразила мать. – Куда же ты идёшь?

– Ты разве плохо себя чувствуешь?

– Ну, не так, чтобы уж очень, – замялась Эльвира Митрофановна. – Но всё-таки приятно видеть сына возле себя. – Подумав, добавила: – И не знать, что он шляется где попало и с кем попало!

Главное было – сдержаться. Не ввязываться ни в какие споры, а делать то, что считаешь нужным.

– Я пошёл. Не открывай никому дверь.

– Может быть, у тебя опять завелась женщина? Имей в виду: я – против! Эти женщины тебя до добра не доведут. Одна у тебя уже была! Тебе мало одной, что ли?

Сергей не стал спорить, а молча вышел. Он мог только догадываться о том, какая буря сейчас разыгралась в душе у матери. Подумал: «И так нужно всегда  проявлять твёрдость, а иначе это никогда не закончится».

Перепрыгивая через две ступеньки, он выскочил во двор и сел в такси, поджидающее его у двери парадной.

«Волга» загромыхала по ямам двора. Сергей откинулся на спинку сиденья. Вспомнилась сцена знакомства.

Было это месяц назад.

«Скорая» ночью его привезла в больницу с приступом аппендицита. Эта боль возникла внезапно, и терпеть её уже не было сил.

Доктор проводил его к кушетке, передал диспетчеру направление и уехал.

Он тогда пролежал почти два часа. Стонал, но на него никто никакого внимания не обращал. Старушка-санитарка, елозившая мокрой тряпкой по полу, проворчала:

– Ну, чего разлёгся? Вставай! Что это тебе здесь – гостиница, что ли?

– Меня «скорая» привезла, – простонал Сергей, – но ко мне так никто и не подходит. У-у-у, как же болит, чёрт возьми!

– Давно лежишь, дохляк?

– Почему «дохляк»? Я ещё живой.

– У нас не долго. А «дохляк» потому, что длинный, худющий: кожа да кости. Про таких у нас и говорят «дохляк». И давно лежишь?

– Да, уже больше часа будет. У-у-у, зараза, как же болит…

Он повернулся на правый бок и подогнул колени к животу. Так, ему казалось, боль была чуть меньше.

Санитарка подошла к диспетчеру. Заваленная бумагами, она с кем-то увлечённо разговаривала по телефону.

– Тамарка! Ты чего лясы точишь! – громко прикрикнула санитарка на молоденькую сестричку. – Там больной два часа уже мается…

– Так что я могу сделать, если хирург не идёт! Я ему звонила, звонила, а он говорит, что занят.

– А ты ещё звони! И не проси, а крикни на него. Сегодня, видно, тот пузатый охламон дежурит. Звони. Мужик загнётся у тебя в приёмной.

Сестричка снова сняла трубку и стала требовать дежурного хирурга в приёмный покой. Вскоре, действительно, мурлыча под нос весёлую мелодию, к Сергею подошёл хирург. Он осмотрел его, потолкал пальцами в живот и сказал:

– Никакого аппендицита здесь нет! Скорее всего, почечная колика.  Нужен уролог.

– Так что мне делать?

– А что делать? – удивился хирург. – Лежать! Что же ещё делать…

Он вальяжной походкой подошёл к сестре и написал своё заключение.

– И чего ты, девочка, шумела? Почечная колика у него. Звони урологам.

Часа в три ночи, наконец, Сергея осмотрела уролог. Там же в приёмном покое сделала укол, после чего равнодушно произнесла:

– Через минут десять боль пройдёт. Почечная колика. Камушек идёт…

– От чего это у меня, доктор? – спросил Сергей.

– Вода у нас такая. Впрочем, и обмен веществ, может быть… Полежите в больнице. Проведём обследование.

Из этого объяснения Сергей ничего не понял. Его привели в палату, в которой спало человек пять. Он лёг на свободную кровать. Было душно и сильно пахло мочой, но после укола, действительно, боль постепенно уменьшилась, и он, измученный, заснул до утра.

Утром проснулся совершенно здоровым. К нему в палату заглянула доктор, которая его осматривала в приёмном покое.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она, присаживаясь на край кровати. – Показывайте.

Она снова мяла живот, как мнут тесто. Потом стучала по пояснице.

– Вам нужно обследоваться. С почечной коликой шутить не следует.

Сергей, вполне оправившись от ночных болей, улыбнулся и спросил:

– Совершенно с вами согласен. Но у меня есть два вопроса к вам. Как вас зовут?

– Это ещё зачем? Впрочем: Нина Андреевна Круглова, если вас так уж это интересует. Что-то ещё интересует из моей биографии? Вдова, сорок лет, есть сын.

Сергей теперь улыбался и с интересом всматривался в глаза доктора.

– Это даже очень здорово, – сказал он. – Моё имя вы знаете из документов. Могу только добавить, что и я холост…

– Девственник, что ли?

Нина Андреевна впервые взглянула на Сергея с интересом.

– В разводе…

– Значит, бабник.  Это не лечится…

– Совсем не угадали… Не то…

– Не угадала, так не угадала, – равнодушно пожала плечами Нина Андреевна, всем видом показывая, что до его проблем у неё нет дел.

– А какой второй вопрос? – спросила она.

– Можно, я буду у вас лечиться?

– Вам нужно лечиться в поликлинике…

– В поликлинике? – с грустью переспросил Сергей.

– В поликлинике, – подтвердила Нина Андреевна и встала, собираясь уходить.

– Доктор, но разрешите мне хотя бы позвонить вам. Проконсультироваться. Я вам верю.

– Спасибо за доверие. Звоните, хотя, в отличие от вас, я вам не верю.

Она ушла, а вскоре Сергея выписали. Делать в стационаре ему было нечего.

И вот сейчас он ехал на свидание именно с этой Ниной Андреевной.

Такси остановилось у института народного хозяйства. Расплатившись с водителем, Сергей вышел из машины и огляделся. Всё как всегда. Людской муравейник был чем-то растревожен. Люди спешили по своим делам. Пёстрая лента машин медленно, словно на ощупь, смещалась  в разных направлениях. Воскресный вечер. Многие возвращались с Дона, где с риском для жизни загорали и купались в грязной и мутной воде. У других жизнь только начиналась, и к Дону тянулся поток ярких нарядных иномарок. Ночная жизнь левого берега была богаче. Вечером на левый берег Дона ездили не на автобусе.

Он медленно шёл по Большой Садовой в сторону вокзала и с любопытством рассматривал красочные витрины магазинов. Как на глазах меняется город! Сколько ярких реклам, обещающих рай на земле!


Кафе называлось «Русский самовар». Сергей любил его. Можно было, взяв лишь одну кружку пива или чашечку кофе, посидеть за столиком, думая о своём. Музыка здесь играла тихо. В полупустом небольшом уютном зале царил полумрак, и, казалось, время останавливалось.

Любимый столик Сергея стоял возле огромного, во всю стену, окна. Отсюда можно было рассматривать проплывающую мимо пёструю публику, наблюдать, как милиционер, вышедший на охоту, лихо действовал своим полосатым жезлом, грозно разговаривал с нарушителем и потом клал «штраф» себе в карман и довольно улыбался. К Сергею привыкли, как к обязательному фрагменту интерьера.  Именно здесь он назначил встречу Нине.

Странное дело: вот уже больше месяца они встречаются, но до сих пор у них не было никакой близости. Так. «Взвейтесь кострами…». Пионерская дружба…  Сергей же чувствовал какое-то душевное волнение, томление и желание. Размышлял о том, с чем это связано и, может, не стоит и продолжать встречи, если он ей совсем не нравится. Как-то этот квадратный Михаил Михайлович сказал, а Сергей запомнил. То ли в Библии написано, то ли в Торе, что если счастье – не большое счастье, то оно, как правило, всегда большое несчастье. Так, может, не стоит мучить и себя, и её? Нина – совсем не глупый человек. И жизнь её не баловала. Зачем же делать ей больно?

С другой стороны, если бы он ей не нравился, она бы просто не приходила на такие встречи. Да и он не привык отказываться от желанной цели. Нет, всё дело, наверное, в нём …

Обстановка располагала к тихим беседам и отдыху.

Ещё с улицы Сергей увидел: Нина уже сидела за столиком и смотрела на проходящих мимо людей. Увидев его, улыбнулась.

«Ну, что ж, – подумал он. – Моей вины тут нет. Я не опоздал ни на секунду. Это она пришла раньше времени».

Поздоровался, поцеловал в щёчку, так, как будто встретились давно женатые люди, изрядно поднадоевшие друг другу и лишь делающие видимость мира и благополучия. Но сегодня в Нине произошла какая-то перемена, и Сергей её сразу заметил, только никак не мог понять, что же именно произошло.

Сегодня на Нине светлые волосы были старательно уложены в замысловатую копну. Лицо было подрумянено, а тени на веках и ресницы не позволяли отвести от неё глаза. Она обворожительно улыбнулась, говоря:

– Чего это ты, как в воду опущенный? Уставший, будто вагоны разгружал.

– Друг переезжал. Помогал, как мог. А в пятницу мы с ним выпили на кладбище прилично.

– Был повод?

– Был. В твоей больнице с разницей в неделю по милости твоих коллег у него умерла сначала дочь, а потом и жена… Но, не стоит о грустном.

– Не будем. Хотя, можешь мне поверить: на нас сейчас вешают всё, что можно повесить. Но всё же большинство врачей и медсестёр не взяточники и не сволочи. Нормальные каторжники, влачащие полунищенское существование, ишачащие за охапку соломы…

– Не знаю… Мой опыт общения с докторами был малоприятным, хотя, конечно, я понимаю, что есть исключения из правил: ты, например. Приятное исключение.

– Брось, пожалуйста, смеяться надо мной! Нельзя смеяться над слабыми. Смейся лучше над сильными и наглыми. Иначе твой юмор – зубоскальство!

– Ну, что ты, Ниночка! Какое же это зубоскальство? Я лежал в вашем приёмном покое и думал, что сдохну от боли. А ты пришла, и всё прошло!

– Хватит об этом!

– Хорошо. Выпьешь что-нибудь? Шампанское, десертное вино?

– Чашечку кофе, пожалуй.

Сергей  подошёл к стойке.

Стёпа – великан с круглым улыбчивым лицом,  вопросительно взглянул на Сергея.

– Бутылочку Шампанского, плитку шоколада, две чашечки натурального кофе «Арабика», фрукты, ну, там, пирожных каких-нибудь и минеральную воду из холодильника.

Стёпа кивнул, заметив с улыбкой:

– Девушка ваша очень даже ничего!

Все бармены – прекрасные психологи. Но спрашивать его, чем Нина вызвала его восторги, не хотелось. В конце концов своё мнение может иметь каждый.

Сделав заказ и расплатившись, Сергей вернулся к столику. Достал сигареты.

– Закуришь?

– У меня свои… Никак не брошу. Смалю одну за другой… Нужно бросать.

– Нужно, – согласился Сергей. – И я всё никак не отвыкну.

Нина достала из сумочки сигареты и закурила. Закурил и Сергей.

Официант принёс бокалы, шампанское, разлил пенящийся янтарный напиток и спросил:

– Кофе можно подавать?

– Да, пожалуйста, – кивнул Сергей.

Через минуту на столе дымился кофе в маленьких чашечках. Официант поставил вазочку с кубиками сахара, лимон, нарезанный кружочками и присыпанный сахарной пудрой, вазу с виноградом и апельсинами, пирожные.

– А воду-то зачем? – спросила Нина.

– Горячий кофе и холодная вода позволяют лучше почувствовать вкус, – сказал Сергей.

– И по какому случаю праздник? – улыбнулась Нина.

– Ни по какому. Мне приятно угостить женщину, которая мне нравится.

Нина не кокетничала. Выпила бокал шампанского, отметив:

– А шампанское хорошее, полусладкое. Давно не пила такого.

Сергей отметил: красивые пальцы, руки, движения. Всё при ней, и всё же чего-то не хватает.

Нина держалась свободно, независимо. Видимо, не могла для себя ещё определить, серьёзны ли перспективы их отношений. Муж её погиб в автомобильной катастрофе два года назад. Он тоже был врачом. Их сын, Костик, учился в Москве, в Бауманке.

Разговор вертелся вокруг всё тех же больничных дел.

– А ты смог бы прожить на ту нищенскую зарплату, которую нам платят? – воскликнула Нина, когда Сергей стал говорить, что в медицине за всё приходится платить. – Врач, который учился шестнадцать лет, получает гроши. Два раза сходить на базар. А ведь ещё нужно и за квартиру платить, за коммунальные услуги, что-то из тряпок купить… Я уже не говорю о том, что хочется и в театр пойти, и книгу какую-то купить… А уж если у тебя престарелые родители или дети – считай, ты – нищий. И чего же удивляться, что берут? Конечно, берут! И я бы брала, да только никто не даёт! Дают заведующему отделением, оперирующему хирургу. А мне, к сожалению, приходится довольствоваться зарплатой.

– Такое уж время настало, – откликнулся Сергей. – И всё это на плечи несчастных больных! Разбойники с большой дороги! А страховая медицина?! Фикция! Ты только послушай, что придумали! Все крупные медицинские учреждения Ростова, имеющие высококвалифицированные кадры и оснащённые современным  диагностическим оборудованием, ростовчан не принимают!

– Как так?

– Не принимают, и всё! Говорят: они работают на область.

– При этом стационары их забиты ростовчанами.

– Точно! Сделали формальное основание получения денег. Если ты всё же хочешь попасть на обследование – плати! И не только за обследование, но и за страховку!

– Но что же они страхуют, если проводится исследование? – удивилась Нина.

– Наверно, гарантируют, что во время исследования пациент не умрёт. Если когда-нибудь будут судить наше время, то больницы отнесут к преступным организациям. То, что они делают, иначе, как преступлениями квалифицировать нельзя.

– А где лучше? В школах? В институтах? Сегодня вложил в зачётку денежки и получил свою пятёрку! А потом мы удивляемся: откуда у нас такие врачи, учителя, инженеры. Бывают, правда, уникумы.

– Это точно… Я где-то читал, что у нас появилась девушка-рентген. Вот она не вкладывала деньги в зачётку, потому что никогда и не училась медицине. Кажется, только недавно поступила в институт.

– И что? – равнодушно спросила Нина.

– Она, как рентген, видит всё. Даже  реакцию организма на принимаемое лечение.

– Я мало верю этим чудесам. Впрочем, может быть. Мы многого не знаем. И что? Дар этот врождённый?

– Наверно…  Интересно, что знаменитая Ванга сказала, что её дар перейдёт к девочке, живущей в северной стране. И вскоре появилась эта Наташа Дёмкина.

– Она обследовалась где-то? Или обычные сказки нашей жёлтой прессы?

– Да нет! Точность её диагнозов удивляет. Её обследовали и у нас, и в Японии. Проводили хитроумные тесты, которые она с честью прошла.

– Ну и пусть себе. Ещё бы научились лечить без лекарств, без операций – совсем было бы хорошо! А так – больных много, а лекарств нет.

– Нет лекарств?

– Есть, самые дешёвые и малоэффективные. На дорогие и эффективные начальство наложило лапу. Только своим больным…

– А как у тебя с начальством?

– Никак. Оно само по себе, я сама по себе.  У нас всё изменилось! Сегодня – он – начальник, он же и дурак!

– Нет, – улыбнулся Сергей, – у нас не так!

– Тебе повезло. Но медицина – не химическая лаборатория. Есть вещи, которые врач обязан делать вне зависимости от материального вознаграждения. Ведь доброе и злое имеет свойство накапливаться.

– А может, стоит отдохнуть? Поехать к морю. Утка, глупое пернатое,  и та каждый год летит в тёплые края!

– Вся проблема в том, что я – не утка. Я, скорее, медведица. Зимой в спячку клонит, а летом я – добытчик!  К тому же, в отпуске я уже была.

– Ездила куда-то?

– К сыну в Москву.

– Кстати, у него же каникулы. Он в Ростове?

– Нет. Устроился работать в какой-то фирме. Кем-то вроде ночного сторожа. Сидит в помещении. Занимается. К его услугам компьютер, Интернет. И, какие-никакие, деньги. Так что, ездить в Ростов он не может.

Что-то необычное было в этой женщине.  Она не лезла в душу, почти не интересовалась материальным положением Сергея. Однажды только спросила, где он работает. Сергей кратко ответил:

– В НИИ современных технологий. В химической лаборатории.

Сергей не распространялся, сказал лишь, что работает над проблемой очистки воды.  Он всем так говорил. Это была его версия. Чтобы не запутаться, рассказывал о том, чем занимался Иван: мол, исследует качество воды, работает над её очисткой.

К его удивлению, Нине показалось это интересным. Она спросила, куда девается отработанная вода, и Сергей пояснил то, что знал со слов Ивана:

– В Мёртвый Донец. Это один из рукавов в дельте Дона.

– Тогда понятно, почему в Танаисе на берегу Мёртвого Донца написано: «Купаться и ловить рыбу запрещено!».

– Но, между прочим, вода туда сбрасывается уже после очистки, и она, эта вода, в четыре раза чище той, которую мы берём из Дона.

– Это слабо утешает, – сказала Нина.

– Увы, это так, – согласился Сергей.

Говорить на темы о воде или химии ему не хотелось, и Нина сразу это почувствовала. И на этом её интерес к его работе иссяк.

Узнав о матери, она не стала расспрашивать, сколько ей лет и как она себя чувствует. Будучи врачом, она могла бы продемонстрировать свои познания и что-то спросить о её проблемах со здоровьем, чтобы показать заинтересованность и сопереживание. Но она этого делать не стала, и Сергею это понравилось. Он строго придерживался правила, вычитанного в умной книге: с женщинами ни при каких обстоятельствах нельзя говорить о религии и о политике. Лучше всего говорить о ней самой, расспрашивать о её проблемах, сопереживать, обсуждать...

Но Нина была исключением из этого правила. Она легко переключалась на обсуждение политических проблем, потом говорила о новых научных исследованиях в области психологии. А потом, спустившись с высот философии, могла обсуждать цены на рынке.

Поговорили о детях. Нина рассказала о сыне: на кого учится, куда собирается пойти дальше. Спросила Сергея насчёт его детей. Тот ответил уклончиво: мол, развёлся. Живём в разных городах. Нина поняла, что ему эта тема неприятна, и не стала продолжать.

Вскоре они покинули кафе, немного погуляли по парку Горького, прошлись по улице Пушкинской, а потом Сергей проводил её до автобусной остановки. Так она сама попросила: до остановки и не более того. Когда подъехал автобус, они обменялись формальными поцелуями и расстались.

Домой Сергей не спешил. Шёл и думал  о Нине. Вроде бы нормальная женщина. Умная, образованная, красивая. И всё же что-то не то. Нет того, что он чувствовал к Ксене. Впрочем, может, такого больше никогда и не повторится? Такое бывает только раз в жизни.

«Нет, – думал Сергей, – Нина, конечно, не глупая, в чём-то необычная… Совсем не яркая и не ослепительная, а просто интересная и приятная. Неужели это то самое, что я искал? Даже и не верится. Тогда почему у нас всё так  с нею?..»

Да, здесь было о чём призадуматься.

Уже дома Эльвира Митрофановна спросила:

– Ну, и кто она – эта твоя новая избранница?

– А я разве сказал, что у меня появилась новая избранница? – удивился Сергей.

– Ну да я же  и так всё вижу. Рассказывай!

– Никакой избранницы пока нет, – сказал Сергей. – Если будет, то, может быть, я тебе расскажу.

Эльвира Митрофановна удивилась:

– Ты можешь мне ещё и не рассказать – так я поняла?

Сергей ответил, как отрубил:

– Так.

Эльвира Митрофановна была явно не в восторге от такого ответа, а Сергею как раз понравилось, что он проявляет твёрдость и не идёт у чрезмерно властолюбивой матери на поводу. В этот вечер они не сказали больше друг другу ни слова.

7.

Уже укладываясь спать, Варвара Филипповна успела сказать уходящему на второй этаж сыну:

– Ты хоть немного отдохни. Потом постепенно будешь наводить порядок.

– Ты даже и не представляешь, до какой степени я сейчас далёк от мысли о наведении порядка. Тут хотя бы разобраться и навести порядок в собственных мыслях, – ответил Иван.

– Ещё успеешь всё обдумать, сынок, – согласно кивая головой, сказал Василий Петрович. – А вот на эту стену я бы повесил полочку для книг. Хочешь, сделаю? Это в многоквартирном доме нельзя стучать поздно вечером или ночью, а здесь – ты сам себе хозяин, и никто тебе ничего не скажет. Благодать!

– Уже не сегодня, папа. Если хочешь, завтра утром сделаешь. А нет – так я и сам.

– Ну что ты! Я завтра же утром и сделаю – ответил отец.

Иван понимал: надо дать родителям возможность как-то отметиться в новом доме: пусть они что-то сделают, и тогда у них возникнет ощущение, что они ещё нужны. Для них это очень важно.

– Спасибо. У меня всегда времени не хватает, руки не доходят.  Прибьёшь завтра… Ну, вы тут укладывайтесь, а я, пожалуй, пойду наверх. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, сынок!

Иван вышел из зала и прикрыл за собой высокую старинную дверь. Подумал: здесь и дверные ручки остались ещё с тех давних времён. Это ж надо!

Стал медленно подниматься по старинной деревянной лестнице. Она  не скрипела и не шаталась, словно сделали её только вчера. Узор на паркете словно переходил на неё и, извиваясь, тянулся до самой верхней ступеньки. Иван подумал: «Или она сделана недавно – взамен старой прогнившей, или же она ещё от тех времён. Умели строить на века! Что правда, то правда. Есть ведь такие сорта древесины…».

Войдя к себе, он плюхнулся в старое кожаное кресло. Такое впечатление, будто бы весь дом состоит из одних сплошных сюрпризов. «Стены совершенно невообразимой толщины, – продолжал размышлять Иван. –  Перекрытия здесь, конечно, деревянные. Лиственница или дуб?.. И как это сохранилось в таком состоянии?! Чудо. Впрочем, весь этот дом – Дом Чудес. Нужно будет потом разобраться. Ведь наверняка он хранит свою историю, свои тайны… Потом, потом, не сейчас!».

Тумбочка, стоявшая у кровати справа от кресла, умиляла своими формами, всякими старинными штучками, вычурными ножками, резной дверцей. На ней стояли два бронзовых подсвечника  в форме древнегреческих нимф. А ещё и телефон, сделанный под старину: чёрный, большой, без диска номеронабирателя. Трубка его, отделанная слоновой костью, лежала на больших рычажках как бревно. Было неясно, как им пользоваться. Неужели это внутренняя связь дома?! Или – просто бутафория?

В подсвечниках торчали свечи. Иван попробовал определить, старинные ли они? Нет! Современные нормальные свечи. И всё же создавалась полнейшая иллюзия древности! Впрочем, вся мебель в доме была старинной и напоминала о давно ушедшем времени. В доме сохранился дух того времени! «Странный какой-то дом,  – подумал Иван. – Действительно, Дом Чудес!».

Он подошёл к открытому окну и посмотрел в сад. Свет луны освещал деревья и непривычная тишина удивила его. «Нужно будет обязательно завести собаку», – подумал Иван, достал сигареты и закурил. Заодно и зажёг свечи. «Сейчас мошкары налетит…», –подумал он и выключил электрический свет. Удивился: как красиво! Вспомнил, что читал, как когда-то Архип Куинджи выставил свою картину «Ночь на Днепре» в зале, в котором были завешаны портьерами окна, а по бокам горели свечи. Эффект был потрясающим. Создавалось впечатление окна в природу. Вот и сейчас комната выглядела таинственно и многообещающе. Иван пожалел, что не успел при включённом свете подобрать себе какой-нибудь предмет, способный выполнять функции пепельницы – тарелку или банку. Теперь было темно для таких поисков, а включать свет снова – означало разрушить создавшийся эффект. Жёлтый и тусклый отблеск небольшого предмета на шкафу привлёк его внимание. Он протянул руку и обнаружил, что это бронзовая чашечка, вполне пригодная для выполнения функций пепельницы. Поставил её на тумбочку, а сам снова уселся в кресло. Хорошо!

«И всё-таки странно, – думал Иван, – ну, допустим, подсвечники сделаны под старину. Бронза, фигурки этих нимф. Но как эта бронзовая чашечка уцелела? Ведь столько времени прошло! Столько событий должен был пережить этот дом! Или весь этот дом, вся эта мебель – вполне современные изделия. Чего только не могут сегодня делать? Копии известных мастеров специально старят. Есть такие методики! И не отличить, написана ли картина рукой прославленного мастера, или является прекрасной, но всё же копией. Иначе как понять, что этот дом обошли стороной потрясения, которые достались этой земле?».

Не вставая с кресла, Иван открыл тумбочку и посмотрел, что там внутри. Кожаная папка, шкатулка.

«Чудеса продолжаются… Посмотрю утром».

Внимание Ивана привлёк листок бумаги, лежавший сверху. Он взял его и стал разглядывать. Бумага пожелтела, но не сильно. «Были же времена, когда написанное на бумаге означало нечто большее, чем мы сейчас себе можем представить. Сейчас и книги-то не многого стоят. Вскоре вся информация станет к нам поступать только через мониторы компьютеров или с экранов телевизоров».

Прочёл: «Срочно позвони! Номер телефона – 1-23».

Повертел листок в руках – ничего больше на нём нет. Ни с этой стороны, ни с той. «Это ж надо: кто-то кому-то оставил записку: мол, позвони по телефону, и эта записка пролежала в тумбочке Бог знает, сколько лет. И телефонный номер «1-23» –трёхзначных номеров уже давно нет».

Иван осмотрел телефон, стоявший на тумбочке. Какая непривычная конструкция! Ровный белый шнур от него уходил куда-то вниз.

Снял трубку. Никаких гудков. «Конечно, бутафорский, сделан под старину, – какие могут быть гудки? Хотя могли сделать и так: телефон – под старину, а сам – современный. Вот это было бы остроумно. А так – игрушка, бутафория…».

От размышлений его отвлёк женский голос в трубке:

– Центральная слушает!

Иван вздрогнул и одним рывком положил трубку на место. Пора спать. События последних дней не могли не повлиять на психику! Так, действительно, и свихнуться немудрено! А ещё эти свечи, стоящие в экзотических подсвечниках – всё это делает своё чёрное дело: усталость наваливается всё сильнее и сильнее.

Иван стал рассматривать подсвечники: две улыбающиеся своими бронзовыми улыбками нимфы держали в руках вазы, в которые и вставлялись свечи. Подсвечники не были одинаковыми. Нимфы чем-то отличались друг от друга, то ли улыбались по-разному, то ли каждая из них стояла как-то иначе, и это создавало особую прелесть.

Подумал: «Надо будет потом внимательнее их разглядеть. Здесь, наверно, тоже кроется какой-то секрет. Но это уже не сейчас».

Он снова снял трубку и услышал:

– Центральная слушает!

Галлюцинации, что ли? Какая центральная?

Решительно положил её на место. Встал с кресла. Включил электрический свет, задул свечи. Всё! Спать, спать, спать!..

И всё-таки.

Снова снял трубку. Прислушался.

И вот теперь всё было нормально. Полная тишина. Ну, ясное дело: при нормальном электрическом освещении и мозги работают нормально, а когда освещение таинственное, да ещё на тебя взирают улыбающиеся бронзовые нимфы, тогда, конечно, чёрт знает что можно себе вообразить.

Постельные принадлежности уже лежали аккуратненькой стопочкой на кровати – это заботливая мама оставила, но не стала сама заправлять постель, опасаясь, что сын расценит это как чрезмерную опеку. Иван знал, что отец с матерью всегда старались подчеркнуть: мы тебя любим, но прекрасно понимаем, что ты уже взрослый и всё можешь делать сам.

Усмехнулся: «Деликатные какие!».

Расстелил постель и приготовился спать. Разделся, выключил свет, улёгся. Сквозь портьеру проникал свет откуда-то с улицы, и комната выглядела таинственно и уютно – одновременно. За окном сад. Луна беззастенчиво заглядывала в окно. «На сегодня – хватит! Пора спать! А впрочем…».

Иван подошёл к тумбочке. Зажигалкой зажёг свечи, – какая красота!

Поднял трубку.

– Центральная слушает!

От этих слов стало немножко не по себе. Может быть, это какой-то розыгрыш?

– Девушка, простите: я ничего не пойму, – спросил он. – Какая центральная?

– Центральная телефонная станция! Сударь, спрашивайте, какой вам нужен номер?

Иван усмехнулся:

– Девушка, это что – какой-то прикол, да?

В ответ услыхал возмущённое:

– Какая я вам девушка, и какой прикол?

– Судя по вашему голосу, вы ещё не бабушка. Вот я и назвал вас девушкой. А что неправильно?

В ответ послышалось:

–  Сударь, как вам не стыдно шутить. Я на службе, да и поздно уже для таких шуток. Это в деревне девушки, а меня извольте величать барышней!

– Хорошо, – миролюбиво согласился Иван. – Пусть будет барышня. Но ведь это прикол какой-то, да?

– Простите, сударь, я не совсем понимаю, о чём вы говорите? Телефонируйте, или я отключаюсь.

Иван уже не сомневался, что его разыгрывают.

– Девушка, то есть, простите, барышня! Вы знаете: я ведь и в самом деле из деревни и впервые в жизни вижу телефонный аппарат. Возможно, я чего-то не понимаю. А вы бы взяли да объяснили мне.

Молодой женский голос заметно смягчился:

– Привыкать надо к новой технике: уже семь лет, как двадцатый век на дворе – пора бы уже. А как пользоваться телефонным аппаратом? Если вам есть, к кому позвонить, и вы знаете номер, то закажите мне его, и я вас соединю.

– К кому позвонить – есть. Вот тут мне записку оставили, чтобы я позвонил на сто двадцать третий номер. У вас есть такой?

– Конечно, есть! Сейчас я вас соединю. Ждите!

В трубке раздался какой-то гудок, и через некоторое время уже другой женский голос – и тоже незнакомый, и тоже молодой, ответил ему:

– Алло! У аппарата Олимпиада.

– Алло, – весело ответил Иван. – Девушка, это вас так зовут – Олимпиада?

– Да, – ответил голос. – А что вас так удивляет, и вы кто такой?

Вопрос озадачил Ивана: его же разыгрывают, и его же спрашивают, кто он такой!

– Вообще-то меня зовут Иван. Иван Васильевич – к вашим услугам.

– А меня – Олимпиадой Аполлинарьевной.

Подумал: «Ну и шуточки! Ну, ладно: играть, так играть!»

– Девушка, – сказал он, – а можно я вас буду называть просто: Оля, или Лима, или Липа? Как вас по-простому-то называть?

– Ну, во-первых, сударь мой, девушка, – это всё-таки не очень вежливо с вашей стороны. А во-вторых, не пристало барышне нашего круга так знакомится, да и если мы будем продолжать разговор, то соблаговолите, сударь мой, называть меня барышней и Олимпиадой Аполлинарьевной.

– Простите, я не хотел вас обидеть. А что плохого в слове «девушка»? Меня уже и телефонистка поправила.

– Как что? Всё-таки мы живём в большом городе. А не в какой-нибудь станице, и мой пап; в этом городе не последний человек. Вы как-то странно говорите, сударь мой.

– Простите, барышня Олимпиада Аполлинарьевна! – растерянно проговорил Иван Васильевич, но потом нашёлся: – Какое прелестное имя! Просто непривычно звучит.

–  Какой-то странный вы, сударь мой. – Девушка замялась. – Вы приезжий?

– Да нет, всю жизнь живу в Ростове-на-Дону.

Девушка вдруг заговорила по-французски, и Иван Васильевич впервые понял, что это совсем не розыгрыш. Он начал что-то бормотать и никак не мог вспомнить ни единого французских слова. Потом вдруг почему-то обрадовался, вспомнив «Мерси» и «Бонжур», но, поняв, что они никак не могут сюда подойти, сказал:

– Простите меня, Бога ради, но я не силён во французском, впрочем, как и в других языках. Немного знаю английский, да и то, не могу утверждать, что знаю…

Иван Васильевич и вовсе смутился, сбился и замолчал.

– Сударь мой, вы создаёте впечатление образованного человека, а говорите так забавно, просто я диву дивлюсь. Что вы оканчивали?

– Университет.

– Какой – Московский или Петербургский?

– Нет, зачем же так далеко ездить – Ростовский.

– Ой, сударь мой! Не смешите! В Ростове пока ещё нет университета. Конечно, хорошо бы. Но пока – не доросли. А вы, я вижу, человек скрытный!

– Ничего подобного! – с жаром возразил Иван Васильевич. – В Ростове уже давно есть свой университет! Может быть, это вы приезжая?

– Я здесь родилась и живу вот уже двадцать лет.

– Ну, тогда, вы уже взрослая дев…, то есть барышня. И вы должны знать, что во время первой мировой войны, в пятнадцатом году, когда немцы подступали к Варшаве, оттуда был эвакуирован университет. И прямо к нам в Ростов! И так он у нас и остался с тех пор.

Девушка на том конце провода рассмеялась:

– Ну и шуточки у вас, сударь мой! Разве можно так шутить?  Так и напугать вы можете меня совсем, сударь мой. Какая война? И какой пятнадцатый год? Сейчас на дворе седьмой год двадцатого столетия от рождества Христова.

Иван Васильевич некоторое время молчал.

– Олимпиада Аполлинарьевна, – сказал он и подумал: «Язык можно сломать, прежде чем выговоришь её имя!». – Олимпиада Аполлинарьевна, повторите, пожалуйста, какой сейчас день, год у вас?

– Ой, не пугайте меня, сударь мой! Что значит, какой у нас год? Вы что, бежали из замка Иф? Вы – граф Монте-Кристо? Я же сказала: сейчас июнь 1907 года!

– Тогда, сударыня, получается, что вы родились в 1887-м году?

– Именно так. Какой вы забавный, право!

– Прекрасно! А теперь послушайте: я живу в другом времени, и родился в 1962 году. И сейчас мне сорок пять лет. И на дворе – июнь 2007 года. И как вы это объясните?

– Очень просто: вы шутник, сударь мой! Как такое может быть? Впрочем, шутите так и дальше!  Мне нравится.

– Давайте, – согласился Иван Васильевич, входя всё больше и больше в азарт. – Итак, вам, барышня, сейчас сто двадцать лет. А мне всего лишь сорок пять!

Олимпиада Аполлинарьевна на том конце провода рассмеялась.

– Если бы я была такая старая, как вы говорите, сударь мой, я бы была умной и не  общалась бы с незнакомым человеком, говорящим мне всякие глупости. А так я пока ничего в жизни не понимаю.

– А что вы не понимаете?

– Ой, да всё! В Петербурге такое делается! Всё бурлит… Чего они хотят? Зачем кричат? Лозунги всякие. Пугачёвщина какая-то. Есть у меня знакомый, Вениамин Леонтьев. Из приличной семьи. Папа; его – известный адвокат. Так он только и говорит о политике. Недавно в Марьинке Аиду давали, так он, видите ли, отправился на какую-то сходку! Я вас, сударь, спрашиваю: пристало ли так поступать, когда я так скучаю?!  А там такое делается, вы даже представить себе не можете! Все кричат, а чего кричат? Никак не пойму.

Девушка могла бы так безостановочно и быстро тарахтеть до утра, но Иван Васильевич её остановил восклицанием:

– Да что же у вас там такое делается?

– Как что?! – удивилась Олимпиада Аполлинарьевна. – Разве вы не слушали? Царь разогнал Государственную Думу… В России смута. Бомбы бросают. Страшно выходить! Давеча Жорж Мажаров подрался с Венеамином только за то, что он отказался выступить на их сходке! Вы только представьте! И вы спрашиваете, что у нас здесь происходит?! Хватит, сударь мой, меня дурачить. Пошутили, и довольно. Если вы из другого времени, то скажите, что нас ожидает?

– Будет революция, только не так уж скоро. Через десять лет. Много страданий она принесёт, много крови прольётся…

– Да вы-то откуда знаете?! Вы же ещё и не родились-то вовсе!

– Знаю.

– А я в этой жизни почти ничего не понимаю, потому что мне всё-таки двадцать. А вот бы и вправду узнать, что будет в будущем. Как вы думаете, что будет с нашей страной через двадцать лет?

– Это в 1927-м году, что ли? – спросил Иван Васильевич.

– Да.

Он постарался вспомнить, что было в этом году, но ему никаких особых событий не припомнилось. Весь этот год ему представлялся одним сплошным кошмаром.

– Вам будет сорок лет, – сказал он.

– Вы всё шутите, сударь мой! Это я и без вас знаю.

– И поскольку вы – дочь влиятельных родителей, то это означает, что вы или погибнете, или успеете удрать и будете жить в Париже.

– В Париже? Это было бы замечательно! Я бы так хотела посетить Париж!

– А вы разве не были там?

– Я была за границей: один раз в Берлине, а другой раз – в Венеции, но это и всё, что я видела. А мне бы так хотелось побывать ещё в Париже, в Лондоне.

– У вас всё впереди!

– Вы думаете?

– Я не думаю, а знаю.

– Хорошо бы… Только я люблю Ростов. А мне скоро снова нужно ехать в Петербург. Итак загостила я у родителей.

– Вы там учитесь?

– И не только…

– Жаль. Хорошо бы, если бы вы поехали в Париж и остались там жить…

– Смешной вы, право! Это совсем не то, чего бы я хотела. Что мне там делать – среди чужих людей? Да и здесь такое начинается!

– Уверяю вас, что там будет лучше, чем в России.

– Почему?

– Потому что в России будут слёзы и кровь. Помните, что предсказывал Лермонтов?

Настанет год, России чёрный год,
Когда царей корона упадёт.
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пищей многих будет смерть и кровь…
– Ой, что вы такое рассказываете, сударь мой?! Неужели Лермонтов мог сочинить такую ерунду?

– Это не ерунда, это гениальное предвидение!

– Не знаю даже, – задумчиво проговорила Олимпиада Аполлинарьевна.

Иван Васильевич тоже задумался. Ему пришла в голову странная мысль: ведь это розыгрыш, и я кому-то подыгрываю. Кто-то же это всё подстроил, и наверняка это был не один человек, а целая компания. Решили меня таким способом отвлечь от тяжёлых дум? Странное у них, однако, намерение. Но в любом случае я, кажется, слишком сильно вошёл в роль. Я говорю с этой девушкой так, как будто она и в самом деле родилась в девятнадцатом веке.

Из раздумий его вывел голос девушки:

– Алло! Алло! Сударь! Вы ещё здесь?

– Я здесь, – ответил Иван Васильевич.

– А почему молчите?

– Да так, просто.

– А я знаю, о чём  вы сейчас думаете.

– О чём?

– Вы подумали сейчас: вот мы пошутили, а теперь – довольно. Вы ведь так подумали?

– Да, – честно признался Иван Васильевич.

– Вот и я подумала так же.

– И что теперь будем делать?

– А давайте теперь по-честному говорить, – сказала Олимпиада Аполлинарьевна – Ведь вы же верующий человек, не так ли?

– Ну, как вам сказать. Не так чтобы очень,– сказал Иван.

– А я верующая. Получила православное воспитание, и имею какие-то представления о приличиях, о нравственности, об обязательствах.

Далее она пустилась в какие-то подробные объяснения, которые показались Ивану нудноватыми. Скорее всего, она повторяла то, чему её с детства обучили и преподнесли ей в качестве непререкаемых истин.

Иван слушал и слушал. Соглашался и соглашался.

– А теперь, – сказала она строгим голосом. – Расскажите мне, кто вы на самом деле, почему вы ко мне позвонили и что вам от меня нужно?

Иван Васильевич ответил просто и коротко:

– Легко. Слушайте.

И он коротко поведал о себе: рассказал о работе, смерти жены и дочери, переселении в новый дом.

Девушка на том конце провода тяжело вздохнула.

– Я вижу, вы, сударь мой, всё ещё шутите…

– Да какие же шутки, если я про смерть говорю?!

– Тем паче! Разве такими вещами можно шутить?

– Но я не шучу.

– Тогда я, сударь мой, чего-то не понимаю. Ой, кажется, сюда идут! Давайте договоримся: вы завтра вечером ко мне ещё раз позвоните, но только чтобы серьёзно и без шуточек! И всё мне про себя расскажите.

– Согласен, – ответил Иван Васильевич.

И на этом их разговор прекратился.

Иван Васильевич встал с кресла, задул свечи и лёг спать.

8.

На следующее утро Иван проснулся с ощущением того, что в его жизни произошли счастливые перемены. Новый дом, сад перед домом. Правда, теперь на работу добираться будет очень уж нелегко: и расстояние теперь не то, что прежде, и пробки. Теперь придётся подумать и о покупке машины. Пусть будет хоть какая-нибудь дешёвенькая, старенькая, но всё-таки своя. Во дворе поставлю, под навесом…

Он подошёл к окну и глянул во двор.

Там и поставлю. Потом разберусь. А пока что – слишком уж много здесь непонятного.

Его взгляд упал на тумбочку со старинным телефоном. Подошёл и снял трубку. Прислушался. В ответ: тишина. Или это был чей-то розыгрыш, или тараканы завелись в голове. Иван усмехнулся, достал зажигалку и зажёг свечи. При солнечном освещении они горели совсем не так таинственно, как вчера, а бронзовые подсвечники почти никак не блестели и ничего особенного не отражали.

Снял трубку. В ответ услышал отчётливое:

– Центральная слушает вас!

Даже и не подумал отвечать. Спокойно положил трубку на место. Потушил одну из двух свечей и снова снял трубку.

Всё тот же самый голос сказал то же самое, но слышимость была плохой.

– Понятно... то, что ничего не понятно. Либо я сбрендил, либо это волшебство. Поскольку второго не бывает, то, ясное дело – первое. Надо бы к Петру Григорьевичу подъехать…

Пётр Григорьевич был приятелем Ивана Васильевича и работал психиатром в городском психоневрологическом диспансере.

Пока Варвара Филипповна готовила завтрак, Василий Петрович усердно делал зарядку во дворе, а Иван брился и громко фыркал, моясь в ванной комнате. Подумал: «Нужно будет выйти раньше, а то – чёрт его знает, как отсюда добираться и сколько это займёт времени».

За завтраком договорились, что Варвара Филипповна съездит домой: нужно было покормить большого сибирского кота, который по ночам где-то шлялся во дворе у своих многочисленных подружек, а по утрам обязательно приходил домой и требовательно мяукал, ожидая, когда ему откроют дверь и накормят. Иногда он пропадал по нескольку дней, приходил весь грязный и подранный. Тогда он был тих и послушен, ничего не ел и зализывал раны в своём уголке под столиком, на котором стоял телевизор.
– Я быстро смотаюсь, покормлю Барсика и вернусь. По дороге забегу на базар, куплю мясо и сварю борщ. Борща чего-то захотелось.
– Давай, мать. А я пока полку прибью, посмотрю, что ещё здесь нужно сделать…

Иван ел молча.

– Что-то ты сегодня у нас какой-то задумчивый, – сказал отец. – На работу-то идти собираешься? Или ты там таким большим начальником стал, что уже можно и на работу не ходить?

– Поем и пойду, – ответил Иван.

– А я знаю, отчего ты такой задумчивый, – сказала Варвара Филипповна.

– Отчего? – спросил Иван.

– Да вот мы с отцом уедем, и будешь ты тут один. Работа – дом, работа – дом. Мы, конечно, будем к тебе наезжать, но не слишком часто, чтобы не надоедать. А вот хозяйка тебе бы здесь не помешала. Молодая, конечно…

– Мама, помилосердствуй! Я недавно Жанну похоронил. Какая хозяйка?

– А ты ищи себе потихоньку. Как раз год в поисках и пройдёт! – сказала Варвара Филипповна. – Это же дело не простое – найти жену! Может, отвлечёт тебя от тяжёлых мыслей.

Варвара Филипповна вытерла глаза платком.

– Как подумаю о Жанне и Олечке, – слёз не могу сдержать…

Иван молча обнял мать, поцеловал.
– Хорошо, – сказал он, вставая из-за стола. – Я пошёл. Постараюсь прийти пораньше. После работы, может, к нам Сергей придёт. Я позвоню ему. Хочу с ним посоветоваться…
– Мы тебе уже не советчики? – обиделся Василий Петрович.
– Да брось ты, батя! Мне с ним нужно поговорить о научной проблеме… Что ты всё время обижаешься?
– Старый потому что, – ответил отец.
Иван Васильевич старался не думать о том, что произошло за эти три дня. Сейчас ему казалось, что ничего особенного. Конечно, в пятницу они с Сергеем немного перебрали. Но ведь и повод был! И обмен квартиры он осуществил за эти выходные. Чего только не бывает?! Ему в той квартире находиться уже не было сил, а тут она случайно приглянулась этому Мих-Миху! Если посмотреть, то и не такой уж это неравноценный обмен. Его квартира в самом центре города, да ещё и на первом этаже! А у него дачный участок на окраине города… Тут, конечно, важно, что кому было нужно. Мне – уехать поскорее, Мих-Миху – помещение для магазина. Впрочем, чего уже об этом думать? Что сделано, то сделано. Пока у него не было причин сожалеть.

На работу он приехал с большим опозданием, но, во-первых, он мог себе такое позволить в силу своего служебного положения,  а во-вторых, ему бы сейчас никто и слова не сказал – все знали о его трагедии.
Весь рабочий день Иван Васильевич думал о своём новом доме. О  странных вещах, которые встречались там на каждом шагу. О старине, которая так органично переплелась с современностью. Старинная мебель и современная газовая печка на кухне. Метровой толщины стены дома и ворота, открывающиеся по простому нажатию кнопки. Нет, нужно всё это ещё переварить, обмозговать, посоветоваться с Серёгой. Он-то хорошо разбирается в чудесах. Впрочем, чего только не почудится по пьянке. А перепили они с Серёгой в эти дни – это уж точно!
Днём он позвонил Сергею:
– Привет!
– Привет!
– Ты как?
– Как побитый.
– И у меня голова трещит. Зайди ко мне после работы…
– Не-е-е! Я пить больше не могу.
– Да какой там пить? Хочу с тобой одну идею перетереть. Разговор есть.
–  И я хочу с тобой посоветоваться, – сказал Сергей. – Ты когда будешь дома?
– Часам к шести, думаю, буду.
– Добро! – сказал Сергей, и вдруг воскликнул. – О, чёрт! Я забыл, что ты живёшь уже не на Соколова! Я тебя и не найду!
– Словишь такси. Приезжай! Говорю: хочу с тобой кое-что  перетереть.
– Хорошо. Только пить мы не будем! Разве что кофе…
– Добро! Жду тебя к шести.

Сергей приехал ровно в шесть. Он ходил по саду в сопровождении Василия Петровича, и тот ему рассказывал о чудесном воздухе, удивительных красотах и необыкновенном удовольствии жить в этом раю.
– Понимаешь, Серёжа! – говорил Василий Петрович. – Здесь совершенно не чувствуется жары! Это чудо какое-то. Впрочем, если и жарко, можно  или нырнуть в бассейн, или принять прохладный душ. Какое это удовольствие!
– Я рад, что вам нравится. Да и Ивану здесь будет легче… Кстати, где же он? Обещал ведь быть к шести.
– Обещал… – кивнул Василий Петрович. – Ещё не привык к новому маршруту. Двумя автобусами добираться нужно. А сейчас как раз часы пик. Пробки на дорогах.
– Впрочем, я никуда не тороплюсь.
Василий Петрович пошёл в дом, куда его позвала Варвара Филипповна, а Сергей расположился в беседке и достал сигареты.
В НИИ, в котором он работал, считалось хорошим тоном предлагать самые невероятные проекты, говорить всё, что думаешь, не считаясь с общепринятым мнением. Причём это касалось не только политических пристрастий или научных теорий, но и самых основ морали и нравственности. И непонятно было, делается ли это для того, чтобы приучить сотрудников к нестандартному мышлению и дать возможность политтехнологам оттачивать свои контраргументы, или чтобы таким образом выявлять и устранять инакомыслящих, уподобив их бабочкам, летящим на свет свободы.
Сегодня в курительной комнате, в которой собираются иногда несколько человек, Никита Ветров громко возмущался, демонстрируя независимость суждений:
– А ты не помнишь, – говорил он приятелю из отдела информационных технологий, – как наш президент, нисколько не смущаясь, заявил, что «чекистов бывших не бывает»! Он гордился принадлежностью к этой организации! А Председатель Государственной Думы, нет, ты только послушай, Государственной Думы, заявил, что Дума – не место для дискуссий! Как тебе это нравится?! Это тебе не безобидное: «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда!».
– Ну и что? – спросил Георгий. – Из всех чиновников, пожалуй, только гэбэшники ещё не так поражены вирусом коррупции…
– А его определение распада СССР как крупнейшей геополитической катастрофы?
– А ты считаешь иначе?
– Я считаю иначе! ГУЛАГ и всё прочее для меня – не детали истории…

Сергей, как правило, не участвовал в таких спорах. Его считали «тёмной лошадкой». Работал в институте он давно, но, как ни странно, так  ни с кем и не сдружился, и это вызывало настороженность, а служба собственной безопасности НИИ тщательно изучала его жизнь вне института, но так ни к какому выводу и не пришла. За ним, как и за многими сотрудниками института, продолжали присматривать. Но его такую замкнутость отнесли к особенностям характера.

Сегодня Ветров был чем-то особенно возбуждён:

– У нас в России, – продолжал он, закуривая вторую сигарету, – привык народ к царям. И неважно, как они назывались: царями, генсеками или президентами. На это и рассчитывают разные подхалимы, требуя продлить полномочия.

– Ты не понимаешь, что это –  пробный шар? Хотят увидеть реакцию: как отреагируют на такую инициативу.

– Это понятно.

– Население, привыкшее к авторитарной власти, отреагирует так, как нужно. А те, кто будет против, очень скоро поймут, что лучше бы было помолчать.

– Это я понимаю… Многовековая традиция, когда хозяин решает всё.
Сергей выкурил сигарету, внимательно посмотрел на спорящих, и, не проронив ни слова, вышел. Ему эти споры были неинтересны. Они очень напоминали ему разговоры на кухне, которые он слышал  дома, когда приходили к ним друзья матери.
Почему вдруг вспомнился этот разговор сегодня, он не понимал, но было в этом нечто неясное.

В половине седьмого, наконец, пришёл Иван. Он подошёл к другу.
– Извини, – сказал он, пожимая руку. – Я через минуту буду. Только освежусь в душе. Сварился в собственном соку. Трястись в автобусе в такую жару – испытание не для слабаков.
– Купи машину. Сейчас можно в кредит взять, – ответил Сергей, пожимая руку Ивану.
– Можно.

После обеда родители засобирались.
– Куда вы торопитесь? – спросил Иван.
– Хватит. Пора домой, – ответил Василий Петрович.
– Вы фруктов наберите! Куда мне их девать? Не на базар же нести!
– Я уже собрала в сумку, – сказала Варвара Филипповна. – На долго хватит…
– Вы теперь фрукты и зелень всякую не покупайте…
Иван проводил родителей до калитки и вернулся к Сергею в беседку.
– И что ты мне хотел рассказать? – спросил Сергей друга. – Как тебе спалось на новом месте?
– Давно так не спал. Заснул и… проснулся. Ничего не помню.
– Понятно. Воздух здесь, нужно признать, чистейший.
– Воздух, действительно, пьянит. Но дело не в том. Мне не дают покоя ни этот обмен, ни этот дом, ни эти Мих-Мих с Медниковым… Чего вдруг ему понадобилась именно моя квартира? Мало ли таких в городе?! Почему такая спешка и для чего он в этом фантастическом доме оставил практически всё! Всё! Мебель, холодильник, газовую и микроволновую печи? Даже тряпки с телевизором! Это нормально? Ты такое когда-нибудь слышал? Разговор, что ему нужна была именно моя квартира, не выдерживают критики. Тогда почему?
– Может, ему нужно было тебя, именно тебя, разместить в этом доме?
– Вот! – воскликнул Иван. – А зачем?
– Не бери в голову! Причуды дьявола. Может, он так шутит, и ему – наивысшее удовольствие видеть нашу озадаченность. Вот, мы сейчас сидим с тобой, гадаем, а именно это ему и нужно? Им творить чудеса, как нам…
– Но ты же всего не знаешь! Сейчас я тебе расскажу такое, что ты подумаешь, не чокнулся ли я!
– Не слишком ли много чудес? – скептически заметил Сергей. – Что за чудеса?

Иван коротко рассказал историю с телефоном и свечками и заключил её таким выводом:

– Я не верю ни в волшебство, ни в дьявольщину. На розыгрыш это не похоже. Значит, делаю вывод: я сбрендил! Моё больное воображение, галлюцинации и дали то, что мы с тобой наблюдаем.

– Но, тогда ты должен принять и другую гипотезу: сбрендил не только ты, но и я! – воскликнул Сергей.

– А эти фокусы со свечками! – Иван вспоминал всё новые и новые подробности и был убеждён в том, что всё что с ним происходит, такого быть не может, а, значит, его нужно вести к психиатру.

Сергей подумал-подумал, покивал головой и сказал:

– Как говорится: всё было совсем не так!

– А как? – удивился Иван.

– Всё объясняется намного проще, чем ты можешь себе представить. Следи за моим рассуждением!

– Слежу.

– Откуда у тебя взялся этот дом? – жестом руки он пресёк попытку Ивана его прервать. – Я сам же и отвечу: дом от того самого Мих-Миха.

– Ну да.

– А Мих-Мих откуда взялся? Он – друг Медникова. А Медников откуда взялся?

– С твоей работы.

– Нет. Я тебе отвечу так: прямо из ада!

– Это – в каком смысле?

– А вот слушай. Медникова я знаю уже очень давно. Наблюдаю за ним на работе, он ведь мой начальник – не прямой, правда. Наблюдаю я за ним снизу вверх, и вот к какому выводу пришёл ещё задолго до твоей истории с телефоном: это и есть сам дьявол, или… гений. Впрочем, в нашем случае это почти одно и то же. Учёный с мировым именем, академик различных академий… Я не знаю орденов, которыми бы не был он награждён, и званий, которых бы у него не было.

– Не аргумент! Вспомни Леонида Ильича Брежнева! Каких только у него не было орденов? Сколько побрякушек он цеплял себе на грудь. Как ворона, он любил блестящие предметы. Маразматик, возомнивший себя даже писателем! Кстати, Медников не писатель? Или, может, поэт или композитор? Тогда точно – дьявол или шизофреник!

– Нет. Этого я не знаю. Но, то что он дьявол, в этом я уверен!

– В смысле сволочь и проходимец?

– Нет. Сволочей и проходимцев на свете много. А этот – в самом прямом смысле. Он дьявол, он – ОТТУДА! И всё это дело подстроено им.

Иван не стал возражать. Обхватил голову руками, упершись локтями в стол, простонал:

– Н-да. То был один псих, а теперь – два.

– Нет, мы оба – нормальные. Просто нужно допустить, что есть дьявол, и тогда всё станет на свои места.

– И что же теперь делать? Если допустить, что ты прав?

– Остаться самим собой и выдержать. Вести себя достойно и не поддаваться на его уловки.

– И как ты себе это представляешь: к нам является дьявол, допустим, это так и есть, и что мы можем против этого предпринять?

– А ты слышал такое выражение: у чёрта на куличках?

– Слышал, и что?

– А то. Давным-давно в Москве был такой район – Куличный ряд, или Куличная улица – как-то так это место называлось. И там была церковь. И с некоторых пор там завелась нечистая сила, и носилась она там под куполом церкви у всех на виду. И все это видели, и всем было ясно, что это нечистая сила. И все были в ужасе.

– Ну, что за сказки ты рассказываешь?

– Это не сказки. Это исторический факт. И тамошний священник ходил в свою церковь каждый день как на бой и изгонял оттуда дьявола. Ему самому было очень страшно, но он это делал и делал. И довёл своё дело до победного конца: изгнал дьявола! Вот с тех пор и говорят: побывать у чёрта на Куличках – то есть побывать в невероятном месте.

– И какое это имеет отношение к нам и к Медникову?

– Выдержал тот священник – выдержим и мы. Это в человеческих силах!
Сергей понимал, что его слова не успокоили друга, а лишь ещё больше смутили. Подумал: «С этим Зурабом Дмитриевичем не соскучишься! Это, несомненно, его рук дело. Только – зачем ему это?».
– Возможны два варианта, – продолжал он задумчиво, –  или это – игра воображения. Слишком уж много событий обрушилось на тебя в последнее время. Или это проделки Медникова. Только, непонятно, зачем ему это? Какова его цель? Это бы выяснить.
– Позволь! Но ведь это же просто невозможно! Я разговаривал с девушкой, которая живёт в прошлом времени. Заметь, в июне 1907 года! Ровно сто лет.
– Понимаешь, Иван, то, что я тебе сейчас скажу, на самом деле я не имею права никому говорить! Поэтому прошу тебя не очень меня расспрашивать. Многое я и сам не понимаю, а многое и сказать не могу.
– Не можешь – не говори! – обиделся Иван Васильевич.
– Напрасно ты обижаешься. Впрочем, многое, что я могу тебе рассказать, тебе покажется фантастикой. Тем не менее это – реальность.
– И что ты можешь мне такого рассказать?
– Вот послушай.
Сергей отвалился на спинку плетеного кресла и надолго замолчал. Потом достал сигарету и закурил.

– Человек имеет своеобразную энергетическую оболочку, делающую его уникальным существом Вселенной. Эта оболочка и есть та самая «душа», которую столько времени ищет и никак не может найти наука. Она  – голографическое энергоинформационное поле, пакет опыта и знаний, накопленный в течение жизни. Объём и характер накопленного опыта и знаний определяет внутреннее содержание любой сущности. В процессе жизни человек усложняет свою оболочку. При этих усложнениях используется принцип Любви – объединения с родственными ей сущностями.

– Не очень понимаю, какое это имеет отношение к тому, о чём я тебе рассказывал, – нетерпеливо вставил Иван.

– Энергетическая оболочка похожа на кокон, имеющий форму яйца, направленного острым концом вверх. Эта энергетическая матрица образуется в результате фокусировки физических полей человека в определенных точках пространства. Оболочка может передвигаться в любом направлении.

– Ближе к телу! – прервал друга Иван, но Сергей, словно не слышал его.

– Возможности  такой оболочки безграничны, – продолжал он. – Она может хранить информацию, даже когда уже давно нет физического тела, вокруг которого и концентрировалось поле. Именно это имеют в виду, когда говорят, что душа не умирает. Оболочка отделяется от тела и после смерти. Тогда это энергетическое поле существует без тела, изменяет форму и свойства. Энергетические параметры человека, его духовный потенциал и приобретенные им знания, опыт не пропадают.

Процесс рождения – смерти можно рассматривать и как колебательный процесс взятия, отдачи и перераспределения энергии.
– Я пока ничего не понимаю, – признался Иван.
– Весьма вероятно, что ты стал кроликом, на котором проверяются технологии, позволяющие из огромного массива этих волновых сущностей выделять и заставлять «оживать» кого-то конкретно. На такие эксперименты наш НИИ не жалеет средств. В этом отношении можешь считать, что тебе повезло. А режиссёром всего этого спектакля мог являться всё тот же Зураб Дмитриевич! Он – крупнейший учёный. При этом – любитель всяких заморочек, таинственности, фокусов. Ты думаешь, мы тогда на кладбище случайно его увидели? Ничего подобного! Такой человек ничего случайно не делает!
– И что теперь?
– Ничего! Спокойно продолжай своё общение с этой девицей. И ничему не удивляйся – это главное условие. Знай: что бы ни произошло – это  всё законы природы. И, если мы их ещё не знаем, то это вовсе не означает, что они не существуют. Они есть, и они вовсе не нуждаются в нашем одобрении. Они просто есть, и это просто факт!

– Ты знаешь, сейчас вспомнил, – сказал Иван. – Вчера вечером, когда я разговаривал с этой Олимпиадой Аполлинарьевной, чёрт бы её побрал, зашла речь у нас о вере… Слышимость была плохой, как только о Боге заговорили. Она рассказывала о своём житье-бытье, о родителях, о нравах, которые царят у них в семье. Всё было интересно и сопровождалось такими подробностями, которые, казалось бы, невозможно было специально придумать.

Если бы ты слышал, как она удивилась, услышав о том, что я могу позавтракать в Ростове, пообедать в Москве и поужинать в Петербурге! Она только что-то слышала об аэропланах, но никогда не видела и считала это фантастикой: чтобы многотонная машина, да ещё с сотней пассажиров на борту летела с такой скоростью по воздуху! У них же паровоз считается высшим достижением техники. Дорог нет. До Петербурга из Ростова она добирается почти неделю!

Она поверила мне, что я  и в самом деле из будущего, и никакого объяснения этому, конечно же, не дала. Но сказала, что её телефонный аппарат работает безо всяких свечек и подсвечников и она убеждена, что за нею наблюдает Господь Бог. Я спросил: если Он есть, почему же на свете столько несправедливости? Она ответила, что и в Библии написано, что Господь часто подвергает людей испытаниям.  Тогда я рассказал, что в России  двадцатого века вера в Бога будет практически запрещена. Церкви будут сноситься, или их будут оставлять, а там будут устраивать конюшни, отхожие места или клубы, в которых будут танцевать и веселиться. Она сначала не поверила. Потом попросила сменить тему разговора.

– Да-а-а, история… Можешь быть уверенным, что Зураб Дмитриевич сам у тебя спросит об этом.
– Не уверен, – с сомнением протянул Иван.
– Почему?
– Если он может такое, что ему стоило установить в комнате скрытые камеры и микрофоны и наблюдать за происходящим? Зачем ему нужно что-то у меня спрашивать? Сегодня могут даже с помощью выключенного мобильного телефона прослушивать.
– Ты, дорогой, не прав. Его может интересовать твоя реакция, твои мысли при таком общении. Можешь мне поверить, он обязательно с тобой встретится.
Именно в это время призывно проиграл мелодию мобильный телефон Ивана. Кто бы это мог быть? Обычно свой номер мобильного телефона он никому не давал. На экране номер звонившего не определялся.
– Вас слушают, – сказал Иван в трубку.
– Иван Васильевич? Очень рад, что застал вас дома.
Голос был мужской, незнакомый.
– Кто говорит?
– Я – Медников Зураб Дмитриевич. Нахожусь рядом с вашим садоводческим товариществом. Разрешите мне к вам заехать? Хотелось бы посмотреть, как вы там устроились.
– Милости прошу. Только я ещё никак и не устроился. Пока знакомлюсь с домом, с участком.
– Вот и хорошо, вот и хорошо, – почему-то обрадовался Зураб Дмитриевич. – Так я минут через пять навещу вас…
Он отключился, а Иван, взглянув на Сергея, сказал:
– Ты прав. Он сейчас приедет. Но откуда он узнал, что я дома? На мобильный же звонил.

Зураб Дмитриевич просигналил, и Иван нажал кнопку пульта, открывающего ворота. Во двор въехал серебристый джип и замер на площадке. Из машины вышел Медников. Его большая лысая голова блестела на солнце. Он улыбался, выражая радость встречи, словно Иван был его родственником или близким другом, с которым они давно не виделись.
– Здравствуйте, дорогой Иван Васильевич! Рад вас приветствовать…
Заметив Сергея, улыбнулся.
– О, и вы здесь! Очень хорошо! Я как раз с вами тоже хотел поговорить в неформальной обстановке…
Иван проводил гостя в беседку, спросил:
– Чай, кофе?
– Не стоит. Я не надолго.  Лучше расскажите, как вам здесь? Нравится?
– Очень даже… Никак не могу привыкнуть.
– Привыкайте! Мне кажется, здесь вам будет лучше, чем в квартире у оживлённой магистрали, где с утра до вечера нескончаемый поток машин, шум и суета. Здесь хоть дышать можно, без риска надышаться канцерогенами.
– Да, воздух здесь просто пьянит.
– Это прекрасно… Мне очень приятно. Михаил, бывший хозяин дома, – большой чудак. Он понапридумывал тут всякие штучки, которые меня просто восхищали.  Человек, практически, малограмотный, просто увлекался всякими чудесами. По-моему, он увлёкся каббалой, йогой, парапсихологией и постиг такое, что малопонятно современному человеку.
– Каббалой? – удивился Сергей. – Насколько я помню, каббала – мистическое учение в иудаизме.
– Ну да! – улыбнулся Иван. – Михаил же говорил, что он – человек мира и  может ощущать себя русским, арабом или иудеем, представителем избранного Богом народа.

– Не стоит иронизировать, – заступился за Михаила Медников. – Хотите вы или не хотите, а иудеи были и  остаются избранным Богом народом. Это они предложили людям алфавит! Древнегреческие буквы Альфа и Бета произошли от древнееврейских Алеф и Бейт, что означает на иврите Бык и Дом. Видите ли, когда евреи писали первые книги Библии, греки были ещё неграмотными. Создателями всей средиземноморской культуры они стали несколько позднее. А буквенное письмо взяли они именно у евреев. Такая, понимаете ли, штука. А на Русь заразу эту позднее принесли, как известно, Кирилл и Мефодий.

– А я и не иронизирую, – сказал Иван. – Чего здесь иронизировать? Только и в доме этом он оставил столько предметов, столько загадочных, я бы сказал, предметов, что их предназначение можно разгадать не иначе, как с помощью каббалы. А я в ней не силён. Я знаю, что она ищет смысл в различных цифрах и буквах. А здесь загадочны сами предметы.

– И в чём вы видите загадки? – удивился Зураб Дмитриевич.

– Во всём. Хотя бы в том, что он согласился фактически на неравнозначный обмен. Сказки о том, что он хочет открыть магазин, – для детей. Что-то здесь не то! Да и сам дом – сплошная загадка. Как мог такой старинный дом сохраниться так хорошо? Ведь ему не меньше ста лет!

Медников рассмеялся своим каркающим смехом.

– Уморили, ей-Богу, уморили! О чём вы говорите?! Михаил был повёрнут на старине. Вот и строил дом под старину. Сам раздобыл чертежи… сам и следил за строительством. А построили его не более семи лет назад!

– Тогда как же он с такой лёгкостью оставил его, променял на квартиру в старом доме? Что это за фантазии?
– В этом весь Миша! Он – крёз, но никогда не был рабом злата. Я не знаю другого такого человека, который бы так легко расставался со своим богатством. Ему не нужно множить свои богатства, – они безмерны. И потому вы можете рассматривать просто, как его чудачество. Ему интересно ставить людей в необычные положения и наблюдать за их недоумением. Помните, как американский писатель Марк Твен тоже поставил в такое положение героя одного своего опуса, вручив ему ассигнацию в миллион долларов, – так,  кажется. Мих-Мих везде имеет дворцы и дома. Да ему и не нужно ничего. Жены у него нет. О детях его я тоже ничего не слышал. Интереснейший, я вам скажу, экземпляр гомо сапиенса!
– Я что-то не понял, – перебил Медникова Иван Васильевич. – Вы говорите, что этому дому не более семи лет? Но кто же сегодня так строит?! Метровые стены, старинная мебель. Она же стоит целое состояние!
Зураб Дмитриевич был доволен эффектом, произведенным его рассказом. Он улыбнулся своей загадочной улыбкой и проговорил:
– Ну что ж, если вы того хотите, я, пожалуй, расскажу вам. Только, теперь я бы выпил, пожалуй, чашечку кофе.
– Нет проблем, – Иван Васильевич встал, готовый организовать гостю кофе. – Но заваривать по-турецки или ещё как-то я не умею. Обычно пользуюсь растворимым…
– Растворимый, так растворимый… Недавно пил кофе я у нашего епископа. Должен вам сказать, давно я не пил такого божественного напитка. И, как оказалось, – обыкновенный, растворимый. А уж если вспомнить то, что вы говорили о богатстве, то эти церковники совсем не похожи на моего Мишу. Эти нувориши, не поверите, алчны без меры! Нет, это нужно было видеть!
– Странно, – удивился Сергей. – Они же всё время говорят о том, как хорошо быть бедным.

– Говорят, – засмеялся Зураб Дмитриевич. – Что им ещё говорить?! Богатство и бедность – тема библейская. Церковь фарисействует, призывая к смирению, говоря пастве, что бедность не порок, что в этом есть некая возвышенность. При этом сами отцы церкви не спешат отказываться от удовольствий, которые сулит им богатство. Отцы церкви – чиновники, бюрократы, и только офис у них оборудован кадилами и иконами.

– Но в церкви нужно говорить о душе, а не про макроэкономику и стабилизационный фонд, про аренду и инвестиции. Если богатство – это плохо, то бедность – это хорошо? Осуждать богачей любят все. Значит, лучше быть нищим? – с сомнением в голосе проговорил Иван Васильевич.

– Разрыв между бедными и богатыми огромен, – продолжал Зураб Дмитриевич. – Но бороться надо не с богатыми, чтобы отнять и разделить. Бороться надо с нищетой, чтобы бедные люди тоже имели возможность разбогатеть.

– Вы говорите так, будто эта тема вас всегда интересовала, – сказал Иван Васильевич, вставая, чтобы сварить кофе. – Так интересно, что и уходить не хочется.

– А вы идите, идите. У меня сегодня вечер свободный, и я с удовольствием проведу его в вашем чудесном саду.

Когда Иван ушёл, Сергей заметил, чтобы не молчать:

; Раньше всё больше читали Библию, а не наблюдали за явлениями в мире. Учёных интересовала больше душа, чем Вселенная!
– Это правда.
Медников посмотрел на Сергея и неожиданно спросил:
– А какие у вас отношения с Никитиным?
– Какие у меня могут быть отношения с заведующим лабораторией? Он – начальник, я – научный сотрудник.
– Старший научный сотрудник, – поправил его Зураб Дмитриевич. – Или я ошибаюсь?
– Не ошибаетесь. Я вообще не слышал, чтобы вы ошибались…
– Не льстите. Это мне неприятно. И вы занимаетесь воздействиями на воду? Кажется, так?
– Именно так…
– А что бы вы сказали, если бы я вам предложил возглавить лабораторию?
– Я бы отказался, – ответил, не раздумывая, Сергей. – Я ещё слишком мало знаю. У нас в лаборатории есть более опытные сотрудники, доктора наук…
– Это не аргумент, – сказал Медников и внимательно посмотрел в глаза Сергея, словно хотел для себя выяснить, так ли искренен он, говоря, что отказался бы от такого предложения.
– Почему же? Аргумент! Борис Антонович давно работает, много знает. Для меня понятия морали – не пустой звук.
– Позвольте, а при чём здесь мораль?

– Я не могу идти на живое место. Это противно моему пониманию о чести и достоинстве человека. И можете мне поверить, что я говорю искренне.

– Живое, говорите? – засмеялся своим каркающим смехом Медников. – Ну, это такой недостаток, который легко исправить. Впрочем, это лишний раз убеждает меня, что я сделал верный выбор. Впрочем, понятия чести и достоинства вы строите исключительно на основании прошлого. Бог же строит их на основании будущего. Жизнь – это процесс, в котором Бог создает Себя, а потом переживает созданное на опыте. Этот процесс непрерывен и вечен. Бог – это чистая энергия. В процессе превращения энергии в материю дух воплощается на физическом плане.
– Может быть… Только я – атеист.
Иван принёс банку растворимого кофе, поставил чашки на стол и спросил Зураба Дмитриевича:
– Вам сколько ложечек?
– Сколько не жалко.
Иван Васильевич улыбнулся.
– Мне совсем не жалко.
Он набрал полную ложечку коричневых гранул и насыпал в чашку. Посмотрел. Зураб Дмитриевич молчал. Он набрал ещё одну. Потом ещё и ещё. На пятой ложечке остановился. Спросил:
– Вам сахар сыпать? Впрочем, берите сами столько, сколько захотите.
– Ну что вы! Зачем же портить два таких замечательных продукта? Больше ничего и не нужно.
Сергей был под впечатлением предложения Медникова и молчал. Потом, когда Иван на минуту отлучился за чем-то на кухню, спросил:
– А что с Никитиным?
– На пенсию…
– Ему вроде бы ещё рано.
– В самый раз. С возрастом у него появилась болтливость…
– Это у Бориса Антоновича-то болтливость?
– Как правило, обмениваться информацией стремятся невежды. Умные делиться знаниями не торопятся. Что же касается по-настоящему знающих, то они вообще молчат, понимая, что донести до людей знания, чтобы их восприняли адекватно, невозможно в принципе.
Подошёл Иван, сел в кресло и достал сигареты.
– О, здесь можно курить? Вы позволите? – обрадовался Зураб Дмитриевич. – Спасибо. А кофе у вас получился прекрасный. Настоящий чёрный кофе. Всё дело, оказывается, в количестве кофе.
– Это, как в том старом  анекдоте, – улыбнулся Иван Васильевич.
– В анекдоте? Интересно.
– Умирал старый еврей.
– А, знаю! Он открыл секрет заваривания чая словами: евреи, не жалейте чая! Помню. Но анекдот, действительно, старый…
– С вами неинтересно. Вы всё знаете наперёд!
– Ну что вы! Всего знать невозможно. Но я, например знаю, что у вас вчера было приключение, которое вас привело в замешательство, и вы даже стали сомневаться, не сошли ли с ума.
Иван стал серьёзным и спросил:
– Так это мистификация, розыгрыш?
– Ни в коем случае! Никакого розыгрыша. Только я никак не возьму в толк, что вас не устраивает?

– Как что? Сама невероятность ситуации! – воскликнул Иван.

– То есть её необъяснимость?

– А разве этого мало?

Медников пожал плечами.

– Значит, вас не устраивает то, что вы не можете объяснить с помощью привычных представлений? Но сами разговоры с этой женщиной содержат ли что-либо неудобное для вас? Может быть, она вас донимает болтовнёй? Сама к вам звонит и врывается в ваш внутренний мир?

– Да нет, вроде.

– Может быть, она глупа, как пробка, и несёт какую-нибудь такую ахинею, что у вас просто уши вянут?

– Да нет, по-моему, она умная, приятная молодая женщина.

– Тогда я отказываюсь вас понимать! – Медников в недоумении развёл руками.

– Да поймите же: сама ситуация! Она слишком невероятна!
–  Современные технологии позволяют преломлять луч и деформировать время. Впрочем, – сказал Зураб Дмитриевич, – вполне возможна и связь со сдвинутыми по времени эпохами. Я, например, этим пользуюсь давно. Причём этот сдвиг я ощущаю не только ухом, но могу практически реально оказаться в любом временном отрезке, как угодно далёком, как в прошлом, так и в будущем. Для этого нужно заниматься медитацией. Я много лет этому обучался в Тибете у монахов.
– И всё же, как такое может быть? – настойчиво спросил Иван, – чтобы я говорил с девушкой, которая живёт в прошлом? Если можно, поясните мне, пожалуйста. А то чертовщина какая-то получается. Я спать не могу.

Медников внимательно посмотрел на Ивана, потом на Сергея, и совершенно серьёзно сказал:

– Не уверен, что вы меня поймёте. Но постараюсь вам объяснить. Только внимательно слушайте. А я постараюсь объяснить вам по возможности популярно.
Наиболее очевидные и одновременно самые трудные для формулировки и понимания аксиомы разума человека определяют пространство, время и движение. И только сегодня мы научились выбирать что-то из этих альтернатив.
Из школьной программы вам должно быть знакомо понятие бесконечности пространства и одно из следствий: аксиома о параллельных прямых, которые не могут иметь общих точек.  Отсюда следует, что существуют объекты Природы, полностью независимые друг от друга.
В современной науке этот закон подвергся ревизии. В пределе больших масштабов пространства  (например, для описания Вселенной и объектов в ней) необходимо использовать геометрии, в которых параллельные прямые могут пересекаться. Конечность пространства сегодня введена в основы науки.
В природе не существует полностью независимых друг от друга объектов и процессов.
Понятие конечности или бесконечной малости объектов. Если реальны бесконечно малые величины, то всё в природе состоит из ничего. Но если элементарные составляющие объектов неделимы, то и неразличимы и не могут взаимодействовать друг с другом. Это и есть элементарные частицы.  Однако современная квантовая теория волевым образом вводит кванты, статистику как признание конечности и неразличимости исходных составляющих объектов в природе. Понятие относительного или абсолютного движения. Но как определить движение, когда объекты неподвижны относительно друг друга, но движутся вместе относительно третьих? Именно поэтому сегодня принято определять движение только относительно. Выбором подходящей системы координат можно устранить любое конкретное движение.
Современная физика встречается с примерами абсолютной системы координат, но понимания – что это такое – пока ещё нет. Например, существует единственная система координат, в которой кванты реликтового излучения сферически симметрично распределены по скоростям. Что это значит? – общепринятого ответа нет.
Понятие случайностей или однозначной предопределённости. Демокрит, например, считал, что случайные соединения атомов и образуют всё многообразие природы. И все эти сочетания не могут зависеть ни от кого, ни от Бога, ни от человека. Эпикур же считал это явным противоречием реальности и ввёл понятие спонтанного отклонения атомов от законов прямолинейного движения. Оно становится причиной, которая случайно изменяет их сочетания. Эти случайности спасают природу и человека от неустранимой предопределённости. Они разрешают свободу выбора, в частности, свободу воли человека.
Наконец, то, что вас так интересует.  Время является категорией, количественно определяемой с помощью видимого движения Солнца на небосводе. Раньше считали, что единица измерения времени и единица измерения пространства связаны между собой. Абсолютная величина времени, заданного положением Солнца, зависит от координат наблюдения по окружности Земли. Движение Солнца (как эталона времени) гарантирует автоматическую синхронизацию времени в пространстве. Отсюда, если сигнал направлен против движения Солнца, можно услышать сколь угодно древних наших предков. Так что ничего особенного в том, что вы разговариваете с вашей знакомой, жившей сто лет назад, нет. Но вы обратили внимание, что она живёт строго в то же время, что и вы, только на сто лет в прошлом. Это значит, сигнал отрегулирован так, что движется с постоянной скоростью в обратную от направления движения Солнца сторону! Разве это не понятно?
Все эти закономерности лежат в основе успехов нашей науки. Евклидова геометрия, анализ бесконечно малых, всеобщая относительность и сегодня составляют основу многих областей науки. Это закономерно. А движение вперёд происходит именно тогда, когда выясняется вдруг, что то, что мы знали, во что верили, – ошибочно!  Важно только найти ту самую ошибку в фундаментальных законах физики, химии, математики… Когда она установлена, называть её ошибкой некорректно. Она становится абсолютной истиной… до тех пор, когда кто-нибудь не найдёт в тех закономерностях ошибку! Разве это не понятно?!
Иван и Сергей молчали. Они были поражены тем, что только что сказал им этот дьявол. Нет, разве возможно такое? А Медников, взглянув на Сергея, продолжал:

– Сергей Сергеевич мог бы вам рассказать, что мы в институте разрабатываем и изучаем намного более сложные проблемы, чем эта ваша телефонная история. И какая разница, кто, где и когда присутствует?! К вашему сведению, присутствовать можно и мысленно. А мысль, да будет вам известно, материальна… Впрочем, ерунда это всё: обычные смещения времени и пространства – это в порядке вещей, такое постоянно случается в природе.

Медников снова взглянул на Ивана.

– И успокойтесь. Наслаждайтесь общением с интересной собеседницей. Кстати: как её зовут?

– Олимпиадой Аполлинарьевной.

– Узнайте её имя, фамилию, и я узнаю, как сложилась её дальнейшая судьба. И запомните: ничего невероятного не происходит. Я бы мог рассказать ещё и не такие истории. Не отвлекайтесь по пустякам. Вы занимаетесь аналитической химией? Вот и совершенствуйтесь в этом деле!
Удивлению Ивана не  было предела. Фантастика какая-то. Машина времени. Увидев его недоверие, Зураб Дмитриевич  погрустнел, сказав:
– А разве не казалось фантастикой  летать на самолёте, перевозить на нём грузы всего двести лет назад? За считанные часы оказываться в разных частях света… Сколько ещё фантастичного нас ожидает!
Вы общались с человеком, который действительно живёт в прошлом. Ведь сознание  влияет на наши реалии. Наша задача и состоит в том, чтобы эти влияния направлять именно таким образом и в том направлении, в котором нам нужно! Таким же образом мы должны и получать информацию по каналам сверхчувственного восприятия.
– Ну, это для меня слишком сложно. Я не силён в ваших фокусах. Я обратил внимание, что вы делали ещё там, на кладбище. Правда, тогда я ничего не понял. Да и сейчас мало что понимаю. Колдовство всё это! А вы, видимо, в вашем институте – самый главный колдун!
– На кладбище? Ах, да, да! Совсем выскочило из памяти.
Зураб Дмитриевич рассмеялся своим каркающим смехом.
Иван Васильевич был возмущён, что без его согласия над ним проводили какой-то эксперимент.

– Ну что вы, уважаемый! Какой же я колдун? – продолжал Зураб Дмитриевич. – Задачей колдуна или мага всегда были ; лечить, учить, предсказывать. Жить без предсказаний, без своеобразного прогноза нельзя!

– Так вы в своём институте учите колдовству?

– Увы! Искусству колдуна обучиться нельзя. Его способности необъяснимы. И даже если я хотел бы вам передать искусство колдовства, для этого необходимо его описывать языком, который вы бы не поняли! Даже Библия написана языком и оперирует понятиями, которые были понятны людям, живущими в то время. Это все равно, как если бы профессор  математики вздумал рассказывать об уравнении Эйнштейна  в детском саду. Например, Апокалипсис написан был не для нас с вами, поскольку тот, кто писал, оперировал терминами и уровнем знаний  более чем тысячелетней давности. Также и нам трудно описать события, которые произойдут  через тысячу лет, ведь у нас нет даже намека на те термины, которые будут в ходу спустя столь длительный промежуток времени. Но что останется наверняка, – это борьба добра со злом! Эта борьба не исчезнет, пока существует Вселенная. Борьба добра и зла сохраняет перетекание информации, и это основное их предназначение. Как только такого перетекания не будет, наступит смерть.

– А вы, как я понимаю, олицетворяете зло?

– На земле одни дают, другие берут.  Доноры и вампиры. Проходит время, и вампиры становятся донорами. Поэтому бороться со злом бессмысленно, его надо учитывать, направляя в нужное русло, не надеяться искоренить зло полностью. Нужно бороться за образование и культуру населения.

– Но веру в победу добра над злом уничтожить невозможно, – возразил Иван.  – Не будь этой веры, мир бы давным-давно рухнул в тартарары.

Зураб Дмитриевич уважительно посмотрел на Ивана Васильевича, улыбнулся и встал. Сказал Сергею:

–  Умный у вас друг. Это опасно.  – Потом, помолчав, повторил. –  Очень опасно. Ну, я, пожалуй, пойду. Спасибо за кофе! Божественный напиток.

Уже садясь в машину, сказал Сергею:

–  Вы подумайте над моим предложением…  Перед вами откроются перспективы, о которых вы даже мечтать не могли! Кстати, завтра в четырнадцать в актовом зале состоится учёный совет. Приходите!

– Кто же меня туда пустит?! Туда допускаются лишь избранные.

– Я предупрежу… Только всё что там услышите, составляет высшую государственную тайну. Поэтому подумайте над моим предложением, и если решитесь, приходите. Не пожалеете!

9.

Борис Антонович Никитин, высокий как жердь мужчина лет шестидесяти, сидел в своём кабинете и мучительно думал над проблемой, которая так неожиданно возникла перед ним. Ему дали недвусмысленно понять, что  он уже стар и руководить лабораторией должен кто-то помоложе. С горечью проговорил полушёпотом:

– Вот так-то, значит. До;жил.

Работая много лет в НИИСТе, он понимал, что начальство не смущает его возраст. Им вообще наплевать на его личные дела, чрезмерную любовь к красивым девушкам, к роскоши. Он понимал, что о нём начальство знает всё. Да и пусть! Начальство интересовала в первую очередь его способность продуцировать идеи. А в последнее время у него таких идей появлялось всё меньше и меньше – видимо, так оно решило!

И если так, и это уже приговор, то кто же теперь станет его преемником?

Георгий Карлович, что ли?  Да, Жора недавно защитил докторскую, но ведь он явно на эту должность не тянет. Вялый, инфантильный, неорганизованный. Какой из него руководитель проблемной лаборатории?!
Лев Вениаминович? Этот слишком зелёный. Ещё  не дорос. Уткнулся в свою аналитику и знать ничего не желает. Между тем, руководитель такой лаборатории должен охватить всю проблему. А у него не только для этого не хватает знаний, опыта, но и элементарного честолюбия.
Конечно, в лабораторию могут пригласить и варяга. Но такого человека должны будут сначала долго и скрупулезно проверять. А это не быстрое дело. К тому же, работая много лет, Борис Антонович мог по пальцам пересчитать людей в масштабе всей нашей страны, которые хоть что-нибудь понимают в этой проблеме. Не брать же варяга-неуча!
Он грустно оглядел кабинет и по внутреннему телефону пригласил к себе Любовь Николаевну Букину.
В кабинет вошла стройная женщина в белом шёлковом халате, сквозь ткань которого просвечивалось дорогое бельё. Огненно-рыжие волосы волнами ниспадали на плечи. Большие, словно удивлённые голубые глаза, чуть смуглая кожа лица, то ли отражающая медь волос, то ли – произведение косметического искусства, делали её обворожительной и желанной. Но Борис Антонович сдержал волну, накатившую на него, и улыбнулся.
– Любушка, проходи, присаживайся… хотел бы поговорить.
Красавица заинтересованно и преданно посмотрела на шефа и присела на краешек стула у огромного стола для заседаний, стоящего у окон кабинета.
– Нет, нет. Присаживайся поближе. Вот здесь! – Он указал на стул у письменного стола. – Ты сегодня работаешь в библиотеке?
Любовь Николаевна кивнула и улыбнулась, взглянув на приоткрытую дверь комнаты отдыха, расположенную сразу за кабинетом. Ей доводилось уже там бывать, правда, это было пару лет назад и вечером. По крайней мере, после работы. После этого, она знала, там перебывало много народа. Но она к этой маленькой слабости шефа относилась с пониманием.
– Несколько дней назад, когда заслушивали главу из твоей диссертационной работы, я не успел тебе высказать свои замечания. Меня тогда вызвали в дирекцию. Так вот, мне кажется, что в твоей работе не хватает философского, я бы сказал, концептуального взгляда на проблему.
Любовь Николаевна сжалась, ожидая самого страшного. А самым страшным для неё было бы признание её неперспективным сотрудником и перевод в лабораторию филиала, где и проблемы решались иные, и зарплаты были на порядок меньше. Она знала эту способность шефа говорить самые страшные слова нежнейшим голосом, словно мурлыча что-то тёплое и приятное.
– Не очень понимаю, – тихо проговорила она, преданно глядя на заведующего.
– Ну, что ты не понимаешь? Вода может записывать информацию, которую передаёт ей человек.
– Эта гипотеза мною подробно исследована.
– Нет, Любушка! Это давно уже не гипотеза. Но убедительности в твоём докладе я не почувствовал. Важно было показать, что информация  мозга не теряется, она остаётся в пространстве навсегда. Это принципиально!
Борис Антонович внимательно посмотрел на обворожительную Любушку и, усмиряя вдруг возникшие откуда-то из глубин подсознания желания,  начинающие его волновать, сказал:
– В работе необходимо подчеркнуть, что вода выступает основным носителем информации в природе. Непосредственным передатчиком и носителем информации являются волновые процессы, в которых вода играет определяющую роль. Феномен структурной памяти воды позволяет ей впитывать в себя и  хранить информацию, а также обмениваться с окружающей средой данными.
– Да… я понимаю, –  прошептала Любовь Николаевна.
Борис Антонович не стал продолжать и резко сменил тему:
– А что, Сергей Сергеевич разве не  знакомился с твоим докладом.
– Так уж у него получилось. Случилась трагедия у его друга.
– Что за трагедия?
– По халатности врачей погибла дочь, а через неделю и жена…

– Вот так, значит? А он, стало быть, переживает за друга – так я понял?

– Так. Они друзья детства.

Борис Антонович некоторое время помолчал, видимо, осмысливая полученное известие. А потом спросил, как ни в чём не бывало:
– Что ж. Понятно. А вообще-то он интересуется, помогает?
– Да. Недавно мы подробно обсуждали эксперимент.
– Что за эксперимент?
– Влияние структурированной воды на различные психофизические константы человека.

– Тоже мне, Америку открыли! Церковь давно это осуществляет на практике! Ты разве не слышала, что употребление так называемой  святой воды уменьшает количество ионов в организме и позволяет легко внедрять программы зомбирования в паству, превращать людей в «овец закланных»? Вода всегда применялась не только в церковной магии, но и у целителей и знахарей. Бабушки заговаривали воду. Знахари «заряжали». После сеансов Алана Чумака была даже шутка: один пройдоха разместил в газете рекламу: «Заряжаю воду, кремы, аккумуляторы...». Но смех смехом, а сеансы Кашпировского и Чумака многим ортодоксальным яйцеголовым могли дать повод для серьёзных размышлений.

Борис Антонович замолчал. Подумал: «И чего я с этой девочкой так распетушился? Стоп! А что, если на моё место поставят этого Матвеева? Хотя, вряд ли. Нет, исследователь-то он неплохой. И свежие идеи у него есть… Только – совершенно некоммуникабельный. Столько лет работает, а друзей нет… Работает рядом с такой бабой и… совершенно не реагирует… Мне бы его годы!».

Он внимательно посмотрел на Любовь Николаевну и тихо спросил:

– Любушка, а что за человек, этот твой Матвеев?

– Не очень понимаю, почему Сергей Сергеевич «мой»?

– Какая разница: он твой или ты его?! Ты его аспирантка.

Любовь Николаевна посмотрела на шефа и улыбнулась:
– Если уж я чья-то, так только ваша.

– Хотелось бы верить.

Борис Антонович грустно взглянул на красавицу и подумал: «Интересно, что ты скажешь, когда узнаешь, что я уже не заведующий?». Помолчав, снял трубку.

– Валечка! – сказал он секретарше, – организуй нам, пожалуйста, два стакана чая. Да, и к чаю что-нибудь.

Любовь Николаевна была обескуражена. Такого ещё никогда не было: чтобы шеф так демонстративно угощал сотрудника у себя в кабинете! Да и какого сотрудника?! Эм-эн-эс, младшего научного сотрудника! Тут что-то не то. Неужели над Матвеевым собираются тучи? Жаль. Он – неплохой мужик. Умница, и не лезет сразу под юбку.

Валечка, вульгарная блондинка, внесла поднос, на котором стоял хромированный чайник с кипятком, заварной чайник, шоколад, печенье, сушка.

– По какому случаю пир? – осмелела Любовь Николаевна.

– По случаю заключения важного договора, – сказал Борис Антонович, разливая чай. – Ты работаешь у нас уже немало и знаешь, что болтливость в нашем институте недопустима.

– Могли бы и не предупреждать.

– Тебе с лимоном? Сахар?

– Спасибо. Я сама.

Борис Антонович несколько минут молчал, размышляя, следует ли этой девочке давать такое щекотливое поручение? В конце концов, что она ему может сказать? Многое он и без неё знает. А этот Матвеев вполне мог уже давно затащить эту знойную красотку к себе в постель. Вполне! Холост ведь.

– И что же ты молчишь?

– А что я могу сказать? Вы хотите знать моё мнение о Матвееве?

– Всё о нём и как можно подробнее.

– Не знаю, что и сказать.

Любовь Николаевна, желая подумать, взяла чашку и отпила несколько глотков хорошо заваренного чая.

– Хороший человек, – сказала она тихо. – Мне кажется, порядочный.

– Честолюбив?

– Ну что вы! На многих статьях его имя могло бы вполне стоять на первом месте, а он нередко даже отказывается от того, чтобы его фамилия стояла в списке.

– Так может, он не хочет брать на себя ответственность. Работа сомнительна?

– Нет! Он болезненно честен.

– Вот как?!

– Именно! Если в работе его участие ограничивалось советами, идеями, а работу проводил другой, он от соавторства отказывается. Говорит, что сегодня идеи ничего не стоят. Ценен бензин…

– Он не прав! Идеи и сегодня в цене. А что, у него много идей? И при чём здесь бензин?

– Это у Ильфа и Петрова Остап Бендер так говорил.

– Понятно. Потому он до сих пор в кандидатах ходит. Что он вообще говорит о лаборатории, о том, что у нас делается?

– Борис Антонович! Что он может со мной говорить? Мы не настолько близки. Но, мне кажется, он вас высоко ценит и уважает.

– Уважает? О чём ты говоришь?  А ты вспомни его выступление у меня в кабинете. Ведь он меня тогда просто разгромил!

– Повторяю: он вас высоко ценит и уважает. Если бы это было не так, он просто бы не выступал. Переубедить он пытался именно вас. Или получить аргументированное возражение. После того совещания он даже был рад. Говорил, что отрицательный результат иногда бывает важнее, чем положительный!

– Так и сказал?

– Именно так.

– Ну хорошо, Любушка. Иди, работай.

Когда за Букиной закрылась дверь, а секретарша убрала со стола и,  подражая девицам на подиуме, выразительной походкой вышла из кабинета, Борис Антонович  задумался: «А может, всё же – Матвеев?».

Общепринятым было называть Бориса Антоновича Никитина по первым буквам,  именно: БАН. Это был его, так сказать, творческий псевдоним, который вполне вписывался в традицию института. Матвеев много думал об этом обычае и пришёл к выводу, что он сродни обычаю в монастырях: принимаешь на себя монастырское послушание, меняешь и имя. В миру; ты был один, а здесь ты – другой. Замена имени означала как бы переход из одного личностного состояния в другое. В сущности то же самое принято и в преступном мире: обязательная кличка, которая должна заменить имя. И у глубоко законспирированных разведчиков, о которых никто десятками лет не знал, как их зовут на самом деле. Ну а про вождей, писателей и деятелей искусства и говорить нечего – у них псевдонимы просто вытесняли настоящие имена, да так, что теперь не всякий раз и вспомнишь, как же звали на самом деле этого великого деятеля. Кто сегодня помнит Алексея Пешкова? Все хорошо знают Максима Горького.

В институте было принято использовать такие обозначения личности, но только при отсутствии этого человека. В разговорах же друг к другу  обращались  не иначе, как по имени и отчеству: Уважаемый Борис Антонович… или Вам следовало бы, Георгий Карлович…

За пятнадцать минут до начала еженедельной планёрки в кабинет Никитина вдруг зашёл  заместитель директора института по науке всесильный академик многих академий мира Медников Зураб Дмитриевич.

Борис Антонович слегка побледнел, но встал из-за стола, приглашая гостя.

– Чем обязан? – спросил он.

– У вас сейчас должна быть конференция.

– Не столько конференция. Просто мы еженедельно подводим итоги работы за неделю. Намечаем план на следующую неделю. Вот уже много лет.

– Знаю, знаю. Вот и хорошо. Я посижу тихо. Хочу послушать.

К одиннадцати в огромный кабинет заведующего стали собираться сотрудники. Они рассаживались за длинным столом для заседаний и загадочно переглядывались.  И что это к нам забрёл этот монстр? Просто послушать или ещё за чем-то?

Любовь Николаевна, увидев Медникова, вся сжалась. Догадалась, что должно произойти. Она бросила взгляд на БАНа. Он был спокоен. «Умеет держать удар! Молодец!». Потом, оглядевшись, села около Сергея Сергеевича, что было вполне логично: он был руководителем её кандидатской диссертации.

Когда, наконец, все расселись, Борис Антонович буднично начал:

– Лев Вениаминович, начнём с вас. Расскажите, пожалуйста, о том, чем вы занимались минувшую неделю.

Невысокий курчавый молодой человек в очках встал, затравленно посмотрел на сидящего в мягком кресле Медникова. Он начал издалека, словно здесь собрались не учёные, много лет отдавшие этой проблеме, а студенты университета, откуда он недавно пришёл в эту лабораторию.

– Молекула воды в целом электронейтральна. Она представляет собой диполь. Между собой диполи образовывают водородную связь. Мы замеряли длительность жизни этих связей. Как показали эксперименты, они могут жить минуты, и даже часы.

– И зачем это тебе? – скептически удивился Георгий Карлович.

– Дипольные молекулы воды – это двоичный код! Таким образом можно представить себе, что вода – своеобразный биокомпьютер.  Японский исследователь Масару Емото, используя анализатор магнитного резонанса, предположил, что вода способна впитывать, хранить и передавать человеческие мысли и эмоции.

– Нельзя ли без популярщины? – недовольно бросил Георгий Карлович. Но недавний студент его не слышал. Он как загипнотизированный смотрел в широко открытые глаза Медникова и продолжал:

– Если использовать ферроэлектрический эффект молекул воды для хранения бинарной информации, то можно получить устройства с огромной плотностью размещения данных на единицу объема вещества.

При опускании нанопроводов в ёмкость с водой, вокруг них упорядочивались ионы в соответствии с требуемой полярностью. Один кубический сантиметр подобной ферроэлектрической памяти может хранить 12,8 миллиона гигабайт данных! Такую цифру даже представить сложно, не только наполнить информацией. Технология позволяет не только создавать «безграничные» по нынешним меркам накопители, но и использовать её в создании оперативной памяти.

– Откуда у вас эти данные?  – снова недовольно прервал Льва Вениаминовича Георгий Карлович.

– Последние работы американских учёных, – небрежно бросил недавний студент и продолжал:

– По нашим данным, под воздействием звуков классической музыки кристаллы дистиллированной воды приобретают изящные симметричные формы. А при бомбардировке проб воды музыкой «хэви металл», вода совсем не формировала кристаллов, а образовывала хаотические, фрагментированные структуры. Данные представлены на диаграммах номер два и номер три.

Лев Вениаминович встал и повесил на доску, висящую на противоположной стене, таблицы.

– Таким образом…

Потом молодой учёный стал вдаваться в такие научные подробности и жонглировать химическими и математическими терминами, что пересказать всё это в художественном произведении не представляется возможным.

Он никак не мог завершить своё выступление и хотел привести ещё и ещё доказательства, подтверждающие его гипотезу. Он говорил, что с помощью структурированной воды можно не только хранить и передавать информацию, но и управлять обществом.

После этих его утверждений в кабинете вдруг заговорили все. Чтобы как-то успокоить сотрудников, Борис Антонович встал, поглядел с завистью на подающего надежды Васермана, и сказал:

– Это всё ещё ваши догадки и предположения. Нужно продолжать работу. Мы для того здесь и существуем, чтобы просчитывать возможные варианты последствий. Тем более что сегодня мы говорим об управлении социальными и природными процессами.

Всё это время Медников безучастно сидел в своём кресле и наблюдал за вспышкой хаотической активности. Что это такое? Совещание или бедлам? Впрочем, он не проронил ни слова. Только молча наблюдал за происходящим. Он обратил внимание, что во всём этом базаре единственный, кто не принимал участия,  – был Матвеев.

–  А что вы, Сергей Сергеевич, молчите? Вам нечего сказать? Трудности? Проблемы? – спросил Борис Антонович.

– Здесь выступает на сцену добро и зло, – тихо проговорил Матвеев, глядя шефу прямо в глаза. –  Зло как незрелость, сосредоточенность на самом себе, с недостатком сочувствия к другим. Ведь все души разные. Сегодня жизнь здесь – подвиг, а адом и раем является одно лишь проживание среди себе подобных.

– А я и не хочу в рай! – прозвучал в тишине голос Любови Николаевны. Обнаружив вдруг, что её в возникшей тишине услышали все, сказала громче, почему-то глядя на Никитина. – Что в том рае? Там нет зла, значит, нет борьбы. Там бесполые ангелы летают. Ведь, не бывает любви без страдания! Значит, там и любви нет! Зачем мне такой рай?!

– Но, позвольте! Мы же говорим не об этом!

– Всё увязано между собой! И говорим мы и об этом! Глобальное потепление и природные катаклизмы, землетрясения и цунами, напряжение на Востоке и рост преступности – всё связано друг с другом!  А мы говорим о памяти воды, о её информационных возможностях…

Наконец, поняв, что этот базар уже затянулся, Борис Антонович строго посмотрел на сотрудников.

– Так, поговорили, и хватит! – сказал он, и все притихли. – Я попрошу Льва Вениаминовича продолжать исследования влияния различных воздействий на воду. Свяжитесь с психологами. Нас интересуют конкретные параметры воздействия, и что при каком воздействии происходит с психикой. Пока вы только ответили на вопрос: происходит или не происходит, и получили ответ: происходит. Теперь нужно ответить: что и при каких условиях?

А вам, Сергей Сергеевич, хочу заметить, что ещё Аристотель утверждал, что Великий Год имеет продолжительность около двадцати шести тысяч лет. Малый же Год, по его понятиям, имеет продолжительность сто лет. В конце каждого Великого Года на планете происходит физическая революция, связанная с прохождением Земли сквозь метеоритный поток, а в конце каждого Малого Года – социальная революция, связанная с изменением условий проживания человека на ней. В тот момент полярный и экваториальный климаты меняются местами. Первый медленно передвигается по направлению к экватору, а тропическая зона заменяется суровыми пустынями ледяных полюсов. Эта смена климатов сопровождается катаклизмами, землетрясениями и другими космическими конвульсиями.

Борис Антонович посмотрел на Зураба Дмитриевича, словно спрашивая: вы что-то скажете?

Медников  встал со своего кресла, ладонью руки провёл по лысине, подошёл к столу и тихо сказал, твёрдо зная, что его слушать будут внимательно.

–То, что Америка богаче России – это при нашей-то громадной территории и безграничных ресурсах, – ставит в тупик многих политиков, аналитиков и экономистов. Многие считают, что виноват заговор мирового сионизма, происки западных спецслужб и предательство прозападно настроенных политиканов. Всё это – глупость. Россия является связующим звеном между передовым Западом и отсталым Востоком. Но фокус именно в том, что будущее человеческой цивилизации – за Востоком. Проблема отношений Запада с Востоком – вечная проблема, аналогичная проблеме отцов и детей, богатых и бедных, умных и дураков.

Воплощение идеалов, в особенности, если они базируются на понятиях малограмотных, малокультурных людей, заканчивается террором. Терроризм там, где неравноправное положение народов. Как только самосознание малых народов достигает уровня, при котором начинается развитие процесса сепаратизма, сразу же возникает терроризм. Раньше это называлось бунтом, смутой или революцией. Сейчас – террором. Чтобы избежать терроризма, необходимо обучать и воспитывать народы, контактировать с ними, не проявлять пренебрежения к ним.

Пока люди не поймут, что в мире все взаимосвязано, будут процветать национальная рознь, национальный шовинизм и межнациональные проблемы. На примере чеченского конфликта можно говорить, что мы  только учимся вести диалог с представителями нищих, но гордых народов.

Борис Антонович сидел за своим столом, низко опустив голову. Он понимал, что Медников пришёл не для того, чтобы рассказать его сотрудникам о природе терроризма. Понимал и то, что, несмотря на возраст, его интуиция не подвела. На уровне подсознания он чувствовал, что что-то должно произойти. Какие-то взгляды, которые он совершенно неожиданно ловил на себе, шуточки, пошлые анекдоты, неестественный смех, когда вдруг он оказывался вблизи беседующих друг с другом коллег, словно они старались при нём не говорить о делах. «И чего это он вдруг об этом?», – думал Борис Антонович. А Медников между тем продолжал:

– Процесс переориентации Востока на Запад и Запада на Восток всегда проходил с большой кровью. Сейчас человеческая цивилизация достигла такого уровня развития, что если ей и дальше идти этим путем, она непременно себя уничтожит.

– Так было всегда, – стараясь продемонстрировать своё знание истории, возразил Лев Вениаминович. – Перед тем, как уйти в небытие, Рим, Египет или Иудея обучили варварские народы всему, что умели, а потому имели полное право уйти на покой. Сейчас происходит то же самое. Великобритания, Испания и Франция обучают уму-разуму народы Востока, которые в ближайшем будущем придут им на смену, чтобы в своё время тоже уйти на покой. России изначально суждено занять среднюю позицию между полюсами.

Зураб Дмитриевич на минуту замолчал, недовольно взглянув на выскочку, буравя его взглядом, потом продолжал:

– Желание сохранить за собой навечно право лидерства, оставив народы пребывать в нищете и невежестве, не может приветствоваться.  В противном случае будет отсутствовать самое главное – ЕДИНОЕ  ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. То, чем занимается сейчас Запад, можно назвать попыткой неразумного ученого создать однополюсный магнит. Этот бестолковый учёный никак не может понять, что отрицательный полюс так же необходим, как и положительный, что они не могут существовать отдельно друг от друга. И обязательно наступит время, когда полюса поменяются местами.


Поэтому любой народ, косо смотрящий на соседа, должен помнить, что если он не пойдет на контакт с другими нациями – неизбежно деградирует и умрёт.

Для любой страны стимулом является цель. В коммунистической России была утопическая идея построения коммунистического общества, свободного от эксплуатации человека человеком,  общества свободы, равенства и братства, где эти цели были возведены в ранг государственной политики, экономики, идеологии страны. Это была, действительно, в полном смысле слова утопическая идея, поскольку построить общество всеобщего благоденствия в отдельно взятой стране, когда вокруг процветают нищета и бесправие, невозможно. Когда цель была утеряна, сразу же всё посыпалось. Тем не менее цель, нужно признать, была возвышенной и достойной. А вот шли к ней кровавыми дорогами. Это тоже нужно признать!

Так вот… А теперь по вашей теме. Что же такое вода? Это порядок или хаос? Оказывается, вода не является простой смесью молекул. Она может образовывать  достаточно устойчивые структуры, состоящие из нескольких десятков, а то и сотен молекул, живущих вместе несколько часов или даже суток. Это и есть память воды, то есть её способность передавать информацию о растворённых в ней веществах. Вода обладает способностью передавать энергию с помощью механизма  резонанса: тот, кто хочет получить, принять энергию, должен настроиться на резонанс с тем, кто отдаёт. Так, через механизм резонанса из всей накопленной в воде информации выбирается именно то, что необходимо для развития, продолжения жизни. В ответ на человеческие мысли и эмоции кристаллы воды могут принимать разнообразные формы. Можно излечить с помощью доброго намерения, любви и молитвы! Мысли, слова могут изменять структуру воды и влиять на человека! Сегодня учёные констатируют, что вода пронизывает всё живое, а Вернадский говорил, что вода не только дарует жизнь, но и она сама есть жизнь.

Но технологии, доступные простому человеку, ещё не отработаны. Это и должно быть исследовано в самые короткие сроки. Это сегодня – задача номер один.

Наконец, я хочу сказать, что привело меня сегодня в вашу лабораторию. Мы все хорошо знаем и ценим заслуги вашего руководителя, уважаемого Бориса Антоновича Никитина. Но жизнь меняется скорее, чем хотелось бы.  Я уполномочен сообщить, что  завтра на учёном совете института будут чествовать Бориса Антоновича в связи с уходом его на пенсию.  Да… Что поделаешь… Всё в нашей жизни имеет своё начало и свой конец. Но с Борисом Антоновичем мы не прощаемся. Мы надеемся, что он, особенно на первых порах, будет помогать человеку, который возглавит лабораторию, продолжит его дело.

Зураб Дмитриевич на мгновение замолчал, и в кабинете повисла гнетущая тишина.

Выдержав паузу, полагающуюся в таких случаях, Медников продолжал:

–  Лабораторию возглавит…

Он снова замолчал, словно сомневался, правильно ли выбрал кандидатуру заведующего. Потом громко произнёс:

–  Матвеев Сергей Сергеевич… Вы все его прекрасно знаете. Это облегчает мою задачу. Не нужно вам его представлять. Я надеюсь, что вы все будете ему помогать. Да и Борис Антонович, в меру сил, поможет, подскажет молодому руководителю…

Повторюсь: на ближайшем учёном совете будет поставлен вопрос о конкретных результатах исследования, которые вы проводите вот уже столько времени. Нас интересуют технологии, методики воздействия… Но я уже об этом говорил…

Если есть ко мне вопросы, прошу!

Все сидели и молчали. Для многих это известие было столь неожиданным, что никто не решился комментировать решение руководства института.

Борис Антонович сидел за столом и грустно смотрел на сотрудников, словно прощался с ними. Он был бледен и в глазах стояли слёзы. Но он понимал, что уже ничего изменить нельзя. Всё уже решено. Остались только формальности…

10.

Ростовская санитарно-эпидемиологическая станция проводила проверки качества донской воды всегда строго по графику и по определённой системе: пробы воды забиралась в разных местах и на разных глубинах и проверялись на содержание в них вредных химических примесей. Был ещё и бактериологический анализ воды, но к этому Иван Васильевич Гришин уже не имел отношения. Он работал заведующим химической лабораторией в промышленном отделе СЭС, и его задачей было выяснять только химический состав донской воды, что он и делал. О том, что этот состав был плох, было давно всем известно. И самым ярким доказательством того, насколько люди боялись этой воды, был городской пляж. Если раньше на пляже не было куда яблоку упасть, народу было полным-полно, то сейчас здесь почти никого не было. Люди предпочитали водохранилища, где вода была, как им казалось, чище. К тому же многие обзавелись своим транспортом и ездили в выходные дни вверх по Дону или даже к морю.

В этот раз Иван Васильевич участвовал во внеплановых заборах проб донской воды. Обычно он этого не делал. Для этого были технические сотрудники. Но сегодня на дворе – около тридцати, и он решил немного развеяться и окунуться. «Ничего! Не умру! Правда, если бы люди знали о том, в какой воде они болтыхаются, вряд ли бы ходили купаться в этом растворе кислот и других примесей… Но жара – страшная, а Егорыч всё обещает установить кондиционер!».

На служебном катере вместе с лаборантами Лилей и Игорем они мчались навстречу ветру в сторону  Аксайского моста к месту водозабора. Лиля – тридцатилетняя кокетливая хохотушка с точёной фигуркой, и рослый, сложенный как Аполлон Игорь  были шоколадного цвета. Солнце припекало немилосердно,  а на воде не было так жарко. Брызги летели в лицо, и было приятно! Потом Игорь направил катер ниже по течению между Зелёным островом и левым берегом Дона. Хотелось взять пробы воды в местах купания горожан. Река после недавних дождей была грязной.

– Бывало и хуже, – сказал Игорь, зачерпнув ладонью воду. – И дохлая рыба плыла вверх брюхом, и водоросли с мусором выбрасывало на берег. В такую воду и заходить было страшно. А сейчас – жить можно.

И правда! Иван Васильевич помнил, как прибрежный песок, на который накатывали речные волны, сохранял на себе следы ярко-зелёного или синего цвета. От одного вида этой картины у людей отпадала охота приближаться к берегу.

Лилия Павловна вдруг посерьёзнела и сказала:

– Наверное, так всё-таки жить нельзя. Но пока что я не вижу повода для паники.

– Всё это довольно странно, – задумчиво произнёс Иван Васильевич. – По нашим подсчётам, это дерьмо из Украины уже давным-давно должно дойти до нас, а мы ещё не видим даже его следов.

–  А что сообщают сверху?

– У них тоже всё о ;кей, – сказал Игорь. – Либо информация ложная, либо выброс был не столь значительным.

– Есть и другой вариант, – сказала Лиля, –  химические вещества распались на составные части и перестали быть вредными. Река способна самоочищаться.

Игорь пожал плечами.

– Мы ведь толком и не знаем ничего – что на том заводе производится.

Иван Васильевич попросил направить катер к Зелёному острову.

– Давайте там немножко передохнём, а уже потом поедем домой.

Через минуту катер воткнулся носом в песчаный берег.

– Иван Васильевич, можно искупаться? Жара такая…

– Не более пятнадцати минут. Мне сегодня ещё отчёт дописывать.

– Пятнадцать-двадцать? – воскликнула Лиля. – Мы вполне  успеем!

Иван Васильевич поморщился от досады и подумал: «А сохнуть когда будем?». Но Игорёк уже завладел инициативой:

– А у тебя есть в чём? – спросил он у Лили.

– У меня всегда всё при себе, – улыбнулась та.

Лиля сбросила халатик. Модный купальник был настолько своеобразным, что Иван Васильевич старался в её сторону не смотреть. «Чёрт-те что! Может, там кризис промышленности, и ткани не хватает? Две тоненькие полоски! Вот времена настали…».

Поднимая брызги, Игорь и Лиля бросились в воду.

– Иван Васильевич, а вы что же? – крикнула ему Лиля.

Иван Васильевич махнул рукой:

– Нет настроения.

Лилия Павловна была замужем. Её муж, рослый светловолосый парень, работал слесарем и нередко домой приходил сильно навеселе. Тогда на работу Лиля приходила злой, издёрганной, а не редко и с синяками. У них росла чудесная дочурка. Может, именно из-за неё Лиля всё тянула с разводом, хоть всякий раз после домашних баталий грозилась подать на развод. Сотрудникам, которые хотели поговорить с её Гришей, она категорически не разрешала этого делать.

– Наше это дело. Сама разберусь.

Они работали вместе много лет, и между нею и Иваном Васильевичем возникли добрые, доверительные отношения.

Игорь  плыл по-спортивному, красиво, выныривая из воды почти на половину корпуса, явно красуясь перед Лилей. Он был неравнодушен к яркой молодой женщине, хоть и знал о её несчастливом замужестве, о дочери  и о том, что он лет на пять младше неё. Но кто сегодня смотрит на такие мелочи?!

Иван Васильевич усмехнулся. Возможно, Игорь, работавший у них относительно недавно, не знал об отношениях тридцатилетней красавицы с высоким начальством. Лилия Павловна этого почти и не скрывала и, видимо, была не прочь поменять свою фамилию на фамилию начальника. Впрочем, человеком она была неплохим. Не задирала нос, вела себя достойно и от работы не отлынивала.

Лиля призывно смотрела на Игоря и громко смеялась, но всякий раз отплывала на безопасное расстояние, держала дистанцию, словно говорила: не сейчас! Подожди! Всё у нас впереди!

Иван Васильевич с интересом смотрел на то, как резвились в воде его сотрудники. Он сидел в тени дерева и курил. Потом быстро разделся и тоже бросился в воду. Нырнул и тут же вынырнул. От воды шёл запах болотных водорослей, а на губах был специфический привкус. «И как в такой воде купаться?!» – подумал он и вышел на берег.

– Так, ребята! – крикнул он помощникам. – Искупались, и хватит! Выходим!

Стараясь не ложиться на песок, все присели в тени ивы.

– Вода – не кайф! – бросил Игорь. – Просто болото!

– Болото…– кивнула Лиля.

– А когда здесь брали пробы? – спросил Иван Васильевич.

– На прошлой неделе.. Здесь такой компот, что просто страшно. Превышение ПДД только фенола в двадцать раз!

– В двадцать раз? – удивился Иван Васильевич. – Почему я об этом ничего не знаю?

– Да вас-то не было. Вы отпуск за свой счёт брали.

Лиля уже не рада была, что сказала об этом шефу. Но с другой стороны она не могла этого скрывать.

– До сих пор не говорила потому, что просто об этом забыла. Сколько таких случаев! Ничего ведь сверхъестественного не произошло!

– И зачем тогда называть предельно допустимыми дозы, если они совсем и не предельные? – удивлялся Игорь.

– Но фокус в том, что Егорыч приказал почему-то заменить протокол анализов проб воды в этих местах. То ли кто-то должен был приехать, то ли ещё что.

– Как заменить? – удивился Иван Васильевич. – Почему ты ничего мне не сказала?

– Да закрутилась как-то.

Лиля отвернулась, и проницательный Иван Васильевич понял, что она получила распоряжение директора не ставить его в известность. Он внимательно взглянул на Лилю.

– Ну, да, да! – засмеялась Лиля.– Сказал.  Знал, что вы взбунтуетесь, а ему сейчас скандалы не нужны.

– И так комиссии затрахали, – подтвердил Игорь. – Ещё через день-два мы здесь ничего и не обнаружим.  СЭС – это могущественная организация, и нам вроде бы никто не указ. Сами, кого захотим, проверим, но ведь есть же ещё и так называемое общественное мнение. Писаки всякие, журналюги…

Иван Васильевич досадливо махнул рукой:

– Да какие там журналисты! Чего он испугался?

Лиля пояснила:

– В Ростове Егорыч ничего не боится. Кажется, кто-то в область приехал важный с целой свитой журналистов. Зачем же рисковать? А прозвучать в таком сюжете совсем нам ни к чему. Да и в администрации, говорят, будут обсуждать санитарную обстановку… Так что понятно, что не захотел светиться…

Иван Васильевич с изумлением посмотрел на Лилю: это ж надо, какая умная! Вообще, он не уставал поражаться женскому уму. Казалось бы: не их это дело – ум. Они всесильны по другой части, но вот эта прелестная Лилечка сидит сейчас рядом с ним в своём невероятном купальнике, от которого голова кругом идёт. А ведь  совсем не глупа.

– Одно из двух, – задумчиво проговорил Иван Васильевич, – либо это дерьмо уже прошло, а мы  его зевнули, и теперь нам осталось только молить Бога, чтобы кто-нибудь не траванулся. Либо его вообще не было. А если всё-таки было, то нужно бить в колокола, а иначе – зачем мы нужны?

– Как зачем? – рассмеялся Игорёк. – А писать отчёты? А возиться с пробирками? С умным видом выступать на телевидении с поучениями по поводу необходимости сохранять нашу природу? «Пейте кипячёную воду и не пейте сырую…». Даже Маяковский был ярым врагом сырой воды!

Иван Васильевич понимал, что он шутит, но всё-таки спросил:

– Ты и в самом деле думаешь, что мы только за этим и пришли в этот мир?

– Не только, – возразил Игорёк. – Ещё и затем, чтобы подставлять свои спины, по которым кому-то будет удобнее вскарабкиваться наверх.

– Не надо никому и ничего подставлять, – возразил Иван Васильевич.

– Это хорошо рассуждать. А когда начальник говорит тебе: напиши в отчёте то, напиши это. И как возразить? Вон на Лилечку давление оказали, и она не смогла ему воспротивиться, а, думаете, мне бы приказали что-нибудь подобное, я бы устоял?

Иван Васильевич пожал плечами.

– Не знаю, как ты, а я бы попытался выдержать, хотя сам понимаю: трудно.

Игорь сказал:

– Ну, вот видите! Вы и сами не уверены.

Лиля повернулась к нему и сказала по-ростовски просто:

– Слушай, Игорёк, хоть бы ты заткнулся, наконец! И без тебя тошно. Тоже мне, умник! Ещё ты тут будешь мораль мне читать!

Игорёк в притворном ужасе стал защищаться руками и сказал:

– Каюсь, только не бейте, Лилия Павловна!

– Бить пока не буду, живи! Но если серьёзно, то имей в виду, что нам всем жизнь время от времени преподносит что-нибудь такое, что надо выдержать. И ещё преподнесёт! Особенно в нашей конторе!

– Да я что? Я – ничего, – пробормотал Игорь. – И не бери в голову.

Иван Васильевич сказал:

– Всё будет нормально. Я тебя ни в чём не упрекаю, а с начальством я сам поговорю.

Он встал и, давая понять, что отдых закончен, стал одеваться. Лиля и Игорь молча последовали его примеру.


Разговор в кабинете главного врача областной СЭС был не очень приятным и, что самое главное, бесполезным.

Ерофей Егорович после некоторых трудных моментов разговора высказался, наконец:

– Ты пойми, Иван Василич. Вот ты, так сказать, сидишь у себя в отделе и думаешь по простоте душевной, что тебе оттуда видно всё, – тут он изобразил руками глобальность происходящего, – вся Вселенная перед тобой! – при этих словах руки его раскинулись чуть ли не до размеров его кабинета. – А ты пойми, так сказать, что есть ещё и всякие другие обстоятельства, которые тоже ведь надо учитывать, твою мать...

Иван Васильевич посмотрел шефу в глаза и сказал:

– А если кто-нибудь умрёт – тогда что будем делать?

Ерофей Егорович отвернулся:

– Тогда, конечно, будем спасаться, твою мать… Ладно,  давай так: если пронесёт – замнём дело. Забудем, да и всё.

– А если не пронесёт – тем более.

– Что – тем более? Замнём, так сказать, и забудем – ещё крепче. А ты, твою мать, как хотел? Что-то случится, а мы должны будем признать, что это наш недосмотр? Всю реку на всём протяжении мы сторожить не можем. Мало ли кто там и что там куда сбросил? Часовых, так сказать, не поставишь вдоль всех берегов, так что – такая вот наша жизнь пакостная, твою мать. Думаешь, я ничего не понимаю? Всё и я понимаю. Самому противно… Давай выпьем лучше.

Иван Васильевич хотел встать и выйти из кабинета, но почему-то остался.

А шеф даже и не заметил этого его порыва –  достал из шкафчика какой-то умопомрачительный коньяк, что-то рассказывая о его происхождении и особых свойствах. Иван Васильевич не слушал. Лишь когда в его руках оказался бокал с тёмным напитком, услышал вопрос шефа:

– Тебе с лимончиком?

Иван Васильевич мотнул головой:

– Спасибо, не хочу.

– За то, чтобы на этот раз пронесло! – провозгласил тост Ерофей Егорович!

Стекло звякнуло, и Иван Васильевич почувствовал, как благодатный напиток стал медленно разливаться по его телу.


Дома Иван Васильевич опять разговаривал по телефону со своей таинственной незнакомкой. Спросил, как она проводила минувшие выходные. Оказывается, она была у друзей за городом на даче. А Веня Леонтьев, гимназист из соседней гимназии, читал им прокламации!

– А дача-то где?

– Так, здесь, недалеко… На конке не более часа езды… Где-то намного севернее Нахичевани. Там у них протекает ручей Безымянный. Они сделали запруду. Мы и на лодках катались! А Женечка, так та чуть-чуть не упала в воду! Вы представляете, прямо в воду!

Иван Васильевич слушал рассказы Олимпиады Аполлинарьевны  и пытался представить себе, где же находится то место, которое она имеет в виду. Через некоторое время с изумлением выяснил, что она описывает тот участок улицы Ленина, который подходит к заводу Ростсельмаш. Там и в самом деле протекает ручей Безымянный. Он начинает свой путь на территории завода и впадает в реку Темерник в районе нынешнего зоопарка.

– А что, вода чистая в Безымянном ручье? – спросил он.

– Конечно, – ответила она. – Как может в речке быть вода грязной? Что за такое вы говорите, сударь мой? Мы даже пьём из речки! Откуда же ещё? Не в колодец же по воду ходить, если ты живёшь на речке! Вода такая прозрачная, что каждый камешек виден на дне. А колодцев-то я там и не видела! Наверное, глубоко вода. До неё и не добраться… А может, и совсем её нет… Бог её знает! Нет, нет! Точно вспомнила! Бабы с вёдрами  на речку по; воду ходили. Там поблизости нет никакой другой воды. Пытались, наверно, рыть колодец, но так ни до какой воды и не дошли.

Иван Васильевич рассмеялся.

– Плохо копали, – сказал он. – Как раз в этом месте под вами огромное подземное озеро. В шестидесятые годы там строили жилые дома, и фундаменты стали проседать. Стены трещали…

– Чудеса! – воскликнула Олимпиада Аполлинарьевна.

– Какие там чудеса?!

– А вы разве не верите в чудеса?

– Нет, конечно.

Барышня возразила:

– А наша беседа по телефону – это разве не чудо?

– Не думаю, – ответил Иван Васильевич. – Уверен, что всему этому должно найтись со временем какое-то разумное объяснение.

Олимпиада Аполлинарьевна с интересом слушала рассказы Ивана Васильевича о его работе: о пробах воды, об ожидаемом ядовитом пятне, которое по всем расчётам уже должно было бы подойти к городу, и, видимо, уже прошло мимо, но начальство скрыло этот факт.

– Скрыло факт – это значит – утаило? – спросила она.

– Ну да. Это у нас сейчас так говорят.

– А зачем начальство так поступило?

– Ну, наверно, затем, что получило на лапу от кого-то. У вас есть такое выражение «дать на лапу»?

– Да, так говорят, когда дают взятку. У вас тоже дают взятки, как и у нас?

– И дают, и берут! – тяжело вздохнул Иван Васильевич. – Ничего не изменилось.

– Эх, была бы я мужчиной, – со вздохом и мечтательно сказала Липа.

– И что бы вы тогда сделали?

– Я бы таких убивала на месте!

Иван Васильевич горько рассмеялся.

– Тогда бы всех пришлось перебить! Такое вам ещё предстоит. И что толку? Ничего хорошего не получится!

Иван Васильевич не придал особого значения словам своей потусторонней знакомой, но на следующий день в Ростове возникло несколько случаев тяжёлого отравления, и людей госпитализировали в инфекционное отделение Центральной городской больницы. Вызвали токсиколога, и он засвидетельствовал отравление солями тяжёлых металлов и фенолом.

Когда Ивану Васильевичу сообщили об этом, он понял: скандал неминуем! Позвонил в больницу, и дежурный врач сообщил, что состояние больных средней тяжести. У двоих развился острый цирроз печени, поражение почек…

В отделе был переполох: Лилия Павловна, ещё вчера такая красивая на фоне речного пейзажа, сидела за столом с красным злым лицом и сосредоточенно постукивала карандашом по столу.

– Что случилось? – тихо спросил Иван Васильевич, подсаживаясь к ней.

– А то вы не знаете?

– Да знаю я всё, но ведь смертельных случаев ещё нет, и есть надежда, что и не будет.

Лиля повернулась к нему:

– Да я совсем не об этом!

– А о чём?

– У нас пропали пробы воды – те самые, которые мы тогда делали.

– Что значит: пропали?

– То значит, что кто-то ночью открыл лабораторию и был здесь.

– Что-нибудь ещё пропало?

– Вроде ничего больше. Да тут ведь ничего ценного и нет.

Иван Васильевич оглянулся на Игоря. Тот, хотя и стоял далеко в стороне и не мог  с такого расстояния слышать их разговор, но всё, видимо, правильно понял. Очень серьёзно покачал головой – дескать, я к этому никакого отношения не имею.

Иван Васильевич подумал: «Странно всё это. Для чего-то существует СЭС, для чего-то мы работаем… И что теперь? Делать вид, что ничего не случилось?».

– Отныне протоколы будем хранить в сейфе, – сказал он. – Ключи будут только у меня. Подменить их можно будет, только взломав сейф, и никак иначе.

С мрачным видом вышел из лаборатории и отправился на приём к главному.

В кабинете у шефа спросил:

– Что делать будем?

– Будем, так сказать, ждать, когда страсти улягутся – вот это и будем делать. Что ещё мы можем делать? Поезд ушёл… Отравились уже…

– А мы и впредь будем бояться обнародовать наши данные?

– Видишь ли, – Ерофей Егорович доверительно наклонился к Ивану Васильевичу, – ещё далеко, так сказать, не факт, что они отравились на Дону. Дон всегда был опасен для жизни, а химия – она, мать твою, у нас теперь отовсюду струится. Так что… Но в будущем, конечно, будем следить, так сказать, за этим делом строже.

Иван Васильевич спросил глухим голосом:

– С образцами проб воды – ваша работа?

– Моя, не моя – какая теперь разница? Ты ведь даже и не представляешь, какие могущественные силы стоят за всем этим делом.

У Ивана Васильевича в глазах потемнело.

– И что, эти могущественные силы заинтересованы в массовом отравлении людей? Тогда это террористы!

– Да чего ты, как маленький, мать твою! Просто кое-какие отходы не всегда удаётся вовремя утилизировать, а отсюда и проблемы. На производстве всякое случается. Да и утилизация стоит не малых денег… А очистные сооружения, мать твою, ты же знаешь, в каком состоянии!

– Кто-то крупно сэкономил на утилизации, а кто-то другой сейчас лежит в больнице.

– Такова поганая наша жизнь, – прошептал Егорыч.

Ивану Васильевичу почему-то стало его жалко. В сущности, обыкновенный винтик в огромной машине. С виду только кажется, что большой начальник, а точно так же боится, точно так же подчиняется кому-то. Хотя и то сказать, живёт в настоящем дворце. Видать, доходное это место – главный врач областной санэпидстанции.

Егорыч повернулся к нему, вид у него был самый несчастный. Именно с таким видом случайные уличные алкаши клянчат у прохожих на пиво. Словно бы что-то вспомнив, сказал:

– И ты ещё вот что. Ты – того…  – Не ругай парня. Что он мог мне возразить, если я его об этом попросил?

Иван Васильевич сразу понял, кого имеет в виду Егорыч.

– Хорошо, – сказал он. – Я ему ничего не скажу.

Иван Васильевич сдержал слово – так и ничего не сказал Игорю. Просто молча положил перед ним лист бумаги и ручку. Тот страшно смутился и тоже ничего не сказал. Молча написал заявление об увольнении по собственному желанию. Иван Васильевич молча подписал его. И на этом всё выяснение отношений закончилось.

Надо было что-то делать, но что именно, Иван Васильевич пока не знал.


В этот же вечер у него был разговор с неожиданно приехавшим Сергеем. Тот был тоже чем-то взволнован и говорил, что у него на работе произошли важные перестановки, после которых он стал заведующим лабораторией, и теперь ожидаются какие-то неприятности, но сделать ничего нельзя…

Иван слушал в пол-уха и думал о своём.

– Что-то и у тебя стряслось? – спросил Сергей.

Иван коротко рассказал о своих бедах.

– Даже если сейчас всё обойдётся, как выражается мой шеф, и никто из заболевших не умрёт, то у меня возникает большой вопрос: кто такой я после этого? Для чего я?

– А что ты мог бы сделать? – спросил Сергей.

– Обратиться в прокуратуру, изложить всё как было…

Сергей горько рассмеялся.

– Тебе рассказать, что будет дальше, если ты это сделаешь?

– Да я сам всё прекрасно понимаю: ничего не будет. В том-то и дело, что ничего! Я ничего не докажу. Меня просто поднимут на смех, я наживу неприятности, помотаю нервы. А может, и пришибут где-нибудь в подворотне. И что было, то и останется.

– Утешься, – сказал Сергей, – моя ситуация на работе во многом очень похожа на твою. И я даже подозреваю, что она намного страшнее.

– Вот так дела! И что мы будем делать?

– Пока не знаю, – ответил Сергей, тяжело вздохнув.

Помолчав, спросил:

– А как у тебя дела с твоей телефонной знакомой?

– Да никак. Беседуем по вечерам.

– И о чём же?

– Обо всём, о жизни, о том-о сём. А что?

– А можно и мне поучаствовать в этих ваших беседах?

– Конечно, – ответил Иван. – Ты думаешь – я чокнулся и у меня не всё в порядке с головой?  Пошли, – сам убедишься.

Друзья поднялись на второй этаж, уселись возле тумбочки. Иван зажёг свечи. Сказал:

– Как я тебе и говорил – это обязательное условие!

– Центральная, – бесстрастным голосом произнесла телефонистка.

Иван Васильевич заказал  нужный номер.

Олимпиада Аполлинарьевна сразу подняла трубку. После обычного для них обмена приветствиями Иван Васильевич сказал:

– А вы никому не рассказывала о нашем телефонном знакомстве?

– Никому, – ответила девушка. – Мне бы никто и не поверил. Да и зачем? А вы говорили кому-то?

– Да, своему другу Сергею Сергеевичу. Мы с ним и в школе, и в одной группе в университете учились. Он сейчас сидит рядом и хотел бы с вами поговорить. Передать ему трубку?

На том конце провода возникла пауза.

– Право, и не знаю… Боязно как-то… А что я ему скажу? – удивилась Олимпиада Аполлинарьевна. – Он ведь для меня совершенно незнакомый человек.

– Да что-нибудь скажите.

Иван протянул трубку Сергею, – говори!

Испытывая заметное волнение, Сергей Сергеевич взял трубку, приставил её к уху:

– Алло, алло! – сказал он. – Меня зовут Сергей Сергеевич. Здравствуйте! Вы знаете, я не верил моему другу и хотел сам убедиться, что такое возможно. Это просто замечательно!

– Весьма польщена. А меня зовут Олимпиадой Аполлинарьевной, – представилась она. – Очень рада знакомству… Я всё никак понять не могу. Какие достижения науки и техники! Это ж надо!

Сергей Сергеевич до последней секунды не верил в то, что его друг рассказывал ему правду.

– Скажите, – спросил он. – Там, где вы сейчас находитесь, и в самом деле 1907 год?

– Я нахожусь в Ростове на Мало-Садовой улице. Это, конечно, не центр города. А мы на днях с подружками собрались поехать в собор в Новочеркасск. Вот там красота, я вам скажу, дивная! И город, побольше нашего… А у вас там – 2007. Я уже перестала этому удивляться. Иван Васильевич меня убедили… Говорят, что такое может быть. Только я ничего не поняла из их объяснений.

Сергей спросил:

– А вы не думаете, что кто-то из нас настоящий, а кто-то нет?

– Совершенно с вами согласна, сударь. Раньше так и думала. Мне всё казалось, что это мне снится или кажется. Я-то настоящая, мне это совершенно ясно, а вот Иван Васильевич или вы, сударь, вполне можете быть в моей голове. Говорят, бывает так, что человек слышит какие-то голоса, а того страшнее, иногда и видит! Вон, давеча, наш дворник, Петрович допился до чёртиков, так, говорит, что и видел, и слышал их. Только, я же не пью, а вас, сударь, хорошо слышу… Вы с Иваном Васильевичем мне навроде бы как снитесь или чудитесь… Я сначала, ей-Богу, даже боялась… Мало ли что причудится!

– Вы и сейчас так думаете?

– Да нет же! Я уже свыклась с мыслью, что всё это происходит на самом деле.

– Иван Васильевич рассказывал вам о том, что произойдёт в двадцатом веке?

– Да, он мне говорил, что через десять лет в России произойдёт революция. Только я не очень верю. У нас столько полицейских, такой сильный губернатор. Какая революция? Да и армия. Один казачий полк как пойдёт на толпу, и что с  ним сделают эти революционеры? Правда, дружок мой, тот верит. Говорит, что когда начнётся смута, армия вся и разбежится!

– А что вы будете делать, когда революция всё-таки произойдёт? Вы уже решили для себя?

Олимпиада Аполлинарьевна задумалась.

– Может, уеду с родителями во Францию. Там и будем жить. Там ведь не будет революции?

– Не будет, но война дотянется и туда. Уже через четыре года в Европе начнутся очень тяжёлые времена – будет большая война. Во Францию хлынут беженцы со всего света. Особенно, армяне их Турции. Во Франции будет голод…

– Я даже и не знаю пока, что я должна буду делать, – задумчиво сказала Олимпиада Аполлинарьевна. – А что бы вы, сударь, сделали, если бы оказались на моём месте и знали наперёд о том, что должно будет случиться?

Сергей Сергеевич передал вопрос Ивану. Тот задумался. А потом сказал:

– Я бы пошёл воевать.

Сергей передал Олимпиаде Аполлинарьевне слова друга:

– Он говорит, что пошёл бы воевать. И я бы, пожалуй, тоже.

– А на чьей стороне вы бы были? – спросила она.

– На стороне России, на стороне справедливости, – ответил Сергей.

Олимпиада Аполлинарьевна тоже на минуту замолчала. Потом ответила:

– Когда наступят плохие времена, я никуда не убегу. Останусь в России и пойду помогать тем, кто воюет. Может быть, стану сестрой милосердия. Нельзя же будет делать вид, что ничего не происходит. Ведь я правильно думаю, да?

Когда разговор закончился, Иван сказал:

– У меня такое впечатление, что эта Олимпиада – наша с тобой совесть. Ты видишь: если она, зная наперёд, что ожидает её страну, готовится к тяжёлым испытаниям, то почему мы с тобой должны делать вид, что вокруг совсем ничего не происходит?

11.

Время пронеслось и не оглянулось. А если бы оглянулось… увидело бы выгоревшую зелень и плавящийся асфальт. Был конец июля. Прошло два месяца после того, как Сергей впервые встретил Нину. В первое время она не допускала его слишком близко. Но, убедившись, что Сергей – мужчина серьёзный и намерения его серьёзные, сдалась, как сдаются крепости после длительной осады. 

В субботу, прежде чем встретиться с Ниной, Сергей заглянул к матери.

– Ты вернулся, мой мальчик? – спросила Эльвира Митрофановна. – Ну и как? Как твои дела? Ты всё гуляешь?

– Гуляю! А что!

– Да ничего. Но только ж ты смотри!

– Вот скажи мне, мама, а зачем мы тогда живём? – последним словом Сергей подавился.

– А чем тебе не нравится? Дыши, гуляй, найди себе девочку. Только в дом не води! Я же не против. Гуляй! Что тебе ещё нужно?!  Чего тебе не хватает? Наслаждайся тем, что есть.

– А если я так не умею? И не хочу!

– Приляг, поспи, и всё пройдет. Как сейчас принято говорить, перестраивайся… Сами этого хотели! Вот и получили. Работаешь, как вол. Хочешь больше заработать. Конечно, сегодня мир держится на зелёных.

– Он всегда на них держался. На власти, на подлости и на коварстве. Разве в твоё время было не так?! Тошно!

– Не так! Раньше всё было просто и понятно. Было ясно, кто хозяин жизни, а кто народ. Всё держалось на идеалах доброты и чистоты.

– Да брось, пожалуйста! Всё держалось на сказочке. И в эту сказочку заставляли верить. А если кто не верил – по темечку его, по темечку! Твои же товарищи утверждали, что всё естественно, что иначе история и развиваться не может. И сами верили, и других заставляли верить в эту сказочку.

–  Но и ты говорил, что всё держится на законах Природы… А какие это законы? Старики в помойках роются. Врачи взятки берут. Судьи продажные…

– А в твоё время было иначе?

– Иначе…

– О чём ты говоришь, мама?! А спецраспределители? Спецполиклиники? Или суд был независимым? Просто сейчас не только вы имеете доступ к этой кормушке…

– Ну да! Те, кто попроворнее, похитрее или просто бандит.

–  Раньше бандитом было государство. Неподсудным… А теперь бандитов стало больше, но от этого лучше не стало жить учителям или врачам, которые взяток не берут…

–  А ты знаешь таких?

–  Знаю. Ну, хорошо. Пойду, пожалуй. Я принёс кое-что. В холодильник положил. Ты себе ни в чём не отказывай.

–  Нет, постой! Ты хотя бы показал мне её.

– Покажу… когда-нибудь.


Они встретились в том же кафе «Русский самовар». Сели за свой столик. Настроение было хорошим, звучала тихая музыка, и приятная прохлада, приглушённый свет создавали особую обстановку уюта. Сергей подошёл к бармену и сделал заказ.

В конфетно-букетный период Сергей и Нина часто приходили сюда и с удовольствием проводили здесь время. Это кафе выгодно отличалось от таких же заведений. Здесь не грохотала музыка, можно было спокойно поужинать, побеседовать, не стараясь перекричать барабанный грохот.

– Что у тебя на работе? Ты сегодня какая-то не такая.

– Немножко устала, – тихо проговорила Нина.

– Сейчас поужинаем и пойдём домой.

– Пойдём. Мне дома лучше всего. Знаешь, я как кошка. Они к дому привыкают.

Сергею почему-то вспомнилось, что когда он пару недель назад познакомил Нину с Иваном, тот, улучшив момент, шепнул ему:

– Силён, бродяга! Такую женщину отхватил!

И показал большой палец, радуясь счастью друга.

Иван и Нина с лёгкостью нашли общий язык. После той встречи Иван сказала Сергею:

– Ты оказался прав. Это и в самом деле личность!

– А ты сомневался?

– Нет-нет. Просто всегда интересно смотреть, из чего эта самая необыкновенность делается.

Подумав, он добавил:

– Такие люди редко встречаются. Лично я всегда удивляюсь, глядя на них, потому что не всегда заметны внешние признаки, по которым такого человека можно выделить из толпы. Вот и твоя Нина – просто привлекательная женщина. Но в толпе она бы затерялась, и нет признака, по которому можно было бы выделить её. Невероятное начинается при общении. И не всегда это можно объяснить словами. Есть что-то такое, что чувствуется, даже когда она молчит…

Пока Сергей размышлял, почему это жизнь преподнесла ему такой подарок, подошла официантка и стала сервировать столик.

– Я, пожалуй, пойду, руки помою. С работы…

Она встала и направилась в дамскую комнату, и в это время к столику подошла девочка лет восемнадцати. Одета была безвкусно, если не сказать вульгарно.

– Молодой человек, – сказала она, улыбаясь. – Не угостите ли сигареткой?

Сергей сразу и не сообразил, что эта девочка его назвала молодым человеком. Улыбнулся. Взглянул на её почти детское, испоганенное парфюмерией лицо, и молча достал Marlboro. Выстрелил сигаретой, которая, повинуясь ловкому щелчку, выскочила из пачки, но не полностью, а лишь частично. Протянул девушке.

– Ой, как это у вас здорово получилось! – хохотнула та, беря сигарету. – А огоньку не дадите?

Сергей, глядя на неё исподлобья, протянул зажигалку. Тоскливо оглянулся по сторонам: скорей бы уже пришла Нина. С другого конца зала на него смотрел рослый парень, улыбаясь и многозначительно кивая ему, мол, бери, не стесняйся. Она как раз для этого.

Сергей брезгливо подумал: «Он что – совсем идиот?»

Девушка закурила. Сказала:

– Ой, вы кого-то ждёте? Или так просто пришли?

– Жду, – спокойно ответил Сергей.

– Какая жалость! – воскликнула девушка. – А вы мне так понравились!

Сергей вскинул брови от изумления. Вовсе не оттого, что он понравился девушке, и не оттого, что она такая глупая и распутная, а оттого, что не ожидал здесь встретить девицу такого типа, да ещё столь назойливую. Раньше не приходилось ему замечать здесь таких. Или у них статус поменялся: с почтенного кафе на забегаловку?

Девица оглянулась на парня, и, видимо, получив от него какую-то команду, сказала совсем уже извиняющимся голоском:

– Ой, а можно я пока тут посижу с вами? Пока ваша девушка не подошла?

– Нельзя, – коротко и свирепо бросил Сергей.

– Фу, какой вы! – фыркнула девушка. – А меня Леной зовут.

Сергей сказал тихо и почти нежно:

– Леночка, сделай одолжение, детка, – отойди, пока я не вызвал администратора.

Девушка смутилась, боязливо оглядываясь, отошла.

Наконец, появилась Нина. Чмокнула его в щёку, уселась напротив.

– Ну, слава Богу, – сказал Сергей. – А то я уже тут загрустил.

– Грустить не надо! Я с тобой!

Сергей, внутренне смеясь, подумал: «Какой прекрасный, исчерпывающий довод, объясняющий, на каком основании ему не следует грустить! И ведь убедительно-то как!».

Официантка принесла заказанное блюдо, разлила в фужеры шампанское и, пожелав приятного аппетита, отошла.

– И всё же ты сегодня какая-то не такая. Плохое настроение? Устала?

– Нет, с чего ты взял? Только уж очень жарко. Не помню такого жаркого июля. А так всё хорошо, ну, то есть, как обычно. Копаемся в дерьме. Ничего нового.

Сергей понимал: лезть в душу – самое последнее дело.

Нина сказала:

– А я вчера по пути с работы заходила в наш старый дворик – это там, где мы раньше жили, на Газетном.

– Кого-нибудь навещала?

– Ты знаешь: там теперь никого не осталось из прежних жильцов. Старые жильцы получили квартиры, а откуда новые взялись – не пойму. Вроде бы и жить уже нельзя в этих домах, и сносить их пора, а люди всё живут и живут.

Нина, поев, отставила тарелку.

– Наелась! Голодная была, как волк. Не поверишь, не было времени даже выпить чашку кофе. Видимо, люди боятся оставаться на выходные без помощи. «Скорая» везла и везла… Как прорвало…

– Вот выпьем кофе и пойдём домой.

– Пойдём.

– А что тебя так привлекает в старых домах? Кроме воспоминаний о детстве, что в них может быть хорошего? Старое и есть  старое.

– Не скажи. Синагогу отремонтировали. Красивая стоит. А так, ты прав, ничего нового. Я уже не застала то время, когда люди жили в коммуналках. Правда, мы жили в отдельной квартире, но очень уж маленькой. И всё равно мне запомнилось, что обстановка была другая, не такая, как сейчас. Все обо всех всё знали, все со всеми дружили, ну, или старались дружить. И было как-то веселее. А сейчас зашла в наш старый дворик. А там уже часть дома приготовлена под снос: окна без стёкол, какой-то строительный мусор. Другие люди живут. Грустное зрелище.

– А может, и хорошее? Снесут старый дом и построят новый.

Официантка принесла кофе, шоколад, фрукты.

Нина посмотрела на всё это и тихо сказала:

– Спасибо, конечно. Но я уже ничего не хочу.

– Нет, выпьем кофе и пойдём домой.

Какой-то шум привлёк их внимание.

– Я не хочу в кутузку! Что я такого сделала?!

Сергей оглянулся: два милиционера выталкивали ту самую Леночку. Она плакала, и вид у неё был по-детски несчастный.

– Иди, иди! И ты тоже! – они придерживали за локоть и вторую девицу.

Сутенёр стоял в стороне, прижавшись к стене, всем видом пытаясь изобразить, что он никакого отношения к происходящему не имеет. Но взяли и его.

Хозяин закрыл дверь, и в кафе снова воцарилось спокойствие.

– Всё в порядке, всё под контролем! – проговорил он, улыбаясь посетителям.

– Ну и ну! – покачала головой Нина. – Её там что – бить будут?

– Я думаю, что отпустят. Может даже, уже отпустили. Просто всему есть своя цена, и её нужно платить – вот и всё.

– Прямо как у нас в медицине, – грустно сказала Нина.

– Сегодня у тебя на работе было что-то похожее? – предположил Сергей.

– Было, было. У нас каждый день такое. Современная медицина – суровая штука.

Сергей не стал расспрашивать подробностей. Уже когда они вставали, к ним подошёл хозяин и сказал:

– Приношу свои извинения.

– Ничего, ничего, – ответил Сергей.

Потом они пришли домой.

Сергей уже почти месяц жил у Нины. Надев шлёпанцы, он уселся на диван.

– Здесь лучше, чем там, – сказала Нина.

– В следующий раз пойдём куда-нибудь в другое место.

Нина не стала спорить.

– Ты посиди, а я цветы полью. Вчера забыла.

Потом Нина позвонила сыну. Поговорив, села рядом.

– Как у Костика дела? – спросил Сергей.

– Всё нормально. Сейчас он увлечён девушкой…

Она достала альбом и показала Сергею последние фотографии, присланные сыном. Высокий красивый парень сидел на каменном ограждении набережной с курткой, лихо закинутой за спину. Эффектная девушка стояла рядом, прислонившись к нему и, улыбаясь, смотрела в объектив. Ветер трепал её светлые волосы, и она левой рукой пыталась их придержать.

– Леной зовут, – пояснила Нина.

Сергей вздрогнул почему-то при этом имени.

– А ничего девочка, как ты думаешь, а?

–  Красивая, – согласился Сергей.

– Только у них там проблема: она оканчивает свой университет на год раньше, чем Костик.

– Она что – старше его?

– Младше на два года. Но поступила раньше – она из вундеркиндов.

– А-а… Ну, закончит на год раньше и что из этого?

– А то, что родители назад её зовут, во Владивосток.

– Трагедия, – согласился Сергей. – Нам бы сейчас такую трагедию: нам чуть за двадцать, вся жизнь впереди, но мы не знаем, когда нам ехать во Владивосток – сразу или чуть погодя.

Нина рассмеялась.

– Вот и я говорю: если у них любовь – что-нибудь придумают. Девочка может и в Москве остаться, и поработать где-нибудь. Поживут на квартире, а не в общежитии, а потом поедут в свой Владивосток. А если не любовь, а что-то другое, то и жалеть нечего.

– Ты им только не мешай. Пусть сами соображают.

– Я так ему  и сказала: ты уже большой.

– А характер у него чей – твой или его отца?

– Муж был волевым человеком. Сильным.

– Так и ты тоже – волевая.

– Это я только кажусь такой. На работе за себя постоять могу, а домой приду, и разревусь, как последняя дура.

– Но на работе-то об этом не знают?

– О чём? О  том, что я последняя дура?

– Да нет же! О том, что ты способна разреветься?

– Нет, конечно.


Сергей  не любил никуда ходить. Ему было хорошо  с Ниной в её квартире, несуразной, малогабаритной, но уютной. Хотелось скорее избавиться от соглядатаев: знакомых, сослуживцев, прохожих, пожизненных спутников всех сортов – параллельных и перпендикулярных. Он бежал в тишину от этих споров  и страшных планов… Но разве можно убежать от себя?! Разве можно убежать от своих мыслей?!  И ему было легче, когда рядом была Нина. Он хоть ненадолго мог забыться, отвлечься, переключить своё внимание. Потому он так дорожил каждой возможностью быть с нею, дорожил каждой минутой, когда они могли быть вдвоём.

Потом мысли Сергея перебросились на другое. «Странно! Ведь ничего особенного в Нине нет. Рыжая стерва Любовь Николаевна намного эффектнее, но эта холодная красотка и мизинца не стоила её! С Ниной легко! И в разговоре, и в постели. Болтать и утопать. И существовать. Я чувствую себя с Ниной комфортно, как будто знал её с детства! Нет, или Нина, или останусь навсегда холостяком. Буду жить с мамой. Нет, конечно же, с Ниной!..».

Сергей осторожно высвободил руку, встал и вышел на балкон. Закурил. Летнее небо мерцало звёздами. Ярко светила луна.  Звуки ночного города наполняли ночь.

Нина уже спала. Он посмотрел вверх, в небо. Чёрное, бархатное, мерцающее звёздами. Ему вдруг вспомнился  Наум Гринберг из бактериологической лаборатории. Он исследовал бактерии, а увлекался астрономией. Вот уж кто хорошо знал, где какая медведица, Венера или Созвездие Лебедя!

Сергей тщательно потушил окурок в пепельнице и пошёл спать…


…Утром Сергей сварил кофе. Его аромат разнёсся по квартире. Это самый лучший запах для побудки. Он наполнил бокалы шампанским. Маленькие пузырьки устремились на поверхность, взрывались фейерверком на поверхности. Принёс бокал в кровать Нине.

– Нет, пить мне, пожалуй, хватит. Неужели тебе нравятся пьяные женщины?

– Я не терплю трезвых женщин!

– И хорошо! Значит, соперниц у меня уже нет! Я пьяна… и не только от вина. Расскажи мне сказку. Нет, петь серенады не прошу. И зачем ты хмуришь лоб? Давай, я разглажу твои морщинки. Нет, не мешай мне. Снова хмуришься?

– Давай лучше пойдём сегодня куда-нибудь! Ведь сегодня воскресенье. Хочешь, пойдём в кино?

– На что-нибудь глупое и сентиментальное? Нет, не хочу! Хочу на природу.

– На Дон?

– Нет… Там много народа и мало тени…

– А хочешь, поедем к Ивану?

– К нему на дачу?

– А что? Там и тень есть, и в бассейне можно окунуться. Что ты на это скажешь?

– Я не против. Только – не помешаем ли мы? Может, он занят?

– А мы сейчас у него и спросим.

Сергей набрал номер друга.

– Привет! – сказал он, уверенный, что Иван узнает его по голосу. – Ты никуда не собирался уходить?

– Нет, а что?

– Тогда мы с Ниной подъедем к тебе.

– Приезжайте.

Сергей отключил телефон и сказал:

– Я же сказал: нас ждут.

– Боже мой, какой же ты умный! Иди ко мне. Я понимаю, тебе уже всё надоело. Я и хотела посмотреть, выдержишь ли ты меня? Поначалу ты казался мне таким фальшивым, словно на ходулях. И речи твои были только о работе, как будто тебя больше ничего не интересует. Вода, вода, кругом вода! Неужели она тебе не надоела? Слушай, а может, ты мне приснился?

– Нина! Что ты говоришь? Я люблю тебя! Если есть на белом свете место, где небо сходится с землей, называемое горизонтом, то я всё-таки до него добрался! И неправда, что он всякий раз уходит, и до него нельзя дойти!  Я добрался до неба!  И вот сейчас могу до него дотянуться рукой!

Сергей дотронулся до Нины.

– Так до неба или до меня?

– А это одно и то же!

…Они встали около двенадцати. Нина решила принять душ, а Сергей ещё немного повалялся в кровати.


Когда Сергей и Нина появились в гостях у Ивана, тот встретил их с распростёртыми объятиями.

– Давненько не виделись, – сказал он. – А я тут уже всё приготовил к вашему приходу.

– А что ты такое приготовил? – удивился Сергей.

– Сядете за стол – увидите сами.

Нина подошла поближе к огню. Вытянула вперед руки, и оранжевый отблеск задрожал на её коже. Она помешала угли тонкой веточкой, лежавшей у наколотых дровишек, и сглотнула слюну. Аппетитно выглядели эти коричневые кусочки зажаренного мяса…

Иван снял с мангала шампур и протянул его Нине.

– Чего ты ждёшь? Ешь!

– Я… я не знаю, как есть…

– Да очень просто.

Иван взял шампур и ловко зубами вытягивал с него горячие кусочки мяса.

– Это просто! Вина налить?

– А ты?

– Я буду. А ты, Сергей?

– А что, я – рыжий? Конечно, буду. Воскресенье! Только много пить не буду, завтра на работу.

– Много и не дам… Мне тоже на работу…

Друзья расположились за сколоченным из толстых досок столом. Разговор мерцал. Как обычно, друзья говорили о воде.
– Я очень боюсь, что ваши технологии позволят манипулировать сознанием людей. Тогда всё! Это опаснее, чем атомная бомба! – сказал Иван.
– А вот здесь мы уже пускаемся в область догадок.

Сергей снова наполнил стакан вином.
– Мне интуитивно кажется, – продолжал Иван, – что вода каким-то образом повторяет информационную структуру вакуума. Вакуум ведь не пустота, а  электромагнитная среда. И если верно предположение, что вакуум имеет внутреннюю структуру, схожую со структурой воды, тогда она может передавать информацию с огромной скоростью. Ты представляешь, к чему это может привести?
– Стоп-стоп…– включилась в разговор Нина. – Выходит, что человек может просто поколдовать над водой, подумать или пропеть что-то, и изменить её свойства?! Не верю! Чумаковщина какая-то!..


Заночевали они у Ивана. Он выделил им комнату на втором этаже с балконом и видом на сад. Нина блаженствовала. Здесь всё было таким необычным, что она всерьёз думала, что оказалась в раю.

Дома утро у неё обычно начиналось журчанием воды в трубах и шумом машин на улице, нежеланием даже просто шевелиться под одеялом. Она всякий раз уговаривала себя: «Пора. Ну, вставай же, вставай, соня! Меня ждут подвиги и камни мочевого пузыря!».  Обычно чертовски трудно просыпалась… А Сергей, не открывая глаз, умолял:

– Ниночка, пожалей, дай ещё пару минут поспать…

А здесь, у Ивана на даче – какое-то чудо!  Спать не хотелось абсолютно! Хотелось улыбаться, делать зарядку… И всё объяснялось просто: здесь Сергей! Дома, когда ей не нужно было идти на работу, она валялась в постели до одиннадцати! Предавалась воспоминаниям о его запахах и звуках,  и чтобы эти запахи и звуки как-то сохранились, она снова закрывала глаза... Сергей же,  как-то услышав её рассказ, как тяжко ей вставать по утрам, когда его нет, только улыбался.

– Фантазёрка!

А она набрасывалась на него и целовала лицо, шею, глаза.

Здесь, в этом раю, время остановилось, и Нина забыла, что уже понедельник и нужно собираться на работу.

Ночью она видела цветной сон. В том сне Сергей стоял перед ней на коленях и что-то пел на три голоса, и так сладко и душевно у него выходило, что она плакала. «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой», – пел Сергей дрожащим баритоном, и был при этом похож на Жарикова из травматологии, который не давал её прохода. Бабник и пошляк!  Сергей пел, и роза, которую он держал во рту, ему нисколько не мешала. Нина таяла и сжимала подушку, и видела себя в его объятьях. Боже, когда же кончится эта мука. Когда, наконец, всё определится. И как ко всему этому отнесётся  Костик? «Ах, оставь, оставь меня, пожалуйста», шептала она, всеми силами стараясь его удержать. А он всё пел и пел, и вот когда она готова была уже на всё, вдруг проснулась.

Сергей тихо похрапывал, положив на неё руку. Нина встала. Небо уже светлело, и она подумала, что впервые за многие годы ночует вне дома. Утро смотрело в окно как-то недобро, но отголоски сна ещё витали вокруг, махали прозрачными крыльями, навевая приятное. Нина потянулась и, набросив на себя лёгкое платьице, собиралась уже пойти в душ, как  вдруг отчётливо услышала, как во дворе раздалось: «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой». Она быстро умылась и спустилась в сад.

– Проснулась? – улыбнулся Иван. Неужто это мой магнитофон разбудил?

– Всё равно пора вставать…Мне во сне эта мелодия снилась…
И Нина принялась рассказывать. В её исполнении сон звучал и расцветал неземными красками. Иван слушал, приоткрыв рот.

– И вот ты представляешь…просыпаюсь я…а это твой магнитофон… Но мне казалось, что это всё же был Сергей…

– Трезвый? – деловито спросил Иван.

– А что, Сергей часто прикладывается?

– Так это Серёга под окном пел? – спросил Иван, не отвечая на её вопрос.

– Я ж говорю, – он!

– Нет, Сергей этим делом не злоупотребляет. – Сны – это хорошо, конечно. И верить им надо. Вот у меня самого точная примета есть. Как приснится мне дед мой, царство ему небесное, так погода точно испортится. А если вода мутная снится… – Иван понизил голос.

–  То  что? – подалась к нему Нина.

– Это, Ниночка, значит, что у вас с Серёгой будет всё хорошо!  Можешь мне поверить, он хороший мужик. Верный.

– Да я и сама знаю, что у нас всё будет хорошо. Я ему верю.
И Нина сладко потянулась, отчего округлое её тело заволновалось, грозя размыть берега и вырваться.

– Серёга что, всё ещё дрыхнет?

– Пусть. Успеем. Выпьем кофе и… на работу.


Когда хрипло проорал в третий раз петух, Сергей проснулся. Нины рядом не было. Сон удалился куда-то в голубые дали, нагло улыбаясь и фальшиво насвистывая что-то неприличное: «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой». Всё! Вставай, вставай, штанишки надевай! Труба завёт!

Сергей сел на край кровати, и она жалобно скрипнула. Провёл тылом ладони по щеке и поплёлся бриться. Он посмотрел в окно. Во дворе Иван о чём-то беседовал с Ниной.

Приведя себя в порядок, Сергей спустился в сад.

– Проснулся? Пора завтракать. Мне к девяти на работу.

– И у меня не выходной. Словим такси…

Они прошли в столовую. Нина быстро приготовила бутерброды, разлила кофе.

– Тебе с молоком?

– Нет. Чёрный, – ответил Сергей.

– А мне, Ниночка, с молоком, если можно, – попросил Иван и стал с аппетитом жевать бутерброд. – Вообще-то я завтракаю более основательно. Яичницу с колбасой, или жарю картошку. Но сегодня, после вчерашнего, не могу смотреть на еду. Да и поздно уже.

– Боже, как на работу не хочется!  В отпуск хочу! Никуда бы не поехал. Лежал бы здесь на газоне, купался бы в твоём бассейне…

Сергей потянулся.

– Тут и на рыбалку есть куда пойти,– поддержал Сергея Иван.

– Не пойму, кто тебе мешает? – спросила Нина.

– Никто! Сам не могу. От безделья сразу о своих начинаю думать. Сердце рву. Потому работой и спасаюсь. А у тебя, Серёга, глаза счастливые.

– Точно, счастливые, – подхватила Нина. – Как у иваси в банке.

– У иваси в банке? – удивился сравнению Иван. – Это ж надо! А я и не замечал. Точно, похожи! Он, как начальником стал, смотрит на всех через щелочки, словно прицеливается!

– Ты стал начальником? – спросила Нина. – Почему ничего не рассказал?

– Стал. Только у меня никто и не спрашивал, хочу ли я быть начальником, или нет. Знаешь, как в той песенке:

Дорога мечется, кружась,
И падает без сил,
Ей тоже хочется сбежать,
Но кто её спросил?
– Не могу поверить, что начальником могут назначить, если не хочешь.

– Увы!

Сергей встал. За ним и Нина.

– Спасибо, Иван!  Здесь у тебя просто рай!

– Мне приятно. Приезжайте. Одна комната наверху всегда в вашем распоряжении.

– Спасибо. Пошли, Серёжа. Теперь нужно торопиться.

Нина получила свой ритуальный щелчок по носу, и они вышли за ворота, направившись к автобусной остановке. Протиснувшись в салон, стояли, тесно прижатые друг к другу.

– От такой езды забеременеть можно, – шепнула Нина, касаясь губами уха Сергея. – Наверно, всё же нужно пойти  на курсы шоферов.

– А меня никогда не тянуло рулить.

– Купим маленькую машинку, и я тебя буду возить на работу. Буду у тебя работать личным шофёром!

– Хорошо бы, –  улыбнулся Сергей.

– Работу брошу, и ты будешь платить мне зарплату.

– Ну да! Что придумала! Зарплату ей!

– А как ты думал? Шофёр наверняка получает больше врача.

– Нет уж! А кто мои камни будет удалять? Я лучше тебе взятки буду давать.

Автобус остановился у больницы, и Нина вопросительно взглянула на Сергея.

– Когда ты сегодня придёшь?

– Не знаю. У меня сегодня сложный день, да и к маме хочу забежать… Часам к восьми.

Он нежно поцеловал Нину в щёку и она, увлекаемая бурлящим потоком торопящихся на работу людей, была буквально выдавлена из салона. С громким вздохом закрылась дверь, и автобус двинулся дальше.

12.

НИИ современных технологий расположился в многоэтажном здании, сверкающем светоотражающими стёклами. Современные отделочные материалы делали его нарядным и величественным. У больших дверей под козырьком ночью и днём стояли двое охранников, следящие за тем, чтобы никто посторонний не прошёл в здание. Небольшое бюро пропусков располагалось рядом.

Вне зависимости от того, знает ли тебя охранник, или нет, проходя в здание, сотрудник вставлял свой пропуск в щель электронного анализатора, считывающего его код, потом становился перед другим прибором, сверяющим по рисунку радужной оболочки глаза действительного хозяина этого пропуска, и лишь после этого магнитный замок входной двери открывался.

У входа Сергея встретила Любовь Николаевна.

– Сергей Сергеевич, будет сегодня планёрка?

– Почему её не должно быть?

– Не знаю… Может, вы решите изменить дни планёрок или вообще их отменить.

– Ничего менять не будем. Планёрка, как обычно, в одиннадцать.

Они двинулись к лифту, взлетели на девятый этаж. Сергей Сергеевич сразу прошёл в свой новый кабинет. Включил компьютер и посмотрел, что запланировано на этот день. Потом стал просматривать результаты последних испытаний, намечать вопросы, которые нужно будет выяснить на совещании. Подумал: «Никаких перестроек. БАН был прекрасным организатором и здесь ничего менять не нужно. Непонятно, чем он не угодил Медникову? Чего вдруг его так спешно отправили на пенсию? Даже не дождались его юбилея…».

Когда в кабинет без стука вошла секретарша, Сергей Сергеевич недовольно взглянул на неё.

; Что случилось?

; Сергей Сергеевич, может, вам чаю принести? Борис Антонович в это время всегда чай пил.

; Спасибо. Пока не нужно. Если захочу, позвоню. Постарайтесь оградить меня от  мелких проблем. Есть наш хозяйственник – Евгений Дмитриевич, есть Георгий Карлович Ершов. Пусть и решают текущие вопросы. А сейчас спасибо. Мне нужно поработать.  В одиннадцать, как это всегда и было, – общая планёрка.

Валечка недовольно взглянула на своего нового шефа и вышла, поджав губки.

Сергей Сергеевич решил для себя, что должен остаться таким, какой есть. Может быть, БАН хотел взлететь слишком высоко? Но не смог и упал. Он проиграл. Вокруг него возникла пустота. Рыжая бестия – Любовь Николаевна быстро переориентировалась, стараясь заарканить теперь его, но выбрала не тот момент. У него есть Нина. О ней он всё время думал. А в голове всё время крутились дурацкие стишки:

Стоит Судьба, в руке сжимая прутик…
И скрыться от удара не дано.
«И скрыться от удара не дано! Впрочем, так  ли уж дьяволу нужен именно я?! – думал Сергей Сергеевич. – Или это какой-то подвох? Если я, то именно во мне он должен был усмотреть какой-то набор качеств, которого не усматривает ни в ком больше. Его поразил мой ум? Мои знания? Но так ли уж я умён? У нас в отделе есть и более опытные люди, чем я. И знающих много. Может быть, решил, что из меня можно вылепить послушную куклу? Вот и слепил из того, что было.  Но это его ошибка! Никогда я не стану в его руках куклой!».

Он помнил, как  Медников сказал однажды одному доктору наук из аналитического отдела: «Вы для меня не человек – вы – функция!». Но он не хотел быть просто функцией и решил серьёзно поговорить об этом с Медниковым. Понимал, что у БАНа, конечно же, недоработки  были. Но, скорее всего, БАН что-то отказался делать, и это что-то было очень важным для дьявола. Вот и нашёл того, кто сможет заменить строптивого заведующего.

Сергей Сергеевич считал БАНа выдающимся учёным, с интересными, незастиранными идеями, порой оригинальными, неожиданными. При этом БАН отличался порядочностью. А теперь его отправили на пенсию. Почему? Это нужно было узнать у самого Никитина.

Странно и то, что БАН безропотно принял отставку? Сергей Сергеевич не мог поверить, что БАН ушёл, потому что испугался трудностей. Значит, здесь что-то другое. Но что?! Политика? Но, насколько он помнил, БАН всегда её сторонился. Говорил: «Мы занимаемся наукой, а не политикой!». Так в чём же дело?  Борьба за авторство? Сергей хорошо помнил, что Никитин был совершенно равнодушен к славе. Говорил: «Когда колокол отлит, каждому, кто его слышит, важно, чтобы малиновый звон разливался и проникал в сердце. И какая разница, как звали мастера, вложившего в него свою душу?». Нет, жаль, что БАН ушёл. Жаль… И его слова, сказанные ему при прощании, он запомнил навсегда:

; Я верю, ; сказал он тогда,  ;  у меня теплится надежда, что вы справитесь и сделаете всё, как надо. Только запомните: учёный всегда должен оставаться гражданином, человеком. На должности, которую вы занимаете, это будет так важно, как вы себе и представить не можете. Но представить всё-таки придётся, и вам от этого никуда не деться.

Как всё это странно звучало. И очень уж многозначительно. К чему это он клонил? Что этим хотел сказать?


Ровно в одиннадцать основные сотрудники вошли в кабинет и стали рассаживаться за столом для заседаний, здороваясь с новым шефом. Увидев завхоза, Сергей Сергеевич заметил:

; Евгений Дмитриевич, на таких планёрках ваше участие не обязательно. Впредь мы с вами будем проводить хозяйственные планёрки по понедельникам в десять часов. Я думаю, часа вполне хватит. Как решается вопрос с установкой вытяжного шкафа, и получили ли вы, наконец, колбы Вюртца?

; Вытяжной шкаф у Льва Вениаминовича обещали сегодня установить. Там проблема с вытяжкой. Электрик уже подвёл туда напряжение. А с химпосудой, если вы позволите, я хотел бы поехать сегодня в два часа на базу.

; Хорошо. И реактивы не забудьте. Список я передал. Нужно выписать счёт. А сейчас вы свободны.

Когда все расселись и притихли, Сергей Сергеевич посмотрел на Льва Вениаминовича Васермана:

;  Согласно установившейся традиции, планёрки будут проходить так, как это было при Борисе Антоновиче. Я вас слушаю.

; Наша группа продолжает эксперименты с водой серии М-1934. На воду воздействовали различными способами. Теперь выясняем эффективность такого воздействия. Калитванская получила интересные, как мне кажется,  результаты.

Васерман демонстрировал графики изменения физических свойств воды при различных способах воздействия на неё. Он высказал предположение, что при воздействии на воду «психическими факторами», нужно сначала «настроиться» на объект, «подключиться» к единому информационному полю.

; Да брось, пожалуйста, свою мистику, ; прервал его Георгий Карлович, но, встретив хмурый взгляд заведующего, стушевался, но продолжал. ; Недавно в Пристонском университете закрылась лаборатория по изучению аномальных технологий. Там сами учёные, занимающиеся в течение тридцати лет проблемой телепортации и другими чудесами, отказались от дальнейших исследований в связи с полной бесперспективностью таких исследований.

; А мне кажется, что эксперименты Калитванской весьма перспективны и, с научной точки зрения, очень интересны! ; попытался защищаться Лев Вениаминович. ;  Она пригласила одного целителя-экстрасенса. После его бесконтактного воздействия на воду, электропроводность её увеличилась в несколько раз!

; Понятно, ; задумчиво проговорил Сергей Сергеевич. ; Какие ещё эксперименты проводила ваша группа и что, кроме электропроводности меняется в свойствах воды?

Лев Вениаминович стал перечислять эксперименты, называть цифры, показывать фотографии.

; Я думаю, вам, Любовь Николаевна, следует подключиться к экспериментам Васермана. Мне хотелось бы форсировать их, тем более что предстоят  серьёзные испытания  вне лаборатории.

; Будет сделано, ; по-военному сказала Любовь Николаевна, а Сергей Сергеевич продолжал:

; Нам необходимо чётко различать проблематику, связанную с содержанием информации от проблем её передачи и хранения.

Потом, взглянув на Георгия Карловича, спросил:

; А как дела в вашей группе?

; Как дела? Работаем. Проверяли физические методы очистки воды. По нашим данным, метод, о котором мы в самое ближайшее время сможем доложить, имеет весьма хорошие перспективы. Но нам не хватает целого ряда приборов. Заявку я передавал ещё Никитину месяц назад.

; Хорошо. Задержитесь, пожалуйста, после планёрки, мы попробуем решить эту проблему. Но вы же знаете, как сегодня это не просто. Ряд приборов, которые вы просите, делаются в Англии, в Штатах. И всё же, я попробую вам помочь.

; В том-то и дело, ; кивнул Ершов. ; А отношения с Америкой в последнее время становятся всё напряжённее. Они и тогда неохотно нам присылали эти приборы, а сейчас… Наш мир столь нестабилен, непредсказуем, что невольно вспоминается, что говорил ещё Пригожин.

; Да, ; кивнул Сергей Сергеевич, ; но сегодня нас не может удовлетворить утверждение, что мы плохо знаем наш мир и он нестабилен. И всё же…

Сергей Сергеевич на какое-то время замолчал. Оглядев собравшихся, подумал: «И чего это я взял с ними такой тон? Тоже ещё, Папа Римский! Вот так власть и портит людей…». Сбился и закончил уже совершенно без энтузиазма:
; Нам поручено важное дело, и мы должны его выполнить.
Потом уточняли характер экспериментов других групп, чтобы получить ответ на вопрос: какими свойствами обладает структурированная вода и может ли она передавать информацию людям. Как это будет проявляться.
«Как же трудно доказать тем, с которыми только недавно ты был на равных, что имеешь право их поучать, направлять, делать замечания», ; думал Сергей Сергеевич. Он понимал, что в целом ряде вопросов коллеги разбираются не хуже его. Но положение обязывало. К тому же руководством НИИ были поставлены конкретные задачи и определены сроки. Эти задачи нужно было решать, а сроки выдерживать. Не слишком вникая на моральные и нравственные аспекты, Сергей Сергеевич сейчас думал о том, как сделать так, чтобы структурированная вода статистически достоверно изменяла свойства человека. Причём в нужную сторону. Как в последующем будут использованы их исследования, Сергея Сергеевича сейчас не интересовало. Подумалось: наверно, Курчатов, Ландау, Сахаров и многие другие тоже поначалу не думали о последствиях. Они решали задачу. А уж то, как использовали эти работы власть предержащие, – совершенно  другая проблема, выходящая за рамки компетенции учёных.
Любовь Николаевна с чрезмерной эмоциональностью, явно пытаясь обратить на себя внимание нового шефа, говорила о том, что ею получены статистически достоверные данные резкого увеличения внушаемости человека при употреблении им воды серии М-1934. Она считала, что результаты эти настолько достоверны, что именно эту воду следует использовать при экспериментах вне лаборатории.

Сергей Сергеевич некоторое время внимательно смотрел на эту рыжую бестию, потом спросил:

– Простите, вы не могли бы повторить снова результаты своих опытов?

Букина воздела глаза к небу и повторила – медленно, чуть ли не по слогам:

– Вода серии М-1934 достоверно увеличивает внушаемость человека. Эти данные были получены ещё при Никитине и доложены на учёном совете. Именно эту воду и решили использовать в планируемых экспериментах вне лаборатории.

Георгий Карлович картинно зевнул и сказал:

– Слыхали мы эти сказки!

При этом он так многозначительно ухмыльнулся, что после этого уже и не надо было крутить пальцем возле виска – и без того было понятно, что он думает об умственных способностях  этой девицы.

Сергей Сергеевич с досадой подумал: «Да, она пойдёт по трупам, чтобы добиться цели».

– Вы продолжайте, продолжайте, – сказал он.

Букина, судя по всему, обиделась – женская интуиция что-то ей подсказала. Закончила она сухо:

– Мы проводили эксперименты и с водой серии М 12-12. Результаты ещё не просчитаны. Как только эксперименты окончим, я результаты изложу, как и было у нас принято, на ваше имя в докладной записке.

Окончание планёрки было скомкано. Сергей Сергеевич что-то говорил о сроках, о необходимости удвоить усилия…


Споры сотрудников продолжались и после планёрки уже в коридоре.

Георгий Карлович, глядя на Любовь Николаевну, громко произнёс:
– А что касается околонаучных сентенций, то должен сказать, что общие рассуждения не могут заменить конкретных результатов работы. Мы не можем довольствоваться вашими определениями: более или менее внушаемы люди, испившие вашей водицы. Есть ли жизнь на Марсе или её там нет, в той стране мы живём или совсем не в той, никакого отношения к настоящей науке не имеют. Вам бы в экстрасенсы податься.
– Учту ваше мнение, но могу лишь напомнить, что свежие идеи всегда встречали сопротивление таких, как вы. Достаточно вспомнить историю науки. Или вы предложите Матвееву сжечь меня на костре?!
Георгия Карловича с сожалением посмотрел на рыжую Букину, махнул рукой и пошёл в свою лабораторию.

–  И всё же, как мне кажется, вы, уважаемая Любовь Николаевна, сегодня перегнули палку,  –  заметил Лев Вениаминович. – Вы не имеете право не просчитывать возможные последствия ваших исследований. Или вас увлекла идея манипулирования людьми настолько, что считаете себя вправе выступать в роли Карабаса Барабаса и дёргать за ниточки. Но люди – не куклы! Или вы считаете иначе?  Ваше увлечение мистикой и религиозными представлениями о мире нам только мешают! В ваших исследованиях сплошная мистика. Какое всё это имеет отношение к разбираемой нами проблеме?! Религия  пытается ответить на эти вопросы. Но, поскольку она всегда боролась с ересью, с критикой, прийти к истине в рамках религии невозможно. К тому же, Библия – сплошное надувательство!

Такого Букина никак не ожидала. Боясь, что её и действительно примут чёрт-те за кого, она постаралась реабилитировать себя в глазах коллег.

– Да знаю я, что Библия – не откровения Бога!  Что она неоднократно переписывалась и редактировалась.

– Вот, вот! – воскликнул Лев Вениаминович. – А во время переписывания текст был искажен до неузнаваемости. Он изобилует ошибками, натяжками и сознательными искажениями.  Разве не так?

– Не совсем так. Даже тексты свитков Мёртвого моря говорят об этом. Но что это меняет? Я говорила о том, что далеко не всё, что мы наблюдаем, может объяснить сегодня наука. И в чём я не права?

– А я вам больше скажу, – продолжал Васерман, не слушая Букину. –  Недавно в Иерусалиме обнаружен саркофаг Иисуса, Марии Магдалины, его матери Девы Марии, и даже детей Иисуса и Марии Магдалины! Видимо, этот француз Дэн Браун был все же прав!

– Это вы к чему? – не поняла Любовь Николаевна.

–  А к тому, что религия и истина не одно и то же! Религия рассчитана на дураков!

– Нужно различать веру и религию, – заметил кто-то и, не желая больше слушать умствования коллег, пошёл в свой кабинет.

Но спорщиков не так-то просто было остановить.

– Общественные мораль и нравственность далеко не всегда адекватны задачам устойчивого существования и развития общества, – заметила девушка, до сих пор молча наблюдающая за состязанием спорщиков.

– Вот-вот! – обрадовавшийся неожиданной союзнице Васерман. – И в  этих условиях необходимо государство, запрещающее то,  что НЕЛЬЗЯ, и понуждающее к тому, что НУЖНО. Государство определяет общественную мораль.  Авторитарное  или тоталитарное государство выходит за эти рамки и вторгается в пределы культуры, и науки в частности. Демократическое  же государство характеризуется высоким уровнем политической культуры в обществе.

– Но культура не сводится только к морали и нравственности! – сопротивлялась Букина, уставшая от бессмысленного спора и желающая, чтобы последнее слово было всё-таки за ней.

Она демонстративно повернулась на острых каблучках спиной к оппоненту и пошла к своему кабинету с гордо поднятой головой.

Из своего кабинета вышел Сергей Сергеевич. Увидев в коридоре спорящих сотрудников, строго сказал:

– Я понимаю, что диалог – лучшая форма общения, но идите работать. Труба завёт!

– Нет, вот вы скажите, Сергей Сергеевич, – обратился к нему Лев Вениаминович. – Какой может быть диалог, если люди стоят на непримиримой позиции?

– Чтобы был диалог, нужно, как минимум, уважать оппонента, договориться о терминах, иметь определённый уровень культуры. А сейчас не время для дискуссий. Идите работать. Время не ждёт.

– Конечно. Вот так и прикрыли свободу слова, – сказал Лев Вениаминович и поплёлся в свою лабораторию. Уже у двери он вдруг резко повернулся и подошёл к Сергею Сергеевичу.

– Если  я правильно понял,  наш институт отныне должен будет работать над укреплением авторитаризма в нашей многострадальной стране.  Ведь так?

Попадание было точным, но у Сергея Сергеевича ни единый мускул не дрогнул на лице.

– Вы поняли всё слишком упрощённо.

– Но я надеюсь, что по мере развития политической культуры в обществе модель должна изменяться в сторону большей сбалансированности власти между президентом и парламентом.

– Увы, Лёва, – впервые за весь день улыбнулся Сергей Сергеевич. – Наше государство есть лишь объект. Объект не волен распоряжаться своей целью, назначением, смыслом. Если вы берёте кирпич и начинаете им действовать, как холодным оружием – бьёте кого-нибудь по голове, это не значит, что вы меняете назначение кирпича. Просто то, что находится у вас в руке, уже не кирпич, а, как отмечают в милицейских протоколах, «тупой тяжелый предмет». Если в процессе исследования выясняется, что государство, утратив свой смысл, продолжает оставаться государством, то это означает, что та цель, тот смысл, который мы рассматривали в качестве положенного ему, вовсе таковыми не являются. И это наша проблема, а вовсе не проблема государства.

То, что мы живём в дерьмовом государстве, ни для кого не секрет. Секретом является то, к чему мы имеем реальные шансы прийти через несколько лет. Идеальные конструкции и нужны для того, чтобы выбрать ту траекторию движения, которая нам кажется верной и, не уклоняясь,  прийти к намеченной цели.

13.

После совещания Сергей Сергеевич чувствовал себя опустошённым. «Никакого движения вперёд, – думал он. – Сплошное гадание на кофейной гуще. Очкарик этот философствует, рыжая склонна верить всему, чему угодно, даже колдунам, а Жорик, тому бы только о политике поговорить да поругать всех, кто сверху. Сплошная болтовня, а результатов нет. Конкретики. Качественные результаты есть, а вот количественные только нащупываются… А Медников торопит. И чего он так торопит? Кстати, к двум вызвал на ковёр. Наверно, снова будет говорить, как важно иметь уже сегодня результаты. И чего это ему так приспичило?».

Сергей Сергеевич снял трубку.

– Валентина Ивановна, организуйте мне, пожалуйста, стаканчик кофе, – сказал он в трубку. – Нет, нет, чёрный и без сахара. Если можно, то с лимоном. Да, спасибо.

Пока пил кофе, просматривал «Известия». В глаза бросилась статья о наводнении в районе Соломоновых островов. Сергей Сергеевич вдруг вспомнил, что именно в этом районе предполагалось провести какие-то испытания, но что за испытания и с чем они были связаны, он не знал, а интересоваться такими вещами в НИИСТе было не принято. В ходу было известное изречение: «Меньше знаешь – крепче спишь».

Сергей Сергеевич внимательно прочитал заметку:

«…Гигантские волны, вызванные сильным землетрясением, обрушились в понедельник на Соломоновы острова, затопив несколько деревень. Во всём регионе, от Австралии до Гавайских островов, объявлено чрезвычайное положение сразу после восьмибалльного землетрясения, эпицентр которого находился между островами Бугенвиль и Новая Георгия. Землетрясение произошло в 7,30 утра по местному времени на расстоянии десяти километров от морского дна. Его эпицентр находился на расстоянии трёхсот пятидесяти километров к северо-западу от столицы Соломоновых островов – Хониары…

Многих людей смыло волнами в океан. Цунами разрушило систему телекоммуникаций, так что новости носят отрывочный характер. Спасатели пытаются связаться с отдаленными населенными пунктами по радиоканалу…

Некоторых волной унесло в море, и до них было очень трудно добраться. В течение пяти минут после землетрясения на берег обрушились огромные волны высотой до пяти метров. Постройки вдоль побережья были смыты гигантскими волнами.

В некоторых местах суша была затоплена на расстоянии до километра. Вода разрушила здания и заставила тысячи людей покинуть свои дома в поисках укрытия. Некоторые деревни полностью смыло в океан.

Без крова остались более четырёх тысяч людей, которые в поисках убежища оказались на холме в пригороде Гизо. В течение всего дня продолжались подземные толчки…

Соломоновы острова представляют собой архипелаг из более чем двухсот островов, расположенных к северо-востоку от Австралии. Население этой бедной страны – около пятисот пятидесяти двух тысяч человек…».

«Вот так штука! Неужели это наших рук дело?». Одна такая экспериментальная волна, и всё живое слижет, как корова языком. А ведь есть ещё острова, целые архипелаги, которые лишь чуть-чуть приподняты над уровнем моря. В Тихом океане есть, в Индийском.  А Бангладеш? Страна, сопоставимая по размерам с Ростовской областью, но у нас населения – четыре с половиной миллиона, а там – сто двадцать миллионов! И все – полуголодные и нищие. А между тем Бангладеш  тоже ведь лишь чуть-чуть приподнята над уровнем моря. И уже были случаи, когда одна волна уносила там сотни тысяч жизней. И всё – из-за необычно плоского рельефа. Да, есть где разгуляться фантазии таким, кто жаждет организовать на нашем шарике вторую Хиросиму! А ведь проблему избыточного переселения-то всё равно придётся рано или поздно решать. А технология – вот она: война, газовые камеры, атомная бомба. Только всё это грязно и шумно. До сих пор народы не могут забыть ни Холокост, ни атомные бомбардировки.  Для таких – цунами куда лучше и спокойнее!

Сергей вдруг очнулся словно бы от какого-то кошмара. Чтобы почувствовать, что он не спит, спросил сам себя вслух:

– Неужели есть такие изверги? А может, и я, сам того не подозревая, в их команде?!

В полном смятении он встал из-за стола и подошёл к зеркалу, висящему в комнате отдыха.

– Я это, или не я?

Критически осмотрел себя. «Нет, вроде я! Рост сто восемьдесят шесть сантиметров – не то, что у Ивана. Волосы тёмные, треугольное лицо с прямым торчащим вперёд носом. Общее выражение – немножко грубоватое. Нет! Это – я. Я узнаю себя. Боже, чего только не подумается?! Я никогда не буду участвовать в таком. Скорее, наоборот, буду всеми силами бороться с этими не;людями! Нет, это всё – моя впечатлительность, моя нервная система. Нужно и мне показаться психиатру. Невроз… Перегрузка последних дней сказалась. Не могла не сказаться!..»

Сергей снова уселся на своё место – начальственное кресло. Не простое. Объяснение могло быть только одно: должность.

Когда-то в детстве он думал, что мягкое кресло наполнено отдыхом, который в нём содержится. Потом ему были смешны эти детские фантазии, а теперь вот снова: он сидит в кресле, которое наполнено властью, должностными обязанностями. И он должен соответствовать этому креслу. Не оно ему, а он креслу. Оно – важнее!

Не потому ли из него и вылетел БАН? Оказался неугоден креслу, и оно его выплюнуло из себя? Так, что ли?

Сергей Сергеевич задумался. Он вспомнил последнее совещание у Медникова. Говорили о природных и социальных катаклизмах, делались прогнозы, разрабатывались технологии поведения.

Полюсами занимался лишь один отдел, но его проблемы обсуждались всеми так, словно бы это было общее дело. И такая постановка вопроса ему нравилась. Он пока ещё прислушивался и помалкивал, но чувствовал, что и у него когда-нибудь начнут рождаться собственные идеи по тем вопросам, которые здесь обсуждаются.

Другой отдел столь же серьёзно говорил об инопланетных цивилизациях, присутствие которых постоянно ощущается на земле. Любой капитан атомной подводной лодки или его штурман способен рассказать о многочисленных встречах с неопознанными подводными объектами, которые ведут себя так, как не может вести себя никакой современный подводный аппарат, сделанный руками человека. Неопознанные летающие объекты – это уже то, что у всех на слуху, а вот подводные аппараты…

«Куда я попал?» – это была самая первая мысль, которая поразила его воображение. Смесь ужаса и восторга – вот то чувство, которое охватило его поначалу.

Потом он постарался успокоиться и попытался вникнуть в суть происходящего. Стал вспоминать: тогда все светила института, в число которых был принят и он – Сергей Сергеевич Матвеев –  сошлись для обсуждения чего-то очень важного…

– Нет-нет, – говорил Зураб Дмитриевич. – Эти вопросы будут рассмотрены не сегодня. – Разнообразные формы жизни каким-то образом взаимодействуют друг с другом.

Кто-то ответил ему с усмешкой:

– Всё, что вы здесь говорите, пока лишь догадки. И мы здесь занимаемся сотрясанием воздуха!

Ему показалось, что Медников сейчас запустит в наглеца чем-нибудь тяжёлым после таких слов, но тот просто рассмеялся в ответ, словно бы услышал какую-то милую шуточку. Увидев его удивлённый взгляд, Зураб Дмитриевич сказал ту самую фразу, которую он помнит до сих пор, причём не только её смысл, но и интонацию, с которой она была ему сказана.

– Фантазии, – сказал он, – и открытия неразделимы, мой друг! Кто бы мог подумать, что раздвоение образа или искусственные землетрясения станут реальностью? Так что, можете мне поверить – всё, что здесь говорится, – весьма интересно и важно… Поэтому вы и работаете в нашем институте. Здесь всё невероятно и фантастично. Мы научились управлять некоторыми процессами, происходящими в природе! Разве несколько лет назад это не казалось всем фантастикой?!

Некоторое время спустя сменили тему.

– Меня всё же интересует, что останется от нашего цивилизованного мира после сдвига полюсов? – говорил  Нестор Никифорович, высокий мужчина с орлиным носом, напоминающий Сергею Сергеевичу Мефистофеля. – Физическая инфраструктура будет нарушена. Спасения ждать будет нельзя, поскольку хуже станет везде, во всем мире. Голод, безысходность, эпидемии, смерть. Как поведут себя люди, которые только что были у власти, были богаты, и те, которые были в самом низу общественной иерархии? Как выжить, кто станет лидером? Какие законы придумают они в тех условиях?

– Вы задали больше вопросов, чем возможно ответить на нашем совещании, – сказал Зураб Дмитриевич. – Впрочем, это в рабочем порядке. Нужно просчитать возможные последствия мировых катастроф. Жизнь во время сдвига полюсов и после него, вероятные ситуации, в которых обнаружат себя выжившие, и решения, которые в таких ситуациях будут приниматься, нас не могут не интересовать.

– А я хотел бы снова остановиться на моральном облике наших сотрудников, – вдруг заявил начальник службы собственной безопасности.

– Ну и зануда вы, Вилен Максимович!

– И всё же! Мы поставили вопрос…

– Вопрос уже решён, и зачем к нему возвращаться? – отрезал Зураб Дмитриевич. – Довольно об этом…

– Нельзя недооценивать возможных последствий! – настаивал Вилен Максимович, но под суровым взглядом Медникова сник и замолк.

– А я думаю, что, – продолжал Нестор Никифорович, – говоря о глобальной катастрофе, нужно помнить, что происходило во время Потопа и Исхода, и тогда можно будет хотя бы предположить, чего ожидать на этот раз. Включает ли в себя Вселенская катастрофа  те признаки, которые Ной использовал как ключевые, решая, что он должен начинать строить свой ковчег. Впрочем, просто невозможно описать реакцию людей, в одночасье лишённых близких, крова, законов, власти, наконец…

И вот именно здесь прозвучали слова, которые тогда так поразили его.  Зураб Дмитриевич встал, и все сразу притихли. Он оглядел всех каким-то грустным взором и тихо проговорил:

– Мы для того здесь и существуем, чтобы просчитывать возможные варианты последствий. Тем более, что сегодня мы говорим об управляемых катаклизмах природы: землетрясениях, торнадо, наводнениях. И здесь использование военной силы совершенно бесполезно. В том числе и вооружённой современной военной техникой и даже баллистическими ракетами с ядерными боеголовками! Разве это нужно доказывать?.. Кстати, Лазарь Моисеевич, а что у вас в области регулирования внушаемости? На носу выборы. Вы  не забыли?

– Работаем по плану. Выбраны наиболее оптимальные режимы радиоволн. Я думаю, на днях мы проведём в одном из регионов страны испытания. Там предвидятся выборы в муниципальные органы управления.

– И за кого вы будете агитировать?

– Для науки правильнее, если мы после обработки населения будем проводить агитацию за самого малоперспективного бандита. Вам нужно будет согласовать это наверху. Мне кажется, мэр какого-то заштатного городишки погоды не делает. Но тогда опыт будет чистым. Рейтинг этого бандита должен быть ниже низкого предела – не более двух процентов. Срок воздействия нам нужен не более двух недель… Впрочем, если эксперимент пройдёт успешно, его после этого можно будет и снять… Зачем же нам бандита ставить у власти? Что мы, злодеи какие, что ли? Пусть немножко посидит на троне – дня два-три, пусть насладится своим триумфом. Он за эти дни всё равно ничего страшного не успеет сделать – будет только пьянствовать на радостях, а тогда и убрать его можно будет.

– А куда будем убирать-то? – ехидно спросил Нестор Никифорович. – На свалку?

– Куда-куда? Да хоть бы и в преисподнюю! Мало ли куда можно убрать! – рассмеялся Медников.

Сергей Сергеевич почему-то вздрогнул при этих словах. Нет, совсем не от того, что ему стало вдруг  жалко «убранного» бандита. Тут было что-то другое, ещё не совсем понятное ему…

– Хорошо. Я поговорю,  Нестор Никифорович, – обратился Медников к начальнику сейсмолаборатории. – Всё ли у вас готово для испытаний у Соломоновых островов?

– Всё идёт строго по плану, согласованному с вами, Зураб Дмитриевич, – ответил Нестор Никифорович, вдруг превратившийся в робкого и неуверенного в себе клерка.

Сергей Сергеевич тогда ещё подумал: что за испытания в районе Соломоновых островов? Но сделал вид, что пропустил эти слова мимо ушей. А теперь вдруг эта заметка. Неужели это и были те самые испытания?!

Неожиданно резко зазвонил телефон.

– Вам звонят из приёмной дирекции, – томно сообщила секретарша.

Сергей Сергеевич снял трубку.

– Сергей Сергеевич? Говорят из приёмной дирекции. Напоминаем, что вас в два часа ожидает Зураб Дмитриевич.

– Я знаю. Но ещё рано.

– Да. Только постарайтесь быть точным…

– Я буду вовремя, – сказал Сергей Сергеевич и положил трубку. Достал сигареты и закурил.

«Чёрт побери! Двадцать лет в институте, а сколько раз в дирекции был – можно посчитать по пальцам. Вот докурю сейчас и пойду. Лучше подожду там…».

Откуда-то изнутри себя он вдруг услышал голос: «А курить-то, между прочим, вредно!»

– Да знаю я! – огрызнулся Сергей и сам же и спохватился: а кому это я говорю? Усмехнулся. – Как у Ивана, и у меня крыша, наверно, поехала. Или это во мне говорит моя совесть! Пробуждается, а то я тут в начальственном своём кресле совсем стал каким-то  не таким…».

Сергей стряхнул пепел в пепельницу. Сказал вслух:

– Интересно, интересно…

Затянулся последний раз, потушил окурок в пепельнице и решительно вышел из кабинета.

Скоростной лифт опустил его на третий этаж, где и располагалась дирекция.  Уже у лифта его встретила горилла, сверила его фамилию в журнале  и освободила проход в длинный коридор, в конце которого и была дверь в канцелярию. Зелёная ковровая дорожка с большим ворсом делала шаги совершенно бесшумными. Вдруг в конце коридора Сергей Сергеевич заметил квадратную фигуру Мих-Миха. «А он-то что здесь делает?», – подумал Сергей Сергеевич и решил, что в этом царстве дьявола ему не стоит ничему удивляться.

Михаил Михайлович, увидев Сергея Сергеевича в другом конце коридора, приветливо улыбнулся и помахал рукой.

– Рад вас видеть! Очень рад. Но, извините, сейчас спешу. Мы ещё увидимся.

И исчез за дверьми приёмной, причём открыл их пинком ноги и вошёл в приёмную так, как будто он здесь бывал много раз и зашёл к себе.

«Ну и ну! – подумал Сергей Сергеевич. – И чего вдруг я с ним должен увидеться? Что за чертовщина? Интересно, что ему здесь нужно, и что он здесь делает? Уж не к приятелю ли своему пришёл? Так, вроде бы, на два часа вызван я. Может, зачем-то и он должен участвовать в нашем разговоре? Поэтому и сказал, что увидимся…».

Выждав несколько минут у двери приёмной, Сергей Сергеевич открыл дверь именно тогда, когда большие напольные часы стали отбивать время.


Прямо напротив двери в большой приёмной располагалось огромное окно, на подоконнике которого стояли маленькие горшочки с кактусами. Их было столько, и они были такие разные, что просто захватывало дух. «Хоть на выставку цветов! – подумал Сергей Сергеевич. – Здесь есть и цветущие… Красиво…».

За большим столом шикарная дама с выпуклыми формами, в строгом тёмно-синем костюме и в белой кружевной блузке. Высокая причёска придавала ей не просто благородный, а воистину царственный вид. Светлана Фоминична что-то печатала на компьютере. Справа от неё выстроились в ряд белые близнецы-телефоны.

Стол стоял таким образом, что дама сидела прямо напротив двери. Справа от неё находилась дверь директора института. Его Сергей Сергеевич за двадцать лет работы так никогда и не видел. Это был небожитель, и общался он, по-видимому, только со своими заместителями. А может, исполнял лишь представительские функции. Впрочем, он мог и вообще быть Святым духом, фигурой, о которой все думали, что он есть, а на самом деле его и не было. Все административные и научные вопросы решал Зураб Дмитриевич.

Слева располагалась точно такая же дверь заместителя директора по науке академика РАН З.Д. Медникова.

Сергей Сергеевич вошёл и посмотрел на Светлану Фоминичну, много лет работавшую здесь. Она излучала величавость и важность, показывая всем своим видом, что здесь она хозяйка и от неё многое зависит. Пришла Светлана Фоминична сюда ещё совсем молодой и работала секретаршей вот уже много лет. Впрочем, за эти годы здесь ничего не изменилось. Разве что вместо электрических пишущих машинок появились персональные компьютеры.

Она оторвалась от работы, смерила своим высокомерным взглядом Сергея Сергеевича и произнесла:

– Заходите. Вас ждут.

Сергей Сергеевич открыл тяжёлую дверь и вошёл в святая святых, в «чистилище», как называли кабинет Медникова сотрудники.

В глубине огромного кабинета за письменным столом сидел Зураб Дмитриевич и внимательно рассматривал какие-то графики.

Сергей Сергеевич огляделся. Дверь  в комнату отдыха за его спиной была приоткрыта, и там было тихо. Нигде в кабинете не было Мих-Миха. «Куда же он делся, – подумал он. – Не вошёл же он к директору!».

– А, Сергей Сергеевич! Прошу вас, проходите, присаживайтесь! – дружелюбно произнёс Зураб Дмитриевич и улыбнулся.

Сергей Сергеевич прошёл к столу, за которым работал Медников, и сел на стул напротив него.

– Ну, как? Входите в роль заведующего?

– Привыкаю, – неопределённо сказал Сергей Сергеевич и раскрыл блокнот.

– Блокнот? Зачем он? – удивился Зураб Дмитриевич.

– Записывать светлые мысли и указания начальства…

– Уберите блокнот! У нас не принято что-то записывать. То, что я скажу, конспектировать не стоит.

Сергей Сергеевич закрыл блокнот и спрятал ручку в карман халата.

– Так на каком вы сегодня этапе с экспериментами по передаче информации с помощью воды? – спросил Медников, но Сергей Сергеевич хорошо понимал, что он даёт ему время скорее освоиться и успокоиться.

– Установлен факт того, что вода хранит информацию и передаёт её. Достаточно влить литр воды, на которую воздействовали, скажем, звуком в бочку с водой, и вся она «усваивает новую информацию», например, кристаллики её такие, как у воды, обработанной именно такими звуками.

Зураб Дмитриевич поморщился.

– Меня интересует не то! Эксперименты по влиянию структурированной воды на величину порога возбуждения, на внушаемость.

– Работаем, – неопределённо ответил Сергей Сергеевич.

– Это меня не устраивает! – Медников пристально взглянул на Сергея Сергеевича. – Внимательно слушайте, что я вам скажу. Мне нужно знать, можно ли повысить внушаемость человека так, чтобы ему можно было внушить те или иные действия? Я ясно изъясняюсь?

– Не совсем. Мне нужна конечная цель, задача, которую должна решать наша лаборатория.

– Для начала забудьте слово «наша». Это ВАША лаборатория, и потому всю ответственность за неё несёте вы один. Именно поэтому вам даны неограниченные права, но и большая ответственность. А задача проста: мне нужно добиться повышения внушаемости, чтобы человек делал то и так, как я хочу.

Видя растерянность Сергея Сергеевича, Медников зло повторил:

– Ну, представьте себе, что идут муниципальные выборы. Я хочу, чтобы при помощи вашей технологии я смог убедить жителей проголосовать за того кандидата, за которого они до употребления вашей воды голосовать не хотели. Что здесь непонятного?!

– Это я понимаю, – поднял голову Сергей Сергеевич. – Это-то я понимаю, – повторил он. – Только, простите, это вы не понимаете, что у нас есть только качественные показатели. Совершенно непонятно, какая концентрация структурированной воды для этого нужна, сколько времени человек должен употреблять такую воду. Как обеспечить доставку такой воды в каждый дом. Как заставить людей пить её? Технология такого эксперимента совершенно не отработана. И, самое главное, мы не знаем, увеличивается ли внушаемость пропорционально количеству и времени употребления обработанной воды, или эта зависимость несколько иная. Одинаков ли эффект у людей с разным типом нервной системы. Какие воздействия могут мешать, а какие помогать изменению внушаемости… Вопросов больше, чем ответов. К тому же, я думаю, что воздействие при выполнении такой задачи должно быть комплексным.

– Так в чём же дело?! Исследуйте. Я вам даю на всё про всё не более двух недель. Через две недели в Весёловском районе будут проходить муниципальные выборы. Там среди кандидатов есть весьма несимпатичный субъект. Бандит и пройдоха. Его рейтинг приближается к нулю.

– Зачем же он тогда идёт на выборы с таким рейтингом?

– А вспомните Брынцалова! Разве рейтинг его был больше? Разве имел он шанс стать президентом России? Но шёл! Значит, не так уж это и бесполезно! Так вот, я не досказал. Мне нужно, чтобы мы провели там наш эксперимент, но уже не в лабораторных условиях, а, так сказать, на натуре.

Медников засмеялся своим каркающим смехом, а Сергей Сергеевич подумал, что это всё ему снится. Летала же Ксеня во сне!  Но из этого состояния его вывел хриплый голос Михаила Михайловича. «А этот откуда здесь, – подумал Сергей Сергеевич. – Наверное, вышел из комнаты отдыха, пока я задумался». А Михаил Михайлович стоял рядом с Медниковым и, улыбаясь, говорил, словно продолжал мысль Зураба Дмитриевича:

– Эксперимент нужно будет проводить только в станице. Фрунзенская… есть такая станица. В той станице около пятисот дворов и всего десять колодцев. Правда, она стоит на берегу Манычского водохранилища. Но из Маныча воду не пьют. Есть там и водонапорная башня, куда воду качают из скважины.  Нужно будет договориться с областной санэпидстанцией, чтобы пугнули население, предупредив, что в той воде какая-нибудь бяка и нужно проводить её обработку. Вот и посмотрим, как проголосуют фрунзенцы за этого бандита!

– А как вы организуете агитацию за него? К тому же, агитацию за него нужно будет проводить во всём районе!

– Во-первых, – вступил Зураб Дмитриевич, – не «вы организуете», а «мы организуем». Этой проблемой займутся психологи, другие отделы. Вам не об этом нужно думать! Как разлить в колодцы обработанную воду? Сколько её нужно? Как долго? Нужно иметь в виду, что вода в колодцах обновляется… Короче, вопросов больше, чем ответов. В городе всё было бы много проще. Воду можно было бы обрабатывать в горводопроводе. А здесь каждый сам по себе!

– Но если рассматривать этот эксперимент как репетицию для воздействия на большой территории, то от этих проблем не уйти, – сказал Сергей Сергеевич и в ту же секунду понял, что сказал что-то не то. Он замолчал. Замолчал и  Медников, а Мих-Мих смотрел в окно, как будто ничего и не было сказано.

– Не бегите впереди паровоза! – проговорил Михаил Михайлович, и если бы Сергей Сергеевич не смотрел на него, стоящего в трёх метрах, он был бы готов поклясться, что это произнёс Зураб Дмитриевич. – И говорите о себе, а не о других! Самое плохое говорить за других.

– Мы должны влиять на ситуацию, помогать сделать правильный выбор. Это – сверхзадача. Я надеюсь, что вы, Сергей Сергеевич, меня правильно поняли.

Сергей Сергеевич понял. Понял, что, по мнению Медникова, все люди должны смотреть на мир его глазами. Но где же тогда выбор? Где свобода этого выбора? Свобода воли? По его мнению, люди ещё не способны делать такой выбор сами. Но с этим Сергей Сергеевич был не согласен. Но он хорошо понимал, что здесь это нельзя даже показать. Это не просто опасно, а очень опасно. Поэтому он кивнул в знак согласия.

– Наступает сезон, когда планета Х быстро подходит к Солнцу! – продолжал Медников. – Стремительный гравитационный бросок может быть остановлен только гравитационной силой отталкивания. Это всё наблюдалось в 2001 году во Франции, Аризоне и Ванкувере. Потом наблюдали и в Южной Африке. Новый движущийся объект прослеживался и весной 2003 года!

«К чему это он? – думал Сергей Сергеевич. – Неужели обычный охмурёж?».

– Нужно сосредоточение воли в один кулак. Нужна вся полнота власти. Да, да, в этот решающий момент для всей планеты нужна вся полнота власти и беспрекословное подчинение этой воле. А этого можно добиться, только повысив внушаемость людей. Единственным реальным способом для этого и является использование специально обработанная вода! Наша задача резко повысить внушаемость людей, которые должны слепо следовать на заклание, – продолжал Зураб Дмитриевич. – Да, да. И не считайте меня циником, демоном или Мефистофелем! Вопрос стоит именно так. Речь идёт о спасении человечества, не больше, не меньше! Но дело это весьма серьёзное, и мне не нужно вам говорить, что всё, что вы услышали в этом кабинете, считается государственной тайной. Поэтому подведу итог: вам нужно форсировать эксперименты по влиянию на внушаемость и быть готовым проверить свои выводы в реальных условиях. Я надеюсь на вас. Со своей стороны я обещаю вам всяческое содействие. А теперь…

Медников встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Сергей Сергеевич тоже встал. Он пожал протянутую Медниковым руку, кивнул стоящему в стороне Мих-Миху и вышел из кабинета.

Выйдя, Сергей Сергеевич сказал себе мысленно: «Вот я и влип! Как я мог согласиться на это безумное предложение! Ведь теперь после того, что я здесь услышал, выхода уже нет».

Поднявшись в лабораторию, он попросил секретаршу приготовить ему крепкий кофе. Нужно было хорошо всё обдумать. То, что он услышал в кабинете этого дьявола, его не просто расстроило. Он должен был на что-то решиться. Должен был для себя принять решение. Попросил секретаршу, принесшую ему кофе, его не тревожить.

– Меня ни для кого нет, – сказал он и достал сигареты.

«Какое к чёрту добро и зло?! Только зло и ничего больше. Они хотят решать за людей, что хорошо, и что плохо. Если они смогут это сделать, – вполне легитимно придут к власти и будут управлять столько, сколько захотят. Тогда – конец демократии. Тогда – авторитаризм, а может, и тоталитаризм… Неужели этого они хотят?!  И вообще, не очень-то хорош метод дискуссии, когда один считает, что он владеет истиной, а другие суждения даже не выслушиваются и просто отбрасываются. При этом самопроизвольно присваиваются другому некие суждения, которые потом и изничтожаются. Впрочем, давно известно: весьма затруднительно доказывать, что ты не верблюд».

Он опять подошёл к зеркалу. Всмотрелся в своё отражение. Скорчил рожицу и громко сказал:

– И всё-таки я останусь самим собой  и никому не позволю диктовать мне свои представления о жизни! Я – свободен в своих поступках!


В шесть Сергей Сергеевич позвонил Нине.

– Привет, родная! Я забегу к маме, а потом приду.

–  У тебя голос такой уставший. Хочешь, мы никуда сегодня не пойдём. Будем дома.

– Спасибо, родная. Действительно, сегодня день был непростым. Будем дома.

Сергей Сергеевич положил трубку, запер документы в сейф и вышел.

14.

Сергей думал: «Почему всё так сложно?». Жизнь постоянно ставит такие задачи, что из них, как кажется, нет выхода. Он хотел жить хорошо и правильно. Но если так, то за это нужно бороться. А процесс борьбы сам по себе настолько интересен, что иногда начинаешь думать, что борьба – это то самое, ради чего стоит жить. Борьба – это интересно, она захватывает, тогда и создаётся ощущение, что ты живёшь! Но так ли это на самом деле?

Вечером, придя домой, Сергей Сергеевич удивился. Мать его не встретила, как это она обычно делала. Отпер дверь своим ключом. Пока переобувался в прихожей, в квартире было тихо.

Спросил громко:

– Ау! Ну и как тут у нас, дома?

Тишина в ответ.

Какое странное обыкновение у этой жизни: ты к ней обращаешься, а она молчит. На кухне – никого, а в большой комнате телевизор выключен. Мать – она что же? Ушла куда-то? Сергей знал, что она не была любительницей ходить по гостям и сидеть на скамеечках.

Зашёл в её комнату.  Эльвира Митрофановна лежала на кровати, укрывшись одеялом, и тяжело дышала. Вот это и был ответ на его вопрос: ну и как тут?

– Мама! Что случилось? Ты заболела?

Та ответила одними губами:

– Заболела. Наверно, простудилась.

– В такую жару? Как же ты умудрилась?

– Это всё кондиционер. Как я не люблю эти кондиционеры! Днём вдруг меня стало знобить. Померила температуру – тридцать девять!

Сергей подумал: «Тридцать девять – это много». Вслух сказал:

– Почему же ты мне не позвонила?

– Думала, пройдёт. Приняла аспирин.  А температура так и не снизилась.

– Нужно, чтобы посмотрел врач.

– Серёжа! Какой врач? Во-первых, уже поздно. Во-вторых, эти врачи сейчас столько стоят.

– Мама, ну что ты такое говоришь? При чём здесь сколько стоит? Ты что-нибудь ела?

– Ничего не хочу. Весь день только пью и пью.

– Хорошо, я сейчас сделаю тебе что-нибудь поесть. И чай с лимоном тебе хорошо. И врача  вызову.

– Может, не нужно, Серёжа? Утром пойду в поликлинику.

– Куда ты пойдёшь!? Ладно, подожди немного.

Сергей Сергеевич заварил чай, нарезал лимон, сделал бутерброд с сыром. Покормив мать, связался по телефону с Ниной и рассказал ей о болезни матери. Вопроса «Ты не могла бы ко мне приехать?» – не задавал.  Просто поставил точку в своём рассказе и всё. Не сомневался, что она сама предложит свою помощь.

Он не ошибся.

– Я сейчас приеду. Вот только заеду в больницу, возьму литическую смесь, шприцы, всё, что нужно. А ты меня встретишь у дома, хорошо?

– Хорошо – позвонишь, встречу.

Нина приехала через час. Сергей шепнул ей:

– Нет худа без добра. Это хороший повод.

Нина кивнула:

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, но сейчас надо думать всё-таки не об этом.

Он провёл её к матери и сам вышел, чтобы не мешать обследованию. Подумал: женщины есть женщины. Они сами между собой разберутся, а как – это уже их дело. Так мама и познакомится с Ниной. А вообще, не дай Бог сейчас заболеть. И дело не в том, что разденут до нитки. Так ведь и верить никому нельзя. Загоняют по лабораториям и консультантам. Назначают ненужные обследования. Лишь бы… В частной медицине, по крайней мере, аппаратура новая и очереди поменьше. Но и там рекомендуют лекарства именно тех фирм, которые им за это доплачивают, адреса тех аптек, что отчисляют «проценты за клиента», и анализы в лабораториях, где тоже имеют свой интерес.

Как-то он уже имел возможность убедиться в прелестях современной медицины. Правда, тогда он познакомился с Ниной.

«Дороже всего нам обходится то, что предлагается бесплатно, – думал Сергей Сергеевич. –  Да и медиков жалко. Нелёгкая  у них работа, да ещё за гроши. Вот и устраивают они свой бизнес, каждый как может».

Наконец, из комнаты матери вышла Нина. Прошла в ванную помыть руки.

– Ну, как?

– Причин для особого беспокойства нет. В лёгких хрипов нет, но горло красное. Ангина. Сделала ей литическую и цефазолин. Сейчас она будет спать…

– Спасибо, родная. Я растерялся. Она редко болеет. А тут – ночь на дворе…

– Всё будет хорошо. Я думаю, к утру температура у неё упадёт. Кстати, я думаю, она всё понимает. Увидела меня и посмотрела так – оценивающе. Но промолчала. А потом вроде как смягчилась. Хорошо ведь иметь своего домашнего врача.

– Хорошо.

– А чаем ты меня напоишь?

– Всенепременно. Только пойдём на кухню.

Они прошли на кухню, где Сергей заварил прекрасный краснодарский чай, нарезал  дольками лимон, достал овсяное печенье.

– Ты сможешь остаться?

– Удобно ли? – спросила Нина.

– Вполне. Я ведь  люблю тебя! К тому же ты сказала, что она всё поняла.

– Хорошо. Утром сделаю маме ещё укол. Кстати, а почему, когда ты мне позвонил, у тебя был такой усталый, я бы сказала, встревоженный чем-то голос?

– Проблемы…– неопределённо ответил Сергей.

– Что-то такое, чего я не пойму?

И Сергей рассказал Нине о задании, которое он получил. Нина надолго задумалась. Потом тихо произнесла:

– Сволочи! Всё им неймётся. Теперь они отрабатывают методики захвата власти, да так, чтобы никто и придраться не мог! Я уверена, что на самом верху даже не подозревают об их художествах. Ястребы! Истосковались по противостоянии.

– Зачем это им?

– Да всё те же деньги. При напряжении будут на оборонку выделять большие деньги. От этого пирога и им достанется. Возможность рулить. Им до людей дела нет. Они больше о своих интересах думают. Решили, что только они владеют истиной. Я не уверена, что твой Медников тот, кто творит зло во имя добра. Или – или. Чёрное и белое...  Свет и тьма... Бог – есть  любовь, а значит добро даже там, где кажется злом.

Знаешь,  недавно я взяла двухтомник о жизни Папы Иоанна Павла. Он ведь был очень честным человеком и мистиком. Пусть это тебя не пугает. Он полагал, что каждое внешнее наше неудобство – знак о том, что что-то делаем не так. Он всё с этой позиции рассматривал. И покушение на него, и падение своё с переломом. Это какой же нужно обладать чистотой, чтобы покается за то, в чём виновата католическая церковь! Тогда же  в синагоге он сказал, что религия евреев не является для христиан внешним, но входит, как внутренняя часть в их собственную религию. И назвал иудеев дорогими возлюбленными старшими братьями.

– Ладно тебе. Пожалуйста, ты только об этом никому. Иначе мне несдобровать.

– С Иваном бы посоветоваться. Друг же!

– Маме легче станет, и пойдём к Ивану. Я уже думал об этом.


А потом наступила ночь. У Сергея сразу все неприятности выветрились из головы, когда он оказался вместе с Ниной. Как здорово: она рядом, и только от этого делается легче на душе. Он спал довольно крепко и только смутно помнил, как ночью Нина вставала и выходила из комнаты. В полусне он слышал, как она заходила в комнату к матери, а потом, некоторое время спустя, возвращалась и ложилась рядом.

Утром, проснувшись, Сергей вдруг осознал: на работе – сложно, да и дома – не легче, мать заболела! Вот они – испытания. Жизнь проверяет его на прочность. Надо вставать. Как там мама?

Бодро встал и подошёл к двери комнаты матери. Что там происходило, Сергей не видел, но было слышно, как мама разговаривает с Ниной. Она рассказывала что-то про дом отдыха в Трускавце. Какой там был персонал, какое обслуживание! Нина что-то спросила о природе. Она не знала, какую тему затронула! Мать тут же с жаром стала описывать красоты  карпатских гор, чистоту и прозрачность воздуха, удивительные костюмы гуцулов, носящих брюки, похожие на кальсоны, и обязательные шляпы с цветными перьями.

– А девушки какие там! – с воодушевлением рассказывала Эльвира Митрофановна. – Нарядные, красивые. По нескольку юбок носят, причём всё со смыслом: один край загнут – свободна, другой – замужем, оба – вдова. А может, как-то иначе, я и забыла.

Подслушивать было нехорошо, и Сергей, довольный и улыбающийся, пошёл в ванную.

Во время завтрака Нина сказала без всякого повода, вроде бы отвечая собственным мыслям:

– Очень хорошая у тебя мама. – Увидев удивлённое, но довольное лицо  Сергея, добавила: – Просто нужно найти к ней подход.

– Да бог с ним! Как у неё дела?

– Лучше. Температура упала. Но я думаю, что антибиотики  нужно продолжать. Я сегодня освобожусь часам к трём, и хотела бы зайти. Только ей не стоит ещё вставать.

– Так я тебе ключи дам. Приду я не раньше шести.

Сергей прекрасно понимал, что мама у него не так-то уж и проста, но предупреждать об этом Нину не спешил. Сама поймёт.

Перед тем, как ему уйти на работу, мать позвала Сергея к себе в комнату.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Сергей.

– Лучше. Конечно, лучше. Дышать стало легче. – Она пристально взглянула на сына. – Всё хорошо. Я вот что хотела тебе сказать. Мне твоя Нина понравилась. Хорошая она, добрая…


Прошло несколько дней, прежде чем они смогли встретиться с Иваном. Ощущение было такое, будто друзья не виделись целую вечность. Они сидели в беседке, увитой виноградом, и большие грозди его просвечивались на солнце. Нина взяла в руки неожиданно оказавшуюся здесь семиструнную гитару и села в раскладное кресло, тихо бренча и перебирая пальцами струны. Удивилась: гитара была хорошо настроена. Видимо, Иван играет на гитаре.

Она не хотела мешать общению друзей, тем более, что ничего не понимала в том, что они обсуждали.

Иван спросил друга, как ему работается в новой должности?

– Как тебе сказать, – задумчиво ответил Сергей. – Восторг и ужас – вот те чувств, которые я сейчас испытываю.

– Восторг по поводу того, что всё так интересно – это понятно, а ужас от чего?

– На самом деле – и восторг, и ужас – всё от одного и того же. Мир, на который смотрел до недавнего времени, представляется мне теперь совершенно иным. И моё место в нём – тоже. Наивным же я был! Ведь меня ничего не интересовало, кроме моих опытов. А как те результаты будут использоваться, я даже не задумывался. А зря! Думать об этом нужно всегда. Оказывается, я теперь не принадлежу самому себе. Теперь я должен думать, как эти разработки могут влиять на нашу жизнь. И не всегда это получается так, как хотелось бы. Так, наверное, те, кто решали вопросы расщепления атомного ядра, даже не подозревали, как будут использованы их разработки. Они не могла даже предположить, что за их открытиями последуют Хиросима и Нагасаки.  А предполагать, на самом деле, должны были.

– Неужели всё до такой степени безотрадно? – с грустью спросил Иван.

– Понимаешь: я до недавнего времени думал так: наш институт – это в принципе обычный институт. Только очень уж секретный. А теперь я вижу: это и не институт вовсе. Это что-то вроде государства в государстве. Впрочем, что это я? Как у тебя-то дела?

– Да никак, – ответил Иван. – Уже и к психиатру ходил. Тот нашёл меня вполне здоровым и прописал какие-то успокоительные таблетки, но ведь проблема-то от этого не решается.

– А какая у тебя проблема? Разговоры по старинному телефону – ты это имеешь в виду?

– Не только. Впрочем, разве этого одного мало?

– Слышал бы ты, какие споры и разговоры ведутся у меня в институте! И ты бы решил, что там все в полном составе такие же сумасшедшие, как и ты. Мир невообразимо сложен. Мы просто не всегда это замечаем.

– Не поверишь. Позавчера вдруг на мой мобильный позвонил, кто бы ты думал?

– Что я могу думать? Откуда мне знать?

– Этот квадратный Мих-Мих!

– И что? Спросил, как ты здесь живёшь?

– В том-то и дело, что нет! Говорили об этом самом телефоне! Говорит, что и он общался с этой Олимпиадой, но бросил. Ему, видите ли, стало скучно. И рассказал, что судьба её сложилась весьма драматично.

– Драматично?! – воскликнула Нина.

– Вот именно! Говорил, что в семнадцатом она была ярой революционеркой. Ходила в кожанке с револьвером на ремне. Расстреливала всех направо и налево, а в тридцать четвёртом, обвинённая в троцкизме, сама была поставлена к стенке.

– Ну и ну, – протянул Сергей. – Как время меняет человека!

– Этот Мих-Мих мне не очень-то понятен. Что у него на уме – один Бог только знает. По-моему, ему соврать ничего не стоит.

– Нет. Это похоже на правду, – задумчиво проговорил Сергей. – Ну и как ты теперь?

– Я пробовал свернуть наши отношения. Не звонить больше, тем более что и она считает меня плодом воображения.

– Ну и как? Свернул отношения?

– Свернул, свернул. Вытащил тумбочку во двор вместе с телефоном и бронзовыми нимфами, разрубил её к чёртовой матери на мелкие кусочки и сжёг!

– Сжёг тумбочку?  А она-то здесь при чём?

– Чертовщина может быть и в ней! Но вы дальше послушайте! Значит, сжёг я эту тумбочку. Кстати, красное дерево горит так же, как и самое обыкновенное. Вот смотрите сами: следы костра до сих пор остались.

– А бронзовые подсвечники? – спросил Сергей.

– Расколотил топором, понёс к речке и закинул подальше.

– Но ведь красивые же! Ведь точно же, что это произведение искусства!

– Тумбочка тоже – произведение искусства, а не халтура из современного мебельного магазина, – с сожалением сказала Нина.

– Тут не в искусстве дело.

– И тебе не было жалко, что ты после этого не сможешь общаться с  девушкой?

– Жалко, не жалко. Это меня напрягало. Будто общался с потусторонними силами. Да и она считала, что я на самом деле – не настоящий человек, а какой-то фантом или мираж, и поэтому любое моё решение, после которого её жизнь войдёт в нормальное русло, ей представлялось правильным.

– И ты с нею попрощался?

– Да, наша беседа была тёплая, я бы сказал, даже дружеская.

– Ну и теперь-то ты доволен? – спросила Нина.

– Нет.

– Почему?

– Потому что, когда я проснулся наутро, то выяснил, что тумбочка с телефоном и подсвечниками – как стояла на своём месте, так и стоит.

– Да ты что?! – воскликнула Нина.

– Ты уверен, что ты именно её сжёг? – не мог поверить Сергей.

– Именно ту самую тумбочку с тем самым телефоном – ты это у меня хотел спросить?

Сергей смутился:

– Ну да, вроде как это.

– Ты что же думаешь: у меня по всему дому стоят старинные тумбочки со старинными телефонами, а я по ошибке взял не то, что надо? Тумбочка у меня была в количестве «одна штука», один телефон и два бронзовых подсвечника. И всё теперь на месте. Как по описи! Или, думаешь, я на самом деле сбрендил?

– И что дальше?

– Дальше? Я уже звонил Олимпиаде. Она очень удивилась, и сказала, что я, должно быть, проявил нерешительность и не уничтожил телефон, а когда я рассказал ей, как было дело, она мне не поверила.

Помолчали.

– Давайте эту тему закроем пока, – грустно сказал Иван. – Тут и без того на душе тяжело, а ещё это. Все мои телефонные разговоры с незнакомкой из прошлого – они мне кажутся чем-то совершенно противоестественным.

– Ну это, так сказать, специфика ваших отношений. Вы – в разных мирах, и вам никогда не сойтись. В НИИ, где я работаю, только и разговоров, что о самых невероятных вещах: каждый божий день у нас говорят про устройство вселенной, про свойства времени искривляться и течь в обратную стороны, про временны;е петли… Знаешь ли ты, что такое временн;я петля? Да если ты когда-нибудь попадёшь в неё, то тебя вся эта твоя история с девушкой из параллельного мира покажется просто детским лепетом!

Иван помотал головой.

– Не хочу я никакой временн;й петли, – серьёзно сказал он. – Мне и этой Олимпиады вполне хватает. Я же с нею сам беседовал – нормально рассуждает. Она не выдумка.

– Правда, она считает, что ты – плод её воображения! Она не верит, что ты и в самом деле существуешь! – заметила Нина.

Иван сказал:

– Ну, каждый волен заблуждаться так, как ему нравится. А вот мы с тобой шире смотрим на вещи: мы верим в реальность и самих себя, и её. Одновременно.

– Мы – не знаю. Мне кажется, только ты один и веришь. Или притворяешься, что веришь, а я – не верю, – сказал Сергей.

– Ну, как можно не верить в реальность того, что происходит на самом деле? Вот сейчас мы поднимемся в дом, поднимем трубку и убедимся.

– Вот этого не надо!

– Ну, Бог с ним! А у вас как дела? Что у вас нового? Когда мы на свадьбе будем выпивать?

– Алкаш нашёлся! – улыбнулся Сергей. – Впрочем, осенью. Я правильно говорю, Нинок? Хочу с Костиком познакомиться.

– Как скажешь, мой господин.

– Ну, правильно, – кивнул Иван. – Важно, чтобы любовь была!

Нина улыбнулась и вдруг запела. Голос у неё был мягкий, бархатный. И на гитаре, как оказалось, она умела не только бренчать.

Какая бы в любви
Ни крылась боль,
Благослови свою любовь!
Ответа не проси,
Не жди награды,
Но в сердце не гаси
Её лампады!
От неожиданности друзья притихли и слушали Нину с удивлением и восторгом.

Предчувствию потерь
Наперекор
Тому не верь,
Кто скажет: вздор!
Затем не погубили света силы зла,
Что никогда любовь напрасной не была:
Она горит
Огнём шальной звезды,
Лишь она хранит
Любимых от беды!
Сергей смотрел на Нину влюблёнными глазами и думал: «Боже, как же я её люблю! И за что мне такое счастье?!».

А Нина продолжала петь романс:

Свет любви преумножь,
Догорев, восстань из пепла вновь!
Даже если умрёшь,
Вечно будет жить твоя любовь!
Пусть нелегка земная юдоль,
Но помни, путь по жизни верша:
Пока жива любовь,
Жива твоя душа!
Нина закончила петь и, смущаясь, опустила глаза. Отложив гитару и улыбаясь восторгам друзей, сказала:

– Слова этого романса написала врач из противочумного института Елена Монахова, а музыку – тоже врач, только онколог. Так что и медики что-то умеют.

– Я с нею знаком. Встречались на сборищах бардой, – кивнул Иван.

Нина, встрепенувшись, посмотрела на Ивана.

– Кстати, мы к тебе пришли, чтобы обсудить наши проблемы.

– Какие у вас проблемы? – спросил Иван, уверенный в том, что больше его проблем и быть не может.

Сергей подробно рассказал о последней беседе с Медниковым. Иван надолго задумался. Потом достал сигареты и закурил.

– Да… – протянул он. – Твои проблемы хоть и без дьявольщины, но гораздо опаснее.

Друзья стали подробно обсуждать, что можно сделать, чтобы вроде бы и задание выполнить, и доказать Медникову, что обработанная специальным методом вода не может существенно повлиять на результаты выборов. И здесь возникла идея посоветоваться с Никитиным.

– БАН! – воскликнул Сергей. – Вот что сейчас важно!

– БАМ – это Байкало-Амурская магистраль? И чего это она тебе не даёт покоя?

– Да не БАМ, а БАН – Борис Антонович Никитин.

– Это который? Помнишь, у нас в университете читал курс аналитической химии профессор Никитин? Он, что ли?

– Именно он! Он и был тем самым начальником, на трон которого я сейчас взошёл.

– Ни черта себе! – удивился Иван. – Так сегодня суббота. Удобно ли?

– Вполне. Он – хороший человек. Умница. И ситуацию хорошо знает.

– А не обижен ли он на тебя за то, что ты его место занял?

– Нет, конечно! Он ведь не дурак. Всё хорошо понимает.  Кстати, когда уходил, сказал мне, мол, если что, приходи! И, мол, нужно всегда оставаться человеком. Может, и ему такое предлагали. Почему его сместили – это для меня загадка.

– Никакой загадки, – сказал Иван. – Предлагали, отказался, сместили.

– Ты думаешь?

– Даже и не сомневаюсь.

– Но по какому признаку именно меня на его место поставили – тоже тайна. Я что – самый умный в этом отделе?

Иван сказал очень серьёзно:

– Ну а почему бы и нет?

– Ваня, мне ли не знать: у нас в отделе есть доктора наук, умницы, не мне чета. Они до такой степени владеют своим делом, что до некоторых из них мне ещё очень далеко.

– Они могут превосходить тебя суммой знаний, но не иметь общего взгляда на крупномасштабные процессы. Умеют крутить свой винтик  так, как никто другой не сумеет, но это и всё. Это обычное дело. Если тебя выделили, значит, было за что. Дурака бы не поставили. Или ты думаешь, что у вас можно быть каким-то подставным лицом, изображать из себя начальника, а начальником на самом деле не быть? Такие варианты тоже бывают. Описаны в литературе, например. Функ, который и при Николае сидел, и при Керенском сидел… Президенты некоторых очень великих держав бывают подставными, а уж начальник  отдела!..

– Ну, нет! У нас не так. В нашем институте главное – производить интеллектуальный продукт. То есть делать дело. И работяги здесь нужны настоящие, а не липовые.

– Да я ж так и думал. Вот и сиди на своём троне. Делай своё дело, и делай хорошо,  и не рыпайся.

– Так-то оно так. Но я, может, чего-то не понимаю? А БАН – это большой во всех смыслах человек. Правда, за бабами любил поволочиться и со стороны иногда казался просто старым придурком, но иногда это просто умиляло, как он, собака, приударял за нашими молоденькими девочками.

– Ну, хорошо. Можно и поехать. А будет ли он говорить при мне? Да и Ниночку уж точно туда вести не стоит.

– Обо мне не беспокойтесь, – сказала Нина. – Я здесь прекрасно побуду. Только кофейку выпью и посижу в беседке. Почитаю. По случаю достала свежий номер журнала «Ковчег».

– Мы не долго, – извиняющимся тоном сказал Сергей и встал.

Иван показал Нине, где чайник, кофе, сахар.

– Кстати, прокатишься на моей машине! – улыбнулся Иван.

– Купил-таки?!

– Купил. Батя денег добавил. Я, конечно, верну. Но не хотелось брать рухлядь.

– И что же ты приобрёл?

– Что я мог себе позволить? Нашу «Волгу». Вполне приличная машинка.

– Так где же она?

– На площадке стоит. Не заметил, что ли?

– Не заметил. Не до этого было.  Ну, идём, ты мне похвастаешься своим приобретением.

Они вышли из беседки и направились к «Волге», стоящей у ворот.

Иван похлопал по капоту своё новое приобретение. Сказал с усмешкой:

– Ну вот, теперь-то я, наконец, имею целый табун лошадей. Любо дорого посмотреть. Сел и поехал, куда захотел.

– И сколько твой табун стоит?

– Двести семьдесят пять тысяч.

– Ни фига себе! Буржуй! А права тоже купил?

– Обижаешь! Права у меня давно были. Только машины не было. И опыта вождения большого нет. Но на работу уже езжу на ней.

Иван обтёр зачем-то лобовое стекло, хотя в этом не было ни малейшей необходимости, и спросил:

– Поехали?

– Поехали! А ты знаешь, куда ехать?

– Нет. Так ты же знаешь.

– Точного адреса не помню, но чисто визуально хорошо представляю себе его дом. Это на улице Горького.

– В старом доме, где от проезжающих мимо трамваев дребезжат стёкла? Поехали!

– Да дай же тогда я хотя бы позвоню человеку, спрошу, дома ли, расположен ли он принимать гостей. Может быть, он не в духе? Нельзя же так просто взять и нагрянуть!

– Иногда – можно и нужно. Звони, конечно.

Сергей достал телефон и, судя по всему, стал объяснять БАНу, что хотел бы его навестить.

– Только я не один буду, – сказал он. – Со мной будет мой друг Иван Гришин? Помните такого? Это ваш бывший студент.  Он вас до сих пор отлично помнит!

Сергей сложил телефон. Коротко сказал:

– Едем. Ждёт.

Иван осторожно выехал со двора, и они поехали по грунтовке. В их садовом товариществе дорога была узкой.


До дома, в котором жил профессор Никитин, они добрались без приключений за полчаса. Поднялись на второй этаж. Позвонили в дверь.

Хозяин вышел к ним в синем спортивном костюме и в тапочках. Поздоровался, провёл к себе в комнату.

– Проходите, проходите… – говорил Борис Антонович. – Вы когда университет окончили?

– Так я с Сергеем был в одной группе.

Иван стал рассказывать про какой-то спецкурс, про какой-то смешной эпизод на экзамене. Борис Антонович почти сразу вспомнил его – у него была феноменальная память, и требовался лишь небольшой толчок, чтобы её расшевелить. Вот Иван и расшевелил. Сергей смотрел на то, как они увлечённо беседуют, и не прерывал их. Понимал: должно пройти время, чтобы исчезла неловкость, вызванная их неожиданным приходом к бывшему заведующему лабораторией.

Потом  в кабинет зашла девчушка с подносом. Борис Антонович объяснил, что это его внучка  Леночка.

– В одиннадцатый класс перешла, – сказал он. – На медаль претендует!

Девушка покраснела и, похлопав деда ладошкой по плечу, сказала:

– Вечно ты меня хвалишь! Не надо!

Дед сурово насупил брови и сказал в притворном гневе:


– Ладно, иди, иди! Ты у меня самая плохая, самая занудная и бестолковая из всех моих внуков!

Стали пить кофе, и Сергей  рассказал о том задании, которое получил от Медникова. Заканчивая, спросил:

– И что же я теперь, по-вашему, должен делать?

Борис Антонович с грустью взглянул на Сергея и тихо, но твёрдо проговорил:

– Да что делать? Работать. Выполнять свой долг. Оставаться человеком. Я уже это вам говорил.

Потом, отвлекаясь от вопроса, продолжал:

– В вас есть что-то такое, чего не часто встретишь в людях науки. Вне всякого сомнения, у нас найдутся люди, которые не уступят вам в своих научных познаниях. Но знать – это одно, а уметь делать выводы – это совсем другое. Способность к анализу и обобщениям – видимо, это и показалось наиболее привлекательной чертой вашего характера для тех, кто принимал решение о вашем назначении. И – давайте не будем об этом! Лучше о чём-нибудь другом.

– О воде? О её свойствах? – предложил Сергей.

– А почему бы и нет? Разве это не достойная тема для разговора двух, пардон, – он оглянулся в сторону Ивана – трёх учёных?

–У себя на работе я только об этом и думаю, – сказал Иван. – Кто-то эту воду пачкает, а кто-то должен очищать. Кто-то в этом виноват, а кто-то пытается скрыть то, что он натворил… А можно, я поменяю тему разговора?

– Да конечно! – охотно согласился Борис Антонович.

Иван оглянулся на своего друга и сказал, обращаясь к нему:

– Почему бы не посвятить Бориса Антоновича в тайну моего телефонного эпизода?

Сергей согласился:

– Я думаю, что можно, – сказал он.

– Тогда я приступлю, но предупреждаю сразу: всё что я скажу, –  правда, и Сергей может подтвердить это.

Сергей кивнул.

Выслушав рассказ Ивана и те комментарии, которые делал к нему Сергей, Борис Антонович как будто и не удивился ничему. Спокойно сказал:

– Ребята, я всё-таки постарше вас. И опыта у меня побольше. Я сейчас могу вам в течение часа-двух безостановочно рассказывать о таких вещах, которые не имеют разумного объяснения. Мы с ними встречаемся ежедневно и ежечасно. И везде мы видим элементы чуда. Самое простое, что можно сделать, – это перестать удивляться и воспринимать такие вещи если не равнодушно, то спокойно.

– Я именно так и считаю, – сказал Сергей.

– Я знаю, – кивнул Борис Антонович. – Помню некоторые ваши высказывания. Такой подход – самый разумный.

– И что нам делать? – спросил Иван.

– Я же сказал: относиться спокойно. Равнодушно – не надо. А вот спокойно – это точно. Если это в действительности имеет место, то этому должно быть какое-то разумное объяснение. Если мы этого объяснения пока не знаем, то это не означает вовсе, что это необъяснимое явление. Рано или поздно всё получит объяснение. А в том, что вы рассказали мне, я, увы, не силён. Но, тем не менее, одну подсказку всё-таки дам. Я могу переадресовать вас к человеку, который может помочь вам в разгадке вашей загадки.

Борис Антонович встал с дивана. Пошёл к книжному шкафу.

– К сожалению, этот человек не любит достижений современной цивилизации, и позвонить к нему по телефону – увы, не представляется возможным. Поэтому я вам сейчас напишу его адрес, напишу, как его зовут, а вы к нему обратитесь сами, и он, я не сомневаюсь, вам что-то подскажет.

Он полистал какую-то записную книжку и написал на листке адрес.

– Это Артём Илларионович Терещенко. Бывший учёный, ныне отошедший от науки по причинам, насколько я понимаю, нравственного характера. Я не думаю, что он прав. Человек должен быть хозяином своей судьбы. Но он так решил, и это его решение я уважаю.

– А что же он решил? – удивился Сергей.

– Да плюнул на всё и ушёл в монастырь! Живёт в станице Старочеркасской при тамошнем монастыре.

– То есть он – монах? – удивился Сергей.

– Именно так. Все его там почитают за святого. Говорят, у него открылись какие-то экстрасенсорные способности. Я уже ничему не удивляюсь. У него взгляд на мир совсем не такой, как у меня, хотя по сумме знаний он мне не уступит ни в чём. Взгляд только другой. Какой-то более пронзительный он у него. Вот вы ему это и расскажите. И послушайте, что он вам на это скажет.


На следующий день друзья поехали в  станицу Старочеркасскую – расстояние не такое уж и большое.

Но стоило им выехать на трассу, как их дважды останавливали милиционеры.  Проверяли документы, искали, к чему можно было бы прицепиться.

– Покажите аптечку. А огнетушитель? А теперь, будьте добры, покажите знак аварийной остановки. Есть? Странно…

– А что странного…

– Но вы, кажется, не были пристёгнуты ремнями безопасности!

– Нет, были пристёгнуты! И вообще мы  по вторникам не подаём!

– Езжайте, умники! – недовольно сказал милиционер, возвращая документы.

Когда они проехали километров десять, их снова остановили. Из стоящей у кустов милицейской машины вышел сержант, невнятно представился и попросил документы.

– Нас только что проверяли, – сказал Иван, подавая документы.

– Значит, плохо проверяли…

Сержант вертел документы в руках, надеясь на сообразительность водителя. Но тот, казалось, ничего не понимал.

– Здесь скорость ограничена. Вы превысили допустимую скорость.

– Где это видно? Я не превышал скорости!

– Тогда пройдите в машину!

Сержант круто повернулся и пошёл в машину. Передавая документы лейтенанту, бросил:

– Он превысил скорость, а платить не хочет!

Лейтенант оценивающе посмотрел на Ивана Васильевича, потом на сержанта.

– Превысили?

– Не превышал!

– У нас радар всё строго фиксирует.

– Раз превысил, пишите протокол. А потом будем разбираться, что зафиксировал ваш радар.

– Так вы платить не будете?

– Конечно, не буду.

– Ну что ж, придётся составить протокол, – сказал лейтенант и полез за папкой с бланками протоколов. Он всё ещё надеялся, что водитель откажется от протокола и предложит мирно разойтись. Но такого предложения не последовало, и тогда лейтенант зло взглянул на Ивана Васильевича, и, возвращая документы, предупредил:

– Ладно! Я сегодня добрый! Езжайте, только не гоните. Дорога – вещь коварная.

Иван Васильевич взял документы и даже не поблагодарив, пошёл к машине.

Уже подъезжая к станице, они пробили колесо.

–  Это ж надо! Новая резина! Как будто нарочно нам кто-то мешает добраться до этого монаха.

– А что? Вполне может быть, – кивнул Сергей.

И в это самое время на встречной полосе остановилась  знакомая машина. Из неё вышел… Михаил Михайлович. Он был в светлом костюме и при галстуке.

– Добрый день, – поздоровался он. – Помощь не нужна?

– Добрый, – ответили друзья. – Да нет, сами справимся.

– А то, может, помочь?

В это время Иван Васильевич пытался поставить домкрат, чтобы приподнять машину, открутить пробитое колесо и поставить запаску.

– Да не мучайтесь вы так, – сказал Михаил Михайлович и легко рукой приподнял машину.

– Да вы же выпачкаетесь! – воскликнул Сергей.

– Ну что вы?! – успокоил его Михаил Михайлович. – К этой ткани грязь не пристаёт.

Иван Васильевич быстро открутил пробитое колесо и вставил запаску. А этот странный квадратный человек опустил машину и, вытирая руки платком, произнёс с улыбкой:

– Всего делов-то! А вы куда путь держите?

– По делам в Старочеркасск.

– В Старочеркасск? Жаль. А то бы я вас пригласил в прелестное местечко. Там такие девочки… И шашлыки Ашот делает так, как никто по этой дороге!

– Увы, нам  по работе нужно в Старочеркасск.

– По работе? Тогда другое дело! А то, может, поедем на пару часов?

– Нет, нет! Спасибо за помощь.

– Ну, как знаете. Не стоит благодарности!

Он с каким-то сожалением посмотрел на друзей, потом повернулся и пошёл к своей машине.

– Я же говорил, что здесь без дьявола не обходилось! – сказал Сергей. – А что касается милицейских проверок, то они – мастера машинного доения. Вышли на промысел. Жить-то надо!

– Это понятно. Но, то, что проверяют, я понимаю. Как ни крути, – на Северном Кавказе живём. Террористы шастают по дорогам!

– О чём ты говоришь? Террористы бы просто откупились. Нашёл борцов с террористами!

– Ничего не поделаешь, – кивнул Иван. – Живём в стране, где антитеррористические мероприятия становятся бизнесом.

– Да я и не в претензии, – сказал Сергей. – Один мой знакомый лет десять назад был в Колумбии. Рассказывает, что там, куда бы ни входил, тебя везде проверяют и обыскивают. Там в таком режиме живут десятки лет. Чёрт-те что в мире делается!

– Я уже ничему не удивляюсь.

– Ничему не удивляться – это то самое, к чему нас призывал БАН.

При въезде в станицу спросили какого-то старика, пасшего коз, по какой дороге лучше будет проехать к монастырю.

Старик указал суковатой палкой в нужную сторону.

– В который раз сюда попадаю, – сказал Иван, –  а не перестаю удивляться этой красоте.  По-моему, это одно из самых прекрасных мест, где мне доводилось бывать.

Добрались до монастыря. Вошли внутрь, спросили встретившегося монаха,  как пройти к Артёму Илларионовичу.

Выяснилось, что такого здесь нет.

– Вообще-то мы к себе чужих не пропускаем, – сказал монах.

– Ну и как же нам теперь быть? – спросил Сергей. – Вы не пускаете, а нам именно сюда и надо!

Тот только глубокомысленно  что-то промычал в ответ.

Иван достал пятьдесят рублей и протянул монаху.

– Столько хватит? – спросил он.

– Не о себе пекусь, но о монастыре, – смиренно сказал монах.

Иван добавил ещё пятьдесят.

– Зовут теперь его Феофан, к нему многие ходят, но он не всех принимает. Как-то он умеет определять по лицу – стоит с человеком говорить или не стоит. Идите, может быть, вам и повезёт. Вроде как прилично выглядите.  А живёт он… – далее последовало пространное пояснение, как к нему можно пройти.

Видимо, Артёму Илларионовичу внешность друзей и впрямь понравилась, и он согласился принять их.

В тесной келье он усадил их за  сколоченный из струганных досок стол, а сам уселся напротив.

– Что привело вас ко мне, люди добрые? – спросил монах.

Иван рассказал ему про телефон  на красивой тумбочке и с двумя бронзовыми подсвечниками. И про свои беседы с Олимпиадой, и про попытку сжечь тумбочку, чтобы избавиться от дьявольщины, и о том, как наутро эта тумбочка снова стояла у его кровати.

Сергей к рассказу добавил о своих проблемах, возникших после беседы с Медниковым. Рассказал и о странном Михаиле Михайловиче, которого он воспринимает как двойника Медникова. Вот и сегодня они его видели уже на подступах к станице. Но добавил, что никаких доказательств у него нет, и всё это лишь догадки. Доказательств нет, но ощущения – есть.

Феофан некоторое время молчал, уставившись в одну точку. Друзьям уже казалось, что старец давно забыл о них и не очень-то понимает, о чём они ему рассказывали. Когда их терпение уже было на исходе, он вдруг заговорил:

– Дьявол обладает одним удивительным свойством, о котором многие люди не догадывается: он не творит зла. Он не толкает людей делать зло, не заставляет их идти  на злодеяние. А кто говорит, что это не так, тот врёт и всю свою личную вину хочет переложить на дьявола.

– А что же делает дьявол? – простодушно спросил Сергей.

– Он лишь предлагает человеку совершить злодеяние. Выдвигает аргументы в пользу него, подсказывает, как его лучше совершить. Но никого не заставляет идти на преступление. Дьявол предлагает только вариант поведения. И если в человеке есть нечто светлое и чистое (и это от Бога!),  то он отвергает предложения дьявола, а если грязен внутри или слаб, то его прельщают дьявольские посулы, он совершает зло и несёт за это наказание.

Монах внимательно посмотрел на посетителей. О чём-то подумал, а затем продолжал:

– Всё, что с вами происходит и ещё будет происходить, – всё – искушение. Дьяволу почему-то очень важно проверить вас на прочность, и поэтому он идёт на такие хитрости. Я не знаю его истинных планов, но полагаю, что у него есть основания интересоваться вашими персонами. Я думаю, что вы ему оба одинаково интересны.

– И чем мы ему можем быть интересны? – спросил Иван.

– Не знаю. Ему видней. Но думаю, что вы нащупали что-то очень важное в этой жизни, и это его беспокоит. Дьявол не любит, когда силы добра получают дополнительную силу, и старается помешать этому. Сами разберитесь в том, что вы уже сделали, и в том, что собираетесь сделать. Если это хорошие поступки, то они не угодны дьяволу, и он постарается вас отговорить от них. Или сбить вас с правильного пути. Очень часто для этих целей дьявол применяет женщину…

При этих словах Сергей вздрогнул.

– Но это не обязательно. Держать в неизвестности – это тоже хороший способ сбить с толку. Вы встречали в жизни людей, которые умудряются не отвечать на прямо поставленные вопросы?

– Сколько угодно, – ответил Иван.

– Конечно, – сказал Сергей.

– Вот это – дьявольское ухищрение. – Есть люди, которых можно сто раз спросить, что это означает, и они сто раз вам не ответят. Держать в неведении и отмалчиваться – это хороший способ творить зло.

– А болтать без умолку? – спросил Иван.

– Это тот же самый способ. Если в болтовне нет никакой информации, то она ничем не отличается от молчания и скрытности.

Воцарилась тишина.

– И что вы предлагаете в нашем случае? – спросил Иван.

– Предлагаю в каждом случае, когда у вас возникнут такие затруднения, спрашивать  у самих себя: а достойно ли я поступаю, а чисты ли мои помыслы? И если вы внимательно вслушаетесь в ответ своей души, то всякий раз этот ответ будет правильным, ибо он будет исходить прямо от Бога.

– А что делать с телефоном? – спросил Иван.

– Я не знаю, – ответил Феофан. – Да это и не очень важно, что вы с ним будете делать. Совершенно очевидно, что все события вашей жизни – это какие-то испытания на прочность, сквозь которые вы должны пройти. И телефон – такое же испытание. Попытайтесь поговорить с этой девушкой откровеннее, чем это у вас было прежде. Объясните ей, что всё это дьявольские козни. И если она сама не посланница дьявола, то она поймёт вас и, быть, может, сделает какие-то встречные шаги на вашем пути познать истину и выдержать испытания. А если она не пойдёт вам навстречу, то у вас всегда есть простой способ: отгородиться от сил зла. Не обращать на них внимания. Не прикасайтесь к этой тумбочке, не звоните по этому телефону – ведь это очень просто.

– А я так и собирался поступить, – сказал Иван.

Старец улыбнулся.

– Очень часто люди обращаются ко мне за советом, а потом выясняют, что эта мысль у них уже была в голове. И даже испытывают при этом какое-то разочарование: мол, стоило ли ехать сюда ко мне, если и так всё было ясно с самого начала? Я всегда рад таким случаям. Это означает, что правильное решение вам уже было известно и до встречи со мной. Это всё, что я могу вам сказать. Вы победите зло – в этом я уверен!

Феофан встал, давая понять, что разговор окончен.

15.

Иногда Ивану Васильевичу казалось, что с главным можно поговорить и по душам. Ерофей Егорович мог устало откинуться в своём начальственном кресле и, тяжело вздохнув, сказать грустным голосом:

– Ну, вот что ты со мной делаешь?

Или:

– Если я такой дурак, так сказать, и ничего не понимаю, то объясни же мне, наконец, что всё это означает!

Или:

– Ох, Иван, Иван, подведёшь ты меня под монастырь, ох и подведёшь, мать твою!

В таких случаях он всегда говорил жалобным голосом и непременно на «ты». Но это было всегда только с глазу на глаз.  При свидетелях он обращался к нему только официально: на «вы», и Иван Васильевич.

Иван Васильевич хорошо знал своего главного и был достаточно проницательным человеком, чтобы понимать: расслабляться с Ерофеем Егоровичем нельзя. Ты расслабишься, а он тебя и схапает. Это хищник. Просто очень хороший артист, имеющий врождённый дар убеждать и расслаблять собеседника с помощью разных приёмов – в том числе и показным добродушием. Этакая крестьянская простота, нарочитая широта души (особенно на банкетах и в торжественной обстановке), а иногда и стариковская пришибленность: мол, эх, старость – не радость, и куда мне, такому старому, понять то, что вы говорите…

Иван Васильевич шёл по длинному коридору в сторону начальственного кабинета. Одним взглядом спросил секретаршу – можно ли? Кивком получил ответ: можно, ждёт.

Ерофей Егорович сидел за столом мрачнее тучи. Поднял на вошедшую человеко-единицу тяжёлый взгляд. Иван Васильевич отметил: глаза опухшие от бессонницы, налитые словно бы свинцом.

Остановился возле стола. Приглашения сесть – не было.

Ерофей Егорович поднял какие-то листы бумаги. Выставив их впереди себя, как щит, спросил:

– Это что?

Расстояние было большое, и Ивану Васильевичу пришлось наклониться вперёд, чтобы разобрать, что там такое написано на этих листах. Хотя, конечно, он отлично догадывался и без этого.

Иван Васильевич снова выпрямился. Стоя, как провинившийся школьник, которого отчитывает суровый директор школы, сказал:

– Это протоколы нашей лаборатории.

Поняв, что зачем-то оправдывается, сказал твёрдо и чётко:

– Вы и сами это отлично видите. Зачем спрашиваете?

– Затем, что ничего не могу понять!

– Что вы не можете понять? Может быть, я сумею объяснить?

– Я вас за этим и позвал! – крикнул Ерофей Егорович.

Иван Васильевич тихо ответил:

– Я готов. Мне при ответах на ваши вопросы – стоять обязательно? Или можно всё-таки присесть? И со слухом у меня всё в порядке.

Ерофей Егорович на мгновение опешил от такой наглости. Коротко бросил:

– Присаживайтесь, конечно.

Иван Васильевич уселся на стул, который был расположен таким образом, что при этом нужно было повернуться ещё и влево, оставив правый локоть на столе, а левый на весу.

– Кто написал эту ерунду?

– Жарикова Надежда Ивановна. Там же её подпись.

– А вы сами-то хоть читали, что у неё здесь написано?

– Ещё бы! Там ведь и моя подпись тоже. А я не имею привычки подписывать бумаги, не глядя.

– Тогда объясните, как это понимать?

– Так, как написано, так и понимать. В прямом смысле слова.

– Ну что ж, попытаюсь.

Ерофей Егорович взял в руки протокол и стал читать вслух:

– «Анализ качества поверхностных вод дан на основе замеров водных объектов, выполненных химической лабораторией областной СЭС»… Так-так-так, ну это мы пропускаем… «В основу наблюдений положен принцип бассейнового районирования основных водотоков, охватывающий структурную схему поверхностных водных объектов». Вот воду лить научились! Пока до сути дойдёшь, сколько воды читать приходится!

Иван попробовал пошутить:

– Так на воде же работаем!

– «В программу наблюдений, – продолжал читать Ерофей Егорович, – были включены: основные притоки реки Дон: реки Северский Донец, Кагальник, Егорлык, Маныч, Темерник, а также водохранилища  Пролетарское, Весёловское, Усть-Манычское…». Так, я это опускаю. «Качество воды контролировалось в районе водозаборов…  с целью изучения…». Нет, не то. Вот, кажется здесь. Ага! Читаю:  «Контроль качества воды, согласно Соглашению между правительствами России и Украины, проводился...». Вот! «Критерием оценки качества воды является индекс загрязнённости воды (ИЗВ), полученный как среднеарифметическое значение кратности превышения ПДК по выборке контролируемых показателей в створе реки за анализируемый период». И это тоже не то! Вот вы мастера тянуть кота за хвост!

Ерофей Егорович рассмеялся нарочито дряблым старческим смехом и посмотрел на Ивана Васильевича, видимо, в ожидании, что и тот подхватит команду смеяться или хотя бы улыбнётся в ответ.

Иван Васильевич сохранил непроницаемое лицо, подал себе команду: «Не расслабляться и не доверять! Это то самое, чего надо опасаться!»

Главврач нахмурился:

– Ну вот, наконец, и конкретика пошла-поехала: «Пробы, взятые в Весёловском районе на реке Северский Донец, а также на Манычском водохранилище на разных глубинах, показывают значительные превышения ПДК по меди, железу, азоту, нитратам, фосфатам, алюминию…». Вся таблица Менделеева! «Токсичность воды можно объяснить высоким содержанием меди, нефтепродуктов, алюминия, железа общего». Как это понимать? Иван Васильевич, мы столько лет с вами работаем. Чего вы хотите, чтобы я ушёл?

Иван спокойно ответил:

– Мне не вполне понятно, что вы имеете в виду? В водных бассейнах Ростовской области плавает целая таблица Менделеева. И что я могу с этим поделать?

– Она-то, может быть, там и плавает, но мне-то, мне-то – что мне-то делать? – он в полном отчаянии застучал кулаками по столу.

– Насколько я понимаю, в ваши обязанности не входит очищать эту воду. Вы должны сообщить об этом правоохранительным органам. Например, в прокуратуру.

– Да? Какой ты умный! А ты, знаешь ли, что такое иметь дело с прокуратурой? Ты пробовал?

– Пока нет. Но ведь факты есть факты.

– Ишь ты какой поборник фактов нашёлся! И ты возлюбил эти самые факты, именно когда к нам приезжает комиссия из Москвы! Другого времени не мог найти, что ли?

Иван Васильевич пожал плечами.

– Я никак не возьму в толк: в чём проблема? Порвите эти бумажки, и делу конец.

– Не валяй дурака, мать твою!

Ерофей Егорович сел в своё кресло и стал платком вытирать вспотевшую лысину. Лицо его, раскрасневшееся, выдавало крайнюю степень неудовольствия. В такие моменты поверхностный лоск обходительности у него исчезал, и он переходил на «ты» и не стеснялся в выражениях.

– Значица так! Завтра же с утра самолично, так сказать, езжай в Весёловский район, а в пятницу у меня на столе должен быть протокол с твоими замерами!

– Вы не доверяете Надежде Ивановне? Мне казалось, что она пользовалась у вас полным доверием…

Ерофей Егорович затравленно взглянул на Ивана Васильевича и крикнул:

– Доверяю! Только в пятницу у меня на столе должен быть протокол замеров, сделанных лично тобой! Ясно, мать твою? И результат этих замеров, мать твою!..

Ерофей Егорович захлебнулся, так и не сказав, каким должен быть результат тех замеров.

– Мне ясно! Только предупреждаю, что если вы ещё хотя бы раз позволите себе так со мной разговаривать, я не посмотрю на то, что вы мой начальник.

Иван Васильевич круто повернулся и вышел из кабинета. Придя в лабораторию, зашёл в свой кабинет и попросил его не беспокоить. Подумать-то и впрямь  был о чём.

Всё-таки я не выдержал роли. Твёрдо стоящий на ногах, имеющий собственное достоинство честный человек должен был вести себя иначе! В переводе на русский язык он мне сказал: «Поезжай, проделай всю работу заново и напиши всё по-другому!». Он ожидает от меня других цифр – хороших, а не плохих. Если я привезу ему те же, скандал будет намного страшнее. Мне выдано предписание поступить нечестно, а я промолчал в ответ, думая, что потом я всё-таки поступлю честно. Но он-то этого всё-таки не знает. Он сейчас сидит у себя в кабинете и пребывает в убеждении, что поставил меня на место, припугнул, приструнил. И я, выполняя заданную мне роль, должен сейчас, как собака с поджатым хвостом, отойти в сторону и, повизгивая от полученных ран, выполнить полученный приказ.

И что теперь делать?

Самый лёгкий путь – подделать отчётность, написать другие цифры или что-то напутать с замерами. А самый благородный – добиваться правды…

Легко сказать! – мысленно ухмыльнулся Иван Васильевич. – Если кем-то сделан сброс, то пусть этот кто-то и ответит перед законом! Пусть разорится от штрафов или даже пусть сядет. Люди-то почему должны травиться ради его личной выгоды? Нет, главный, конечно, конъюнктурщик, но, прежде чем идти в бой, нужно всё перепроверить, чтобы не было потом мучительно больно за бездарно прожитые годы… Поскользнуться можно и на арбузной корочке, а потом что? Проснулся – гипс и ты на улице. Нет, тут и гипсом не обойдёшься, так что ехать придётся.

Хотя, ведь если так честно подумать, то и Егорыч этот – несчастный человек. Разве это жизнь? Ему сказано примерно так: мы будем совершать преступления, а ты сиди на своём троне и молчи, а чтоб не так скучно было молчать – вот тебе определённое денежное содержание. И не копеечное! Но, ежели только пикнешь чего не надо – хорошо ещё если с должности слетишь. Или просто в тюрьму сядешь и будешь там вкалывать на зоне как обыкновенный честный зэк. А ведь могут и пристрелить. Тут ведь такие деньги на кон поставлены! А уж когда деньги свои хапнут, пусть даже землю загадят, смотаются отсюда в страны, где чистый климат. А там – хоть трава не расти! А за свою хрустальную мечту о волшебном Рио-де-Жанейро и убить не жалко. И кому как не Егорычу это  всё не знать и не понимать!

Вспомнилось вдруг, как затравленно кричал однажды Егорыч: «Вот, если ты такой благородный, и езжай сам, бери эти пробы, а потом иди с ними на ковёр и доказывай, и получай себе орден на задницу!».

Но таким, как сегодня, Иван Васильевич его не видел давно.

В этот же день они встретились снова. Главный был мрачен и подавлен.

– Ну, чего ты на меня так смотришь? – тихо сказал он. – Это я, что ли, выливаю химию в Северский Донец и в Маныч?

– Да я и не говорил, что вы.

– Вот не говорил, а смотришь, будто это я один во всём виноват! В общем, так: если ты такой умный, мать твою, то бери сам пробы, а потом вместе будем думать, что с этим делать.

– Иными словами: будем решать, и что записывать и чего не записывать?

Ерофей Егорович проговорил совсем тихо, чуть слышно:

– Нет, я так не сказал. Будем кумекать, как с этим, так сказать, бороться.

Ивану были даны в помощь служебная машина (микроавтобус, в котором помещалась передвижная лаборатория) и два человека: лаборант Лилия Павловна и молодой химик Илья, который был по совместительству ещё и водителем этой же машины. Выезд наметили на следующее утро. Нужно было сделать все замеры, потом оформить протоколы, написать справку, а в пятницу положить всю эту писанину на стол Егорычу.

Егорыч!.. В целом-то он и не такой уж плохой человек. Затравили его, ату, кричат, ату его! Вот и боится, что услышит: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!». И поволокут, бедолагу, не в лес, как того ягнёнка, а куда подальше. Вот и работает стрелочником. Нужно же на кого-то стрелки перевести, свалить свои художества! Мол, поздно сообщил, не предупредил вовремя!


Вечером того же дня в гости к Ивану приехали Сергей и Нина.

– Мы ненадолго, – утешил Ивана Сергей. – Вот часик поболтаем с тобой о жизни да поедем назад. Мне ещё собираться в дорогу надо.

Иван усмехнулся.

– Ну, во-первых, вы мне совсем не в тягость. Можете оставаться ночевать – буду только рад. Во-вторых, я и сам завтра еду в командировку. А в-третьих, настроение прескверное, давайте, может, выпьем чего, а?

– А чего прескверное? – спросил Сергей.

– Работа, работа. Да ну её!

Нина сказала:

– Ой, если я тебе начну рассказывать про свою работу, о том, например, что у меня там сегодня было, то ты скажешь: в этой жизни нет ничего святого, осталось только утопиться с горя или повеситься. Но ты знаешь: я в этом живу, плаваю в моче, купаюсь в дерьме, и ничего, привыкла.

Сергей добавил:

– А если я расскажу про дела в нашем институте, то это будет ещё хуже. А коньячка, если по чуть-чуть, то почему бы и нет?

– Пойдёмте на кухню, там у меня коньячок с лимончиком имеется. По чуть-чуть, да?

Иван подставил табуретку и полез на самую верхнюю полку навесного шкафчика.

– Это зачем же так далеко спрятал? – спросил Сергей.

– Да от себя же. Такие вещи не должны стоять на виду.

Покопавшись в шкафу, он воскликнул:

– Э, да тут у меня есть и бутылка «Амаретто» – правда, откуда взялась, не помню. Может, ещё от старого хозяина осталась. Ниночка, будешь? Нам-то с Сергеем как-то не к лицу пить такое…

Нина отказалась.

– Я как все, – сказала она. – Не отрываюсь от коллектива.

Иван спустился с бутылкой коньяка. Сунул её Сергею:

– Ты пока открывай, а я лимоном займусь.

Полез в холодильник за лимоном, затем достал бокалы.

– За что будем пить? – спросил Сергей.

Иван пожал плечами.

– Да так: чтобы всё хорошо у нас было в жизни, а за что ещё можно?

Выпили. Иван и сам не заметил, как у него полился рассказ про Егорыча, который за последние дни постарел на несколько лет, про то, какая у него собачья жизнь, и про то, с какими глупым заданием он, Иван, едет завтра в командировку.

Нина спросила:

– И что ты будешь делать, если результаты, которые ты получишь, совпадут с теми, которые уже были?

– Непременно совпадут! – сказал Иван. – Полного совпадения, конечно, не будет, потому что вода постоянно куда-то течёт, и если было вчера одно, то завтра может быть и другое, но в основном-то сходство должно быть.

– И на что надеется твой шеф, как ты сказал, его зовут?

– Ерофей Егорыч. А на то и надеется, что водичка течёт и течёт…

Сергей пошутил:

– Твой шеф представляет водоёмы Ростовской области в виде одного сплошного унитаза: если их промыть, то ничего и не будет. Всё дерьмо смоется в неизвестном направлении. А в роли промывальщика он представляет себе нашего Ивана! Он промоет и запишет, что всё было чисто.

– Не запишу, – грустно сказал Иван.

– Ванечка, – сказала Нина. – Ты что-то очень уж не в духе. Неужели твой шеф расстроил тебя до такой степени?

– А ты думаешь – этого мало?

Заговорили о другом, и на душе стало легче. Но – это лишь на время.

Друзья уже собрались уходить, когда Сергей сказал:

– А ты до какого времени будешь в командировке?

– До пятницы, – ответил Иван.

– А в какую сторону путь держишь?

– Так ведь я же сказал: Маныч, Весёловский район.

Сергей удивился:

– Вот, оказывается, как получается!

– А что – плохо?

Вместо ответа, Сергей спросил:

– Ты на своей или на служебной?

– Служебная передвижная лаборатория с двумя сотрудниками поедет отдельно, а я – на своей. Независимости хочется, да и порулить рад.

– Так может, тогда и меня прихватишь? Мне ведь в принципе – в ту же сторону. Служебная машина есть, но с тобой-то было бы веселее.

– О чём речь! Только у меня выезд в восемь. Успеешь?

– Постараюсь.

– Добро! Я за тобой заеду пораньше, – сказал Иван. – К восьми мы уже должны будем стоять возле санэпидстанции.

На том и порешили.

Оставшись в доме один, Иван быстро собрал нужные вещи в дорогу. Искупался и  отправился спать. От тумбочки с телефоном специально не отворачивался, просто отключил в себе какой-то механизм любопытства и так и не включал его больше.

Заведя будильник, крепко заснул. Тумбочка со своими таинственными подсвечниками стояла рядом, но ему ничего не снилось.


Утро выдалось прохладным, с ветерком. Лица у всех были какие-то сонные и малоподвижные. Егорыч тоже приехал, хотя его присутствие было совершенно не обязательно.

Подозвал к себе Ивана и зачем-то спросил:

– А тот человек, который с вами, это кто?

Иван небрежно махнул рукой:

– Да это один мой знакомый. Попросил, чтоб я его подбросил.

– Да, да, конечно, – невнятно пробурчал Ерофей Егорович.

Кроме нескольких приветствий и каких-то общих фраз, он больше ничего и не сказал. Стоял себе в стороне и курил.

Иван, глядя на него, почему-то подумал: «У меня такое ощущение, будто я вижу его в последний раз… Даже жалко как-то… Неужели снимут с работы?».

Тронулись. Чисто вымытая красавица «Волга» с Иваном Васильевичем в качестве рулевого и Сергея Сергеевича в роли пассажира, и голубой уазик с сияющим Ильёй за рулём и улыбающейся, радостной Лилией Павловной в роли пассажира.

Выехали за город быстро. Машины катили по серой ленте асфальта в сторону Волгодонска вдоль бескрайных полей. Прямо у дороги продавали овощи, фрукты, мёд и другие дары нашей земли.

Иван сосредоточенно смотрел вперёд, и в голове у него была только предстоящая битва за цифры. Как поведёт себя Егорыч, когда убедится в правильности полученных в прошлый раз анализов? И что после этого будет?

Поначалу разговор не клеился. Всё было сказано и говорено… Сергей думал о Нине. Он давно не был в командировках, а она как раз во вторник дежурит. Хорошо получилось. А он вот едет на рекогносцировку. Как на войне. Чёрт его знает, к чему это может привести?..

Поля, как разноцветные скатерти, расстилались за окном: одни пропадали, другие разворачивались снова и снова. Какие-то люди собирали урожай лука. У обочины дороги он продавался вёдрами или мешками, и его можно было приобрести здесь значительно дешевле, чем на рынке в городе.

Утреннее солнце ещё не успело раскалить всё вокруг, и было немного грустно смотреть на распаханные поля. Куда делись степи придонья? Однажды распаханные, они восстановятся только через сотни лет.

«Губим, губим свою природу! – думал Иван Васильевич. – А потом ещё и жалуемся… А ведь её мы так и не успели прочитать… эту книгу наших степей…».

И правда! Донские степи –  уникальный природный эталон дикой природы, зовущий к себе на встречу с морем цветущего ковыля, безмолвными солёными озерами, интересным миром растений и животных.

Иван остановил машину возле какой-то живописной рощицы и дал знак передвижной лаборатории.

– Отдыхаем? – спросил Илья.

– Отдыхаем, отдыхаем, – отозвался Иван. – Десять минут, не больше! Погуляй, букетик Лилии Павловне нарви. Мальчики направо, девочка налево!

– Да нам и не нужно! Просто погуляем. И правда, цветочки пойдём собирать!– ответил Илья, глядя масляными глазами на Лилю.

Лилия Павловна вышла из машины, на ходу надевая большую соломенную шляпу. Ветер трепал её солнечные волосы, шляпа наполнялась ветром и всё время пыталась куда-то улететь. Илья и Лилия Павловна вошли в рощу, с интересом оглядываясь по сторонам.

Иван осмотрелся тоже: роща была красива тем, что деревья росли в ней не густо, а на большом расстоянии друг от друга. Почему-то не было кустарника и мелкой поросли… Друзья удивились этому обстоятельству. Деревья не заслоняли перспективы, как это бывает в дремучем лесу. Лишь у самой дороги в траве валялся мусор, а дальше было довольно чисто – густой травяной ковёр и узорчатая тень деревьев, то и дело разрываемая солнечными пятнами.

«Недаром говорят, – подумал Иван, – что жизнь в полосочку. Наверное, сейчас –  тёмная полоса. Впрочем, Егорыча можно только пожалеть. Чувствует, что на пятки наступают. Одна Агапова чего стоит! А возраст – это возраст. К тому же, говорят, с женой живёт, как собака с кошкой. Ведь, не замечал, сколько лет с ним работал, чтобы уж очень он за юбками волочился. А тут появилась эта Лилия Павловна, и… А что ему скажешь? А ведь какой мужик был?! Ничего не боялся. А сейчас…».

По ту сторону дороги расстилалась степь. Наливались серебром шёлковые нити ковыля, короля степных трав. Радуясь утренней прохладе, заливался чёрноголовый хохотун. А в роще, рядом с ними, настойчиво стучал дятел.

– Ты слышишь, как строчит? – спросил Сергей. – Как из пулемёта! Как можно? Восхищаюсь. Ведь собственной головой бьётся!

– Где это? – не понял Иван.

– Да вон же он, глянь! – сказал Сергей, показывая на ближайшее дерево.

– И точно, – удивился Иван. – А с виду – маленькая птичка.

– Лупит, делает своё дело. А на нас – ноль внимания! И правильно. Кто мы ему такие?

Иван задумчиво проговорил:

– Вот и я, как тот дятел, должен долбить своему главному, что скрывать преступление – это становиться соучастником. Себе дороже!

– Расслабься! – сказал Сергей. – Посмотри вон туда, по на ту сторону дороги. Видишь, как что-то блестит на солнышке!

– Не вижу, где?

– Да ты не туда смотришь! Вон аж там – теперь увидел?

Сергей Сергеевич указал на большое, отражающее солнце, зеркало.

– И что это там?

– Это – пересохшие озёра. Там солончаки, вот озерцо и испарилось, а соль сверкает на солнце, как зеркало. А по берегам это зеркало украшено серебром ковыля и выцветшими травами. Картина фантастическая! Как рамкой обрамлено.

– Это точно, – согласно кивнул головой Иван, думая совсем о другом. – Это трудно забыть…

Илья и Лидия Павловна возвратились. Увидев их, Иван оживился.

– Ровно десять минут, – сказала Лилия Павловна. – Как вы и приказали.

– Букетик-то собрал хоть?

– Собрал, – ответил Илья.

Иван понюхал цветы.

– И пахнет как-то не по-нашему, – сказал он, передавая цветы Сергею.

Тот тоже понюхал.

– Фантастический запах, – согласился он, возвращая цветы Лидии Павловне. – Ни на что не похоже.

Потом они поехали дальше. Дорога на Весёлый круто свернула направо. Она была значительно у;же, хуже, но и машин на ней практически не было. Зато здесь появлялись фрагменты ещё не паханной степи! Густая трава по пояс. У горизонта был едва различим пасущийся табун заповедных вольных лошадей-«мустангов».  И тишина. Не слышно проходящего транспорта, и только звон дикой степи! Мошкара ли, или сама степь звенит?

Сергей Сергеевич никогда не мог понять, когда говорили, что степь звенит. Что это такое? Чем она звенит? Как?

Теперь, уже у самого Весёлого, Иван Васильевич снова приказал остановиться. Он не мог не остановиться!

Вышли из машин.

Вдалеке отражали солнечные лучи небольшие озерца, которые и были заметны только из-за этих отражённых лучей. Волшебное свечение делало этот мир сказочным. Множество диких гусей, журавлей-красавок, пеликанов, колпиц, цапель и чаек говорили одновременно на разных птичьих языках. Настоящий птичий базар.

Когда-то именно здесь пролегала «столбовая дорога» из Европы в Азию. Именно здесь раскидывали свои шатры кочевые народы –  сарматы и скифы. Пастбища здесь были отменные, рыбу – хоть руками черпай!

Это сейчас степи придонья распахали. Почти исчезли дикие лошади и степные орлы, дрофы, стрепет.

Овраги и балки  глубокими морщинами изрезали когда-то богатый и вольный донской край.  По днищам балок белели выходы соли. Словно капельки пота, они выступали на усталом лице донской степи.

–  Потому здесь вода сильно минерализирована, – сказал Иван Васильевич. – Невкусная вода, солёная.  Когда-то здесь лечебницы были. Солевыми ваннами лечили. Туберкулёз, кожные болезни. Здесь и воздух – нигде такого не найдёшь. По насыщенности солями он близок к морскому, но здесь ещё аромат разнотравья, степи.  Пыльца ковыля, говорят, целительна. С этим ничто не может сравниться! А ещё – кумыс! А ещё – грязи! Красота!

Иван потянулся, зевнул и пошёл к машине.

–  Они работают с девяти, а приходят к десяти. Так что, успеем. Теперь давай договоримся. Я пока остаюсь в райцентре. Тебя во Фрунзенскую Илья подбросит. Здесь недалеко. А вечером встречаемся на базе рыбака.

–  Это где?

– На другой стороне озера. Любой там покажет. Километра два-три, не больше, от Фрунзенской. Я думаю, тебе там стоит переговорить и во время вашей операции «Ы» жить именно там. Не мельтешить перед глазами. Зачем вам светиться?

– Наверное, ты прав, – кивнул Сергей. –  Правда, во Фрунзенской у меня братан живёт. Не зайти к нему будет неправильно. Но к семи, думаю, буду на базе. Знаю я ту базу.

– Я освобожусь не скоро, так что пообедай сам. Мне же придётся договариваться с местной администрацией, чтобы дали катер, сопровождение, обеспечили заборы проб. И не только на водохранилище, но и на Северском Донце. Короче, занят буду по самое горлышко. Но не позднее семи вечера, надеюсь, освобожусь и приеду на базу. Когда мы проводили здесь замеры, всегда там останавливались. Вечером посидим, ушицу сварганим.

Так и сделали. Заехали в районную санэпидстанцию, и пока Иван договаривался с местными чиновниками о катере, сопровождении, Илья подвёз Сергея к самому краю станицы, притормозив, спросил:

– Куда дальше?

Сергей ответил:

– Спасибо. Дальше мне и не надо. Пройдусь пешочком, посмотрю, как тут люди живут.

Перед Сергеем растянулась, знакомая ещё с детства станица. И никто даже не предполагал, что над жителями той станицы его начальство наметило проводить такой невероятный эксперимент.

«Странное ощущение, – подумал Сергей! – Эти люди должны будут подчиниться судьбе, которую им уготовил этот Медников. И передовым отрядом его являюсь я».

Он и раньше здесь бывал в гостях у своего двоюродного брата Тимофея. Ещё в детстве приезжал сюда с матерью к тёте Нюре и её шумному семейству. Потом, когда тётя Нюра умерла, а всё семейство перебралось в Ростов, он приезжал сюда к двоюродному брату Тимофею. На рыбалку, другого повода не было. Пока рыбачил, совершенно не смотрел на станицу.

И вот теперь он вдруг выяснил, что здесь живут тысячи человек, что у них есть дома, сады, улицы, дороги.

Местные жители здесь привыкли к постоянному наплыву приезжих. Они смотрели на них примерно так же, как смотрят жители черноморских курортов на приезжающих к ним отдыхающих – приехали и уехали. А потом новые приедут и уедут. И так до бесконечности. Люди и в самом деле ездили сюда на отдых. Рыбалка, отдых на воде – это было то, что прельщало многих куда больше, чем бесцельное загорание на черноморских пляжах, возле моря, в котором и рыбы-то почти никакой не водится.

Сергей плохо ориентировался на этой местности, но дом Тимофея нашёл сразу: он стоял на краю посёлка – большой и угрюмый, а сейчас старый и запущенный. На Тимофея или его помощь он не рассчитывал, но,  увидев издали своего двоюродного брата, обрадовался. Фигура у того была заметная – высокий, худой, с костлявыми плечами, на которых болтались длинные худые, но неожиданно сильные руки. Тимофей возвращался откуда-то с берега, неся на плечах большие тяжёлые вёсла.

– Серёжка, ты, что ли? – обрадовался он.

– Я, Тимка, я.

Они поздоровались, и это было не очень просто – Тимофею пришлось поставить вёсла на землю, чтобы освободить для рукопожатия правую руку.

– На рыбалку? А чего не предупредил заранее, что приедешь?

Сергей тяжело и, как он со стыдом понял, лицемерно вздохнул.

– Эх, если бы на рыбалку! Буду брать пробы из колодцев.

– А что, случилось что-то?

– Зараза какая-то завелась,  – ответил Сергей. – Сейчас весь район будут проверять. А мне нужно проверить колодцы. Только как их проверишь, когда точно и не знаешь, где они и сколько их в станице?

Тимофей наморщил лоб, видимо, пытаясь вспомнить что-то. Затем сказал:

– Да, хрен его знает! Я  и не скажу даже, сколько их тут. Немного совсем, да на хрена они мне? Многие из скважины воду берут.

Потом, вспомнив что-то, заторопился.

– Ну так, какого хрена мы здесь стоим? Пошли в дом! Сейчас ушицу сварим. У меня и первачок есть.

– Спасибо, но я тут в другом месте остановился, – сказал Сергей, словно бы оправдываясь, – Но, может, зайду вечерком.

– Ну, тогда покедова! Даже у брательника не можешь побыть. В другом месте остановился. Зазнался ты, братан. Ну, хрен с тобой! Будь…– обиделся Тимофей.

– Напрасно ты, Тимоха, на меня лаешься. На работе я. На работе! Вот  колодцами вашими займусь, – сказал Сергей.

– А ты попроси кого-нибудь из мальчишек – они тебе и покажут. А вон Митяй стоит у забора – соседский пацан!

Тимофей свистнул и подозвал парнишку.

– Митяй, а Митяй, ходь сюда!

Белобрысый мальчишка лет двенадцати с какой-то палкой в руках с достоинством, не спеша, подошёл к ним.

– Это мой брательник, – сказал Тимофей мальчику, – покажь ему, что тут у нас.

Парнишка  кивнул.

– Ну а я тогда пойду, – сказал Тимофей.

Сергей знал его историю: жена умерла, а взрослые сын  и дочь перебрались в Ростов, туда, где и все остальные родственники. Тимофей здесь остался практически один, но перебираться в Ростов не спешил. Да, судя по всему, его не очень-то и звали. Уж слишком выпивал. А когда переберёт, тогда – туши свет! До утра шумит, лезет в драку, что-то кому-то доказывает. Потом свалится где-нибудь и дрыхнет до утра.

Сергей понял вдруг, что с парнишкой нужно говорить, как со взрослым. Объяснил ему насчёт колодцев и инфекции, попросил показать. Митяй выслушал просьбу и кивнул, согласившись.

– Да тут их всего с десяток. Другие из вон той водонапорной башни воду берут.

Это Сергей уже слышал от Тимофея. Непонятно было только: радоваться этому или нет. Сергей и сам не мог понять, как оценить то, ради чего он приехал в эту станицу. Что это, диверсия? Научная деятельность? Политика? Спасение человечества?..

Последняя мысль особенно нравилась: оружие, которым я обладаю, можно ведь использовать и на благо человечества, а вовсе необязательно во вред. Это, как атомная энергия. Сейчас, может быть, эксперимент и не очень привлекательно выглядит с нравственной точки зрения, а вот потом…

Сергей тяжело вздохнул: а вот потом может и не наступить.

Митя тем временем рассказывал ему что-то про колодцы, и Сергей с изумлением понял, что всё это время с интересом слушал его, задавал какие-то вопросы и вообще участвовал в оживлённой беседе. Митя рассказывал про школу, про то, как зарабатывает, по его мнению, отец на жизнь…

То, что всё местное мужское население было поголовно браконьерами, это он отлично знал. Все прежние совхозы-колхозы разорились, новая власть выплюнула людей, и они теперь спасались, как могли: ловили рыбу и продавали её. Те, кто при этом не пьянствовал, могли жить хорошо, а кто с горя запил, тем было намного труднее. Митин папа, судя по рассказам мальчика, пребывал где-то в промежуточном состоянии: рыбачил с утра до вечера и кое-что зарабатывал, но и пил довольно много.

Мышление парнишки, подобно губке, впитывало всё, что говорил ему Сергей Сергеевич.  «Это и есть то самое, стержневое, – думал он, – культура нашего народа, здесь проживающего». И всё это чрезвычайно интересовало Сергея Сергеевича. Он ходил по станице, разговаривал со станичниками и записывал, кто и где берёт воду для употребления в пищу.  Это были простые русские люди, живущие в основном рыбалкой. Донские степи для них были привычны и понятны. Это была их родная природа. Пастбище, сенокос, уборка хлебов, вспашка земли, рыбная ловля и охота – всё происходило здесь. Здесь они жили и умирали…

Долинные сухие и пустынные степи Маныча с  лебедой и ковылём, верблюжьими колючками и  одуванчиками были, как ни странно, бесконечно близкими и родными  городскому жителю Сергею Сергеевичу Матвееву.  Когда ходил по станице, заглядывал в каждый двор, разговаривая с жителями, он всем сердцем ощущал их родство с этой природой. К этому его ощущению добавлялись и гордость за них, и боль, и обида за их такую неустроенную жизнь, и любовь к этим простым людям… «Странно, даже церквушки нет… Куда же они ездят детей крестить? Где венчаются? Где мёртвых отпевают?» – подумал Сергей Сергеевич, разглядывая приклеенную к стенке дома листовку, в которой перечислялись кандидаты на пост главы районной администрации. Сергей Сергеевич даже не взглянул на неё. Одинаковые их физиономии вызывали скуку. «Чёрт его знает, кто из них бандит? Все на одно лицо. Все бандиты!».

Получив от парнишки нужные инструкции, Сергей распрощался с ним и двинулся уже самостоятельно в поход по станице.


Сергей Сергеевич на минуту представил себя поднимающимся над землёй – неважно каким способом: на самолёте, на вертолёте или с помощью божественной силы. Под ним простирались огромные степные просторы с неожиданно выросшим посреди них большим водным зеркалом. Где-то внизу были люди – совсем маленькие и такие незначительные, если на них смотреть с такой высоты, преисполнившись высокомерия. А если посмотреть на них иначе? Да, степь большая, а люди, живущие на ней, – крохотные. Но чего бы стоила эта степь, если бы не люди? И вообще: чего стоит природа без людей? Убери с нашей планеты всех людей и оставь на ней всю её прекрасную природу, и кому та красота нужна? Кто ею будет восторгаться?! Нет, природа только тогда прекрасна и восхитительна, вызывает восторг и удивление, когда на ней живут люди. Вот и эта степь – тоже.

Степь – слово эпического значения, как и сама история.


Иван Васильевич сравнительно легко договорился с районным начальством и вместе со своими сотрудниками они на катере проехали десятки километров по Северскому Донцу, потом спустились в Манычское водохранилище и брали пробы воды в разных местах и на разных глубинах.  В самую жару они причалили к берегу, и Иван Васильевич объявил на часок перерыв. Нужно было немного подкрепиться и отдохнуть.

Местный житель, Николай, которого они взяли себе в сопровождающие, быстро организовал костерок. Лилия Павловна нарезала овощи, купленные по дороге, химик Илья принялся открывать консервы.

– Не открывай! – крикнул ему Николай. – На реке живём. Сейчас у Петровича возьму рыбину. Сварим ушицу…

Он на катере подъехал к рыбаку, проверяющему перемёт, и спустя несколько минут вернулся с двумя рыбинами в руках. Быстро, мастерски почистил толстолобика и судака. Достал откуда-то из закромов катера казан, приспособил его над костерком, и в скором времени вода в нём уже кипела. Всю приправу, соль, перец, несколько картофелин он бросил, когда рыба уже была почти готова. Потом взял обугленную головешку и погасил её конец в ухе.

– Готово. Конечно, это не царская уха, даже не донская. Здесь любят уху приправить томатом. Но мы по-быстрому. Ещё замеров делать – не переделать.


Вечером друзья встретились на базе. Когда-то это была база отдыха стройтреста №10. Потом они её продали, чтобы заплатить рабочим задолженность по зарплате. Новый владелец провёл на базе ремонт, построил большую кухню, столовую, отремонтировал несколько комнат в большом одноэтажном доме, и сюда стали приезжать сотрудники фирмы, выкупившей эту базу. С руководителем фирмы был знаком Иван Васильевич. Он и получил разрешение переночевать на базе.

Отблески костра метались по силуэтам прибрежных деревьев, и красные блики падали на воду. Заходящее солнце тоже как бы купалось в воде и упорно окрашивало её в красные тона. Потом на небе появились первые звёздочки и большая круглая луна неслышно и величаво, хозяйкой прохаживалась по чёрному бархату неба. В воздухе усилился звон. Днём он был слышан лишь в степи. В станице, в местах, где жили люди, посторонние звуки заглушали его. А поздним вечером всё живое таким образом приветствовало наступление ночи, время охоты, заранее выражая радость победы.

Лилия Павловна, уставшая и чем-то расстроенная, ушла спать. Илья, посидев немного, тоже решил раньше лечь. Утром он надеялся порыбачить. Место у мостика недалеко от зарослей камыша он хорошо прикормил свежей ароматной макухой.

Николай уехал на моторной лодке домой, а на берегу остались Сергей Сергеевич и Иван Васильевич. Они сидели на сколоченной из досок скамейке и смотрели в воду.

– Всё-таки здорово…– неопределённо протянул Сергей Сергеевич. – Это у тебя дома есть сад, даже бассейн. А каково мне?! Так многие месяцы нет времени оглянуться, выехать на природу. Хрен его знает, куда торопимся? Всех денег не заработаешь. Да у нас и не сдельщина. Кто мешает в субботу и воскресенье выехать на природу?

– Лень-матушка. Что же ещё?

– Нет! Теперь с Ниной будем в выходные обязательно выезжать на природу!

– Это если дела позволят, – скептически протянул Иван Васильевич. – Через полторы недели здесь выборы. Я думаю, тебе будет не до прогулок при луне.

– Это точно.

Сергей не спорил. У него было тяжело на душе: предстояли опыты с водой, моральная сторона которых была, мягко выражаясь, под сомнением. Рано или поздно нужно было принимать какое-то решение, и оно где-то уже вызревало в душе, но так глубоко, что он и сам даже не имел представления об этих глубинах. В голове крутились только такие формулировки: поживём – увидим, тише едешь – дальше будешь, утро вечера мудренее… Вот и сейчас думать ни о чём серьёзном не хотелось.

И Ивану Васильевичу подумалось, что Северский Донец всегда был больным местом Ростовской области. Дон-то, он ведь чисто русская река – протекает по России, а вот главный его приток прибывает из-за границы. И быстрые воды этой иностранной теперь реки не всегда несут то, что называют «живительной влагой». Шахтёрский регион Украины – это колоссальная концентрация производственных мощностей. А отсюда и все проблемы.

Результаты лабораторных исследований свидетельствовали о несоответствии качества воды гигиеническим нормативам по сухому остатку, жёсткости, железу, нефтепродуктам, тяжёлым металлам.

До распада Союза, помнится, Егорыч писал грозные письма тамошнему начальству, грозил санкциями. Что говорить, тогда что-то делали. А сейчас и времена другие, и Егорыч другой…


О делах сейчас говорить не хотелось. Берег, возле которого они расположились, был песчаным, а возле самой воды стеною стояли камыши и то там, то здесь склонялись к воде развесистые ивы. В прибрежных камышах гнездились дикие утки, гуси, прижилась ондатра. Шуршали в траве ежи, ужи, квакали лягушки…

– Посмотри на эту воду, – сказал Иван Васильевич.

– Только и делаю, что смотрю на воду, – вяло ответил Сергей.

– А что? Разве надоело? Мне кажется, смотреть на воду никогда не надоест… Кто бы мог подумать ещё сто лет тому назад, что здесь будет такое водное раздолье, – сказал Иван. – Раньше здесь была сухая степь и крохотная речушка, которая летом иногда пересыхала так, что её ничего не стоило перешагнуть.

Сергей кивнул. Говорить не хотелось. Да и о чём говорить? Всё было столько раз говорено и переговорено, что он не хотел отвлекаться от очарования природой.

Каждый думал о своём.

16.

Ночёвка в Весёловском районе выглядела как затишье перед бурей. Живописнейшие места не хотелось покидать. Огромная водная гладь и ночная тишина убаюкивали.

Иван и Сергей ещё долго сидели на берегу, спать не хотелось, а подумать обоим было о чём. Вот они и думали…

Иван был искренне убеждён, что жизнь загнала его в какой-то невообразимый тупик. Вот сейчас он вернётся в Ростов, доложит Егорычу, что полученные результаты мало чем отличаются от тех, что были прежде. И что будет после этого?

Если Егорыч скажет: давай подделывать результаты, чтобы отрапортовать перед вышестоящими инстанциями о том, что всё на самом деле хорошо, то Ивану придётся отказаться и пойти на серьёзный конфликт с ним. Но что-то подсказывало, что главный так не скажет.

А если не так, то как? Оставить всё, как есть? Кому-то доказать, что это не так уж и страшно? Между тем сообщение о первом смертельном случае уже поступило из токсикологического отделения.

Всё это Иван рассказывал другу, без всякой надежды услышать от него совет насчёт того, как надо поступить. Это были просто размышления вслух. Здесь никакого совета дать было невозможно. Сергей ничего и не советовал, молча слушал, иногда спрашивая подробности, уточняя детали.

– Ты понимаешь, как у меня получается, – сказал Иван. – Вольно или невольно, но я становлюсь соучастником преступления. Я его не совершал, но если я его скрою, то, стало быть, – тоже замешан.

– Ты не очень-то идеализируй своего шефа,– сказал Сергей. – Кто-то сбросил химию в водоёмы и заработал на этом кучу денег, сэкономив на очистке. А твой шеф получил на лапу за молчание, и для него это тоже бизнес. Он лицо заинтересованное.

– Всё примерно так и есть, – грустно проговорил Иван, – но он не совсем законченный негодяй, и в нём, как мне кажется, есть ещё совесть.

– Когда кажется – креститься надо!

Сергей был настроен воинственно.

– Да нет же, тебе говорю. Он переживает, – настаивал Иван.

– Да ничего он не переживает. Встревожен – это да! А если и переживает, так просто вибрирует от страха. Боится попасться. И умершего в больнице мужика ему не столько жалко, сколько он понимает, что будут разборки всякие. А прокуратуру ему купить трудно. Не потому, что неподкупная, а просто нет у него таких денег! А захотят ли те, кто сбрасывал дерьмо в реку, раскошелиться, он не уверен… Если откроется, то не просто полетит с работы, а может и небо в клеточку смотреть лет пять, а то и десять!  Деньги-то брал, надо полагать, не маленькие. Отдавать не хочется. Или нечего – особенно, если уже потратил. Он у вас случайно в карты не играет? Или там в рулетку?

– Нет, никогда не слышал… Да и Егорыч не дурак! Не понимает, что ли, что всё тайное рано или поздно станет явным. Сколько лет с ним работаю, такого не замечал. Были какие-то моменты, но всё по мелочи. Человек же он, не машина! Шёл навстречу. То даст срок, чтобы устранили недостатки, то ещё что. Но чтобы просто взять деньги, чтобы скрыть преступления, – я такого за ним не замечал. Не думаю – это слишком не похоже на него. Хотя наша Лилия Павловна молода, да и сосёт с него, дурака, как пиявка. Молода, по сравнению с ним, лет на двадцать, не меньше… Ему гульки-бирюльки, а нам подтирать! Вот и чувствую себя соучастником…

– Ты здесь при чём? По-моему, ты здесь не при делах! – встрепенулся Сергей. Видимо, сопричастность к грязным делам тоже его тревожила. – Ты денег на чужой крови не зарабатывал. И потому главным вопросом для тебя должна быть твоя собственная совесть. Она же у тебя, как я понимаю, чиста?

– Пока чиста. Я бы не хотел и потом её пачкать.

– Вот и не пачкай! И у тебя есть все возможности это сделать.

Они снова надолго замолчали. Закурили. У каждого было о чём подумать.  «Как всё-таки странно, – думал Сергей. – И проблемы у нас с Иваном примерно одинаковые. Мы рискуем стать соучастниками чего-то, что и сами-то не до конца понимаем. То ли это преступление, и тогда было бы ясно, как нужно действовать. Или мы с ним чего-то не знаем и потому не можем принять решения».

То там, то здесь вдоль берега мелькали огни костров. Откуда-то тянуло дымком, пахло шашлыками. На другом берегу далеко-далеко мерцали огоньки. Там должна была находиться база отдыха медсанчасти завода «Ростсельмаш». Где-то в темноте тарахтела моторка.

– Кого-то же сейчас носит по этой воде, – недовольно буркнул Иван. – А ведь уже ночь. Неймётся… Тоже жадность… А она, как известно, фраеро;в губит…

– Почему бы и нет? Ночная рыбалка – это прелесть! Нам бы сейчас с тобой там оказаться – посреди водохранилища. И ни о чём не думать. Можно даже и рыбу не ловить – просто плавать и плавать.  Я бы не прочь даже и пожить прямо на воде. Представляешь: всех послать куда подальше и обо всём забыть! Вокруг вода, а ты живёшь прямо на воде. Вот бы и мне хотелось так! Забыть обо всём.

– Такое уже было! Кажется, у Фенимора Купера.  Там старик с дочерьми в доме на воде жил не от хорошей жизни, а из-за боязни потерять свой скальп. Нет уж! Впрочем, можно сесть в лодку и поплыть. Вон сколько вёсельных лодок! – предложил Иван.

– Спать уже пора.

– Это точно, – сказал Иван, тяжело вздохнув. – Только почему «нам с тобой»? Мне – понятно. А у тебя-то что?

Сергей выбросил окурок, который красным огоньком прочертил дугу и упал в воду. Сказал:

– Если бы ты только знал, какие проблемы у меня, тебе твоя история показалась бы детским лепетом.

– Ну, конечно! Куда уж нам? Да куда ж страшнее! – возмутился Иван. – Один человек уже умер. И кто следующий? И сколько ещё их будет, пока у нас научатся соблюдать элементарные приличия при общении с природой!

– Завидую тебе! Мне бы твои проблемы!.. Ладно, пошли спать. Завтра – тяжёлый день.

– Да нет уж, подожди! – встревожился, Иван. – А у тебя-то что?

– Как-нибудь потом расскажу! – Сергей встал со скамейки. – Пойдём спать.

Иван остался сидеть. Вытянул руку и, схватив Сергея, заставил снова сесть.

– Рассказывай.

– Да если бы я мог! Насколько мне было бы легче. Так сделали эти сволочи всю эту муру государственной тайной. Не имею права рассказывать, раздумывать, отказываться или не делать. При этом дали индульгенцию, мол, освобождаем тебя от правосудия! Идиоты! Как они могут освободить меня от совести?! Самый большой судья для себя – я! Вот и расплачиваюсь бессонными ночами и холодным потом во сне…

– Это ты брось! С молодой женой спишь, а тебя в холодный пот бросает, – стараясь снизить эмоциональное напряжение и перевести в шутку, Иван похлопал Сергея по плечу. – Мне наплевать! Вон из отравления водоёмов тоже хотят сделать государственную тайну. Так и что? Любую тайну власть может объявить государственной, и на этом – концы в воду. И никто ничего не узнает. И когда грохнул Чернобыль, тоже ведь играли в эту игру: населению сообщили цифры в миллион раз заниженные! А ведь если бы кто-то смелый нашёлся, сколько людей сберегли бы! Рассказывай!

Сергей потянулся за новой сигаретой. На мгновение зажигалка озарила в темноте его лицо. Он закурил и сказал:

– Хорошо, слушай.


Сергей закончил свой рассказ только через час.

Иван за всё это время не проронил ни слова. И только когда Сергей объявил, что вот это и всё, он тихо произнёс:

– И в самом деле: мое дело по сравнению с твоим – ничего не стоит. А – фигу им! Я всё же отдам протокол без фальсификации. Ничего, ни единой цифры занижать не буду. Всё перепроверю и отдам. Странно, но твоя история утвердила меня в этом, и куда подевались мои сомнения?!

– Ну и, слава Богу! – грустно сказал Сергей. – Хоть такая польза. Но всё-таки пойдём спать. Поздно.

– Да куда ж теперь спать-то после такого? – удивился Иван. – Ты-то что делать будешь?

– Ты со своими делами разберись, – сказал Сергей. – А я уж как-нибудь сам разберусь.

– А ты уверен ли, что это всё – твоё личное дело?

– Уверен, не уверен. Какая разница?

– Но ведь и я тоже могу рассудить так же, – сказал Иван. – Если  не я скажу правду, то кто же?! Нет, уж! Хочу оставаться человеком. До сих пор никогда не подличал, не шкурничал, так чего же меняться?! Чтобы спасти какую-то сволочь? Нетушки!

– У тебя ситуация проще, – сказал Сергей глухим голосом. –Эксперимент, в котором мне предстоит участвовать, на самом деле должен послужить на службу людям. С помощью воды можно ведь воздействовать на сознание людей по-всякому. Например, в мирных целях, для лечения, для того, чтобы уберечь их от стрессов, да мало ли для чего! Наконец, есть такое понятие: обороноспособность страны. Для кого-то это пустой звук, а для меня это сложная и важная проблема. Сегодня совсем другие технологии, другие вооружения. Совсем недавно были пики и сабли. Потом пулемёт, казалось, вершина технологии смерти. Наконец, появился напалм и отравляющие вещества, танки и пушки… А уж совсем недавно, казалось, мы добрались до вершины: появились ракеты и ядерное оружие. Потому и говорю: не всё так просто.

– И что? Есть что-то новое? – спросил Иван.

– Есть! Только беда в том, что оно губит совсем невинных людей. И много. Тысячи и тысячи людей. И здесь задаёшь себе вопрос: такова ли цена того, чтобы можно было убедить своего оппонента? Ведь самым ценным для нас остаётся жизнь! Чем мы тогда отличаемся от фанатиков, которые ни во что не ставят жизнь миллионов людей во имя достижения цели?! Помню, мне дед рассказывал, что  когда-то только чтобы сделать приятное Сталину, скажем, ко дню его рождения, посылали на смерть тысячи людей. И они шли-таки на смерть, чтобы занять никому не нужную высотку! Но сегодня обстоятельства несколько иные. И технологии иные. Сегодня может идти речь о миллионах. Причём в одно мгновение. И пока не придумали от этого оружия защиты! И в технологии определённую роль должна сыграть именно вода! Но и я не хочу быть соучастником! А теперь возникает дилемма: или ты помогаешь в этом деле, или не помогаешь.

Сергей был расстроен от всех этих мыслей и считал, что его всё-таки загнали в угол, создали матовую позицию. И нет выхода, а Медников оказался более талантливым шахматистом.

– И что тогда? – спросил Иван.

– Тогда просто умрёшь… Нет, не сам. Тебе помогут! Но это уже частности. Другого не дано! А ты говоришь: фекалии плавают в реке!

– Но есть и третий путь! – громко сказал Иван. Потом, словно испугавшись кого-то потревожить, повторил. – Есть и третий путь!

– Какой?

– Бороться!

Иван был возбуждён. Глаза его горели в темноте какими-то огоньками, как, бывает, они горят у дикого зверя, возбуждённого охотой и предвкушающего близкую победу.

– Умник! Ты ещё попытайся стать на рельсы и остановить мчащийся поезд! Это – самоубийство!

Сергей стал уже сожалеть, что поделился с Иваном тем, чем нельзя было делиться.

– Раньше времени не вибрируй! Или кишка тонка? – продолжал подзадоривать Иван. – Будет отработана технология воздействия на массовое сознание. Хоть со мной, хоть без меня. И вовсе необязательно это будет связано с водой. В каком-нибудь другом институте сейчас наверняка отрабатывается технология по управлению памятью людей. На людей можно ведь воздействовать с помощью направленного излучения, с помощью лекарств и с помощью пищевых продуктов. А уж про то, чем занимаются наши средства массовой информации, я вообще молчу. Можешь мне поверить:  человечество отработало такие технологии промывания мозгов, как сейчас говорят, научились пиарить, собирать компромат, запускать дезинформацию, что никому наша вода не нужна!

– Может, ты и прав. Только есть важные причины, о которых ты даже не догадываешься, заставляющие Медникова проводить эти исследования. Я не хуже тебя знаю, что выборы у нас уже давным-давно превратились в фарс, и это делается безо всякой воды, просто с помощью обыкновенного забалтывания людей.

– Всё не то, – тихо сказал Иван. – Болтовня с телеэкрана – это одно. Её, например, можно не слушать, и многие люди так уже давно и делают. А те, которые всё-таки слушают, уже давно перестали понимать то, что им внушают. Любая брехня, если её слишком много повторять, просто перестаёт восприниматься… Люди могут выключить телевизор и не читать газет, но они не смогут не дышать или не пить воду. Технология, про которую ты мне рассказал, отбирает у людей последнюю надежду. Это будет полное порабощение сознания всего человечества.

– Да может, это и к лучшему?

– Что к лучшему? – удивился Иван и пристально посмотрел на друга.

– Ты только представь, –  продолжал Сергей, словно подзадоривая Ивана, – исчезнет преступность. Можно будет внушить людям отвращение к алкоголизму и наркотикам, стало быть, и эти же недуги общества тоже исчезнут. Люди будут лучше работать – разве это не то же самое, чего всем нам так бы хотелось?

– Как ты не понимаешь?! Люди зомбируются. Они уже не люди, а животные. Они не имеют своей воли! Нужно общественности открыть глаза!

– И чего ты добьёшься? Во-первых, тебе этой правды сказать не дадут. – Сергей устал спорить и сейчас злился на Ивана, что он упорствовал в своём упрямстве. Дон Кихот несчастный, рыцарь печального образа! Задумал бороться с ветряными мельницами! Идиот! – Прикроют рот и запрут в ту твою волшебную тумбочку. Или, того хуже, торжественно похоронят рядом с Жанночкой и Олюшкой. А на твоё место придут десятки, сотни менее щепетильных, а может, и более умных, и не раздумывая выполнят то, что им прикажут!

– Знаешь, я никогда не думал, что ты трус! – громко заявил Иван, уже не стесняясь кого-то потревожить. За многие годы дружбы с Сергеем у них никогда споры не доходили до оскорблений.

– С чего ты взял? – Сергей холодно взглянул на Ивана. Свет луны хорошо освещал его невысокую полную фигуру. Сергей был на голову выше его и смотрел сейчас на Ивана сверху вниз. – С чего ты взял? Разве способность всё продумать, просчитать ходы называется теперь трусостью?

– А как это называется? После того, что ты мне рассказал, сомневаться ты не имеешь права!

– Ну и дурак! – Сергей уже не мог сдерживаться. – Только дурак ни в чём не сомневается! Только идиот считает, что он, и только он прав! А я – сомневаюсь!

Он встал со скамейки и снова достал пачку. Закурил и прутиком ивы сильно, со всего размаха шлёпнул по воде, подняв брызги. Его возбуждение моментально передалось всем обитателям заросшего камышом берега. Громко заквакали лягушки. Зашуршала змея, стараясь поскорее оказаться в воде. Из черноты дальних зарослей, с шумом  хлопая крыльями по воздуху, взлетела утка…

– Понятно: я дурак и идиот, а ты умник и преступник…

– Преступник? – удивился Сергей.

– Потенциальный преступник. Кто же ещё?

– И чего ты с преступником имеешь дело?

Сергей резко встал, повернулся и пошёл в темноту. Иван не стал его останавливать. Пусть пройдётся, подумает и поймёт, что иначе в таких ситуациях поступать нельзя!

Но Сергей на базу не вернулся. Он, едва различая в темноте полевую дорогу, пошёл во Фрунзенскую. Так с Иваном они ещё не ссорились! «Умник, – думал Сергей. – Легче всего рекомендовать бороться. Но это же будет фига в кармане. И кто её заметит? И что он может один? Это только в книжке один в поле воин, а здесь ты даже кашлянуть не успеешь, как тебе прикроют рот… и глаза заодно... Нет! Конечно же, Иван не прав! Может, в его ситуации и можно написать правдивый протокол, а там пусть сами думают. Но, скорее всего, его протокол никому и не покажут. Но, всё равно, у него дела о двух-трёх пройдохах, жуликах. Даже при самом трагическом для них раскладе отсидит его главный за сокрытие… Отделается лёгким испугом, или турнут с работы. Но то – он. А мне-то –  что делать? Бороться с Медниковым? Нет, это только Иван, не знающий его, может такое рекомендовать. Да Медников меня разжуёт и выплюнет.

Пройдя с километр и оказавшись на полпути к станице, вспоминая снова и снова обидные слова Ивана и тот тон, каким они были сказаны, Сергей был так обижен, что решил идти в станицу к Тимофею. Тем более что обещал к нему вечером зайти. Посмотрел на чёрное небо, звёзды, луну и вдруг громко сказал сам себе:

– Завтра утром и уеду домой. Нечего здесь больше делать! Дурень, что сегодня не поехал. Словлю попутку, и домой! Впрочем, может, и автобусы ходят!


Дом Тимофея громоздился тёмным силуэтом. Он был выше обычных домов в округе за счёт того, что стоял на небольшом холмике. Старый деревянный дом, почти заброшенный и почти нежилой.

Сергей открыл скрипучую калитку – совершенно символический предмет, ничего не запирающий и ни от кого не отгораживающий. Когда-то  он ездил сюда с матерью – здесь всегда было шумно и весело. А теперь вот все разбежались, один только Тимофей и остался. И вот эта калитка.

Тимофей жил в комнате с выходом во двор. Остальные помещения пустовали, и он изредка пускал туда на ночлег каких-нибудь приехавших на Маныч рыбаков, которым уж совсем некуда было приткнуться.

– Вот же непутёвый, – пробормотал Сергей, обходя дом. – Ни собаки, ни запоров.

Сергей толкнул дверь комнаты, где жил Тимофей. Она была не заперта. Лунный свет освещал убогое жилище Тимофея, спящего на большом старинном диване, раскинув руки и храпя во всё горло.

Сергей уселся на стуле, и некоторое время смотрел, как спит его двоюродный брат. Пьян, что ли? Запах винного перегара, видимо, здесь был постоянным. Рядом с диваном на стуле сложены вещи.

Раздевшись, Сергей прилёг на раскладушку, каким-то образом оказавшуюся в комнате. На ней были навалены вещи. Он их аккуратно переложил на свой стул. Заложив руки за голову и уставившись в потолок, на котором сиротливо висела лампочка без абажура, стал думать о том, что же сейчас произошло там, на базе.

Прошептал:

– Надо что-то понять. Срочно что-то понять, а иначе я не человек.

Ему казалось, что Иван не прав, и просто старается быть стерильным. Но в нашей жизни такое просто невозможно! Все мы в полном дерьме, и все виноваты в том, что происходит. Но Иван считает, что нужно рвать на груди тельняшку, закрывать собой амбразуру, и при этом основной целью считал – не запачкаться.  Но если это можно сделать ему, то можно ли делать мне? Да и так ли мы правы? Достаточно ли у нас информации? Не рвёмся ли мы в открытую дверь? И почему Иван так говорил со мной? Разве я дал повод? Почему он считает меня трусом и подлецом?

Сергей ещё что-то думал, но некоторое время спустя он уже спал…

Когда он проснулся, Тимофей уже был одет и что-то делал.

– Да ты спи, спи, – сказал тот. – Я и не хотел тебя будить. Я сейчас на завтрак что-нибудь соображу.

Сергей встал, подтянулся. Где-то за окном истошно орали петухи. Было ещё не очень-то и светло: то, что называют утренними сумерками.

– Это я тебя вчера ночью не хотел будить. Ты чего ж это не запираешься? И собаки у тебя нету. А если кто войдёт?

– Да и пусть входят, – сказал Тимофей. – У меня же красть нечего. – Ну, в шифоньере (он сказал «в шифонэре») бельишко всякое, одеяла, рубашки, у меня даже и костюм есть – старый, правда, а так-то – кому оно нужно?

– Ну, деньги-то могут украсть. Или у тебя и денег тоже нету?

– Деньги есть. Что-что, а на жизнь хватает. Пока вода кормит, жить можно. Ну а дом-то у меня – сам видишь, какой. Тут много всяких потаённых мест. Всегда найду, куда спрятать. Даже если и пожар будет, то там всё останется. У меня там и документы хранятся, и альбомы семейные, так что – у меня тут всё по уму.

– А чего не женишься?

Тимофей усмехнулся.

– Ты-то сам чего не женишься?

– Да с чего ты взял, что не женюсь? Может, скоро и женюсь.

– Хорошая баба?

– Отличная. Врач!

Тимофей многозначительно вскинул брови: дескать, ух ты!

– Ну что, – сказал он. – Садись за стол. У меня всё готово. Или пойдешь, умоешься сначала?

– Да можно бы и умыться. Умывальник у тебя во дворе?

– Умывальник перед домом, там же и полотенце висит, а то можно и из колодца пойти облиться.

– Из какого колодца? Из того, что на улице? Мне вчера Митяй показывал. Так тот колодец совсем далеко.

– Плохо ты вчера смотрел. У меня теперь свой собственный колодец. Позади дома.

– Иди ты! – не поверил Сергей. – Что, сам выкопал?

– А ты думал, я себе нанимал кого-нибудь? Да я бы удавился от злости, чтобы за такую ерунду ещё и деньги платить. Всё сам сделал – и бетон, и ограждения – всё, как надо.

– Я пойду умоюсь, – решительно сказал Сергей.

Выйдя из дома в утреннюю станичную свежесть, он сразу же увидел умывальник с висевшим на нём стареньким полотенцем. Полотенце, к его удивлению было совершенно чистым, а мыло рядышком лежало в мыльнице с крышкой. «Всё-таки здесь у него без какой-то бабы не обошлось, – подумал Сергей. – Потом спрошу». Умывшись, он неторопливо прошёлся по двору ещё раз. И в самом деле – в углу двора стоял колодец. Сергей подошёл, поднял крышку: вода была чистая и на глубине не более двух метров. «Это ж надо, какие здесь грунтовые воды!».

Зачерпнул ведром, попробовал на вкус. Ледяная – до ужаса, такой не обольёшься! А на вкус – солоноватая. Закрыл деревянную крышку и тут только с ужасом вспомнил, для чего он сюда приехал. Тимофей меня приютил, а я ему за это водичку подпорчу. Здорово! А ведь я с ним в детстве дружил. И на рыбалку с ним ходил, и на велосипедах катался.

Вернулся в дом.

Усевшись за стол, Сергей спросил:

– А почему в таком неудобном месте поставил колодец – аж в самом углу двора?

Тимофей развёл руками:

– А это ж ты у воды той и спрашивай, почему она только в том месте есть, а нигде больше её не обнаруживается! Ты думаешь, я не искал воду в других местах? Вот только там и нашёл.

– Холодная.

– Ещё бы! Круглый год восемь градусов.

– Серьёзно? – удивился Сергей. – Ты измерял?

– Ну а то я шутить буду! С водой не шутят.

Пока завтракали, Сергей подивился изобилию на столе.

– Это у тебя своё, что ли?

– Овощи с огорода – мои. – А так-то всё остальное – покупное.

– В город не тянет?

– Да упаси Бог, чтоб я туда ехал!

Сергей сказал:

– А ты помнишь, как мы на седьмое ноября пошли кататься на лодках?

– Чего б я помнил? – удивился Тимофей. – Я же тут только и делал всю жизнь, что катался на лодках.

– Да нет же! Нас тогда было очень много ребят, и все твои, и ещё какие-то соседские. Мы тогда выпили браги, нам стало весело и мы пошли на берег. Ребята постарше взяли несколько лодок – три или четыре, не помню. И мы песни пели прямо на воде. Не помнишь разве?

Тимофей удивился. Задумчиво сказал:

– Это ж смотри, какими мы были дураками. Горланить на воде, да ещё выпимши.  Это ж надо! Правда, такое было?

– Правда, – сказал Сергей. – А потом ещё и купались.

Тимофей совсем изумился:

– На седьмое ноября? Ты не путаешь? Так ведь вода к этому времени – совсем же уже ледяная!

– Точно тебе говорю! Я хорошо помню. Потому что мы тогда ныряли с причала, а я тогда долго не решался прыгнуть, а надо мной ребята стали смеяться – мол, городской и дурной. А ты кричал: «Прыгай, Серёга, не бойся!» Ну, я тогда и прыгнул.

– Не помню, – сказал Тимофей. Задумчиво добавил: – Это ж надо, какие мы были дурни. В ледяную воду полезли, да ещё и под этим делом. Я сейчас к воде не подхожу, если выпимший. У нас многие мужики через это дело смерть приняли. Вода не любит пьяных. Она их наказывает.

– Ты говоришь так, будто вода – живая и всё понимает.

– Ну а то какая же ещё? Подходишь, бывало к ней и просишь, хоть бы сегодня рыбалка удалась. И ведь всегда, когда попросишь, – всегда удаётся!

– А ты часто просишь? – спросил Сергей.

– Что ты! Этим нельзя злоупотреблять, – ответил Тимофей. – Так только, когда совсем уж припечёт. Я ж однажды чуть не утонул. Лодка перевернулась, а я до берега плыву и думаю: «Вот бы доплыть! Вот бы не утонуть!»

– А что, далеко было плыть?

– Очень далеко. И никого ведь вокруг не было. Я, вода и небо над головой – вот и всё.

– Доплыл нормально?

Тимофей рассмеялся хриплым смехом.

– Ну, вот видишь – живой же перед тобой сижу, значит, нормально.

Потом Сергей сказал:

– Так у тебя тут хорошо, Тимоша, что и не уезжал бы.

– А ты и не уезжай. Кто тебя гонит? Оставайся. Да хоть насовсем поселяйся. Рыбалить будем. Я недавно новую сеть купил. И раколовки у меня есть. Проживём!

– Нельзя мне, дела. Очень много дел. Возвращаться надо.

– И что там у тебя за дела такие, что нельзя даже и отдохнуть немного по-человечески?.. Погоди, так не иди. Я тебе рыбки на дорогу дам. У меня там висит во дворе.

– Нет, нет, спасибо, не нужно, – запротестовал Сергей. – Это ты к нам лучше приезжай. А то так от цивилизации совсем отвыкнешь!

– Да что мне у вас в Ростове делать? Ходить по вашим улицам и смотреть на них – что за кайф! Вот разве что по врачам вашим походить.

– Ну, если болеешь, то и походи. А на что жалуешься? Может, я помогу?

– Да ни на что. Так потихоньку побаливает то одно, то другое. Да тут у нас ведь и своя фельшерица есть, правда, совсем хреновая… А рыбы я тебе сейчас дам…

– Не заслужил я – рыбы, – грустно сказал Сергей.

– Да я тебя ни о чём и не спрашиваю! И слышать не хочу. Сейчас, пойдём, я тебе отвяжу. И матери привет передашь. Скажешь, мол, племянник Тимоша велел кланяться. Так и скажи.

– Да как же я с этим поеду? – Сергей держал в руках тяжёлую связку рыбы, и ему было не по себе.

– Как я тебя без рыбы отпущу? Ты в своём уме? Ты ж не в Крыму был. На Маныче!

Сергей рассмеялся, и браться обнялись, прощаясь.


Автобус ходил здесь два раза в день. Сергей не стал его ждать, проголосовал и залез в кузов грузовика.

Поездка была далеко не такая же лёгкая и безоблачная, как когда он ехал в эту сторону, но Сергей даже и не думал о неудобствах. Он всё время думал о ссоре с Иваном, о том положении, в котором оказался, искал выход,  но ничего на ум не приходило.

Что-то очень важное прояснил ему Тимофей. Что-то такое, чего не смог довести до него Иван.  А ведь Иван – это не просто так, Иван – умный. А Тимофей кто? Семь классов образования, вот и всё. И всё же…

И всё же к тому времени, когда он вернулся в Ростов, в нём уже созрела твёрдая уверенность. В чём именно – этого он пока не понимал. Но ощущение было такое, что какая-то мрачная полоса жизни осталась позади. Не хотелось и думать, какая именно. Было не до этого. Просто вернулся домой, передал матери привезённую рыбу, сказал, как и наказывал Тимофей, что он передал ей привет, и заторопился к Нине.

17.

В полдень поднялся ветер и вот-вот должен был пойти дождь. Тяжёлые грозовые тучи заволокли ещё недавно чистое небо и плыли куда-то на восток. На улице стало неуютно и пасмурно. Иван Васильевич, оставив копии протоколов в районной санэпидстанции, дал команду возвращаться.

Лилия Павловна, правда, просила пока протоколы не оставлять.

– Мы же потом и прислать можем. Зачем нам такие сложности, и как на это посмотрит Егорыч? С такими данными мы зазвучим на первых полосах нашей жёлтой прессы. Это вам надо?

– Интересная мысль! Вы, Лилия Павловна, даже сами не представляете, какую умную идею сейчас высказали!

– И что я такого высказала? В первый раз, что ли, сначала согласовываем цифры с начальством, а потом…

– Разные бывают цифры… Разные…

Иван Васильевич задумался, потом решительно встал и дал команду:

– По коням! Если повезёт, может, ещё Ерофея Егорыча застанем!

Поездка назад не принесла Ивану  никакого удовольствия. Неприятные воспоминания о ссоре с Сергеем создавали фон. Иван Васильевич понимал, что это ненадолго. Уж слишком хорошо они знали друг друга. С самого детства! Что-то его уж очень взбесило. Он даже не заметил, что так его вывело из себя. Говорили о том, как следует поступить и вдруг…

Сколько таких моментов было в их жизни! Но всегда они старались придерживаться правды и, убедились, что это всегда было лучше! А если и было больно, неприятно, то всегда меньше, чем могло бы быть, если бы они лукавили или скрывали эту правду.

Дорога летела и летела под колёса, а у Ивана Васильевича не было теперь настроения смотреть по сторонам на эти прекрасные степи, на солончаки и на рощи, кружащиеся в окне.  Усмехнулся. Подумалось, что ещё вчера утром было прекрасное настроение и всё вокруг вызывало радость. А теперь настроение испоганено и ссорой с Сергеем, и этими цифрами, полученными при замерах, и всё вокруг тоже кажется неприятным, хмурым, не сулящим ничего хорошего. Вспомнил: не даром Альберт Эйнштейн говорил о необходимости в результатах экспериментов учитывать исследователя. А вот интересно, как люди оценивали красоты природы во время войны, когда взрывы сотрясали лес или когда запахи полевых трав смешивались с пороховой гарью?

Порывы поднявшегося ветра подобно таким вот взрывам просто сотрясали машину. Иван представил себе, что это природа возмутилась против чего-то и бунтует или напоминает ему о чём-то.

Было около четырёх, а порывы ветра просто сотрясали машину. Мотор натужно гудел. Встревоженные продавцы овощей и фруктов вдоль дороги поредели: кто уехал домой, а кто спешно накрывал плёнкой товар, стараясь сохранить его.

Иван Васильевич время от времени смотрел в зеркало заднего вида и следил за тем, чтобы их передвижная лаборатория не отставала. Подумал: «Треплются, наверное, сейчас…».

Уже проезжая Аксайский мост, Иван Васильевич снова вспомнил последний разговор с Сергеем. Тайна, которую ему он раскрыл, поражала воображение. Мелкими и не интересными представлялись ему его недавние колебания по поводу протоколов и всяких там подписей под ними.  Мышиная возня!  На свете есть зло, от него никуда не денешься! Впрочем, продолжал размышлять Иван Васильевич, вовсе не обязательно состоять у него на службе. Ему нужно давать отпор, нужно не бояться борьбы. Если этого не делать, оно будет только усиливаться. Как сорняк, который может заглушить полезные для человека растения. Хотя, кто сказал, что сорняк хуже, чем, допустим, картофель? Ведь к этому выводу пришёл человек, а с точки зрения природы – и сорное растение, и полезное вроде бы имеют одинаковое право на существование. Но человек вмешивается и решает: этому растению жить, а этому нет. Не придерживается лозунга: «Пусть победит сильнейший!», а помогает полезному для себя! И кто человеку дал такое право: отстреливать волков, полоть сорняки?.. Значит, дело не в этом. Идёт борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. И чтобы сохранить свой вид, интересы своего государства, народа, люди нередко творят такие преступления, что о них лучше и не думать! А вот когда начинается драка за интересы семьи или отдельной личности, тогда их называют «шкурными интересами», а этих людей – шкурниками. Вот таким и стал, как видно, Егорыч! Странно. Иван Васильевич знал его много лет. Раньше он был совсем не таким. Может, возраст? Старается удержаться, закрутил с этой Лилечкой. думает, что так сохранит свою молодость. А, может, взятку взял? Эта Лилечка денег стоит немалых.

Уже въезжая в город, Иван Васильевич был твёрдо уверен, что ни одной запятой не изменит в этом протоколе. А насчёт отношений с Сергеем – тоже не сомневался. Сергей – друг, и весь опыт предыдущих с ним отношений говорил, что такие его сомнения, колебания, нерешительность не могут быть слишком уж длительными. А волноваться ему было из-за чего. При таких делах можно было не только на собственного друга разозлиться, но и вообще – на весь белый свет. А ведь он ещё держится, пытается понять что-то. И ведь поймёт!..

Иван Васильевич вздохнул и произнёс вслух:

– Ничего! Перемелется – мука будет.


Не заезжая домой, Иван Васильевич Гришин явился пред очи главного врача.

Ерофей Егорович сидел за столом и что-то сосредоточенно писал. Кивнул вошедшему, едва глянув на него, указал рукой на стул: садись. Коротко и хмуро спросил:

– Что привёзли?

Иван Васильевич выложил бумаги на стол.

– Можно было и не ездить вовсе. В принципе, то, что было, то  же самое и подтвердилось. Ничего нового.

Ерофей Егорович поднял на него усталые глаза:

– Вы думаете, я, так сказать, этого не знал?

– Зачем тогда посылали в эту поездку, если знали?

Егорыч взял протоколы замеров, полистал их. Натренированный взгляд вылавливал нужные цифры и отбрасывал всю ненужную словесную шелуху, всегда сопровождающую такого рода отчёты. Сказал задумчиво и многозначительно:

– Думал, мать твою, смогу подышать ещё, – затем и посылал. Но, как видно, действительно, перед  смертью не надышишься.

Иван вздрогнул от этих слов, но ничего не ответил. Подождал, пока шеф просматривал протоколы. Потом спросил:

– И что будем делать?

– Не знаю.

Ерофей Егорович грустно посмотрел на Ивана Васильевича и, словно ища в нём защитника, проговорил:

– Воевать? С кем? С ветряными мельницами, мать твою? С самим собой? Так это только в книгах, так сказать, хорошо написано. В жизни всё не так! Раньше, в советские времена, я чётко знал одного, ну двух начальников.

– Хозяев.

– Пусть хозяев. Какая разница? А теперь всё перемешалось! Кто хозяин? Кому платить, мать твою? Чем я командую?

– Бросьте! У вас, Ерофей Егорыч, такая власть, какая другому и не снилась!

– Какая к чёрту власть? Наверху снимут трубку, рявкнут: «Не трогать!», и молчишь-сопишь в тряпочку!

– А другой раз крикнут: «Фас!»…

– Если ты, твою мать, такой умный и всё понимаешь, – зло взглянув на Ивана Васильевича, огрызнулся Ерофей Егорович, – чего до сих пор сидишь в своей лаборатории?

– Каждый должен чувствовать предел своей компетентности, – ответил Иван Васильевич, взглянув в злые и одновременно грустные глаза шефа. Плечи его были опущены, и вид у него был самый несчастный. Как загнанный в угол зверь, он пытался найти выход из безвыходной ситуации.

– А что мне делать, воевать? – прохрипел Ерофей Егорович. – С кем, с Дёминым? Дёмин – директор крупнейшего предприятия, которое сбрасывает сотни тон неочищенных вод прямо в Дон. Он миллионы даёт городу в виде налогов. У него вся администрация, прокуратура в кулаке! Всех купил! А я? Да и что ему предъявить?

– Наши протоколы!

– Можешь ими подтереться, мать твою! Очистные сооружения они должны были сдать ещё в апреле! Ты думаешь, высокие чиновники этого не знали? Но очистных не было ни в апреле, ни в мае. Даже строить не начали. Да что строить?! Проекта ещё нет! Сейчас август на носу. Самый пик кишечных заболеваний. А если грянет гром… Впрочем, он уже гремит… Это тебя только не касается! Ты у нас чистенький. Твоё дело – сторона! Твоё дело – только сигнализировать! Ты у нас играешь на фанфарах. Вот я и загремлю под твои фанфары!

– А почему наверх не сообщили? – спросил Иван Васильевич, понимая глупость вопроса. Куда сообщать? Тогда сразу же и уходить нужно. Впрочем, и этого не удастся! Возьмут за задницу, и в кутузку. Был бы человек, а дело подберут и пришьют даже не по размеру!

Его размышления прервал Ерофей Егорович.

– Поздно трепыхаться. Пора по счетам платить…

– Мне можно идти? – спросил Иван Васильевич.

– Куда тебе спешить? Ты уж погоди. Посмотри, чем эта комедия завершится…

– Чего мне смотреть? Что я, сторонний зритель, что ли?

– Не сторонний… Но всё же – к счастью, только статист, так сказать.

Иван Васильевич видел, что главный на что-то решился, когда он вызвал заведующую промышленным отделом Варвару Семёновну Агапову. Значит, ещё что-то думает и есть у него на руках какие-то  козыри. А вот какие? Этого он пока не раскрывает.

Через минуту в кабинет без стука вошла мужеподобная женщина с грубыми чертами лица. Её неухоженный вид и злое выражение глаз заставили Ерофея Егорыча сморщиться, словно он взял в рот дольку лимона, забыв посыпать её сахаром.

– Что стряслось? Что за спешка? – недовольным басом спросила Варвара Семёновна.

Ерофей Егорович взял со стола привезенные Иваном Васильевичем протоколы замеров и подал их Агаповой.

– Это по Манычу и Северскому Донцу.  Всё! Хватит тянуть! Пишите предписания и по мясокомбинату, и по городским очистным сооружениям… Всем!

– Сколько раз уже писали! Что толку? И чего себе переводить кровь на воду? Себе дороже, – стала ворчать Варвара Семёновна, беря протоколы.

– Ты, Варвара, меньше ворчи. Иди, давай, пиши! И чтобы через полчаса предписания все были у меня на столе! И в трёх экземплярах! У тебя формы протоколов в компьютере есть. Вот и скажи своим бездельникам – пусть пошевеливаются!

– А третий-то зачем?

– Копию в прокуратуру пошлём! Хватит с ними чикаться!

Удивлённая Варвара Семёновна, пятясь, вышла из кабинета.

– Ну, всё! – с каким-то облегчением выдохнул Ерофей Егорович. Сейчас начнётся.

– Что начнётся? – не понял Иван Васильевич.

– Сейчас будет цирк. Посиди – увидишь.

Иван только плечами пожал: цирк – так цирк, посмеёмся, если цирк. Голос главного был непривычно напряжён и взволнован, словно он предчувствовал какие-то события.

Тишина в кабинете была какая-то натянутая и долгая. Иван с неожиданной чёткостью вдруг различил на столе каждую бумажку, каждую канцелярскую мелочь, лежавшую перед главным в беспорядке. Очень чётко почувствовал запах – в кабинете пахло хвоей, но Иван не мог сообразить, откуда исходит этот запах. Он оглянулся: никаких хвойных веток не было видно. Ивану вспомнились свои размышления в машине: запахи трав и цветов во время войны – благоухают сами по себе и благоухают, а тут вдруг взрыв бомбы, и вперемежку с этими запахами – дым!

Как взрыв бомбы в тишине кабинета главного раздался телефонный звонок.

Ерофей Егорович смотрел на звенящий телефон, словно бы в раздумье – брать трубку или не брать? Сказал:

– Что я говорил?!  Агапова уже растрезвонила, кому нужно.

Он всё ещё думал, снимать ли ему трубку или не снимать. Потом нажал кнопку громкоговорящей связи.

– Слушаю! – сказал он.

– Ерофей Егорович? Дёмин говорит. Вы что там надумали?

– Эдуард Пантелеевич?.. Добрый день. Это вы о чём?

– Да чего ты прикидываешься дурачком? – прогремел голос взбешённого Дёмина. – Тебе жить надоело? Или ты не понимаешь, что никто тебе не позволит останавливать предприятие, которое такие налоги платит в казну города? Или ты самоубийца…

Ерофей Егорович вдруг стал совершенно спокойным. Он выждал минуту, потом сказал:

– Вы, Эдуард Пантелеевич, не забывайтесь! Я с вами коров не пас и не пил на брудершафт. В таком тоне я разговаривать не желаю.

И отключил аппарат.

Через несколько секунд снова раздался звонок, и голос Дёмина разорвал тишину кабинета.

– Ты чего трубку бросаешь?

Дальше шёл мат, которому не место в нашем повествовании.

– Тебе что, мало дали? Так назови свою цену! Чего ты прокуратурой пугаешь?

Ерофей Егорович скосился на Ивана. Действительно, его присутствие было здесь не совсем уместным. Но делать нечего. Всё равно, скоро это должно было стать явным. Какая это тайна?!

Спокойно ответил:

– Вы с апреля тянете с пуском очистных сооружений. Август на носу! И без того я с вами по самую макушку в говне! Хватит!

– Ты что, не слышишь меня?

– Мы с вами договаривались, что реконструкцию очистных сооружений вы закончите к апрелю! Лето проходит! Самое опасное время, а вы даже и не начинали работ! Стали  умирать люди!

– Так штрафуйте!

– Вы-то представляете, какие это будут штрафы? Вас разденут, как липку. Впрочем, этим пусть занимается прокуратура!

– Но так дела не делают. Ты подожди отправлять предписание. Я к тебе сейчас заеду!

– Нечего мне с вами разговаривать.

– Ах, ты сволочь! Как деньги брать, так время у тебя есть…

– Это вы бросьте! Какие такие деньги? Или меня кто-то уже уличил во взятке?  Вы лучше срочно начинайте строительство очистных. На строительство вы деньги будете тратить не сразу, а штраф придётся платить – счета закроют и все деньги снимут. А начнёте строительство, может, сможете уговорить прокуратуру не открывать уголовное дело.

– Какое уголовное дело? Ты что, охренел, что ли?!

– Люди умерли! Вы что, не слышали?

– Ну, ладно-ладно! Видимо, ты на старости совсем слух потерял! Я тебя предупредил!

Дёмин бросил трубку.

Ерофей Егорович некоторое время сидел молча, низко склонив голову. Иван Васильевич тоже молчал. Что ему было говорить? И кто этот Дёмин? Неужели не понимает, что играет с огнём. Или думает, что всех можно купить? Иван Васильевич не знал, что ему делать. Хотел встать, но Егорыч поднял руку.

– Сиди, Гришин! Это только цветочки. Ягодки впереди.

– А мне это зачем?

– Ну да! Ты у нас своё дело сделал и теперь можешь сваливать восвояси! Нет уж, сиди, мать твою!

Иван пожал плечами.

– Хочешь выпить? – неожиданно спросил главный. Это было столь непривычно и неожиданно, что Иван Васильевич не знал, что ответить. Но Ерофей Егорович и не ждал его ответа. Он с трудом встал со своего кресла и подошёл к сейфу. Открыл его и достал бутылку коньяка. Разлил в мензурки.

– Давно уже можно было обзавестись рюмками, – чтобы как-то снизить накал напряжения, проговорил Иван Васильевич.

– Да есть у меня рюмки. У секретарши. Тебе что, рюмки нужны? Из мензурок не можешь? У меня даже лимон есть!

– И за что пьём?

– А так… ни за что. Просто пьём. Конец рабочего дня. Завтра пятница. Можешь не выходить на работу. Отдыхай. Ты своё дело сделал. Но я на тебя не в обиде. Ты сделал то, что и должен был сделать. Это я в дерьме оказался. Только голова торчит…

Ерофей Егорович выпил коньяк, как пьют водку, не смакуя, не растирая языком на нёбе, чтобы лучше почувствовать его терпкий вкус и запах… Иван Васильевич только пригубил.

– Чего не пьёшь? Коньяк плохой? На поминках нельзя отказываться!

– На каких поминках? – удивился Иван Васильевич, и ему стала жаль главного. – Что вы говорите? Да и на поминках пьют водку.

– Извини, брат. Водки нет. А спирт у тебя в лаборатории у самого есть. Пьёшь со своими понемногу? Нет, у меня претензий нет. Ты – нормальный мужик… Это я, так сказать, к слову…

В это время раздался резкий телефонный звонок.

«И чего не отрегулировать звонок? – подумал Иван Васильевич. – Или с возрастом у него и слух слабеет?».

– Ратников слушает, – ответил Ерофей Егорович.

– С вами будет говорить Михаил Павлович, – прозвучал звонкий девичий голос.

Ерофей Егорович не стал отключать громкую связь. Видимо, хотел, чтобы Иван Васильевич всё слышал.

– Ерофей Егорович? – раздался голос высокого чиновника из областной администрации. – Что там у вас произошло? Мне только что Дёмин звонил.

Ерофей Егорович подробно рассказал о результатах замеров, о неоднократном предупреждении Дёмина и других нарушителей. Даже штрафовали. Но воз и ныне там. А теперь есть смертельные случаи. Сколько можно терпеть?

Чиновник молча слушал. Потом поинтересовался, а почему об этом он ничего не знает?

Иван подумал, что тот лукавит. Всё ему было хорошо известно! Но как зарезать курицу, несущую золотые яйца? Вот и молчал. Впрочем, вполне могло быть, что и он был шкурно заинтересован.

– Значит, так, – заключил чиновник. – Ни в какую прокуратуру пока ничего не отсылайте. Приготовьте материалы. Мы вас заслушаем на комиссии.

– Так чего заслушивать меня? Я, что ли, водоёмы загаживал?  Вы Дёмина заслушайте! Нарушителей… А меня-то чего слушать?

– Вы нам не диктуйте, кого нам слушать, а кого не слушать…

Видно было, что Ерофей Егорович на что-то решился. Он встряхнул головой, словно забрасывая несуществующие волосы с глаз, и твёрдо произнёс:

– Но вы поздно мне сказали. Все предписания уже переданы в областную прокуратуру. И ещё: я буду на комиссии только в качестве содокладчика. Пусть докладывают о состоянии дел нарушители…

Телефон некоторое время молчал. Иван снова остро почувствовал запах цветов и подумал: это затишье перед каким-то страшным залпом.

На другом конце провода раздумывали над полученной информацией. Потом чиновничий голос уже в несколько иной тональности медленно, тихо и многозначительно произнёс:

– Поторопились вы, Ерофей Егорович. Ох уж поторопились. Напрасно… Но нам ничего не остаётся делать, как наказать вас.

– Как вы меня собираетесь наказывать? Я вам напрямую не подчинён. Снимете с работы? Так я хоть сейчас подам заявление! Испугали…

– Ладно, – прервал его чиновник. – Поговорили. Мне казалось, вы лучше понимаете ситуацию…

В аппарате  раздался щелчок – на другом конце провода положили трубку.

Снова в кабинете воцарилась на какое-то время тишина.

– Вот такие дела, – словно извиняясь, произнёс Ерофей Егорович. – А ты говоришь…

Он не стал уточнять, что ему говорил Иван Васильевич, но Гришин и так всё понял: это было что-то страшное. И вновь откуда-то появился этот запах хвои. Подумал: «Может, и нет здесь никаких хвойных веток вовсе. А они мне только мерещатся?». С неожиданной остротой увидел: Егорыч лежит в гробу, весь заваленный сверху хвойными ветками и живыми цветами. Вот откуда был всё время этот запах! Иван стряхнул с себя невероятное видение. Посмотрел перед собой: Ерофей Егорыч сидел перед ним – живой-здоровый за столом, обхватив голову руками.

Егорыч поднял на него свои глаза. Устало взмахнул – даже и не рукой, а пальцами: мол, можешь идти.

Иван Васильевич встал и, не оглядываясь на Ерофея Егоровича, вышел из кабинета.


Приехав домой и поставив машину, Иван Васильевич хотел было позвонить Сергею, но не решился. Подумал: «Нам нужно время, чтобы собраться с духом и всё решить и обговорить. Какая-то работа и у него сейчас в голове происходит, а не только у меня. Всему своё время, и это время придёт не сегодня».

Дело близилось к вечеру. Иван Васильевич искупался, поужинал и перед сном вышел в сад. Только сейчас заметил, что взбесившийся днём ветер теперь совершенно утих и овевал его лицо лишь лёгкими дуновениями. Пахло цветами и зеленью. Иван ещё раз взглянул на сад и подумал: «Мир прекрасен!» Повернулся и с этой мыслью отправился спать.


В восемь утра его разбудил звонок телефона. Звонила Лилия Павловна.

– Иван Васильевич! – плакала она в трубку. – Приезжайте скорее, миленький.

– Да что случилось? Успокойтесь! Я же сказал, что всей нашей бригаде дали отгул. Гуляем!

– Какой отгул?! Егорыч наш выпал с девятого этажа!

Иван Васильевич ничего не понимал.

– Ты что? Когда? Как это случилось?

– Мне позвонила Ася из баклаборатории. Говорит, вчера вечером он сильно напился и выпал из окна…

– Насмерть?

– Странный вопрос. Упасть с девятого этажа и остаться живым? Насмерть, конечно. Только я не верю, что он сам упал…

– Думаете, ему помогли?

– Не исключено. Я его хорошо знаю. Он ни при каких обстоятельствах этого бы не сделал.

– И где он сейчас?

– В морге, где же ещё?

– Вы вот что, свои догадки оставьте при себе. Есть компетентные органы. Они разберутся! А я через час приеду.


В санэпидстанции было необыкновенно тихо, будто люди боялись потревожить усопшего, нарушить эту тишину. Пасмурные встревоженные люди старались разговаривать тише, сидеть на своих рабочих местах и поменьше хлопать дверьми.

И только Варвара Семёновна Агапова, взяв бразды правления в свои руки, была энергична и деятельна.

Связавшись с судебной медициной и милицией, выяснила, когда можно будет забрать тело Ратникова, создала комиссию по организации траурных мероприятий, совсем как это делают при похоронах главы государства. Кто-то собирал деньги и договаривался насчёт поминальной трапезы, кто-то пошёл к Пане Демьяновне, вдове Ратникова, чтобы оговорить тонкости всех этих грустных дел.

Паня Демьяновна,  в чёрном одеянии,  с неприязнью смотрела на сотрудников погибшего мужа.

– Должен сын из Питера прилететь, – сказала она тихо. – Он и будет этим заниматься… Я что? Я уже ничего не могу. Оставил меня одну Ерофей…

–  Да мы всё организуем. У Ерофея Егорыча были ордена. Мы хотим их на бархатные подушечки прикрепить.

– Ордена? Есть у него и ордена, и медали. Возьмите.

Паня Демьяновна достала из шкатулки орден Ленина, ещё какие-то ордена и медали и передала их пришедшим сотрудникам.

– Мы всё организуем сами. Гроб выставим в конференц-зале, чтобы могли с ним попрощаться сотрудники. Потом подъедем к вашему дому.

Вдова на эти слова не отреагировала. Уже когда делегация покидала её квартиру, сказала:

– Ерофей хотел, чтобы его похоронили рядом с его матерью. Отец-то у него погиб на войне. Он его даже не помнил. А мать очень любил…

– Хорошо. Всё сделаем, как вы хотите…


Похороны главного врача областной санэпидстанции состоялись в субботу. Народу было много. Среди тех, кто пришёл с ним попрощаться, были не только сотрудники. Пришли из министерства здравоохранения, чиновники из областной администрации. Приехали из районов и городов области коллеги по работе. Венок из живых роз принёс и Дёмин, сорокалетний верзила с коротко стриженными волосами. Его помощники поставили венок, на ленте которого золотыми буквами было написано: «Скорбим о безвременно ушедшем из жизни Ерофее Егоровиче Ратникове… Коллектив…».

Стоящий несколько поодаль Иван Васильевич не знал в лицо Дёмина, но чувствовал, что это один из тех, с кем Егорыч боролся. Он видел, как демонстративно крестился этот тип, как равнодушно смотрел на людей, столпившихся у гроба, и почему-то вспомнились слова Елены Монаховой, с которой он был дружен и встречался на сборищах бардов:

Мёртвым дарим венцы – лавровые,
А живущим – одни терновые…
Когда гроб с телом Ратникова выносили из зала, Дёмин перекрестился и дал команду своим помощникам уезжать. Они сели в сверкающий чёрный джип и укатили.

18.

В пятницу Сергей пришёл на работу совершенно разбитым. Вчера до глубокой ночи они с Ниной обсуждали его ссору с Иваном.

– Я сразу заметила, что ты какой-то не такой.

– Дорогая, дорогая, дорогой мой, дорогой, ты какай-то не такая, я какой-то не такой, – пробовал шутить Сергей, но у него это плохо получалось.

– Помириться нужно, – твёрдо сказала Нина. – Иван  настоящий друг. Нужно понять, почему он так думает? Может, ты его не так понял? Может, стоит ему позвонить?

– Сейчас уже поздно. Завтра. А с работой-то как? Что я должен делать? Уволиться?

– Не знаю, – задумчиво ответила Нина. – Ты мужчина, ты и принимай решение!

– Хорошо, – согласился Сергей. – Но если я откажусь, вместо меня это сделает кто-то другой, и ничего не изменится!

– Да! – кивнула Нина. – Зато мы не замараем свою совесть.  И, мне кажется, здесь нужно твёрдо  для себя решить: нравственно ли таким образом влиять на выборы, предварительно лишив людей осознанно делать свой выбор, или безнравственно? В мире всегда есть страдание, потому что всегда есть зло. И, тем не менее,  мы должны  с ним бороться, потому что твёрдо знаем, что есть и добро. Есть честные люди, которые помнят о своём долге, не берут взяток, несут свой крест с достоинством. Страдание всегда смешано с проявлениями, как добра, так и зла и заключено в тайне человеческой свободы. Именно так, кажется, и никак иначе! И тебе, любимый, как ни тяжело, нужно самому принимать это решение.

– Очень убедительно, – улыбнулся Сергей. – Только настроение у меня от всего этого ничуть не улучшается…  Чувствую, что я, видимо не прав. Что-то недопонял, недосказал. Но почему-то в меня будто чёрт вселился. И так обидно было! Он взялся меня поучать, мол, так нельзя, бороться нужно! Говорить лозунгами все умеют. А вот предложить конкретно что-то – кишка тонка! Вот и психанул. Ночью с базы ушёл. Ночевал у Тимохи…

– У какого Тимохи?

– Тимофей – мой двоюродный брат. Я с ним дружу с детства. Он там как раз живёт.

Чтобы как-то отвлечь Сергея от тяжёлых мыслей, после ужина Нина взяла гитару и, чуть подстроив её, тихо запела. Сергей любил, когда она пела. Он откинулся в мягком кресле и, разгадав её маленькую хитрость, с улыбкой смотрел, как она перебирает струны тонкими длинными пальцами.

В мире, исполненном бурь и гроз,
Не обольстясь синицей в руке,
Призрачный храм из надежд и грёз
Строим в душе, как на зыбком песке….
А из космоса – россыпью звёзд
Вот уже столько веков подряд
Сквозь пелену благодатных слёз
Лики Света на Землю глядят.
Так сбережём свой заветный Храм
Средь неизбывных терний в крови –
Может статься, найдётся и нам
Место в Созвездье Добра и Любви…
Было около десяти вечера. В открытое окно в комнату лилась прохлада, доносился приглушённый городской шум, и свет фонаря на столбе напротив освещал пятачок тротуара автобусной остановки, на которой никого не было. Подходили полупустые автобусы, приглушённо  открывались и закрывались двери, но никто не выходил и никто не садился. Потом они неслышно отъезжали, и становилось тихо и пустынно.

Когда впервые Сергей посмотрел на эту картину, он подумал, что в неплохом месте стоит этот дом, в спокойном.

От тревожных размышлений Сергея отвлёк мягкий и такой родной голос Нины, её чуткие, чувственные пальцы, перебирающие струны и очаровательная незнакомая мелодия.

В затянувшейся этой бессоннице кто виноват?
Чей-то горестный вздох? Или чей-то потерянный взгляд?
Или несколько фраз, кем-то брошенных – так, невзначай?
Или попросту слишком уж крепко заваренный чай?
Нина смотрела на Сергея, словно хотела, чтобы он понял смысл этих стихов, чтобы немного успокоился и всё же осознал, что повиниться – совсем не поражение, тем более перед другом.

Не ищи, не старайся – чужой не отыщешь вины
В том, что мысли твои утомлённые чем-то больны,
И от них не стремись понапрасну уйти в забытьё,
Спеленав равнодушьем земное своё бытиё.
И Сергей понял, о чём пела Нина. Он смотрел в её глаза, чтобы убедиться, правильно ли он угадал смысл. С его лица сошла улыбка, и лёгкая печаль отразилась в его взгляде. А Нина продолжала:

Так не надо ж пенять на судьбу, что устроен ты так –

Ты в бессонном смятенье сумей разглядеть добрый знак:

Лишь на благостной почве из семени выйдет трава,

Если ж всходами дышит душа твоя – значит жива!

Нина закончила петь, отложила гитару в сторону и подошла к Сергею. Обняв его голову, ласково сказала:

– Позвони Ивану! Важно, чтобы именно ты сделал первый шаг к примирению.

Сергей посмотрел на Нину, потом встал, поцеловал её и сказал:

– Завтра. Сегодня звонить не буду. Завтра вечером позвоню и мы подойдём к нему.


Но утром следующего дня, в пятницу, позвонить Сергей не смог. Проспал. Опаздывал на работу. Лишь зайдя в кабинет, пригласил к себе  Любовь Николаевну Букину и Льва Вениаминовича Васермана. Именно им предстояло провести эксперимент в станице Фрунзенской. Когда сотрудники уселись за столом для заседаний, он расстелил крупномасштабную карту и сухо сказал:

– В понедельник вы направляетесь в командировку на неделю в Весёловский район. Старшим группы назначается Любовь Николаевна  Букина. Цель: в течение недели обрабатывать все колодцы структурированной водой серии М-1934. Эта серия дала самый устойчивый эффект по снижению порога возбудимости и изменению внушаемости.

Любовь Николаевна кивнула. Она была несколько обескуражена и сухим тоном Матвеева, и тем, что о командировке не была предупреждена заранее.

– С нами кто-то едет ещё? – спросил Васерман.

– Туда едет большой коллектив. Психологи, радиофизики. У каждого своё задание. Обращаю внимание на официальную легенду: вы являетесь сотрудниками санитарной службы области и занимаетесь обработкой питьевой воды, так как в ней обнаружена патогенная микрофлора. Пить воду можно. Ваша обработка делает эту воду совершенно безопасной. Кипячения она не требует. И помните: остальные группы направляются вам в помощь. Главное: определить эффективность комплексного воздействия. Тот, кто управляет свойствами воды, способен воздействовать на любые процессы, происходящие в мире. Вот и докажите это!

– Так что там будет проводиться? – так же сухо, по-деловому спросила Букина. – Кто и как будет оценивать эффективность метода?

– Именно для этого приурочили эксперимент к выборам, которые должны проходить через неделю. Вы будете обрабатывать воду, коллеги из других отделов будут воздействовать на население иными способами, а математики подсчитают, кто какую лепту в общую копилку внёс. Коэффициенты эффективности применения каждого этого воздействия у нас есть…

– Так мы, что? Теперь на выборы будем влиять? – спросил Васерман.

– Я же сказал: исследуется комплексное воздействие. Лучшей модели просто не придумать.

– Конечно! Чтобы, отработав методику на выборах в районном масштабе, перейти на выборы президента! – не унимался Лев Вениаминович.

Сергей Сергеевич строго взглянул на молодого учёного, но уклонился от ответа, сказав, что руководителем эксперимента назначен Гаврилов Леонид Владимирович. Повторил, что об эффективности метода будут судить по комплексу воздействий. Но дотошный Лев Вениаминович стал рассуждать вроде бы о другом, но всё о том же:

– Без воды невозможно существование живых структур, вода сама является живой структурой, вода и есть жизнь. Эта способность воды накапливать и отдавать информацию таит в себе и большую опасность, ведь она может воспринимать и накапливать и вредную информацию. И использовать её могут не только с благой, но и с дурной целью. Наверно, это и есть тот самый случай.

Но Сергей Сергеевич прервал его рассуждения и холодно произнёс:

– Пожалуйста, довольно рассуждений и теоретизирований. Особенно там, в станице. Не забывайте, в каком институте вы работаете. Этому эксперименту руководство придаёт большое значение, и прошу вас быть предельно точными и организованными. Любовь Николаевна, я думаю, на те объёмы вполне достаточно двух бидонов воды серии М-1934. Прошу вас приготовить её и опечатать бидоны. Когда будете опечатывать воду, я к вам подойду.  Если нет у вас ко мне вопросов, идите работать.

– Есть вопросы, – сказала Любовь Николаевна. – Где мы будем жить? Есть ли там столовая. И вообще как будет устроен наш быт?

– Это всё – к Гаврилову. Его сотрудники этим занимаются. Скажу лишь, что столовых там нет. Жить, наверное, придётся на какой-нибудь базе. Сейчас тепло. Маныч. Свежая рыба. Магазин в станице есть.

Букина и Васерман вышли, а Сергей набрал телефон Ивана, но ему ответили, что его нет, и сегодня не будет. Тогда он набрал номер его мобильного телефона. Но и тот был отключён.

«Ладно, позвоню позже», – подумал Сергей Сергеевич и стал просматривать статью Ершова, которую он хотел послать в журнал. Сколько порогов должна будет пройти она, прежде чем будет опубликована. И первым порогом должен быть он, заведующий химическим отделом НИИСТа. Потом будет секретный отдел, Медников…

Он открыл папку. Статья была большой, с графиками, таблицами, математическими формулами. «Солидно, ничего не скажешь, – подумал Сергей Сергеевич. – Тут без пол-литра не разберёшься!».

«Кристаллическая структура воды объясняет многие её странные свойства, которые до сих пор не находили объяснения. Например, феномен растворимости. В воде всегда найдётся определённое количество кристалликов с подходящим электромагнитным рисунком, работающих, как отмычка, легко расщепляя растворяемую субстанцию. Если размешивать воду магнитной мешалкой, физические свойства жидкости резко меняются. Аналогично действует на воду этиловый спирт – он разрушает её информационную структуру. Так что вода со спиртом – это «глупая, пьяная» вода – неструктурированная. Правда, веществ, действующих на воду подобно спирту и магнитному полю, немного.  На графиках №№ 1 и 2  показана зависимость изменения электропроводимости  биологических объектов (белых беспородных мышей) от воздействия структурированной воды серии М 1212...», – прочитал Сергей Сергеевич в справке Ершова.

«Начинает от печки. Вот мастер затуманивать мозги, – недовольно подумал Сергей Сергеевич, пролистывая страницу. – Не диссертацию же пишет!».

Сергей Сергеевич отложил папку и снова позвонил Ивану Васильевичу. Телефон молчал.

«Уехал куда? – подумал он. – Или специально отключил?».

Недовольно положил трубку и вызвал секретаршу, попросил чашечку кофе.

Валечка-секретарша заботливо поинтересовалась:

– Вам с молоком или чёрный?

– Запомните: я всегда пью чёрный, – сухо сказал Сергей Сергеевич, даже не взглянув на секретаршу. – Если можно, с лимоном и без сахара.

– Печенье принести?

– Можно, – милостиво согласился Сергей Сергеевич. Уж очень навязчиво она демонстрировала свои формы. Нужно будет ей как-нибудь в другой раз сказать, чтобы вела себя скромнее. Сейчас не время.

Попивая кофе, Сергей Сергеевич продолжал просматривать  отчёт Ершова.

«Эффект памяти воды давно уже вошёл в медицинскую практику: гомеопатия ныне – официально признанный метод лечения. Гомеопаты растворяют лекарство в таких ничтожных концентрациях, что на ведро воды остается буквально несколько молекул лекарства. Но многие считают эффективность этих лекарств связанной с плацебо...».

«Популярщина, и… романов не нужно читать!»,  – недовольно поморщился Сергей Сергеевич. Нужно будет попросить, чтобы убрал эту воду. Не студентам лекцию читает, – статью в солидный научный журнал готовит… Редакция всё равно всю эту воду вырежет. Сколько времени на всю эту чепуху тратит!

Позвонила Букина.

– Сергей Сергеевич! У меня всё готово. Вы подойдёте?

– Сейчас иду.

В кабинете Букиной у стены стояли два пятидесятилитровых алюминиевых бидона, наполненные структурированной водой. На каждом был приклеен сертификат, и крупными буквами написано: Серия М-1934.

Любовь Николаевна в присутствии Матвеева опломбировала бидоны. Так требовала инструкция.

– Вы выяснили, когда выезд?

– В понедельник в семь утра.

– Возьмите с собой тёплые вещи. Утром у воды там становится прохладно. Вы, случайно, рыбалкой не увлекаетесь? Рыбу-то любите? – спросил Сергей Сергеевич, стараясь смягчить впечатление от сухого тона утреннего совещания.

– Только в жареном виде. И то, если не мне приходится жарить. А ещё шпроты в масле из консервной банки.

– Жаль. Там рыбалка прекрасная.

Сергей Сергеевич вышел и направляясь к себе, снова позвонил Ивану. Телефон был отключён.

«Может, что-то случилось?», – подумал Сергей Сергеевич и набрал номер Нины. Но и та не отвечала. Видимо, была занята.

Снова стал просматривать словоблудие Ершова.

«Ну что за ерунда?! – подумал Сергей Сергеевич и отложил папку в сторону. – Вместо конкретных результатов – экскурсы в историю. Неужели всё это читал старик БАН? Какое нужно было иметь терпение!».

В пятницу рабочий день оканчивался раньше. Когда сотрудники ушли, Сергей Сергеевич вышел в коридор. В самом конце его  находился кабинет Георгия Карловича. Дверь была приоткрыта, и оттуда раздавались голоса. Сергей Сергеевич, стараясь не шуметь, прошёл в кабинет Букиной. Открыв бидоны, вылил из них структурированную воду в раковину и залил их обыкновенной водой из крана. Потом снова опломбировал бидоны и вышел из лаборатории.

«Бороться, бороться. Вот так и нужно бороться! Всё! Решение принято», – подумал он.


В субботу Сергей Сергеевич целый день тщетно пытался дозвониться к Ивану. Он уже не знал, что и думать, как неожиданно Иван позвонил сам.

– Привет! – сказал он. – Вы с Ниной можете приехать ко мне?

Он говорил так,  будто между ними ничего и не произошло.

– Что случилось? Почему ты отключил телефон?

– Случилось… Приезжайте часам к семи. Не могу пить один.

– Да что случилось? Нина сегодня дежурит. Придёт только утром. Может, завтра?

– Тогда приходи один, – сухо проговорил Иван и положил трубку.

Сергей стал собираться. Нужно было зайти  в магазин, потом заехать к матери. Времени было в обрез.

Когда, наконец, он приехал к Ивану, тот встретил его хмурым и был чем-то сильно расстроен. Он уже был в сильном подпитии.

– Так что произошло? Скажешь ты, наконец?

– Моего главного убили.

– Не понял. Как убили? Кто убил?

– Давай сначала помянём его, а уже потом я тебе всё расскажу.

Они прошли в беседку, и Иван рассказал обо всём, что произошло за эти два дня.

– Так, может, всё-таки, он перебрал и свалился сам?

– Вряд ли. Я был там. Чтобы свалиться, ему нужно было стать на подоконник, открыть окно.

– Так, если пьян был… Может, рыгать его потянуло.

– Я бы залезть на тот подоконник и то вряд ли смог бы. А в его-то годы… Нет.

– Ну, конечно. Врагов у него было много?

– Много,  – кивнул Иван, наливая в  рюмки водку.

– Хватит, Иван. Ты же не хочешь менять этот дом на квартиру в центре города.

– Не-е, не хочу, – замотал головой Иван. – Всё! Это – последняя.  Понимаешь, мы с ним иногда ругались. Но всё-таки он был нормальный мужик. Пусть земля ему будет пухом…

Иван был уже пьян, и Сергей помог ему добраться до кровати.

– Оставайся у меня. Позвонишь Нине. Она утром придёт сюда. Мне сейчас нехорошо. Не уходи!

Сергей позвонил Нине, кратко рассказал о том, что произошло на работе у Ивана, и они договорились, что сразу после дежурства она приедет.


Утро в воскресенье было ясным и солнечным. Голубое небо без единого облачка, казалось, было высоко-высоко. Щебетали птички в саду. Но утренняя прохлада была приятна, и Сергей вышел во двор. Иван, видимо, ещё спал.

Побродив по саду и не зная, куда себя деть, Сергей прошёл в беседку и закурил. На глаза попалась газета. Сергей не любил читать газеты, но делать было нечего, и он развернул её.

…Известный врач писал о значении магнитного равновесия крови. У всех раковых пациентов, которых он исследовал, кровь потеряла своё магнитное равновесие: вместо энергетического упорядочения царил хаос…

…В Институте медико-биологических проблем РАН Станислав Зенин… защитил докторскую диссертацию, посвящённую изучению свойств воды… Как оказалось, вода способна запоминать…

«Сейчас уже мало кого удивишь этим, – подумал Сергей. – Но уже хорошо, что об этом пишут в газетах».

…Недавно на телевизионном шоу мальчик из Еревана демонстрировал свои необыкновенные способности. Члены жюри просили пианистку играть какое-нибудь произведение в любом темпе, и он через пару секунд определял, сколько в этом произведении нот! Он просил членов жюри назвать любую дату в календаре, и сразу же говорил, какой это день недели! Способности необъяснимы…

Автор статьи заканчивает восклицанием: как же мало мы знаем о возможностях человеческого организма!

«Боже! Чего только не прочитаешь в случайной газете!».

Сергей свернул газету и вдруг увидел на последней полосе портрет в траурной рамке. На него смотрел пожилой мужчина с огромным лысым лбом и усталыми глазами. Прочитал: «В пятницу ушёл из жизни главный врач…». Внимательней всмотрелся в его портрет. Подумал: «Ещё одна жертва… Ещё одна…».

К беседке подошёл Иван. Он был заспанный, в трусах и без майки.

– Привет! Чего так рано? – спросил он.

– Не спится. Я тебе не успел рассказать. Завтра наши едут в Весёловский район. Я подменил воду.

Иван внимательно взглянул на друга, и вдруг улыбнулся.

– Я и не сомневался, что ты что-нибудь придумаешь! Молоток!

Это у Ивана была высшая похвала.

– Пойду, умоюсь. Сейчас должна Нина прийти, а я неприлично выгляжу. Будем завтракать. Мне кажется, ты поступил так, как и должен был поступить.

Он пошёл к бассейну, по дороге размахивая руками, словно делал зарядку.


Через неделю в институт вернулась группа из Весёловского района. Результаты выборов были совсем не такими, каких ожидал Зураб Дмитриевич. 

В понедельник утром он доложил о них в Москву и собрал  руководителей отделов, принимавших участие в эксперименте.

Докладывал руководитель, доктор наук профессор  Леонид Владимирович Гаврилов. Зураб Дмитриевич молча слушал докладчика, не перебивая. Потом тихо проговорил:

– Странно. Может, времени было мало?

– Сравнительный анализ показал, что в станице Фрунзенской всё же за нашего кандидата проголосовало больше, чем в других населённых пунктах. Сейчас трудно понять, почему при раздельном воздействии эффект был, а при комплексном он практически отсутствует. Может, воздействия гасят друг друга. Вызывается эффект протестного голосования? Мы всё это ещё будем изучать.

– Да уж постарайтесь! Кстати, когда вы изучали влияние СМИ, вы тогда, помнится, работали больше времени.

– Много больше! Если память мне не изменяет, около двух месяцев. Но тогда использовался и компромат, и многое, чего по вашему распоряжению мы сейчас не использовали.

– Это так, – кивнул  Медников. – Но тогда мы не использовали структурированную воду. Мне казалось, она и избавит нас от чернухи! Вы же знаете, как население относится ко всей этой черноте. Понимают, что компромат звучит именно на тех, кого не желают власти видеть депутатом.

– Я понимаю, Зураб Дмитриевич. Буду анализировать.

– Во время проведения эксперимента были ли какие-то нарушения? Я говорю о любых нарушениях.

– Как мне известно, ничего такого не было.

– Хорошо! Идите работать, а я тоже подумаю. Мне ещё в Москве докладывать. Обязательно позовут на ковёр.

Когда сотрудники покинули кабинет, Зураб Дмитриевич глубоко и надолго задумался. И вдруг откуда-то из-за спины он услышал хрипловатый голос своего приятеля:

–  Не только к спасению бывают направлены импульсы поведения людей. Мы видим повсюду либо культы сил природы, либо атеизм, либо враждующие между собой религии. Это нулевая точка отсчета. К природе и культуре язычники относятся гуманно, хотя и не считают географическую среду Творением.

– Что-то ты слишком часто стал появляться в моём обличье! Я уже и сам иногда не уверен, меня ли видели, или это был ты. Хорошо, что рассказал мне о встрече тогда на кладбище нашего Матвеева. Ты всё веселишься. Скучно тебе. Злоупотребляешь! Не кажется ли тебе, что ты нарушаешь конвенцию? И так в городе меня дьяволом считают!

– Высокое и почётное звание. Ты уж поверь мне! Помнишь, как говорил твой любимый Владимир Владимирович?

– Путин, что ли?

– Маяковский, мой друг, Маяковский!

Я – ассенизатор и водовоз!..
Ты бы многое мог, если бы не был помешан на своей науке! Знаешь, как в том анекдоте?

– До анекдотов ли сейчас?

– А ты послушай! Вор в законе, лучший карманник случайно увидел, как играет Рихтер на фортепиано. Он был в шоке. Его спрашивают: «Чем ты так поражён?», а вор отвечает: «Смотрел, как этот фраер играет. Такие руки, а он занимается ерундой!». Вот и ты…

– Что мне твои рассуждения?! – с некоторым раздражением произнёс Медников. – Что мне оттого, что они не понимают, что держали в своих руках власть над миром и не воспользовались этим?!

– Зато те, кто ненавидит красоту мира и жизнь в её многообразных формах, вызывают отвращение. То, что манихеи называли Светом, гностики – Плеромой, каббалисты – Беспредельным и Бесконечным Ничто, а схоласты – «Божественным мраком», сегодня описано в теоретической физике как вакуум, похищающий фотоны и  выполняющий функции средневекового Люцифера.

– Ты снова давишь меня эрудицией. Забыл, что твоё образование ограничивается лишь тремя классами! – скривился Зураб Дмитриевич.

– Тех, кто следует за обликом Пустоты, – не обращая внимания на недовольство Медникова, продолжал из-за спины Михаил Михайлович, – нельзя жалеть, им нельзя помогать, с ними невозможно достичь мира... Ты же знаешь, что можно ожидать от встречи с представителями антисистем.

– Всё это трогательно. Но что мне говорить там?

Медников выразительно показал пальцем в потолок и резко повернулся на голос. В огромном зеркале на противоположной стене, делающем просторный кабинет ещё большим, отразилось озабоченное лицо Зураба Дмитриевича.

– Раньше люди были не столь трусливы. Смерть была явлением привычным, чтобы ради спасения отказаться от радости победы. И всё же перспектива избавиться от страданий жизни манила немногих. И смена вектора деятельности с плюса на минус была результатом свободной воли человека. А коль скоро так, то сделавший выбор нёс ответственность за свой поступок.

Но где искать виновного? И есть ли такой? Результаты лабораторных исследований были столь обнадёживающими, что сомневаться в успехе не приходилось. И вдруг такой конфуз.  Несомненно, это вызовет недоверие.

Зураб Дмитриевич снял трубку и пригласил к себе начальника службы безопасности.

В кабинет вошёл невысокий человек с прилизанными волосами и острым, длинным как у Буратино, носом.

– Присаживайтесь, Евгений Иванович. Мне нужно с вами посоветоваться.

Такое вступление в этом кабинете ничего хорошего не предвещало.

– Меня интересует ваше сопровождение эксперимента в Весёловском районе, – холодно и грозно сказал Медников.

Евгений Иванович затравленно  взглянул на всесильного академика, как смотрит жертва на своего мучителя, и негромко ответил:

– Работу проводили в соответствии с вашими рекомендациями. В эксперименте участвовали все сотрудники со стажем работы не менее пяти лет. Исключение составляет химик из отдела Матвеева, некий Васерман. Но мы его проверяли.

– А не могли ли в это дело вмешаться внешние силы? Эксперимент мог иметь далеко идущие последствия.

– Не думаю. О нём сотрудники узнали не более чем за неделю до командировки. Наш сотрудник в районе проведения эксперимента был на второй день после того совещания.  За несколько дней до начала эксперимента туда выезжала группа из областной санэпидстанции. Они брали пробы воды в Северском Донце и на Маныче. Кстати, с ними был и Матвеев. Он изучал обстановку. Перед отъездом туда я с ним беседовал и дал добро на поездку. Нужно было изучить источники водоснабжения и определить необходимое количество структурированной воды. По крайней мере, так мне определил цель поездки сам Матвеев.

Медников на мгновение задумался, потом, отбросив какую-то мысль, махнул рукой:

– Да нет! С этой стороны нам ничто не грозит. Может, вы и правы: простое стечение обстоятельств, или, действительно, слишком хорошо – тоже не хорошо, и различные воздействия гасят друг друга. Нужно всё это хорошенечко проверить. Нам не хватает ещё крота. А вы, Евгений Иванович, проверьте ещё раз не только всех участников эксперимента, но и всех сотрудников первого списка. Всех, кто имеет допуск. Пока всё. Можете идти!

Евгений Иванович резко встал, держа руки по швам, кивнул головой и, повернувшись по-военному кругом, пошёл к двери.

– Только о вашей проверке никто не должен даже догадываться! – крикнул ему Медников, когда тот открывал дверь кабинета.

19.

Самолётами летать Зураб Дмитриевич не любил, и если позволяло время, предпочитал железную дорогу. Расположившись в купе, или отдыхал, читая какие-то мемуары, или размышлял. В последнее время, как правило, бронировал себе отдельное купе в СВ. Да и куда торопиться? Конец августа, а жара сумасшедшая. А здесь и сервис приличный, и никто не мешает побыть одному, подумать, поспорить с самим собой.  Торопиться было некуда. Не на банкет ехал… Ему нужно было ещё раз понять, что же произошло и почему.

Темно-синий Мерседес подкатил прямо к вагону. Кто-то снаружи услужливо открыл дверцу. Зураб Дмитриевич вышел, попрощался с провожающими его людьми и, взяв свой кейс, поднялся в вагон, едва кивнув проводнице. Его знали. Его побаивались.

Закрывшись, он посмотрел в окно. Поезд стоял на первом пути. На перроне мальчик ел мороженое. Перепачканную его физиономию пыталась вытереть платком мамаша. Мальчик отворачивался, крутил головой, торопясь откусить очередной кусок, пока мороженое не совсем растаяло. Солнце раскалило всё вокруг, и было жарко.

Повесив пиджак на вешалку, Зураб Дмитриевич развязал галстук и сел, вздохнув.

– Жарко, чёрт возьми!

– Поезд тронется, заработают кондиционеры, будет прохладнее.

Зураб Дмитриевич оглянулся в сторону голоса. Михаил сидел напротив в расстёгнутой лёгкой рубашке и, судя по всему, совсем не страдал от жары.

– Хорошо тебе, – пробурчал Медников. – Ловко устроился.

Михаил и не возражал:

– Уметь надо, – сказал он, многозначительно посмеиваясь. – Такая у меня должность, ничего тут не поделаешь.

– А мне вот, по моей роли, нужно ходить в костюме, страдать от жары, пребывать в неведении!..

– Ну, так и я страдаю от неведения точно так же, как и ты!

– Вот это и плохо.

Михаил спросил:

– Ты думаешь, наверху не очень хорошо всё продумали?

– Как тебе сказать, – Зурабов усмехнулся. – У нас же, как и у вас, считается, что наверху ошибаться не могут. Стало быть, всё, что происходит, и всё, что мы делаем, это правильно.

– Но ты-то всё-таки сомневаешься в их правоте?

Медников развёл руками.

– Так ведь по должности положено: сомневаться во всём – даже и в их правоте.

– И что же тебя смущает?

– Посуди сам, – Зурабов оживился, видимо, Михаил задел какую-то очень больную тему. – Ещё когда разрабатывали только концепцию.

Михаил замахал руками:

– Только не нужно высоких слов! Я спрашиваю по существу происходящих событий. О том, что здесь, и о том, что сейчас.

– Так и я о том же, – ответил Медников. – Задача поставлена архисложная. Кто её решит, тот и станет властелином мира! Да, да! Я нисколько не преувеличиваю. Только всё можно было сделать значительно проще!

Михаил возразил:

– А может, в этом что-то есть? Всем нужно дать равные возможности, и тогда… пусть победит сильнейший! Человека нельзя ни к чему подталкивать напрямую. Ему можно  только советовать, а уж как он поступит – это его дело, и мы тут бессильны.

Медников согласился:

– Да, к сожалению, технология такова. Потому вот и страдаю от жары, от жажды, от неопределённости – жить-то приходится по этим дурацким законам… Куда ты делся?

– Да здесь я, здесь, – устало проговорил Михаил. – Где мне ещё быть? Только ты напрасно себя терзаешь! Манипуляция сознанием, – дело хоть и давно известное, но совсем не простое…

– А кто говорит, что простое, – воскликнул Медников. –Просто только детей делать.

– Не всегда, совсем не всегда! – улыбнулся Михаил и почесал рукой своё волосатое пузо. – В принципе, можно полностью контролировать поведение человека.

– Меня не интересует человек. Меня интересует толпа, население городка, города, края, страны, в конце концов!

–  Чего ж ты остановился? Продолжал бы ряд: стран, всего мира! Цель всегда должна быть достойна, чтобы голова кружилась от её величия!

– Не учи меня жить! Мне кажется, наверху переоценивают возможности метода.

Зураб Дмитриевич недовольно поморщился.

– Ну да! – каркнул Михаил. – Сначала этому методу придавали не большое значение. Потом манипуляторами овладела эйфория. Они убедительно показали, что полностью могут владеть толпой. На эти возможности обратили внимание властители мира. Короли и президенты, фюреры и генеральные секретари – все вдруг стали считать её самым мощным оружием.

– Если хочешь знать, они совершенно правы! Ещё Иисус говорил о силе веры. А вера эта выстраивалась на той самой манипуляции сознанием!

– С каких это пор ты стал обращаться к авторитету Иисуса из Назарета?

– С тех самых пор, как связался с тобой, – огрызнулся Медников и взглянул в окно.

Поезд медленно тронулся и вскоре поплыли назад, замелькали строения, деревья, люди…

– Самое интересное, – с улыбкой заметил Зураб Дмитриевич, – остриё этого оружия нередко было направлено против своего народа. Это, как «национальная идея» – инструмент  манипуляторов, с помощью которого можно вдохновить народ и на подвиги, и на преступления…

Помолчали. Монотонный стук колёс усыплял, убаюкивал бдительность.

Постучали. Зураб Дмитриевич открыл дверь, доставая билет.

Проводница сложила билет и вложила его в гнездо своей кожаной сумки.

– А ваш? – проводница протянула руку по направлению к Михаилу и замерла. На противоположной полке никого не было. Она оторопело огляделась и сказала с укором:

– Вечно вы что-нибудь придумаете! Сколько у нас ездите, не было ни разу, чтобы без приключений или фокусов! Везёт же иллюзионистам и фокусникам! Вы, наверно, и из бумаги деньги можете делать?

Зураб Дмитриевич улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Ну, что вы? Вы переоцениваете мои возможности.

– Вам обед принести сейчас или чуть погодя?

– Обед приносить не нужно, – сказал Зураб Дмитриевич. – Я устал, буду отдыхать. А вот в девять вечера принесите мне, пожалуйста, две чашки чёрного кофе с лимоном. Только не забудьте, как в прошлый раз, в девять.

Когда проводница ушла, Зураб Дмитриевич приглушил свет в купе и, не раздеваясь, прилёг на мягкую постель.

Михаил снова возник, но теперь сидел в ногах у разлёгшегося Медникова.

– А ты недоволен? – спросил Михаил. – Я могу себе представить, что жить по человеческим законам тяжело.

– Какая разница? Доволен или недоволен! Такова воля начальства, и я обязан её выполнять.

– А ты уже и устал?

– Ну, ты же видишь: лежу, значит, устал. Человек же я, не из чурки же меня сделал папа Карло.

– Да нет, я не о том. Ты устал выполнять волю начальства?

Медников ничего не ответил, а только поморщился, словно бы от чего-то кислого, или от зубной боли.

Михаил продолжал:

– А тебе не терпится,  вынь да положь конечный результат?

Медников вздохнул:

– Иногда так устаю, что порой думаю: скорей бы, что ли, этот конечный результат уже был достигнут.

Михаил фамильярно похлопал Медникова по колену. Рубашка у него при этом расстегнулась, и его заросший волосами живот сотрясался от смеха.

– Тоже мне, проблемы!

Поезд остановился в Новочеркасске. Медников посмотрел на перрон. За окном сновали какие-то люди.

– Да что я такого сказал? – изумился Медников и недовольно отодвинулся от Михаила.

– Это ты сейчас повторил их мысли. Ты часто в последнее время присваиваешь чужие мысли и идеи. Неужели всё? Истощилась думалка? Кто от кого зависеть должен – ты от своих архаровцев или они от тебя?

Медников задумался, но услышанное ему всё же не понравилось.

– Я и в самом деле так считаю, – сказал он. – Все мы зависим друг от друга. Всё в мире так переплетено, что достаточно произойти неприятности где-то в дальнем селе, скажем, в Сибири, и это непременно скажется на общем фоне. Это, как у нашего Матвеева: стоит появиться двум-трём молекулам с изменённой структурой, и это свойство тиражируется с огромной быстротой, и вскоре структура меняется во всём объёме! Этот Матвеев вместе со своим дружком Гришиным даже сами не понимают, что придумали! О! Это оружие огромной силы! И оно может приносить не только беды, но и счастье. Эти ребята сами не понимают, что владеют обоюдоострым оружием! Да, да! Я именно так и считаю! Мне удалось в этом убедить самого Игната Хмарова! Начальство!

– Мало ли что ты считаешь! И твоему Матвееву с его дружком, может быть, уготовлена совсем другая роль.

Зураб Дмитриевич огрызнулся:

– Тебе бы только смеяться. Надо всё же начальство почитать.

– Да какая, к чёртовой матери, разница? Начальство обижаться не должно. Оно должно быть выше всяких обид.

Наступившая тишина длилась минут десять. Поезд уже давно ехал, а за окном проносились степные пейзажи, серые от пыли лесополосы, покосившиеся домишки. Рельсы выбивали ритм непонятного танца.  Наконец Зураб Дмитриевич не выдержал:

– Ладно, не томи. Ты ведь что-то имел в виду.

Михаил тихо сказал.

– Есть у меня кое-какие подозрения насчёт начальства.

– А почему так тихо? – удивился Зураб Дмитриевич. – Боишься, что оно тебя услышит?

Михаил словно бы стряхнул с себя некое оцепенение.

– Нет, конечно. У меня такое впечатление, что оно хочет тебя подставить, а само будет как бы не при делах.

– Это как? Или я совсем идиот. Нет, дружище. Я этот вариант предусмотрел.

–  А на секунду представь, что овладевшее твоей технологией начальство станет манипулировать людишками. И зачем тогда им ты? Им и без тебя тогда всё  будет подвластно!

–  Ты думаешь, я этого не понимаю? Потому методику технологии манипулирования буду знать только я! Каждый может знать отдельные фрагменты, а всё буду знать я и больше никто!

– Ну да! Ну конечно! Там дураки. Твой Хмаров, придурок, этого не понимает. Может, прибить его, или ещё что?

Медников отодвинулся от Михаила, вжавшись в стенку.

Принуждённо рассмеявшись, сказал:

– Да ладно тебе – чушь молоть! К чему такие резкие повороты? Или по кровушке соскучился?

Михаил обиделся.

– Моё дело – предупредить, а там – поступай, как знаешь.

– Твоё дело, как я посмотрю, дурака валять и меня сбивать с толку!

– Обижаешь, начальник.

– Кривляка! Какой я тебе начальник?

– А для меня все начальники, поскольку ниже меня уже никого быть не может по положению.

– Да брось же ты трепаться, давай лучше о деле, наконец, поговорим!

– О деле – так о деле. А разве оно у нас было?

– Было! Было, кривляка чёртов!

– Не помню. Какое?

– Манипуляция сознанием.

– Ах, ты всё об этом! А я уже и забыл, признаться. Так и что тебя волнует?

– Как что? Всё провалилось, ничего не получается. А ты ещё спрашиваешь! Эта проблема, я думаю, наиболее важная! Манипулировать общественным сознанием пытаются научиться все: партийные лидеры, рвущиеся к власти проходимцы, секретные службы…

– Открыл Америку! Попытки снизить критичность к подаваемой информации, повысить к ней доверие  делались и раньше. Ритуальные танцы шаманов и таинственность жрецов, яркие наряды священников и  даже элементарные психотропные средства… «Зомбировали», как сейчас говорят, людей, – вот и вся премудрость!  Да и технологии претерпели незначительные изменения: слухи, статьи, обличения, признания…

–  Не будь банальным! Этот метод требует времени. Эксперимент в Весёловском районе и должен был показать, что при использовании структурированной воды и повышении внушаемости эффекта можно достичь за сравнительно короткий период времени. Не получилось…

–  Ну, что ж, отрицательный результат – тоже результат…

– Утешил! По моим расчетам всё должно было получиться!

Зураб Дмитриевич  прилёг на диван и продолжал:

– Человек всегда находится под воздействием других людей, и защитить себя от этого воздействия каким-то жёстким барьером он в принципе не может. Манипуляция – это часть технологии власти.

– Манипуляция – это не насилие, а соблазн. Каждому человеку дана свобода духа и свобода воли. Значит, он нагружен ответственностью – устоять, не впасть в соблазн. Это технология моего ведомства, и не тебе меня учить! И не нужно оправдываться!

Михаил посмотрел в окно. Мелькали небольшие полуразрушенные здания, терриконы, какие-то люди…

– А чего мне оправдываться?! – спросил Медников. – Я сделал то, что должен был сделать. Москву будет интересовать не только это.

– А что?

– Испытания в Южно-Китайском море! Только это, и ничего более!

– Так почему это тебя тревожит?

– Сейчас важно, чтобы информация не просочилась. Вот если я не смогу сохранить эту затею в тайне, тогда будет действительно плохо.

– Кто посвящён в это? Кто конкретно?

– Методику, технологию разрабатывали целые коллективы. Но каждый выполнял свою небольшую часть работы. Никто не владеет полной информацией. В существо эксперимента посвящены несколько человек. Ведущие специалисты института, высокие чины политического и военного руководства. Ты же понимаешь, что утечка может произойти с любой стороны.

– Какая тайна? Если знают три человека, это уже не тайна. Но есть ли, кто наиболее опасен в этом отношении?

– Исключить нельзя никого. Меня тревожит Никитин. Сначала я думал не увольнять его до проведения этого эксперимента, но ситуация сложилась так, что пришлось его всё-таки уволить. За ним установлено круглосуточное наблюдение…

– Что твоё наблюдение?! Знаешь правило: нет человека, – нет проблемы.

Медведев надолго задумался. Потом проговорил:

– Видимо, нет другого выхода. В понедельник вернусь из Москвы и дам отмашку… Я уже натравил на него своего волкодава. Как я понимаю, он только и ждёт команды «Фас!». Иначе поступить опасно.

– Но сегодня суббота. Ты здесь будешь целую неделю?

– Да нет! Только переговорю с руководством, и обратно. Двадцать седьмого я должен быть на работе.


Ровно в девять вечера в дверь купе постучали:

– Войдите!

– Ваш кофе, как просили, – сказала проводница, ставя на столик два стакана горячего кофе, нарезанный лимон, сахар-рафинад… – Может, что-то ещё?

– Нет, спасибо, – ответил Медников. – Теперь до утра постарайтесь меня не тревожить. Завтракаю я обычно в семь. Всего доброго.

Он закрыл за проводницей дверь и, глядя куда-то в сторону, произнёс:

– А теперь мы с тобой выпьем кофеёк!

– Я бы и от курочки не отказался, – сказал Михаил, потирая руки в предвкушении ужина, и засмеялся, издавая каркающие звуки.

– Вечером перегружаться вредно.


В Москве к Зурабу Дмитриевичу подошёл мужчина с военной выправкой.

– Добрый день, – сказал он. – Как доехали?

– Всё нормально. Игнат Григорьевич у себя?

– Да. Ждёт.

Они сели  в машину, и водитель, включив мигалку и сирену, нарушая все правила дорожного движения, успешно миновал пробки и выехал на Кутузовский проспект. Вскоре машина неожиданно резко свернула на неприметную узкую дорогу, ведущую в густой лес. Пронеслись ещё около двух километров, притормозив, тихо въехали в ворота, которые, повинуясь чьему-то приказу, гостеприимно открылись. Машина подкатила к небольшому приземистому дому, у крыльца которого гостя встречал мужчина, пытающийся сохранить былую выправку. Седые волосы его были аккуратно зачесаны назад. Стального цвета брюки и малиновая тенниска, спутниковый мобильный телефон в руках, застывший в почтении на некотором отдалении охранник, – всё говорило, что гостя встречал хозяин этого неприметного на первый взгляд домика. На самом деле именно здесь располагался головной НИИСТ. Все десять этажей дома располагались под землёй, и только на поверхности выступал один этаж, в котором и располагались кабинеты высшего руководства.

– С приездом! – приветствовал гостя Игнат Григорьевич. – Как доехали?

– Доехал… – поморщился Зураб Дмитриевич. – Очень уж некстати вы меня оторвали от дел. Да и выходной день…

– Не ворчите. Дело серьёзное. А выходной себе устройте в любой другой день недели.

Они прошли в кабинет, минуя большую приёмную, в которой на месте секретаря сидел бравый молодец. Он встал, приветствуя высокое начальство, кивнул Медникову, как старому знакомому. В приёмной никого, кроме секретаря и охранников, не было.

За тяжёлыми дубовыми звуконепроницаемыми дверьми в сравнительно небольшом кабинете Игнат Григорьевич позволил себе расслабиться.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, дорогой! Присаживайтесь! А оторвал я вас от дел не по своей воле. Вы же следите за тем, как развиваются события? Что толку, что рухнула Берлинская стена? Дядя Сэм стал возводить новую, куда более мощную, чем бетонная стена в Берлине. Он давно мечтал об однополярном мире, где бы чувствовал себя главным законодателем и верховным судьёй. Кому это понравится? Да и станет ли устойчивей от этого мир? Вот и настало время ответить ему его же приёмом. В Хиросиме и Нагасаки показал, что он может. Развалил Союз. Ставит радары вдоль наших границ. Обложил Россию, как  медведя. Теперь наша очередь ему ответить.

Зураб Дмитриевич давно был знаком со своим непосредственным начальником и куратором. Между ними были приятельские отношения, и он не стеснялся называть всё своими именами, хотя никогда ничего лишнего не говорил, и не позволял себе повышать голос, тем более с руководителем одного из филиалов их института.

– Мне кажется, что необходимости в популярной лекции о борьбе миров нет. В чём конкретно вопрос? Что вас тревожит?

– Скоро выборы в Государственную Думу. За ними следуют и президентские. Надеюсь, вы понимаете, что эксперимент в вашем районе, как его, в Весёловском, кажется, не вселяет в нас оптимизма. Это значит, что натравливать наших сявок нужно значительно раньше. А это уже совершенно другие силы и другие деньги. Это раз! Необходимо в кратчайшее же время выявить, не является ли это результатом того, что в вашем хозяйстве появился крот? Это два! Если обнаружите его, вы знаете, что и как поступать. Он может быть угрозой не только для выполнения наших операций, в частности, той, которую мы задумали проводить тринадцатого сентября, но и самого нашего существования, и это три!

– Но такой крот может находиться и у вас, – сказал Зураб Дмитриевич. – Что касается неудачи эксперимента в Весёловском районе, то это может быть результатом и взаимного гашения различных эффектов. Я дал задание психологам посмотреть на результат под этим углом зрения. У людей возникли протестные импульсы, и это, с точки зрения дальнейшей работы в этом направлении, имеет немаловажное значение.

– Мне всегда казалось, что маслом кашу не испортишь…

– Увы!

– Ну да… А здесь получилось, как в том анекдоте.

– В каком анекдоте? – не понял Медников.

– В старом анекдоте. Даже неприлично его рассказывать.

– С каких пор вы стали заботиться о приличиях?

– Ну, смотрите. Я предупредил! Рассказывает один еврей: «Ты знаешь, Абрам вчера купил один единственный лотерейный билет и выиграл сто тысяч!». «Нет, что ты?! – возражает Хайм. – Всё было не совсем так! Во-первых, не на лотерейный билет, а в преферанс, не сто тысяч, а пять рублей, и не выиграл, а проиграл!».

Медников даже не улыбнулся.

– Слышали? Но я предупреждал, – извиняющим голосом сказал Зураб Дмитриевич.

–  Да Бог с ними, с анекдотами. Меня больше интересует степень готовности операции «Ц-3». Вам в спецчасти передадут папку. Вы дома её внимательно посмотрите. Там конкретизированы вопросы, на которые вам нужно будет ответить. Ответ пришлёте по спецсвязи.

– Что конкретно вас интересует по операции «Ц-3»?

– Кто конкретно вылетит на место? Когда нужно направлять в район аппаратуру? Доставляться всё будет на подводной лодке. Водолазы наши готовы. Сможет ли опуститься под воду ваш специалист? Может, ему пройти подготовку у нас на базе? Какие меры принимаются для сохранения тайны?..

Медников некоторое время молчал, переваривая вопросы Хмарова. Заметив, что Хмаров нахмурился и выжидательно взглянул на него пронзающим взглядом из-под мохнатых бровей, сказал:

–  13 августа во Владивосток вылетает Верховцев. Человек, проверенный многократно. Он участвовал в проектировании и  монтаже прибора. Передатчик расположим прямо на лодке, которая будет расположена от приёмника на расстоянии пяти километров. Сигнал в воде распространяется медленнее, чем по воздуху.

– А обеспечение безопасности?

– Делаем всё, что можем. Об операции знают считанные люди. И то, не всё. Им известны координаты, но не известно время. Время я передам в самый последний момент. И время акции мы выбрали максимально удобное для этого. 13 сентября. Всё это есть у вас в моей докладной записке.

– Читал. Я хотел всё это услышать именно от вас лично. Ну что ж. Будем считать, с этим вопросом всё. Есть ли у вас ко мне вопросы?

– Нет. Меня больше волнуют предстоящие выборы. У нас сейчас готовят методичку для политологов, телеведущих, даже для политиков. Нужно, чтобы эти болтуны всегда оставляли возможность иначе толковать их высказывания. Главное должно произрастать именно из недосказанного. Их слова всегда должны нуждаться в истолковании.

– А лучше бы молчали! Пусть лучше красноречиво молчат!

– Это понятно, – впервые за время разговора улыбнулся Зураб Дмитриевич. –  Пусть те, кому адресовано это молчание, включают своё воображение.  Когда мы смотрим на пейзаж хорошего художника, мы воспроизводим в нашем воображении картину. Если бы художник изобразил детали точно, мы бы просто не узнали образ. Зная законы восприятия, он только намекает, а картину человек создаёт в своём воображении. Он –  соавтор картины.

–  Ну да! Вы всегда были эстетом и теоретиком! Только анализируя разные версии, можно приблизиться в истине, особенно когда кто-то заинтересован  её скрыть.

Эти недоумки думают, что демократия принесёт им великие блага и освободит личность. Во имя бесспорной правды демократии они готовы забыть, что религия демократии, как она была провозглашена Руссо и как была осуществлена Робеспьером, не освободила личность, не утвердила их неотъемлемые права, а, наоборот, совершенно подавила личность и не хочет знать её автономного бытия. Где они видели, эту демократию? В США, в Англии? Или во Франции? Глупцы! Абсолютизм власти, пришедшей или на штыках, или при купленных выборах… Не более того!

Как только манипуляция сознанием превратилась в технологию господства, само понятие демократии стало чисто условным и употребляется лишь как идеологический штамп.

Но полно нам болтать. Вы ещё задержитесь, или вернётесь домой?

– Я возвращаюсь. Завтра хочу ещё успеть кое-что предпринять.

Медников встал.

– А почему не самолётом?

– Не люблю летать. В поезде есть время обдумать детали, что-то проанализировать. Так что к пяти я должен быть на Курском вокзале.

– Ну, как знаете. Вас отвезут.

Игнат Григорьевич как-то холодно взглянул на Медникова, потом вызвал секретаря и отдал распоряжение:

– Машину. Зураба Дмитриевича нужно отправить на Курский вокзал.

Он вышел из-за стола, пожал руку и попрощался. Выходить и провожать гостя он не стал.


В Ростове Зураб Дмитриевич прямо с вокзала поехал в институт. Нужно было продумать ещё раз все меры безопасности. Тревожно было у него на душе.

Пройдя в кабинет, приказал по телефону его ни с кем не соединять, никого к нему не пускать.

– Мне нужно поработать, – сказал он, плотно закрывая дверь кабинета. – И не тревожьте меня. Я сам вам позвоню, если понадобитесь.

Прошёл в комнату отдыха, снял дорожный костюм, принял прохладный душ, оделся и лёг на диван, уставившись в потолок. Ни с кем не хотелось разговаривать. Нужно было всё ещё раз взвесить, но в голову ничего не приходило. Все мысли куда-то испарились. Так он и лежал бездумно, пока не услышал голос Михаила. Он развалился в кресле и с видимым удовольствием курил сигарету.

– И чего ты разлегся? Рабочий день! Или тебе закон не писан? Так ты всегда говорил, что для тебя работа – удовольствие.

– А ты уже обнаглел настолько, что куришь в моём кабинете…

– Не в кабинете, а в комнате отдыха. Это, как говорили когда-то в славном городе Одессе, – две большие разницы!

– Брось зубоскалить! Тяжко на душе, тревожно. И не пойму, что не предусмотрел?

– А я всё никак в толк не возьму, чего ты бросился заниматься своими страшилками? Всё никак не можешь понять, что все эти методы устарели!

– Не понял. – Зураб Дмитриевич даже встал с дивана и посмотрел на приятеля. – Что устарело? Говори яснее!

– Всё устарело. Твоё высокоточное оружие, цунами, землетрясения, ядерное и водородное оружие – всё!

Зураб Дмитриевич, страшно заинтригованный словами приятеля, пододвинулся к нему поближе.

– Ну-ка, ну-ка! Поподробнее!

– Скажи, что вам остаётся после ядерной бомбардировки? После землетрясения? После цунами? Руины, разруха, смердящие трупы, эпидемии… и огромные заботы кормить огромное множество голодных, больных, покалеченных, со сдвинутой психикой людей.

– Не понял? Что ты имеешь в виду? Всё, что мы делаем, – делаем напрасно?

– Практически напрасно. Это всё – меры устрашения. По глупости Трумэн показал миру, какое у него есть оружие. С тех пор прошло много времени, но больше никто и никогда его не применял и применять не будет. Уж слишком сильный будет резонанс.

– Зато все играли бицепсами.

Зураб Дмитриевич почувствовал, что открытие где-то рядом. Его только нужно нащупать. Он с надеждой посмотрел на Михаила.

– Играли.  Ну и что? Продолжай!

– А то, что это никому не нужно!

– А что нужно? Или наши оппоненты ведут себя иначе?

– Иначе! Всё их бряцание оружием – отвлекающий манёвр. Понимают, что сегодня с Россией это у них не пройдёт. Могут и сдачи получить.

– И что?

– Основные силы у них направлены на взрыв изнутри, на такие проекты, как твой проект со структурированной водой. Ты напрасно прогнал БАНа. Я бы тебе советовал вернуть его, ублажить, значительно расширить это направление. За ним будущее.

– Ну-ну, говори! – нетерпеливо потирая руки, сказал Медников. Глаза его снова приобрели какой-то неестественный блеск. Движения стали резкими, энергичными.

– Нужно значительно расширить изучение потенциального противника и играть на их противоречиях. Ты посмотри, что делают они! Вся эта свистопляска с национализмом, с пропагандой русскости, с антисемитизмом – что это по-твоему? Это то самое современное оружие, сильнее которого пока ещё никто не придумал.

– Ну да! И известно оно было с древности. Все так и поступали: разделяли и властвовали!

– А я о чём?! И здесь нужен опыт, технологии манипулирования сознанием, использование авторитетных носителей информации, полуправды, искажённой правды. Нужно привлекать к этому действу видных политиков и учёных, артистов и писателей, да мало ли кого?! Таких, как Александр Солженицын или Владимир Солоухин, Игорь Шафаревич или Дмитрий Рогозин… И использовать в полной мере сепаратизм, дискриминацию. Впрочем, мне ли тебя учить?!  И, как в атомной бомбе, начнётся цепная реакция! Посыплется Россия. Она же – как лоскутное одеяло. А что в результате? Всё решили они сами. Все материальные ценности сохранены. Нет руин, нет эпидемий и зловонных трупов. А кто хозяин? Кто победитель?

– Ну, ты пока ничего нового мне не сказал. Гитлер ставил на эту карту.

– Гитлер, действительно, ставил на эту карту. Но он был первоклашка. При сегодняшних технологиях и вашем опыте воздействия на массы… Самым главным для вас должно быть психологическое оружие. Психологическая атака распространяется быстрее, чем пожар в степи. А ты когда-нибудь видел, как горит степь? И пожар этот очень трудно потушить! Так что, ваши задумки со всякими цунами, это может быть лишь отвлекающим манёвром. Главное, завладеть душами! А уж потом… немножечко наврёшь, и делай с ним, что хошь!

Зураб Дмитриевич надолго задумался.

– Да-а, – протянул он. – Задал ты мне задачу… Но ты, пожалуй, прав. Это, действительно, технология и борьбы, и защиты! А ты сгинь, отдохни пока.

Медников прошёл в кабинет и позвонил секретарше:

– Светлана Фоминична, пригласите ко мне Матвеева.

20.

Сергей Сергеевич шёл к Медникову, не ожидая ничего хорошего. Эксперимент в Весёловском районе провален. За это время практически ничего не сделано. Да и идей новых нет. По инерции он продолжал изучать механизмы насыщения воды информацией, пытался  определить долговечность памяти и её способность передавать информацию. Это, конечно, интересно! Впереди были исследования взаимодействия воды и живой природы… а потом и неживой.

Но когда потом потребовали в прикладных дисциплинах использовать полученные данные в тот момент, когда данные-то были ещё до конца не изучены, – ему стало не по себе. Однако же начальство, окрылённое успехами, торопило. Видно, уж очень интересными им показались результаты, и очень хотелось скорее использовать их для своих конкретных целей. А здесь – облом! Вот, видимо, и ищут причину, проверяют и перепроверяют. Не шутка. Какие надежды рухнули! Сколько денег ухлопали?!

Но Зураб Дмитриевич встретил Матвеева доброжелательной улыбкой. Или артистом он был таким уж превосходным, или и в самом деле питал к нему симпатии и не связывал провал в Весёловском районе с его группой. Только и это было совершенно на него не похоже, он вышел из-за стола и пожал руку Сергей Сергеевичу.

– Присаживайтесь. Всё не было времени поинтересоваться, как у вас обстоят дела.

– Перепроверяем исследования с водой серии М-1934. Непонятно, почему такие результаты.

– Да, это важно. Этим исследованиям мы придаём особое значение. Но я пригласил вас по другому поводу.

– Слушаю вас.

– Скажите, вы общаетесь с Борисом Антоновичем?

– Один раз заходил к нему.

– Как он там? Переживает?

– Переживает. Столько лет работал в институте. Столько сделал.

Медников пристально посмотрел на Матвеева, словно бы, пытаясь понять, чего можно ждать от этого новоиспеченного заведующего отделом – так это выглядело, но ощущение у Сергея было другое: он всё на самом деле прекрасно понимает и только делает вид, что в чём-то затрудняется...

Потом, словно бы решившись на что-то, Медников сказал:

– У нас  возникла идея значительно расширить эти исследования, и не только связанные с использованием воды для повышения внушаемости больших контингентов людей. Исследования, конечно, будут проводиться по всем направлениям, но вашему разделу придаётся большое значение. Поэтому, вас не затруднит, посетите сегодня Бориса Антоновича. Мне бы хотелось, чтобы он принял участие в этих исследованиях. Вы, несомненно, остаётесь руководителем отдела. Но, я думаю, вам такой опытный учёный может существенно помочь. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Конечно! – ответил Сергей Сергеевич.  – Искренне рад вашему решению. Борис Антонович – мой учитель, и я сегодня же передам ему ваше предложение. Совершенно убеждён, что он его с радостью примет. Вы знаете, у меня создалось впечатление, что он страдает именно оттого, что ему дома нечего делать.

– Я тоже так думаю. Вот и хорошо. Поговорите о  вашем задании. Может, он что-то подскажет.

– Спасибо. Ещё раз спасибо за Никитина. Он, несомненно, большой учёный и прекрасный человек. Сегодня же после работы зайду к нему.


Когда Сергей Сергеевич после работы зашёл к Никитиным, он застал его  дочь в слезах.

«Вот, чёрт побери! Недаром говорят, что понедельник – день тяжёлый», – пронеслось в голове у Сергея Сергеевича.

– Добрый вечер, – сказал он. – Что случилось? Я хотел проведать Бориса Антоновича. Можно?

– Можно. Только, ему очень плохо.

– Не понял. Заболел, что ли?

– Заболел. Пару дней назад у него появились боли в сердце. Вызвали кардиологическую бригаду, делали уколы. Даже капельницу ставили. А ему всё хуже и хуже. Не знаю, что и думать. Сейчас посмотрю, не спит ли. Вчера ночью было так плохо, что думала, до утра не доживёт. А в больницу он наотрез отказывается ехать. Говорит, что медицина против его болезни бессильна.

Сергей Сергеевич был в шоке. Несколько дней назад они были у Бориса Антоновича. Никаких признаков заболевания тогда не было. Что могло случиться? С другой стороны, не молодой уже…

Вышла дочь и сказала, что отец очень обрадовался, узнав о его приходе. Просил зайти.

– Просил зайти, – сказала она. – Только, мне кажется, ему стало ещё хуже. Вы не долго, а я сейчас опять позвоню врачу…

Когда Сергей Сергеевич зашёл в комнату Бориса Антоновича, он сразу и не узнал учителя. На высоких подушках полусидел бледный истощённый человек и мутными глазами смотрел на него. Синюшные губы его были потресканы. Он то и дело облизывал их сухим шершавым языком. Голос его был едва слышным. Боясь потерять сознание, он торопился и прохрипел:

– Садитесь… Хорошо, что пришли… Вовремя… Это проделки Медникова… Я в этом уверен…

– Ну что вы, – попытался ему возразить Сергей Сергеевич, но Никитин приподнял руку, прося его замолчать.

– Подождите… Я должен вам рассказать… Им нужно помешать… Запомните координаты… 115 градусов восточной долготы и 20 градусов южной широты. Там должны они вызвать сильное землетрясение, которое вызовет страшное цунами. В опасности миллионы людей… Землетрясение должно произойти в сентябре. Точной даты я не знаю. Предупредите…

Сергей Сергеевич думал, что у больного начинается бред, но тот вдруг открыл широко глаза, и чётко повторил координаты:

– Я в своём уме и памяти… Меня отравили… Но запомните: 115 градусов восточной долготы и 20 градусов южной широты. В сентябре. Дайте оповещение в Интернете. Может, это их остановит… Могут погибнуть неповинные люди… Всё! Спасибо!.. Спасибо… Нужно оставаться человеком… Я не хотел…

Он видимо, устал и теперь лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Прошло не менее десяти минут. В комнату заглядывала внучка Бориса Антоновича Леночка. Она видела, что Сергей Сергеевич сидит на стуле возле деда и молчит. Когда же Сергей Сергеевич встал, чтобы уйти, Борис Антонович открыл глаза и показал рукой: не уходите!

Он словно собирал последние силы и едва слышно проговорил:

– Основная же их задача – сделать людей послушными их воле… Нельзя это недооценивать! Боритесь, как можете… Спасибо, что пришли… Теперь можно и умереть…

Он с надеждой взглянул на ученика. Потом громко задышал. В груди что-то заклокотало…

Через час Бориса Антоновича не стало.  Это случилось двадцать седьмого августа в 19 часов 15 минут.


Между тем, почти сразу как только Матвеев покинул кабинет Медникова, туда вошёл некий Евгений Иванович Хомутов, начальник службы безопасности. Он вошёл, как всегда, бесшумно закрыв дверь и проверив, плотно ли она прикрыта.

– Что там у вас? – спросил Медников. – Что-нибудь уже выяснили?

– Выясняем круг тех, кто был осведомлён. Сомнение вызвал Никитин…

– Никитин?! – воскликнул Медников. – Вы в своём уме? Он имел допуск к самым большим тайнам государства!

– Я в своём уме, – неожиданно холодно произнёс Хомутов. – Он и раньше был всегда критически настроен…

– О чём вы лепечите?! Он – автор разработок, которыми интересуется высшее руководство страны!

– Не знаю, кто чем интересуется, – продолжал Евгений Иванович,  – но, коль скоро мне поручено охранять государственные тайны… Кстати, и Сахаров был автором многих секретных проектов, ну и что с того? Впрочем, всё теперь уже позади: дело сделано!

– Как вас понимать? – побледнел Зураб Дмитриевич. – Что значит «дело сделано?» Какое дело?

– Я предпринял меры, чтобы он замолчал…

Медников сидел, поражённый услышанным.  Он прикрыл глаза и задумался. Хомутов знал: в такие минуты нельзя тревожить начальство. Начальство – есть начальство. А Зурабу Дмитриевичу вдруг увиделось:


Князь Владимир силой захвативший киевский престол, расширял пределы своего княжества. У него было много врагов. На купленных друзей надежда была невелика. Кто больше им посулит, к тому и перейдут.

Обстановка была сложной. Поражением закончились походы Святослава на Дунай и Добрыни на Каму. Союзники выбирались по единству веры. Проблема союзников стала сверхактуальной. Но и она решалась путём принятия той или иной религии, игравшей роль политической программы. Следовательно, надо было выбрать программу, приемлемую и для подданных, и для правителей, и для одного из сильных соседей.

В  Киев приезжали миссионеры с юга (греки), с востока (болгары) и с запада (немцы). Но князь не торопился. Ошибка в выборе веры могла стоить престола и головы. Надо было все взвесить.

Принять ислам Владимир отказался из-за запрещения пить вино. Отказ от традиции совместных пиров сулил князю потерю дружины, которая усмотрела бы в этом оскорбительное пренебрежение.

Католическую веру он отказался принимать, так как службы в ней проводились на латинском языке, а иерарх церкви ставился выше монарха. Владимир понимал, что совместить латинскую и греческую ориентации невозможно.

Хазарских евреев он отверг, потому что  в их религии были слишком строгие ограничения: не есть свинину, делать обрезание.

Таким образом, у князя была свобода выбора, и он предпринял меры, чтобы основная цель, которую он поставил перед собой, была выполнена.

Зураб Дмитриевич открыл глаза и холодно посмотрел на Хомутова.

– Что сделано, то сделано. Меня интересуют подробности.

– Мы перехватили звонок на «скорую помощь». Никитину стало плохо с сердцем. Выехали наши специалисты. Впрочем, кардиограмма у него и без того была ни к чёрту. Ввели препарат, который должен был его привести к тихой и спокойной смерти. Но, знаете: ещё сегодня утром он был жив, хотя специалисты утверждают, что осечки быть не должно.

Неожиданно Хомутов увидел огромного приятеля шефа. Он сидел, развалившись  в кресле, и безучастно смотрел на него. «Видимо, не заметил». Этот Медников для него был, как уж для лягушки. У всесильного хмурого начальника службы безопасности только от его взгляда наступало оцепенение и он готов был идти и делать всё, что он прикажет… На его приятеля он даже не обратил внимания. Бугай и бугай. «Нужно будет спросить, что это за тип?», – подумал он.

– Вот это и есть свобода выбора, – вдруг хрипловато проговорил Михаил Михайлович. От такого хамства Хомутов чуть не потерял дар речи. – И это утверждение невозможно опровергнуть логически, хотя  каждый вправе её не принять. Именно в этом фокус!

– Но я хотел использовать его остаточный потенциал. Он ещё многое мог, – проворчал Зураб Дмитриевич, глядя на Хомутова.

– Зачем же вы его уволили? – спросил Хомутов. – А у меня была не тень сомнения, а целая папка видеоматериалов и несколько кассет прослушки. Короче, его нужно было убирать. Что поделать? Такова жизнь, борьба за существование. В этом Дарвин был, конечно, прав.

–  Уволил и уволил. Чего ты ко мне привязался? – не обращая внимания на слова начальника службы безопасности, отмахнулся от приятеля Медников.

– Объяснение. – Мих-Мих словно издевался. – Вспомни: Восточная церковь не разделяла идеи Блаженного Августина о предопределении и тем самым не снимала со своих прихожан ответственности за грехи, творимые по своей воле. Мы всегда выступали слугами Бога, выполняющими особые задания Всевышнего.

– Это ты к чему?

– Я всё о том же: о свободе воли. Например, на Руси  Владимир зависел от дружины больше, чем дружина от князя. Он вынужден был принять православие, хотя и без большой охоты, чтобы не было большей беды: ссоры с дружиной. И твой этот Хомутов был вынужден так поступить. Вот тебе и свобода воли!

– Ну и закрутил ты! Впрочем, ладно.

Зураб Дмитриевич посмотрел на начальника службы безопасности и устало махнул рукой.

– Как только это произойдёт, сообщите мне. Нужно будет похоронить его по первому разряду. Впрочем, сегодня у него должен быть Матвеев. Думаю, если что, – он сообщит.


Смерть шефа Ивану Васильевичу далась с большим трудом. Он понимал, что главный был пожилым человеком, не всегда соизмерял силы, может, даже не всегда был чист на руку, но когда-то был бойцом и грозой. Его уважали и побаивались. Умел поставить службу так, что о ней говорили с уважением. Конечно, в последние годы Егорыч оступился. Но в конце концов ведь нашёл в себе силы и показал этим сволочам кузькину мать! А ведь это же самое главное! Оступился, сбил шаг, но исправился, пошёл так, как и должен был идти! Ведь как бывало на войне? Кто-то струсил и побежал назад, наложив от страха в штаны (а ведь это было обычным делом!), но потом пришёл в себя и двинулся в бой, и повёл себя достойно! И на войне люди погибали. Молодые, во цвете лет! Им бы только жить и жить, а их… девять граммов в сердце, постой, погоди! Но то была война, а это что?

Мысль о том, что и это была война ему не приходила в голову. Мир, конечно, очень сложен и труден, но не настолько же!

Вышел в сад.

Хотя, что сейчас происходит?! Воду травят, леса вырубают, национальные конфликты искусственно разжигают, душат ценами, отказывают людям в медицинской помощи…

«И это не война? Война! – думал Иван Васильевич. – Я жену и дочь – где потерял? Не на этой ли войне? И Егорыч погиб. Кто следующий?».

Был поздний августовский прохладный вечер. Иван Васильевич сидел в беседке и размышлял. Вдруг почему-то вспомнил строчку из известного стихотворения: Хорошо бы собаку купить. А почему бы и нет?! Здорово сказано! И как раз про него: вот он купит себе щенка, и будет кому слово сказать! Собаки – умные! И совсем не обязательно породистого пса брать. Не на выставки же ходить! Те, кто на выставки ходит, больше думают о себе, а не о четвероногом друге. Будет медаль, можно и бизнес организовать, щенков разводить и продавать. Но делать деньги на друзьях – и вовсе безнравственно. А брать собаку, чтобы потом её посадить на цепь? Ни в коем случае! Никаких  цепей! Что это за издевательство – держать собаку на цепи? Она дуреет, звереет и перестаёт быть другом. А ему нужна была такая собака, чтобы на неё можно было положиться: и чтобы погулять с нею, поговорить, и чтобы помечтать, ну а по ночам – пусть себе двор сторожит. Пусть приглядывает своим хозяйским собачьим взором, и когда он уйдёт на работу. А конуру можно будет сделать вон там, возле ступенек. Или так: пусть на веранде живёт, а во двор пусть сама выходит через маленькую собачью дверь, которую можно будет ей приспособить в нижней части большой человеческой двери – он однажды видел такую в кино.

Иван Васильевич так размечтался, что уже и решил: завтра же пойду по соседям, спрошу, у кого что есть. Собачий лай слышен отовсюду. Стало быть, и собаку по вкусу можно будет найти – простую, без затей. Дворнягу. Они, говорят, реже болеют. У них иммунитет сильнее…

Закурил, выпустил облачко дыма. Мысли его плелись, рисуя узоры своими ассоциативными спицами. Вспоминались Жанна и Оленька. Потом почему-то – как они с Сергеем перебрали на кладбище. Знакомство с этим странным Мих-Михом…

Громко сказал:

– Всё! Пора спать!

И пошёл в дом.

Он уже разобрал постель и собрался ложиться, как вдруг тишину комнаты разорвал телефонный звонок, а полумрак – яркая вспышка. Иван Васильевич взглянул на фосфорящиеся стрелки часов. Было ровно двенадцать  ночи.

Он оглянулся в сторону звонка. Звонил тот самый старинный телефон, стоящий на той самой старинной тумбочке. Обе свечи – горели.

«Чертовщина! Кто же их зажёг? Или от звонка и зажглись? И кто бы мог звонить? Ведь я же смотрел уже: там и телефонного провода-то нет! Значит, та же Олимпиада. Но откуда она узнала мой номер? Даже я его не знаю!».

Странное спокойствие овладело им. На лице возникла лёгкая усмешка.

– Почему бы и нет? – подумал он.

Встал с кровати, подошёл к телефону, взял трубку.

– Алло! Я вас слушаю! – сказал он, ожидая услышать в ответ голос Олимпиады.

– Извините, любезный, за поздний звонок! – сказал мужской голос. – Говорит Михаил Михайлович.

Иван Васильевич его сразу узнал по голосу с хрипотцой и какими-то восточными интонациями.

– Ничего, ничего. Я ещё не сплю. Но как вы могли мне позвонить, когда этот телефон даже не имеет телефонного провода? Он же – только бутафория!

– Странно, что вы до сих пор не догадались! Это же обыкновенный радиотелефон. Только сделан под старину.

– Радиотелефон?! Странно. Так, значит, и все мои разговоры с девушкой, живущей в прошлом веке, – тоже бутафория?

– Не совсем так, дорогой, не совсем так! Но об этом как-нибудь в другой раз. Сейчас я хотел вам сказать, что над профессором Никитиным нависла серьёзная опасность. Попробуйте его спасти. Может, вам и вашему другу это удастся… хотя и вряд ли. Я просил несколько дней назад передать вам это через вашу знакомую Олимпиаду, но девица оказалась уж очень впечатлительной. Ничего не поняла и считает, что это у неё галлюцинации. Так что попробуйте! И не спрашивайте меня ни о чём. Я и так сказал больше, чем должен был. Если хотите, утром перезвоните ей. Всего вам доброго. Спокойной ночи.

Он положил трубку, а у Ивана Васильевича сон пропал.  Какой уж тут сон, когда он такое услышал! Но не ночью же звонить этой Олимпиаде?! Да и Сергею уже поздновато звонить.

Едва дождавшись утра, Иван Васильевич позвонил Олимпиаде.

– Алло, алло! – это был тот самый женский голос. – Иван Васильевич, это вы?

– Ну, да, я, – ответил Иван.

– Мы же договорились, что вы больше звонить не будете. Не хорошо это.

– Я тоже так хотел, – ответил Иван Васильевич. – Но открылись некоторые новые обстоятельства. Вы меня, Бога ради, простите за ранний звонок.

– Ничего, ничего. Я слушаю.

– Скажите, пожалуйста, к вам звонил кто-то из нашего времени?

– Звонил! Я ничего не поняла. Этот господин мне звонил и раньше. Он попросил, чтобы я передала вам очень важное известие.

– Олимпиада Аполлинарьевна, голубушка, вы кому-нибудь рассказывала про наши разговоры?

– Да Бог с вами, Иван Васильевич! Ни единому человеку! Я очень боюсь, что меня сочтут сумасшедшей.

– Ну, допустим. И как он назвался?

– Он говорил, что его зовут Михаилом Михайловичем, и что он всё знает про наши разговоры. Я спросила его, не служит ли он на телефонной станции, и он ответил буквально так: в некотором роде именно на ней и служу. И ещё закашлялся, или засмеялся, я так уж и не поняла. А дальше он заявил, что живёт вне времени! Как это вам нравится?! Вне времени! Как это можно понять, и как здесь не сойти с ума?!

– И что дальше?

– Дальше, – Олимпиада Аполлинарьевна смутилась. – Я даже не знаю, как вам это объяснить, сударь мой.

– Ну, уж как-нибудь объясните.

– А дальше: он очень много рассказывал про вас и про вашего друга Сергея, хвалил, говорил, что вы сделали какие-то очень важные открытия в науке, и даже сами не понимаете этого!

– Он так сказал?

– Так и сказал. Сказал ещё, что ваша работа дополняет работу вашего друга, или наоборот. Я уж и не помню. А я ему сказала, что и без него догадывалась, что вы очень умный человек.

– А  он?

– А он закашлялся и согласился со мной.

– А что ещё?

– Он ещё сказал, что у вас есть враги и вы в опасности. Что одного человека у вас там уже убили. И теперь очередь за другими. Это правда, что у вас кого-то убили?

– Ну, допустим, правда, – ответил Иван Васильевич. – У нас вообще неспокойная жизнь. – Например, я считаю, что  мою жену и дочь – тоже убили.

– Нет, – ответила Олимпиада Аполлинарьевна. – Он имел в виду какого-то пожилого мужчину.

– Был и пожилой мужчина. Может, он и имя его называл?

– Кажется, Ерофей или Тимофей – что-то в этом роде. Он сказал, что в опасности какой-то ваш учитель. Что там у вас творится?  Убивают друг друга? Неужели это правда?

– Правда, Олимпиада Аполлинарьевна, правда! И у вас через несколько лет такое же будет. И убивать будут не тайно, а вполне открыто. Именем революции. А этот Михаил Михайлович не сказал, кто убьёт учителя? Имя-то он назвал?

– Нет, этого он точно не говорил. Просил только, чтобы я вас предупредила.

– Странно. Он-то вне времени. Мог бы и сам нам это сказать.

– Не мог, сударь мой! Говорит, ему по чину не полагается.

– Странно, а я что могу сделать?

– Этого я не знаю, Иван Васильевич. Только я совсем уже запуталась. Голова кругом идёт! В последнее время всё думала: не схожу ли я, действительно, с ума. Очень боюсь. Вы меня простите. Я и за вас боюсь. За то время, что мы с вами общаемся, вы, вроде бы, как родственником для меня стали. Вот и боюсь. Даже в церковь ходила, свечку за вас ставила, чтобы отвёл Господ наш от вас нечистую силу и всякую беду! Вот и услышал, видно, Он мои молитвы, коль позвонили вы, Иван Васильевич. Мне очень даже страшно за вас! Берегите себя, миленький вы мой!

– Да ладно. Чего уж там. Спасибо вам, Олимпиада Аполлинарьевна! И извините за ранний звонок.

Иван Васильевич положил трубку. На бронзовых подсвечниках тускло отражался огонь гаснущих свечей. Он совершенно не удивился тому, что они потухли. Взял свой сотовый телефон и позвонил Сергею. Его телефон был отключён. Сергея был тогда вызван  к начальству.

Днём Иван Васильевич так закрутился, выполняя распоряжения нового щефа, что вспомнил об этом тоже около семи вечера, когда уже пришёл домой.

Позвонил Сергею.

Тот терпеливо выслушал друга. Потом тихо произнёс:

– Этот твой Мих-Мих оказался прав. Поздно уже. Борис Антонович  только что умер. Острая сердечная недостаточность, говорят доктора. Сердце не выдержало. Оказывается, он на ногах перенёс инфаркт.

– Что же мы будем делать? – спросил, пораженный так быстро сбывающимися предсказаниями Мих-Миха, Иван. – Может, в субботу придёте с Ниной ко мне? Нужно что-то делать. Я понимаю, сейчас ты будешь занят похоронами Никитина. Кстати, сообщи мне, когда похороны.

– Скорее всего в среду, двадцать девятого. Сейчас жарко. О времени я сообщу.

– Я тоже хочу пойти на кладбище.

21.

Хоронили Бориса Антоновича в среду.  Гроб с телом усопшего установили в актовом зале института. Дежурные с траурными повязками следили за порядком. Несколько часов люди шли и шли попрощаться со старейшим сотрудником, профессором Никитиным. И каждый клал цветы, венки к постаменту, на котором стоял гроб.

В двенадцать начался траурный митинг. Произносили речи, вспоминали то хорошее, что сделал этот человек. Последним выступил заместитель директора института по науке академик Медников.

После того, как были сказаны все слова, распорядитель похорон профессор Серенький дал команду, и молодые крепкие ребята на руках вынесли гроб и установили на катафалк. Сотрудники, желающие поехать на кладбище, расположились на двух автобусах. За автобусами медленно следовала вереница машин.

Иван Васильевич на своей «Волге» пристроился в самом хвосте и медленно следовал за траурным кортежем.

– Я не уверен, что среди тех, кто сегодня проливал слёзы у гроба, не было того, кто его и прикончил, – сказал, обращаясь к Сергею, Иван.

– Ты думаешь?

– Вполне могло быть. Как было с Кировым, Фрунзе, Горьким…

– Такое было во все времена. Сначала прикончат, а потом проливают крокодиловы слёзы.

… Гроб опустили в могилу, и Иван Васильевич  вместе с другом подошли ближе и бросили горсть земли. Комья сначала громко стучали о крышку гроба. По мере того, как могила наполнялась рыхлой землёй, звук падающих комьев становился глуше, и, наконец, стал совершенно неслышным.  Рыхлый чернозём рассыпался, и комья, брошенные разными людьми, перемешивались в одну общую земляную скорбь.

Иван с ужасом подумал: «Ведь это я уже четвёртого человека хороню за последнее время. Как будто на войне»…

А Сергея во время выполнения этой процедуры поразило совсем другое: он кинул свою горсть земли, выпрямился и уже собирался отойти в сторону, чтобы дать и другим возможность отдать последнюю почесть ушедшему, но внезапно встретился глазами с Зурабом Дмитриевичем, стоявшим по ту сторону могилы. Ему показалось, что в этих глазах он встретил сожаление. Подумал: «Возможно ли? Или это мне показалось?».

Друзья отошли в сторону. До боли знакомый кладбищенский ландшафт: там, где могилы появились только недавно, стояли временные деревянные кресты – море крестов. И лишь где-то вдалеке виднелись участки кладбища, где уже выросли деревья и появились памятники.

Некоторое время спустя люди потянулись к автобусам.

– Ты на поминки? – спросил Иван Васильевич.

– Не хочу с ними. Поедем ко мне, помянём  старика.

– Поехали. Только – по чуть-чуть. Мне ещё на работу.

– И мне. Нина с дежурства. Наверно спит. Мы тихо, на кухне.

Ни с кем не прощаясь, они сели в машину и поехали по огромному кладбищу и самой настоящей шоссейной дороге на нём. С облегчением вырвались из кладбищенского пространства и влились в городское движение.

Всю дорогу молчали. Да и о чём говорить?! Всё уже говорено-переговорено. Изнурительная жара плавила мозги. Не хотелось думать. На душе было пакостно и тревожно.

Приехав, поднялись на этаж, не вызывая лифта, чтобы не грохотать, тихо открыли ключом дверь и прошли на кухню. Сергей достал из холодильника водку, разлил в рюмки.

– Пьёте без меня?

Друзья оглянулись.

Нина в лёгком халатике стояла в дверях.

– Помянёшь с нами нашего учителя? – спросил Сергей.

Он достал ещё одну рюмку и плеснул в неё водку.

– Пусть земля ему будет пухом, – сказал Иван, и выпил.

– Пусть… – эхом отозвались друзья, и выпили, не чокаясь.

–  Ну, я погнал, – сказал Иван. – Работы – просто завал.

– Хорошо. Только нужно поговорить. Я же тебе не рассказывал, что мне сказал Никитин перед смертью.

Сергей вкратце поведал последнее желание учителя. Иван, вставший было, чтобы уходить, снова сел.

– Вот так штука! И чего же ты раньше мне ничего не говорил?

– Не знаю. Самому нужно было понять, что это означает.

– Теперь понял?

– Понял.

– История, – протянул Иван. – И что ты думаешь делать?

– Не знаю. Потому и хотел посоветоваться.

– Опасно. Не в газетах же давать объявление. Да и кто напечатает? А тебя пристрелят, как пить дать!

– Утешил! Но делать же что-то нужно.

– Интернет! – вдруг сказала Нина. – Ваш этот БАН говорил же: дать объявление в Интернете! Можно там штормовое предупреждение разместить.

Друзья с изумлением взглянули на Нину.

– А что?! Прекрасная идея! – воскликнул Сергей.

– Тоже опасно, – скептически заметил Иван. – Сейчас такие штуки не проходят.

– Что же делать?

Сергей был в растерянности. Он понимал, что не сможет жить спокойно, если не исполнит последнюю волю Никитина. С другой стороны, хорошо представлял возможные последствия.

И снова Нина спокойно произнесла:

– Есть выход! Костик!

– Какой Костик? – не понял Иван.

А Сергей сразу уловил её мысль. Сказал:

– Ты что?! Зачем мальчику рисковать? Нет, твоя идея совсем не блеск, – воскликнул Сергей.

Друзья ещё некоторое время спорили, обсуждали варианты. Иван сказал, что мог бы взять отпуск за свой счёт и полететь в Киев, на что Сергей возразил, сказав, что отпуск за свой счёт не годится. Уж очень явно и подозрительно.

– Неужели ты думаешь, что они и за мной следят?

– Не знаю. Зачем-то тебе мой дьявол подсунул же тебе своего помощника, этого Михаила?!

– А, может, Медников, помощник у этого Мих-Миха?

– Да какая разница, кто у кого помощник! Когда начнут копать, будут проверять меня, мои связи. Нет, это не годится, – повторил Сергей.

– А я говорю, что Костику такое вполне можно бы поручить. Парень он ответственный, вот увидите!– сказала Нина.

– Да как он приедет сюда? С какой стати? Проведать маму? Весь год не приезжал, а как раз сейчас приехал! Нет, дорогая, это – плохая идея! – возразил ей Сергей.

Сергей боялся за Нину и не хотел в это дело никого впутывать.

– И не по телефону же ему об этом говорить! – согласился с Сергеем Иван.

– Вы меня не поняли. Мы подали заявление в загс?

Нина решительно взглянула на Сергея.

– Подали. Так месяц ждать нужно, – грустно сказал Сергей.

– Ничего ждать не нужно. Заведующая той конторой – моя давнишняя пациентка. Попрошу, чтобы восьмого сентября, в субботу и расписали. Думаю, мне она не откажет. К этому времени и Костика вызовем. Не могу же я сына не пригласить на свою свадьбу!

– Всё это так. Но при чём здесь то, что мы обсуждали? – не понимал Иван.

– А при том, что приезд Костика будет вполне обоснованным. Ему мы передадим текст, который нужно послать, а он в Интернет-кафе и даст это предупреждение. Другое дело, кто это предупреждение там увидит?

– Те, кому нужно, увидят, – успокоил её Иван. – Я дам адреса авторитетных французских  и английских журналов.

Сергей молчал. С одной стороны, он был рад, что появился свет в конце тоннеля и можно будет исполнить последнюю волю учителя, что Нина принимает такое участие в его проблемах. Он тревожился и восхищался, и смотрел на неё влюблёнными глазами, и в этом взгляде было сказано всё: и вера, и надежда, и любовь…

– Ну теперь я, кажется, могу уходить, – сказал Иван. – Держите меня в курсе. Не хочу опоздать на свадьбу.

– Не волнуйся! Ты у нас будешь почётным гостем, – сказал Сергей. – Да и людей будет, я думаю, человек восемь. Это с нами.

–  Эльвира Митрофановна будет?

– Ты же знаешь. Она уже год не выходит из квартиры. Да и давление у неё в последнее время зашкаливает. Организуем всё здесь. Да, Ниночка?

– Не хотим никакого шума, – подтвердила Нина.


Костик прилетел в пятницу, седьмого сентября. Сергей был на работе, и встречала сына Нина. Сев в такси, они поехали домой.

– Ты ещё выше стал, – говорила Нина. – Как тебе удалось уехать?

– Отпросился на пятницу. В воскресенье вечером улечу. В понедельник буду опять на занятиях. Какие проблемы?

– Это хорошо. У вас строго с этим?

– Не очень. Но не хочу сам пропускать. Специальные предметы начали читать: электроника, теоретические основы электротехники. Особенно не погуляешь. А Сергей Сергеевич ещё работает?

– Да. До шести. К семи будет.

– А регистрация-то когда?

– Завтра в четыре.

– Так поздно?!

– Спасибо, что хоть так согласились. Впрочем, мы никуда не опаздываем.

– Много у тебя будет народа?

– Человек восемь.  Сергея Сергеевича друг и ещё две пары, мои коллеги со своими половинками. Не могла же я не пригласить свидетелей! Вот и весь народ.

Костик посмотрел на мать и промолчал. Он понимал её без слов.

– Ты счастлива?

– Очень, сынок! Даже не могу тебе сказать, как! Сергей Сергеевич – прекрасный человек. Впрочем, сам увидишь.

Такси подъехало к дому. Расплатившись с водителем, поднялись в квартиру.

Сергей пришёл в седьмом часу. Открыла дверь Нина. Она была несколько взволнована. Как примет Костик Сергея? Не возникнет ли у сына обыкновенной ревности к мужчине, который сейчас занимает все мысли матери?

Нина поцеловала Сергея, провела в комнату.

– Сынок, познакомься. Это Сергей Сергеевич, человек, которого я люблю!

Навстречу Сергею поднялся  парень, чуть ли не двухметрового роста, с хорошими мускулами. Взгляд умный, чуть прищуренный и испытующий, а лицо – смеющееся, открытое.

Познакомились.

Сергей спросил прямо:

– А как ты относишься к тому, что я и твоя мама решили пожениться?

– Совершенно нормально, – ответил Костик. – В  нашей группе почти у всех родители в разводе. У нас даже многие прикалываются: подыскивают своим мамам женихов! Обсуждают их. Иногда говорят: «Такого бы мне папочку! Кайф!». А у меня отец погиб. Как я могу относиться к желанию мамы устроить свою судьбу?!

– А что, отцов – тоже женят?

Костик пожал плечами.

– На самом деле ещё никто никого не женил и не выдал замуж. Только болтаем. А вот Маринка Шевцова – девушка в нашей группе – всерьёз задалась целью женить папашу. Он любит выпить, и ей часто от него перепадает. Матери нет. Вот и мечтает она сплавить своего папаню кому-нибудь в подарок.

– А ты меня не предлагал? – улыбнулась Нина.

– Нет. Я считаю, что в такое дело вмешиваться не стоит. Да и чего тебе искать? Ты у меня красавица и умница. И сама ведь нашла!

– А девочка у тебя есть?

Нина внимательно взглянула на сына и улыбнулась.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Сергей. – Нет! Пока мне не до девочек! Впрочем, любовь – такая штука, что может прийти вдруг. Помнишь, как в песенке:

Любовь нечаянно нагрянет,
когда её совсем не ждёшь…
Нина подошла к сыну и обняла его.

– Романтик, – сказала она, обращаясь к Сергею. – Он, как и я, верит в любовь.

– Весь в тебя, – улыбнулся Костик. – Ты же всегда в любовь верила?

– Я и сейчас верю, – тихо сказала Нина.

– Ну вот, а я о чём? – рассмеялся Костик. – Я и не сомневаюсь, что ты нашла то, что искала.

Нина влюблёнными глазами посмотрела на Сергея и почему-то смутилась. Сергей же сказал весело:

– И я тоже нашёл то, что искал…


В загс поехали на «Волге» Ивана. За ними шёл великолепный джип заведующего урологическим отделением больницы, в которой работала Нина. В нём её «шеф» с супругой и старшая медсестра с мужем. Все были веселы и счастливы. Выслушали казённые слова и обменялись кольцами. Затем Иван хотел прокатить «молодых» по городу, но Нина запротестовала:

– Давайте скорее домой. Я столько наготовила! Хочу шампанского и…

– И чтобы скорее крикнули «Горько!».

– И это тоже…

Сергей обнял Нину и крепко поцеловал.

– Эй, новобрачные! Ведите себя пристойно! Дети в машине! – шутил Иван.

– А ты, Ваня, не плетись, как телега, – нашлась Нина.


Потом было скромное застолье. Пили шампанское, кричали «горько!» и говорили на отвлечённые темы. Смеялись, рассказывали анекдоты, случаи из врачебной практики. Разошлись около двенадцати. Иван и Сергей заранее договорились не перепивать, потому что на следующий день решили переговорить с Костиком. У него уже был обратный билет на самолёт на семь вечера.

Утром приехал Иван с подготовленным текстом на английском языке и несколькими адресами крупнейших журналов Европы, Японии и Америки.

Друзья подробно рассказали Костику всё, что знали, и попросили его передать подготовленный Иваном  и Сергеем текст по нескольким адресам.

Костик пробежал глазами по тексту и ухмыльнулся.

Так что, мы уже и этими штуками занимаемся? Ничего себе, игрушечки! А я только вчера просматривал газеты и об этом думал. Во, вот эта газета! Послушайте!

И Костик прочитал:

… «Воздействие будет направлено с юга на север, поэтому оно должно изменить направление по линиям магнитного потока, разворачивая свой Северный Полюс с направления на Солнце к противоположному от него направлению…».

А вот ещё! Нет, нет, вы послушайте!

…«Должностные лица сообщили, что в воскресенье береговая охрана Японии послала самолет, чтобы обследовать столб пара высотой 3 300 футов, вырвавшийся из глубин Тихого океана возле небольшого Японского острова. Представитель Морских Сил Самообороны Хироши Шираи сообщил, что водяной пар, похожий на огромное облако, был замечен в субботу с острова Иво Джима базирующимися на нем японскими военными. Огромные волны высотой в несколько метров расходились в разные стороны от этого места и обрушились на небольшие острова этого района. Должностные лица самообороны, позже проведшие аэрофотосъемку со спасательного вертолета, обнаружили также, что поверхность воды в районе стала красной, что это могло означать подводную вулканическую активность. В воскресенье Береговая охрана Японии послала в район самолет, чтобы провести более тщательное обследование в условиях естественного освещения. Представители Береговой охраны сообщили, что должностные лица по-прежнему пытаются выяснить, что же на самом деле произошло в водах, и не является ли это явление испытанием доселе неизвестного оружия.

Интересно, что  после замеров радиационного фона счётчиками Гейгера, радиоактивность была в норме, никаких свидетельств взрывов или вулканической деятельности не было. Изучаются возможные объяснения, одно из которых заключается в том, что источником высокой температуры мог стать сейсмоактивный разлом».

Ну, как вам это? Не об этих страшилках ли вы и собираетесь предупредить людей?

– Вполне вероятно, – сказал Сергей Сергеевич. – Так ты согласен нам помочь? Ты передашь штормовое предупреждение?

– Нет проблем! Передам, – сразу же согласился Костик.

Нине вдруг стало страшно. Она понимала, что вероятность обнаружить того, кто дал извещение в Интернет-кафе, невелика. Она хотела предохранить сына, настроить его на серьёзный лад.

– Ты, сынок, не горячись. Нельзя недооценивать опасность. Ты же понимаешь, что такие письма мы могли бы послать и из Ростова. Но здесь это очень опасно. Да и из Москвы это посылать опасно. Поэтому мы и просим тебя: будь предельно осторожным. Передавай тексты из разных Интернет-кафе. Желательно именно тогда, когда в них много народа, чтобы тебя не могли вычислить. Хорошо бы, если бы ты появлялся там в разной одежде. У тебя есть спортивный костюм, пиджак, тенниска…

– Сколько предосторожностей! – прервал мать Костик. – Всё будет хорошо. Не маленький. Что за дела? Я не понимаю, что ли?!

– Понимаешь, Костик, – тихо проговорил Сергей, – уже погиб человек. В этих испытаниях заинтересованы очень мощные структуры…

– Ну, да: злые дяди. Волки. Но нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк!

– Сын! Отнесись к этому серьёзно! Проблема в том, чтобы самому при этом остаться невидимым. Лет десять тому назад у нас в области был случай, когда в одном районе началась неизвестная эпидемия. Люди стали умирать. И никто не имел понятия, что это за болезнь.

– И что? – спросил Сергей, заинтересовавшись рассказом Нины.

– Район блокировали, никого не выпускали, но практически ничего не делали, чтобы спасти людей. Всё надеялись, что пронесёт, а сообщать начальству в Ростов не хотелось. А люди всё умирали и умирали. И тогда нашёлся один смельчак, который по Интернету сообщил о случившемся.  Об этом узнали в Москве, показали по центральному телевидению, послали специалистов, сыворотку и, в конце концов, эпидемия была остановлена.

– А я что-то такое помню, – сказал Сергей. – А что за болезнь была?

– Крымская геморрагическая лихорадка. Но дело не в этом. У того человека тут же начались неприятности: ему отключили Интернет, угрожали. Потом какие-то люди избили его до полусмерти. Этих людей никто в том районе не знал.

– Он подавал сигнал прямо из дома? – спросил Костик.

– Да, – ответила мать.

– Его ошибка была в том, что он не послал свою весточку из Интернет-кафе…

– В сельском районе – Интернет-кафе?

– Ну, пусть бы приехал в Ростов.

– Но из района никого не выпускали!

– Ну, хорошо! Я серьёзен, как никогда. Неужели вы думаете, что я не понимаю. Ну, передам я эти письма, и что?

– Ничего! Позвонишь и скажешь, что долетел благополучно. И ни слова, слышишь, ни слова ни о каких письмах. На этом твоя роль кончается!

– И вы думаете, что кто-нибудь эти письма прочтёт?

– Прочтут, – заверил его Иван. – Кто нужно, прочтёт!

– Хорошо. Да не волнуйтесь вы так! Всё будет тип-топ! Только я не уверен… Впрочем, я всё сделаю.

Костика мало интересовали подробности. Он где-то читал о том, что ведутся такие работы, но считал эти разговоры уткой журналистов, охотившихся за сенсациями. Какие землетрясения и цунами, какая телепатия и память воды! Чушь собачья! Просто журналюгам нужно увеличить тираж своих газет, вот и придумывают всякие такие штучки!

– Гораздо проще, – произнёс Костик, – парализовать электронные средства управления. Перестанут летать самолёты. Остановится транспорт. Нарушится связь. Это вам не цунами какое-то!

– К сожалению, всё это не фантазия.  Многие исследования ведутся по разным направлениям. И это не так безобидно, как кажется. А  что касается воздействий на электронные средства управления, то эта задача давно решена. И испытания такие проводили. Но не будем об этом.

– А я, как только окончится вся эта катавасия, наверно, на пару недель слиняю, – грустно сказал Иван и посмотрел на Сергея.

– Куда? Тебе бы уехать куда-нибудь. Сменить обстановку. Хотя и дома у тебя – рай.

– Нет. Хочу куда-нибудь уехать. Говорят, в станице Пухляковской есть приличный Дом отдыха. Наверно туда подамся.

– И когда?

– В конце августа. Первого я должен быть на работе. Пару недель мне вполне достаточно.


Сергей Сергеевич немного пожалел, что поручили это Костику. Теперь Нина не скоро успокоится. Рисковать благополучием сына! На такое не каждая мать решится.


В аэропорт Костика провожали Нина и Сергей Сергеевич.

Прежде чем пройти в зону контроля, она обняла сына, и тихо проговорила:

– Будь осторожен, сынок! Я тебя прошу! И жду твоего звонка.

Освободившись из объятий матери, Костик подошёл к Сергею Сергеевичу.

– Берегите маму. Она у меня одна!

– И у меня она одна! И я её очень люблю!

– И я люблю, – сказал Костик и рассмеялся.

Сергей сделал шаг к парню и обнял его.

– Всё будет хорошо, – заверил он Костика.

– И я вам обещаю, что всё будет хорошо, – сказал Костик, думая о полученном задании.


В понедельник часов в восемь раздался долгожданный звонок Костика.

– Привет, мамуля! Всё в порядке. Долетел благополучно. Раньше позвонить не мог. С утра помчался  на лекцию. Закрутился. Только сейчас вернулся в общагу.

– Спасибо за звонок, сыночек. Я знала, что ты у меня умница. Только будь осторожен. Москва – это не Ростов.

– Всё будет хорошо. И вот что я хотел тебе сказать: мне Сергей Сергеевич понравился. Будьте счастливы!..


А одиннадцатого утром академик Медников получил телеграмму, в которой был короткий, как выстрел, приказ:

ИСПЫТАНИЯ ОТМЕНИТЬ.  ВЕРХОВЦЕВА ВЕРНУТЬ НА БАЗУ. СРОЧНО ПРОВЕСТИ ПРОВЕРКУ ВСЕХ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ ЛЮДЕЙ, ИМЕЮЩИХ ДОСТУП К ИНФОРМАЦИИ. ТРИНАДЦАТОГО ПРИБЫТЬ С ДОКЛАДОМ В ЦЕНТР.

И. ХМАРОВ.


Тринадцатого сентября, поздним вечером в гостиничном номере  Зураба Дмитриевича Медникова  отдыхали после тяжёлого разговора в головном институте хозяин номера и его приятель, привыкший менять свои обличия и привычки, – вездесущий Михаил Михайлович Буран. Медников сидел за письменным столом, отвалившись на спинку кожаного кресла, и о чём-то размышлял, иногда шевеля губами. Он давно привык к беседам с самим собой. Для того чтобы дойти до сути происходящего, иногда уж очень нужен оппонент, взгляд с другой стороны.  Тогда можно рассмотреть все «за» и «против» и принять решение. Нередко таким оппонентом у него был его старинный приятель Буран Михаил Михайлович, с которым он познакомился ещё со времени, когда писал свою первую научную работу. Ему тогда предстояло сделать доклад на студенческой конференции, и он страстно мечтал о том, чтобы его заметила Люся – девушка их группы. Буран пришёл как-то в их лабораторию и подсказал блестящую идею, которая позволила объединить огромное множество разрозненных фактов в стройную систему. Успех был ошеломляющий. После окончания университета ему предложили аспирантуру, которую он успешно окончил. Защитил свою первую диссертацию. Потом была и докторская  диссертация, должности, звания. И всегда им руководил всезнающий Михаил Михайлович, которого для краткости он стал величать Мих-Михом.

Они были ровесники. Вообще поначалу Медников не мог определить его возраст. Ничего не знал о нём. Он не удивлялся его экстравагантным выходкам и шуткам. Мих-Мих мог имитировать любого человека, перевоплощаться, в точности копировать не только внешность, но и голос, походку, даже логику размышлений. Это было так необычно, так интересно. Он всегда подсказывал Зурабу Дмитриевичу решения самых сложных задач, а уж потом талантливый молодой учёный успешно их развивал и представлял в нужной форме: докладе или статье, монографии или докладной записке на самые верха власти.

Со временем он получил всё, что хотел: должности, звания, деньги, власть… А Мих-Мих оставался при нём его тенью. С годами отношения их стали не просто доверительными, но и дружескими. Зураб Дмитриевич понял, откуда взялся этот Мих-Мих, но относился к этому с юмором, и это знание его ничуть не огорчило. А позже он даже нередко использовал его в своих розыгрышах, умело раздваиваясь. Это делало его самого чуть ли не дьяволом. Перед ним трепетали, ему поклонялись…

А вот Люся из его группы в университете вышла замуж за Николая Нестерова, студента из параллельной группы. С тех пор ни одна женщина не трогала сердце когда-то пылкого Зураба Дмитриевича. Он весь отдался работе, и ему было не до лирики.

Иногда он думал, что это – плата Мих-Миху за то, что он сделал для него. Но потом такие мысли стали всё реже и реже его тревожить.

Медников многому научился у своего приятеля. Он стал более изобретательным, изменчивым. С задачами, вдруг возникшими на его пути, он теперь справлялся играючи. И можно было посчитать по пальцам одной руки ситуации, когда его планам не суждено было сбыться.

Тем не менее с экспериментом с этим цунами он просто сел в лужу. Нужно было с самого начала значительно уменьшить число посвящённых в эти планы. Но там, наверху, считают, что они непогрешимы, и утечка информации произошла именно у них. Медников вопросительно взглянул на приятеля, развалившегося в мягком кресле у журнального столика и дымящего сигаретой. Но вместо того, чтобы спросить о причинах провала эксперимента, с некоторым высокомерием сказал:

– Послушай, откуда ты взялся? За многие годы я так и не знаю ничего о тебе. Ты ничего не рассказывал, откуда ты? Кто твои родители?  Впрочем, ты можешь даже не отвечать. Я догадываюсь. И, тем не менее, хотелось бы это услышать от тебя.

– Зачем? Ты всё равно ничего не поймёшь! Мне не хотелось бы, чтобы наши отношения ухудшились.

– А ты всё-таки расскажи. Отношения наши проверены временем, так что они ухудшиться не могут.

– Ну, как знаешь. Я тебя предупредил.

Мих-Мих начал из далека:

– Природа – это Вселенная, делящаяся на четыре вида-бытия: творящее, но несотворённое; сотворённое и творящее; сотворённое, но не творящее; не сотворённое и не творящее.  Успеваешь следить за мыслью?

Мих-Мих закурил новую сигарету и  испытующе посмотрел на Медникова.

– Успеваю. Пока всё понятно. И что?

– Первое принято считать Богом, о котором мы ничего не знаем, и Он сам не знает, что Он есть. Не имея ни начала, ни конца, Он не может действовать, двигаться, но не может и покоиться. По отношению к предметам мира Он – «небытие». По отношению к идеям – причинность и потенциальность.  Это небытие непрестанно изливается и образует бесчисленные потенции, которые, в свою очередь, становятся действительностью.

– Ладно. С Богом мы разобрались. Ты о себе расскажи, – нетерпеливо сказал Медников. – Что ты мне здесь лекцию индийской философии читаешь?

– Не гони лошадей! – недовольно сморщился Мих-Мих. – Не забывайся.

– Ладно, прости…– стушевался Медников. Он услышал у приятеля незнакомые металлические нотки в голосе.

А Мих-Мих продолжал:

– Первоначальное тело человека было духовным, не разделенным на два пола, а «испортилось» из-за грехопадения Адама. А окружающий людей чувственный мир относится к третьему разряду, который «творится и не творит». Бог не проклинал ни Адама, ни Евы, но только змия. Это оттого, что Господь не проклинает свои творения. Он только добро творит... и проклинает зло, которое не от Него произошло.

– А что есть «несотворённое и не творящее»?

– Это возвращение к источнику бытия в «божественный мрак». И вот здесь-то и очень важно понимать, что молиться «небытию», породившему мир непроизвольно и не ведающему о его существовании, невозможно. Если молитва не услышана – она не нужна. Поэтому Он предложил подменить веру знанием. «Истинная философия есть истинная религия».

– Допустим, – перебил Мих-Миха Зураб Дмитриевич, – но ведь дьявол создан подобно другим ангелам. Он по природе своей добр, обладает свободной волей.

– В этом всё и дело!

В этом месте Мих-Мих вдруг стал возбуждённым и заговорил громче и быстрее:

– В этом всё и дело! Ты прав! Обладая свободой воли, он мог бы творить добро и зло! Но всё дело в том, что считать добром и что считать злом. Одному это – добро, в то же время другому это является злом. Вот, например, у тебя сорвался эксперимент с цунами. Для тебя это плохо. Ты недоволен. А для тысяч и тысяч людишек это добро! Их не смыло в воду, не разрушило их жилища!

Именно за то, что дьявол стал размышлять, что есть добро и что является злом, он и был низринут с неба на землю.

– Ну да! Примерно так и написано в Библии, – воскликнул Медников, прихлопнув ладонью по столу. – В Библии примерно так и сказано. Переводя эту дилемму на язык современных понятий, можно сказать, что роль дьявола играл вакуум, который, как известно, при столкновении с материей весьма активен, хотя без неё лишён существования. Но поскольку живое воображение людей того времени требовало персонификации и доброго, и злого начал, то представления о дьяволе были приняты как рабочая гипотеза.

– Я надеюсь, что ты не поддался всеобщему гипнозу и свободен от всяких сказочек церковников, описанных в Библии.

Мих-Мих развалился в кресле. По всему было видно, что настроен он был философически.

– К чему это ты? Библия –  величайший памятник мировой культуры. И чего это ты так на неё ополчился? Рождена она из Торы иудеев, её идеи и образы  тысячами нитей  пронизывают современную культуру всего христианского мира, являются несомненным источником Ислама. Библия  играет важную роль в формировании нравственности, наконец!

– Да брось мне морочить голову! Тебе неприлично говорить банальности!

– Но я именно так и думаю, – упорствовал Зураб Дмитриевич. – Ты же не можешь отрицать, что она оказывала и продолжает оказывать огромное влияние на людей! Я понимаю, что это – творение людей.

– Истины, говоришь? Да там целый мешок глупостей! Один только Армагеддон чего стоит?!

– Уж кому-кому, но только не тебе об этом говорить!

– Это почему? Потому что я – представитель, так сказать, ада? Я – исчадие зла? Но вспомни фантазии церковников о том, что на Страшном суде все мёртвые воскреснут и получат по заслугам. В связи с этим многократные провозглашения о ближайшем завершении жизни на Земле порождали у верующих страх,  ужас и порой истерию. А эти идиоты утверждают, что именно тогда восторжествует справедливость!

– Не знаю, воскреснут ли мёртвые, но в природе всё имеет своё начало и свой конец. Но если жизнь звёзд измеряется миллиардами лет, то продолжительность жизни цивилизаций, безусловно,  много меньше. Другими словами, жизнь цивилизации ограничена во времени и в этом у науки расхождения с религией нет.

– Ты мне лекцию не читай! Нашёл кому читать! Или сам поверил, что у меня три класса образования?! Я слишком  долго был в твоём образе, мог бы и научиться во мне видеть академика! А что? Не соответствую?

Мих-Мих рассмеялся своим каркающим смехом…

– Но ты же не будешь отрицать, что всё, вплоть до социальных изменений, совершается по воле Творца и в назначенное им время?

– Это так и есть! Только с самого начала нужно оговорить термины! Что ты понимаешь под словом «Творец»?

Мих-Мих закурил и стал пускать дым кольцами, которые поднимались к самому потолку и там собирались в небольшое облачко.

– Это неважно! Наука ищет и находит всему происходящему вполне земные, естественные объяснения, – продолжал упорствовать Зураб Дмитриевич.

– Пусть так! Но согласись, что проблема угасания Солнца через сколько-то миллиардов лет не очень актуальна. Грядущий Апокалипсис, Армагеддон и прочие кошмары из библейских откровений Иоанна Богослова –  не более чем фантазии воспалённого ума!

–  Но наука неопровержимо доказала, что  в прошлом имели место катастрофы планетарного масштаба. Они есть в легендах Китая,  у индейцев Америки, у народов Древнего Египта и Древней Греции.

– Так и я о том же! – Мих-Мих легко встал с кресла и в возбуждении заходил по комнате. – Но ты же учёный! Если бы не эти целомудренные стены…

– Где ты видел целомудренные стены? – улыбнулся Зураб Дмитриевич.

– Если бы ни эти целомудренные стены, – упрямо повторил Мих-Мих, я бы выругался матом, что не пристало мне по чину! А почему целомудренные? Потому что всё следует рассматривать в сравнении. Я видел и другие учреждения, более грозные и кровавые. Так я всё-таки продолжу: ты же учёный. Мог бы подсчитать! Даже если растают все ледники и выпадет на землю вся атмосферная влага, то и тогда уровень океана поднимется примерно на 60-70 метров. Этого, конечно же, недостаточно для всемирного потопа, покрывшего согласно Библейскому тексту даже самые высокие горы. Смех и грех, я должен тебя убеждать, что Библия – не более чем творчество людей, причём многого ещё не знавших. Да и рассчитана она не на современного читателя! К тому же возможны ведь и другие катаклизмы и бедствия. Мне ли тебе говорить, что население мира продолжает расти. Растёт и потребление невосполнимых ресурсов планеты, выбросы углекислого газа в атмосферу. Оно всё ближе подходит к пределам возможностей планеты. Да и стихийные бедствия – засухи, штормы и наводнения – происходят всё чаще.

– Теперь ты читаешь мне лекцию! Какого чёрта?! Или ты решил, что это я имею три класса образования?!

– Прости… Действительно, довольно банальностей. Но что тебя так расстроило? То, что отменили цунами? Так, я думаю, правильно поступили. Стольким людишкам жизнь спасли!

–  А не твоя ли это работа?! И это говоришь мне ты?! Ну, удивил, так удивил! Ты думаешь, я не знаю, что затопление суши не единственная угроза и следствие потепления! Грядёт сокращение производства продовольствия, голод. В Африке, например, его уже не хватает. Там засухи следуют одна за другой.  Ураганы, тайфуны и штормы станут ещё сильнее, и без наших испытаний будут гибнуть люди. Мы же учимся управлять стихией. Ты же помнишь ураган, пронесшийся во Флориде и Карибском бассейне?

– Ты ещё вспомни, что есть и другие угрозы. Например, метеоритная опасность…

– А что?! Столкновение с телом, размером от нескольких сот метров в диаметре и более – это уже катастрофа глобального масштаба. Попадание в океан приведёт к цунами, высота волны которого может достигать километров. Эта волна обойдёт земной шар несколько раз. Попадание метеорита на материк может привести к  «космической зиме».  Тебе этого мало? Вот тебе и Армагеддон. Чем не «конец света?».

– «Конец света»  произойдёт гораздо быстрее, чем многие предполагают. Кстати, календарь Майя заканчивается на 2012 году.

– Бог ты мой! Так ты же должен радоваться! Вот сколько душ-то сразу…

Зураб Дмитриевич словно бы поддразнивал приятеля. Но Мих-Мих грустно посмотрел на Медникова, и тихо проговорил:

– И ты туда же! Приписали мне роль исчадия ада, ловца человеческих душ и болтаете ерунду. А того понять не можете, что нет и быть не может добра без зла, света без тени, плюса без минуса… Иначе не было бы ничего! Без оппонентов нет, и не может быть царства небесного, демократии, (кстати, такой же сказочки, как и царство небесное). И я вижу своей целью не заставлять делать зло, а показывать всю палитру красок, все возможности. Ты же не можешь возражать, что подлый, преступный путь нередко и легче, и быстрее приводит к богатству?  Я показываю вам этот путь, говорю о его преимуществах.

– А о недостатках? – встрепенулся Медников.

– О недостатках говорят мои оппоненты. Их много больше. Все твердят: плохо воровать, подличать, убивать. Что я здесь скажу нового?

– И зачем же ты это делаешь?

– Чтобы дать человеку возможность проявить ту самую свободу воли, о которой вы так печётесь! И пусть уж он сам решает и выбирает путь. Но информация должна быть у него полной.

Зураб Дмитриевич надолго задумался. И Мих-Мих не тревожил его своими философизмами.

Было уже довольно поздно. С высоты пятнадцатого этажа распластавшийся внизу город светился огоньками, и эти огоньки сливались со звёздами, и трудно было понять, где огни города, где звёзды. А в огромном номере Медникова, не зажигая свет, сидели два приятеля и молчали. И каждый думал о своём…