Шалом, израиль!

Прежде чем отправиться в путешествие по Израилю, мне хотелось больше узнать об этой замечательной стране с её мифологизированной историей, колыбели трёх религий.

Листаю справочники и книги, снова и снова перечитываю с карандашом в руке Ветхий и Новый Заветы, изучаю карты и ловлю себя на мысли, что невольно отождествляю себя с моим народом…

Воображение моё рисует новые и новые картины, и я словно участник исторических событий: то бреду вместе с соплеменниками по выжженной солнцем земле Галилейской, пасу овец, убегаю от всадников фараона, участвую в восстании под предводительством Маккавеев. При этом я понимаю, что, может быть, такие же события разворачивались на землях древнего Китая и Египта, в странах Средиземноморья и Америки. Но об этом я ничего не знаю. До нас дошли сведения о происходившем здесь, на Ближнем Востоке, и мы привыкли считать, что с них начинается история. Хотя, конечно же, это не так.


В Ростовском аэропорту мы без приключений прошли таможенный досмотр, отсидели два часа в «отстойнике» и, наконец, оказались в салоне ТУ-154.

Самолёт был наполовину пуст. На первых местах по-хозяйски расположились представители компании «Дон-Авиа» – четыре рослых мужчины. Они сняли пиджаки и повесили их на плечики, услужливо предложенные стюардессой, оставшись в белых рубашках и тёмных галстуках. Разговаривали шумно, не обращая внимания на рассаживающихся в салоне пассажиров.

Самолёт вырулил на взлётную полосу, на секунду замер, словно приготовился к прыжку. Моторы его напряжённо засвистели, и он вдруг сорвался с места, разгоняясь для взлёта. Мы плавно оторвались от земли, и внизу закружили поля, постройки, голубая полоска Дона.

Было раннее утро. Я, проведший бессонную ночь, дремал, жена мучалась от головной боли. Свист турбин установился на одной высокой ноте и убаюкивал. В салоне, где всё дребезжало, как в старой телеге, стюардессы разносили напитки и соки, кто-то читал, шелестя газетой, кто-то похрапывал, бормоча во сне. Между креслами бегал мальчуган, – ему надоело сидеть в душном «отстойнике», и теперь он дал выход своей неуёмной энергии.

– Интересно, что изменилось после нашего последнего посещения? – спросила жена.

– Увидим. Приезжему легче видятся перемены.

– Там уже живут многие наши родственники и друзья. Хотелось бы всех повидать, но вряд ли удастся.

Я выглянул в иллюминатор: наш самолёт летел над облаками. Яркий свет бил в глаза. Мы – между солнцем и облаками, а за бортом  – минус пятьдесят! На моих швейцарских часах московское время. Перевожу на час назад: жить надо в ногу со временем!

Через два с половиной часа, пробив толщу облаков, мы вдруг оказались в Израиле.

Самолёт заходил на посадку со стороны моря, и был хорошо виден раскинувшийся на берегу современный прекрасный город, словно замаскированный под золотисто- жёлтый прибрежный песок. Мы над Тель-Авивом. Широкие магистрали с множеством автомашин, зелёные островки парков, современные высотные здания – всё это внизу, под нами. И солнце светило совсем по-летнему, словно на дворе стоял не ноябрь, а июль.

Наконец, колёса коснулись земли, и мы понеслись по посадочной полосе. В иллюминаторе замелькали наземные строения, самолёты, антенны, аэровокзал. И вот мы на земле, по которой в сандалиях ходили наши далёкие предки, строили свой Храм, молились и умирали… Шалом, Израиль!

Пройдя несложные формальности, мы оказались в объятиях родственников.

Мужа сестры я даже не узнал. Он отпустил длинные волосы, бороду и усы. Бледный цвет кожи и светло-голубые глаза, источающие строгую доброту, делали его удивительно похожим на иконописного Иисуса Христа. Казалось, он только что прочёл свою знаменитую Нагорную проповедь и вот-вот произойдёт чудо.

И чудо произошло: мы сели в его машину и  покатили по зеркальному шоссе в Натанью.

Дорога была забита транспортом. Пробки – почти на каждом перекрёстке. В часы пик доехать куда-либо в Израиле, впрочем, как и в любом другом месте Европы и Америки, непросто.

В Израиле следят за температурой воздуха, воды в море. Хотелось в тень. Солнце пекло неимоверно. И это в ноябре! В машине кондиционера не было, и мы открыли окна. Нас обдувал встречный горячий ветерок.

Говорили о наших планах. Нам хотелось многих повидать, больше узнать об их жизни.

– Лучше один раз приехать, чем сто раз услышать, – шутит родственник. – Увидите всё сами. Лучше расскажите о себе.

Рассказ о жизни в России они слушали внимательно и удивлялись.

– Мы регулярно смотрим ваши телевизионные программы и очень волнуемся: после выступлений некоторых ваших депутатов страшно становится за вас.

– А мы уже привыкли. Без Макашова было бы скучно жить! У нас выработался иммунитет на всех антисемитов. Бог им судья!

– У вас есть лишь два варианта: или уехать, или остаться. Оба варианта плохи, – пошутил родственник.

Машина подкатила к большому девятиэтажному дому, и если бы не огромное голубое небо, да жаркое солнце поздней осенью, можно было бы предположить, что мы оказались в какой-то новостройке Ростова. Такие же типовые строения с квадратами дворов и окнами, выходящими на соседний дом, такой же хлам и мусор на земле. Только в лифте и на лестничной площадке почище.

Квартира сестры располагалась на шестом этаже дома, стоящего на сваях. Под ним была организована площадка для машин. Квартира просторная, по нашим меркам – трёхкомнатная.  Только полы вымощены плиткой, да отопления нет. Оно здесь и не нужно.

После крепких объятий и радостных восклицаний, после того, как мы разместились в отведенной для нас комнате, все сели за стол.

– Ну что, друзья, вы уже адаптировались к новым условиям? – спросил я.

– Как тут адаптируешься! Всю жизнь писал слева направо. Теперь приходится делать всё наоборот!

– А я не представляю, как бы мы выжили в Одессе, – задумчиво произнесла сестра.

– Пенсии вам хватает?

– Какие пенсии!? Пособия! Но денег всегда мало. Нам доплачивают на квартиру. Кроме того, один раз в неделю я подрабатываю в социальной службе: ухаживаю за пожилой женщиной. Но на жизнь нам вполне хватает…

– Здесь широко пользуются кредитом, – вступает её муж. – Впрочем, и в России сейчас на зарплату не прожить. У нас даже есть такая шутка: если судить о вашей зарплате, то можно судить!

– Деньги портят человека, когда они у других, – отшучиваюсь я, и, чтобы перевести разговор на другую тему, спрашиваю:

– Вы учились говорить на иврите?

– Несколько бытовых фраз. А зачем нам? Здесь три русские программы по телевидению, есть русские газеты, книги, библиотеки… На улице очень многие говорят по-русски. Мы иногда забываем, что гуляем не по Одессе. Везде русская речь, да и знакомых много. Выходим и встречаем людей, с которыми общались в Одессе.

– А не опасно на ваших улицах?

– Здесь безопасно, несмотря на то, что многие ходят с оружием. Пусть тебя это не удивляет. А у вас всё время в ожидании погромов, гражданской войны или депортации? Надо сказать, что выбор ожидаемых событий небольшой.

– Ну, зачем же так мрачно?! А у вас нет ощущения, что вокруг вас одни евреи? – спросил я и улыбнулся.

– Мы здесь об этом не думаем. А вот в России мне часто казалось, что вокруг сплошь – евреи! На всех руководящих постах, среди учёных, артистов и музыкантов, врачей и экономистов, вообще, среди знаменитых людей уж очень много евреев! А здесь мы – русские!

– В каждой шутке есть доля шутки. Ну какие вы евреи? Что у вас еврейского? Обрезанный конец? Так у тебя он не обрезан! Языка ты не знаешь, с историей и культурой народа знаком чуть-чуть. Не больше, чем с историей Англии или Франции. Воспитан на русском языке, русской культуре…

– Доля у меня еврейская! Но знаешь, как говорится: замкнувшись на себе, – сильно искришь! Мы стараемся не зацикливаться на еврействе. Нам ближе русская культура, собираем русские фильмы, книги, кассеты…

– А как сын, его семья? Вы часто видитесь? Они ведь живут рядом.

– К сожалению – нет. Сын много работает, ремонтирует квартиры. Впрочем, интересы у него другие. Да и кому нужны престарелые родители…

Видно было, что это для них больной вопрос.

Силой и здоровьем его сына Бог не обидел. По приезде в Израиль он быстро нашёл себе занятие – ремонтирует квартиры, штукатурит, белит, красит, плитку кладёт. Жить стал лучше, купил квартиру, мебель, машину. А недавно выдал замуж дочь. Молодые стояли под купой, слушали молитву раввина и принимали подарки. Они хорошо овладели ивритом…

А вот с родителями у них натянутые отношения. Они обижались на сына за то, что редко звонит, транжирит деньги, часто ходит в ресторан… Короче говоря, обычные проблемы отцов и детей.


На следующий день в Натанье проводились муниципальные выборы. Всё как у нас. Стены домов обвешаны плакатами, машины с громкоговорителями на улицах…

– Жизнь идёт по спирали, – шутит сестра. – Израиль – та же Совдепия, только есть, что пожрать… Здесь дуют хамсины, высокая влажность… Там хорошо, где нас нет. Только, где же нас нет?!

Позвонили в Ростов и узнали, что там идёт снег! А мы положили бутерброды в кулёк и пошли на море!

– Бутерброд с сыром и колбасой – это вызов обществу иудеев…

– Ну, какой я иудей? Ем не кошерное, в синагогу не хожу, субботу не соблюдаю, даже обрезание не сделал! У меня, как и у тебя, только судьба еврейская!

До моря пятнадцать минут ходьбы. Шли не торопясь, болтали и наслаждались чудесной погодой.

На огромном песчаном  пляже совсем мало народа: не сезон. Температура воды +26 градусов, воздуха +24. Для них – холодно, а мне казалось, что рыба здесь плавает варёная, и море, как уха! Вода чистая, тёмно-синяя, и только небольшие волны, шипя и пенясь, перемешивали песчинки. Не было привычного для нас запаха водорослей. Здесь море пахнет по другому, и вода другая, чистая, прозрачная и очень солёная.

– Боже, как хорошо! – говорю я и падаю на песок.

– Иди в тень! На таком солнце недолго и ожоги получить, беспокоилась за меня жена.

По пляжу ходили юноши, как жаренные шашлыки, дымящиеся на солнце.

Мы располагаемся в тени грибочка и смотрим в небо. Оно неестественно синее, а у горизонта, там, где полоска воды соприкасается с небом, – фиолетовое.

Идём в воду, а я всё время удивляюсь и не верю: неужели в ноябре возможна такая теплынь?!

Далеко в море небо вдруг потемнело и засверкала молния. Потом до нас докатились раскаты грома.

– Надо собираться. Сейчас эти тучи с моря придут к нам.

Не успели мы прийти домой, как по стёклам забарабанили большие капли дождя. Но вскоре дождь прошёл, и снова в небе засияло солнце.

Я смотрел в окно, а на душе был покой и умиротворение. Ощущение нереальности не проходило.


На следующий день была святая для всех иудеев суббота. Меня пригласил родственник, пожилой человек, часто подтрунивающий над собой из-за необходимости выполнять нелепости  некоторых запретов Закона, пойти с ним в синагогу.

Мы прошли по улице, на которой расположились здания четырёх синагог, примыкающие стенами друг к другу. Одно их них было большим и красивым, другие – попроще. Та же, куда мы пришли, представляла собой скорее большой длинный барак, нежели молитвенный дом.

Вокруг зеленела трава, пламенели цветы. Был ясный солнечный день.

У входа с нами поздоровался пожилой человек, сказав что-то по-еврейски. Нужно было одеть кипу.

– Здесь кипа вместо партбилета, – пошутил родственник.

Мы прошли несколько раньше, чем собралось достаточное количество верующих, чтобы начать молитву. Сели за столик. У каждого прихожанина здесь своё оплаченное место. В ящике стола предметы, необходимые для богослужения: молитвенник, талес – своеобразное покрывало, набрасываемое на голову во время молитвы…

Постепенно синагога наполнялась верующими.

Женщины в платьях до пят с длинными рукавами, косынках, чтобы красотой рук или запахом волос, не дай Бог, не смутить непорочных мужчин. Взрослые привели детей. Их множество! Все в кипах и в очках, с винтиками-завитушками пейсов. Они, видимо, часто приходят сюда со старшими, чувствуя себя свободно, двигаясь между столами, негромко разговаривают. За ними интересно наблюдать: нарядные, в белых рубашках,  ребята полны достоинства и серьёзности. Пожилые люди с ними здороваются за руку, говорят приветствие, поздравляют с субботой. Они так же серьёзно отвечают им.

Наконец все рассаживаются, и субботняя служба начинается. Раввин стоит за своим столом спиной к прихожанам. Он весь в мыслях о Боге. Все вслед за ним нараспев читают молитву, переходя на речитатив, потом снова громко и заунывно, растягивая слова, поют. И вдруг – о, чудо! – начинает звучать прекрасная мелодия. Прихожане подхватывают её, поют с видимым наслаждением. Музыка звучит как танец, потом как гимн, в ней внутренняя мощь и жизнеутверждающая сила. Я записал эту мелодию, чтобы вставить в финал новой симфонии, которую задумал уже давно.

После окончания службы ко мне обратился с вопросом раввин. Переводчиком был мой родственник.

–  Откуда вы?

–  Из России, из Ростова.

–  О, Ростов… Там старейшая синагога и похоронен один из столпов хасидизма. А вы не собираетесь переезжать в Израиль?

– Нет. Мы приехали повидать родственников, посмотреть на Святую Землю… Мы же евреи! –  сказал я.

– Евреями не рождаются, евреями становятся! – пошутил подошедший к нам мужчина с мягким говором, растягивающий слова, сразу выдающие одессита в его прошлой жизни.

– Много ли у вас в Ростове евреев? – продолжал допытываться раввин.

– Сколько, –  я не знаю, но знаю, что уезжают многие.

– Идёт утечка мозгов из России, –  снова вмешался в разговор одессит.

– Шлюзы открыты, вот и текут в разные стороны потоки, –  сказал я. – Нигде так много не говорят сегодня об эмиграции, как в России.

Раввин понимающе кивал головой.

– Но есть и такие, и мы в их числе, которые не думают никуда  уезжать, –  говорю я.

– Боитесь?

–  Да нет. Просто там наш дом…

– Только в отчем доме можно быть блудным сыном! –  усмехнулся одессит. –  Голым легче объяснить, что они  в раю!

– А у вас рай?

– Какой там рай! На земле рая нет.

– Счастья вам и успехов! –  заключает нашу беседу раввин.

Все вокруг прислушиваются к нашему разговору, с сожалением и неодобрением глядя на меня. Но я не оправдываюсь. Каждый имеет право выбора. Этот мой выбор.

Домой мы шли молча. В голове у меня продолжала звучать  чудесная мелодия субботней молитвы, а мой родственник, наверное, думал о том, не помешают ли ему свидетели сесть в лифт и добраться на свой седьмой этаж.

Когда мы подходили к дому, нам встретился удивительно чёрный еврей в цветных восточных одеждах. Я спросил:

– И много здесь негров? Это марокканец?

– В Израиле есть все, – ответил родственник, – марокканские, китайские, японские, французские и всякие другие евреи, и все они враждуют друг с другом. Все считают только себя самыми правоверными иудеями. И если одни указывают на чёрное, другие утверждают, что это белое…

– А гуляет серость…– заключал я.


К нам в Натанью позвонила школьная подруга жены, и сообщила, что завтра собираются выпускники из класса. Сбор назначен в десять часов утра на шестом этаже нового автовокзала Тель-Авива.

Утром следующего дня мы сели в автобус и покатили на встречу. Погода была жаркая, но в салоне автобуса кондиционер разливал прохладу. За окнами снова кружили мандариновые плантации  и поля  с поливными установками, раскинувшими свои плечи на стометровую ширину, мелькали постройки, производственные помещения, строящиеся дома…

Через сорок минут мы были уже в Тель-Авиве. Автобус мчал по спирали шоссе на шестой этаж автовокзала. Скопление людей, множество магазинов, закусочных, ресторанов, расположенных в огромном здании, снующие служащие в форменной одежде – всё это следы цивилизации мегаполиса XX века.

Сначала мы увидели Аду с Сашей. Они стояли у входа и наблюдали за каждым подходящим автобусом. Увидев нас, бросились навстречу.

Подруги обнялись и сразу же стали что-то говорить, перебивая друг друга. Кто бы мог подумать, что встреча выпускниц Первой женской школы города Черновцы состоится не в России, а за рубежом! Сорок пять лет назад, молодыми и красивыми, они разъехались по всей стране. Некоторые с тех пор не разу не виделись и теперь с  трудом узнавали друг друга.

– А ты кто? – с улыбкой спрашивает пожилая женщина.

– Я – Инна Спектор, – отвечает моя жена. – А ты кто?

– А я – Женя Чичельницкая! Я же сидела на соседней парте! – и достала альбом с фотографиями класса, где все были запечатлены совсем юными, с косичками и лентами, в тёмных форменных платьицах с белыми передниками.

Десять человек, десять выпускниц одного класса, принесли фотографии своей юности, а также снимки детей и внуков.

Прошло ещё некоторое время, и в степенных пожилых дамах жена стала различать давно знакомые черты своих соучениц. То и дело слышались восклицания и вопросы:

– А ты кем стала? Ты же поступала в Харьковский медицинский институт? Потом я тебя потеряла из вида.

– После окончания института судьба забросила меня в Новосибирск. Там и работала. В последние годы была начмедом детской больницы. И работа интересная, и относились ко мне прекрасно. Но знаешь, как бывает: дети выросли, им казалось, что в России они не смогут себя реализовать, и надумали уезжать в Израиль. А мы с мужем отправились за ними.

– И где вы сейчас живете?

– В Ашкелоне. Сначала было очень тяжело. Думала, – не выдержу. Всё непривычно. Работы нет. Жить на пособие сложно… Дети легче адаптировались к новым условиям. Да и здоровье у них – не моё. Но со временем привыкли. Что нам  нужно? Чтобы дети были счастливы, чтобы им было хорошо!

Здесь всё оказалось намного сложнее, чем мы это себе представляли в России. Теперь невестка, инженер-инструктор, работает в гостинице по сменам, а сын торгует в продовольственном магазине. Живут отдельно, снимают квартиру. Видимся по субботам…

– А мой внук уже здесь отслужил армию, – вступает в разговор женщина с редкими рыжими волосами и большими глазами. – После армии дают значительные льготы. Он учится на Хайфе в Технионе. Живёт  в семейном общежитии, и полтора года не должен платить за обучение… Зять, инженер строитель, работает на стройке. Целый день на солнцепёке. Стойка здесь – каторга! Горячий цех! День и ночь работает, часто болеет. А болеть здесь непросто, ведь страховой полис не покрывает всех расходов. Так и живём.

Здесь же, на автобусной станции, все зашли в ресторан, оставили столы, заказали сладкие блюда, шампанское, вино…

И снова по очереди рассказывали о том, как прожили эти годы, как сложилась судьба, где и кем работали, чем занимаются сейчас…

– Когда мы приехали сюда, – вспоминает невысокого роста полнеющая женщина с седыми волосами, – нам говорили: «Вы свободны!». И я убедилась, что мы действительно  свободны от всего. Мой сын тщетно искал работу по специальности. Невестка ухаживала за парализованным старичком, а она – инженер-химик… Никому до нас дела не было!

– А ты писала куда-нибудь? – задала вопрос её соседка, но невысокая седая женщина оказалась неожиданно резкой и эмоциональной. Она не дала договорить подруге:

– Израильская бюрократия очень мне напоминала нашу, советскую. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек! Нашего пособия едва хватало на еду. И прошло три мучительных года, пока постепенно мы не стали на ноги. За это время умерла моя мама. Нет ничего страшнее этого горя. Только когда она ушла из жизни, я стала по-настоящему понимать, что мама для меня значила! Как часто я её обижала, совершенно бездумно причиняла боль. Теперь те годы вспоминаю с содроганием. Тогда жалела, что уехала из Союза. Теперь-то привыкла, а после того, что произошло там, даже рада, что всего этого не видела.

– Рита, ты давно в Израиле?

–Уже двенадцатый год… Сейчас всё нормально. Живу в Бет-Шемеше, под Иерусалимом, нянчу внуков.

– После окончания  университета, – говорит худенькая седая женщина в очках, – я работала инженером-химиком в центральной заводской лаборатории на крупном предприятии Харькова. Муж – инженер на оборонном заводе. Жили, как все, в хорошей двухкомнатной квартирке. Нам с мужем больше и не нужно было. Детей у нас нет.

Когда вышли на пенсию и наступили эти смутные перестроечные времена, мы вдруг поняли, что прожить на нашу пенсию не сможем. Все сбережения разом превратились в прах. Работали, работали, и оказались у разбитого корыта. Вот и решили, что терять нам нечего. Может быть, в Израиле повезёт больше. И должна сказать, что совершенно не жалею, что уехали с Украины. Здесь пособия нам вполне хватает. Живём скромно, но спокойно.

Конечно, очень тосковали первое время по друзьям, но что делать, – человек ко всему привыкает. Теперь здесь у нас появились новые  знакомые.

Женя Чичельницкая предложила выпить за встречу, за страну, собравшую бывших одноклассниц. Все дружно поддержали тост.

– Девочки, тише! – Прерывая гам, сказала высокая полнеющая дама. – Продолжим наши самоотчёты. Теперь очередь Фаины.

Из-за стола встала худощавая невзрачная женщина с серыми глазами и скрипучим голосом. Вид у неё был болезненный, а бледность и сутулость  усиливали это ощущение.

– А у меня история такая, – сказала она. – После окончания школы я три года подряд не могла поступить в медицинский институт, хоть и сдавала вступительные экзамены вполне прилично. Декан моему отчиму так и сказал: у нас в институте будет учиться столько евреев, сколько их работает в шахтах! Антисемит был зоологический.

Потом я закончила с красным дипломом фельдшерское училище и всё-таки поступила в Черновицкий институт. Окончила его и работала терапевтом в районной больнице в Вашковцах.

Так случилось, что через год я сошлась с человеком, у которого умерла жена. У него было двое детей, двое мальчиков. А ещё через год у нас родилась дочь. Так мы и жили все эти годы. Я ездила на курсы усовершенствования во Львов, в Черновцы, но всегда меня тянуло домой. Я действительно полюбила наш дом, наш край, людей, которые жили рядом. Нигде и никогда я не чувствовала в районе  даже намёка на недружелюбие. Ко мне относились очень тепло. Но выросли дети, мальчики пошли служить в армию. Это были самые тяжелые годы. Мы так переживали за наших ребят! Ромик прошёл  Афганистан, Боре повезло: он служил в центральной России и избежал афганской молотилки. После армии им нужно было устраиваться работать, но в нашей глубинке это было почти невозможно. Подросла Леночка, наша дочь. Ей нужно было как-то устраивать свою жизнь. Короче говоря, мы решили уехать в Израиль. Сейчас живём в Ашдоде, снимаем квартиру. Ромик женился на хорошей девочке из Киева. У нас уже внук! Боря работает в порту, жизнью доволен. Скоро и у него будет своя семья, он встречается с девочкой из Днепропетровска.

Лена подтвердила свой диплом и сейчас служит в фармацевтической фирме. Живёт с нами. Мы с мужем давно уже не работаем. Доживаем свой век. Часто вспоминаем наш дом в Вашковцах, и не покидает чувство, что Родина у нас всё-таки там, а не здесь… А здесь мы, как в длительной командировке…

За столом на какое-то время воцарилась тишина. Все слушали Фаину, сопереживали её судьбе. Потом встала Ада, невысокая плотная, с чёрными волосами и светящимися весёлостью глазами:

– А мы здесь уже двадцать лет. После школы я окончила техникум лёгкой промышленности и работала на трикотажной фабрике. Там и познакомилась со своим мужем. Мы поженились, у нас родилась Ленуся.

Жили мы в коммунальной квартире с престарелыми родителями. Было нелегко. Муж работал главным механиком на нашем предприятии. У него сложились непростые отношения с начальством.

Когда родился Рома, жить в проходной комнате стало невыносимо. Родители настояли, чтобы мы подали документы на выезд.

Не буду рассказывать, сколько унижений и оскорблений мы вынесли. Нас обвиняли в предательстве, в космополитизме, в сионизме… Издевались, как хотели. За любой справкой, любой бумажкой приходилось ходить помногу раз и отстаивать огромные очереди.

Кроме того, мы боялись навредить нашим друзьям и прервали с ними всякое общение. Так я потеряла свою лучшую подружку, тебя, Инуся. С нею со школьных лет мы всегда были вместе.  Помните, нас – меня, Инну и Симу – в школе называли тремя мушкетёрами. Сима сейчас в Америке. А Инна разыскала нас пять лет назад, когда приезжала в Израиль первый раз.

После ульпана  я стала работать по специальности. Муж тоже работал. Поднакопив денег, мы купили небольшую квартиру в Ашдоде. Родители уже умерли, а Ленуся вышла замуж за мальчика из Кишинёва. Теперь они живут недалеко от нас в своей квартире. У нас тоже внуки.

Сын окончил Иерусалимский университет Тель-Авива. Недавно женился.

Мы уже на пенсии. Вот и всё. Что ещё рассказывать?

– А кто знает что-нибудь об Ире Флигельман?

– Я слышала, что она в Воронеже. Окончила в Одессе политехнический и работала в проектом институте. Сведения эти довольно старые, десятилетней давности.

– Она замужем?

– Была замужем. У неё двое детей. Жаль, что не дали объявления в газете о нашей встрече. Может быть, кто-нибудь ещё бы приехал.

– А Рая Вайнер болеет. Она окончила педагогический институт, преподавала русский язык и литературу в школе. Так и не вышла замуж. Приехала сюда с матерью.

– Где она сейчас?

– Где-то недалеко от Хайфы. Живёт на пособие.

Мы с Сашей сидели на сторонке и тихо беседовали о том, насколько по-разному сложились судьбы девчат, и как безжалостно время. А за столом ещё долго шёл оживлённый разговор, слышен был смех и радостные восклицания. Мы старались не мешать общению школьных подруг.


…На автобусной станции за нами заехал Марик, муж моей племянницы, и повёз к себе домой.

В машине мы узнали, что племянница  всё так же работает профессором в университете, а он – программистом в фирме. Супруги купили новую квартиру. Старший сын отслужил армию, женился и живёт отдельно. Младший учится в физико-математической школе. Он большой патриот Израиля, но при этом противник усиления влияния религии на жизнь страны.

Марик рассказывает всё это с мягким юмором: у него привычка чуть-чуть подсмеиваться над собой.

– Что и говорить, жить стало сложнее, – говорит он, – понаехало много разноплемённого народа, со своими привычками и обычаями. Целые кланы со своими лидерами. И все стараются влиять на жизнь страны. Я удивляюсь, что у нас ещё сравнительно тихо. Правда, если не считать убийств…

– Убийств?!

– А разве вы не читали в газетах? Вчера убили двух военнослужащих только за то, что они разговаривали на русском языке!

– Что ты говоришь? Не может быть!

– Так было. Зашли ребята в кафе покушать, выпить кофе. Стали беседовать на русском языке, шутили, смеялись. За соседним столиком сидели трое, уже в сильном подпитии. Один из них был полицейским, которому показалось, что говорят и насмехаются над ним. Возникла перебранка, потом драка, в которой и убили ребят.

– Вот это да! И это в Израиле!

– Выходцы из бывшего СССР, африканцы, приехавшие из стран Западной Европы и сабры – у всех свой менталитет, свои представления о том, как нужно вести дела в стране. Когда-то в Союзе говорили, что один еврей – еврей, два еврея – синагога, а три еврея-базар! У нас  евреев вон сколько! Не базар, а толкучка!

Мы ехали по Тель-Авиву – красивому европейскому городу с зелёными улицами и высотными домами, с парками и скверами, с яркой рекламой и шумным движением транспорта. Тихо шурша шинами, машина миновала район новостроек. Целые города вырастали на глазах. И так везде, где мы были. Израиль строился!

– Израиль-страна маленькая. Для того, чтобы подмести весь Израиль, вполне хватило бы музыкантов двух ленинградских симфонических оркестров! Поэтому такая безработица, – продолжал рассказывать Марик. – Здесь тоже не без проблем: вместо казаков у нас арабы, вместо пятого пункта – обрезание! Нет тех проблем, которые были у нас в России, теперь есть другие!

– Зато у вас пьяных мало, – вставила своё слово Инна, чтобы хоть как-то смягчить нарисованную картину.

– Пьяных мало, потому что противно пить в такую жару, – нашёлся Марик.

Их дом ничем не отличался от множества подобных. Поднялись лифтом на четвёртый этаж и оказались в огромном зале. Минимум мебели, никаких картин на стенах – всё это ещё больше  увеличивало размеры комнаты.

Нас ожидали. Не успели мы обняться с Леночкой, как оказались за столом. После долгой разлуки накопилось так много тем для разговора! Мы не успевали отвечать на вопросы хозяйки, которая пыталась нас вкусно накормить и сделать всё, чтобы этот вечер запомнился надолго.

На следующий день приехали с севера страны мой брат Виталий с женой Людмилой.

Виталий – высокий, с пышной седой шевелюрой и орлиным носом, Люда – небольшого роста, с круглым загорелым лицом, изрезанным рубчиками морщин. Они живут в маленьком городке Кирьят Шмона у самой границы с Ливаном. Оттуда городок часто обстреливают ракетами, и тогда мои родственники говорят, что это приветы с родины, – ведь ракеты произведены в России, проданы Египту, а оттуда переправлены палестинцам. К обстрелам все привыкли и реагируют на них спокойно.

Виталий-кандидат медицинских наук. Приехав в страну около двух лет назад, сумел заинтересовать своими идеями деловые круги и правительство. Ему выделили средства и лабораторию для продолжения работ, начатых ещё в России. И это даёт ему новые силы в его 66 лет!

Мы сидим за одним столом и вспоминаем нашу молодость, учёбу в Одесском медицинском институте, увлечения и события тех лет. Разговор как-то незаметно перешёл к проблемам национализма и антисемитизма.

– Вы уже, наверное, привыкли, притерпелись к фашистским газетёнкам и бандитскому куражу? – спросил Марик.  Когда я увидел по телевизору в Новочеркасске Макашова  и услышал крики казаков: любо, любо, – мне стало  не по себе.

– Что и говорить, конечно, это неприятно. Но сводить всю сложность национальной проблемы к Машакову примитивно! А как русским живётся в сегодняшней России и ближнем зарубежье? А Березовский, Гусинский, Ходорковский, Смоленский – такие уж паиньки?

Слава Богу, у нас не  было погромов, а «лиц кавказских национальностей» избивали в Москве, и в других городах России… Делать из дурака «страшилки», главную опасность для евреев, – наивно и смешно! Это всё-политические игры. Я думаю, в будущем…

– Люди планируют будущее, а оно оставляет их в  дураках! – перебил меня Виталий.

– Да бросьте! Ведь Россия всегда была многонациональной страной.

– Кто с этим спорит?! Но жизнь – это рай для грешников, и в честной борьбе побеждает всегда жулик! Народ интернационален. Антисемитов небольшая горсточка, но именно они делают погоду.

– Это понятно. Согласен, что в России сейчас  неспокойно. Но как может быть спокойно? Идёт передел собственности. А разве у вас так уж идеально?

Виталий встал из-за стола и заходил по комнате.

– Конечно, и здесь не слишком-то спокойно. Покой нам только снится…– сказал он.

– Если двое согласны во всём, то третий лишний, – усмехнулся Марик. – Пойду, принесу сок.

– Знаешь байку о том, что  есть английская система права, где можно всё, кроме того, что нельзя. Немецкая, – где нельзя ничего, кроме того, что можно. Французская, – где можно всё, даже то, что нельзя. Русская, – где нельзя ничего, даже то, что можно. Есть и израильская система права, где можно всё, если у тебя деньги, и нельзя ничего, если у тебя их нет…

– Только ли израильская?

– Нет, конечно, не только. И мне нужны деньги, – продолжал Виталий, – но не для того, чтобы пересчитывать их, а чтобы я смог реализовать свои идеи. Тех денег, что  выделили мне, во-первых, не хватает, во-вторых, они тянут за собой такой шлейф бумажной отчётности, что иногда я не рад им…

Разговор вспыхивал и угасал, переходил на другие темы. За окном как-то сразу стемнело, и на улицах зажгли освещение.

– Меня всегда раздражало, когда говорили, что социализм должен быть с человеческим лицом. А что, есть и нечеловеческое лицо?

– А жидовская морда? – сказал Марик, возвращаясь с пакетом сока.

– Сколько же много тогда в России евреев! – сказал я. –Человеческое лицо… Евреи многие века жили в тесном соседстве с другими народами. Жизнь в изоляции от мира обречена на отставание. Любой национализм, будь то русский, немецкий или еврейский, не способствует развитию народа…

– Ты говоришь о сплаве культур, – словно размышляя вслух, продолжал Виталий. – Но для евреев любой сплав представляется ассимиляцией. Он неприемлем, постыден и даже преступен!

– Позволь, но это же объективный прогресс, не зависящий о  нашего желания. Можно, не теряя своей самобытности, воспринимать и усваивать культуру народов, живущих рядом.

– Трудно убить  в себе зверя, не поранив шкуры! Евреи не приемлют перспективу слияния культур и постепенное возникновение одной мировой  человеческой культуры или религии. И всё-таки я верю, что наш народ ждёт удивительное будущее, как было у него удивительное прошлое.

– У всех народов есть своя история. И она для  них не менее значима, – возразил я.

– Надо учесть, – добавил Марик, – что в обстановке отсутствия антисемитизма ассимиляция происходит естественно. Так что не исключено, что антисемитизм может быть даже выгоден определённым кругам еврейского общества.

– Конечно, ты прав, – сказал Виталий, – но надо иметь в виду, что все вместе взятые идеи стоят гораздо меньше, чем  те тысячи долларов, которые жертвуют евреи США на воплощение идей сионизма.

– Хорошо иметь то, что желаешь, но ещё лучше не желать ничего, кроме того, что имеешь! Это не мои откровения. Это сказал какой-то умный человек. – Марик старался примирить две полярные точки зрения. Он миротворец по натуре.

– Родину себе не выбирают, – сказал я. – Мы будем жить там, где родились. У нас выбор всегда был невелик: что купили, то съели, что достали, то носим. Даже на кладбище места  себе выбрать нельзя! Но вот что я думаю: когда нечего терять, часто теряют принципы. Кто-то становится ортодоксальным иудеем, кто-то клянёт землю, которая его взрастила, за которую головы свои положили наши отцы… Нет, мой выбор осознан: мы остаёмся в России! Я ни в коей мере не осуждаю тех, кто решил эту проблему иначе… Но только зачем так мимикрировать? Приспособительные возможности очень велики, но должна быть ещё и элементарная порядочность. Ругань всё то, что  сравнительно недавно ты восхвалял – непорядочно. Россия была нам как мать, хорошая или плохая, но родина, где мы родились и выросли… А порядочность, –как беременность. Она или есть, или её нет. Другого  не дано. И если в чём-то одном человек непорядочен, то и в другом он такой же.

– Ты напрасно так горячишься, – успокаивающе заметил Виталий. – Россия, если точнее говорить, была нам не матерью, а мачехой. Я хорошо помню, как издевались над моим отцом, обвинив его в шпионаже, как не разрешали ему жить в городах, как страдала моя мать, как я рос без отца, с клеймом  сына  врага народа. И такое случалось с людьми разных национальностей. Так что на примере порядочности ясней теория относительности!

Но ты прав, свой выбор каждый должен делать сам, без всякого принуждения. Я уважаю твой выбор, а ты дожжен уважать мой.

– Милые мои родственники, выпейте сока, охладитесь! Как только собирается три еврея, сразу начинаются диспуты и споры, – говорит Марик и  разливает в стаканы апельсиновый сок.

Поздней ночью постепенно угас наш разговор, и мы разошлись по своим комнатам отдыхать.


На следующий день мы на такси отправились в Ашдод к друзьям. Саша встретил нас возле дома. Мы поднялись в их небольшую квартиру и оказались в объятиях Ады. Наши старинные друзья давно уже на пенсии. На жизнь им вполне  хватает. Не шикуют, но раз в год вполне могут себе позволить уехать на пару недель в Италию или Испанию – «посмотреть мир». Раньше, когда она работали, а дети были неустроены, такой возможности у них не было.

Мы рассматривали фотографии, слушали комментарии к ним Ады и Саши, радовались, что у них всё хорошо складывается в жизни.

Потом я позвонил Леговым.

– Вас приветствует снежный и морозный Ростов-на-Дону, – сказал я.

– Ой, Аркадий Константинович! – сразу узнала меня Лидия Николаевна. – Вы где? Слышимость такая, будто вы рядом.

– А мы действительно рядом, в Ашдоде, у друзей! Хотелось бы вас повидать. Хорошо бы связаться с Борей, попросить его приехать…

– А он рядом, и вырывает трубку…– и я слышу голос Бориса Михайловича:

– Аркадий Константинович, как здорово, что вы приехали! Насовсем?

– Ну что ты!? В гости на пару недель.

– Где вы находитесь? Я сейчас за вами приеду!

– Так быстро не получится, Боря. Мы же только в дом друзей вошли!

– У нас здесь небольшое событие: у Михаила Зиновьевича день рождения. Все собрались. Не знаю, когда ещё я смогу сюда выбраться, а повидать вас очень хочется!

– Ладно. Подожди у телефона.

Я рассказал друзьям о ситуации и объяснил, что тогда на следующий день не будет нужды ехать в Ашкелон, и мы весь день сможем провести вместе.

Они согласились, и я назвал Борису адрес.

За столом у Леговых собрался весь их клан. Михаил Зиновьевич, старейшина, сидел, приветливо улыбаясь и не понимая, каким образом мы оказались здесь. Лидия Николаевна ухаживала за ним, как за ребёнком. Мы выпили за здоровье именинника. Вспоминали совместную работу, радовались встрече… Дети носились по комнатам, ни на кого не обращая внимания, что-то щебетали на иврите.

Старшая дочь Лидии Николаевны, Наташа, искрилась праздничным весельем. Её глаза горели так, что слепили, как израильское солнце. Она похорошела, и как радушная хозяйка, наполняла мою тарелку всякими яствами. Толик, её муж сыпал анекдотами и разными историями.

– В Израиле всё шиворот-навыворот. Мой начальник приехал сюда убеждённым иудеем, – рассказывает он, – чтил субботу, ходил в синагогу, ел только кошерную пищу. Это ему так надоело, что через год он стал антисемитом! Теперь посещает русскую православную церковь и носит крестик!

– Чтобы быть дураком, не обязательно кем-то руководить! – говорю я, уминая котлету.

– Здесь, действительно, – продолжает Толик, – очень трудно жить: всё время приходиться есть индюшатину! Это самое дешёвое мясо! А самая дешёвая сметана – очень жирная! Кто это может вынести, я вас спрашиваю! А обычаи?! Это же ужас! И зачем Богу столько крайней плоти?! Обрезание же делают по воле Бога!

И он заразительно рассмеялся.

Выйдя на балкон покурить, мы разговорились с Борисом. Я узнал, что он сдал  второй экзамен и стал «специалистом». Теперь имеет врачебную практику и два дня в неделю оперирует в больнице. У него появился большой круг знакомых. Ирина, его жена, тоже готовилась к сдаче экзамена на «специалиста». Они вполне освоились и довольны.

Борис выглядит подтянутым. Видно, что следит за режимом, занимается спортом.

– Я хорошо понимаю, – говорит он, – что путь к инфаркту гораздо приятнее, чем бег от него, но к здоровью здесь нельзя относиться легкомысленно. Я вынужден следить за собой, чтобы быть всегда в форме. Если я буду часто болеть, клиентура отвыкнет от меня, а это  уже серьезная проблема…

Через час мы тепло распрощались со всеми, и нас отвезли обратно к друзьям. До глубокой ночи продолжались разговоры двух подруг. Спать не хотелось. Все были возбуждены встречей, впечатлениями последних дней…


Утром после завтрака мы отправились на прогулку по Аштоду. Он преобразился. Целые кварталы с прекрасными проспектами и многоэтажными зданиями выросли за последние пять лет.

При планировке городов в Израиле специально избегают крестообразных перекрёстков. Им «до лампочки» удобства пешеходов! Гуляй, петляя по кошерным улицам!

– Скажите, а какие у вас взаимоотношения с религией? – спросил я. – Израиль ведь очень религиозная страна.

– Мы не религиозны, но с уважением относимся к верующим. Это право каждого: верить или не верить, – ответил Саша, – хотя очень часто наблюдаем картины ханжества и глупости. К этому нельзя относиться без юмора.

– Что ж, это прогресс, в твоём  мировоззрении.

– Знаешь, Аркадий, все наши взгляды развиваются по спирали, и только неприятности – по-прямой.

– О каких неприятностях ты говоришь?

– Неприятностей у нас хватает. То, что вы видите, – это фасад. Тут всё очень непросто…

– Недавно у вас были выборы. Радио захлёбывалось, говоря о перспективах, которые ожидают жителей Израиля, – попытался я перевести разговор на другую тему.

– Да-да, – задумчиво сказал Саша. – Сны видят все, но все в это время спят…

Он замолчал. Было видно, что ему не хотелось продолжать этот разговор.

Мы провели с друзьями два дня. Было грустно расставаться. Когда ещё сможем увидеться? Но  мечтать можно даже о том, о чем нельзя думать! Будем верить, что ещё встретимся. Будем верить…


Автобусная дорога в Иерусалим очень живописна. Сначала мелькали какие-то строения и производственные площадки. Потом потянулись поля, цитрусовые сады, предгорья с большими валунами, как будто специально разбросанными повсюду, чтобы сделать пейзаж библейским. Голубая лента дороги неслась под колёса нашего автобуса со скоростью девяносто километров в час. И чем ближе мы приближались к Иерусалиму, тем суше становился воздух, тем легче дышалось.

В автобусе было много военных. После выходного дня они возвращались в свои части. Мы уже привыкли к их достаточно расхлябанному виду: воротник рубахи расстегнут, пилотка небрежно засунута за погон. На плече – автомат и огромный вещмешок. Солдаты сидят, свалив их в проходе, и никто не возмущается, переступая препятствия  при выходе. Говорят все громко, как на базаре. Ничего не понятно – они общаются на иврите. Смех, перекличка из конца в конец автобусного салона. Много девушке с разными нашивками на рукаве, определяющими  род службы. На остановках кто-то выходит, кто-то заходит…

За нами сидят две светловолосые женщины и обсуждают свои дела на русском языке. Одна из них жалуется подруге, что муж никак не найдет работу и ей приходиться тянуть за двоих. Она – продавец в магазине, и хозяин держит её потому,  что она говорит на русском языке, а сейчас много олимов приехало из России. Вторая рассказывает о своих квартирных неурядицах, спорах с хозяйкой.

Прислушиваюсь к разговору и пытаюсь определить, откуда наши попутчицы. Скорее всего, из Украины. Слишком мягкий у них говор и речь певуча.

В окрестностях Иерусалима все холмы покрыты белокаменными строениями в два-три этажа. Среди них выделяются купола церквей и шпили мусульманских мечетей с минаретами. Город открылся нам с высоты холма. На фоне светло-коричневых гор с раскинувшимися белыми зданиями, отражающими яркие лучи солнца, он выглядел фантастически красиво.

Калейдоскоп гробниц и усыпальниц, церквей, мечетей и синагог, памятных мест и кладбищ. Иерусалим весь, как одно огромное кладбище, где между  усыпальницами приютились белые дома, как памятники усопшим.

Автобус, не снижая скорости, мчался по главной улице города и, наконец, подъехал к автовокзалу. Все стали выходить. Вышли и мы. Настроение было приподнятым: мы, всё-таки, снова в Иерусалиме, в святом древнем городе! Шалом, Иерусалим!

До встречи с сестрой оставалось примерно полчаса. Зашли в кафе, выпили по чашечке кофе, поглазели на прохожих и … увидели Марлену. Она шла к месту свидания, не замечая нас. Мы окликнули её и обнялись.

За годы, прошедшие со дня нашей последней встречи, она  очень сдала. Худая, с рыжевато-красными волосами, она была в брючном костюме и светлой блузке. Говорила громко, растягивая слова, как обычно говорят в Одессе. Сестра так и не избавилась от типичного одесского говора.

Мы сели в старенький, переполненный, как у нас в Ростове в часы пик автобус, и через весь город поехали к ней домой. Всюду была толчея, пассажиры незлобно поругивались. Я стоял на одной ноге и думал, что мы почти дома!

Марлена с Фимой живут в маленькой двухкомнатной квартире, перегруженной мебелью, книгами, картинами и коврами. Они её купили и вполне довольны. Большей им и не нужно.

Дочь с семьёй живёт в своих хоромах неподалёку. Она часто бывает у родителей. Забегают к ним и внуки.

В христианской общине, где Марлена работает переводчицей, ей платят небольшую зарплату, но, как она говорит, ходила бы сюда и бесплатно, поскольку за эти годы привыкла к коллективу, к обстановке доброжелательности и внимания. Неверующая, она вместе со всеми участвует в богослужении, произносит слова молитвы перед началом работы и перед обедом.

Община занимается помощью евреям, приехавшим на свою историческую родину. Вещи, необходимые переселенцам на первых порах, члены общины собирают и закупают в разных странах, а затем раздают. На праздникам многим  репатриантам дарят подарки. Часто члены общины  посещают одиноких стариков  и помогают им, чем могут.

Фима на хозяйстве. Он убирает в комнатах, делает покупки, помогает в приготовлении пищи. Целыми днями читает книги, смотрит телевизионные программы, сериалы. Жизнь его размеренна и нетороплива. И если Марлена «вся на нервах», беспокоится о дочери и внуках: что они делают, накормлены ли, пришли ли, наконец, домой из школы, то Фима – само спокойствие Он только посмеивается, подшучивает над женой, что та совершенно теряет голову, если дочь не позвонила вовремя.

Как-то вечером Марлена разговаривала с ней по телефону, говорили долго, но вдруг связь  прервалась. Через пару минут Марлена снов набрала нужный номер, но трубку никто не брал. Снова и снова она пыталась дозвониться Ольге, – тщетно. Тогда сестра запаниковала. На часах – десять вечера. Марлена испугалась: что-то случилось! Может быть, её убили! Она требовала от мужа, чтобы тот срочно отправился к дочери. Фима успокаивал жену. В конце концов, она упросила соседа, и тот подвёз её к дому дочери. Та, ничего не подозревая, принимала ванну и не слышала звонка. Она-то считала, что разговор по телефону был окончен.

Нет, жизнь у Марлены совсем, не такая, как у Фимы, спокойного, рассудительного, флегматичного, всегда настроенного смотреть на жизнь философски.

Оля, молодая красивая женщина с круглым лицом, ямочками на щеках и большими ясными глазами, жила своей жизнью. Когда-то она училась в Ленинградском стоматологическом институте. Снимала квартиру, которую оплачивали родители. Предоставленная себе, девушка занималась  не очень-то прилежно. Её больше интересовали музеи и дискотеки, кафе и студенческие вечеринки.

Уже на втором курсе она познакомилась с интересным парнем, остроумным и весёлым, который легко завоевал сердце  девушки, приехавшей из провинциальной Одессы в северную столицу. С ним Оле было хорошо и спокойно. Лёва по-джентельменски расплачивался в ресторанах и кафе, был великолепным гидом в музеях и картинных галереях, и очень скоро она решила связать с ним свою судьбу.

Лёва работал инженером, жил с родителями и… очень любил с друзьями играть в преферанс. Они могли до глубокой ночи разыгрывать марьяж, решая сложные задачи, как при тёх взятках сыграть мизер.

Оля не придавала большого значения увлечению любимого.

Свадьбу сыграли в Ленинграде. За праздничным столом были родители жениха и невесты, их друзья. Как водится, пили за молодых, кричали «горько» и желали продолжения рода.

Родители купили молодожёнам кооперативную квартиру. Оля вскоре родила сына, а Лёва продолжал засиживаться с друзьями до глубокой ночи, играя в карты. Это была уже страсть.

Ребёнка, как только стало возможным, увезли в Одессу, но в жизни Оли ничего не изменилось. Она часто оставалась вечерами одна. Всё было не так, как мечталось. Когда через несколько лет у них родился второй сын, ему она стала отдавать свою невостребованную мужем любовь и нежность.

И вот однажды Лёва заговорил о переезде в Израиль. Оля решила, что если они будут подальше от друзей мужа, может быть, что-нибудь измениться в их жизни. Но и в Израиле у Лёвы скоро появились друзья-партнеры. И снова после работы он не возвращался домой  до трёх-четырёх часов ночи. Оля не чувствовала себя замужней женщиной и очень страдала. Никакие уговоры, слёзы, скандалы не помогали.

Когда Оле удалось подтвердить диплом врача и она стала работать в больнице под Тель-Авивом, она разделила счета, чтоб не подвергать опасности материальное благополучие семьи, и стала жить своей жизнью, а он – своей. Это была видимость семьи. Для детей Оля была и мамой, и папой.

Обо всём знали её родители. Они страдали вместе с дочерью и, чтобы хоть как-то помочь ей, через пару лет тоже переехали в Израиль.

Но ничто не изменилось у неё в жизни. Ничто и не может измениться. Сосуществуют под одной крышей два совершенно разных человека, которых мало что связывает. Будущего у этой семьи нет.

Повзрослевшие дети чаще приносят огорчения, с младшим возятся больше родители Оли.

…Вечером в день нашего приезда собралась вся семья. Марлена накрывала на стол, Оля ей помогала. Фима, довольный, сидел на диване и улыбался. Мы вспоминали нашу молодость, родных, которых уже нет с нами, и удивлялись, как разбросала жизнь наших близких…

– И кто бы мог подумать, – говорит Марлена, – ты был таким крикливым: чуть что, ревёшь в три ручья. А теперь такой солидный!

– Время меняет людей, – говорю я.

– Меняет, – соглашается Марлена. – Но расскажите поподробнее о вашей жизни.

– А что нового  я могу рассказать. Вы всё знаете: у нас матриархат, – шучу я.

– Надо семейную монархию преобразовать в республику, обеспечив должную свободу и демократию, – откликается на шутку Фима.

– И необходимо увязать социальное равенство с физиологическим неравенством, – подхватывает шутливым тон Оля.

Марленины глаза смеются, она рада, что видит нас, что мы здесь.

Спрашиваю:

– Марленочка, мы свои люди, а я уже сбился со счёта. Сколько тебе лет?

– В моём возрасте уже не говорят о годах, а вздыхают, – смеётся она. – Я двадцать пятого года.

– Ты у нас всегда молодая! – обнимает мать Оля.

– Живи долго, – желает ей Фима. – Только нервничать нужно меньше. Твоя сестра, – обращается он ко мне, – взрывоопасна!

– Искусство продления жизни состоит в том, чтобы её не сокращать! – говорит Марлена и смотрит на дочь. – Где ты была? Я целый день звонила тебе…

– Мама, побереги сердце. Мне уже сорок лет!

– Лучше болеть сердечной недостаточностью, чем недостаточной сердечностью! Неужели тебе было трудно позвонить? Мне многого не нужно, только знать, что с тобой всё в порядке…


А на следующий день в гости пришли Эдик и Леночка Сорокины, наши старинные друзья. Как рады мы были этой встрече!

Судьба их на новой родине сложилась сравнительно удачно.

– Знаешь, как гласит восточная мудрость, – говорит Эдик, – хорошо иметь то, что мы желаем, и не желать большего, кроме того, что мы имеем! Что нам сейчас нужно? Что нам осталось? Мы доживаем. Все наши заботы – это заботы о внуках, о счастье дочери.

Высококвалифицированные врачи, они не смогли найти себе работу. Взяли ссуду и купили небольшую квартирку в городке  близь Иерусалима. Нина, их дочь, подтвердила свой диплом медицинской сестры и успешно работает. Ещё в Новочеркасске она разошлась с мужем, сама воспитывала двоих ребятишек. Здесь, в Израиле, встретила и полюбила молодого человека. Они расписались, создали семью, и Нина родила третьего ребенка. Дедушка и бабушка теперь помогают выхаживать малыша, благо Лена – опытнейший педиатр. Молодые живут в своей квартирке недалеко от родителей.

Эдик и Лена часто вспоминают Новочеркасск, друзей, но о том, что приехали сюда – не жалеют. Счастье дочери для них важнее всего. Много лет назад трагически погиб их сын, прекрасный парень, врач-психиатр. Его жена не стала близким человеком Эдику и Лене. Вся их жизнь сосредоточена на дочери, только на ней.

Когда мы вышли проводить их  на автобус, Эдик прослезился, и у меня тоже запершило в горле.


Вечернее небо над городом было фиолетовым. Яркие огни реклам и  уличных фонарей освещали автобусную остановку. Звёзды мерцали, подмигивая нам с высоты. Неестественно белая луна дополняла фантастическую картину. И в этот волшебный вечер я поверил, что мы ещё  обязательно встретимся под загадочным  небом Иерусалима, где грустит шафар!


К нам приехали моя сестра с сыном, и повезли в гости к Гольдиным.

Приехав из Одессы в Израиль, она не стала бороться за свой диплом врача. Ей нужна была хоть какая-нибудь работа, чтобы содержать болезненного сына-подростка и очень пожилых родителей. И Марина обрадовалась, получив постоянное место резчицы салатов в ресторане.

После смерти родителей и женитьбы сына Марина осталась совсем  одна в большой квартире. Заболела жена её брата, Полина, их дочь Инна вышла замуж, и Володя предложил Марине переехать к ним. Марина согласилась, и перебралась к брату, сдав на год свою квартиру в наём. Так и живут Володя, Полина и Марина под одной крышей.

Сын Марины Сеня, отслужив армию, женился  и живёт с молодой женой. Он снимает квартиру в Иерусалиме, оплачивая её из тех денег, что получает мать за свои хоромы  в Бет - Шемеше, городке вблизи Иерусалима.

Сеня – молодой человек среднего роста, толковый, уважительный и жизнерадостный. А я помню племянника тщедушным и болезненным парнишкой, который постоянно жаловался на судьбу и мечтал быстро разбогатеть. Любовь Марины, время и армия сделали его сильным и выносливым. Особенно приятно было видеть, как уважительно он относился к матери.

Дома нас встретила Полина. Володя ещё был на работе. Он теперь преподаёт физику в религиозной школе, много читает, пишет статьи в научные журналы, занимается литературным творчеством.

У Полины была выраженная депрессия. Едва поздоровавшись с нами, она ушла на кухню. Потом вернулась в комнату и молча села на диван. На вопросы отвечала односложно, тихим голосом, смотрела не в лицо собеседнику, а куда-то мимо. Предупреждённые Мариной, мы не удивлялись странному поведению Полины и старались говорить о чём-то нейтральном.

Наконец, с работы пришёл Володя. Он несколько пополнел, стал носить бороду. Переодевшись и вымыв руки, пригласил нас в столовую, где на столе уже были выставлены нехитрые закуски.

После ужина мы перешли в комнату и, удобно  расположившись на мягком диване, продолжили наш давний спор о Боге.

– Ты по-прежнему такой же воинствующий атеист? – спросил Володя. – Посещение наших святых мест никак на тебя не повлияло?

– Нет, почему же, – миролюбиво ответил я. – Определённая коррекция в моём мироощущении есть. Хоть верующим я и не стал, но признаю, что роль религии  в жизни каждого человека, особенно верующего, и в жизни общества огромна.

– Что ж, и это уже прогресс…

– Конечно, имеет значение внушение, влияние людей друг на друга…

– И выработанные веками правила общежития, моральные принципы, заповеданные нам Богом, – добавляет Володя.

– И совсем неважно, что я сомневаюсь в основополагающих ей постулатах. Не имеет значение, каким способом достигается душевный покой человека и мир  в обществе: верой в Бога или в светлое будущее, верой в справедливость или в счастливую вечную жизнь после смерти.

– Ох уж это твоё или-или! Я бы предпочёл куда более продуктивное и-и, – перебил меня Володя.

– Но я пока настаиваю только на том, что вера способна успокоить человека, уберечь от плохого поступка.

– Можно соглашаться или не соглашаться с верой. Но ты должен признать, что воинствующий атеизм – агрессивен, способен нарушить душевный покой человека и мир в обществе. Атеистическое мировоззрение утверждает естественный отбор и беспощадную борьбу за выживание!

Володя горячился, встал  с дивана и начинал ходить по комнате. Я старался приглушить страсти и говорил примирительно:

– Не стоит снова возобновлять наш спор, в котором ни ты, ни я не можем доказать что-либо  друг другу. Агрессивный атеизм так же опасен, как и агрессивная религиозность. Вера, как я думаю, – дело очень тонкое  и совершенно интимное. Она или есть, или её нет. Кто может что-то возразить, если ты веришь…

– Я тебе уже говорил, что я не верю, я знаю, что Бог есть!

– Но знание – не вера. Здесь нужны аргументы, здесь возможен спор! – горячился я. – Мы часто не в состоянии что-то понять, и призываем на помощь Бога. Наука постоянно заполняет «чёрные дыры» знаниями, своими головокружительными открытиями. Я убеждён, что в науке место для Бога нет! Иное дело в духовном мире человека, в нравственных нормах. Без веры в высший смысл жизни очень трудно. Но эта категория не научная! Давай продолжим наш спор в письмах. Ты подключён к Интернету. У меня тоже есть адрес электронной почты. Какие проблемы?

– Хорошо.

Мы ещё недолго поговорили о жизни, о детях. Володя подарил мне свою книгу и журналы, в  которых опубликованы его статьи. Потом обменялись адресами электронной почты и попрощались.

Был поздний вечер. Все уже спали. Но я не мог уснуть. Я вспоминал наше прошлое посещение  Иерусалима. Мы бродили по узким улочкам старого города, помню, многие ходили по священным плитам босиком. То ли было жарко, то ли хотели лучше ощутить тепло Святой Земли. Потом, устав, садились на землю, вытягивали, ноги и сидели притихшие, думая о вечном.

И вот мы вновь на священной земле Израиля, переезжаем с места на место, и тепло у меня на душе, и спокойно.

Забегая вперёд, скажу, что мы с Володей переписывались в Интернете, высказали свои точки зрения на этот вечный вопрос, и я всё подробно описал в очерке «В Бога можно только верить!».

Утром, едва позавтракав, за нами из Хайфы заехала моя сестра, Алла с мужем, и мы отправились к Мёртвому морю, которое не смогли посетить в прошлый свой приезд. Там, где раньше двигались верблюжьи караваны, протянулись современные автострады с летящими по ним новейшими марками машин. День был солнечным, но ветреным. Наша машина мчалась так, что у меня захватывало дух. Был длинный спуск, точно нас несло в преисподнюю. Мы проезжали Иудейскую пустыню со скудной растительностью и огромными валунами, разбросанными повсюду. Коричневые скалы и холмы сопровождали нас в пути. Дорога петляла между ними, и глазу не на чем было остановиться. Однообразие и безжизненность.

Вдруг за поворотом открылся большой обелиск. Саша остановил машину и мы вышли. Это был знак: мы на уровне моря!

– Под воздействием тектонических сил часть суши опустилась, и образовалась глубокая впадина, – начал свой рассказ Саша. – Она наполнилась водой. В ней очень высокое содержание брома, хлора и магния. Жизнь в такой воде практически невозможна. Поэтому с лёгкой руки римлян это море и стал называться «Мёртвым». Оно расположено ниже уровня Мирового океана на четыреста метров.

Александр рассказывает интересно. Он много знает и умеет заинтересовать слушателя.

– Вода здесь обладает целебными свойствами, – продолжает он. – Здесь производят различные лекарства, бальзамы. Ещё Клеопатра пользовалась снадобьями, привозимыми с Мёртвого моря.

Сфотографировавшись у обелиска на память, мы сели в машину и снова помчались вниз. Растительность стала более разнообразной. По обеим сторонам дороги раскинулась пальмовая роща. Красота!

Люди, построившие эту дорогу, вернули к жизни запустелую, поросшую тёрном землю. Здесь забили серные источники, разрослась бурная зелень, взметнулись в небо белоснежные здания отелей и санаториев, комбинат по добыче ценных солей и многое другое.

Я увидел упоминавшийся в Библии  оазис Эйн-Геди, где прятался от Саула юный Давид. Оазис пережил иудейское царство и столетия запустения, и теперь, когда видишь цветущий сад в самой низкой  и жаркой точке планеты, проникаешься чувством благодарности к упорству и настойчивости человеческих  рук.

Проехали ещё немного, и Саша свернул вправо к каким-то строениям. Это место паломничества и иудеев, и христиан.

Оплатив проход и оставив машину на стоянке, мы пошли по тропинке среди деревьев и кустарников. Вдалеке виднелись скалы с пещерами.

– Это древнее поселение ессеев, – продолжил свой рассказ наш гид. – Здесь одно время жил Иисус из Назарета. Отсюда он пошёл проповедовать своё учение.

Я вглядывался в серо-белые холмы с разбросанными повсюду  камнями, коричнево-красные обрывы гор с чёрными глазницами пещер. Где-то здесь были найдены знаменитые «Рукописи Мёртвого моря», которые свидетельствовали о жизни Иисуса Христа.

Тропинка вела круто в гору. На склонах мирно паслись дикие козы. Их выпученные глаза смотрели на нас с безразличием. Они подбирали упавшие на землю листья и, перебирая губами, ловко отправляли их в рот.

Мы шли довольно долго. Алла и Саша, опытные туристы, были одеты по-походному: кеды, джинсы. Мы же, не привычные к таким походам, были одеты не по форме. У жены – туфли на каблуках, да и у меня модельная обувь. В ней только по горам ходить! Но вот огромная глыба нависла над головами. Тропа шла прямо под нею. Ещё немного, и мы увидели целый каскад водопадов. Каждый из них имел своё название и свою историю. Самый большой, названный «Волосы Суламифь», действительно, напоминал блестящие ниспадающие тонкие пряди восточной красавицы.

Возле водопада толпились группы иностранных туристов, и гиды на английском, немецком, французском языках рассказывали о легендах, связанных с этими красотами.

Налюбовавшись пейзажем, мы повернули назад. Добравшись до машины, вновь стали спускаться по голубой ленте дороги. Ещё немного, и мы увидели Мёртвое море. Оно раскинулось в долине между горами Иордана и Иудеи. Едва видимый Иорданский берег синел вдалеке. Вдоль моря, справа от дороги, тянулись серо-белые песчаные берега – сплошная цепь скалистых холмов. То и дело встречались угрюмые валуны, напоминающие соляные столбы, в один из которых превратилась жена библейского Лота, когда оглянулась на горящий Садом.

Мы подъехали к постройкам у пляжа. Тут располагался целый комплекс магазинов, ресторанов и учреждений, оказывающих различные услуги. Оставив машину на стоянке, всей компанией пошли на пляж.

Курортный пляж Мёртвого моря оборудован по всем правилам. Здесь шезлонги и грибочки для тени, душевые с пресной водой, рестораны, кафетерии, площадки для транспорта и многое другое. Вода, насыщенная солями, выталкивает всё, что в неё погружалось. Купающиеся лежали на спинах с закрытыми глазами. Смех и весёлые возгласы оглашали пляж. Высокая концентрация солей объясняет целебные свойства этой воды, которая пользуется большой популярностью. Сюда приезжают лечить разные болезни люди со всего мира.

– Летом здесь проблема припарковать машину, – сказал Саша. – Сейчас не сезон.

Взяли у служителя пляжа пластмассовые кресла и расположились в тени под грибком. Ветер лохматил зеркальную гладь, белые бурлящие барашки пробегали по воде, вспыхивая на солнце кристалликами соли.

– Такое я вижу здесь впервые. Обычно на море тишь и гладь и Божья благодать, – удивлённо заметил Саша. – Ну что, будем купаться?

– Никто на свете меня не отговорит от купания! Когда мы ещё здесь побываем?!

Высоко поднимая ноги и накалываясь на острые камушки, мы подошли к воде.

– Постарайся не брызгать водой. Она очень солёная, и если попадёт в глаза, надо срочно их промыть, – напутствовала меня сестра.

На берегу и в воде лежали большие острые камни, и входить в воду было неприятно. Но и нырять с разбега, как это мы делаем в нашем Чёрном море, тоже нельзя. С трудом передвигаясь в густой маслянистой воде, добрался до глубины. Но какая-то сила выталкивала меня и почему-то переворачивала вниз головой. Я решил поэкспериментировать и сел на воду, раскинув руки и сохраняя равновесие. Волны несли меня вдоль берега, как поплавок. Очень скоро вода попала в глаза, и я почувствовал сильную резь. Несмотря на острые камни, я выбежал из воды и побежал к душу. Тяжёлые, похожие на ртуть, капли жалили едкой горечью язык, едва я повёл им по краешкам губ. Я смывал маслянистую жидкость, освобождаясь от въедливого рассола «мёртвой» воды.

Народу на пляже было немного. Мы сидели на солнышке и смотрели на воду. Боже, какое это блаженство – в ноябре загорать на берегу Мёртвого моря!

Болели глаза от света и белизны песков. На далёкой горной вершине играет луч света, и мы уезжаем, унося в своих сердцах радость встречи с редчайшим феноменом природы- самой глубокой впадиной на земном шаре.


А на следующий день мы уже мчались к озеру Кенерет.  В нём  пресная  вода, которую использует весь Израиль.

Дорога вилась между зелёными холмами и селениями. Окружающие её ландшафты резко контрастировали с виденными нами по дороге на Мёртвое море. Здесь много красивой растительности, цветов и виноградников. Я смотрел на бегущие навстречу отдельные постройки и зелёные поля и думал: поистине талантлив и трудолюбив еврейский народ, заставивший плодоносить пустынную землю, круглый год зеленеть леса и поля, несмотря на то, что с мая по сентябрь здесь не выпадает ни капли воды! Когда мы проезжали  арабские поселения, бросалась в глаза огромная разница. Здесь всё было коричнево-серым. Ни деревца, ни кустика. Почему? Я не находил ответа.

Мимо машины проплывали библейские места, религиозная аура окутывала нас, и чтобы скоротать дорогу, я задал вопрос Алле и Саше, – образованным и интересным собеседникам:

Правду ли говорят, что Эйнштейн был верующим человеком?

– Видишь ли, – задумчиво ответил Саша, – многие учёные того времени  были верующими людьми. Достаточно назвать хотя бы Галилея, Ньютона… Ведь иначе и быть не могло. Что касается Альберта Эйнштейна, у него была космическая религиозность.

– Я недавно прочла, – включилась в разговор Алла, – что религиозное чувство Эйнштейна выражалось  в почтительном восхищении тем порядком, который царит в небольшой части реальности, доступной нашему слабому разуму. Это не было  традиционным религиозным чувством.

– Кроме того, – продолжал Саша, – раньше все воспитывались в вере. Неверующих учёных  в прошлые века и быть не могло. Даже Дарвин, творец эволюционной теории, был верующим человеком.

– Нынешняя религиозность многих столь же иллюзорна, как и показной атеизм советских времен, – говорит Алла. – Мне кажется, что истинная вера не имеет ничего общего с огромным множеством верований. Я думаю, что вера современного учёного совсем другая.

– Когда я размышляю обо всем этом, мне кажется, что мы так мало ещё знаем об окружающем нас мире, что невольно начинаешь думать о Создателе, Творце всего видимого и невидимого, –  говорю я.

– Есть много загадочных явлений, которые пока не могут быть объяснены. – Саша произносит это тихим голосом, спокойно и уверенно. Видно, что наш разговор интересен для него, и он на эти темы много размышлял. –  Наших знаний сегодня ещё недостаточно, чтобы объяснить на первый взгляд необъяснимое. Религиозное чувство, это нечто другое…

Машина круто свернула направо. Саша указал на развалины старого строения, – места паломничества выходцев из разных стран. Когда-то здесь стоял дом святого Петра и была древняя синагога с фрагментами влияния эллинской культуры.

Мы вышли из машины и осмотрели развалины дома апостола Петра. Огромные серые камни хранят былые следы подвалов. Прямо над ними возвышалось современное округлое строение с прозрачными стенами и полами – своеобразная смотровая площадка, откуда открывался прекрасный вид на озеро  Кенерет. Его синяя вода сливалась с небом и  дробила на множество бликов отражение солнца. Зелёные берега озера делали картину сказочной, будто перед нами лежало большое малахитовое кольцо  с вправленным в зелень голубым камнем.

Неподалёку белели руины древней синагоги с большими мраморными колоннами и полами из каменных плит.

Осторожно ступая на истёртые миллионами ног невообразимо старые плиты, мы думали о вечном. Легкий ветерок обдувал, не принося облегчения.

Полюбовавшись волшебными красками этой нереальной картины, направились  к « Монастырю молчальников».

Машина шла в гору по крутому серпантину. Нас встречали и провожали стоящие вдоль дороги стройные кипарисы и высокие кусты с множеством оранжевых, синих и белых цветов. Мы поднимались по крутой горе, как будто путь наш лежал прямиком в рай. Наконец остановились и вышли. За густой зеленью кустов просматривались высокие стены святой обители.

Войдя в монастырский двор, мы оказались в ботаническом саду: жёлтые, красные, белые цветы, огромные цветущие деревья и кустарники, высокие зеленые листья неизвестного мне растения снова и снов погружали нас в сказку. В середине двора журчал фонтан. Большая мраморная лестница приглашала путников  подняться по ней.

Мы ходили по залам католической церкви и слушали рассказ Саши  о том, как крестоносцы, посетив Святую Землю, основали этот монастырь. И теперь сюда приезжают христиане со всего мира, чтобы поклониться священному месту и вспомнить о тех, кто пришёл освобождать Гроб Господний из персидского плена.

Мы ещё немного побродили по двору монастыря, сделали на память несколько снимков, а когда настало время покидать эти благословенные стены, зашли в магазин, где за прилавком стоял монах в чёрных одеждах с большим крестом на груди и угощал  вином всех входящих. Мы купили несколько бутылок красного монастырского вина и направились на родину Иисуса, в древний город Назарет.

Ехали молча – говорить не хотелось. Слегка кружилась голова от ярких цветов и пьянящего воздуха. Если действительно существует рай, то он наверняка находится в том дворе католического монастыря.


Назарет – большой по израильским масштабам город. В старой его части, расположенной у подножья горы, живёт арабское население, наверху, в новых отстроенных кварталах, – евреи. И арабы, и евреи прекрасно уживаются друг с другом, общаются, ведут дела. Но и здесь, как везде, бросается в глаза серость и обшарпанность нижнего города. Зелени мало. Люди и машины снуют по улицам и площадям, не соблюдая правил движения. На стенах надписи на арабском и иврите. Высокие башни мечетей с минаретами, множество импровизированных базарчиков, лотков, будочек чем-то напоминали мне торговые районы Стамбула. В арабской части города сверкает куполами небольшая христианская церковь «Благовещения», построенная на месте, где жил Иисус. Площадь, прилегающая к скромному сооружению, заполнена туристами. Всюду слышна разноязычная речь, восклицания. В церкви шла служба, пели псалмы.

Пройдя по двору, устланному гранитными плитами, мы попали  в древнюю синагогу, куда маленький Иисус ходил молиться. У входа сидел служитель и доброжелательным жестом приглашал пройти внутрь.

Каждый день сотни паломников приезжают сюда, чтобы приобщиться к истории, купить сувениры, поставить свечку…

На улице вокруг католической церкви арабы бойко торгуют сувенирами. Толчея, крики зазывал – всё, как на восточном базаре.

Мы купили несколько сувениров для друзей и близких.

– Всё-таки, как интересно жить! – Говорит Инна под впечатлением увиденного.

Домой мы возвращались уже в сумерках. За окнами машины стремительно сгущалась темнота.

Тысячи огней ночного года приветствовали нас. Все немножко устали и сидели молча. Каждый думал о своём.

– Так всегда, – пошутила Инна, – пока выберешь место под солнцем, – уже вечер.

– А меня эти красоты всегда настраивают на поэтический лад, – сказала Алла. – Недавно, побывав на склонах Кармеля, даже стихи написала.

– Прочти, – попросил я.

Помолчав немного, Алла тихим голосом, нараспев, стала читать:

В туманном перелеске
Былое остаётся,
Воспоминаний детских
Уже не воскресить.
И дымчатым туманом
Меня уж не коснётся
В далёких дальних странах
Оборванная нить.
Ещё лестное эхо
В душе не отзвучало,
Ещё с большим успехом
Я в будущее шла,
А жизнь, как скорый поезд,
По рельсам отстучала,
И как таёжный хворост,
Сгорела вся дотла.

Она замолчала, молчали и мы. Очарование, музыка стиха вызвали неожиданную реакцию.

С моей сестрой, Аллочкой, мы познакомились в 1971 году, когда отдыхали на турбазе в Подмосковье. Ходили в походы, ночевали в палатках, разводили костры, словом, делали всё, что полагается туристам.

И вот однажды в столовой мне передали записку, написанную крупным ученическим почерком. Меня разыскивала дочь папиного брата из Новосибирска. Она просила встретиться с ней.

Кто бы мог подумать, что я нежданно-негаданно для себя встречусь с сестрой, которую ни разу не видел. С родственниками по отцовской линии мы практически не общались, и мне, не скрою, было любопытно увидеть незнакомую сестрёнку.

Она появилась: невысокого роста, худенькая, близорукая, с короткими курчавыми волосами и острым носиком. Выглядела Алла моложе своих лет, одета просто: лёгкое летнее платьице, босоножки.

Её родители были первыми переселенцами Биробиджана, жили скромно, если не сказать бедно. Алла была третьим ребёнком в многодетной семье. После окончания школы уехала в Новосибирск поступать в институт, имея за душой несколько рублей на первое время и чемодан с книгами.

Конкурс в институте был большим, но сестра блистательно выдержала его и была зачислена на электромеханический факультет. Жила в общежитии, училась, голодала: денег ждать было неоткуда. И тогда сокурсники пошли к директору института и «выколотили» для неё пособие…

Оптемизма сестрёнке было не занимать. Общительная, весёлая, вечно окружённая девчонками и ребятами, она сумела заразить многих своим увлечением – горным туризмом. Снежные вершины, окутанные облаками, глубокие ущелья с кипящими потоками и кружащими над ними орлами, узкие тропинки, зелёные низины, родники – всё это манило, завораживало, звало в дорогу.

Радость нехоженых троп, острота ощущений делали её жизнь яркой и насыщенной. Как только заканчивалась экзаменационная сессия, сестра собиралась в дорогу. Ещё учась в институте, она успела побывать на склонах Памира, на хребтах Урала, Кавказа, Болгарии. Её манили предгорья Карпат и Тяно-Шаня. Увлеченье горами осталось у Аллы на всю жизнь.

Она была умницей, участвовала в работе симпозиумов и конференций, выступала с докладами и все предрекали ей счастливое научное будущее. И ни для кого не было неожиданным, что после окончания института сестру оставили на кафедре вести курс теоретических основ электротехники. Она оказалась прекрасным преподавателем: умным, начитанным, увлечённым. Студенты любили её. Друзей по-прежнему у неё было много, а вот личной жизни – никакой. Не встретила человека, которого могла бы полюбить.

После встречи в Подмосковье сестра приехала к нам в Новочеркасск, где мы тогда жили. Сыновья в ней души не чаяли. Она гоняла с ними в футбол, организовывала походы к речушке на рыбалку, затевала споры, которые были интересны всем. Появлялась она, и разом в квартире взрыв хохота, всё верх дном, всё ходуном. Выдумщица и фантазёрка, она заражала всех своей энергией.

Мы уже не надеялись, что Алла устроит свою судьбу, но вот получаем от неё письмо и узнаём, что она вышла замуж. Муж – программист, работает в лаборатории Сибирского центра Академии наук. Так же, как и она, увлекается горным туризмом. Они счастливы.

А ещё через некоторое время у них родился сын…

Семья сестры жила в небольшой однокомнатной квартире, едва сводя концы с концами. И когда бывшие сотрудники Саши пригласили их в Израиль и обещали хорошую работу, они стали готовится к отъезду.

Сестра с радостью переехала в Израиль. Хорошее настроение не покидало её. Она быстро освоила язык и даже писала восторженные стихи на иврите.

Голубое с белым –
Вот моя мечта.
Голубое с белым –
Талая вода.
Голубое с белым –
Небо высоко.
Голубое с белым –
Море далеко.
Голубое с белым –
Это цвет надежды.
Голубое с белым –
Платье для невесты.
Голубое небо
В белых облаках.
Голубое небо –
Мир в моих руках!

Но с работой у Аллы никак не ладилось. Куда бы не обращалась, – везде отказ. Пыталась поступить на почту разносить письма, – не приняли. Хотела подсобницей устроится, - увы! Женщине в таком возрасте устроится в Израиле на работу очень не просто.

Помог случай. В Технионе заболел преподаватель, и Алла прочла бесплатно цикл лекций по теоретическим основам электротехники. Она поразила всех методикой преподавания. Студенты слушали её, раскрыв рты. Умудрённые педагоги чуть ли не рукоплескали этой маленькой светящейся женщине. Её приняли на работу.

Благосостояние семьи сразу улучшилось. Постепенно налаживался быт. Купили машину. Этот бежевого цвета «Фиат» и приехал за нами в Натанью, когда мы первый раз посетили Израиль. Но Алла и Саша любили путешествовать пешком. Они обходили весь Израиль и всякий раз находили новые и новые его красоты…


… Мы ехали из Назарета и мечтали отдохнуть. Это хождение по историческим местам нас утомило.

Инна как-то по-детски сказала:

– А я хочу домой!

– Не грусти, – улыбнулась Алла, – сейчас приедем домой, организуем ужин…

– Нет, к себе, в Россию хочу!

Словно стряхнув с себя вуаль поэтичности, моя жена категорически продолжала:

– И никакого ужина! Ужинать не будем, будем отдыхать. У меня уже кружиться голова от дороги, от стольких впечатлений. Ты же помнишь: «ужин отдай врагу!» Поэтому приедем, и – баиньки…

– Ну, уж нет, – запротестовал я, – мы ещё винца выпьем. За успешную дорогу, за наши впечатления.

Мы подъехали к небольшому трёхэтажному дому, где Саша и Алла недавно купили квартиру. Строящийся квартал с одинаковыми кубами домов и кучами строительного мусора на улице напоминал мне наши родимые застройки.

– Если архитектура, – застывшая музыка, то наш дом – собачий вальс, – пошутил Саша и открыл дверь парадной.

Мы поднялись по мраморной лестнице на третий этаж и оказались в огромной полупустой квартире. Саша и Алла только недавно переехали, и потому в комнатах ещё не было мебели. В углу большого зала лежали коробки и свёртки, тут же стоял стол, на котором  была сложена посуда, пластмассовые стулья для балкона стояли повсюду. В одной из комнат на полу лежал матрас, застеленный по-походному, в другой были приготовлены постели на кроватях – единственной мебели, приобретённой к нашему приезду. Нам отвели место в комнате с кроватями.

Приняв душ и переодевшись, мы ещё долго сидели в зале  за нехитрым столом, пили вино и беседовали, помня, что время, проведённое в общении, не засчитывается в возраст…


Вот и окончилось наше пребывание в Израиле. Завтра летим домой! Что за феномен такой? Где бы мы ни были, уже через две недели очень хочется домой. Мы скучаем, грустим, вспоминаем близких, которых оставили в родных местах…

Мысленно вспоминаю каждый день нашего пребывания на Земле Обетованной, снова и снова переживаю встречи, продолжаю вести нескончаемые беседы.

Уже глубокая ночь, а мне не хочется спать. Я лежу и размышляю о судьбах близких мне людей, которые оказались вырванными с корнями из земли, где родились, где впитали с молоком матери язык и обычаи своего народа, а теперь вынуждены адаптироваться к новым условиям жизни. Не каждый легко проходит через этот  тяжёлый период  вживания в новую культуру, обычаи, традиции. Многих из них гложет тоска по утерянной родине, по оставленным родственникам и друзьям, по родным могилам… Мысли стали путаться, какие-то видения навалились на меня…


…На следующее утро множество звонков превратили нашу квартиру в «Смольный».  Все живо интересовались нашими впечатлениями, нашим самочувствием, выражали чувства дружбы и любви. И мы понимали, что они прощаются не только с нами, они прощаются ещё раз с Россией, потому что на короткое время мы стали посланниками взрастившей их страны, пришельцами из их юности, их незабытого прошлого.