Человек из дельты Дона

1.

Фёдор Фомич Филимонов, высокий жилистый шестидесятилетний  мужчина с небольшой круглой головой на несколько длинноватой шее, очень напоминал симпатичного героя сказки Алексея Толстого «Золотой ключик». А длинный тонкий нос, тонкие губы и круглые, всегда, казалось, удивлённые глаза дополняли сходство с деревянным человечком, выструганным из сухого полена добрым папой Карло.

Шёл 1975 год, в стране ничего особенного не происходило, что ещё больше напоминало то самое болото, где обитала черепаха Тортилла. Всё было как всегда: на собраниях брали повышенные обязательства к открытию XXV съезда коммунистической партии, вывешивали портреты ударников коммунистического труда, на видном месте располагали «Моральный кодекс строителя коммунизма». От всей этой говорильни становилось тошно, и уже мало кто серьёзно воспринимал убаюкивающие слова Генерального секретаря, сказанные по складам на одной ноте. Он давно уже вызывал не столько улыбки, сколько жалость. Все понимали, что страной правят другие, а его, как куклу в театре у Карабаса-Барабаса, дёргают за ниточки, чтобы он создавал впечатление живого, хотя уже давно умер.

Всё вокруг было так предсказуемо, что можно было заранее узнать, каково будет решение. Потому Фёдор Фомич и не любил ходить во всякие учреждения и старался меньше общаться со «столоначальниками», чтобы получить какую-то справку, удостоверяющую, что Филимонов на самом деле Филимонов, а не кто-нибудь другой.

На войне наш герой дослужился лишь до старшего сержанта (хотя и служил в дивизионной разведке,  а это не просто так!). Его уважали, с его мнением считались, ему верили, тем более что никто не мог бы припомнить случая, когда его прогноз каких-либо событий не сбылся с абсолютной точностью. Сначала думали, что это случайность. Ведь большого образования у него не было, да и газеты он читать не любил. Всё больше по хозяйству возился.

Жил Фёдор Фомич Филимонов на окраине города Азова вдали от городской суеты. Работал на заводе слесарем. В последние годы его преследовали всякие приключения, и как только исполнилось ему шестьдесят, он тут же подал заявление и ушёл на заслуженный отдых. Но жить на пенсию было не просто, и Фёдор Фомич  стал работать сторожем на лодочной станции по системе «сутки-трое».  Наконец-то, он мог всласть порыбачить, заняться ремонтом крыши… Окраина эта ничем не отличалась от деревни: обычные деревенские дома, мычащие коровы, кричащие по утрам петухи, крякающие утки да лай дворовых собак. И рядом – Дон. Красивая русская река, почти на самом выходе в море. Вот это и была утеха, да такая, что скрашивала многим людям все невзгоды серого житья-бытья. Что бы ни происходило в жизни, величественная река всё текла себе и текла, утверждая этим своим спокойствием бесконечность бытия. И кто хотел, тот мог приобщиться к её красотам и тайнам. Ну а кто не хотел, тот пил или смотрел телевизор, медленно загнивая вместе с гибнущим режимом. Где-то рядом бурлил Ростов-на-Дону, областной центр, а тут жизнь как бы застыла на одном месте.

Фёдор Фомич Филимонов не собирался загнивать, и  свободное время старался проводить на реке. Он был ярым противником браконьерского лова и ловил рыбу на удочку. Ему было вполне достаточно того, что он добывал легальным способом. На сковородку и на уху хватит, вот и хорошо!

Не было случая, чтобы он вернулся домой без улова. Все понимали: человек, проживший жизнь на реке, сроднился с рекой, знает не только рыбные места, но и то, когда на рыбалку ходить не стоит. Соседи его считали для себя удачей, когда удавалось им составить ему компанию. Фёдор Фомич относился к рыбалке, как к серьёзному промыслу и, как правило, рыбалил или один, или с соседом Николаем Назаровым,  жившим на другой стороне улицы.

Вот и сегодня утром он встал, как всегда, рано. Жена и дочка ещё спали, а он собрался и вышел потихоньку, заперев за собою калитку. И теперь хлюпал резиновыми сапогами по бездорожью, которое после вчерашнего дождя стало особенно свирепым. При нём были мотор, вёсла, снасти да ещё и увесистый рюкзачок со всякими полезными предметами.

– Ну, ты и долго просыпаешься, – пробурчал Фёдор, увидев подошедшего соседа Николая. – Сколько ж можно валяться в постели? Ещё немного, и ушёл бы я без тебя.

– Не могу я так быстро вставать, как ты, – буркнул Николай. – Лежу с открытыми глазами, а встать, ну нет сил, и что ты сделаешь!

– Мне бы твои годы! – усмехнулся Фёдор. – Ладно уж, толкай давай.

Они столкнули лодку на воду, загрузили туда вещи. Фёдор деловито прилаживал мотор. Отмыли сапоги от грязи и донного ила и только тогда залезли в лодку.

Николай достал сигареты, предложил Фёдору, тот отказался, закурил сам. Николай спросил:

– Куда сегодня? Говорят, в Длинной протоке вчера было столько рыбы, что её хоть руками бери. Туда пойдём, что ли?

– Там сейчас пусто, – сказал Фёдор. – Вчера наши пацаны всю рыбу распугали, вот она и ушла.

Николай не спорил. Только спросил:

– А тогда куда же?

– Пройдёмся по заводям, да и то не здесь, а на Старый Дон перейдём. Там вдоль левого берега и есть смысл потереться среди камышей, а на большую воду выходить сегодня нет смысла.

Он завёл мотор, и лодка двинулась вверх по реке.

На выходе река делится на несколько рукавов, из которых два являются основными – Новый Дон и Старый Дон. Азов стоит на Новом Дону, а перейти надо было на Старый, для чего нужно сначала пройти вверх по течению, войти в основное, ещё не раздвоившееся русло реки, а уже оттуда перейти в другой рукав дельты. Дело было привычное, и друзья проделывали этот путь и раньше много раз.

В Новом Дону Фёдор выключил мотор и коротко скомандовал:

– А теперь на вёслах! А то рыбу распугаем.

Неожиданно Фёдор Фомич приподнял над водою вёсла и посмотрел в небо.

– А что там? – спросил Николай.

– Да как же? Чайки летят не видишь, что ли?

Для Николая чайки были таким пустяком, что о них не стоило даже и говорить, но он всё-таки благоговейно прислушался к их крику. Казалось так: вот я ничего в этих самых чайках не понимаю, но Фомич – вот этот что-то важное про них знает.

– И чего они так разорались? – тихо спросил Николай.

– А хрен их знает, – задумчиво ответил Фёдор Фомич.

Они в полном молчании проследовали на вёслах в нужное место. Вытащили из заводи бревно, мешавшее им закидывать удочки, и приступили.

Рыба шла и впрямь хорошо. Рыбаки только и делали, что снимали её с крючка. А через час со стороны Елизаветинской показались четыре лодки, которые направились с того берега в их сторону.

– Ну что? Отрыбачили мы своё? – спросил Николай.

– Да никто нам не мешает и дальше рыбачить, – отозвался со своего места Фёдор. – Просто сейчас шуму будет много от их вёсел, от их болтовни, и часть рыбы передвинется вниз по течению.

– Может, и мы за нею?

– Не стоит, – сказал Фёдор. – Мы ведь за нею всё равно не угонимся.

Пришлые лодки рассредоточились вдоль берега и как будто не мешали друг другу, но рыба словно бы поняла: на неё началась настоящая охота, и пора уходить туда, где поспокойней.

– В море пошла рыбка? – просил Николай.

– Зачем же ей в море идти? Ей в Дону – самое удовольствие сейчас. Просто передвинулась чуть пониже, а там войдёт в мелкие протоки, куда на лодке не войдёшь, и – ищи её тогда, свищи. Да нам-то что? На хорошую уху мы себе уже поймали. Да ещё и домой привезём – грех жаловаться!

– Да я и не жалуюсь, – сказал Николай.

Фёдор достал сигареты и закурил. Отложил удочку в сторону и огляделся по сторонам. На противоположном берегу из тумана выползали станица Елизаветинская и хутор Дугино.

– Красота-то какая, – сказал он задумчиво. – Вот так бы жить и жить в такой красоте и ничего больше не надо. Только бы не было войны!

– А что – будет война-то или нет? – боязливо спросил Николай? – Ты ведь всё знаешь.

– Я? Всё? Да брось ты!

Николай собрался с духом. Понимая, что подступает к чему-то запретному, куда Фёдор никого не пускает, сказал с деланным смехом:

– Ладно тебе скромничать! Ты мне только одну тайну открой: будет война или не будет?

– Война, она ни на день не прекращалась. Идёт! Холодная, горячая, какая разница, если люди гибнут?! А такой, как в Отечественную, на нашей земле, если и будет, то не скоро.

– А не скоро – это когда?

– Да не при нашей с тобой жизни. Детям нашим на старости лет хлебнуть, может, её придётся.

Николай содрогнулся.

– Жалко детей, – сказал он. – Хотя бы им не досталось то, что мы повидали.

– Да и войны, наверно, будут другими…  С нашей точки зрения, это вроде бы как и не война вовсе будет, но на самом деле – война! Только более хитрая и подленькая. – Подумав, Фёдор добавил: – Один сплошной обман. Да и у нас бардак только усилится. Поднимется всякая нечисть и всё, за что воевали, похе;рит к чёртовой бабушке…Грядут тревожные времена. Ох, и не простые времена грядут…

Николай нутром чувствовал, что спрашивать больше – нельзя.

Фёдор улыбнулся:

– Вот за что я тебя люблю, Колян: всему ты меру знаешь. И рассуждаешь правильно: нельзя лезть человеку в душу. Можно только постучаться и попросить, мол, пустите погреться. И, если пустят, то не злоупотреблять гостеприимством. – Усмехнувшись, Фёдор добавил. – У меня сегодня для тебя день открытых дверей… Спроси чего ещё. Я ведь чувствую: у тебя ещё что-то на уме.

Николай набрался смелости.

– Даже и не знаю, ведь ты человек вроде бы как партейный.

– И что, если партейный? Значит, по-твоему совести у меня нет и я смотрю на мир как-то иначе?  Вижу, что и все простые люди.

– Неужели там наверху никто не видит, что колхозы – гиблое дело? Ослепли, что ли? Их-то когда-нибудь отменят?

– Сами сгинут…

Николай облегчённо вздохнул и перекрестился.

– Только  явление это  имеет две стороны. И в чём-то колхозы очень даже выгодны для государства.  Так что пусть пока работают.

– Вот те на! – изумился Николай. – А что будет-то?

– Плохо будет всей стране. Это мы сейчас все умные такие: ругаем советскую власть промеж собой, а как не станет её, вот так и взвоем.

– А куда ж она денется? Такую войну выстояли! Власть сохранили. И вдруг сгинет эта власть? Ну, ты и скажешь, Фомич!

Николай присвистнул от изумления:

– Да ведь старики с самого начала так и думали, что это ненадолго.

А Фёдор продолжал:

– Советская власть – это, брат, не просто так. Думаешь, я почему за партию держусь? Потому что такой уж прямо-таки идейный? Просто я знаю точно: пока она есть, есть хоть что-то, а как рухнет… Но это будет ещё очень не скоро. Давай об этом не будем, хорошо?

– Хорошо, – согласился Николай и больше уже к этой теме не возвращался.

– А теперь давай-ка, наверно, сматывать удочки. Сейчас в самый раз отдохнуть да ухой побаловаться.

Николай прекратил рыбачить, закурил и осмотрелся. Спросил тихо, как-то даже боязливо:

– Слышь, Фёдор Фомич, а как это у тебя получается? Расскажи хоть.

– Да рассказывал уже. Сколько можно?

– А ты расскажи ещё! Раз уж у тебя сегодня вроде как день открытых дверей.

– Да тебе-то что от этого прибавится?

– Не знаю сам! Может, лучше стану, а может, поумнею. Я тебе, честно признаюсь, верю, как господу богу, но нет-нет, а сомнение и прошибает: и чего это он такой у нас умный, думаю? И почему это – у всех такого не бывает, а у него одного бывает? Ну, и начинаю всякие подвохи искать. А только сам же и чувствую: что-то здесь скрывается и сложное, и очень простое в одночасье, а вот что именно – понять никак не могу!

Николай аж дух перевёл от такого словоизвержения, а Фёдор сказал неторопливо:

– Да кто ж его знает, как оно у меня получается. Это у меня с войны ещё такое свойство появилось. После той контузии под Москвой – ну ещё когда мы отступали от немцев… Драпали так, что только пятки сверкали. Удивляюсь, как меня тогда ещё подобрали после того страшного взрыва. Мне потом говорили: они думали, что все погибли, а тут я, живой!

– Знать, не суждено тебе тогда было копыта откинуть! Для чего-то другого ты был ещё нужо;н людям.

– Ну, это теперь так кажется. А тогда – что? Госпиталь и лежишь себе, и тебя трясёт от чего-то, и по ночам орёшь от того, что снятся кошмары… А другие больные лежат рядом и от этого моего крика ещё больше страдают. И мне совестно, веришь?

– Верю! Как же тебе-то и не поверить!

– Ну вот… А потом меня выписали, я снова вернулся в строй. Уже когда отступление кончилось. Но в голове что-то как бы переключилось. Сначала голоса какие-то были, сны разные. И всякими способами ко мне проникали сведения о том, что будет, или о том, что надо сделать. То кто-то как бы подскажет на ухо, то просто почувствую, а то и  приснится. Сейчас уж как-то привык. Ну а тогда… Оно, когда в разведке служишь, очень даже полезно знать, что делать и чего не делать, куда идти, а куда не идти. Но начинаешь людям, бывало, говорить, а они не верят. Особенно командиру, ежели сказать, что он поступает неправильно, то это – сам знаешь, да ещё в военное время! – Фёдор с досады сплюнул. – В общем, неприятности одни от этого только и были мне…

Они высадились на берег и разожгли костёр. Почистили рыбу, картошку и стали готовить уху.

Над костром поднимался ароматный запах. Друзья помешивали в котле уху. Потушив горящее поленце в юшке наваристой ушицы, они ели её из мисок деревянными ложками, предварительно выпив «по пятьдесят капель для аппетита».


Домой они вернулись уже далеко за полдень. Выволокли лодку на берег, пристегнули цепью, щёлкнули замком. Фёдор заботливо упаковал замок в резиновую самодельную сумочку – это на случай дождя, чтобы не ржавел.

– Дождь будет-то? Как думаешь? – спросил Николай.

– Разве что ночью небольшой пройдёт.

– А у меня как раз жена стирку затеяла.

– Да пусть себе стирает. Ты ей только скажи, чтобы вещи на веранду вывешивала сушиться.

И они не спеша пошли домой. Идти нужно было в одну сторону, потому что друзья жили по соседству: дом Фёдора – на южной стороне улицы, а дом Николая – на северной, как раз напротив. Шли молча, словно бы опасаясь, что окрестные дома, люди, заборы, куры с паническим кудахтаньем перебегающие дорогу, и деревья узнают их мысли, а ветерок, дувший со стороны моря, ещё и разнесёт их по свету.

– Вот, жена, – сказал Фёдор, входя в дом, – принимай улов. Не густо сегодня, но и это неплохо.

– Есть-то будешь? – спросила Полина Андреевна. – Поди, проголодался там, на воде?

– Нет. Мы с Колькой Назаровым ухи поели. Обжорство в моём возрасте – это не полезно.

– Да какое обжорство! Такой худой – какое обжорство?!

– Не худой, а стройный, – весело поправил жену Фёдор. – А вот поспать – это можно бы. Рано встал, вот и валюсь от усталости.

У Фёдора было своё место, где он любил днём полежать, отдохнуть – беседка в саду, густо увитая виноградом. Там стояла раскладушка, была тень, а место хорошо продувалось, и в самую жаркую погоду там была прохлада.

Жена знала привычки мужа и ни о чём не спрашивала. Взяла рыбу и понесла на кухню.

Фёдор заглянул в комнатку, где жила дочь Настёна. Этим летом она готовилась поступать в медицинский институт. В  прошлое лето не поступила – не хватило балов. И вот теперь новый рывок.

– Штурмуем? – проговорил Фёдор. – Давай, давай, доченька, штурмуй гранит знаний.

– Я, батяня, этот гранит не штурмую, а грызу, – пошутила дочка, не отрываясь от книги.

Он вышел во двор, вздохнул: поздние дети – это и чудо, и трудность неимоверная, и одновременно счастье. Хотя в старые времена такая разница в возрасте между ребёнком и родителями никого бы не удивила. Это сейчас… Фёдор вышел в сад и направился к беседке. Подумал: «Успею и эту поставить на ноги и вывести в люди!». Он это точно знал, что успеет. С замужеством пока ничего не было  понятно, но и здесь что-то подсказывало Фёдору: перемены будут скоро. Совсем скоро.

Было видно, как во дворе, на той стороне улицы Колька Назаров зачем-то перетаскивает доски в глубь двора. Фёдор сообразил: сарай собирается строить.

«Тоже правильно, – подумал Фёдор. – Сарай у забора – какая от него радость? Только вид из окна загораживает. А в глубине двора пусть себе стоит. Никому не мешает… А вот жене ничего не сказал насчёт дождика – это зря. Ну да ещё вспомнит…».

Итак: раскладушка в беседке. Ни матраса, ни покрывала, ни даже подушки. Если пойдёт косой дождь и в беседку начнут залетать брызги, то раскладушку всегда можно перетянуть и на веранду, если на веранде будет неуютно (а это уже в случае наступления холодов!), то тогда придётся переходить в дом.

Погода сейчас была в самый раз – ни ветра, ни дождя. Просто ложись себе и лежи. Фёдор Фомич так и сделал: снял обувь и улёгся. Вытянул ноги и руки, распрямил туловище…Самое первое ощущение, которое к нему при этом приходило, неизменно напоминало ему: а жизнь-то течёт и течёт, и ты как бы по ней проплываешь, как по реке…

Вспомнились почему-то проблемы, которые были у Настёны с математикой. Сам Фёдор в математике соображал не шибко, а вот его средний сын Васятка – этот был способен к математике. Всё на лету ловил и считал быстро. Даром, что школа такая, что и стыдно поглядеть на неё со стороны, а не то, что войти внутрь. Если способности у парня есть, то там хоть какая ни плохая школа, а они у него проявятся. Парень был таким умным учеником, что, случалось, и учительницу мог посрамить… А пошёл в военное училище. Впрочем, правильно сделал. Там, в артиллерийском, он и инженером станет, и офицером сразу. А заодно и человеком. Двадцать пять лет прослужит, и – на пенсию. А на пенсии можно и простым инженером поработать, не велика беда, что им мало платят – пенсия-то идёт… Впрочем, – подумал Фёдор Фомич, – Настёне в медицинский математику не сдавать…

А старший сын, которого назвали Фомой в честь деда, жил сейчас на Алтае. Этот родился сразу после войны, учился – так себе, не такая тогда была ситуация, чтобы учиться, и ни в какие вузы не пошёл, а вместо этого женился на красивой розовощёкой сибирячке и уехал с нею на Алтай. Говорит, красиво там так, как вам и не снилось. Ну, это он зря: кому, может быть, и не снилось, а Фёдору как раз всё, что надо, то и снится. Красивые места. Потому и не возражал. Фома имел склонность к природе. Любил рыбалку, охоту, лес, реку. На Дону ему нет лесов. И гор тоже нет. А там-то – всего этого вдоволь. И ущелья, и долины, и водопады, и скалы, и дремучие леса с дикими зверьми. Вот Фома охотоведом и заделался. Бродит по тамошнему заповеднику с собакой и порядок наводит: где какие браконьеры или там порубщики… Правильный парень получился, а что нет высшего образования, так и что теперь?.. Вон у его отца с матерью – тоже нет высшего образования… Хотя – лучше бы оно было. С ним жить интереснее…

Однажды у Фёдора Фомича с Василием произошёл такой Разговор.

Василий спросил:

– А скажи мне, батя, может, и мне, как братану, в егеря податься?

Фёдор Фомич сделал вид, что не понял вопроса, хотя на самом деле уловил его смысл в долю секунды:

– А как это? – спросил он с притворным изумлением.

– Да так: он вроде как в эмиграцию ушёл. Подальше от политики, от болтовни, от вранья.

– От жизни не скроешься. Жизнь, она везде тебя достанет. Какая же эта эмиграция? Алтай – это ведь наша Россия-матушка.

– Да я не о том. Он мог никуда и не уезжать, а здесь остаться и быть вроде как тоже эмигрантом. Просто он выбрал себе место такое, чтобы людей было поменьше, чтобы вопросы всякие решались попроще. А разве нет? Живёт у себя там в лесах и горах и старается не знать, что вообще на свете происходит. Он мне писал, что у него даже и телевизора нет. К стихам пристрастился… Читает, что в школе недочитал.

Фёдор Фомич задумался. Смысл невысказанного сыном он прекрасно понимал, но всё дело в том, что он хотел, чтобы сын сам всё назвал своими именами, а не перекладывал эту ответственность на отца. Между тем, дело происходило три года назад, когда сын собирался поступать в офицерское училище.

– Спрашивай всё сам, – твёрдо сказал Фёдор Фомич. – Я тебе отвечу.

– И спрошу! – Василий на секунду задумался, а потом вдруг выпалил: – Стоит ли вообще служить ей и тратить на неё свою жизнь?

Фёдор Фомич хитро посмотрел на сына.

– Кому это «ей»? Их, насколько я понимаю, – две!

– А кто первая и кто вторая? – удивился Василий.

– Первая – Россия наша матушка. А вторая – советская власть. Ты про кого спрашивал-то?

– Про советскую власть, – честно признался сын.

– А я тебе отвечу не так просто, как ты думаешь. Азовское сиденье – в каком году было, помнишь?

– Не помню.

– И зря! В тысяча шестьсот сорок первом! Ровно за триста лет до героической обороны Брестской крепости. Смотри, как получилось: люди разные, века разные, места России – разные! А поступок абсолютно один и тот же! Поведение, мышление – какими были, такими и остались. Это тебе что по-твоему?

– Что?

– Это и есть Россия – Родина наша. Вот о ней, матушке, и надо думать. Представь себе, если бы казаки того времени сказали: наш нынешний царь Михаил Фёдорович Романов – дурак (а дурак ведь и был!), и мы не хотим за него сражаться? А ведь они не о нём думали, а о чести России. Думай и ты о том же. Мало ли какие у нас сейчас цари на троне сидят, так и что ж теперь? Действуй правильно и думай правильно – и ты принесёшь пользу отечеству. И сам для себя тоже место найдёшь в жизни. А офицер, инженер – это ведь  всегда человек. Вот и будь человеком.

Так тогда сын и пошёл в офицерское училище: поступил и стал учиться. Потом рассказывал про то, что там суровые нравы были, да только Василий и не изменил своему решению. Какой наказ дал ему отец, вот то самое и выполнял.

И Фома, и Василий – дельные парни получились. А то, что пути выбрали совершенно разные, так это они для разнообразия. Не всем же одинаково жить на свете! Теперь дочку осталось пристроить, а там и помереть не жалко…

Засыпая, Фёдор прикрыл лицо старой курткой; не любил он, когда мухи ползают по лицу, и не любил, когда яркий солнечный свет лезет в глаза – пусть бы и закрытые. Последнее, что он видел – это белоснежный теплоход, который проползал где-то там за двором Кольки Назарова между двумя черешнями… Мыслей о том, поступит ли на этот раз дочка или не поступит, у него не было никаких. Знал точно: в этот раз поступит. Да оно и понятно: весь год готовилась.

И он заснул.


Сны ему снились разные. Иногда что-то давящее было в них, что-то такое, от чего хотелось избавиться, но избавиться было невозможно. Очень часто эти сны производили впечатление совершенно бессвязных и непонятных. Фёдор, когда просыпался, вспоминал потом их содержание и только удивлялся: зачем они мне? Почему постоянно врывается в сознание какая-то ненужная информация? Что она мне даёт? Что я с нею должен делать?

Сейчас ему почему-то снилась школа, в которой учились когда-то его дети – местная кирпичная развалюха, которую, сколько ни ремонтируй – всё равно уже толку не будет. Как её после войны отремонтировали один раз, так она и стоит. Её только красят и белят, да вставляют новые стёкла, когда кто-нибудь из хулиганов их разобьёт. Фёдор мысленно прошёлся по её пустынным помещениям, вдыхая в себя запах краски. Парты и полы были свежевыкрашенны, и было смешно и обидно видеть, что краска у них одна и та же – тёмно-коричневая… Прямо во сне пришёл обычный для него в таких случаях вопрос: зачем я должен видеть это?

Вдруг очутился он на лодочной станции, где теперь работал сторожем, но и там ничего интересного не было, и он опять удивился: «Ну, зачем мне это всё? Все эти бесконечные видения, от которых нет никакого толку!».

А потом он вошёл в Длинную протоку, которая соединяла в дельте Дона два его основных рукава – Старый и Новый Дон. Причём вошёл не просто так, а почему-то на большой скорости проплыл весь этот путь под водой. Он нёсся, распугивая рыб, вода была чистая и прозрачная, с лёгким зеленоватым оттенком и только непонятно, откуда до него доносились какие-то немецкие слова… Немецкий он не слышал  давно. В ушах у него звучало: Heinrich Schulz, Heinrich Schulz, Heinrich Schulz! Он подумал: «Это что-то со времён войны…». Попытался вспомнить какой-либо эпизод, в котором бы звучали эти имя и фамилия, но так ничего и не вспомнил. Оно и понятно – столько времени прошло.

А потом он очутился в каком-то кабинете. На огромном письменном столе была разложена карта. Два человека сидели в мягких креслах и о чём-то беседовали. Именно они и произносили это немецкое имя: Heinrich Schulz. Один произносил его по-немецки, а другой по-русски выговаривал Генрих. Оба говорили на русском языке, но о чём именно – Фёдору было непонятно. Было только смутное ощущение того, что это важно и что это имеет отношение к нему. И ещё одна вещь поразила Фёдора: оба были в штатском, но отношения их больше походили на военные. Того, что был моложе, старший называл полковником…

– Вылетайте, полковник, – приказал старший.

– Слушаюсь, – ответил молодой…

И на этом связь с этими двумя людьми оборвалась, и Фёдор погрузился в глубокий сон.


Фёдор Фомич женился на Полине Андреевне, с которой прошёл пол-Европы, когда служил в разведбате 51-й гвардейской ордена Суворова мотострелковой дивизии. С нею он познакомился в полевом подвижном госпитале, где Полина служила медицинской сестрой. Она была на пять лет моложе Фёдора. В 1944 году их расписал командир дивизии, и молодые после трёх дней, данных им в виде награды за безупречную боевую службу, снова разъехались по своим частям. Благо, воевали они в одной армии. Окончил войну Фёдор Фомич в звании старшего сержанта кавалером двух орденов «Славы», двух орденов «Отечественной войны» Первой и Второй степеней,  двух орденов «Красной Звезды» и множества медалей.

Однажды после  сильной контузии (это было под Москвой) он почувствовал в себе какие-то новые свойства. Сначала он думал, что это «шум в голове», потом стал чётче понимать, что это не шум, а он стал слышать какие-то голоса. Он испугался, старался никому об этом не говорить, считал, что после контузии «сошёл с ума». Но, как впоследствии оказалось, это было совсем не так.  Закрывая глаза, он мог в деталях представить себе прошлое и будущее. Причём, иногда это было достаточно чётко, а иногда очень размыто. Он слышал мысли товарищей. Никому ничего не говоря, он стал тренировать в себе эти способности и всякий раз убеждался в том, что может слышать мысли даже на расстоянии нескольких метров от субъекта и видеть прошлое с деталями, которые приводили в ужас его жену. Скажем, так: он ей рассказывал про то, что она делала, когда его не было. Рассказывал так подробно, что она думала, что муж за ней подглядывал. В Венгрии в 1945 году у них родился сын. Именно по этой причине его с Полиной Андреевной и демобилизовали сразу. Командир дивизии вообще испытывал симпатию к старшему сержанту.

Молодые уехали в Азов. Родные Полины Андреевны погибли, и в Ростове ей делать было нечего, зато в Азове осталась жить мать Фёдора. Отец Фёдора тоже погиб на войне. Матери, Марии Никитичне, к тому времени было пятьдесят лет. Жила она фактически в сельской местности (это только считалось, что живут они в городе Азове) и выглядела, как старуха. Всё время была в работе: хозяйство – это было то, с чем можно было хоть как-то выжить. Как только сын вернулся с молодой женой с войны, они купили корову (чтобы молочко всегда было малышу), двух поросят, кур… Фёдор починил забор, небольшой отчий домик на три комнаты с удобствами во дворе, и они стали жить в том доме. Жизнь после войны была трудной. Но Фёдор Фомич пошёл на завод, на котором работал до войны, и получал рабочую карточку. Вскоре и жена нашла работу в местной поликлинике. За внучком присматривала мать Фёдора. Так они и жили.

Фёдор был коммунистом, вступил в партию ещё при обороне Москвы на волне тогдашнего энтузиазма. На работе пользовался уважением, но никогда политикой не интересовался. Работал честно и всегда ходил в передовиках. Коммунистом он был не ради карьеры или выгоды, а по искреннему убеждению…Его манили красивые слова о равенстве, братстве. Он верил, что мы искренне хотим мира и счастья всем народам на земле.

Некоторое время ему казалось, что коммунистические идеи хороши, вот только выполняют их часто недобросовестные люди, а вот если бы всё было по-честному, вот тогда бы толк и был. Разочарования и сомнения стали приходить исподволь. А когда в Новочеркасске в 1962 году произошёл расстрел рабочих, вышедших протестовать против голодной жизни, и Василий обратился к отцу с вопросом: стоит или не стоит поступать в военное училище, отец ему показал разницу между служением России и служением власти.

Фёдор Фомич думал тогда: «Да что ж мы – фашисты какие, что ли? Это что ж такое делается? В своих стреляем за то, что они хотят есть!»

На партсобраниях ответственные товарищи разъясняли, как нужно правильно понимать происходящее. Подбивали на выступление и Фёдора Фомича:

– Товарищ Филимонов, вы бы как бывший фронтовик…

Фёдор Фомич уклонялся, а про себя думал так: «То-то и оно, что бывший!.. Я бы им показал, как надо обращаться с собственным народом! Узнать бы, кто дал команду стрелять! Чем же мы отличаемся от тех, кто стрелял в кровавое воскресенье?».

С вздорным стариком решили не спорить и перешли к другому вопросу. Его усадили на место и больше старались к нему с такими вопросами не обращаться.

Когда одержимого Хрущёва сняли, люди насторожённо присматривались к новой власти, прислушивались к осторожным высказываниям с высоких трибун и пытались делать какие-то свои выводы. Главный вывод был всё же в пользу новой власти: с продовольствием стало чуть лучше и жить стало немножечко легче.

– Посмотрим! – сказал тогда Фёдор Фомич.

Но так до конца и не поверил новой власти. И по сей день не верил, хотя и считал, что как старый вояка обязан ей служить. Всё-таки Родина находится на той же самой территории, где действует советская власть. А Родина – огромная, красивая, богатая необыкновенными людьми, нуждалась в том, чтобы её любили и чтобы ей служили, как когда-то встарь.

Образ донских и запорожских казаков, выдержавших когда-то в стенах Азова двадцать четыре приступа врага, не покидал его. Ведь и тогда московский царь тупо и подло предал казаков и после того, как турки ушли ни с чем, приказал казакам покинуть Азов. Казаки ушли, турки пришли снова, и вроде бы как подвиг казаков остался напрасным. Зачем же было такие страдания претерпевать, отбивая Азов от ненавистного врага, если сам же московский царь помогает этим врагам?

Но подвиг-то был! Азовское сидение – одна из величайших страниц истории России. Ну а что до неумного и трусливого царя, то что уж тут поделаешь! Всякими они у нас бывали – наши цари. Вот только Родина  у нас всё та же.


Проснулся Фёдор от того, что его кто-то подёргивал за руку

– Слышь, Федь, а Федь, – молил чей-то дряблый голосишко.

Фёдор открыл глаза. Услышал, как жена пробурчала:

– Дай человеку поспать!

Сосед Мишка Завьялов (а это был он) огрызнулся:

– Да подожди ты, Полина! Тут такое дело случилось, а тебе – лишь бы ругаться!

Федор посмотрел на Мишку. Сонным голосом спросил:

– Опять подрался с женой? И чего ты с нею не можешь поладить никак?

– Так ведь сама ж первая руки распускает! А я что – терпеть должен?

– И что ты от меня хочешь?

– Да не знаю, что и делать! Уже бы и развёлся, а детей жалко! А чего приходил, так и сам забыл. Во, баба проклятая, до чего меня довела! Помню только: что-то важное хотел у тебя спросить…

Фёдор встал с раскладушки, потянулся. Всю ситуацию в семье Завьяловых он отлично знал и бедного Мишку хорошо понимал. Баба у него дрянная была, торговала  пивом, приворовывала, гуляла напропалую.

Фёдор Фомич, как мог, успокоил соседа.

– Что-то важное – это ты у господа бога спрашивай, а не у меня. А теперь – иди, Михаил, иди домой… Всё будет в порядке. Ты только повода не давай, а то и ты не без греха. Зашибаешь сильно. А теперь – иди!

– Да погоди ты! Дай же я тебя спрошу о чём-то!

– Ты уже спросил. А я тебе уже ответил. Я все твои мысли прознал, мне и слов от тебя никаких не нужно: всё и так понял. И ответил тебе тоже без слов.

– Без слов – это как?

– Ну, вроде бы как радиосигналом.

– А разве так можно?

– Можно, можно, брат. И иди теперь! И живи по совести!

Когда Михаил ушёл, Полина Андреевна спросила мужа:

– А чего он приходил?

– Всё нормально у него, – заверил жену Фёдор, подставив спину под струю воды из колонки. Врать он не любил, а про Мишкину жену точно знал, что она совсем скоро попадётся на очередной афере и надолго сядет… Дура баба!  И останется Мишка со своими детьми один… А пить будет ещё больше. Не хотелось думать о плохом.

Нужно было приниматься за домашние дела. Их у него всегда было много – то одно, то другое. Как-то так получается у тех, у кого частный дом, что  сколько в нём ни живи, а ремонт нужно делать бесконечно.

У него оставалось немного краски, и он собирался израсходовать её на железную лесенку, по которой можно было залезть на чердак, да на те отрезки арматуры и трубы, на которых у него крепился виноград. «Красный цвет на фоне зелёного – очень красиво будет, – подумал он. – Лишь бы только краски хватило». Сам себе вслух примирительно сказал:

– Ну, не хватит, так и не хватит. В другой раз краска останется – докрашу.

Ближе к вечеру прошёл живительный дождик, и всё вокруг запахло травами, зеленью и уютным сельским жильём.

2.

Столпы религии утверждают, что магия ближе к науке, чем к религии, обосновывая тем, что наука утверждает, что если в  определённых условиях поместить что-то в чёрный ящик, на выходе мы получим что-то иное вне зависимости от намерений экспериментатора, его порядочности и морали – исход предопределён объективными условиями и законами. То же самое в магии: произнеси определённую формулу, смешай золу очага с пеплом вороны и соком вишни и на выходе мы получим искомый результат. В религии иначе: результат зависит не только от манипуляций и обрядов, но и от того, что мы из себя представляем. Простое исполнение обрядов результата не даст. В этом отношении магия притягательна и привлекательнее религии для определённого сорта людей. Магия – убежище тех, кто не в состоянии справиться с жизненными задачами, с душевными проблемами, оставаясь на почве реальности.

Фёдор Фомич спокойно себе жил, ходил на рыбалку и считал, что главные события его остались теперь далеко позади. А главным, как известно, для всех бывших фронтовиков всегда считалась минувшая Вторая Мировая война. Фёдор Фомич думал: отвоевал – и это было самое основное! – отслужил, отлюбил, детей родил, отработал своё… И теперь дело идёт к покою.

А там и к вечному.

У него бывали сны, где ему являлись эпизоды чего-то такого, чему он не мог дать объяснения. Какие-то горы, покрытые лесами, аккуратные домики, цветочки в окнах. Какие-то наводнения, когда люди залезали на крыши и ждали неизвестно откуда помощи. Были и предчувствия, но он не придавал ничему этому никакого значения. Он мог узнать, о чём говорят двое механиков в машинном отделении на проходящей мимо барже или узнать какую-то постыдную тайну проходящего мимо неизвестного человека. Он мог предвидеть будущее проезжающих мимо него на автобусе… И кому нужны эти знания?! Они всегда врывались в его сознание, и главным их свойством было то, что были они ему бесполезны. С их помощью нельзя было помочь людям, они не давали никакого морального удовлетворения, не пополняли багажа знаний. От них надо было избавляться, как от помех, что он постоянно и делал с небрежностью гения, сверх всякой меры одарённого каким-то феноменальным свойством.


Полковник Дмитрий Васильевич Буров и академик Сергей Игнатьевич Ивлиев встретились в городе Ростове впервые. Знаменитый академик был настолько значительным лицом, что с высоты своего авторитета мог и не знать о существовании какого-то там полковника ГРУ. Ну а полковник, хоть и был значительным лицом в своей очень специфической сфере, узнал о существовании Ивлиева лишь недавно и только в пересказе. И оба некоторое время не знали ничего о существовании Фёдора Фомича. Но потом узнали.

Вот и сейчас они говорили совсем не о нём, а вроде бы о своих делах, которые, как кажется, никакого отношения не могли иметь к Фёдору Филимонову. Дело в том, что ещё со времён войны осталась от немцев  непонятная техническая документация, которая нуждалась в том, чтобы её кто-то тщательно исследовал. Документация эта проделала длинный и затейливый путь и попала в руки наших разведчиков, но оценена была по достоинству лишь спустя много лет после окончания войны. Она долгое время лежала в архивах, дожидаясь своего часа, когда попалась на глаза кому-то умному и неравнодушному. И вот дождалась. В первые годы после войны до неё руки не доходили. Потом на некоторое время о ней просто забыли, что на самом деле было преступной халатностью.

И вот теперь, поскольку эта документация носила характер сверхсекретный, ею и занимались органы разведки и государственной безопасности. Но потребовалось вмешательство специалиста соответствующего профиля, и выбор пал на академика Ивлиева, проживающего в Ростове-на-Дону. Поначалу о Фёдоре Филимонове никто и не думал. Ну а знаменитый академик внимательно изучил то, что ему дали, и теперь готов был дать своё заключение. За этим заключением и пришёл полковник Буров.

Сергей Игнатьевич Ивлиев, грузный седовласый мужчина, отложил папку с пожелтевшими листами бумаги в сторону и сказал:

– Занятное чтение, доложу я вам. Пока читал, всё вспоминал молодые годы. Тогда мы все увлекались фантастическими романами Александра Беляева, Алексея Толстого. Они такое у себя в романах закрутили, что, я помню, за голову хватался! Грустно иногда делается, когда читаешь такое.

– Почему грустно? – не понял Буров.

– Если бы все те научные чудеса, которые они описывали у себя, могли сбыться, мы бы уже давно жили в коммунизме! Вот и в этой папке написано такое, что осуществи это, и можно было бы изменить соотношение сил на карте мира, не больше, не меньше. Но как описано – вот в чём вся беда!

– Так вы думаете, что это фантастика, не имеющая научной ценности? – спросил полковник Буров, и в голосе его послышалось разочарование.

– Нет, я так не думаю, Дмитрий Васильевич, – возразил академик. – И я, обратите внимание, этого не говорил. Я сказал, что это напоминает мне гиперболоид инженера Гарина или то управление ветрами, которое прогнозировал Беляев. Некоторые фантазии обладают тем свойством, что иногда сбываются. А уж если то, что здесь написано, сбудется, это, действительно, будет переворот в жизни человечества. Гениальным был этот человечище. Только гении бывают разные: те, кто работают во имя человека, для его пользы. А бывают и злые гении, которые готовы это человечество уничтожить. Впрочем, сама работа гениальна вне зависимости от её творца. А уж как будут использовать его фантазии, дело совсем другое. В руках извергов она может быть грозным оружием и представлять опасность для всего человечества. А этот, как его?..

– Heinrich Schulz, – подсказал Буров.

– Вот именно: Генрих Шульц, – кивнул академик. – Так вот, он  стоял на пороге великих открытий. Судя по всему, он сам дошёл до этого. Своим умом. И такие примеры в те времена были. Взять хотя бы личность мало известного у нас сейчас Теслы.

– Да почему же малоизвестного? Я, например, кое-что о нём знаю. Тесла опередил Время, явился предтечей последующего развития технической цивилизации. Ведь в основе его многочисленных изобретений лежит явление резонанса. А резонанс – это согласование во времени многочисленных и разноплановых событий, их синхронизация, гармонизация, объединение, в результате чего и возникает нечто необыкновенное. Его открытия легли в основу всей современной электроэнергетики.

– И всё же личность этого человека – одна сплошная тайна. Возможно, что и этот наш Шульц – личность похожего масштаба. И, если мы о Тесле знаем очень мало, что удивительного в том, что мы совсем ничего не знаем об этом самом Шульце? Или всё-таки у вас есть какие-то сведения о нём?

Академик пытливо посмотрел на полковника.

– Практически никаких сведений у нас о нём нет.

– Вот то-то же! А он – гениальным человеком был.

– И в чём же его гениальность заключается? – спросил Буров.

– Видите ли, существует большая разница между безудержным фантазированием писателей и разумным моделированием каких-то ещё не открытых процессов, которым занимается настоящий учёный. Вот этот самый Шульц таким моделированием и занимался. Перед ним и, видимо, какими-то другими людьми, находившимися с ним в одной упряжке, была поставлена задача создать оружие, с помощью которого можно было бы управлять климатическими катаклизмами. Всё, что он описывает у себя, это очень разумно и очень интересно. Хотя лично мне ещё далеко не всё понятно в его аргументах. Уж очень всё примитивно и схематично, как будто они находились в самом начале пути. Уже сейчас, впрочем, видно, что он вышел на некие новые рубежи, о которых мы с нашим уровнем знаний пока не имеем никакого представления.

– Вы думаете, немцы продвинулись дальше нас?

– По некоторым отраслям науки – вне всякого сомнения, дальше. Вот хотя бы взять эту вашу папку. Ведь и я тоже без дела не сижу и занимаюсь всю жизнь прогнозированием и управлением климатическими процессами. А немецкий язык знаю неплохо, но вот читаю-читаю, думаю-думаю, а понять многого не могу.

– Знаний нет?

– И знаний нужных нет, и, словно бы какая-то недоговоренность во всём присутствует. Имеется в виду, что тот, кто будет это читать, уже знает какие-то факты и вооружён нужными знаниями. А я не вооружён. Нет у меня в руках этих фактов.

– А какие это факты? Исторические, научные?

– Я бы сказал так: имеется в виду знание всех обстоятельств изучаемого явления. Какой-то небольшой круг людей уже был посвящён в эти тайны и работал в этом же направлении. Вот эти люди и смогли бы разобраться в написанном до конца.

– Вы думаете, что нужно будет провести ещё какую-то экспертизу этих текстов? – спросил Буров.

– Я даже не сомневаюсь, что вы уже делали нечто подобное, и ещё будете делать. Поэтому не мне вам советовать. Но всё, что мог, я уже увидел здесь.

– И что вы увидели?

– Здесь мы видим примитивную модель создания мощного тайфуна. Всё очень правильно расписано. Вот только с источниками энергии у автора идеи не всё хорошо обстояло. Одно из двух: либо он не имел ни малейшего понятия о том, что это будет за энергия, либо такая энергия уже была, и он мысленно ссылался на её существование. Но в своих записках об этом ничего не сказал. В любом случае: то, что здесь описано, – это лишь блистательная идея, снабжённая блистательными расчётами, но недостаточно хорошо подтверждённая нужными механизмами из реального мира. Если и существовали реальные наработки по поводу реального запуска тайфуна, то они исчезли. Впрочем, – добавил задумчиво академик, – это может быть лишь теоретическая модель без всякого практического намерения её использовать…

Буров задумался.

– А скажите, – проговорил он, наконец, – действительно ли влияние климатических изменений может быть столь зна;чимым?

– XX век стал самым теплым за всю историю цивилизации. По расчетам американских ученых, вечные снега Килиманджаро, откуда берут начало великие реки Африки, также могут растаять в ближайшее время. Что будет тогда с фауной и населением Африки – никому пока что не ясно. Такая же судьба ожидает великие реки Средней Азии – Аму-Дарью и Сыр-Дарью: ледники горных вершин Средней Азии сокращаются, вызывая сход селей. То же происходит на Кавказе.  Изменение движения тайфунов привело к засухам в Хабаровском крае и на Дальнем Востоке, а уменьшение объёма осадков вызвало дефицит пресной воды в Приморье. Изменение циркуляции морских течений и смещение энергетических зон планеты привело к изменению циркуляции атмосферы, что, в свою очередь, изменило климат целых регионов планеты.

– Да… впечатляет… А какого рода вы бы хотели получить помощь, чтобы узнать об этой работе больше?

– Даже и не представляю, – развёл руками академик. – Все эти постоянные недомолвки и недосказанности, которыми изобилуют эти бумаги, наводят на мысль, что, возможно, есть где-то люди или хотя бы документы, которые бы прояснили некоторые тёмные места. Повторяю: этот Шульц пишет так, словно бы рассчитывает на понимание людей, для которых всё в этих проблемах ясно, всё известно и которые вовлечены в эти процессы. Там у него часто повторяются такие выражения: «Как мы знаем…» или «Из предыдущих работ следует…». Но я не знаю тех работ, и для меня эти выводы ни из чего не следуют!

Такие люди были – это мне представляется несомненным, но вопрос вот в чём: а есть ли они сейчас?  Писалось это всё, насколько я понимаю, в конце тридцатых годов, а сейчас-то на дворе уже, слава богу, семьдесят пятый!  И где теперь эти люди со своими знаниями? Может, умерли, а может, погибли. А может быть, и живы, но разбежались по всему свету или сидят где-то все вместе, но это место – тайное. Документы бы найти дополнительные – вот это было бы здорово!

Буров ответил:

– По нашим представлениям, такие люди и сейчас есть.

– Это точная информация? – осторожно спросил Ивлиев.

– Очень точная, – ответил Дмитрий Васильевич. – Возможно, они и не те же самые, что были тогда, но это для нас сейчас не имеет особого значения, ибо имеет место преемственность идей, а это самое главное. Выйти на этих людей мы не можем – они как бы по другую линию фронта и потому пребывают вне сферы нашей досягаемости. Но то, что они есть, это мы знаем наверняка.

– Это тем более тревожно. Если управление климатическими процессами окажется в руках фанатиков, это может стоить человечеству миллионов и миллионов жизней. Это очень и очень опасно! И что же вы теперь собираетесь делать?

Буров сказал:

– Велика наша страна, но по странному стечению обстоятельств два человека, которые могли бы разобраться в этом деле, живут почти что рядом – один в Ростове-на-Дону, и это вы, а другой в соседнем Азове… – Буров усмехнулся. – Он другого места не нашёл, как поселиться именно рядом с вами. Я бы не удивился, если бы он обитал где-нибудь на Камчатке или на побережье Иссык-Куля. Но вот ему город Азов приглянулся, и он там сидит и ждёт, когда мы с вами к нему обратимся за помощью.

Ивлиев даже и глазом не моргнул.

– Ничего удивительного, Дмитрий Васильевич, – сказал он. – Это называется парностью событий. Закон парности событий постоянно даёт о себе знать.

– Я слышал об этом кое-что, – сказал Буров. – Знать бы только ещё и механизм этого закона.

– Подозреваю, что сегодня  нам это не дано, – сказал академик. – А что за человек? Специалист? Я знаю людей, занимающихся сходными проблемами в радиусе за тысячу километров – это редкие люди.

– Я о нём узнал от наших товарищей здесь, в Ростове. Они с ним уже пересекались раньше… Специалист – спрашиваете? Да не специалист он вовсе. Ну, то есть специалист, конечно, но не в вашей области знаний…

Глаза академика вспыхнули.

– В смежной?

– В смежной, в смежной… Очень даже смежной! – Буров многозначительно рассмеялся.

И Буров рассказал академику Ивлиеву всё, что он знал о Фёдоре Фомиче Филимонове. Экстрасенс, ясновидящий… Помог один раз следствию в раскрытии преступления, помог и в другой раз, но в дальнейшем уклонялся от активного сотрудничества, хотя и дал понять, что в случае крайней нужды, он всегда готов оказать содействие. А сейчас у нас нужда крайняя. Он человек положительный, член партии, бывший фронтовик. Если мы его хорошо попросим, то он нам не откажет – в этом я не сомневаюсь.

Ивлиев  скептически заметил:

– Экстрасенсы и ясновидящие всякие – это уже за пределами моего сознания. Я знаю, что ясновидение представляет собой один из способов получения информации нечувственным путём. Некоторые люди, которых называют «ясновидящими», способны получать такую информацию, когда в их голове просто возникает соответствующая картинка. У них несколько другое устройство мозга. Многие ясновидящие стали таковыми после того, как пережили сильный стресс, клиническую смерть и что-нибудь подобное. Но, если честно, я мало верю во всё это. Впрочем, у меня правило, – тихо сказал он, – не удивляться никаким феноменальным явлениям. Я и сейчас не удивляюсь. Но о чём мы его должны попросить?

– Нам нужно найти этого Шульца или его последователей…


Когда на следующий день к Фёдору Фомичу приехали двое солидных мужчин, он уже знал, что привело их к нему.

День был не очень удачным для такого рода переговоров, ибо Фёдор вернулся с работы и собирался спать. Это не было недоработкой Бурова, который получил нужные сведения об образе жизни и графике работы Фёдора Филимонова. Просто он знал за ним одну особенность: всякий выходной день Фёдор стремится провести на воде, а в тот день, когда он возвращается домой после суточного дежурства, он как раз ни на какую воду не пойдёт, а будет дома.

Узнав о визите гостей, Полина Андреевна попыталась воспротивиться такому покушению на личную жизнь супруга.

– Опять к тебе посетители, – сказала она мужу. – Давай я им скажу, чтобы они пришли в другой раз?

Но Фёдор возразил:

– Ни в коем случае! Они по важному делу.

Жена хотела было крикнуть: «Да у них у всех вечно что-то важное и всем им от тебя что-то нужно. А отдыхать-то когда? Всё ходят и ходят». Но взглянула в лицо мужа и вдруг поняла, что дело и впрямь серьёзное. Молча отошла в сторону и больше уже не вмешивалась.

Буров и Ивлиев представились, впрочем, не называя своих должностей и титулов. Фёдор посмотрел на них внимательно и сказал, приглашая гостей пройти в дом:

– Я и раньше знал о вашем существовании, просто не мог никак увязать вас и себя.

– Кто о ком раньше знал – это большой вопрос, – улыбнулся Буров.

– Я раньше, – категорически заявил Фёдор.

Ивлиев только изумлённо вскинул брови, слушая их пикировку.

– Допустим. Но только чисто теоретически, – возразил Буров. – Зато я знаю о вас намного больше, чем вы о нас.

– Ничего подобного! Я – больше.

Ивлиев смотрел на происходящий поединок уже с азартом. В его глазах вспыхнули озорные огоньки: ну-ка, кто кого?

– Я знаю вашу биографию, – сказал Буров. – Знаю ваше семейное положение и рабочий график. Знаю ваши привычки. Меня предупредили, что на выходные вас очень трудно застать дома, ибо вы с утра на рыбалке, и я специально выбрал день, когда вы никогда не бываете на рыбалке – сразу после суточного дежурства…

Фёдор Фомич рассмеялся.

– Зато я скажу вам, что вы сегодня утром ели на завтрак.

– И что же?

– Сосиску с вермишелью. А запивали индийским чаем.

– Ну, допустим…

– И не «допустим», а так и было. – Фёдор повернулся к академику. – Могу и про вас сказать то же самое.

– Я знаю всю вашу трудовую биографию, – сказал Буров. – Знаю, как вы помогали следствию, и какие у вас с ними были трудности.

– Зато я знаю, что у вас на столе в кабинете стоит старинная бронзовая чернильница в форме совы, в которой давным-давно нет никаких чернил; знаю, что у вас написано на обратной стороне портрета Дзержинского, который висит у вас на стене и знаю, что в нижнем ящике вашего письменного стола у вас хранится сапожный крем и сапожная щётка, на которой написано что-то по-французски.

Буров немного помрачнел.

– Может быть, вы знаете и содержание бумаг в моём письменном столе? – тихо спросил он.

– Не знал, – парировал Фёдор, – но сейчас расскажу.

Он уселся на старенький стул, закрыл глаза и сосредоточился на какое-то время. Затем сказал:

– В красной папке, которая лежит в верхнем ящике, лежат приказы…

– Дальше не надо! – очень серьёзно попросил Буров.

– Хорошо, не буду, – охотно согласился Фёдор. – Хотя я бы мог рассказать и больше. Вот только теперь вспомнил и по-настоящему понял некоторые свои сны, где я вас обоих видел… Впрочем, идёмте в зал, вы мне там всё расскажете, зачем вы ко мне пришли и что вам от меня надо.

– А зачем мы вам должны рассказывать? – хитро возразил Ивлиев. – А то вы и сами не знаете? Вам же наши слова не обязательны, не так ли?

– Слова никогда не помешают. А то у меня одни картинки без подписей. Вас видел, а смысла увиденного не понимал. Пройдёмте в зал, – ещё раз повторил Фёдор Фомич. – Мы там и поговорим.

Буров засомневался, но Фёдор возразил ему:

– Нас там никто не услышит. Обещаю.

Это было нарушением правил, и поэтому Буров сказал:

– Тогда мы вам расскажем о нашей проблеме в самых общих чертах. А подробности вы уже узнаете в Ростове, когда приедете к нам.

Фёдор согласился. Они прошли в так называемый зал – самую большую комнату в доме, которая на самом деле имела неполных пятнадцать метров площади, и уселись за стол.

– У меня есть, что выпить и чем закусить…

– Ни в коем случае, – категорически заявил Буров. – Мы к вам по делу.

– Тогда говорите, что там у вас, – сказал Фёдор.

Он молча выслушал всё, что ему рассказали, ловя на лету каждую мысль и прося не останавливаться на подробностях.

– Это пока всё, – закончил свой рассказ Буров. – Давайте, мы заедем за вами завтра и отвезём к себе. И там всё расскажем подробнее и покажем то, что нужно. И поставим задачу. Хорошо?

Фёдор согласился, а Буров продолжал:

– А вы мне и Сергею Игнатьевичу покажите пока, как вы тут живёте.

– Да и показывать-то особо нечего, – сказал Фёдор. – Идемте.

Он провёл гостей по дому, потом вывел во двор и показал сад.

– Там у меня виноград растёт,  а здесь сливы, яблоки и одна черешня. Впрочем, главное не здесь, – сказал Фёдор, – главное – то, что Дон рядом. Рыбалка – единственная утеха в жизни.

– А семья? – поинтересовался Буров. – Разве нет?

– Семья – это само собой, – сказал Фёдор. – У меня-то теперь как? Старший сын живёт на Алтае, средний учится в военном училище и бывает у нас не часто. Осталась дочь – Настёна. Так и та, как только поступит в институт, переедет в Ростов. Ездить каждый день на занятия в такую даль – нелегко.

– А дочка поступит – это вы точно знаете? – спросил академик.

– Знаю точно, – ответил Фёдор. – И благополучно окончит. Но только жить к тому времени будет уже не здесь. А в другом городе.

Академик подивился такой осведомлённости Федора Филимонова насчёт будущего своей дочери, но ничего не сказал. А тот и так понимал, что у него на уме. Академик верил словам Фёдора, но лишь пытался делать вид, что его ничем не прошибёшь.

А Буров немножко помрачнел: у человека на уме – семья и рыбалка. Маловато.

– А на рыбалку со мной не желаете ли отправиться? – спросил вдруг Фёдор, хитро прищуриваясь.

– Спасибо. Я не любитель, – ответил Ивлиев. – В жизни ни одной рыбёшки не поймал.

– А я бы с радостью, – сказал полковник, – да вот времени нет. Я ведь в командировке.

Фёдор сказал:

– А я вот вижу, что у нас с вами такая рыбалка всё-таки будет. Но не в этот раз, а в другой.

Буров не возражал:

– Да я готов, – сказал он. – Просто как-то неожиданно вопрос поставлен… А вон то – что за девушка заходит к вам во двор?

– А то и есть наша дочка Настёна, – ответил Фёдор Фомич и вдруг как-то странно задумался и загрустил.

– Красивая, – сказал Буров.

– Вся в маму, – подтвердил Фёдор Фомич.

Фёдор Фомич думал о чём-то своём, то и дело поглядывая на полковника.

– Хорошо, – сказал он, наконец. – Приезжайте ко мне завтра с утра. Я буду вас ждать.

Буров уточнил:

– Мы не приедем, а заедем. Увезём вас в Ростов, там основательно побеседуем, а затем назад вас вернём.

3.

Буров приехал на следующий день на служебной «Волге».

– Воздух у вас хороший, – сказал он почему-то восхищённым полушёпотом. – Курорт да и только!

– А вы переселяйтесь в наши края, – предложил Фёдор Фомич.

– Легко сказать, – посетовал Дмитрий Васильевич. – Москва не отпускает от себя. Люблю Москву!

– Мне это непонятно, – ответил Фёдор Фомич. – Старший сын живёт у меня на Алтае. Когда приезжает в гости, то рассказывает всякие чудеса про ту свою жизнь. Наверно, и там можно жить тоже. Просто ему больше нравится та природа, а не эта. Ну а я – донской патриот. По мне, лучше наших донских краёв ничего быть не может.

Буров осмотрелся по сторонам.

– Так что, на рыбалку сегодня уже не пойдёте?

– Да когда же, если мы едем в Ростов?

– Ну, мы ведь не на весь день…

– Думаю почему-то, что мне сегодня будет не  до рыбалки, – сказал Фёдор Фомич. – Завтра попробую. Не хотите присоединиться? Я тут, в дельте места хорошие знаю.

– Это было бы неплохо, – серьёзно сказал Буров. – Но не всё зависит от меня. А что, рыбы здесь у вас много?

– Выше по течению – больше, чем у нас. И вообще: самая рыбалка, она, конечно, не у нас, а на Маныче.

– Маныч – это что такое? – не понял полковник.

– Река такая. Впадает в Дон. Вот там самая рыбалка, но одно плохо – очень уж далеко это от нас, и мне туда плыть на своей лодочке не с руки. Так что, приходится довольствоваться тем, что есть.  Тем более что и здесь можно сколько угодно наловить при желании. Если места знать.

Фёдор Фомич надел парадный костюм с четырьмя рядами орденских колодок и стал выглядеть в нём  как-то уж очень торжественно.

– Настёна! – крикнул он в соседнюю комнату.

В комнату вошла дочь. Поздоровалась с незнакомым человеком, спросила:

– Чего тебе, батяня?

– Галстуков своих никак не могу найти, – сказал Фёдор Фомич.

– Да какие ж галстуки? – удивилась дочь. – У тебя всю жизнь только один галстук и был!

– Ладно, давай уж какой есть.

Дочка кинулась в шифоньер, и наблюдательный полковник сразу заметил, какая у неё скрывается фигура под домашним халатиком, но тут же отвернулся и стал изучать цветочные горшки на окне. Знал, что все его мысли  будут тотчас же просвечены рентгеновским взором этого длинного человека в старомодном костюме.

Наконец с галстуком проблема была решена.

– Ну вот, – резюмировал Фёдор Фомич, глядя на себя в зеркало. – Я готов, товарищ полковник. Можно и в областной центр съездить по важным делам.

Уже в машине Буров сказал:

– А ведь я вам ни разу не говорил о том, какое у меня воинское звание – это я точно помню.

– Вы мне много чего не говорили. Да только я это уже знаю. Так что поехали без лишних слов, там на месте всё и выясним.

– Без лишних слов – это означает, что пока едем, вопросы задавать нельзя?

– Да нет, это я так – к слову. Спрашивайте, что надо.

– Вы какие книги любите читать? – спросил Буров, выезжая с ухабистой улочки на шоссейную дорогу.

Фёдор Фомич усмехнулся. Вопрос на самом деле подразумевался такой: вы вообще-то читаете книги или обходитесь без них?

– Всякие, – ответил он. – Исторические люблю. Вот Тарле у меня есть. Там и про Наполеона, и про Талейрана, и про наших адмиралов. Жаль, что сейчас с книгами стало плохо. Нехорошо это: люди тянутся к знаниям, а книгу приличную нигде не купишь.

– А фантастику любите?

–  Не всякую, – сказал Фёдор Фомич.

– Нашу или зарубежную? – осторожно спросил полковник.

– Да и ту, и другую. Реем Бредбери одно время увлекался...

– А сейчас перестали?

– Перестал. Чем-то он меня разочаровал, а чем  сам  не пойму.

– А Станислава Лема читали? «Солярис», например?

– Да, это сильная вещь, – сказал Фёдор. – Я там не понял ничего, но вижу, что здорово!

Помолчали. Фёдор Фомич сказал вдруг:

– Стругацких не люблю, даже и не спрашивайте.

Полковник хотел было сказать, да он и не спрашивал, но понял, что с Фомичом так нельзя. Он ведь и так всё знает.

– Люблю ли Беляева – вы это хотели спросить?

Полковник ничего не ответил вслух, а только мысленно сказал: «Да».

– Его люблю, – подтвердил Фёдор Фомич. – Сам не знаю даже за что и почему. Человечный он какой-то. Этот его Ариэль, который летал по воздуху, или Ихтиандр, который всё время плавал, – это всё очень красиво и как-то по-нашему, по-русски.

Так в неторопливой беседе они и въехали по Ворошиловскому мосту в Ростов.

– Скоро уже будем на месте, – сказал полковник.

– Да я и не спешу, – ответил Фёдор Фомич.


Они сидели в каком-то кабинете: полковник, академик и сторож с лодочной станции. Фёдор Фомич толком и не понял, куда его привезли, потому что планировку Ростова представлял себе не очень хорошо. Одно знал точно: это был не центр,  но и не окраина.

Кресло, в котором он расположился, было глубокое и кожаное. А кабинет был уютным и почти без следов обычной в таких случаях казённой величественности.

– Приятно посидеть в таком кресле, – сказал Фёдор Фомич. – Как будто на пуховой перине сидишь.

Буров серьёзно сказал:

– А хотите, мы вам подарим такое кресло?

– Да нет, зачем же? У меня и своя мебель есть, – ответил он, посмеиваясь. – Это я так. Шучу.

– Видели мы вчера вашу мебель, – сказал Буров. – Между прочим, у меня есть сведения, что вам и дом предлагали построить новый, и квартиру хотели дать. А вы всякий раз отказывались – почему бы это?

– А нельзя мне получать такие подарки. И растрачивать свой дар по пустякам тоже нельзя.

– Почему нельзя? Никто бы не отказался, а вы отказались.

– Это бы означало, что я на службе состою.

– А разве это плохо – состоять на службе? – спросил Буров.

– Это занятие – не для меня, – резко ответил Фёдор Фомич.

Буров тотчас же понял, что подступился к какой-то запретной теме, дальше которой идти нельзя. Но и Фёдор Фомич тоже кое-что понял: это не то место, где можно высказываться так резко. Поэтому, смягчившись, он пояснил:

– Точно знаю, что, если я приму такой подарок, то мой дар исчезнет. А мне жалко с ним расставаться. Привык. И транжирить его нельзя… Дан он не для того, чтобы я всякую ерунду предсказывал. Людям он дан, только через меня этот дар к ним и приходит…  Давайте, говорите, что там от меня требуется.

– Можно и так, – сказал Буров. – Академик Ивлиев сейчас вам расскажет очень коротко то, что содержится в этих старых бумагах, а я потом добавлю кое-что по этому поводу. И только после этого мы вам поставим задачу.

– Хорошо, – согласился Фёдор Фомич. – Я слушаю вас.

И Ивлиев коротко изложил суть того открытия, которое сделал Генрих Шульц, а полковник Буров добавил:

– Атомное оружие – это, конечно, гарантия нашей безопасности. Пока оно у нас есть, нас никто не посмеет безнаказанно тронуть. Но представьте себе, как страшно его применять.

– Да уж не хотелось бы, – сказал Фёдор Фомич, – чтобы оно когда-нибудь было всерьёз применено. И того, что было, более чем достаточно.

– Совершенно верно, – согласился Буров. – Хиросима и Нагасаки не должны повториться.

Фёдор Фомич заметил:

– Да я не Хиросиму и Нагасаки имел в виду. У меня перед глазами совсем другой случай.

– Какой же? – удивился Буров.

– Я вижу наших солдат. Несколько десятков тысяч. А над ними наши же и взрывают атомную бомбу. Просто, чтобы проверить, как она сработает. И все наши солдатики погибают – кто сразу, а кто потом. Мне наших жальче, чем японцев. Уж извините, но я так рассуждаю.

Буров помрачнел. Судя по всему, и Ивлиев прекрасно знал, о чём идёт речь.

– Был такой эпизод, – сказал Буров. – А вы откуда о нём узнали?

Фёдор Фомич усмехнулся.

– Вопрос поставлен неправильно. Спрашивать надо не о том, откуда я это узнал, а было ли это на самом деле или этого не было?

Буров нахмурился.

– А откуда узнал? – продолжал Фёдор Фомич. –  Да по своим же собственным каналам! Ни у кого не спрашивал, и мне никто не рассказывал. Сам всё видел. Как будто своими глазами.

– И кто командовал этим мероприятием – тоже знаете? – тихо спросил Буров.

– Чего ж не знать? Наш спаситель отечества и командовал.

– Спаситель – это кто?

– Маршал Жуков, кто же ещё?

Помолчали.

– Ну что тут скажешь, – проговорил Буров. – Что было, то было. История рассудит, нужно ли было так поступать или нет. Ну а сейчас я только хочу сказать: ядерное оружие – оно людей до добра не доводит. И если бы у нас было оружие вот такого типа, как описывается здесь, то наша военная мощь стала бы ещё сильнее, но угроза для всего человечества стала бы намного слабее. Врага можно сокрушить и с помощью урагана. И не столько сокрушить, сколько деморализовать. Паника будет. Разлад в умах будет – особенно, когда противная сторона поймёт, что это неспроста. А разрушения и жертвы, хоть и будут, но не столь значительные, зато чего никогда не будет – так это радиоактивного заражения…

– Так и так люди гибнуть будут. Впрочем, меня не нужно убеждать, – сказал Фёдор Фомич. – Если родине нужно дополнительное оружие, и его надо как-то заполучить, то я готов помочь в этом. Знать бы только как.

– Как – это мы вам объясним, – сказал Ивлиев.

– Вот что ещё важно, – добавил Буров. – Конфиденциальность. Об этом никто и никогда не должен будет узнать.

– Никто и не узнает, – пообещал Фёдор Фомич. – Разве что найдётся какой-нибудь умник, вроде меня, который вроде как умеет читать чужие мысли. Есть такие. Их не много, но есть. Вольф Мессинг, я слышал, в этих делах мастак… Давайте ваше задание. Только вот ещё что: не вовлекайте меня в политику! Я хочу послужить Родине. И ничему больше!.. – Фёдор Фомич даже разволновался. Неожиданно резко выкрикнул: – И точка! – Помедлив, тихо спросил: – Что там от меня требуется?

Буров наклонил  голову в знак согласия.

– Наша задача, которую мы ставим перед вами, граничит с чудом. Нужно узнать, живы ли люди, которые занимались этими игрушками? Где они? Далеко ли продвинулись в своих изысканиях? Кто им даёт деньги? И вообще, где они нашли себе приют, если живы и продолжают своё чёрное дело? Вы бы смогли ответить на это?

Фёдор Фомич почувствовал какой-то необъяснимый холодок.

– Дайте мне эти бумаги, – сказал он.

Буров протянул ему всю папку. Фёдор Фомич взял её в руки, повертел, развязал тесёмки и вынул листы бумаги. Просмотрел их, а если точнее, то прощупал. А потом сказал:

– Мне нужна тишина. Посидите пока молча, а я попробую сосредоточиться.

– Мы можем и выйти, – предложил Буров.

– Не надо. Просто помолчите, а я пока попытаюсь сосредоточиться  и понять, что это такое.

С этими словами он закрыл глаза и, продолжая щупать пальцами и ладонями бумаги и папку, словно бы погрузился в какое-то размышление. Минут пять он сидел в таком состоянии, наконец, проговорил тихим и усталым голосом:

– Человек, который это всё писал, жив и по сей день.

Буров и Ивлиев в изумлении переглянулись.

– И где же он? – спросил Буров.

– А у себя, в  Западной Германии. Не могу понять, в каком городе, но я попытаюсь это всё-таки сделать.

– А как он выглядит, это человек?

– Старичок, – коротко ответил Фёдор Фомич и снова закрыл глаза. – Худенький и низкорослый. Лысый, с маленькими карими глазками и узким лицом… Губы тонкие. И он теперь уже не Генрих Шульц.

– Вот те на! А кто? – спросил Буров.

– Сменил имя. Пока не могу понять, как его зовут. Нужны какие-то дополнительные зацепки.

– А кем он работает? Где? Чем занимается? Можете сказать?

– Могу, но приблизительно. Вижу, что он ведёт очень замкнутый образ жизни.  Мало общается с людьми и не всем доверяет. Только несколько приближённых имеют возможность с ним общаться, остальных он больше не хочет видеть возле себя.

– Он нигде не преподаёт? – спросил Ивлиев. – В каком-нибудь вузе или в закрытом учреждении типа разведки.

– Нет, что вы! Преподавать – это то, чего он не умел никогда. Он очень раздражительный и при малейшем появлении бестолковости впадает в ярость.

– Может, он психически болен? – спросил Буров.

– Не сказал бы. Он просто сволочной тип. Озлобленный, хитрый и затаившийся.

– И чем он занимается? – спросил Буров.

– Да вот этими делами и занимается. У него что-то вроде лаборатории. Он одержим какими-то идеями и за что-то хочет кому-то отмстить.

– Кому? Нашей стране? – спросил Буров. – Он обиделся на то, что мы их в ту войну победили?

– Не знаю.  Может быть. Но, мне кажется, что он обиделся на всё человечество – за что, не знаю.

– И чем он там занимается?

– Работает со своими несколькими приближёнными, и эти результаты потом куда-то уходят на рассмотрение.

– А кто приближённые?

– Да несколько человек. Все мужчины. Один лет сорока, другие моложе. Они трепещут перед ним почему-то… Если он на них орёт, то они просто молчат и пикнуть в ответ не смеют.

– Прямо Гитлер какой-то, – пробормотал Ивлиев.

Фёдор ухватился за эту идею!

– Вот именно! – закричал он, не открывая глаз. – Гитлер! Это человек свято чтит память своего фюрера и по-прежнему служит ему. Генрих Шульц свято чтит своего фюрера.

– Теперь уж бывший Генрих Шульц?

– Вот именно: бывший Генрих Шульц! Сейчас-то он как-то иначе себя называет.

– Что ещё вы можете нам о нём сказать?

– Да, пожалуй, и всё.

– Нам всё-таки очень хотелось бы узнать, в каком городе он живёт.

– Окрестный пейзаж вижу хорошо: это горы. Похожи на наши кавказские – они покрыты дремучим лесом. Городок небольшой – с какими-то башенками и старинными церквушками. Вижу озеро в горах, но не там рядом, а просто – где-то в тех же краях. Белые лебеди плавают, замок очень красивый стоит…

– Вот это уже лучше, – сказал Буров.

–  Да не город это вовсе. Несколько домиков и большая лаборатория за высоким забором возле озера… Там же, где тот замок… Но мне нужно будет подумать, – сказал Фёдор Фомич. – До завтра подождать сможете?

– Сможем, сможем.

– И что потом? – спросил Фёдор Фомич.

– А потом  доложим начальству… Может, и съездить туда придётся. Но, повторяю, этот вопрос уже не в моей компетенции.

– Хорошая идея, – согласился Фёдор Фомич. – Я со времён войны ни разу не бывал за границей.

– Вот и побываете, гостинцев привезёте жене и дочери, – сказал Буров.

– Да не нужно мне ничего!

Буров возразил:

– Советский турист, который не ходит с разинутым от изумления ртом по тамошним магазинам, – это очень подозрительно. Так что нужно будет играть свою роль натурально, а не абы как. Новый костюм себе купите, магнитофон двухкассетный подберёте, ну там всё, что положено. А между делом и прислушаетесь к нашему Генриху Шульцу.

– Теперь уже бывшему, – заметил Ивлиев.


Назад ехали с разными чувствами. У Бурова было острое ощущение выполненного долга. Радоваться, конечно, рано, но пока всё указывает на то, что дело идёт к тому, что этот  странный долговязый старик будет им помогать. Он  уже помог, определив страну, где возможно скрывается этот гениальный дьявол – Шульц или как теперь его?..

Чувства Фёдора были сложнее. Он всегда сторонился органов госбезопасности… И не потому, что считал их деятельность постыдной и недостойной. Напротив, он считал, что работать в органах должны бы люди с ясной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Но одно дело, наблюдать за этим со стороны, а другое – самому принимать участие в их деятельности. Впрочем, никто его ещё не приглашал с ними работать. А помочь, как считал Фёдор Фомич, в таком деле – его святая обязанность.

– Так на рыбалку завтра пойдём или нет? – спросил Фёдор Фомич.

Буров улыбнулся.

– Зачем спрашиваете, если уже наперёд знаете ответ?

– А так, для проформы.

– Приеду, приеду. А во сколько надо быть?

– Да чем раньше, тем лучше!

– В шесть утра?  В пять?

– А проснётесь?

– Если назначите, чтобы я был в четыре утра, буду как штык, – серьёзно сказал Буров.

– Ну, тогда в пять, – столь же серьёзно ответил Фёдор Фомич.


Дома Фёдор Фомич ничего не рассказал ни жене, ни дочери, лишь попросил супругу приготовить его хорошенько к завтрашней рыбалке. Появившемуся Николаю заявил, что завтра к нему приедет родственник, который уже давно просил его взять на рыбалку, и он возьмёт с собою его.

– Так у меня своя лодка есть, – заикнулся было Николай. – Я бы мог рядом с вами пойти.

– В другой раз...

Спать лёг раньше обычного. Почему-то было ощущение, что ночной сон принесёт с собою какие-то важные подсказки.

4.

На следующее утро в предрассветной дымке мчалась чёрная «Волга» в сторону Азова.

– Люблю утром ездить, – проговорил водитель, нажимая на газ. – Машин мало, дорога свободная, а летом рано светает…

– Ты всё же осторожней. Знаешь, как говорят: быстро поедешь, медленно понесут… Мы никуда не опаздываем.

Подъезжая к городу, они увидели, что туман стал гуще. Машина осторожно пробивалась через серую изморось. Буров подъехал к дому Фёдора Фомича ровно в пять. У калитки стоял какой-то парнишка, держа мешок и удочки.

– А я вас поджидаю, – сказал паренёк, который оказался вовсе не пареньком, а дочерью Фёдора Фомича.

– Доброе утро, – поздоровался Буров. – Дмитрий Васильевич Буров. А вас, если не ошибаюсь, Анастасией Фёдоровной величают?

Девушка усмехнулась. Буров мгновенно отметил: совсем, как её отец.

– Рано меня так величать. Мала ещё. А батя зовёт меня просто Настей. Вот и вы можете так меня называть…

– Но я знаю, что в августе у вас экзамены. Какая может быть в эту пору рыбалка?

– Совсем шарики за ролики заходят. Хочу отдохнуть.

– А куда будете поступать?

– В медицинский. Маманя моя всю жизнь проработала медиком. Мне нравится.

– А что Фёдор Фомич? Проснулся уже?

– Батяня уже давно к лодке пошёл, а я вас поджидаю. Пошли, что ли?

– Одну минуту. Удочки у меня нет, но зато я кое-что к ухе привёз…

Буров взял поданный водителем вещмешок и бросил ему тоном, не допускающим возражений:

– В семь вечера быть здесь. Завтра у меня тяжёлый день…

– Слушаюсь, – сказал водитель, и «Волга» сорвалась с места.

– Ну, ведите, Анастасия Фёдоровна…

Они стали молча спускаться  к воде. Было слишком рано, и говорить не хотелось. Вдруг из тумана возникла фигура Фёдора Фомича.

Поздоровались.

– Ну, что – идём на рыбалку? – спросил Буров.

– Как договаривались, – ответил Фёдор Фомич.

Потом, обращаясь к дочери, приказал:

– Настёна, неси всё в лодку и отчаливаем…

На вёслах они отошли на глубину. Потом Фёдор Фомич запустил мотор, и лодка помчала по речной глади вниз по течению.

– Тут протока есть одна. Главное нам сейчас не проскочить её ненароком, а то она в камышах слишком хорошо спряталась. Вот там надо будет пошарить.

– А на большой воде сейчас ничего разве не будет?

– Можно было и вовсе никуда не уплывать, а закидывать удочки прямо возле берега. Для этого и лодка не нужна. А я так думаю:  если уж рыбачить, то рыбачить по-настоящему, и тогда надо искать самые лучшие места. А самое лучшее сейчас – там.

Фёдор Фомич указал рукой куда-то вдаль на запад.

– Протока, насколько я понимаю, между двумя руслами дельты? – спросил Буров.

– Ну да, – ответил Фёдор Фомич, прекрасно понимая, что полковник предварительно посмотрел карту.

– И мы сможем пройти по этой протоке от Нового Дона к Старому?

Фёдор Фомич пожал плечами.

– Можем. Но только зачем нам это? Рыбалить мы будем в начале  протоки, а потом – мы там и не сумеем пройти. Дальше протока сильно сужается, и на лодке идти очень тяжело – разве что толкать её придётся. Там ни вёслам, ни мотору делать нечего.

Фёдор Фомич сидел на корме, а Настя и Буров – впереди,  лицом к нему. Туман на реке густо расстилался по тёмной воде, но Фёдор Фомич уверенно направлял лодку. Буров подумал: «Интересный человек. Всё видит, всё знает. И это ещё мягко сказано. Может быть, и мысли мои у него все как на ладони. Ты уж извини меня, Фёдор Фомич, если что не так подумаю про тебя. Но – работа у меня такая. Мне по штату положено быть наблюдательным и осмотрительным».

Они обогнали какой-то едва ползущий по воде сухогруз и минут через двадцать причалили к противоположному берегу, а точнее – к камышам, за которыми не видно было земли.

Фёдор Фомич выключил мотор, и наступила совершенно невероятная тишина. Лёгкое поплескивание волн о борт лодки да тихое дыхание ветерка ничего не меняли. Мир вдруг предстал совершенно другим.

«Какое оглушительное спокойствие!» – подумал Буров.

Фёдор Фомич сказал вслух:

– Люблю я этот момент…

– Какой? – не понял Буров.

– Да вот этот самый: раз –  и тишина. Мне сдаётся, что в такие мгновения к людям должны приходить самые важные мысли. Открытия или прозрения какие-то.

Буров поёжился, словно от холода. «И всё-таки он очень не прост – этот Фёдор Фомич!» Спросил:

– И что дальше?

– Дальше надо будет войти в протоку, но уже на вёслах и потихоньку, а не нахрапом, чтобы рыбу не распугать.

– А где тут протока?

– Да вон там, – Фёдор Фомич указал на едва заметный в камышах водяной коридор. – Вот сейчас и свернём туда на вёслах.

– А можно я сяду на вёсла? – попросил Буров.

– Нет. Пусть Настюха садится на вёсла. Она знает, куда грести. И знает – как!

Буров усомнился:

– А не устанет? Тащить двух здоровых мужиков – для этого силушка нужна.

– А у неё силушки этой полно. Это городские барышни – тоненькие да чахлые. А эта выросла на молоке, на сале, на свежих овощах с собственной грядки да на хорошей донской рыбе.

Настя стала грести, и видно было, что это для неё привычное занятие. Вёсла бесшумно опускались в воду, и лодка двигалась плавно, без рывков.

– Позже, днём, я бы хотел искупаться, поплавать. Никогда ещё не купался в Дону. Я ведь в ваших краях впервые.

– Ну да, – ответил Фёдор Фомич, – у вас в Архангельске такой красоты нет. Север, он и есть север.

Дмитрий Васильевич внутренне напрягся, но промолчал. Он точно знал, что никогда не говорил Фёдору Фомичу, откуда он родом. Даже больше: говорил, что родом из Москвы, которая его держит и не отпускает от себя. «Что он ещё обо мне знает?», – подумал он.

– Должно быть, счастливы те, кто вырос в этих местах? – спросил Буров.

– Вот мои дети выросли, а счастья-то особого для себя и не заметили. Счастье-то оно, конечно, есть, но не в городском смысле слова. Это трудное счастье. Привыкли мы, по-другому жить и не можем. Бедность тут ужасная – вот в чём беда. Тяжело живётся здесь людям, одна только утеха – Дон.

– Это я же слышал: Дон – единственная утеха, – задумчиво сказал Буров. – Браконьерство, должно быть,  процветает?

– Пышным цветом. И не потому что люди такие уж хищные и жадные, а просто жить не на что.

Фёдор Фомич сокрушённо рукою махнул.

– Теперь-то говори, не говори, всё без толку. Люди через такое прошли, что вспомнить страшно. Хотя, конечно, самое страшное, что было, – это, конечно, война.

Лодка медленно кралась вдоль стены из камышей. Настя умело управлялась с вёслами и ни о чём не спрашивала. В том месте, где протока немного расширилась, Фёдор подал команду причалить ближе к камышам, и – рыбалка началась!

Настя достала из сумки баночку с червями, которые специально накопала в огороде накануне. Собрала удилище и отрегулировала грузило на необходимую глубину. Всё делала молча и деловито, не обращая внимания на гостя и отца.

Разговаривать теперь было некогда, да и нельзя было шуметь. Фёдор Фомич попытался понять, что на уме у его нового знакомого, но выяснил вдруг для себя неожиданное: он ничего не может прочесть в его мыслях. Такие случаи были для него вполне обычными, и он бы не очень раздосадовался этому, если бы не чувствовал, что полковник (человек красивый и явно очень даже неглупый) вчера неравнодушно посматривал на Настёну. У Настёны же, чью душу Фёдор Фомич читал как открытую книгу, он не заметил особого интереса к этому человеку. А вот что у полковника на уме и о чём он думал, когда так посматривал на Настёну?

– В Москву-то скоро собираетесь? – спросил Фёдор Фомич.

– Да вот как решу с вами некоторые вопросы, так и поеду.

– А какие ещё остались вопросы? – спросил Фёдор Фомич. – Всё, что было можно, я уже сказал. Теперь вам только осталось найти этого человека и пресечь его активность. Но для этого должна быть команда сверху. Впрочем, такая команда поступит скоро, вы даже не сомневайтесь.

– О таком лучше не говорить здесь, – Буров многозначительно указал рукой на окружающее пространство.

– А что здесь? Здесь камыши, а за ними никого нет.

– Наш брат – народ недоверчивый. Когда видишь что-то такое, за чем можно спрятаться и затаиться, поневоле подозреваешь, что кто-то сидит и подслушивает тебя. Это у нас профессиональное. Вроде мании преследования.

– Никого нет, – твёрдо сказал Фёдор Фомич. – Я бы почувствовал постороннее присутствие – это абсолютно точно. Во время войны служил я в разведке, и это моё умение почувствовать постороннего не раз нас выручало.  Впрочем, порядок есть порядок. Не буду больше к этой теме возвращаться. Вот только сон один расскажу, если не возражаете.

– А что за сон? – с интересом спросил Буров.

Фёдор Фомич некоторое время молчал, насаживая червяка на крючок. Потом забросил удочку, подождал, пока успокоится поплавок, и продолжал:

– Да так… Сон и есть сон… – Он хитро прищурился. – Рассказывать или нет?

Полковник взглянул на улыбающегося Фёдора Фомича и кивнул.

– Ну, строго говоря, сон – это всего-навсего сон. Отчего бы и не рассказать на рыбалке то, что приснилось?

– Да вот и я ж так думаю, – сказал Фёдор как-то неопределённо. – Мне сегодня ночью разное снилось, но я расскажу только об одном сне.

– Слушаю, – с кажущимся равнодушием произнёс Дмитрий Васильевич.

Он взял сигареты и предложил Фёдору Фомичу. Тот отказался, достал свою пачку «Примы».

– Привык к своим, да и не накуриваюсь я вашими с фильтром. А снился мне поезд – какой-то не наш. Наши какие? Зелёные обычно. Иногда синие бывают – это если фирменный поезд. А там – красные. Да и колея у;же нашей.

– И что? – спросил Буров.

– Ничего особенного. Поезд вышел из тоннеля и после поворота заехал на мост. Мост очень необычный – проходит над пропастью и при этом поворачивает влево. И после моста поезд снова вошёл в тоннель и только после этого, вынырнув из тоннеля через некоторое время, остановился на железнодорожной станции. Опрятненькая такая, чистенькая. С вокзальчиком. Ещё там башенка такая стоит, вся из себя и как бы игрушечная, хотя и очень высокая, а на ней часы с боем. И кирха напротив… Ну, вот и всё.

– И что бы этот сон мог означать? – спросил Буров.

Фёдор Фомич сказал:

– А бог его знает… Но место то, я думаю, где-то в Западной Германии. Недалеко от Мюнхена, мне кажется.

– Вы уверены, что это тот самый город?

– Ни в чём я не уверен. Просто это то, что мне сегодня ночью приснилось.

– Ладно. Наши люди подумают, что это за город и как он там называется. А что Настя всё молчит и молчит? Зато рыбы наловила, пожалуй, больше нас с вами.

– Воспитана так. Не вмешивается, когда взрослые беседуют…

– А что, Настя, – спросил Дмитрий Васильевич, забрасывая удочку, – как вы относитесь к таким удивительным способностям своего отца?

– Знаменитая слепая провидица Ванга из Петрича не делает никаких прогнозов, – ответила Настя, – хотя и утверждает, что время не имеет для неё никакого значения: и прошлое, и будущее рисуется перед её внутренним взглядом одинаково ясно. Батяня может не хуже.

– Так то Ванга! Она может рассказать о прошлом человека, который к ней пришёл, назвать его имя и фамилию, поставить диагноз его болезни и дать сведения о пропавших родственниках и близких.

– Ну и что? Батяня это делать тоже умеет. Не это главное!

Буров спросил:

– Фёдор Фомич, а почему бы вам не заняться тем же самым, чем занимается Ванга? Вас что-то смущает?

– Конечно! Я просто имею право на личную жизнь. А в этом случае пришлось бы быть в центре внимания. К тому же дар этот мне дан, чтобы помогать людям. Он не бесконечный и в любой момент может иссякнуть. Не стоит размениваться на всякую ерунду.

– А вам не кажется, что при таких способностях вы теряете право на спокойную личную жизнь? Ведь это же получается некое предназначение! И дар этот дан людям, а вы только его озвучиваете…

– Самое трудное не это, – сказал Фёдор Фомич. – Трудно то, что несчастья, которые я предвижу, не сможет избежать никто, а потому человеку нет никакой пользы знать о них заранее.

А Настя продолжала:

– Жаль только, что эти свойства не передаются по наследству.

– Почему? Может, и передаются… Был такой Вольф Григорьевич Мессинг, так он утверждал, что многому можно и научиться. У него даже были ученики…

– Слышала я о нём… читала…

– А скажите, Фёдор Фомич, бывают ли у вас тут ураганы большой разрушительной силы?

– До войны, говорят, было в Ростове что-то страшное, когда ветер ларьки поднимал на воздух, а так нет. Нам ведь не ураган страшен. Гораздо хуже, если низовка подует – вот это да!

– А что такое низовка? – спросил Буров.

– А это когда ветер с моря. Если ветер сильный, то река начинает течь в обратную сторону, а та вода, которая сверху подпирает, не имеет выхода, и тогда река выходит из берегов. Страшные вещи тогда происходят. Низовка может подуть и днём, и ночью. И летом, и зимой.

– А вы думаете, низовка бывает только у вас?

– Не знаю. Наверно, и на других реках тоже бывает.

Часа через четыре, позавтракав и выпив по-маленькой, они поплыли на большую воду, и долгое время рыбачили там. Но, по мере того как солнышко стало пригревать, выбрались на берег и занялись приготовлением ухи.

Настя из ящика в лодке достала казанок и треногу, начистила картошку, лук. Фёдор Фомич почистил рыбу, а Дмитрий Васильевич притащил засохшие ветки ивняка и разжёг костерок. Пока готовилась уха, Дмитрий Васильевич направлял беседу в нужное ему русло.

– Смерч – это страшно, – сказал он, подкладывая полено в костёр.

– А торнадо?

– Это одно и то же. В Америке называют его торнадо. Энергия его огромна. Смерч способен сорвать и опрокинуть железнодорожный мост, тяжелый грузовой автомобиль или поднять в воздух и затем бросить на землю самолет.

– Ну, и как с этим бороться? – спросила Настя. – С природой собрались тягаться?

– Да нет. Но изучать эти явления нужно. Как защититься от них. Разве я не прав?

– Правы… Кто спорит? Только это дело не вашего ведомства.

– А вы знаете, в каком ведомстве я служу?

– Конечно. Я же дочь своего отца. Вы – сотрудник комитета государственной безопасности.

– Ну, что ж, – удовлетворённо проговорил Буров, отметив про себя, что пусть они думают, что он – сотрудник КГБ.

Настя уверенно продолжала:

– Вот и заинтересовали вас эти явления, чтобы обезопасить от них государство!

– Правильно сформулировано, только давай больше об этом никогда и нигде говорить не будем. Даже и в этих камышах, хорошо?

– Хорошо, – кивнула Настя.

– Тем более что наш друг не из Комитета Государственной Безопасности, а совсем из другого учреждения, – сказал Фёдор Фомич, усмехаясь.

– Мы говорили о смерче, – напомнил Буров.

– Лучшим спасением от смерча является бегство, – задумчиво проговорил Фёдор Фомич. – Как упадёт на голову автомобиль или дом какой, мало не покажется. Всё. Уха готова. Настёна, разливай в миски, а мы с Дмитрием Васильевичем выпьем по десять капель… Тебе не даём. Мала ещё!

– А как думаете вы, Фёдор Фомич, можно ли управлять такими природными явлениями?

– Управлять не знаю, но если вложить человеку в руки такую возможность, это примерно то же самое, что атомное оружие. Шутка ли, сколько бед оно может наделать.

– Но здесь нет радиации, да и действие быстротечное…

– Да какая разница человеку, от чего погибать? Нет, это страшное оружие, окажись оно в руках какого-нибудь ублюдка. А вот познать эти явления и использовать в мирных, так сказать, целях – это бы здорово!

– Что ж. Наверно вы правы. Только знать о нём мы просто обязаны, чтобы, если не предотвратить, то уметь защищаться…

– Да кто ж с этим спорит? Но природных страшилок много: землетрясения, наводнения, селевые потоки, оползни, снежные заносы, вулканы всякие, засухи, ураганы. И как с этим всем бороться?

– Трудно… но нужно…

– Вы мне лучше вот что скажите, – начал Фёдор Фомич. – Как там у вас в Архангельске?

– Север и есть север. Только я уж давно живу в Москве.

– А расскажите о своей семье, – встрепенулась Настя и с интересом взглянула на Дмитрия Васильевича.

– Так никакой семьи нет. С женой я развёлся вот уже семь лет. Разные мы с ней. Была бы она такой, как вы, никогда бы не развёлся!

– Ну да, ну да! – одобрительно крякнул Фёдор Фомич. – А как же сын?

– Учится в Москве. С ним мы видимся. Помогаю, чем могу… А как о сыне-то узнали? – улыбнулся Бугров.

– Всё так же… Как же иначе?

Пообедав, они лежали на песке, купались. Дмитрий Васильевич плавал долго и со вкусом, а Фёдор Фомич лишь поплескался немного и вскоре полез на берег. Зато Настя получала настоящее удовольствие от купания. Плавала размашисто, совсем не по-женски. Потом долго прыгала на одной ноге, стараясь удалить воду из ушей.

– Ах, как здорово! – приговаривала она, вытираясь полотенцем. – Это отдых, так отдых. Теперь я снова смогу зубрить химию. Профилирующий предмет, а я на него в школе не обращала внимание. А вот теперь только по-настоящему и спохватилась.

– Да ты и на математику не очень-то обращала внимание, – пробурчал Фёдор Фомич.

– Обращала, обращала! Просто она мне не давалась!

– В общем, как ни крути, ни верти, а год потеряла.

Настя рассмеялась в ответ и запальчиво бросила загадочную фразу, которая насторожила Бурова:

– Ещё не известно, потеряла ли я чего или нашла!

Буров посмотрел на Фёдора Фомича – тот лишь слегка улыбнулся, но ничего не сказал. Промолчал и Буров. Девчонки – они мало ли чего не скажут?

Через час Фёдор Фомич стал собираться. Свернул удочки, проверил улов.

– Пора, братцы, чтобы дождик нас не промочил.

На небе не было ни тучки.

– Какой дождик? Смотрите на небо! – возразил Дмитрий Васильевич.

– Обыкновенный. Тут, если начнётся, потом из грязи не вылезем. Поехали! Собирайтесь!

Неожиданно подул ветер со стороны моря, и первые капли дождя тяжело упали на тихую донскую воду. Странно, но над головой не было видно туч.

– Вот это да! – удивился Буров. – Интересно, это надолго или так только – чуть-чуть?

Вскоре откуда-то с запада появились чёрные тучи. Они неслись на рыбаков с большой скоростью и повисли над головами, закрывая собой солнце.

Фёдор Фомич посмотрел куда-то в небо и сказал:

– Тучи – это да. Слыхал я, что бывают люди, которые могут усилием мысли раздвигать облака.

– А вы так не можете? – спросил Буров.

– Нет, конечно. Я простой человек, которому после контузии снятся иногда какие-то сны, да ещё всякое мерещится. А то бы я сейчас разогнал эти тучи к чёртовой матери.

– И что будем делать?

– Возвращаться, – коротко ответил Фёдор Фомич.

Они переложили вещи в лодку и оттолкнули её от берега. Мотор долго не заводился, но вскоре затарахтел, и лодка медленно поползла вверх по течению. Дождь капал всё сильнее, и Фёдор Фомич протянул дочке свой плащ.

– Не хочу, – сказал та. –  Не сахарная!

С прогулочного теплохода им весело кричали молодые люди.

– Давайте мы вас на буксир возьмём!

Девушка протягивала какой-то обрывок каната, и вся компания при этом весело смеялась.

Фёдор Фомич пробурчал:

– Им бы всё только хиханьки да хаханьки.

Буров сказал:

– Молодые! Что с них взять!

Почему-то было и в самом деле легко на душе, хотя, казалось бы, поводов для оптимизма не было: они плывут посреди реки, снизу вода и сверху вода, а тут ещё и эти бездельники дразнят их из своего сухого и чистенького мирка.

Какая-то очень важная мысль не давала покоя.  Буров долгое время не мог понять, в чём она заключается. Она появлялась в сознании, но тут же исчезала. Снова появлялась и снова исчезала. Буров подумал: «Словно бы струи дождя смывают её!». Огляделся по сторонам: красивый речной пейзаж был весь заштрихован дождевыми струями. Где-то вдали маячил заветный берег, а рядом сидела симпатичная девушка, о которой Дмитрий Васильевич думал совсем не как о посторонней. На корме  управлял лодкой её отец, длинный худой человек с серьёзным лицом, и его длинный и немного комический нос  словно бы указывал направление движения…

« А что? – подумал Дмитрий Васильевич. – Чем чёрт не шутит? Может, это именно то, что я ищу?».

Фёдор Фомич же сидел на корме, управлял лодкой и как будто был погружён в какие-то собственные размышления, очень далёкие от того, о чём думал сейчас полковник.

К тому времени, когда они приплыли, дождь почти прекратился. Они выволокли лодку на берег, и Фёдор Фомич принялся заботливо пристёгивать её к цепи. Упаковал замок в самодельный резиновый мешочек, встал и взвалил на себя вёсла. Буров к этому времени уже вполне по-хозяйски снял мотор. Он взял на себя оба рюкзака и мотор, а Фёдор Фомич понёс вёсла. Улов несла домой Настя.

– Принимай гостей, Полина! – крикнул с порога Фёдор Фомич. – Замёрзли, продрогли. Согреться бы!

Вышедшая им навстречу Полина Андреевна всплеснула руками.

Уже через пять минут все сидели за столом, и хозяйка им наливала в тарелки горячий борщ. Фёдор Фомич разлил в стопки водку.

– Зато улов сегодня богатый, – сказал Фёдор Фомич, словно бы его кто-то в чём-то упрекал.

Буров какое-то время молчал. Он не знал, как себя вести в этой обстановке, но, поймав взгляд Насти, оживился и сказал:

– Если бы не Настя, рыбы было бы в три раза меньше. Мы с Фёдором Фомичом только баловались. А рыбалила одна Настя!

– Тоже скажете, – засмущалась девушка

Фёдор Фомич смотрел на это всё со стороны и не знал, что и думать. Если это жених, то почему бы и нет? Военный, положительный человек… Намного старше – так что же теперь? А если не жених? Ну, тогда и нечего пялиться на мою дочку. Фёдор Фомич попытался подключить интуицию и никакого ответа от неё не получил. То ли у них там в разведке обучают как-то этому делу, чтобы не пропускать в своё сознание никого, то ли это какое-то врождённое свойство Бурова – было непонятно.


До приезда служебной машины времени было ещё очень много. Фёдор Фомич тихо проговорил:

– Не знаю, как вы, а я уже устал. С другой стороны: с рыбой у нас всё в порядке. План выполнили и даже перевыполнили.

– Наверно, и дождик скоро вернётся? – предположил полковник.

– Нет, не скоро. Будет, но только ночью, – сказал Фёдор Фомич.

– А вы бы телевизор пока посмотрели, – предложила Полина Андреевна.

– Телевизор – это самое распоследнее дело, – возразил ей муж. – Это уже когда совсем нечего делать или там тоска напала беспросветная, а мы сейчас найдём, чем нам заняться.

– А мы вот сейчас с Фёдором Фомичом потолкуем о том, о сём, – сказал Буров, обращаясь к Полине Андреевне.

– Потолковать – это он любит! – ответила та, убирая со стола посуду.

– Фотоальбом семейный у вас есть? – спросил Буров.

– А то как же! – ответил Фёдор Фомич. – И не один.

– Посмотрим?

– Отчего бы и нет! – Фёдор Фомич полез в шкаф и достал оттуда несколько фотоальбомов и ещё какие-то пачки фотографий.

Стали смотреть. Буров сразу обратил внимание на то, что фотографии расположены не беспорядочно, как у всех, а в строгой хронологической последовательности. Все аккуратно подписаны, но очень многие – карандашом.

– А почему карандашом подписаны фотографии? – удивился Буров.

– А потому что он не пачкается. Если подписать чернилами или как сейчас повелось – пастой, то можно измазать другие фотоснимки, а карандаш – он безвреден.

– Так ведь он стереться может! – возразил  Буров.

– А вот и не может! В музеях рисунки хранятся и не стираются, а у меня почему мои надписи должны стираться? Подписывать фотографии нужно остро отточенным твёрдым карандашом, а чтобы он не продавливал бумагу, нужно подкладывать снизу стекло, ну или там зеркало. Вот тогда и следов никаких не будет.

Буров посмотрел на одну из таких фотографий. И в самом деле – никаких следов.

– Чувствуется: хозяин, – сказал он. – А вот это у нас кто?

– Это мой дедушка – отцов отец. Савелием Петровичем величали. Казак был лихой. Тоже был здоровенным таким же, как и я, но в отличие от меня, ещё и ширину имел огромную. В Первую Мировую воевал, а потом был с нашими – Будённый, Ворошилов. В коннице  служил.

– А это его жена – Варвара Филипповна. Бабушка моя – вот её я запомнил хорошо.

– А деда – не очень?

– Так ведь посадили его. Хотели раскулачить – не получилось, а тогда посадили. И больше его не видел никто.

– А за что посадили?

– А за что сажали в те времена? За одно неправильное слово могли посадить. А дед был такой, что за себя умел постоять… Вот и тогда – не поладил с председателем колхоза, сказал ему всё, что о нём думает, вот так и получилось. – Фёдор Фомич загрустил. – В те времена помалкивать нужно было почаще, а он всё спорил да спорил. Вот и доспорился. Давайте лучше-ка смотреть дальше. Вот это вся их семья – шестеро сыновей и две дочери.

– А ваш отец – где здесь?

– Да вот он, как раз посередине. Он был самый младший из всех.

– А у него сколько детей было?

– У него уже меньше – трое сыновей. Один умер с голоду в тридцать втором, второй погиб на войне – в танке сгорел, а третий – это я.

– Значит, надо жить за троих, – сказал Буров.

– Не знаю, получилось ли. Воевал – как мог, работал – как мог. Детей вырастил – тоже как мог.

Буров огляделся по сторонам. В комнате никого не было. Сказал:

– Вот теперь надо будет  ещё один подвиг совершить.

– Всё, что в моих силах, сделаю.

Они ещё долго перебирали семейные фотографии, когда Буров вдруг спросил без всякой связи с их предыдущими разговорами:

– А что, Фёдор Фомич, обиды какие-нибудь на душе остались у вас?

– Обиды – это вы про что?

– Ну, там начальство не так обошлось или что другое, а?

– Что-то другое – это претензии к советской власти?

– Умеете вы читать мысли, – рассмеялся Буров.

– Да что там говорить! Жизнь тяжёлая была, и люди зря погибали там, где можно было и обойтись без этого, а всё равно – родина она и есть родина.

Потом они перешли в беседку и долго о чём-то толковали ещё и там. Разговор получался нешуточный. Полковник рассказывал страшные вещи: они душат нас всё новыми и новыми вооружениями. Мы, чтобы не отставать от них, делаем что-то и с нашей стороны, и на это уходят все наши средства.

Фёдор Фомич спросил:

– Ну, вот, допустим, накопим мы все вместе так много атомного оружия, что поневоле захочется применить его на деле. И что тогда? Ведь, если этак всё вокруг начнёт взрываться, то и Земля наша с орбиты может сойти?

Буров усмехнулся.

– Земле как раз ничего и не будет. Она так велика, а мы на ней так ничтожны, что сколько бы мы на ней ни взрывали самых мощны атомных бомб, её вращению ничто не помешает.

– Но всё живое-то может погибнуть на планете? – спросил Фёдор Фомич.

– Всё живое? Это запросто. А только планета, как вращалась, так и будет вращаться. Только уже без нас. А что, Фёдор Фомич, вы знаете об организации, которую я представляю? – спросил Буров, глядя на хозяина и улыбаясь.

– Так что я знаю? Почти ничего и не знаю. Но если очень захочу, то узнаю… Знаю, например, что ваши руководители предупреждали вас, что нельзя атаковать в лоб. Тоже мне, стратеги хреновы. Врага нашли! Я войну прошёл, две «Славы» заработал. В тыл фрицев не раз ходил, а тут: не атаковать меня в лоб! Кстати, об этом ещё генералиссимус говорил. Новость открыли!

Буров так и задохнулся от удивления. Ведь именно это ему говорил генерал вчера вечером по телефону.

– А в вашей конторе тоже предателей не мало.

– О чём вы, Фёдор Фомич?

– Всё о том же. Был у вас, например, такой Поляков, кажется Дмитрий. Так он выдал много наших разведчиков за тридцать серебряников.

Фёдор Фомич рассказал Дмитрию Васильевичу о последних провалах резидентов в ФРГ, о которых полковник ГРУ и не знал.

– Ну, Фёдор Фомич, вы – опасный человек! – сказал полковник Буров, размышляя, как он об этом будет докладывать в Москве. Ему же никто не поверит! – А что произойдёт в мире в этом году, знаете?

– Что вас интересует?

– Это и интересует: что произойдёт в мире в этом году? – повторил Буров, надеясь, что теперь сможет определить границы возможного. Но Фёдор Фомич совершенно не смутился, сказал, словно отмахнулся.

– Так что произойдёт? Много чего! Многие государства станут независимыми, а у нас будет сильный неурожай. В Англии будет сильная инфляция, а академику Сахарову присудят Нобелевскую премию. В Испании умрёт диктатор, и она снова станет королевством… Мало ли что произойдёт в этом году в мире… Разве я могу всё знать?

Дмитрий Васильевич не знал, как относиться к этим его прогнозам и только диву дивился. Бывает же такое!

– Что вы знать-то хотите? Чего всё кругами да кругами? Вы, если уж приехали ко мне, то от меня не таитесь.

– Да я и не таюсь. Сам не всё знаю!

– Тем более что Аденауэр принял закон и простил всех своих предателей. Так он сразу все наши крючки и срезал. Теперь как того Шульца заарканить, подцепить за жабры, когда его простили…

– Так простили за преступления против Германии, а Шульц провинился перед нами, и мы его прощать не собираемся…

– Ну да. Если только он не согласится на нас поработать…Только вряд ли он клюнет. Не та щука, этот самый Шульц.

– Я тоже так думаю… Но задача поставлена… Правда, в Москве ещё будут уточнения, но цель определена, это вы правильно отметили.

Буров уже не собирался ничего скрывать от Фёдора Фомича. Он вызывал его полное доверие.

– Это правильно, – продолжал Фёдор Фомич.  – А что? Были же удачные операции, например в атомном проекте…

И снова Дмитрий Васильевич чуть не задохнулся. Это были секреты его ведомства за семью печатями, а тут какой-то сторож с лодочной станции о них спокойно так рассуждает. Чтобы прекратить этот опасный разговор, он попытался изменить тему.

– Да, Бог с ним, с делами. Мне, Фёдор Фомич, ваша дочка нравится. Был бы моложе…

– Да брось юлить… – сказал Фёдор Фомич, переходя на «ты». – Нравится, так сватайся. Настёна, действительно, хороша. И человечек хороший…

– Я бы с удовольствием. Только хорошо бы поближе познакомится с Анастасией Фёдоровной. А то она-то мне нравится, а я как ей?  Вот сделаем дело … А дело ведь очень даже не простое.

В это время Настя поглядывала из своего окошка на этого нового в её жизни человека, и наука не шла ей в голову. Мысли были совсем о другом. Даже Полина Андреевна, и та что-то такое заприметила. Подумала про себя: «Неужто жених?.. Да ведь он намного старше… Хотя: а почему бы и нет? Человек серьёзный, не шалопай какой-нибудь». Впрочем, она никому ничего не сказала и продолжала заниматься домашними делами.

Лишь один раз, когда она пошла выносить корм курам, услышала из беседки слова из неторопливого разговора Фёдора и его гостя. Речь шла о чём-то важном, и гость приводил какие-то цифры, горячился, что-то доказывал. А Фёдор Фомич, как мог, его успокаивал:

– Наше дело правое! – говорил он. – Сделаем!

К семи часам вечера приехала машина, и полковник, простившись со всеми, уехал.

Полина Андреевна смотрела вслед уходящей машине и думала: «Вот бы узнать, приедет он к нам ещё или уже не приедет никогда? А ведь Настёна точно что глаз на него положила». Но спросить у мужа она не решалась, а тот и не собирался ничего объяснять.


Неспокойно было на душе и у Фёдора Фомича. Почему-то вспомнился случай, когда он всей душой помог следствию, а потом чуть было не оказался в сетях у хитрого и алчного следователя. А дело было так.

Однажды в городе Азове исчезла шестнадцатилетняя девочка. Она не вернулась из кинотеатра, куда пошла на вечерний сеанс, и родители тотчас же забили тревогу. Первые несколько часов ходили, искали, кого-то пытались спрашивать. А кого спросишь, когда уже все разошлись, а кинотеатр закрыт – это ведь был последний сеанс.

Наутро, после бессонной ночи, родители пошли в милицию. Сонный милиционер заявил из своего стеклянного окошка:

– О пропаже можно говорить лишь спустя трое суток – такой у нас порядок! А пока ждите – может, девочка и сама объявится. Где-нибудь загуляла, а вы сразу в панику. И сразу к нам. А у нас и так своих дел по горло.

Мать возразила:

– Да она у нас не такая, чтобы загуливать!

– А на ночной сеанс – зачем пошла? Все не такие! О чём она думала, когда шла на ночной сеанс? Значит, она уже тогда что-то имела в виду. Может быть, с нею кто-то был, кто её увлёк?

– Вот это мы бы и хотели узнать!

– Ну вот когда она там разберётся, что к чему в этой жизни, протрезвеет, вернётся, вот тогда и поговорите с нею!

– Да поймите: не такая она у нас!..

– Все вы так говорите. А потом выясняется, что она с кем-то познакомилась, напилась и где-нибудь пьяная провалялась. Обычное дело. Кстати, в вытрезвитель не обращались?

– В вытрезвитель? – мать просто обомлела от таких слов.

– А вы, мамаша, обратитесь, обратитесь. Такое тоже бывает.

Мать пробормотала:

– В неотложку обращалась, в морг обращалась, а в вытрезвитель…

– В общем так: заявление можете написать уже сейчас. Если девочка не появится, то через трое суток после подачи заявления мы начнём поиски. Следующий!.. Гражданочка, вы здесь не одна… Там же другие люди ждут своей очереди… Приходите, как мы договорились.

Через трое суток девочка так и не объявилась. Взяли фотографии, напечатали объявления – «Пропала девушка!». Всё как обычно.

И как обычно ничто при этом не срабатывало. Девочка исчезла – как в воду канула. Никто ничего не видел, никаких следов она не оставила.

Азов – небольшой городок, и слухи в нём распространяются быстро. Фёдор Фомич узнал об этом эпизоде как раз на третий, день. Саму девочку он прежде никогда не знал, но на него произвело впечатление  то, что она жила через две улицы от его дома и училась в той же самой школе, где и его дети. Значит, он её встречал раньше на улицах, видел её…

– Ой, что делается-то, что делается! И куда ж только наша милиция смотрит! Ты что-то слышал? – сказала мужу в то утро Полина Андреевна.

– Да что случилось-то? – спросил тогда Фёдор Фомич, который ни сном, ни духом тогда ещё не знал ни о чём.

Вот тогда Полина Андреевна и рассказала ему о пропаже девушки. Фёдор Фомич сразу же почувствовал что-то неладное, и ему даже дурно стало при этом известии. И в этот же день к ним пришёл следователь. Он представился по всей форме: Панкратов Пётр Спиридонович, старший следователь… Фёдор Фомич почти мгновенно понял, что он делает обход по домам этой улицы без всякой надежды на успех – просто для очистки совести. Или для проформы. У него и манера разговора была соответственная – мол, заскочил спросить, не слыхал ли кто-нибудь чего-нибудь…

– А как девочку звали? – просил Фёдор Фомич.

– Светочка. Светлана Анатольевна Ежелева, шестнадцати лет. Волосы тёмные, рост средний, нос курносый, лицо широкое.

Фёдора Фомича сразу же пронзила фальшь в этом слове «Светочка». Нет, не сочувствовал этот человек погибшей девушке. А просто выполнял свой долг – тяжёлый и нудный. И ходил по дворам чисто автоматически, для проформы.

Но и следователь тоже оказался человеком подозрительным.

– А почему вы говорите в прошедшем времени: звали? – удивился он. – Вы что имеете в виду? Может быть, она ещё жива? Может, загуляла где-нибудь с подружками, а ещё лучше со своими  ухажёрами, а потом объявится. Обычное дело.

Фёдор Фомич закрыл глаза на какое-то время и сказал коротко тоном, не допускавшим возражения:

– Погибла она.

– Это вы с чего взяли, что погибла? – опешил Панкратов. – Следствие ещё ничего не знает, а вы уже знаете?

– Знаю, – грустно сказал Фёдор Фомич. – Изнасилована и убита.

Полина Андреевна, которая присутствовала при этом разговоре, вскрикнула  и взялась за голову.

Панкратов сразу посерьёзнел:

– Откуда вам это известно? – спросил он.

– Да вот, закрыл сейчас глаза и представил, как это всё было. И вижу: убитая лежит в кустах на обрывистом берегу моря.

– Послушайте, – сказал Панкратов. – Мне некогда с вами глупостями заниматься. Вы вроде бы не пьяны. А чушь какую-то несёте. Взрослый человек всё-таки. Вы что меня разыгрывать собрались?

– Никого я не разыгрываю. Возле Порт-Катона она лежит убитая на берегу моря, в кустах.

– Послушайте! Так!.. Мне сейчас не до шуток! Всё городское УВД на ушах стоит. Областное – на ушах! Того и гляди, до Москвы дойдёт.

– Верьте ему, он правду говорит! – всхлипнув, сказала Полина Андреевна.

– Да вам-то откуда известно это? – Панкратов просто рявкнул на женщину. – Он мелет чёрт-те что, а вы ему подпеваете? Вы что тут все с ума посходили?

– Да свойство у него такое! – сказала Полина Андреевна. – Если сказал так, то, значит, так оно и есть. Верьте ему.

– И чего бы это ради я верил? Мне что – делать нечего? Или я вам мальчик! Одно из двух, Фёдор Фомич: или вы врёте – потому что сумасшедший или лгун, или вы знаете что-то большее, потому что сами как-то причастны к этому делу.

– Глупости какие! – махнул рукою Фёдор Фомич.

– В общем так, Фёдор Фомич: собирайтесь, пройдёмте в милицию. Там у меня в кабинете вы мне всё и расскажете. А заодно и напишете. Но предупреждаю: за дачу ложных показаний вы будете нести ответственность. И шутить или там смеяться над собой мы никому не позволим.

– Не переживай, – сказал Фёдор Фомич жене. – Я скоро вернусь.

Панкратов повернулся к Полине Андреевне и многозначительно сказал:

– А может быть, и не очень скоро!

Уже в кабинете Панкратов опять припомнил Фёдору Фомичу эти слова: «Скоро вернусь».

– Да я вас сейчас арестую по подозрению в убийстве или причастности к убийству. Если труп будет найден там, где вы сказали, и будет выглядеть так, как вы описали, то вас ждут очень серьёзные неприятности!

Фёдор Фомич ответил спокойно:

– Да знаю я, что ж я не знаю, что ли? Вам человека посадить – это раз плюнуть. Но труп – именно там.

В самом скором времени тело девушки было найдено. И именно на том самом месте. И выглядело оно так, как и описал Фёдор Фомич. Следователь сам выезжал на место преступления. Сопровождавшая его группа занималась фотографированием, измерением, поиском дополнительных вещественных доказательств… А Фёдор Фомич всё это время сидел в милиции.

Вернувшись, Панкратов продолжил допрос.

– В общем так, – сказал  он. – Картина мне вырисовывается такая: вы были участником этого изнасилования.

Фёдор Фомич не отвечал, а только грустно смотрел ему в лицо. Тому стало не по себе.

– Ну что, – спросил он. – Колоться будем сами или как?

Фёдор Фомич понял: «или как»  означает, что будут просто бить. Тихо сказал:

– Привязывать человека к стулу и бить по лицу, выбивая признательные показания – это не честно. Не для того мы революцию делали и строили советскую власть, чтобы вот так с людьми обращались.

– Да ты мне про советскую власть здесь не заливай! – рявкнул на него Панкратов. – Я здесь представляю её интересы, а не ты!

– Не ты, а вы. А я к советской власти имею отношение ничуть не меньшее, чем вы.  Я её во Вторую Мировую защищал и награды имею. И всю жизнь честно работал на неё, между прочим. И я, между прочим, член партии!..

Панкратов на какое-то время смягчился.

– Извините, если я погорячился, – сказал он вдруг тихим голосом, – но видеть труп изнасилованной девушки и сохранять при этом самообладание, как будто ничего не случилось – это трудно. Особенно, когда видишь перед собой человека, который явно что-то знает, но не признаётся, откуда у него такая необычная информация.

– Откуда информация? – усмехнулся Фёдор Фомич. – Да контузило меня когда-то под Москвой, вот оттуда это и пошло. А я, между прочим,  в полковой разведке воевал. Через линию фронта ходил туда и сюда и языков добывал. И пока всё это делал, эти мои свойства очень даже помогали нам всем! Родине помогали! Нашему отряду помогали! Мне лично помогали!

– Какие ещё свойства? – устало спросил Панкратов.

– А такие! Умею я иногда видеть и знать то, чего не видят и не знают другие люди.

– Ну, например?

Фёдор Фомич сказал задумчиво:

– Я, например, вовсе и не обижаюсь, что вы на меня так накричали. Там в Порт-Катоне, где вы сегодня были, вам чуть плохо с сердцем не стало, когда вы раздвинули кусты и увидели это тело, покрытое мухами. Я ж понимаю! И ваша самая первая мысль была о вашей собственной дочери Катюше.

Панкратов побледнел при этих словах.

– Вы, Филимонов, мою дочку-то не трогайте! Она-то здесь причём?

– Да я и не трогаю. Я рассказываю о том, что вы сегодня почувствовали. И вовсе незачем было орать на Галочкина. Он стажёр, и такую картину увидел впервые в жизни, вот у него тогда нервы и не выдержали…

– Да откуда вы знаете про Галочкина? – с изумлением спросил Панкратов.

– А откуда я знаю про то, что сегодня утром вы хотели надеть чёрные туфли, а жена вам велела надеть коричневые, потому что те уже пора в ремонт отдавать?

– Так что ещё вы знаете? – растерянно пробормотал Панкратов.

– А Галочкину скажите: казённый фотоаппарат ронять – это не дело. А если бы объектив разбился? Или хотя бы испачкался? И чем его оттирать в полевых условиях для фотосъёмки? Хорошо, хоть крышка с него не соскочила. А для начинающего криминалиста пользоваться фотоаппаратом нужно так же умело, как оружием!..

– Да подождите вы! – закричал Панкратов. – Откуда вы всё это знаете? Ведь это же вы повторяете мои слова! Вы что издеваетесь надо мною, что ли?

– Да говорю же: после контузии это у меня. И не о том спрашиваете. Какая вам разница, откуда знаю да как это у меня получается. Ещё и тогда об этом думали-думали врачи, да потом рукою и махнули на меня.  Говорили: жив остался, вот и радуйся! А спрашивать меня надо о том, кто убил и почему!

Панкратов вскочил с места как ужаленный.

– Кто? Почему?

– Яшка с автобазы.

– С какой автобазы? С нашей, что ли?

– С нашей, с нашей. Он на грузовике работает. За изнасилование уже сидел, но тогда ему не много дали. Сумел отвертеться и доказать, что были кое-какие смягчающие обстоятельства. А про другие его художества так никто и не узнал. А он и после отсидки продолжал своё грязное дело. И убийство это у него уже не первое.

– А какое?

– Трудно сказать. Одно было в Ростове – это я точно вижу. А про другие сейчас сказать не могу. Если бы я его живьём увидел, то сказал бы точнее.

– А как его фамилия? Что за парень? Сколько лет?

– Да ему уже за тридцать давно. А фамилия – то ли Хлопков, то ли Халатов – что-то в этом роде.

– А как выглядит?

– Не очень высокий. Среднего роста. Широкоскулый с крючковатым носом. Глаза хищные. Как эта дурёха соблазнилась на него, когда он её пригласил в кино – даже и сам удивляюсь. Усики у него такие залихватские. Они иногда нравятся девицам. А так – ну ничего в нём нет, чтобы соблазняться. По-моему, он просто урод. И он это знает

Панкратову надо отдать должное: он не проявил тупого упорства, а освободил Филимонова из-под стражи. Просто попросил побыть ещё немного в отделении. Очень скоро водитель автобазы Холявкин был доставлен в отделение милиции. Автобаза была рядом, а водитель в этот день как раз занимался ремонтом машины. Холявкина показали Федору Фомичу издали: этот?

– Этот, – подтвердил Фёдор Фомич. – Изнасиловал, убил, но закопать не успел – его что-то вспугнуло, и он уехал с места событий.

– А что вспугнуло?

– Какие-то случайные туристы проезжали мимо, да поблизости и остановились.

Панкратов слушал и верил теперь Фёдору Фомичу как господу богу.

– А про тот ростовский случай что-нибудь сможете сказать?

– Смогу. В прошлом году это было. В западной части города, на границе с Аксаем. Он её там закопал благополучно на пустыре, и никто ему там не помешал.

Вернулся домой Фёдор Фомич только вечером. И совсем не голодный. Панкратов тщательно покормил его в тамошней столовой и расстался с ним как с лучшим другом. Просил всё простить, долго тряс руку и объяснял, что работа у него такая тяжёлая. Фёдор Фомич не спорил и только просил, чтобы негодяя разоблачили и врезали ему по самое не хочу.

И ещё был у них уговор: Фёдор Фомич будет молчать о том, что оказал помощь следствию таким способом.

– И вам спокойней, и мне, – объяснил Панкратов. – А то представьте: как я объясню своему начальству, откуда у меня такие сведения? Да меня на смех поднимут!

Фёдор Фомич охотно согласился: конечно, будут смеяться; ничего, кроме неприятностей от этого ожидать не приходилось.

Но информация о необычных свойствах Фёдора Фомича всё-таки просочилась. И потихоньку потянулись к Фёдору Фомичу люди. Разумеется, Фёдор Фомич ничего не брал с людей за свои услуги. Хотя ему и предлагали деньги. Иногда приносили какой-то подарок в виде чего-нибудь съедобного и вкусного. Или какую-нибудь вещичку. Но чаще всего консультировал он людей бесплатно.

Обращался к нему и следователь Панкратов. Если мог, Фёдор Фомич помогал ему. Их знакомство длилось два года. За это время Панкратов сильно продвинулся по службе. Пошёл слух о том, что у него какое-то особое чутьё на раскрытие сложных и запутанных преступлений. Дошло до того, что ему стали поручать самые трудные дела, от которых пытались отвертеться все, и он всегда добивался успеха.

Нельзя сказать, что Фёдор Фомич не понимал, с кем имеет дело. Панкратов ему был достаточно гадок. Простейшие мыслишки, направленные на достижение каких-то простеньких целей: разбогатеть, возвыситься, заткнуть за пояс, насолить, продвинуться, выполнить приказ начальника, достать то, что другие не могут, утвердиться в своём могуществе.

И тут эта необыкновенная встреча...


Панкратова заметили. Серьёзного повышения по службе не предвиделось по одной простой причине: в этой конторе серьёзно повышали только своих. Вот и нужно было решать задачу, как ему стать своим.

На юридическом факультете регулярно проводили встречи студентов с практическими работниками, стоящими на страже закона. В аудитории номер четыре, что на верхнем этаже старинного дореволюционного здания на улице Горького, собрались будущие юристы, а группа специально приглашённых товарищей из областного и городского УВД рассказывала увлекательные истории о том, как у нас ведётся нынче борьба с преступностью и прочими правонарушениями. Такие встречи были обычной практикой на этом факультете и повторялись из года в год. Никого из студентов не надо было туда затаскивать силком, потому что это и впрямь было интересно. Некоторые уже тогда слушали эти захватывающие истории и думали примерно так: «Ну, уж нет! Лучше я буду сидеть где-нибудь в кабинете, и выписывать бумажки, чем заниматься такими делами!» Хотя другие, напротив, испытывали азарт и рвались в бой.

Сонечка Воропаева была из числа тех, кто ни в какие бои не рвался. Она была комнатным существом, чем-то вроде пушистой кошечки, которая привыкла, чтобы её поглаживали, кормили и поили, а она в благодарность за это будет нежно мурлыкать, щурить глазки и тереться о того, кто её любит. Папа у неё был человеком крупного по городским меркам масштаба, и одного движения его мизинца было достаточно, чтобы дочка прошла трудный конкурс и поступила туда, где когда-то учился её прославленный и ныне столь могущественный батюшка. Девочка училась и была уже на пятом курсе, а свою будущую юридическую карьеру представляла себе с большим трудом. Очень уж она была далека от всего этого.

И тут – встреча с бойцами невидимого фронта. И этот мужчина, деловитый, знающий своё дело, степенный.

Она влюбилась, и если о юридической карьере у неё были представления самые смутные, то о предстоящей семейной жизни – самые реалистические. У папы уже сейчас была лишняя квартира, которую он держал про запас. И квартира в центре города на Пушкинской.

Панкратов очень скоро выяснил, чья эта кошечка и какие перспективы открываются перед ним.

«Наша служба и опасна, и трудна», – мурлыкал он себе под нос, приручая Сонечку. Через месяц Сонечка уже не представляла себе жизни без этого героического сыщика.

Но однажды всё всплыло наружу. Величественный папаша неожиданно приехал на служебной машине на квартиру, где, по его представлениям, дочь грызла гранит науки.

А там его доченька с каким-то уже совсем взрослым мужиком. Никаких постельных сцен не было, но ощущение было неприятное: неизвестно какой хмырь сидит на кухне с любимой и единственной дочерью начальника УВД.

Галязин спросил коротко:

– Мужик, ты кто?

Панкратов представился – вежливо и по всей форме с упоминанием должности и местожительства.

– Что,  у азовского начальства перевелись невесты на выданье? – насмешливо поинтересовался Галязин. – Вот там и ищи себе пару, вот там и решай свой вопрос  с карьерой и жильём, а с ростовскими женихами мы и сами разберёмся.

Сонечка попыталась что-то возразить, но папаша сурово рявкнул:

– А тебе слова никто не давал! Я здесь хозяин!

Доченька ударилась в слёзы, но и это не помогло – суровый папаша указал незваному гостю на дверь, и тот вынужден был убраться подобру, поздорову.

– И вот тебе мой совет: забудь сюда дорогу! – крикнул ему вслед товарищ Галязин.

У Панкратова начались неприятности по службе, и он сам попросился о переводе в отдалённый степной район соседней Калмыцкой АССР.


«Полковник Буров… – подумал Фёдор Фомич, – уехал. Всё начнётся в ближайшие дни. Но Буров – не Панкратов. Нет, он не карьерист… Что-то есть в нём такое… Стержень здоровый…».

– Пошли спать! Поздно уже, – сказала Полина Андреевна и зашла в дом.

5.

Насте действительно приглянулся Дмитрий Васильевич. Рослый, крепкий, умный… С таким можно ничего не бояться. Заучивая химические формулы или решая задачки, она то и дело ловила себя на том, что думает не о свойствах галогенов, а о бравом полковнике. «Боже, но он же намного старше меня! – думала Настя. – А, может, все девчонки инстинктивно  и безрассудно ищут здоровые мужские  гены. Мужчины столь же инстинктивно ищут здоровое женское  тело, способное превратить их гены в ребёнка.  С этого подсознательного импульса всё и начинается. Наверно, почти все переживали в детстве что-нибудь подобное».  Такое уже было в её жизни. Её ближайшая подружка влюбилась в учителя литературы, да так, что… Впрочем, что было между ними, трудно сказать. Может, то были фантазии Валентины. Но то, что она была в него влюблена и только и говорила о нём, это факт. Потому химию и физику учила больше других предметов, и поступать будет на лечебный факультет.

Настя ночью долго не могла заснуть. В голову лезли всякие мысли, и почему-то утешало, что если муж будет военный, то медицинский работник везде найдёт себе применение, даже если служба забросит его к чёрту на кулички. Наконец, она заснула, и во сне прижималась к этому Дмитрию Васильевичу и почему-то смеялась. Потом вдруг подумала: в первый раз человека вижу, и уже так размечталась… Хотя, видела, как он на меня посмотрел. Да и батяня вроде бы не против. Видела же…

Следующий день прошёл без приключений. Был конец июля, и через две недели должны были начаться вступительные экзамены. Настя знала, что в этот раз поступит точно.

Фёдор Фомич в этот день оказался на работе и, для того чтобы попасть туда, Бурову понадобился провожатый. Спросил, далеко ли до его работы?

– Минут за пятнадцать дойдёте, – ответила девушка.

– Зачем же идти, если я на колёсах? А не заблужусь, как думаешь?

Девушка усмехнулась и сказала:

– Прокатите, я вам покажу! Хорошо в такой шикарной машине кататься!

Буров открыл дверцу машины.

– Добро! Командуйте.

– У нас заблудиться трудно, – ответила Настя. – Главный ориентир – Дон.

– И куда сейчас?

– Вверх, – скомандовала девушка, показывая направление. Внизу искрилась река. А дальше на горизонте блестело бескрайная гладь моря.

Не прошло и нескольких минут, как они доехали до лодочной станции.

– Здесь не заперто, ворота днём нараспашку, так что заезжайте туда смело, – сказала Настя. – Ну а я пойду домой.

– Всё спешите заниматься?

– Да, экзамены ведь скоро, а поступать  надо. Как говорят: хочешь, не хочешь, а надо! Впрочем, и хочу. Вы даже не представляете!..

– Почему же не представляю? – удивился Дмитрий Васильевич. – Очень даже представляю. У меня, например, два высших образования, и я процедуру поступления пропустил через себя дважды. Сначала поступил в институт иностранных языков… а потом в военную академию. Можете мне поверить, поступить туда было не легче, чем в медицинский.

–  Прошли с  первого раза? – спросила девушка.

– С первого! Готовился серьёзно! Штука в том, что вся наша жизнь – это одни сплошные экзамены.

Настя тяжело вздохнула и сказала:

– Да думала я уже об этом. Иногда мне кажется, что у человека самое страшное время жизни – молодость!

– Да почему же страшное? Наоборот – прекрасное!

– Всё нужно делать впервые: поступать в институт, выходить на работу…

Буров продолжил:

– Выходить замуж!

Настя фыркнула:

– Я не хочу впервые в жизни!

– А как?

– Я хочу – единственный раз в жизни!

– Да так и надо!

– А у вас-то не получилось!– воскликнула Настя.

– У меня так, к сожалению, не вышло.

– Вот мы, наконец, и приехали. А отца надо искать вон в той стороне. Если не увидите, то тогда людей спросите. Здесь его все знают. Ну, а я пошла.


Фёдора Фомича Буров нашёл у берега. Он возился с лодкой, отчищал днище от облупившейся краски и готовил под покраску.

– Работаем-с? – спросил Буров, подходя к старику со спины.

Тот, не оглядываясь и не выражая ни малейшего удивления, ответил:

– Работаем, работаем! В поте лица своего.

Описанные Фёдором Фомичом приметы маленького городка в горной местности Южной Германии были отправлены в Москву, и вскоре пришло подтверждение, проиллюстрированное нужными фотографиями. Маленький немецкий городок был вычислен. Буров и приехал в Азов, чтобы предупредить, что в субботу, то есть через два дня, они должны будут лететь в Москву для встречи с высоким начальством. Как оказалось, Фёдор Фомич всё уже знал. Он вытер тряпкой руки и сказал:

– А я как юный пионер – всегда готов!

– Вопрос с отпуском за свой счёт мы урегулируем. Официальная версия: лечение в Москве.

Фёдор Фомич улыбнулся:

– Мне бы и в самом деле не мешало показаться тамошним врачам. Пуля-то у меня – как была, так и осталась. Возле самого сердца застряла, со стороны спины. Её тогда же пытались вынуть, да не смогли. Так с нею и хожу.

– Вот и совместите полезное с приятным… Итак, я заеду за вами в субботу часов в восемь.


Нарушая все порядки аэропорта Внуково, к самолёту Ту-134 подкатила чёрная «Волга». Дмитрий Васильевич Буров, сопровождающий Фёдора Фомича, не обращая внимания на любопытные взгляды, поприветствовал водителя и, усадив гостя на заднее сидение, сел рядом с водителем.

– Погнали! Сам, наверное, ждёт?

– С самого утра в отделе что-то невероятное творится. Ждут…

– Понятно…

Больше не было сказано ни слова.


Руководитель  третьего управления ГРУ Павел Леонидович Лямкин, пятидесятилетний генерал, стоял у окна и смотрел, как нескончаемым потоком с неба падают крупные капли дождя. Они, ударяясь о землю, взрывались мелкими брызгами. Ливнёвка едва справлялась с этим потоком.

Среднего роста, светловолосый, с серыми глазами, скрытыми довольно сильными очками, он напоминал профессора словесности. Блестяще владея несколькими иностранными языками, во время войны он почти все годы провёл в Испании, откуда по приказу переехал в Италию, где его и застал конец войны. Но ещё некоторое время Павел Леонидович  налаживал работу группы наших разведчиков, и лишь в 1955 году вернулся на Родину. С тех пор он ни разу не выезжал за рубеж, работал в центральном аппарате, пережил страшные годы ломки и реформирования, и теперь возглавил отдел, интересы которого были в странах западной Европы.

Генерал-лейтенант Лямкин принадлежал к очень редкой породе людей, о которых по их внешнему виду совершенно ничего нельзя сказать. Он мог сидеть где-нибудь в пивной и болтать и со случайно заглянувшими туда московскими работягами и с какими-то забулдыгами и производить при этом впечатление своего в доску. Когда он беседовал с военными чинами, с успехом играл роль вояки и служаки, для которого честь мундира и дела службы – превыше всего. Когда говорил с академиками или экспертами самого высокого класса по той или иной науке, и там казался человеком не просто умным (каковым он и был на самом деле), но и очень хорошо разбирающимся в рассматриваемых тонкостях.

Буров знал этого человека уже много лет, но давным-давно распростился с мыслью понять, что у него на уме. Но одно он знал несомненно: ни по каким словам или поступкам Лямкина невозможно было определить, что  этот человек думает на самом деле и как он на самом деле собирается поступить.

Их самое первое знакомство состоялось ещё тогда, когда Буров получал своё второе высшее образование. Это были некие курсы при академии, на которые попасть было очень непросто. Рекомендации и предварительные проверки были очень строгими. Беспощадный отсев срабатывал не только на вступительных экзаменах, но и на протяжении всей учёбы. Исключали не просто за неуспеваемость, но даже по подозрению в том, что курсант работает не в полную силу своих возможностей. Иногда случалось так, что вылетал человек более умный и талантливый, а тот, чьи способности были ниже, оставался. Простая расхлябанность, минутная слабость, когда ты думаешь, что вот теперь-то ты можешь себе позволить отдых, карались изгнанием. Генерал, которого никто не видел в военной форме, отличался особой строгостью. Его любимым занятием было загнать в тупик или заведомо неправильным рассуждением сбить с толку легковерного курсанта. Буров тогда же научился понимать кое-что из тех приёмов, которыми пользовался Лямкин, и выработал свои собственные контрприёмы. Он и теперь, всякий раз, когда встречался с этим человеком, внутренне сжимался, готовясь к любым подвохам.


В прошлый раз в разговоре с полковником Буровым генерал был доволен тем, что его подчинённый навёл контакт со знаменитым академиком. О встрече же со сторожем лодочной станции сказал с усмешечкой:

– Вам бы, Буров, романы писать. Про шпиёнов у вас здорово бы получалось.

– А что? Выйду на пенсию и буду писать что-нибудь для нашей молодёжи.

– Это ещё – если выйдете! – многозначительно усмехнулся генерал.

Любой другой при таком многозначительном намёке содрогнулся бы. Но не Буров:

– А что, могут быть препятствия? – спросил он.

– Конечно. Работа у нас сопряжена с опасностью для жизни. Постоянно только и делаем, что рискуем. А чтобы на пенсии тихо сидеть – это ещё надо заслужить.

– Да вроде бы стараюсь.

– Ну, это ещё мы посмотрим, стараетесь вы или нет. Пока то, что вы мне рассказываете, мне не очень понятно.

– То, что человек имеет такие способности – это?

– Совсем не это! – резко сказал генерал. – Это мы всё проверили: он и в самом деле успешно воевал, да и сотрудничал со следственными органами и принёс пользу. И вообще: это наше крупное упущение, что мы на него не вышли раньше. Плохо работали, формально! А теперь, когда человеку шестьдесят, мы только спохватились!

– Лучше поздно, чем никогда.

– Согласен. Но некоторые вопросы у меня всё же есть.

– Можно ли узнать какие?

– Можно. Меня изумляет лёгкость, с которой он согласился сотрудничать с нами.

– Да почему бы нет? Член партии, бывший фронтовик, просто честный человек…

– Не надо мне сказки рассказывать. Кругом столько всякой болтовни! Только и слышишь: родина, партия! И всё враньё! А ещё вы тут мне добавляете.

– Так в чём проблема?

– Человек прожил трудную жизнь, и ничего особенно хорошего от советской власти не получил…

– Он не в обиде.

– На словах и даже в мыслях – он, может быть, и не в обиде, но где-то в глубинах души может прятать большие претензии к этой самой власти. Взять хотя бы его родословную. Его предки, как вы докладывали, имели столкновения с советской властью?

– Имели, но ведь  какое время было!

– А сейчас – почему наша власть о нём не заботится никак? Вы думаете, он этого не видит?

– Ему предлагали помощь – он уклонялся.

– Знаю. Это и подозрительно. Возможно, это гордыня. Знаете как бывает: женщина разводится с мужчиной и сама воспитывает ребёнка, а от алиментов категорически отказывается, хотя они бы ей помогли. А всё из-за чего? Из-за гордыни.

– Он объяснял это не так.

– Знаю. Вы докладывали. То, что он объяснял, не должно нас особо интересовать. У нас должно быть своё объяснение. И мне этот момент не вполне понятен.

Буров сказал:

– Я уверен, что не гордыня.

– А я – нет.

– А что второе? – просил Буров.

– Мне не вполне понятна та доверчивость, которую он испытывает к вам. Я понимаю: вы хорошо работаете, и это делает вам честь, но этот Фёдор Фомич, как человек, служивший когда-то в разведке, мог бы и подумать, прежде чем соглашаться на ваше предложение. Стало быть, он достаточно наивен, а это не очень похоже на правду. Он спрашивал у вас документы?

– Нет, я думаю, что ему это не нужно.

– Мало ли что вы думаете! – пробурчал генерал. – Когда вы приедете в Москву, наши люди непременно должны будут присмотреться к нему. Психологи у нас есть хорошие.

– Знаю, но не сомневаюсь, что он их почует за версту.

– Ну, это мы ещё разберёмся, кто кого почует и как нам действовать в дальнейшем.


Вспоминая этот разговор, Павел Леонидович с нетерпеньем ожидал встречи с человеком, о котором столь восторженно отзывался полковник Буров. Давно зная полковника, он был удивлён не только тем, что говорил его подчинённый, а скорее тем, как он это говорил. Но телефон спецсвязи – это всё же не личное знакомство…

И сейчас, с трудом скрывая нетерпение, генерал ходил по кабинету, то и дело поглядывая на часы. Потом нажал кнопку и вызвал дежурного офицера.

– Приглашайте заведующих отделами. Будем начинать…

Дежурный капитан козырнул, повернулся кругом и вышел за дверь. Через несколько минут в кабинете Лямкина стали собираться люди. Зная, что хозяин не любит никаких лишних разговоров, все проходили к столу для заседаний молча, усаживались, лишь кивая в знак приветствия коллегам.

Никто в этом ведомстве не носил форму. Все были в гражданских костюмах, но, тем не менее, все строго соблюдали субординацию.

Павел Леонидович молча оглядел подчинённых, потом сел во главе стола и тихо спросил:

– Кто из присутствующих помнит атомное дело?

Все промолчали, не зная, чего ждёт от них генерал. Тогда тот продолжал:

– 16 июля 1945 года на американском полигоне в Аламогордо была взорвана первая в мире атомная бомба. Это событие, опрокинувшее старые представления о войне и мире, трудно переоценить. Через неделю после окончания очередного заседания Потсдамской конференции Трумэн известил Сталина о создании нового оружия «необыкновенной разрушительной силы».

Вернувшись, советское правительство предприняло меры по ускорению курчатовского проекта. Но в успехе дела сыграла свою немалую роль и наша разведка.

Англичане и американцы хорошо понимали всю важность создания ядерного оружия. И поэтому они не только активно работали над его разработкой, но и всячески препятствовали фашистам в осуществлении их уранового проекта. Ещё в феврале 1943 года англичане уничтожили завод по производству тяжелой воды, расположенный в Норвегии, уничтожили и паром с огромным количеством тяжелой воды, приготовленной к отправке из Норвегии в Германию.

Кроме того, англичане и американцы намеревались похитить или убить руководителя немецкого ядерного проекта Гейзенберга. Планировалась операция по его похищению.

К чему это я вам рассказываю? Потому, что нечто подобное придётся сделать нам сейчас. ФРГ под непосредственным руководством США разрабатывает совершенно новый вид вооружения. Речь идёт об управлении природными катаклизмами. Землетрясения, ураганы, торнадо и наводнения, – вот далеко не полный список этих явлений, которые могут быть направлены против нас. Вроде и винить некого, а разрушения огромны, полная деморализация, паника… А в будущем у человечества возникнет достаточно проблем с самим выживанием. Всё это очень даже серьёзно… Полковник Буров Дмитрий Васильевич уже работает в этом направлении. Он должен был сегодня прилететь из командировки. По моим расчетам он уже здесь.

Генерал нажал на кнопку и вызвал дежурного офицера.

– Полковник Буров прибыл?

– Так точно.

– Пригласите!

Вошёл полковник Буров. Доклад его генерал прервал и попросил рассказать суть проблемы.

– Во время войны к нам попали документы, в которых из-за огромной загруженности, никто не стал разбираться и только два месяца назад их случайно обнаружил, роясь в архивах, докторант, капитан Сорокин. Документы были направлены на экспертизу, где и было установлено, что это – краткие описания и расчеты, эскизы установки, которая способна вызвать торнадо. Перед нами стояла задача выяснить, продолжаются ли эти работы где-либо, кем они продолжаются и на каком этапе находятся. Два месяца мы не могли ничего узнать, но в последнее время дело сдвинулось с мёртвой точки. Мы теперь знаем много, и перед нами стоит вопрос: что с этими знаниями делать? Как противодействовать возникшей угрозе.

Генерал взглянул на сидящих за столом начальников отделов. Каждый из них прошёл огромный путь в органах, обладал большим опытом. Взгляд начальника был своеобразной командой, что можно задавать вопросы, участвовать в обсуждении проблемы.

– Как вы узнали что-то новое?

– Продолжаются ли эти работы, кем и где?

Полковник Буров несколько помедлил с ответом, потом обстоятельно ответил на вопросы товарищей. Когда он закончил, спросил у генерала, может ли он пригласить на совещание Филимонова Фёдора Фомича, о котором он подробно докладывал.

Генерал кивнул, сам с нетерпением ожидая встречи с этим необыкновенным человеком.

Буров подошёл к двери и пригласил Фёдора Фомича в кабинет.

Вошёл Филимонов. Он взглянул на всех, поздоровался и громко доложил, обращаясь к генералу:

– Товарищ генерал-лейтенант, старший сержант Филимонов прибыл по вашему приказанию!

Генерал протянул руку.

– Ну, здравствуйте, Фёдор Фомич! Здравствуйте! А откуда вы узнали, что я генерал?

– Так я много чего знаю, Павел Леонидович.

– Ну да, ну конечно, – проговорил генерал, обескураженный, что его назвали по имени и отчеству. Наслышан, наслышан о ваших способностях. Даже не верится… Полвека живу на свете, но с таким встречаюсь впервые…Я, знаете ли, материалист и во всякие чудеса верю с трудом.

– Да вы, Павел Леонидович, говорите прямо. Чего уж туман наводить. Проверяйте… Об этом же думаете.

Генерал вздрогнул. Он действительно подумал, что надо проверить, не шарлатан ли этот бывший старший сержант?

– Проверить, конечно, не мешает, только не придумаю, как…

– Ну да, вы подумали, что мне о вас Дмитрий Васильевич говорил. Так вот, он о вас ничего не говорил, ну, а о ваших близких, тем более. А я, например, знаю, что Варвара Степановна вчера случайно ошпарила руку кипятком. Не удержала кастрюльку. А дочь ваша Ирина Павловна, вчера успешно поступила в аспирантуру. Доктор она у вас. А моя Настя только поступать в медицинский будет…

Генерал был изумлён. Он не знал, что и сказать.

– Вы садитесь, садитесь, Фёдор Фомич, – проговорил генерал и сам отодвинул стул, приглашая его сесть. – Вы действительно, удивительный человек. А вот скажите мне, уважаемый Фёдор Фомич, если я буду думать по-испански или по-английски, вы так же сможете читать мои мысли?

– А мне всё одно. В голове появляются образы, и всё. Вся моя заслуга, что я привык их считывать. Это, как на рыбалке, хороший рыбак знает все уловки рыбы, на какую приманку её ловить. Ничего особенного…

– Ну да, ну конечно… – пролепетал генерал. – А вот полковник мне говорил, что вы подробно описали, что лежит в ящиках его стола. Это как?

– А я почём знаю?

– А у меня отгадать сможете?

– Так я ж не гадаю, а вижу. Например, в верхнем ящике стола справа у вас лежит моё личное дело. Потом красная папка «На подпись»…

Генерал подошёл к столу и открыл верхний ящик стола. Там лежало в картонной папке личное дело старшего сержанта Филимонова, а под ним – красная папка с документами на подпись. Он механически поднял эти папки и показал присутствующим. Потом положил их обратно в стол. Побледнев, тихо спросил:

– А что в моём сейфе?

– Так, ничего особенного. Пистолет, какие-то бумаги… Начатая бутылка коньяка…

Павел Леонидович устало сказал:

– Ладно. Считайте, что проверку вы прошли успешно. А теперь вернёмся к нашему делу. Полковник Буров, докладывайте!

После того, как полковник доложил о том, что установлен и автор этих научных записок, и место, где он сегодня обитает, стали обсуждать, что делать.

– А вы как на это смотрите? – спросил генерал, внимательно всматриваясь в глаза Фёдора Фомича и стараясь узнать, что на самом деле думает этот странный человек.

– По мне, так то, что идёт на пользу простому человеку, то и правильно. И это нужно понимать. Иначе мы все погибнем! Это уже много раз проверено!

– Ну что ж, согласен, – улыбнулся генерал.

Он приказал Бурову отвезти Фёдора Фомича на квартиру на Кутузовском проспекте и обеспечить всем необходимым, а через день представить ему план действий.


Определив Фёдора Фомича и выдав ему талоны на питание в ресторане, Буров вернулся в Управление и сразу же был вызван генералом Лямкиным.

– Ну и мужика вы привезли, я вам скажу… Никогда бы не поверил. Вот что я думаю, Дмитрий Васильевич! Не знаю, что у нас получится с этим Шульцем, но старшего сержанта этого нужно беречь, как зеницу ока. Вы меня понимаете? Он для нас не менее важен, чем эти фантазии Генриха Шульца. И лично вам я поручаю охранять этого странного фокусника.

– Понятно. Так, может, и в командировку его не брать? Мало ли что?

Генерал ответил не сразу. Достал сигареты и закурил. Потом подошёл к окну. Дождь уже прекратился, и мокрый асфальт отражал свет уличных фонарей.

– Может, вы и правы. Мы подключим резидентуру, работающую в ФРГ. Подключим лучшие кадры. Многое мы знаем. Чем может нам помочь этот сержант? Впрочем, он помочь может, и находясь в Москве… Сделайте так, чтобы он ни в чём не нуждался…

– Он многое может, – сказал Буров. – Упредить опасность, определить главное звено. Я так понимаю, что речи нет о вербовке самого Шульца. Это мало перспективное дело. Тогда его придётся ликвидировать. Завербовать его ближайшего помощника, а как его найти? Вот на него и мог бы указать Филимонов. Наконец, нужно будет или добыть опытный образец, или уничтожить его. Постараться добыть документацию… И каждый раз нужно будет знать, куда идти, что искать и чего при этом опасаться…

– Ладно, – сказал генерал. – Тема закрыта. Никуда старика возить мы не будем. Работать в основном будут немецкие товарищи. Может, кому-то и придётся туда съездить. Но в ФРГ сейчас – средоточие всех разведок. Куда палкой шибнёшь, в разведчика и попадёшь! Все там на виду. Появление любого нового человека вызовет  волну любопытства. Завтра в одиннадцать жду подробный план действий.


Дмитрий Васильевич застал Фёдора Фомича в номере. Он уже поужинал и теперь включил телевизор и слушал программу «Время».

– А что я говорил?! – воскликнул он, обращаясь к Бурову, вошедшему в номер. – Только что передали, что стали независимыми государствами Мозамбик, Острова Зелёного мыса и Коморские острова. Никогда о таких не слышал, но бурлит мир. Бурлит!  А в Америке подслушивали телефоны и читали личные письма без всякого разрешения суда, и теперь это дело разбирает Конгресс!

Дмитрий Васильевич вспомнил, что на вопрос, что будет происходить в мире, он, действительно, говорил, что многие государства обретут независимость. Но Буров уже устал удивляться и, справившись о самочувствии, предложил пройтись по вечерней Москве.

Фёдор Фомич с удовольствием принял это предложение.

– В Москве я был всего лишь пару раз. Один раз зимой в сорок первом, второй когда здесь в госпитале валялся. Похорошела она. Красивая стала…

Они вышли на улицу и медленно направились в сторону Бородинской панорамы. Только что прошёл дождь, и народа на улицах было немного.

– Ну, что скажете, Фёдор Фомич? – спросил Буров, чтобы начать разговор.

– А что говорить? Всё и так ясно. Разведка так и должна действовать. Впрочем, такое уже было не раз. Вот ваш генерал говорил там о том, как наши разведчики пытались добыть секрет атомной бомбы. Не думаю, что он этого не знал…

– Что не знал? – не понял Дмитрий Васильевич.

– Да как всё было. А было совсем не так, как он говорил.

– А как было? – спросил Буров, ожидая сейчас услышать что-то невероятное.

– Могу рассказать. Американцы тогда сбросили на Японию не две атомные бомбы, а три.

– Три?!

– Да, три. Одна не взорвалась, и японцы предложили нам её забрать. Когда наши спросили, почему они это делают, те ответили: если Америка будет обладать монополией на атомное оружие, она поставит нас на колени, закабалит, превратит в свою колонию, и мы никогда не сможем вновь подняться. А если атомная бомба будет и у них и у вас, то мы в недалеком будущем вновь поднимемся и займем подобающее нам место среди великих держав.

– И что, отдали?

– Отдали… Правда, с приключениями…

– Но то, чем занимается в ФРГ этот Шульц, никто нам добровольно не отдаст.

– Ну, что ж. Тогда нужно будет забрать силой, – равнодушно ответил Фёдор Фомич. – И напрасно ваш генерал не хочет направить меня туда. Я войну от звонка до звонка прошёл в разведке. Две «Славы» заработал. А они трусливым не даются. Но, конечно, вам решать. Мне кажется, я смог бы быть полезным. Если они там под крылышком у американцев, то дело будет провернуть легче.

– Это почему же? – не понял Буров. – Хозяин далеко?

– Да нет! Америка сейчас не может очухаться от восьмилетней вьетнамской войны. Ей не до этих проблем… Думаю, справимся…

– Вы, Фёдор Фомич, никуда не едете. Из Москвы будете помогать, чем сможете…

Они подошли к зданию Бородинской панорамы, потом направились в сторону триумфальных ворот. Постояли, глядя на мчащийся поток машин, и медленно направились к конспиративной квартире.

– Фёдор Фомич, я вот о чём хотел с вами поговорить. Мне нравится Настя, и если вы не будете против…

– Вы, Дмитрий Васильевич, чудно;й человек! Нужно у Настёны спросить. Я-то что, я завсегда – за! Вы – человек положительный, серьёзный. И намерения ваши, вижу, серьёзные. Теперь всё зависит от Настёны. Но точно вам скажу, вы ей тоже приглянулись. Только она неопытная в таких делах. Восемнадцать всего. Вам надо заинтересовать её. Чтобы она не чувствовала разницу в возрасте. А это уже от вас зависит. А что до нас с Полиной Андреевной, то, считайте, наше согласие вы получили!

– Спасибо, дорогой Фёдор Фомич. А приеду я к вам, как только дело это закончим.

6.

Неожиданно в квартиру, куда поселили Фёдора Фомича, позвонили. Филимонов вопросительно взглянул на Бурова. Тот сказал:

– Это генерал Ордынцев. Он назначен руководить операцией.

В комнату вошёл коренастый человек в сером костюме. В руках у него был торт.

– А вот и я! – сказал он, передавая торт Бурову. – Чай пить будем!

В прихожую выглянул Фёдор Фомич.

– Так это и есть наш фокусник? Рад познакомиться! Андрей Гаврилович Ордынцев. А вы – Филимонов Фёдор Фомич! В Управлении о вас такие чудеса рассказывают.

– Ну, что вы, Александр Григорьевич! Стоит ли всех слушать!

Генерал на мгновение замолчал, словно наткнулся на невидимое препятствие. Его настоящее имя знали считанные сотрудники Управления. Ему часто приходилось бывать в заграничных командировках, и у него было множество биографий и имён. Но здесь какой-то мужичок так запросто…

– Меня зовут Андреем Гавриловичем… Но что говорить обо мне. Я пришёл, чтобы подробнее поговорить о вас.

Ордынцев хорошо ориентировался в квартире, прошёл на кухню, налил в чайник воду и поставил на газовую печку, продолжая говорить из кухни:

– О, да я вижу, тут сегодня целый гастроном! Даже конъячок есть! Это уже не чаепитие, а вечеринка!


Разговор затянулся далеко за полночь. Генерал сказал, что ему предстоит поехать в Мюнхен под личиной старого вояки, собирающего материал для своей книги о прошлой войне. Договорились с полковником Буровым о связи… Больше о деле старались не говорить.

Ордынцев был человеком открытым, с юмором, и хотя внутри у него чувствовался некий стальной стержень, но что-то располагающее в нём было. Фёдору он нравился.

Ордынцев поднял рюмку и посмотрел через янтарную жидкость на свет, почему-то грустно произнёс:

– Жизнь прожить – не поле перейти…  Вот заделаюсь я писателем, буду писать об Отечественной войне, поеду как раз в те самые места, где живёт этот самый Шульц…

– Ну какой же вы писатель? По вас и гадать не нужно - военный человек…– заметил Фёдор Фомич.

– А я вам скажу: легенду для разведчика придумать – это всё равно, что жизнь за него прожить. Придумать надо так, чтобы и сам разведчик подумал: «Да, это и есть моя истинная жизнь!» И чтобы роль свою сыграл безупречно. У нас есть специалисты, которые ничем, кроме этого не занимаются. Такая работа у людей.

Фёдор Фомич кивнул:

– Писатели, одним словом.

– Вот-вот: писатели, А ещё счетоводы. Они всё просчитывают и вычисляют. А разведчик потом это всё  принимает к сведению так, будто это его собственная судьба.

– Нет, писатель, собирающий материал для своей книги, это то что нужно, – сказал Дмитрий Васильевич. – Любая другая легенда будет ограничивать свободу. А тут – встречайся с кем хочешь, беседуй, любопытствуй…

– Может, мне заделаться писателем? Пройдя войну от звонка до звонка, наиболее реально мне писать о войне. Не мемуары. Здесь я не бывал. А художественное произведение. А что? Захочу и вправду напишу!

– Вполне! – довольно потирая руки, произнёс Фёдор Фомич. – Вашу книгу буду читать с удовольствием! Вы приехали в творческую командировку – посмотреть на нынешнюю Германию, побеседовать с людьми… – Он призадумался. – Это здорово… Дерзко.

Когда Ордынцев ушёл, Дмитрий Васильевич сказал:

– Я, пожалуй, тоже пойду… Отдыхайте!

– Да я и не хочу особенно спать, – Фёдор Фомич взглянул на полковника. – А вы торопитесь куда-то?

Буров насторожился.

– Да нет, вроде. Если хотите, могу и посидеть. – Он открыл форточку. Вечерняя прохлада и городской шум ворвались в комнату. – А скажите, Фёдор Фомич, что нас ждёт? Что будет с нашей страной лет через десять-двадцать? Что будет с нашей планетой? Будет ли атомная война или какая-нибудь другая, в которой будет участвовать наша страна?

– Мне эти вопросы люди постоянно задают.

– И как вы на них отвечаете?

– Уклоняюсь. Нельзя  простому человеку знать об этом слишком много.

– А мне можно?

– Вам можно. Через десять – пятнадцать лет? Да ничего особенного. У нас сменятся несколько генеральных секретарей… А потом и вообще строй поменяется. Развалится наш Советский Союз, но Россия останется, и будет переживать трудные годы разрухи и упадка…

– Разрухи?! Так что, на нас нападут?

– Да чего на нас нападать?! Просто смена социального строя – не такая простая штука. Промышленность остановится. Полный разброд, анархия… А потом начнутся и небольшие войны…

– Так с кем-то мы будем воевать?

– Так я же говорю: друг с другом…

– Гражданская война, что ли?

– Она самая… Но пройдёт и она, и Россия восстанет…

– Ну и страшную картину вы здесь мне нарисовали! А что же наша партия? Что наша армия? И на кой тогда чёрт Ордынцев и другие ребята сейчас будут своими жизнями рисковать? Кому это нужно?

– Ну, вы и даёте, Дмитрий Васильевич! А ещё полковник! Кому же это нужно, если не нашей России-матушке. А ваша партия…

– Допустим, – тихо сказал Буров. – Но эта партия такая же моя, как и ваша. Вы ведь тоже – член партии?

– Так это с войны осталось. Тогда многое выглядело по-другому, не так, как сейчас. Я не о партии сейчас думаю, а о Родине. Не будь у нас силушки, нас быстро прикарманит какой-нибудь монстр, и превратимся мы в колонию. Нет, то, что мы должны сделать, мы обязательно сделаем, чего бы нам это ни стоило, и поможем нашей России выжить в это страшное время.

– Ну и ну… А кто же будет после Брежнева?

– Трудно сказать. Я различаю эти фигуры, как в тумане. Тусклые, неяркие… Впрочем, они будут быстро меняться.

– Это будут дворцовые перевороты?

– Да нет, всё будет чин-чинарём. Избирать будут на Пленумах, а потом сообщать об этом народу… Да что об этом говорить, когда нас ждут более грозные испытания?!

Дмитрий Васильевич надолго замолчал. Достал сигареты и закурил, о чём-то напряжённо думая. Потом, усилием воли сбросив нахлынувшее на него оцепенение, продолжал спрашивать Фёдора Фомича.

– Ладно. С этим разобрались, – сказал он глухим голосом. – А в планетарном масштабе? Атомная война, звёздные войны – такое будет?

– Нет. Будут другие опасности. И совсем не с той стороны, откуда мы их ждём.

Фёдор Фомич надолго задумался.

– Климат нашего шарика сильно поменяется. Полюса поменяются. У нас в России будет такая жара, что жара Африки нам покажется раем земным!

– Ну, вы это загнули, уважаемый Фёдор Фомич!

– Так и будет… Человечество может погибнуть…

– Сколько уже было предсказаний конца света. Но все эти прогнозы оказались лживыми…

– Не лживыми, – грустно сказал Фёдор Фомич. – Будущее Земли, – это раскалённая пустыня, испарившиеся моря, ураганные ветры и пыльные бури. Температура может подняться до ста и больше градусов. Какая в таких условиях жизнь?! Исчезнут растения, животные, люди… Руины городов, которые быстро занесёт песок.

– И когда это случится?

– Лет через триста, может, раньше…

– Вы так говорите, будто вам не страшно!

– Страшно… Только нас с вами уже не будет. А вот внукам нашим, а может, правнукам достанется бороться с этой возможностью…

– Им не позавидуешь…

– Это точно…


Домой Буров вернулся совсем поздно. В почтовом ящике его ждала записка от сына.

«Папа, жаль, что не застал тебя. Больше ждать не могу. У меня всё в порядке и никаких особых проблем. Просто соскучился. Позвоню. Валерий».

Буров поднялся на лифте в свою квартиру. Долго купался и пил чай. Затем включил проигрыватель, отрегулировал звук, чтобы не тревожить соседей и долго слушал сороковую симфонию Моцарта. Он любил Моцарта. Его музыка действовала на него благотворно.  И только затем лёг в постель. Заложил руки за голову и стал думать…

Вот я, а вот моя планета. И моя страна. И я что-то должен сделать. Что?.. Если всё неизбежно погибнет, то стоит ли вообще что-то делать?

Сам же себе и ответил:

– Стоит!

Он уже задремал, когда вдруг почувствовал боль в левой руке. Она была когда-то прострелена и иногда напоминала о себе. Сейчас он лежал, заложив руки за голову, и рука затекла и заболела. Буров положил её в удобное положение, ноющая боль ещё долго не унималась. Она была совсем не сильная, просто портила настроение. Неожиданно весёлая мысль пронзила вдруг сознание Бурова:

«Вот женюсь на Насте, а Валерка удивится. Ведь она моложе его!..»

Засыпая, он представил себе удивительную картину: где-то прямо сейчас спит Настин отец в своей комнате, а где-то за тысячу километров отсюда – спит Настя, а в двадцати километрах отсюда в Черёмушках – его сын, а в Западной Германии где-то сейчас спит (или не спит?) этот самый Генрих Шульц или как там его сейчас зовут? И где-то спят наши будущие генеральные секретари. Мы о них ещё ничего не знаем, а они реально и объективно существуют…

И с этими мыслями он заснул.


На следующее утро Дмитрий Васильевич встретился с академиком Ивлиевым, которого пригласили в Москву для того, чтобы уточнить детали предстоящей операции. Нужно было решить, как может выглядеть опытный образец оборудования, способного вызвать смерч. Улучив момент, когда в совещании был перерыв, Буров подошёл к академику и рассказал ему о предвидении Фёдора Фёдоровича. К его удивлению, академик отнёсся к словам провидца очень серьёзно.

– Ну, что ж… Всё вполне возможно… Видите ли, сегодня мы слишком надеемся на электронно-вычислительные машины и верим, что сможем предотвратить надвигающуюся глобальную катастрофу. Но фетишизация возможностей вычислительной техники при проведении теоретических исследований, на мой взгляд, представляет собой серьезную проблему современной науки в целом. Эйнштейн и Ландау, Дирак и Шредингер, многие другие крупные учёные не использовали в своей работе компьютерную технику. Что не мешало им делать фундаментальные открытия. Они находили простые решения самых сложных задач через понимание сути проблемы. Что касается изменений климата на планете, то всё будет происходить постепенно, но неотвратимо. Нынешний уровень концентрации углекислого газа приведет через некоторое время к планетарному потеплению на 10 градусов. Это сделает многие регионы нашей планеты непригодными для жизни, обострит социально-экономические проблемы, породит продовольственный кризис, вызовет массовую миграцию населения. Хорошо ещё, если на этой стадии удастся удержать в равновесии мировую политическую систему и избежать крупномасштабной ядерной войны. Но хуже всего, что потепление может привести к выбросу огромных количеств углекислого газа из природных источников и сделать изменение климата Земли необратимым.

Крах мировой политической и экономической систем может произойти раньше – в результате резкого похолодания на севере Европы, Америки и России из-за остановки Гольфстрима, которая может стать одним из самых парадоксальных следствий глобального потепления, что приведёт к наступлению непродолжительного, но самого настоящего ледникового периода в Северном полушарии.

– Сегодня многие предсказывают «конец света» – экстрасенсы, религиозные секты, астрономы. Но до сих пор ничего страшного не происходило. Насколько серьезно человечеству следует относиться к таким прогнозам?

– Практически все наши краткосрочные прогнозы относительно природных катастроф подтвердились. Подчеркну, что эти прогнозы публиковались не только в научных изданиях, но и в средствах массовой информации.

Как учёный, я могу сказать лишь то, что технически задача предотвращения парниковой катастрофы вполне решаема. Речь идет о массовом внедрении энергосберегающих технологий, использовании возобновляемых источников энергии. Сама разработка технологий для извлечения  углекислоты из атмосферы – это множество новых рабочих мест и, прежде всего, в высокотехнологичных отраслях. Некоторое повышение цен на энергию приведет к ускоренному развитию областей, не связанных с энергозатратами – медицины, образования, искусства. Получит развитие сфера обслуживания. Мир станет чище, а жизнь – интереснее. Знаете, Дмитрий Васильевич, я – оптимист и думаю, что катастрофу человечество сможет избежать… Иначе оно погибнет.


А  Настя была бесконечно далека от всего того, что так занимало её отца и этого приезжего человека. У неё был свой собственный мир, куда она никого не впускала. Даже и собственного отца, хотя и прекрасно понимала, что ему и так всё известно.

Просто-напросто она не обсуждала с ним никаких проблем своей личной жизни. И лишь изредка обсуждала их с матерью. Весь фокус был в том, что она могла обратиться к родителям с мысленным вопросом. Никакая телепатия не нужна; потомок обращается к уважаемому предку (не обязательно даже и живому) и получает нужный ответ: мой отец или мой дед поступили бы в этом случае так-то. Значит, и мне следует поступить так же точно.

В школе она училась хорошо, хотя школа пребывала в запущенном состоянии, и получить настоящее образование в ней было трудно.

– Я буду пробиваться в медицинский, – заявила Настя.

– Ну ты даёшь, Настюха! Туда ж поступить невозможно! Туда или с золотой медалью нужно поступать, или уж по блату.

– А я – без медали и без блата. Сама по себе.

Лилька Королёва, её одноклассница и подружка, сказала:

– Ты уклонялась от комсомольской работы, а я понимала, что это мне пригодится. И что?! У меня медаль, шикарная характеристика, и я уже поступила. А ты?!

– Ну и что толку-то? – спокойно возразила ей Настя. – Ты хотела поступить на экономику, а вместо этого поступила на истфак – только потому, что там конкурс меньше. Так бы и я могла. Нет, уж я лучше подожду один годик, да потом поступлю туда, куда хочу, чем вот так…

Впрочем, скоро пути их разошлись, потому что Лилька переехала на постоянное жительство в Ростов и бывала в Азове только по выходным. Да и то не всегда.

Настя не очень-то грустила о потерянной подруге – видимо, дружбы у них особой и не было. А вот о потерянном друге грустила намного больше…

Никита поступил сразу по окончании школы в Донецкий автодорожный институт. Он всегда мечтал о технике, особенно об автомобильной, и решил, что по окончании института поедет на автозавод и будет выпускать отечественные автомашины, да такие, чтобы и американцы позавидовали нам.

Этим летом Никита приехал на каникулы в Азов. Главная цель его визита была убедить Настю поступить туда, куда она хочет, но только в Донецке.

– Там есть всё то же самое, что и в Ростове! Хочешь учиться на врача – учись на здоровье! Но там мы будем вместе!

Настя дружила с Никитой в школе, но ни о чём большем, чем школьная дружба девушка не думала. Да и как она могла уехать так далеко, оставив престарелых родителей одних?! Старший её брат уехал далеко, средний учился в Ростове, но военные порядки в училище были очень суровы, и оттуда не так-то часто можно было наезжать в родные места, а уж будущая служба и точно не предполагала таких наездов.


В этот день Настя встретилась с Никитой – там, где они и условились – в самом центре города.

– Куда пойдём? – спросил Никита. – В кафе, в кино?

– Давай просто погуляем по городу, – предложила Настя.

Лето было жаркое и было приятно наслаждаться вечерней прохладой.  Беседа почему-то не клеилась. Никита спросил:

– Ну что, решилась подавать документы в Донецк?

– Я уже подала в Ростове, – ответила Настя.

– Но как же так! Ведь мы же договаривались! – вспыхнул Никита.

– Ни о чём я с тобой не договаривалась, – ответила Настя. – Мне нельзя слишком далеко уезжать от родных мест.

– Как ты не поймёшь? Я о нашей с тобой общей судьбе! Вспомни, сколько лет мы дружили в школе? Вспомни, как нас дразнили: жених и невеста! Неужели теперь всё прошло?

Он посмотрел ей прямо в глаза, а она не выдержала его взгляда и отвернулась.

– Никита, я не поеду в Донецк.

– Но тогда давай я переведусь в ростовский сельхозмашиностроительный.

– Ну, зачем тебе это? Ты хотел стать автомобилистом, вот и становись им. А зачем тебе строить комбайны, если у тебя душа не лежит к этому?

– Как ты не поймёшь? Машины – это ещё не всё! У меня душа лежит к тебе!

Настя молчала.

– Я срочно перевожусь! – твёрдо заявил Никита.

Настя покачала головой.

– Не делай этого, Никита, – попросила она.

– Но почему? Ты не любишь меня?!

– Да не ори ты на меня, – сказала Настя, пугливо озираясь по сторонам.

Оба вдруг почувствовали, что неожиданно всё определилось.

– Хорошо. Я не буду переводиться в Ростов – мне теперь это ясно.

– А я не буду подавать документы в Донецк.

– Ну, я пойду? – Никита виновато посмотрел на неё.

– Иди, – равнодушно ответила Настя.

Она шла по улицам маленького городка, а в глазах у неё блестели слёзы.

Дома она просто разревелась, а мать ей сказала:

– Поплачь, поплачь немного. Это помогает. Никита хороший парень, что ж я его не помню, что ли? С детства помню: такой был всегда вежливый, такой умница. Ну а если душа не лежит, то что ж теперь сделаешь?

А потом появился отец и без всякой связи сказал:

– Ты так больше не рассуждай насчёт родителей.

– Как? – удивилась Настя.

– А так! Если надо будет куда-то ехать, то и езжай. Мне жаль было бы, если бы ты уехала за границу, ну а по нашей стране – почему бы и не проехаться? Хоть увидишь, какая она большая.

Настя уже понимала, куда клонит отец, а Полина Андреевна нет.

– Это ты к чему? – спросила она.

– Да к тому, что широка страна моя родная.

– И что теперь?

– И если жених попадётся нашей Насте из другого конца этой самой страны, то она должна будет думать только о собственном счастье и поехать за своим мужем туда, куда надо. А хоть бы даже и в Заполярье – там зато много платят.

Настя задумалась.

– Я не поехала за Никитой не потому, что так далеко надо было ехать, а потому что… – она запнулась.

– Потому что не любила его, – закончил отец. – Вот твоя мама поехала бы за мной хоть на край света, правильно я говорю, Полина?

– Правильно, – подтвердила Полина Андреевна. – И не посмотрела бы на то, далеко или близко.

– Но тогда получается, что я обманула Никиту?

– Чем это ты обманула его? – удивилась мама.

– Я так и должна была сказать ему: я к тебе, мол, равнодушна. А я кривила душой и выдумывала что-то о том, что Донецк это очень для меня далеко.

Фёдор Фомич рассмеялся:

– Тем более что Донецк – это очень близко. Ничего ты не обманывала. Просто сама ещё не всё понимала… Ладно, доченька, не расстраивайся. Жизнь такая штука, что в ней случаются всякие неожиданности. Вот и с тобою – глядишь, тоже что-нибудь случится.

– Да только пусть счастливое случится! – замахала руками Полина Андреевна.

– Счастливое, счастливое! – подтвердил Фёдор Фомич. – Я ж про это и говорю.

Полина Андреевна посмотрела на него с подозрением и спросила:

– Или ты уже знаешь что-то? А ну признавайся нам!

Фёдор Фомич замотал головой.

– Ничего я не знаю и знать не желаю. А что будет, то и будет.

И с этими словами он решительно вышел из комнаты.

7.

Последний инструктаж генерала лейтенанта Лямкина больше походил на лекцию.

– О нас чем меньше говорят и знают, тем лучше…

Генерал ходил по кабинету, словно рассуждая сам с собой. Ни к кому конкретно не обращаясь, он каждую мысль доводил до слушателей, словно вбивал её молотком в сознание.

–  Генерал Ордынцев и подполковник Тикунов должны быть на месте уже на следующей неделе. Резидентура у нас там довольно большая. В вашем распоряжении будет более десяти оперативных работников. Вам в помощь будут направлены почти все наши люди. Значение этого задания огромно. Генерал Ордынцев – руководитель всей операции. Кроме того, в Кёльн через три дня после вас полетит академик Ивлиев. При необходимости он может вам помочь в научном плане. Не исключено, что там вам удастся достать чертежи или другие документы…  Агент Г-58 заведует адвокатской конторой и может помочь в организации своевременного предупреждения об опасности. Он вхож в самые высокие круги администрации…

Пути отхода мы предусмотрели. Если вам удастся захватить этого Шульца или кого-то из его помощников, вы направляетесь в посольство Ирака, а оттуда с их документами перебираетесь в Ирак, а потом уже и домой. В Ираке всё будет подготовлено к этому.

Ещё раз хочу предупредить, что наше Правительство придаёт огромное значение этой операции. Сейчас начинают разрабатывать совершенно нетрадиционные виды вооружений. Среди них климатическое оружие занимает важное место. А есть ещё психотропное оружие, литосферное и другие геофизические типы вооружений. Работают и наши учёные над этим, и нужно ли объяснять, что знать, на каком этапе находится твой вероятный противник, очень важно!

В Кёльне пройдёт конференция по изменению климата. Актуальность этого события иллюстрируется самой природой: то всемирный потоп, то смертельная жара, то град величиной с куриное яйцо... Что случилось с климатом на планете?! А, может, это резвятся наши «друзья» за океаном?

Проблема климата действительно очень важна для человечества. Но важна не столько острота постановки вопроса, сколько квалифицированная оценка того, что на самом деле происходит.

Все возможные сценарии должны быть серьезно обсуждены и изучены. Ведь с этим связано перспективное развитие энергетики и промышленности.

Лямкин замолчал и находящиеся в кабинете люди тоже сидели молча, не решаясь нарушить наступившую тишину.

Чтобы хотя бы немного снять напряжение, начальник Управления  подошёл к письменному столу и вызвал дежурного.

– Капитан, –  сказал он, – организуйте нам чаю, пожалуйста. И что-нибудь к чаю. Есть понятие модификации погоды, – продолжал генерал, – то есть воздействие на неё с целью изменения. Но существует международная конвенция, которая определяет, в каких масштабах это можно делать. Потому что геофизическая война может быть не менее страшна, чем атомная. Можно ведь и так воздействовать на облачность, чтобы ввергнуть в засуху и обречь на голод небольшую страну.

Сегодня ученые могут просчитывать переброску гидроресурсов и даже поворачивать тайфуны. Тайфуны ведь – это огромная сконцентрированная энергия. Но достаточно в неё внедрить другую энергию, чтобы изменить курс. Скажем, тайфун, который движется на Филиппины, можно повернуть так, чтобы он обошёл острова. Мы предлагали свою помощь, но филиппинцы отказались. Они говорят, что тайфун  приносит дожди, влагу, урожай – жизнь, наконец. Оказывается, тайфуны тоже нужны человечеству.

Генерал снова замолчал, потом достал из кармана сигареты и закурил.

– Возможность  использовать  естественные  процессы,  протекающие на планете,  в  вооруженном  конфликте  уже  давно  рассматривалась  стратегами различных стран. В  1965  году  в США проводили испытания по вызыванию осадков. И делали они это не только в мирных целях, но рассматривали эту возможность как важную составляющую ведения боя.

И мы не сидели без дела. И у нас велись  разработки  в  данной области.  Эксперименты были направлены  на  создание  искусственных  землетрясений  и  цунами, способных разрушить Тихоокеанское побережье США. Считалось, что небольшой направленный  подземный  ядерный  взрыв  может  по  «эффекту  ряби»  вызвать природные катаклизмы за тысячу километров от его проведения.

Сейчас ведутся переговоры с США о запрещении разработок в  области геофизики,  которые могут  быть использоваться в военных целях. Ведь успех одной из  держав в этой  области может  привести к  неизвестным последствиям  для обеих сторон. Но разработка атмосферного оружия продолжается.

Теперь, что касается вашего ясновидящего, – Лямкин взглянул на полковника Бурова. – Трудно переоценить, что он значит для нас. Нужно постараться более спокойно изучить пределы его возможностей. Пока операция проводится в ФРГ, желательно, чтобы он был где-то рядом. Слетайте туда. Пусть посмотрит, что к чему. Но предупреждаю, вы, Дмитрий Васильевич, головой за него отвечаете.

Уже пройдя таможенный досмотр и оказавшись в салоне самолёта, Буров, он же Сергей Сергеевич Серёгин, тихо беседовал с Фёдором Фомичом, с этой минуты ставшим Алексеем Михайловичем Капустиным.

– А почему вдруг, уважаемый Алексей Михайлович, вы взялись за эту тему? Слишком болезненна она и для нас, и для немцев.

Легко войдя в роль, Фёдор Фомич мысленно улыбнулся и поддержал игру:

– Нет другой темы для меня, кроме Отечественной войны.  Только тогда и оказалось возможным создать ту общность, которая называется народом.

– Война – всегда война. Историческая катастрофа, которую пережили все народы, в неё вовлеченные. Фашистский режим презирал  реальности и отрицал их. Но первым, кто пострадал от фашизма, был именно немецкий народ…

– Да кто с этим спорит? Вы поймите, для  нас это была Отечественная война. И этим всё сказано. Это была борьба советского народа против мирового нацизма, фашизма, капитализма, империализма. Но политика наша тоже была спорной. Сейчас её можно оправдывать и объяснять.  События тридцать девятого года, раздел Польши, занятие Прибалтики, зимняя война с Финляндией – это что, по-вашему? Наша миролюбивая политика?! Уже десятки миллионов людей были замучены, уничтожены, отправлены в лагеря ГУЛАГа. Я понимаю, что слушать вам это не очень приятно. Но я так понимаю нашу историю. И всё же, если бы довелось, я бы снова пошёл на войну, чтобы защищать Родину. А сейчас я и хочу написать, как всё было. Только смогу ли? Я не историк, да и не профессиональный военный. Но я был непосредственным участником этой войны, и потому хочу рассказать о ней, как я всё вижу. Работать мне придётся в архивах, встречаться с разными людьми…

– Ну, что ж. Это правильно. Я, чем смогу, тем помогу. Союз ветеранов именно для этого командировал меня с вами… И всё же Отечественная война была временем высшего общественного взлёта.

– Кто спорит? Взлёт… А после Ялтинской конференции в руки властей были выданы тысячи эмигрантов, которые так или иначе оказались по ту сторону фронта. Они пошли в лагеря и под расстрел… Вот такой был общественный взлёт… Но мы дрались за Родину. Так было не единожды. Защищали её, родимую, родной дом,  могилы предков, жён, детей, матерей…

Полковник Буров просто дивился перевоплощению Фёдора Фомича. Тот рассуждал так, как будто действительно хотел написать книгу о войне, и эту тему давно и тщательно продумал. К тому же не ожидал Дмитрий Васильевич такой эрудиции у сторожа лодочной станции. Нет, Фёдор Фомич не переставал удивлять профессионального разведчика полковника Бурова.


В аэропорту Мюнхена Фёдора Фомича и Дмитрия Васильевича встречал служащий консульства.

– Павел Николаевич Савельев, – представился он.

– Алексей Михайлович Капустин, очень приятно, – протянул руку Фёдор Фомич, глядя на коротышку сверху вниз.

– Сергей Сергеевич Серёгин, – представился Буров, внимательно разглядывая встречающего. В центре предупредили, что встречать их будет работник консульства, ничего общего не имеющий с разведкой. В центре полагали, что о приезде русских Бонн будет уведомлён и не применёт тоже их встретить и понаблюдать, что за гости к ним приехали из-за железного занавеса?

– Мы забронировали вам два номера в маленькой гостинице. Она расположена недалеко от площади Мариенплац в самом центре города около новой и старой Ратуши.

Фёдор Фомич хотел было спросить, почему выбрали маленькую гостиницу, но Дмитрий Васильевич его перебил:

– Я знаю эту гостиницу. Прекрасно. Там всего пять номеров, и улочка, на которой она расположена, тихая, патриархальная. Это хорошо. Люблю утром поспать…

– Да, но в гостинице между тем есть всё, чтобы чувствовать себя хорошо! – пытался оправдываться Павел Николаевич. – Уютное кафе, где подают прекрасные сосиски с тёплой квашеной капустой и пиво. Впрочем, есть там и другие вкусности. И, самое главное, у них организуются увлекательнейшие экскурсии по окрестностям Мюнхена. А в Баварии есть прекрасные места, очаровательные луга, голубые озёра, сказочные пещеры…

Они прошли к машине, поджидающей их у аэровокзала. Вливаясь в поток машин, их «Фольксваген» медленно плыл в сторону города.

Бавария – прекрасная, если не сказать, лучшая часть Германии, – говорил Павел Николаевич, считающий своим долгом рассказать гостям о местных достопримечательностях. – Отсюда за несколько часов можно добраться до Вены, Парижа, Брюсселя, Праги, Рима или Цюриха.

– Я здесь бывал в сорок пятом, – вставил Фёдор Фомич.

– Но тогда были руины. А сегодня вы не узнаете Мюнхена. В прошлом году здесь проводили олимпиаду, так город преобразился! К тому же Бавария – не один Мюнхен. Баварские Альпы, озёра Кимзее, Штарнбергерзее и множество других…

– Я вырос на реке и понимаю, что это должно быть красиво, – буркнул Фёдор Фомич.

– И реки здесь не маленькие. Дунай, Майн, Изар… На востоке Баварский лес – национальный парк.

– Ну что ж, – проговорил Буров, чтобы что-то сказать. – Мы всё это обязательно посмотрим. А далеко ли от гостиницы городской архив? Алексей Михайлович приехал сюда работать. Конечно, в свободное время можно и посмотреть что-то, но у него командировка не безразмерная. Кстати, я просил взять на прокат машину. Нам придётся много ездить, встречаться с разными людьми…

– Да, да! Машина взята на ваше имя и стоит у гостиницы.

– Вот за это спасибо…


На следующий день Фёдор Фомич вместе с Дмитрием Васильевичем пошли в библиотеку, чтобы просмотреть газеты того времени. За их столом сидел морщинистый седой немец  и что-то старательно конспектировал. Буров поздоровался и сел рядом. Фёдор Фомич не представлял, что они здесь будут делать.

Буров листал старые газеты и тихо переводил Фёдору Фомичу заголовки статей:

«Войска Третьего Рейха победоносно наступают!»

«Паническое бегство противника продолжается»…

«Триумфальное шествие первопроходцев»…

«Подвиг шарфюрера Гантенбайна»…

«Ожесточённые бои на подступах к Москве продолжаются!»…

Фёдор Фомич пошутил в этом месте:

– Там они про меня случайно ничего не написали?

Буров сказал так, словно бы не понял юмора своего собеседника:

– Нет, Фёдор Фомич, про вас я здесь пока ничего не нашёл.

Через час Буров предложил пройти в курительную комнату и там немного отдохнуть от работы.

Фёдор Фомич согласился, и они спустились в большое полуподвальное помещение. Фёдор Фомич знал, что сейчас должна будет произойти некая важная встреча. Буров вопросительно посмотрел на него, мол, нет ли какой опасности. Фёдор Фомич кивком головы дал знать: всё чисто.

В скором времени в курительную комнату вошёл тот самый морщинистый мужчина, так старательно конспектировавший какую-то статью научного журнала.

Он заговорил первым:

– Честь имею представиться, Фридрих Байройтер. – Он пожал руки Бурову и Филимонову, оценивающе вглядываясь и безошибочно установив, кто в этой парочке главный.

Фёдор Фомич ничего не понимал по-немецки и наделся, что всё же сможет определить хотя бы тему разговора. Но, увы!

Он почувствовал что ему трудно или совершенно невозможно проникнуть в сознание этого человека. Словно бы тот выставил какие-то преграды. Нечто подобное он ощущал иногда и при общении с Буровым, но здесь это было намного сильнее.

Байройтер же уловил во взгляде Фёдора Фомича какое-то непонимание и заговорил на русском языке:

– И запомните одну вещь, – сказал он, строго поднимая палец вверх, – во время Второй Мировой войны в фашистской Германии… – он сделал очень эффектную паузу. – В фашистской Германии было много людей, которые были готовы жизнь отдать во имя борьбы за свободу нашей страны от фашизма. Для нас, немцев, это была борьба за наше человеческое достоинство.

Фёдор Фомич слушал этого человека и понимал: он говорит искренне.

– А можно задать вам вопрос? – спросил он.

– Можно, – коротко ответил тот.

Фёдор Фомич почувствовал вдруг, что он пробил какую-то невидимую броню. Сказал, горько улыбнувшись:

– Не надо, я уже знаю ответ.

Байройтер удивился:

– Но зато я не знаю вопроса. Спрашивайте!

– Чем вы занимались во время войны?

Байройтер усмехнулся:

– С тридцать девятого по сорок первый был в подполье, а затем, пока другие сражались, прохлаждался в концлагере. Бездеятельность – это ужасно. Погибнуть в бою, уверяю вас, намного приятнее, чем отсиживаться там, в стороне от событий. Я ведь попался совсем не за подпольную деятельность, а за попытку уклониться от призыва в армию. – Он рассмеялся какому-то своему воспоминанию. – Нас, уклонистов, всё время порывались отправить куда-то на фронт, но так почему-то и не решились. Вот я жив и остался. Впрочем, иногда самому сейчас стыдно делается.

– Мой приятель, – продолжал Байройтер, – Дитмар Клюге, всё же оказался в армии. Но ему повезло. Он служил в Дании. Настоящих боевых действий там почти не было, и он благодарил судьбу за это.  Я вас с ним познакомлю. Это настоящий товарищ! Впрочем, нам пора возвращаться в читальный зал. Встретимся в пивной «Хофбройхаус». Там прекрасно готовят рульку. Кстати, именно там в двадцать третьем году Гитлер устроил свой «пивной путч».  Я буду ждать вас там в семь вечера…


Выйдя из библиотеки, Дмитрий Васильевич и Фёдор Фомич медленно прогуливались по центральной площади города, любовались готической архитектурой кирх и других зданий и неожиданно оказались в прекрасном ухоженном саду с великолепными газонами и металлическими скульптурами артистов, комиков и сказочных персонажей. Усевшись на скамейке, они продолжали негромко беседовать.

– Завтра пораньше нужно будет выехать в сторону пещер сказочного короля.

– Сказочного короля? – не понял Фёдор Фомич.

– По моим данным где-то в тех пещерах прячется лаборатория Шульца. Нужно будет об этом поговорить с Байройтером.

– А почему сказочный тот король?

– Людовик II – любимец баварцев. Этот король был увлечён музыкой Вагнера и в своих пещерах даже устраивал постановки его опер. В тех пещерах подземные озёра, в одном из которых, как говорят, он и утонул.

– Вот и мне видится, что тот Шульц где-то под землёй. А я не мог никак понять: под землёй и на лодке…

– Завтра поедем и узнаем.


В семь часов Буров и Филимонов вошли в пивную «Хофбройхаус», больше похожую на казарму. Вдоль огромного зала  в два ряда стояли длинные деревянные столы, и люди пили пиво, ели, разговаривали, и никто друг на друга не обращал внимания.

Войдя в зал, Буров сразу заметил Байройтера. Тот сидел с каким-то мужчиной и пил пиво, совершенно не обращая внимания на входящих.

Подойдя, Дмитрий Васильевич спросил по-немецки:

– Возле вас свободно?

Байройтер взглянул на них, словно увидел их впервые, и сказал безразлично:

– Свободно…

Дмитрий Васильевич и Фёдор Фомич сели напротив немецких товарищей, и Фёдор Фомич хотел было уже о чём-то спросить его, но в этот момент Байройтер поднял кружку пива и запел какую-то незнакомую мелодию, раскачиваясь из стороны в сторону. В тот же миг песню подхватили сидящие рядом, и уже все дружно раскачивались, горланя задорную песню.

– Всё, Фридрих, – сказал его сосед. – Мне пора. Я обещал Еве быть к восьми. Будь здоров! Рад был тебя повидать!

Он оставил под пустой кружкой пива несколько марок и вышел из бара.

– Вот теперь здравствуйте, друзья мои, – улыбнулся Байройтер. – Я Курта знаю много лет, но в нашем деле лучше поостеречься. Мне сегодня передали ориентировку относительно интересующего нас объекта. Туда нужно ехать. Мне удалось узнать, что о том, чем они там занимаются, не знают ни федеральные власти, ни военное ведомство. Говорят, что они под крылом американцев.

– Это мы и сами  предполагали… – сказал Буров.

– Вы думаете, чем я занимался в библиотеке? Бывает, самым неожиданным образом из обыкновенных информашек можно узнать секреты, которые составляют государственную тайну. Только нужно уметь сопоставлять, читать между строк, анализировать. Так вот: США недавно провели эксперимент «Штормфури» и надеются в самом скором времени получить атмосферное оружие.

Энтузиасты из службы  по  охране  окружающей  среды  занялась расследованием многочисленных сообщений о  массивных следах «сеток в  небе», вызвавших  массовые  заболевания  в  соответствующих  районах. Потом выяснилось, что  в  этих операциях использовались реактивные самолеты ВВС США, распылявшие  вещество, похожее на йодид серебра.

Вызов  штормов,  повышение  облачности,  сгущение  или  рассеивание тумана с помощью  направленной  энергии  и  разнообразного  лучевого оружия – все это  должно  улучшать диспозицию  собственных войск  и ухудшать положение противника. И вообще: у американцев  модификация  погоды становится  частью политики  национальной  безопасности.

– Потому мы и здесь! – сказал Буров.

– Возможно ли климатическое оружие глобального характера, например, катастрофическое изменение климата в целой стране? – спросил Фёдор Фомич.

– С энергетической точки зрения это невероятно. Давно подсчитано, что энергия урагана равна тысячам водородных бомб. И чтобы искусственно вызвать такие явления, энергию стольких же бомб нужно затратить, но тогда не проще ли эти бомбы и взорвать над городами противника? Нет, это маловероятно.  Я уже не говорю о моральной стороне этого дела.

– Ладно. Это всё теории. Перед нами стоит конкретная задача. Завтра мы с утра отправляемся на поиски той лаборатории. Прошу вас присоединиться к нам. Едем двумя машинами. Мы друг друга не знаем. А там будем ориентироваться на месте… В Пентагоне была разработана целая доктрина ведения климатической войны.


8.

Установка была такая: в гостинице ничего лишнего не говорить. И теперь не было ни малейшей нужды вспоминать об этой установке: Фёдор Фомич был человеком исполнительным и твёрдо придерживался тех правил, согласно которым жил. Вот и сейчас: мыслей и вопросов у него было много, но раз нельзя – значит, нельзя. Совсем по-стариковски Фёдор Фомич пробурчал:

– Во всём должны быть свои правила. Как у нас в армии сейчас говорят: живи по уставу – завоюешь честь и славу!

Буров не сразу понял, что он имеет в виду:

– Это вы к чему?

– Да так просто, – ответил Фёдор Фомич, указывая на окружающее пространство.

Буров понял. Он уселся напротив Фёдора Фомича и попросил внимательно посмотреть на него.

– Мне, кажется, попало что-то в глаз. Гляньте, пожалуйста.

Фёдор Фомич так и сделал: внимательно посмотрел на Бурова и на его глаза и прочёл вопрос: «Как вы думаете, за нами действительно уже следят?»

Фёдор Фомич молча кивнул.

«И прямо сейчас – тоже?»

Фёдор Фомич кивнул во второй раз.

Буров вслух сказал:

– Ничего удивительного – это и есть то самое, чего мы и ожидали. Главное заранее настроиться на то, что должно быть только так и никак иначе, и тогда будет легче понять, как вести себя при таких обстоятельствах.

Фёдор Фомич сказал:

– Помните, мы с вами обсуждали этот же самый вопрос, когда были на рыбалке в протоке?

– Помню, конечно.

– Тогда я точно знал, что всё… чисто. А сейчас есть какой-то постоянный и непонятный мне до конца фон. Помехи – так это называется у радиотехников.

Буров сказал:

– Меня поражает ваше полное спокойствие.

– Ну а на войне – я что делал? Бесился, что ли? Приходилось часами лежать где-нибудь в траве, в снегу или в тех же самых камышах… А сколько пришлось проползти на брюхе? И это ещё хорошо, если по чистому снегу или по траве. А если в грязи?

Они сидели друг против друга и попивали чай, который закусывали каким-то специфическим местным печеньем.

– А мы сейчас с вами как передвигаемся? – спросил Буров, посмеиваясь.

Фёдор Фомич сказал очень серьёзно и твёрдо:

– На лыжах, по чистому белому снегу, в белых халатах. Кругом стерильная чистота и безупречная белизна, на которой нет ни пятнышка. И мы – на лыжах!

– А вам так и в самом деле приходилось когда-нибудь действовать?

– Ну а то как же! И лыжником я был отличным. Кстати, в старые добрые времена у нас, на Нижнем Дону, всегда зимою был снег. А в Азове всегда были такие места, где можно хорошо покататься на санях или на лыжах. У нас там есть очень высокие и очень крутые горки. Это сейчас климат изменился так, что ни то, ни сё, а тогда!..

Буров сказал:

– Зимою здесь процветает лыжный спорт. Может, приедете покататься?

– Нет уж. Я лучше поеду на наш Кавказ – куда-нибудь в Домбай. Вот там белизна и чистота! А здесь не хочу. Хоть здесь все улицы и сияют, и сверкают, но нет здесь для меня ощущения чистоты. Что-то грязноватое во всём этом есть, а что – сказать не могу.

Буров понимал, что Фёдор Фомич уводит разговор куда-то в сторону и, видимо, делает это не без основания.

– В Домбае есть очень хорошая лыжная база, – сказал Буров и при этом же задал своему собеседнику такой мысленный вопрос: «А насколько плотно то наблюдение, которое ведётся за нами?»

Фёдор Фомич кивнул в знак того, что он понял вопрос. С наслаждением прихлёбывая чай, сказал:

– Я помню, читал однажды про то, какая неприятность однажды случилась со шведским королём Карлом Двенадцатым.

– Какая же? – спросил Буров, искренне удивляясь осведомлённости старика. Сам Буров знал, что у Карла Двенадцатого случилась в жизни только одна-единственная неприятность: Полтава.

– Пошёл он однажды в… – тут Фёдор Фомич осёкся, потому что надо было употребить слово «разведка», а оно было категорически запрещено. – Ну, в общем, осаждали они в очередной раз какой-то вражеский город, и надо было посмотреть, что там и как там. А Карл Двенадцатый любил всё делать сам. Не доверял он своим подданным и хотел полагаться только на себя самого. Вот он и пополз однажды со своим отрядом по какой-то траншее, чтобы посмотреть то, что ему нужно – оценить обстановку, а дело было ночью…

Буров с замиранием сердца слушал рассказ Фёдора Фомича, сопровождаемый выразительными жестами: Карл Двенадцатый подполз совсем близко к вражеским позициям, чуть приподнял голову над траншеей  и тут же получил пулю прямо в лоб от бдительного вражеского часового. И таким образом шведского короля не стало.

Буров удивился и мысленно усомнился, но Фёдор Фомич тут же сказал:

– Всё так и было. Это я читал в книге Тарле «Северная война». Вообще люблю читать про старину и про войну. Очень люблю.

Буров кивнул.

– Ну, тогда вы, быть может, читали про то, как погиб наш адмирал Нахимов? – спросил он.

– Нет, не приходилось, – честно признался Фёдор Фомич. – А как?

– В Севастополе было дело. Его попросили пригнуться, когда начался обстрел, а он тогда отмахнулся и сказал такие слова: «Не всякая пуля – в лоб». И тут же получил пулю в лоб.

Фёдор Фомич поёжился, отставил в сторону стакан с чаем и долго о чём-то думал. Буров понимал, что не нужно его сейчас отвлекать. Наконец, Фёдор Фомич выговорил:

– Вот оно как. Пуля не щадит никого. Убивает любого, кто ей подставился – и хороших людей, и плохих. Отсюда мораль: не надо подставляться.

Они ещё немного поговорили о достопримечательностях города, о здешних ценах на товары широкого потребления и о прочих важных вещах, а затем разошлись по своим номерам и заснули.


Наутро они заказали завтрак в номере Фёдор Фомича. Буров обвёл многозначительным жестом всё пространство вокруг себя и получил подтверждение от Фёдора Фомича, что причины для беспокойства есть.

– Как спалось? Что-нибудь снилось? – коротко спросил Буров.

– Спалось отлично – постель прекрасная, – ответил Фёдор Фомич. – А снились – какие-то местные достопримечательности.

– И какие же?

Фёдор Фомич взмахом руки пресёк дальнейшие разговоры на эту тему, и оба тут же заговорили о минувшей войне и её последствиях.

Когда они вышли на улицу, Фёдор Фомич тихо сказал:

– Сейчас уже можно свободно говорить: мне снилось, что я плыву в резиновой лодке по какому-то подземному озеру, а вы высвечиваете фонариком нависающие над нами каменные своды. Очень красиво было.

– А куда мы плыли? Просто так катались?

– Нет, мы плыли к какой-то цели. Я бы и в самом деле хотел посетить эти здешние пещерные озёра.  Там нас ждёт что-то очень важное.

Буров сказал очень серьёзно:

– Я узнаю насчёт экскурсии в эти места, и мы с вами попадём туда непременно.

– Я почему-то уверен, что нам там будет очень интересно, – задумчиво проговорил Фёдор Фомич. – Хотя мне постоянно не даёт покоя этот посторонний фон. Он то усиливается, то ослабевает. Я не могу понять, в чём его смысл и вообще какой у него источник, и это держит меня в каком-то напряжении.

Буров сказал:

– А вы вслушайтесь получше в свои ощущения. Быть может, в них вы найдёте что-нибудь такое, в чём вы не хотите себе признаться.

– Всё может быть. Тревожное предчувствие – вот то, что я ощущаю… А в чём не хотел бы себе признаться, – Фёдор Фомич задумался. – Пожалуй, есть и это. Это смутное ощущение того, что где-то и в чём-то я могу оказаться совершенно бессильным или даже беспомощным. Ладно уж, что толку говорить об этом сейчас. Давайте делать то, что нам положено.

Несколько часов они работали в архиве. Буров заказывал какие-то материалы, что-то переводил Фёдору Фомичу, а тот знай себе деловито записывал сказанное. Никаких лишних разговоров они себе не позволяли. Лишь однажды Фёдор Фомич в потоке каких-то своих рассуждений на темы минувшей войны пробормотал:

– Вон тот молодой человек в очках.

– Один? – шёпотом спросил Буров.

– Здесь – да.

Буров честно признался:

– Никогда бы не подумал.

– Потом он сменится. Но пока – только он.

И это было всё, что они себе могли позволить. Досадно было совсем не это. Молодой человек, по ощущениям Фёдора Фомича, не представлял для них никакой особой опасности. Напрягало другое – тот самый зловещий фон, дать объяснение которому было совершенно невозможно.

Потом у них появилась машина «Фольксваген», которую для них взяли на прокат. Они уселись в неё, и Буров опять спросил, на этот раз голосом, а не мысленно:

– Всё чисто?

– Всё, – коротко ответил Фёдор Фомич.

– Оно и понятно: наши люди взяли машину на прокат в случайном месте, и тут не может быть подвоха.

– Согласен, – сказал Фёдор Фомич. – Вопрос только в том, где эта машина будет стоять ночью?

– Уж во всяком случае – не под окнами нашей гостиницы, – успокоил его Буров. – В надёжном месте.

Он завёл мотор, и они поехали по оживлённым улицам города.  Буров включил музыку.

– Я думаю, теперь можно говорить, – сказал он. – Вы что-нибудь чувствуете?

– Сейчас мы и в самом деле в безопасности. Нам не придают такого уж большого значения – вот что хорошо для нас. Неприятный фон остаётся, но он как бы сам по себе, а мы сами по себе. Он не вторгается в наше пространство.

– Что-нибудь уже нащупали?

– Конечно, – ответил Фёдор Фомич. – Я не знаю, где находятся эти местные пещеры с озёрами, но нам нужно будет почему-то податься именно туда.

– Такие озёра на самом деле здесь есть, и мы будем там завтра же. Что ещё нужно будет для дела?

– Ничего совсем. Я и вы. Будем тихо гулять, говорить только о пустяках и почаще молчать. Было бы очень неплохо, если бы я там где-нибудь прилёг отдохнуть. Может даже, поспать. Вы почитаете в это время газету и посидите рядом, а я вздремну.

Буров сказал:

– Не вижу причин, почему бы нам всё это не устроить. С нами там будет ещё один наш человек – вы не против?

– Пусть. Насколько я понимаю, ещё кто-то останется и в стороне и будет за нами приглядывать?

Буров кивнул:

– Для подстраховки. Мало ли что может случиться?

Фёдор Фомич продолжал:

– Я уже говорил, что наш герой – он теперь, по документам, вовсе и не Шульц. Генрихом он теперь так и остался, но теперь его фамилия звучит примерно так: Шнайдер. По-моему, я не ошибаюсь, а если и ошибаюсь, то это что-то очень похожее по звучанию.

– Существуют ли люди, которые знают его настоящую фамилию?

– Конечно, такие есть, но их очень мало – единицы. Для всех своих сотрудников он Шнайдер и никто больше. Он работает под прикрытием американцев, и с документами у него всё в полном порядке. Они у него не фальшивые. После войны ему удалось выдать себя за другого человека, который к тому времени уже погиб. Родственников у настоящего Генриха Шнайдера не осталось, человеком он был очень маленьким и безобидным, и поэтому доказать теперь ничего невозможно.

Буров вывел машину на какую-то широченную улицу  с мощным потоком движения.

– Да нам и не нужно ничего доказывать, – сказал он, брезгливо поморщившись. – Всё, что нам от него нужно, – он должен прекратить делать то, что делает. Любым способом мы должны добиться этого.

– А ещё: должен рассказать нам о том, что он там накопал, – добавил Фёдор Фомич.

– И это бы неплохо было. Но первая задача: пресечь, а всё остальное – это уже как бы роскошь.

– Как сказал однажды писатель Куприн, только сумасшедшие могут не стремиться к роскоши. Роскоши тоже иногда хочется. В разумных пределах, конечно.

– А вы любите роскошь? – спросил Буров.

– Ещё как! И она у меня есть: беседка в саду, лодка с мотором, телевизор, по которому я могу смотреть всё, что происходит в мире… Да мало ли!

Буров усмехнулся и ничего не сказал на это.

– А ещё: он очень умный, – задумчиво проговорил Фёдор Фомич.

– Об этом мы и сами догадывались давно, – усмехнулся Буров. – Вот потому-то я и считаю почти что несбыточной роскошью завлечь его в свои сети. Такого голыми руками не возьмёшь, очень уж хитёр.

Повернувшись к Фёдору Фомичу, он внезапно огорошил его вопросом:

– А мы умнее?

– Не сомневаюсь даже, – ответил Фёдор Фомич. – И мы чище. Помните, как я представлял нас? Мы идём по чистому белому снегу, и на нас чистые белые маскировочные халаты. И намерения у нас – такие же чистые.

Буров спросил с неожиданным ожесточением:

– А если нам придётся?.. – он не договорил. Не решился.

Фёдор Фомич ответил не менее жёстко:

– Несколько красных пятнышек на чистом белом снегу ничего не изменят. Подует метель, и всё заметёт. И снег, как был чистым, так и останется.

«Красивый ответ!» – подумал Буров, а Фёдор Фомич ответил вслух:

– Красивый, красивый!

Немного погодя он спросил у Бурова:

– А куда мы, собственно, едем?

– Никуда, – ответил Буров. – Просто беседуем.

– У меня сейчас такое ощущение, что за нами сейчас никто не следит.

– Вот и отлично. Покатаемся по городу, посмотрим на местные достопримечательности.

В этот день с ними ничего не случилось такого, о чём стоило бы рассказывать: всё проходило гладко и даже как-то скучновато. То они сидели в каком-то кафе, рассматривали уличных музыкантов, глазели на местную архитектуру – старинную и современную. Фёдор Фомич слушал разъяснения Бурова по поводу того, кто это строил и когда, но почему-то ему было не очень интересно. Ему вдруг представилось, что всё на свете кем-то построено – и китайская стена, и египетские пирамиды, и статуи острова Пасхи, и Кремль… Ну вот и здесь – тоже. Всего-навсего.

На следующее утро они и в самом деле отправились на экскурсию по местным озёрам. Это были красивые и чистые озёра, на поверхности которых плавали лебеди. Туристы кормили лебедей, брали на прокат лодки… Странным образом, однако, наши герои остались совершенно равнодушны к местным красотам, и опытный рыболовецкий глаз Фёдора Фомича совершенно ничего не заметил такого, от чего бы стоило прийти в восхищение.

– Каково впечатление? – спросил Буров.

Фёдор Фомич сказал – как будто и не в ответ ему, а так – сам себе:

– Это где-то совсем рядом. Но здесь – далеко не всё. Часть того, что нас интересует, расположена там, в горах. Причём где-то внутри.

– Это пещеры?

– Скорее всего, да. Пещеры и какие-то искусственные тоннели между ними. Вот там и будет самое главное.

– Куда же мы теперь должны отправляться?

– Лодка нужна, – сказал  Фёдор Фомич.

– Катер сгодится?

– Можно и катер.

– Ну, тогда нас уже ждут, идёмте к причалу. Там – наш человек. Он посвящён.

Фёдор Фомич удивился тому, что он ничего не знал об этом человеке и ни в какой форме не ощущал его существования, но промолчал. Досадно было: вроде как брак в работе.

Они спустились по сходням к катеру, в котором сидел спортивного вида человек средних лет, но с седыми волосами. Фёдор Фомич видел его впервые, а Буров поздоровался с ним как со старым знакомым. Человек даже не посмотрел в сторону Фёдора Фомича, он вёл себя совершенно равнодушно и отстранённо. Никаких лишних разговоров не было. Буров только приказал по-русски:

– Погнали!

Катер бодро прорезал озёрную гладь и вскоре оказался на середине озера.

– Катер хороший, – задумчиво сказал Фёдор Фомич. – Мне бы такой. Я бы даже и в море выходил на таком…

– Ну, это можно было бы устроить. Это ж и есть та самая роскошь, к которой нужно стремиться, вы не находите?

Фёдор Фомич задумчиво покачал головою:

– Нет, уж. Я лучше на своей лодочке с подвесным моторчиком покатаюсь. Не нужно мне никаких подарков. Всё необходимое у меня и так есть.

Знакомый Бурова вдруг оживился при этих словах:

– А я бы взял, если бы мне такой катер подарили, да только вот никто не дарит почему-то.

Фёдор Фомич попытался проникнуть в сознание этого человека и тут же отступил ни с чем. «Вот ведь они какие люди! Все как на подбор непробиваемые!» Обидно было то, что не получалось даже определить имя этого человека. Ему захотелось вдруг спросить его самого, но он понимал, что этого делать не стоит. Не говорят, значит, и не надо.

Озеро было длинное, и где-то там, вдали через узкий пролив оно переходило в новое озеро, за которым угадывались какие-то новые зеркально-водяные миры – с ивами по бокам и с белыми лебедями на поверхности, и с какими-то замками и дворцами.

Дойдя до середины озера, они двинулись к противоположному берегу, который медленно приближался к ним.

Фёдор Фомич сказал:

– Какой красивый замок! И ведь неприступный – что твоя крепость.

И в самом деле, они проплывали перед зданием, окна которого выходили прямо на воду. Высокие башенки со шпилями намекали на то, что это нечто вроде замка, но, конечно, это не было военным сооружением в прямом смысле слова.

– Это то самое, что нам и нужно, – добавил Фёдор Фомич.

Без всякой команды водитель катера притормозил возле замка, давая возможность Фёдору Фомичу насладиться величием этого архитектурного сооружения.

– И ведь посмотрите, – продолжал Фёдор Фомич, – как остроумно всё у них сделано: никаких тебе крепостных стен практически и нет – это разве забор? Да при настоящем военном штурме преодолеть эти три метра ничего не стоит! Но, как ни крути, ни верти, а замок-то почти неприступный. Ты к этому забору ещё подступись, попробуй – вот в чём вся штука. С трёх сторон – вода, и только по узкому переходу можно подъёхать к нему.

Буров спросил:

– Это действительно то самое?

Фёдор Фомич уверенно кивнул:

– Оно самое и есть.  Я его во сне и видел.

Буров повернулся к своему знакомому:

– Наше упущение: мы не взяли удочек. Они бы нам сейчас здорово пригодились! Наш Фёдор Фомич – рыбак ещё какой.

Тот ответил:

– Это можно будет устроить: тут у них  всё продаётся. Сейчас вернёмся на берег и купим.

Фёдор Фомич сказал:

– Не стоит. Вон на том островке давайте посидим немного, помечтаем, пофотографируемся на память. А я бы там как раз и вздремнул маленько. Мне сейчас отдых очень бы пригодился. Как вам эта моя идея?

Знакомый Бурова, не говоря ни слова, направил катер в сторону островка, расположившегося недалеко от берега. Фёдор Фомич перебрался на берег.

– Какой красивый вид открывается отсюда! – воскликнул он.

Буров защёлкал во все стороны фотоаппаратом, фиксируя то Фёдора Фомича, то их седовласого спутника. Так же точно вели себя и все остальные туристы, которых они видели до этого. Проплывавшие мимо них японцы радостно замахали руками. Фёдор Фомич снял с себя куртку, расстелил её на траве и с наслаждением растянулся.

– А трава – та же самая, что и у нас. И запах – тот же. Никакой разницы.

Он заложил руки за голову, мечтательно посмотрел куда-то в небо, где пролетали белые пушистые облака:

– И небо здесь такое же точно.

Буров и его собеседник отошли в сторону и закурили, но потом увидели проплывающих мимо красивых белых птиц и курить тут же прекратили – птицы не стали бы подплывать к курящим.  Занявшись кормлением лебедей, они попутно говорили о чём-то совершенно постороннем – кидали им куски каких-то булочек, взятых с собою и о чём-то неторопливо беседовали. Закрывая глаза, Фёдор Фомич слышал их разговор по поводу недавнего футбольного матча…

Фёдор Фомич сделал над собою усилие и стал засыпать. Какое-то необъяснимое волнение не давало покоя… Только во время войны он испытывал нечто подобное. Когда умолял какие-то неведомые силы, чтобы они защитили его и друзей от грозящей им опасности. Или наоборот: чтобы они эту самую опасность помогли создать ненавистному врагу. Сейчас Фёдор Фомич понял: у него не было почему-то никакой ненависти ни к этой стране, ни к людям, населяющим её. Если бы не этот беспокоящий фон, он бы и вовсе почувствовал радость от приятного отдыха. Но фон был, и словно бы обещал что-то недоброе.

Фёдор Фомич мысленно оторвался от островка и перенёсся в замок…

…Внутренний дворик замка мог бы считаться мрачным двором-колодцем, если бы не то изящество, с каким он бы сооружён: аккуратная кирпичная кладка, аккуратные окна. Фёдор Фомич перенёсся во внешний двор. Какие-то металлические конструкции, похожие на электроустановки, сиротливо стояли вдоль высокого каменного забора и всем своим видом словно бы говорили: мы стоим здесь просто так! Фёдор Фомич напрягся и мысленно вошёл в здание: совершенно пустые коридоры – он даже чувствовал их запах… Комнаты, в том числе и жилые, – аккуратные, но похожие на гостиничные номера… Одна из жилых комнат особенно поразила – она была не убрана, на полу валялись какие-то пустые упаковки, а на столе стояла недопитая бутылка вина. Постель была не застелена. «Странно, – подумал Фёдор Фомич. – Это уж больно не по-немецки. Словно бы здесь живёт какой-то буйно помешанный»… Он продолжал осмотр: кабинеты… Лаборатории… Приборов и установок было очень много, и их вид ничего не говорил Фёдору Фомичу. Через некоторое время он, однако, догадался, что многие из приборов, если не сказать большинство, были бутафорскими – стояли для отвода глаз, на тот случай, сели кто-то незваный сюда проникнет и начнёт задавать вопросы; ему поднесут некую версию и даже покажут действие этих приборов… Они, стало быть, чего-то боятся…

Надо было не фокусироваться на своих чувствах, а следовать дальше…

В подвальных помещениях было нечто вроде заводского цеха…  Здесь стояли агрегаты непонятного назначения. Интересно: кто всё это монтировал? Как можно было втащить в замок такую прорву техники и не привлечь внимания? Фёдор Фомич понял, что это сейчас лишние вопросы. Сейчас важно: люди! Их надо прощупать и прослушать!

Во всём замке их было чело век десять-двенадцать – Фёдор Фомич не особенно присматривался к ним. Войдя как в облако в предмет под названием «люди», он сразу же понял, что большинство из них не имеют для него никакого значения. В облаке есть некое ядро – вот туда и надо проникнуть!

Он искал того самого человека, о котором он точно знал, что его на данный момент зовут Генрих Шнайдер…

В одном из подвальных помещений он и в самом деле нащупал его. Это был старенький человечек в чёрном халате. Он возился с каким-то оборудованием, для чего залез по лестнице-стремянке на некоторую высоту. Стоявший внизу высокий молодой человек с чёрными волосами придерживал лестницу и время от времени что-то подавал своему шефу или наоборот – принимал от него. Шеф был очень зол из-за того, что у него что-то не получалось, а молодой человек с благоговением выполнял все капризы и приказы старика.

Фёдор Фомич на время оставил их и ещё раз прошёлся по помещениям здания. Смутная тревога, не покидавшая его всё это время, нарастала. В одной из лабораторий, куда мысленно вошёл Фёдор Фомич, это ощущение достигло очень высокого уровня. Первая мысль была: «То, что здесь происходит, невероятно важно».

И тут-то и случилось нечто такое, к чему Фёдор Фомич был совершенно не готов. Человек, сидевший за столом с какими-то пробирками и приборами, вдруг засуетился, занервничал и стал оглядываться по сторонам. Фёдор Фомич сосредоточил все свои усилия на том, чтобы разглядеть этого человека и понять, кто он такой. Внешность его не вызывала никаких чувств – он не видел этого человека в своих прежних снах и не воспринимал от него никакой информации. Чёрные брюки, белая рубашка, жилет… По возрасту – лет пятьдесят. Странной особенностью человека было некое безумие в глазах: они словно бы застыли от ужаса или изумления. Но поразительно было не это. Поражала та неосознанная и смутная тревога, которая исходила от этого человека. Федор Фомич вдруг осознал: тот самый фон, который так зловеще гудел у него в сознании всё это время, был связан именно с этим человеком!

Дальнейшее показалось Фёдору Фомичу каким-то кошмарным сном. Человек с безумным выражением лица  словно бы встретился взглядом с Фёдором Фомичом и явственно проговорил:

– Эй, кто здесь? Что ты здесь делаешь?

Немного погодя он закричал в ярости:

– Ты кто?

Вопрос был задан на немецком языке, но Фёдор Фомич прекрасно понял его смысл. Он тотчас же встал и крикнул Бурову и его помощнику:

– Уходим! Сейчас же!

Все прыгнули в катер и без единого вопроса устремились прочь от маленького островка.

Лишь когда они отошли на достаточное расстояние от замка, Буров спросил Фёдора Фомича:

– Что-то случилось?

– Случилось. Они меня засекли.

– Они? Вас?

– Да! Тот человек пока ещё спускается по лестнице в подвал, где сейчас находится Шнайдер.

– И что?

– Он бежит сообщить ему об этом. Я думаю, нам надо поскорее отдалиться от замка, пока никто не кинулся к окнам и не стал смотреть на нас в бинокли. Они всё равно будут знать о нашем существовании, но они не будут знать, как мы выглядим. Мне кажется,  это для нас очень важно.

Фёдор Фомич считал, что нельзя упускать ни минуты. Единственно, чего он не знал и в чём полагался на Бурова – так это того, что именно нужно предпринимать. Буров же исходил из того, что сейчас само главное – ничего не натворить сгоряча.

– Ещё древние римляне учили: если не знаешь, что делать, то лучше не сделать совсем ничего, чем сделать что-то неправильное и непоправимое. Хотя я читал недавно инструкцию по психологии, разработанную в недрах одного американского промышленного гиганта. Они советуют своим начальникам поступать так: если не знаешь, как поступать, то поступи хоть как-нибудь, пусть даже и неправильно, но непременно поступи. Нельзя совсем ничего не делать!

– Какая глупость! – удивился Фёдор Фомич. – Нет, уж мне точка зрения древних римлян намного ближе, чем нынешних американцев.

– На самом деле в чём-то правы и американцы. Они имеют в виду вот что: подчинённые, которые смотрят на то, как бездействует их начальник, теряют доверие к нему. Если же начальник с умным видом сделает какую-нибудь глупость, то он поддержит свой авторитет, а глупость можно будет потом выдать за служебную необходимость или объяснить её как-то иначе.

– Всё равно они дураки, – пробурчал Фёдор Фомич.

– Я думаю так же. И поэтому повторять их глупость мы сейчас не будем. Если я с умным видом сделаю какую-нибудь глупость, то провалится вся операция, поэтому сейчас лучше переждать и подумать. Решение, быть может, придёт с той стороны, откуда мы его и не ждём.

– На связь с нашими людьми мы сможем выйти только вечером, – сказал Буров.

Весь день они ходили по магазинам, посетили какой-то местный музей с коллекцией тропических бабочек, осматривали статуи в парке и фотографировались на их фоне.

А на душе у обоих было неспокойно…

Обсуждение случившегося произошло лишь к вечеру.

Седого человека не было, но зато были какие-то три новых человека, которые никак не представились, но лишь заявили, что они эксперты. Фёдор Фомич чувствовал себя совершенно разбитым: слабость, головокружение, неясность мыслей. Осмотревший его врач сказал, что это похоже на какую-то форму нервного потрясения.

Ордынцев сказал, обращаясь к Фёдору Фомичу:

– Вы говорите, что плохо себя чувствуете и даже неясно воспринимаете окружающих. Но если так, то можем ли мы вам верить? Может быть, то, что вы сейчас говорите и чувствуете, – недостоверно?

– Достоверно, – пролепетал слабеющими губами Фёдор Фомич. – Я не могу это ничем доказать, но всё, что я сейчас знаю и чувствую, правильно.

Генерал возразил:

– Я охотно допускаю, что это сказано искренне и убеждённо, но у меня такое впечатление, что вы заблуждаетесь. Я буду докладывать в центр о том, что считаю нецелесообразным дальнейшее проведение операции. Она вся держится пока исключительно на вас. А вы вышли из строя.

– То есть вы хотите прекратить поиски этого маньяка?

Ордынцев пожал плечами:

– Да был ли маньяк?

– Но тетради! Ведь я же их сам листал!..

– Тетради были написаны очень давно, и это факт. А всё остальное – это лишь ваши домыслы, и мы все идём у вас на поводу! Вы бывший разведчик, вполне заслуженный человек. Но теперь вы отошли от дел, и на старости лет вам захотелось повысить свои представления о собственной значимости…

– Да ничего я не хотел! Я хотел до конца своих дней заниматься рыбалкой у нас на Дону – мне такая жизнь нравится намного больше, чем шляться по заграницам и глазеть на здешние дворцы и замки. Ведь ко мне же обратились с просьбой! Не я обращался… Я даже и отпирался поначалу.

– Обратились к вам против вашей воли, но зато очень кстати. А вам – только того и надо.

Фёдор Фомич содрогнулся при этих словах и резко ответил:

– У меня с самого начала были сомнения, стоит ли мне ввязываться в это дело!

– А почему у вас были такие сомнения? – ехидно поинтересовался Ордынцев.

– Вам не понять!

– А я вам скажу: вы с самого начала сомневались в своих способностях и как честный человек боялись, что заведёте других, которые, между прочим, жизнями рискуют на своей службе, в тупик! Правильно?

Фёдор Фомич задохнулся от возмущения:

– Это просто хамство с вашей стороны! Да что вы знаете о моих сомнениях? Если вы сейчас отмените эту операцию, то это будет очередным торжеством нашей советской бездарности!

– Вы бы давали отчёт своим словам, – с угрозой сказал Ордынцев.

– Даю. Мне терять нечего. Можете меня расстрелять – это в вашем стиле…

– Послушайте, товарищи! – вмешался Буров. – Разве мы для этого сюда собрались? А вы Фёдор Фомич, сядьте. Никто вас расстреливать не собирается.

– Сесть я всегда успею, – огрызнулся Фёдор Фомич. – И, кстати, уже сидел однажды ни за что, ни про что.

А Буров продолжал:

– То, что сказал сейчас генерал Ордынцев, – это всего лишь его личное мнение. И только там, в центре, и будет принято окончательное решение. Я надеюсь, оно будет правильным и операцию не свернут. Лично я – против такого поворота. А теперь, товарищи, продолжим обсуждение и не будем больше пререкаться. То, что вы описываете, Фёдор Фомич, совершенно невероятно. И, тем не менее, лично я склонен доверять вашей информации.

– Спасибо, – пробурчал Фёдор Фомич.

– Рано благодарите! А не могло ли так быть, что увиденное вами – всего лишь некое внушение со стороны? Если среди них есть человек, равный вам по силе или превосходящий вас, то он мог наслать на вас ложную информацию, чтобы сбить вас с толку. Такое бывает – поверьте мне.

Ордынцев кивнул:

– Или запугать.

Буров возразил:

– Тогда бы всё это выглядело иначе. Например, они попытались бы внушить, что в этом замке ничего нет вовсе. Или есть, но что-то другое – например, жильё богача или музей. Фёдор Фомич видел оборудование, видел этого пресловутого Шульца и узнал его. Единственная неожиданность состоит в том, что выявилось существование некоего экстрасенса, обладающего способностями, похожими на те, что мы видим у Фёдора Фомича.

Ордынцев сказал:

– Они могли действовать нестандартно. Если мы ждём от них каких-то действий, то они могли  поступить как-то иначе. Это самое обычное дело. Они люди всё-таки умные – я так думаю.

– Умные, – устало согласился Фёдор Фомич.

К разговору подключился полковник Сёмин:

– Истинные масштабы технического могущества гитлеровской Германии нам непонятны  до сих пор! Там были такие сферы, о которых мы и по сей день имеем лишь самые смутные представления. Всё, что рассказывает Фёдор Фомич, вполне вписывается в общую картину: немцы по некоторым направлениям вышли на такие рубежи, на которые до них не выходил никто. Никто! Об этих направлениях знали специалисты. Но специалисты исчезли, документация исчезла, исчезли и знания.

– А почему люди исчезли? – спросил Буров.

– Некоторые погибли – одних настигла случайная бомба, других расстреляли, чтобы они не проболтались, а некоторые умерли своей смертью. Некоторых перехватили американцы, но некоторые, возможно, существуют и поныне, но сами по себе. Возможно, здесь именно этот случай…

Фёдор Фомич на какое-то время перестал воспринимать происходящее. Как закончилась эта встреча, он почти не помнил.  Ему посоветовали полежать день-другой в гостиничном номере, отдохнуть и никуда не выходить. В случае ухудшения здоровья – врача вызывать только нашего…

Уже у себя в номере Фёдор Фомич сказал:

– Я понимаю, что должен был сдержаться. Теперь в рапорте обо мне будет сказано, что я не очень-то надёжен.

Буров сделал знак, что говорить в номере гостиницы на такие темы неразумно.

Фёдор Фомич устало махнул рукой.

– Теперь это всё не имеет значения.

– Почему? – удивился Буров.

– Они знают о нас намного больше, чем мы себе можем представить. Я даже не удивился бы, если бы узнал, что они каким-то образом прослушали тот наш разговор… А сейчас –спать.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказал Буров.

Фёдор Фомич теперь уже не сомневался, что всё будет свёрнуто, а он сам будет отстранён от участия в дальнейших событиях.

И ещё одно не давало ему покоя: ему было ясно, что в гостиницу можно было возвращаться лишь затем, чтобы взять свои вещи и перейти в какое-то укрытие.

Он попытался определить, нет ли какой-нибудь охраны, приставленной к ним, но никакой охраны он не нащупал. «Фактически наши доблестные разведчики нас просто бросили», – устало подумал он.

9.

Ночью за ними и в самом деле пришли. Бурова сразу же убили выстрелом в голову, а Фёдору Фомичу было велено немедленно одеваться.

– Буров где? – спросил он с тревогой. – Что вы с ним сделали?

Ему молча показали убитого полковника ГРУ, который лежал у себя на кровати.

Фёдора Фомича вывели из номера. «Ведь я же всё это предчувствовал!.. Нас просто подставили. А может быть, это злой умысел?»

Он шёл по коридору. Ни горничной, ни хозяев гостиницы не было видно. Его вывели на улицу.

«Если бы хотели убить, то уже бы убили», – подумал он и тут только сообразил, что его недомогание разом прошло. Он чувствовал себя бодро, мысль работала чётко. Вот только что надо делать, он не знал.

Они сели в какую-то тёмную машину с тёмными стёклам и уехали.

В пути Фёдор Фомич пытался разговориться с людьми, взявшими его: вы кто такие? что вам от меня надо? по какому праву?..

Те не отвечали. Тогда он попытался проникнуть в их мысли, но тоже безуспешно. Они словно бы сидели в каких-то невидимых скафандрах и были непроницаемы. «Странно, – подумал Фёдор Фомич. – Возможно, не в них дело, а во мне. Я каким-то образом отключился от своей способности. Или они меня отключили!».

Ехали они очень долго – то ли час, то ли два. Фёдор Фомич ехал на заднем сидении между двумя здоровяками и клевал носом от появившейся усталости.

Машина въехала в закрытый двор. Фёдор Фомич не сразу понял, что это тоннель. Машина ехала ещё какое-то время, а потом остановилась.

Фёдор Фомич, повинуясь своим конвоирам, вышел из машины.

– Ну, вот мы и приехали! – сказал ему кто-то из встречающих на чистом русском языке. – Добро пожаловать в наше подземелье!

Фёдор Фомич осмотрелся по сторонам и увидел нескольких человек, с интересом разглядывающих его. В говорившем он без труда узнал того самого Шульца, за которым, как ему казалось, он вёл всё это время охоту.

– Вот ведь как получается, – сказал Шульц. – Вы по простоте душевной полагали, что наблюдаете за мной, а на самом деле, мы наблюдали за вами.

– Что вам от меня надо? – угрюмо спросил Фёдор Фомич.

– Совсем ничего, – ответил Шульц. – Я просто хочу с вами побеседовать – мирно, спокойно, по душам.

– За что вы убили Бурова?

– Давайте сейчас не будем о пустяках.

– Для меня это не пустяк!

– Если коротко, то он нам мешал.

– Мешал? А по какому праву вы убираете всё то, что вам мешает?

Шульц, щупленький лысенький старичок, неожиданно весело рассмеялся.

– Нет-нет! – сказал он. – С самого начала давайте условимся так: тон беседе задаю я, а не вы. Вы даже можете спрашивать меня о чём-то, а я даже, может быть, и буду отвечать, но всему должна быть своя мера.

– Почему вы так хорошо говорите по-русски? – спросил Фёдор Фомич.

– Вот это другое дело! – обрадовался старичок. – Люблю, когда задают умные вопросы. Давайте-ка мы с вами перейдём в более подходящее для бесед место.

В сопровождении охранников они продвинулись в какой-то пешеходный тоннель и вскоре, к полному изумлению Фёдора Фомича, вышли к берегу подземного озера, ярко освещённого прожекторами.

Шульц усадил своего гостя в плетёное кресло, сам сел рядом и ласковым, домашним голосом проговорил:

– У нас тут на самом деле довольно прохладно, так что вы укройтесь. – С этими словами он поплотнее закутался в клетчатый плед, а Фёдор Фомич получил от охранника точно такой же.

– Вы кутайтесь, кутайтесь, – посоветовал ему Шульц. – Вы же нам нужны живым и здоровым. Вы чай пьёте или кофе? – спросил он словно бы мимоходом. – Нам сейчас подадут.

– Чай, – ответил Фёдор Фомич.

– Ах да, я же и забыл, что вы, русские, хлещете только свой чай, а кофе у вас почему-то не в почёте… Как скажете. Хотя у меня кофе – высочайшего сорта, можете в этом не сомневаться. И вообще: всё, что вы здесь будете видеть, – самое лучшее и самое дорогое. У нас самая лучшая техника, у нас самые умные и самые талантливые люди. У нас и еда и питьё – всё самое лучшее и самое дорогое. Уж если так работать, как мы, то, согласитесь, питаться надо не просто хорошо, а великолепно.

– Вы мне не ответили на вопрос о том, откуда вы так хорошо знаете русский язык?

– Ах да!.. И не только русский. Я и латышский знаю точно так же хорошо. Я родился и воспитывался в Риге, ещё, когда она входила в состав Российской империи. Какая хорошая империя была, знали бы вы! Зря мы, тогда, немцы, пошли на вас войной. Если бы не большевики, которые спутали все карты, мы бы сейчас могли дружить и сотрудничать так, как никакие другие страны в мире.

Между ними поставили никелированный столик на колёсиках. На столе были чай, кофе, какое-то печенье и что-то ещё – Фёдор Фомич не приглядывался особенно.

Шульц взял свою чашечку с ароматным кофе, достал из кармана плоскую фляжку и капнул несколько капель. Фёдор Фомич догадался: коньяк.

– Хотите я и вам подолью? – дружелюбно предложил он, но Фёдор Фомич отказался. – В Латвии в те времена русских было, по крайней мере, сорок процентов населения. Так получилось, что я вырос рядом с ними, с детских лет слушал русскую речь и только когда вырос, вдруг понял, что, кроме своего родного немецкого, я в совершенстве владею ещё двумя языками. Ну, допустим, латышский мне никакой пользы так и не принёс, а вот русский – это да! Люблю читать вашу научную литературу. Особенно – научно-популярные журналы… там всегда носятся какие-то невероятные идеи.

– Как вы меня вычислили? – спросил Фёдор Фомич.

– Какая разница как? И вообще: вас волнуют какие-то неправильные вопросы. Посторонние вопросы. А ведь я совсем не пошутил, когда сказал, что здесь у нас – лучшие люди. Простите за нескромность, но я и себя самого причисляю к ним.

– По какому признаку? – спросил Фёдор Фомич.

– По степени гениальности, – не моргнув глазом, ответил ему Шульц. – Я выдающийся человек. Как у вас говорят про членов Политбюро: верный сын советского народа, ну и так далее. Так вот, я – верный сын великого немецкого народа! Какую пользу я бы мог принести Германии – вы себе даже и не представляете… Но – народ меня отверг. Я не нужен ему. А ведь и вы могли бы такую же пользу принести своей России. Но и вы не нужны ей.

Фёдор Фомич допил свой чай.

– Почему вы так думаете?

– Я же о вас всё знаю. Вся эта ваша сплошная и нескончаемая рыбалка – ведь это один бесконечный самообман.

– Глупости, – возразил Фёдор Фомич. – Я и в самом деле получаю огромное удовольствие от общения с природой.

– Как и ваш старший сын, который удалился в глушь, чтобы только не видеть ужасов советской действительности…

– Да он совсем не поэтому удалился!

– Даже и не спорьте. Мне отсюда видней. Человек, обладающий незаурядными способностями не должен прожигать свою жизнь в развлечениях. Вы бы могли удариться в пьянство, или в наркоманию, или в коллекционирование, или в бесполезное преподавание – это всё было бы таким же самообманом, как и ваше брожение по протокам дельты в поисках рыбы.

– Что вы понимаете! Это моя родина, это моя родная природа и это так красиво. Эта ваша пещера, где вы ставите, какие-то разрушительные опыты, – это что – лучше, что ли?

– Мои опыты – не разрушительные, а созидательные. Для того чтобы построить новый мир, нужно будет его для начала разрушить в некоторых местах. Всё сопротивляющееся должно быть безоговорочно уничтожено, а на возникших руинах мы и построим новое общество.

– А кого вы хотите уничтожить? – спросил Фёдор Фомич.

– Коммунистов, евреев, негров, монголоидные народы – в первую очередь китайцев, японцев, индонезийцев, корейцев. Индия и Пакистан – это тоже очаг постоянной международной напряжённости.

– То есть вы хотите покрыть Земной шар горами трупов, а потом только начать строить что-то заново?

– Именно так, – спокойно ответил Шульц.

– Но такое количество убитых неизбежно начнёт разлагаться. Кто их будет хоронить?

– Их можно будет пропустить через дымовые трубы. Так чище получится.

– И кто это будет делать?

– Наши люди. И делать будут постепенно. По науке. Даже если мы управимся со всем этим за один век, то и тогда это будет очень хорошим результатом. Ничего страшного не случится, если весь процесс затянется и на два века. Лишь бы только была преемственность между исполнителями великой идеи.

Фёдор Фомич погрузился в размышления.

– Вы, я вижу, выпили свой чай? Наливайте ещё.

– Нет, спасибо. Когда умер близкий мне человек, еда как-то не лезет в горло.

– Да бросьте вы беспокоиться о пустяках. Одним полковником больше – одним меньше… Думаете, его бы очень взволновала ваша смерть?

– Думаю, да, – ответил Фёдор Фомич.

– Господин Филимонов! Вы меня смешите! Вы бы лучше подумали о своей родине, которую так любите.

– А что вы будете делать, когда установите на Земле свой порядок?

– Что? – удивился Шульц. – Жить. Счастливо и долго. На планете исчезнут все невзгоды, и люди наконец-то смогут вздохнуть спокойно и зажить в своё удовольствие.

– Но тогда – чем это отличается от нашего коммунизма? Любой человек у нас в Советском Союзе, если только он не сумасшедший, прекрасно понимает, что коммунизм невозможен и недостижим. А в вашем обществе такая же бредовая идея должна почему-то восприниматься как достижимая? А я вот, например, вижу будущее человечества совсем не так.

– Интересно как? – спросил Шульц.

– Испарятся океаны, и всё превратится в пустыню. И все люди – белые, чёрные, жёлтые, коммунисты, нацисты, демократы и монархисты просто погибнут. Жизнь на Земле прекратится по причине того, что мы с нею слишком небрежно обращаемся.

– Это почему же? – изумился Шульц. – А я думаю, что до этого дело не дойдёт. У власти будут только разумные люди, а они смогут распоряжаться силами природы разумно!

Фёдор Фомич стал что-то с жаром доказывать, но Шульц неожиданно встал:

– Послушайте, господин Филимонов, я вас сюда пригласил не для того, чтобы спорить с вами о том, что мне представляется несомненным. Я хочу показать вам кое-какие наши наработки, и когда вы убедитесь в истинном могуществе сил, интересы которых я здесь представляю, вот тогда вы согласитесь сотрудничать с нами. Мне бы хотелось, чтобы вы делали это не из-за страха, а по искреннему убеждению. Пойдёмте.

Они сели в маленький бесшумно работающий электромобиль и поехали по хорошо освещённому тоннелю. Позади них двигались, светя фарами, ещё две таких же машины, видимо, с охранниками или помощниками.

– Я вам сейчас покажу один очень простой фокус, который мы тут у себя научились делать – сказал Шульц.

Они высадились в огромной пещере в скальном грунте, возможно, естественного происхождения, но явно расширенную искусственно.

– Это пространство мы называем Залом Грёз, – сказал Шульц, и в голосе его прозвучали нотки нежности. – Именно здесь мы можем предаваться мечтаниям о том, как мы переделаем мир, когда власть окажется у нас в руках.

Фёдор Фомич сказал с издёвкой:

– А что, в других местах у вас это не получается?

Шульц нисколько не обиделся.

– Вы зря насмехаетесь. Когда я покажу вам, что мы тут умеем делать, у вас сразу же отпадёт охота смеяться над нами.

Фёдор Фомич приумолк, у него и в самом деле вдруг возникло ощущение серьёзности происходящего.

– И чем вы меня хотите удивить?

– Вы видите этот зал. Местами его высота достигает двадцати пяти метров, ширина – до тридцати метров, а длина – более двухсот метров. И теперь представьте: эта пустота заполнена сейчас воздухом и ничем больше. Мы с вами не считаемся, – добавил он с загадочной усмешкой. – А теперь представьте, что в соседнем зале, который называется Озёрный, – это не там, где мы сейчас с вами были, это ещё одно место, и я вам его сейчас тоже покажу… Так вот там – вода. Она заполняет его больше, чем на половину. Между двумя залами проложено два широких тоннеля, которые могут то открываться, то закрываться. Так вот: наша задача закрутить сейчас в одном зале воздушный вихрь такой страшной силы, чтобы вся вода из соседнего зала, получив этот воздушный удар, перекачалась из одного зала в другой. Озёрный зал должен будет опустеть до последней капли, а этот зал должен будет заполниться водой. Разумеется, присутствие людей при этом совершенно невозможно, но присутствие некоторых приборов у нас предусмотрено, отсюда мы и знаем, что здесь происходит. Идёмте, я вам покажу Озёрный зал.

Фёдор Фомич увидел потрясающей красоты сводчатое помещение со сталактитами и сталагмитами и прекрасное озеро.

– Здесь можно было бы покататься на лодке? – спросил Фёдор Фомич.

– Можно. На резиновой, конечно, а не на простой. И у нас это всё есть. А вы хотели бы?

– Очень, – признался Фёдор Фомич.

– Ну, вот видите, как всё хорошо! Вам уже стало интересно. Мы непременно это с вами сделаем, но в другой раз. А сейчас мы с вами перейдём в пультовое помещение и оттуда проведём весь эксперимент.

Пультовое помещение ничем не напоминало подземелье. Обыкновенная комната – кафель, блеск металлических предметов и какие-то многочисленные приборы. Шульц уселся во вращающееся кресло и стал нажимать кнопки…

От какого-то непонятного гула всё вокруг задрожало. Через некоторое время гул превратился в рёв, но вскоре всё стихло.

– Ну, вот и всё, – сказал Шульц, поднимаясь с кресла. – Идёмте любоваться на результат.

Фёдор Фомич не спешил.

– Идёмте, – сказал он. – Но прежде я бы хотел поставить один маленький опыт.

– Какой? – нахмурился Шульц. – Самый главный опыт мы с вами только что поставили.

– Почему я не вижу в этой комнате никаких книг?

– А здесь и не должно быть книг, – удивился Шульц.

– Дайте мне что-нибудь почитать! Книгу, журнал, газету!..

– Зачем вам это? – удивился Шульц. – Всю документацию и протоколы экспериментов мы отправляем самолётом из Мюнхена каждую последнюю пятницу квартала. Через неделю дискета с подробным отчётом отправится в Мюнхен, а оттуда за океан. Так что нигде в помещениях никаких посторонних книг нет и быть не может. Впрочем, давайте обсудим это в другой раз, а пока идёмте смотреть на то, что у нас получилось!

Когда Фёдор Фомич вошёл в Озёрный зал, он увидел остатки былой влаги, которые стекали теперь по сводчатым узорам пещеры. Никакого озера не было и в помине.

Когда они прибыли в зал Грёз, то увидели там озеро.

Шульц сказал:

– Мы с вами дольше передвигаемся из зала в зал, чем это всё произошло. А на самом деле весь процесс занял чуть более трёх минут. Я работаю над тем, чтобы этот срок был ещё меньше. По моим подсчётам, при таком объёме воды вполне реально достичь результата в две минуты и двадцать секунд. Когда-нибудь позже и эта цифра будет казаться смешной, но при нынешнем развитии техники мы пока можем только мечтать.

– И что всё это означает? – спросил Фёдор Фомич.

– О том, что это всё означает, вам говорили и тот ваш академик, и этот ваш самонадеянный полковник, который сейчас лежит где-то с пулей во лбу; так что повторяться особенно не буду. Представьте, что с такой мощью мы войдём в ваш любимый Таганрогский залив, и ваша любимая река потечёт по вашему любимому руслу в обратном направлении. Ростову-на-Дону почти ничего не будет, потому что он очень высоко стоит, а вот ваш городок Азов пострадает очень сильно. В городе Батайске даже не успеют понять, что случилось, и все погибнут… Так же точно случится и с другими городами и сёлами, расположенными на низких берегах Дона. Или Волги. Или Кубани. Или...

– Постойте! – закричал вдруг Фёдор Фомич, – А страшные события в Темрюке, когда погибали люди от неожиданного для этих краёв цунами, – это ваша работа?

Шульц развёл руками:

– И рад бы сказать, что это моё творчество, но – увы! Я к этому не имею никакого отношения.

– И почему же шесть лет назад там возникло такое явление?

– Я вам даю честное слово, что не знаю. Либо нас кто-то опередил, и это означает, что подобные работы уже ведутся в других местах, либо это было случайное совпадение. И вообще: не нужно нас демонизировать. Мы простые честные люди, которые желают добра всему человечеству.

– Вы думаете, что если смывать человечество огромными волнами, – это ему полезно?

– Безусловно. Особенно, если этого человечества развелось в некоторых местах слишком много, если это человечество неправильно думает, не хочет работать или угрожает другой части человечества. Я, например, не представляю, зачем мне нужно было бы сейчас смывать людей на побережье Азовского моря, зато по китайскому или индийскому берегу можно было бы в порядке эксперимента пройтись и сотню-другую миллионов смыть…

– Зачем?

– Затем, чтобы они не столь бурно размножались. Таких людей надо ставить на место – смывать в океан, сдувать ветром – до тех пор, пока они не поймут, что рождаемость не должна быть бесконтрольна. И это лучше и гуманнее, чем применять атомную бомбу.

– Мне это непонятно.

– Непонятно, потому что вы привыкли все самые сложные проблемы окружающей вас жизни решать с помощью рыбалки.

– Какая ерунда!

– Не ерунда! Как только что-то трудно стало или непонятно – вы тотчас же удаляетесь на рыбалку…

– Да что вы знаете о моей жизни?

– Всё! Мы вас заметили не так давно, но уже массу интересной информации о вас получили.

– И что вы от меня хотите?

– Мы хотим, чтобы вы работали на нас – я думал, что вы уже поняли это.

– Но вы же знаете, что этого не будет, зачем же вы предлагаете мне это?

– Ничего я не знаю, – бодро ответил Шульц. – Я знаю, что у вас уже давно возникли сомнения по поводу вашей жизни в Советском Союзе. Вы не знаете, нужны ли вы родине, вы не знаете, в правильном ли государстве вы живёте. Ваш старший сын живёт у чёрта на куличках в добровольном изгнании, средний сын очень сильно сомневался, идти ли на службу к тому режиму, который у вас находится у власти, ну а дочь ещё пребывает в облаках, но и её жизнь скоро поставит на место.

– И именно поэтому я должен бросить всё и перейти к вам на службу?

– Конечно. Вы бы могли таким образом помочь своим детям определиться с выбором своего места в жизни. Вы могли бы помочь им материально. Вы могли бы и свою собственную жизнь устроить на более разумной основе.

– В моей жизни всё разумно, – сказал Фёдор Фомич. – Воевал, работал, вырастил детей… Сейчас работаю в меру сил, отдыхаю и размышляю… А со своими претензиями к советской власти я и сам разберусь. Да, она ошибалась, она совершала преступления против собственного народа, но это моя власть! Какая бы она ни была, но она поставлена волей моего народа, и я обязан жить с нею. А рыбалка… Ну что плохого в рыбалке? И что плохого в том, что мой старший сын ведёт учёт тигров и медведей? Это хорошая, красивая, полезная работа… – Подумав, Фёдор Фомич добавил: – И вообще: я никогда не буду с вами и такими, как вы…

Шульц ответил:

– Со всем, что вы сейчас сказали, я совершенно согласен. Спорить и доказывать – это не моё призвание… Я думаю, впрочем, мы с вами ещё продолжим наш разговор.

– Вряд ли. С вами не интересно говорить.

– Обижаете! – рассмеялся Шульц.

– Если это всё правда, то дайте мне немедленно почитать что-нибудь. Мне нужно подержать в руках какую-нибудь книгу!

– Он догадывается… – услышал Фёдор Фомич чей-то знакомый неприятный голос. Слова были сказаны по-немецки, но смысл их был совершенно понятен.

Шульц ответил:

– Ну, догадывается, и отлично! Возвращайтесь, мой дорогой, к себе назад в свой призрачный мир, в котором становится всё меньше и меньше реальности, и хорошенько обдумайте то, что мы с вами здесь увидели и обсудили. Эй, Кригер!

В ответ послышались слова на немецком языке, и тут только Фёдор Фомич увидел, что человек, находившийся всё это время неподалёку от них, и был тем самым безумцем, которого он совсем ещё недавно увидел своим мысленным взором в замке над озером.

Шульц отдал ему какие-то распоряжения, тот кивнул, и вскоре Фёдор Фомич почувствовал, как вокруг него разливается непроглядная темнота…

10.

Когда он проснулся и огляделся по сторонам, то увидел, что лежит в гостиничном номере. Сильное недомогание сковывало тело, но жара как будто бы не было. «Я заболел, – подумал он. – Что-то простудное».

Он включил настольную лампу на тумбочке. Тот же самый гостиничный номер. Буров! Ну, конечно! Он убит, он лежит сейчас в соседнем номере.

Фёдор Фомич встал с постели. Голова кружилась. Как был в одних трусах и в майке, так и вышел из своего номера и постучал в соседний. Ему никто не отозвался, и он стал стучать сильнее. На стук прибежала дежурная горничная и стала что-то спрашивать его на немецком языке. Фёдор Фомич не обращал на неё внимания. «Буров убит, и об этом надо сообщить в первую очередь своим… Или сначала в полицию, а потом своим? А как сообщать? Ведь я не знаю телефона! Не знаю адреса!..» Фёдор Фомич всё сильнее стучал в дверь.

Дверь открылась, и на пороге возник Дмитрий Васильевич Буров. Он был в длинном махровом халате, и на его лице не было и следа от выстрела в лоб.

– Что-то случилось? – спросил он сначала на русском языке, а уже потом на немецком.

– Дима, – крикнул Фёдор Фомич. – С тобой всё в порядке?

Ещё ни разу Фёдор Фомич не называл Бурова Димой.

Буров ответил:

– Со мной всё в порядке. Что-то случилось?..

– Да нет, ничего, – ответил Фёдор Фомич.

Потом они сидели в номере у Бурова и неторопливо беседовали.

– Мне приснилось, что мы подверглись нападению и ты был убит,– сказал Фёдор Фомич.– Мне кажется, к этому нужно прислушаться. И, кроме того, через неделю в последнюю пятницу квартала они самолётом из Мюнхена отправят отчёт, протоколы экспериментов.

Услышав такое, Буров вдруг стал очень деятельным. Он вышел из номера под предлогом купить свежий номер газеты. Вернувшись, сказал тоном, не допускающим возражений:

– Мы завтракаем и срочно возвращаемся в Москву.

Фёдор Фомич понял, что это не обсуждается.

– Домой, так домой…


Генерал-лейтенант Лямкин угощал в своём кабинете Фёдора Фомича и полковника Бурова чаем, что делал чрезвычайно редко. Говорили о впечатлениях, которые вызвала Федеративная Германия на Филимонова, который после войны за границей не бывал.

– Обидно, – сказал Фёдор Фомич. – Мы победители, а побеждённые живут намного лучше наших людей… Несправедливо это…

Уходя от опасного разговора, начальник Управления улыбнулся:

– Я слышал, что вы хотели подлечиться? Вот и отправляйтесь.

Потом, взглянув на полковника, продолжил:

– Пусть у ветерана удалят застрявшую с войны пулю. Окружите его вниманием и заботой. Он заслужил.


На следующий день Дмитрий Васильевич отвёз Фёдора Фомича в хирургическое отделение госпиталя имени Бурденко. Ветерана положили в отдельную палату, обследовали и назначили операцию.

– При нынешних технологиях вашу штучку мы уберём быстро, но недельку полежать вам придётся, – сказал хирург, рассматривая рентгеновский снимок.

– Я не против, – кивнул Фёдор Фомич. – Только, думаю, что и дома у меня условия хорошие… Могу и там полежать, а на осмотр явлюсь, как только потребуюсь.

Хирург не спорил. Понимал, что есть основания торопиться ветерану. Недаром его сопровождает полковник…


Через неделю уже на конспиративной квартире к Фёдору Фомичу вечером зашёл Дмитрий Васильевич.

– Что слышно от Ордынцева?

– До места добрались без приключений. Только озёр там много…

– На том озере есть скалистый островок, на котором красуется белый старинный замок. Это, как вы и говорили, и есть цитадель Шульца. Документы везут в бронированной машине до аэропорта Мюнхена, откуда отчёт отправляется за океан. Документы сопровождает ближайший помощник Шульца с двумя вооружёнными охранниками.

– Ну что ж, – проговорил в задумчивости Буров. – Это несколько упрощает задачу.

– Но и те хорошо подготовленные, так что легко не будет…

Дмитрий Васильевич связался с генералом Лямкиным и, переговорив с ним, передал приказ начальника Управления генералу Ордынцову готовить операцию.

Фёдор Фомич, представляя всё наперёд, стал каким-то тихим и всё порывался пригласить полковника Бурова выпить водочки «за успех дела».

– Так вы же знаете, как и что там произойдёт! Чего темните? Может, не поздно ещё отменить приказ?

– Всё произойдёт, что и должно произойти, – тихо сказал Фёдор Фомич. – Только приказ всё одно  должен быть выполнен. Завтра пятница. Подождём…


В семь утра из белоснежного замка, разместившегося на скалистом островке, выехал тёмно-синий джип и сразу же нырнул в туннель, чтобы через триста метров вновь выскочить на автобан.

В то утро всё было как всегда. Редкие машины шли в сторону Мюнхена. На тринадцатом километре тёмно-синий джип стал обгонять старую колымагу, но та неожиданно газанула и, подрезав джип, подставила ему свой зад.

– Что за чёрт? – выругался водитель джипа. – Что ему места мало?

Но в тот же момент, подрезанный драндулетом и избегая столкновения, водитель круто свернул вправо и, ударившись о бетонный столб, перевернулся. Водитель джипа погиб сразу. Колымага, резко сдав назад, остановилась рядом с лежащим на боку джипом.

Из колымаги выскочили четверо вооружённых людей и обступили джип. Увидев направленный в окно салона гранатомёт, охранник открыл дверцу.

– Что вы хотите? Мы деньги не перевозим…

– Нам деньги не нужны! Кто из вас Курт Кригер?

Охранник глазами показал на человека, лежащего без памяти.

– Где отчёт?

– В его кейсе…

– Работаем, – приказал старший. Они перетащили Курта Кригера на заднее сидение своей машины, туда же перенесли кейс с документами, но в тот же момент прозвучал выстрел, и старшего отбросило к колёсам джипа.

Разрядив пистолеты в оставшихся живых охранников, осторожно перенеся тело убитого товарища, драндулет неясного цвета сорвался с места.

На ближайшем съезде с автобана, сменив машину, все двинулись в сторону Иракского посольства.

О гибели полковника Сёмина сообщили в Москву. Когда через день вечером Буров зашёл к Фёдору Фомичу, на столе стояла бутылка водки и самая простая закуска.

– Вы уже знаете?

– Я знал об этом задолго до того. Только что же делать, когда нужны нам эти проклятые бумаги. Не в игрушки же играем… Но зато этот Шульц нам не страшен.

– Это как понимать? Он-то остался жив.

– Увы. Отдал душу Богу. Видно, инфаркт. Потерять ближайшего помощника и результаты работы за три месяца.

– Когда это случилось?

– Сегодня ночью и случилось… Всё чин-чинарём. Пришли доктора и засвидетельствовали инфаркт. Так что и убивать его не потребовалось. А что этот Курт? Он что поёт?

– Ничего. Сотрясение мозга. Лежит пока в тюремной больнице. Думает…

– А что ему думать? Он – не Шульц. Тот работал за идею, а этот – за деньги. Будет торговаться, но когда увидит, что и торговаться-то нечего, сдастся.


Через неделю генерал-лейтенант Лямкин пригласил к себе в кабинет полковника Бурова и Фёдора Фомича Филимонова.

– Рад вас приветствовать, – сказал генерал, приглашая вошедших присесть к столу. – Как себя чувствуете?

– Нормально… Пулю убрали у меня. Теперь я снова как новенький!

– Вот и хорошо. Только не стоит забывать и о своём возрасте.

– У меня по этому поводу есть своё мнение…

– Интересно, какое? – улыбнулся генерал.

– Я считаю, что возраст после пятидесяти нужно считать обратно. Мне сейчас сорок! Я знал одного, который говорил, что ему 30… до ста. Мелочь, но приятно!

– Ну что ж, это правильно! – Генерал встал и торжественно проговорил. – От лица наших товарищей я хочу вынести вам благодарность за помощь. Думаю, не следует здесь говорить, что всё, к чему вы оказались причастны, является государственной тайной. Спасибо вам за всё. То, чем наградила вас природа является уникальным даром. Дмитрий Васильевич сказал мне, что вы категорически отказываетесь от любых подарков и вознаграждений. Это вам решать. Но от благодарности отказаться вы не можете. Я от лица своих товарищей искренне вас благодарю. Кстати, что с дочкой-то? Поступила?

– Поступила… На доктора будет учиться…

– Это хорошо… Вот пусть Дмитрий Васильевич вас и проводит до дома. Он у нас жених. Так будет правильно…