Американцы из одессы

Идущие на посадку, взмывающие в синеву быстрокрылые лайнеры, гул турбин, перемигивание сигнальных огней, нависающие над бетонной полосой  вместительные фюзеляжи, виднеющиеся вдали радарные установки, антенны, стеклянные двери аэровокзала, светящиеся табло…

Никогда раньше не бывал я так часто в аэропортах, как во время перестройки. То и дело приходилось провожать родных и близких, друзей и сослуживцев, уезжающих в Америку, Израиль, Германию, Австралию… Но тогда мы прощались с ними обстоятельно, скрывая за шуткой и напускной бодростью горечь, понимая, что со многими вряд  ли уже увидимся.

– Объявляется посадка на рейс 1148…– голос диктора парит над взлетной полосой, над сигнальными огнями, над вагончиками, доставляющими пассажиров к трапу самолёта.


Ещё до перестройки уехали на постоянное место жительства в США друзья моей  юности Олег и Геня Успенские. Они были пионерами  третьей волны эмиграции  из Советского Союза. Долгое время я не имел от них никаких вестей. Лишь приехав Одессу, узнал от мамы Олега, что устроились они в Питсбурге: Олег – инженером на сталелитейный  завод, а Геня – в с службу Красного Креста.  Мне друзья ничего не писали, зная, что  в то время за  переписку  с заграницей можно было тяжело поплатиться:  потерять работу или попасть в «чёрные списки» неблагонадёжных.

Когда-то школьниками  мы с другом бегали  в читальный зал районной библиотеки, а по вечерам  гуляли втроём с его девушкой по Пушкинской и Приморскому бульвару, окунаясь  в запахи цветущей  акации, любуясь пылающими свечами распустившихся каштанов. Потом мы расстались. Я уехал в Симферополь поступать в медицинский институт, а Олег остался в Одессе и, как медалист, был принят на литейный  факультет Одесского политехнического института без экзаменов.

Студенческая жизнь – незабываемая пора. Но складывалась она у нас по-разному. Мне  приходилось постигать искусство врачевания не только  в аудиториях и клиниках института, но и на станции «Скорой помощи». Олег же, напротив,  срывал «цветы удовольствия». Он сколотил команду преферансистов  и до рассвета весело и беззаботно проводил время. Иногда вместо карт на столе появлялась шахматная доска. Они играли блицтурниры, совершенно не волнуясь  о предстоящих зачетах и экзаменах.

Длинный Олег был классным баскетболистом. Перехваченный им мяч, минуя множество тянущихся  к нему рук, неизменно оказывался в корзине. Пас его был точен. Навешивал он мячи снайперски. Игры обычно проходили в спортивных залах  политехнического института. Там Олега знали как веселого парня, хорошего студента и отличного баскетболиста.

В годы учёбы мы встречались редко, но не теряли друг друга из виду. И он, и я искренне радовались встречам. Ближе друга, чем Олег, у меня не было.  Он доверял мне все свои сердечные тайны. Со своей подругой, с которой дружил ещё со школы, он поссорился, и теперь был свободен как птица в поднебесье.

На третьем курсе к экзамену по микробиологии я готовился вместе с высокой и улыбчивой девушкой  с санитарно- гигиенического факультета. Познакомились мы с ней на заседании  хирургического кружка. Геня Беленькая была дочерью известного  в городе хирурга, заведующего хирургическим отделением городской больницы. Она мечтала продолжить дело отца, стать хирургом. Человек глубокий, открытый и душевный, Геня напрочь была лишена какой-то фальши. Естественная в общении, она умела дорожить  дружбой,  была музыкальна, любила классическую музыку и часто в минуты отдыха между нашими занятиями ставила свои любимые пластинки. Геня много мне рассказывала  о композиторах и современных  направлениях в  музыке… Она была начитана и  не понимала, как  можно Пушкина, Толстого или Достоевского знать только в пределах школьной программы.

Я собирал конспекты лекций по  микробиологии, учебники прочие пособия и шёл к ней домой. Там, в кабинете её отца мы и постигали премудрости науки.

В доме Беленьких была особая атмосфера. Каждая вещь в отцовском кабинете имела место  и назначение. На массивном двухтумбовом столе, обтянутом зелёным сукном, разместилось множество замысловатых изящных предметов: чернильный мраморный прибор с ручками, разноцветные карандаши в цветном стаканчике, часы с гравировкой  «от благодарных учеников» – подарок Сергею Сергеевичу от коллег к юбилею. Здесь же лежали записные книжки, нож для разрезания бумаги, линза…

Но больше всего меня поражали книжные шкафы, стоящие вдоль стены. И какие там были книги! По истории, медицине, философии…Тисненые корешки  русской и зарубежной классики…Множество журналов, справочников, буклетов, альбомов по искусству.

Каждый, кто попадал  в этот дом, окунался в атмосферу доброжелательности. Теплота  и сердечность светилась во взгляде Евгении Марковны, Гениной мамы. Боясь помешать нашим занятиям, она неслышно появлялась в комнате с бутербродами и чашками коричневато-золотистого свежезаваренного чая,  ставила на стол и тихо уходила. Так же деликатно, но настойчиво усаживала меня обедать.

Экзамен мы сдали на «отлично». Милая, умная темноволосая девушка стала моим другом, и мне захотелось познакомить её с Олегом. Мне почему-то виделась в них идеальная пара. Я рассказал о ней моему другу, и тот загорелся: «Познакомь! В  финансово-экономическом  институте скоро новогодний вечер – самый благовидный предлог для знакомства!». И мы пришли.

В просторном зале стояла, упираясь краснозвездной верхушкой в потолок, нарядно украшенная  красавица-ёлка. Играл оркестр. Кружились пары. Геня терялась, не зная, как себя вести, и всё поглядывала на меня. Олег был красноречив, как никогда. Остроумные шутки слетали с его губ, глаза искрились весельем. Девушка нравилась ему, и он всячески  старался обратить  на себя её внимание. Пригласил на вальс, потом участвовал  в какой-то  викторине, и выигранный приз преподнёс Гене. Девушка пыталась скрыть волнение, но румянец на щеках выдавал её состояние. Я поглядывал то на неё, то на Олега и понимал, что всё идет у них как надо, ребята нравятся друг другу. Побыв какое-то время вместе с ними, я под благовидным предлогом оставил их, предоставив событиям развиваться самим собой.

Они стали проводить вместе всё свободное время. Олег даже забросил преферанс. Их видели в кино, на концертах, в компаниях.… А через год с небольшим они поженились, и я, находившийся за сотни километров от них, получил телеграмму со словами благодарности. Оканчивалась она так: «Эдик-медик, будь здоров! Денег нет на много слов!»

Олег работал инженером на крупном литейном заводе, Галя – хирургом на станции переливания крови. Родители сложились и помогли молодым приобрести двухкомнатную квартиру. Вскоре у супругов появилась дочь – прелестное создание, которое назвали Ларочкой.

В 1966 году, списавшись, мы решили повести отпуск вместе. Наши друзья приехали в Новочеркасск, какое-то время пожили  с нами, а затем я выкатил из гаража свой «горбатый»  «Запорожец» и сел за руль. Мы отправились в автомобильное путешествие  по Черноморскому побережью Кавказа.

– Ты богатый человек, у тебя своя машина! – завидовала Геня. – Как тебе это удаётся? Мы с Олегом вдвоем работаем, но нам, ты даже не можешь представить, в обрез хватает на жизнь…

Надо было только видеть нашу «Антилопу-Гну» бирюзового цвета с мощностью двигателя в восемнадцать лошадиных сил! Мы  с трудом втискивались в её небольшой салон. Колени женщин упирались в наши с Олегом спины, и мы чувствовали себя на передних сидениях как на прокрустовом ложе. Весь походный скарб на крыше был туго схвачен ремнями, вещи и посуда находились у нас под ногами. Но не было в то время людей счастливее нас. Мы беспричинно взрывались от хохота, любое дорожное недоразумение приводило нас в восторг. Травили анекдоты, пели песни, рассказывали житейские истории, вспоминали жизнь в Одессе, строили планы нашего безмятежного времяпровождения на «берегу пустынных волн», то есть там, где поменьше людей и цивилизации. Для этого предусмотрительно мы запаслись продуктами, спиртовкой, на которой можно варить обед…

Я «работал» шофёром, а Олег выполнял  обязанности главного казначея и штурмана. Он вёл учёт всех наших денежных расходов, постоянно призывая к экономии. На коленях у него всегда лежал раскрытый «Атлас автомобильных дорог», по которому он прокладывал наш путь.

– Здесь направо! –  и я делаю поворот направо.

– Сейчас налево! – и «Запорожец» мчал по маршруту, намеченному нашим штурманом.

На привалах мы разбивали палатку, надували матрасы, отбрасывали сидения машины и тем самым создавали вполне сносные условия для отдыха. И не нужны нам были комфортабельные гостиницы и кемпинги – нам везде было хорошо и удобно. Как завороженные, мы слушали шум морского прибоя, пение цикад, смотрели на «хоры стройные светил». Весёлый хмель молодости кружил  наши головы. Как дети, мы плескались в морской воде, делавшей наши тела невесомыми, заплывали на глубину, потом обсохнув и позагорав на солнце, бросались на песок, под дерево, в тенью. А сколько по дороге было всяких сладких и спелых ягод! Никогда мы не были так близки  к земле и вечности, как в то благодатное время!

Случались и приключения. Однажды по дороге между Туапсе и Сочи разлетелся подшипник переднего колеса. Тогда ещё не было станций технической помощи, и мы стали останавливать каждый похожий на наш «Запорожец»: может быть кто-нибудь выручит и продаст нужный нам подшипник. Тогда водители, отправляясь в путь, клали в багажник  множество всяких запасных частей. Женщины сидели в тени дерева у обочины, а мы с Олегом останавливали проходящие машины. Часа через два нам повезло: заветный подшипник лежал у меня на ладони. Строго следуя технической инструкции, произвели необходимую замену и двинулись дальше.

Мы видели заповедник, расположенный на южных отрогах Главного Кавказского хребта. Ехали, и перед нами расступались скалы, дорога шла мимо горных склонов, поросших лесами, где отливали на солнце серебристой листвой могучие дубы и грабы, каштан и липа, колхидский самшит и сосна. Пересекали многочисленные ущелья, проехали реку Юпшару и остановились, заворожённые видом опрокинутой чаши, отразившей зелень деревьев и голубизну неба – живописного озера Рица.

Мы пили сухое абхазское вино, вобравшее в себя аромат цветов и трав, нас угощали прекрасным мёдом, сладким и душистым, как всё вокруг. И долго потом во снах приходили ко мне незабываемые видения глубокого горного озера и шумной реки, с грохотом несущей свои воды куда-то вниз.


Отпуск кончился. Мы разъехались по своим городам и узнавали друг о друге по скупым и нечастым письмам. Однажды получил письмо, в котором сообщалось, что умер Сергей Сергеевич. Инфаркт. Было жаль Геню, она очень любила отца. Потом приходили письма, в которых друзья жаловались, что им трудно живётся. «Мы стоим дороже, чем нам платят», – писал Олег.

В 1974 году они неожиданно уехали в Америку. Уехали всей семьёй, с Ларочкой  и Евгенией Марковной…Горько мне стало от такого известия.

И вот через пятнадцать лет во времена горбачёвской перестройки, объявившей об «открытости общества», ко мне стали доходить письма от наших друзей, а затем и приглашение посетить их в США.

Стоит ли говорить о радости, охватившей нас с женой, когда мы получили гостевой вызов. Увидеть Олега и Геню, да ещё при этом побывать в Америке – об этом можно было только мечтать!

Возникла проблема финансов: где взять деньги для перелёта через океан? Я стал работать на полторы ставки, подрабатывать частной практикой, откладывать деньги из пенсии… Все текущие расходы мы сократили до минимума. В местном ОВИРе получили  загранпаспорта, и в апреле 1990 года я вылетел в Москву в американское посольство за визой.

Остановился, как всегда, у брата и рано утром отправился в посольство. Уже с Калининского проспекта я увидел толпу людей. Что там творилось! Очередь выезжающих – человек двести, а может быть, и более. Многие провели ночь на улице у посольства.

В этот день я никуда не попал. Пошёл домой, выспался, взял теплые вещи, термос с кофе и с восьми вечера занял свой пост. Там уже было несколько человек, пришедших на ночёвку у ворот посольства. Дежурный милиционер равнодушно скользнул по мне взглядом и отвернулся. Вся эта толпа, рвущаяся к молочным рекам  с кисельными берегами, была для него на одно лицо.

Я прислушивался к разговорам. В очереди знакомятся быстро. Одни едут повидать родственников с тайной надеждой узнать, нельзя ли вообще остаться там и попытать счастья в «свободном мире». Другие – чтобы привезти оттуда хорошую радиотехнику, шмотки.… Рассказывали, что в посольстве строгие нравы: надо заполнить анкету со множеством вопросов, и если что-либо в ответах не понравиться сотруднику консульского отдела посольства, – откажут в визе и  никакие просьбы не помогут…

За разговорами, анекдотами, поучительными житейскими историями, удалось скоротать ночь. В семь часов начали выстраиваться очереди, через час запустили первых десять человек. Вскоре за ворота посольства прошёл и я.

Невысокая коробка – стены и двери из стекла. Вошёл. Работник посольства, стоящий у входа, протянул мне анкету.

– Со мной едет жена, – пояснил я.

Чиновник протянул мне второй бланк.

Анкета состояла из большого числа вопросов: кто, откуда, где работаешь, цель поездки…судим ли, не болен ли туберкулезом…

Я подошёл к стойке, тянущейся вдоль всей стены, и вместе с другими стал заполнять анкеты. Окончив, отдал чиновнику, который мне давал бланки. Он передал бумаги в комнату, где находились сотрудники консульского отдела, психологии, консультанты, преимущественно женщины в форменных костюмах, белых рубашках и синих галстуках.

У окошка стоял мужчина в очках и старался как можно  вежливей что-то объяснить  белокурой голубоглазой девушке. Та улыбалась и на русском языке с акцентом отвечала ему. К другому освободившемуся окошку подошёл я. Молодая шоколадного цвета женщина подняла на меня большие чёрные глаза с узким краешком белых склер, светившиеся дружелюбием. На чистом русском языке она уточнила мою фамилию, нашла мои анкеты и углубилась в чтение. Потом пошли вопросы:

– Вы к кому едите?

– К друзьям.

– А здесь кто остаётся?

– Родители, два сына с семьями, внуки…

– Вы- врач?

– Да.

– А жена?

– Экономист.

– О, бизнесмен?! – Она сделала отметку в анкете.

– Приходите  к 16 часам за визой!

И вот я снова в посольстве. Народа много. Все ждут решения своей участи. Вызывали по фамилиям, отдавали паспорта с проставленными в них штампами-визами.

Вот и всё. Теперь за билетом. С визой это уже не проблема. Билеты брал в оба конца, за две недели до вылета. Потом поездом вернулся домой, и мы стали собираться в дорогу. Нужно было позаботиться и  подарках…


Огромный аэровокзал Шереметьево-2. Муравейник разноголосой публики. Пестрота цыганского табора. На автокарах громоздятся горы чемоданов, саквояжей, картонных коробок… Люди спят на надувных матрасах, на скамейках, сидя, склонившись и обхватив руками свои вещи.

Мы здесь с вечера. Регистрация билетов производиться за два часа до вылета, а вылет в 8.15. Всматриваемся в витрины магазинов. Тут есть всё, но...  за доллары, а их у нас немного.

Как медленно тянется время. Недаром говорят, что самое тяжёлое: ждать и догонять! Наконец, светящееся  табло вокзальных часов показывает шесть утра, начало регистрации. Но прежде-таможенный досмотр. И тут выяснилось, что подарки не должны превышать суммы в тридцать рублей, а мы купили матрёшек на восемьдесят рублей, да самовар расписной стоит более ста двадцати! Явный перебор. Таможенник укоризненно смотрит на нас, но ничего не говорит.

– А это что такое? – спросил он, нащупав в вещах баночку.

– Икра. Подарок племяннику…

– Не положено!

Баночка перекочевала обратно к сыну, который провожал нас.

Регистрация, паспортный контроль…Пограничник делает ещё одну отметку, и мы, считай, уже за границей! Прощаемся с сыном и проходим в зал ожидания. Здесь всё по-другому. Кожаные диваны и бары, ровный спокойный свет льётся сквозь листья затейливых растений. Успокоительная прохлада и тишина.

Нервотрёпная суета  и переживания последних часов остались позади. Мы уже в салоне воздушного  лайнера. Устраиваемся поудобнее в креслах, осматриваемся вокруг. Самолёт на минуту замер. Гул стал тоном повыше и громче. Разбег – и наш ИЛ-62 отрывается от земли.

Вышколенные красивые стюардессы разносят напитки, газеты, электронные игры…

– Наш самолёт выполняет рейс Москва-Вашингтон…Рейс будет проходить на высоте одиннадцати тысяч метров…

За иллюминатором – стада облаков. Они медленно, точно во сне, перемещаются в голубом пространстве неба. Сквозь их разрывы, как на топографической карте, видны трещины рек, лоскутки полей, мерцающие огоньки, и снова белое безмолвие кучевых образований да мерный гул турбин…

Принесли обед. Вкусно и обильно. Потом я пытаюсь читать какой-то журнал, но бессонная ночь даёт знать о себе:  я закрываю глаза и проваливаюсь в сон. Просыпаюсь, когда стюардесса объявляет:

– Летим над Швецией. Под нами Стокгольм.

Я снова закрываю глаза и вплываю в сновидения.

А жена, напротив, глаз не сомкнула. То ли от усталости, то ли от волнения. О чём она думала? О быстротекущей и непредсказуемой жизни? О превратностях человеческих судеб? Об Олеге и Гене, которые вчера ещё, кажется, были рядом, а сегодня, чтобы их увидеть, нужно пересечь Атлантический океан?!

Публика в самолёте чинная, солидная, приятная в общении. Шуршат газетами и журналами, читают книги, тихо переговариваются.

Через семь с половиной часов мы приземлились в небольшом канадском городке с незнакомым названием Гандер. Необходимо было дозаправить самолёт. Как всегда в таких случаях, пассажиров попросили покинуть борт лайнера. Мы прошли в аэровокзал. В просторном зале все надписи на английском, французском и немецком языках. Речь людей тоже звучала как в библейском Вавилоне. Напрягаю слух, призываю на помощь, скудные знания немецкого, полученные в школе, – ничего не получается: диалог глухого со слепым!

Осматриваю магазины. Товаров и сувениров навалом, всё умоляет: купи! Но нас предупредили: здесь всё дорого.

В зале ожидания уютно. Сидим в мягких креслах, едим мороженое, пьем «Пепси», но стараемся не терять из виду пассажиров, летящих с нами: не опоздать бы на посадку, ведь диктор вещает на английском языке, которого мы не знаем. К счастью, всё оканчивается благополучно: мы снова в самолёте и снова за иллюминатором хороводы медленно проплывающих облаков. Ещё три с половиной часа лёта – и наш лайнер принимает вашингтонский аэропорт. Двенадцать часов дороги – и мы оказались в том же времени, когда и вылетели, будто и не было этих томительных часов заоблачного полёта и страха, что крылатая птица не долетит до места назначения! Ещё немного терпения, и я увижу друзей!

Шум людского прибоя, металлический  гром и скрежет  врываются в салон. Открылась наглухо задраенная дверь, к самолёту подъехала специальная машина, подняла свой салон до уровня салона лайнера и мы перешли в него. Потом плавно опустились и покатили в аэропорт.

На пограничном посту девушка-негритянка в полицейской форме обратилась к нам на английском языке:

– Паспорт!

Мы протянули ей документы, и она туту же сняла с них ксерокопии, и опять что-то сказала. Стоявшие за нами в очереди пассажиры взяли на себя роль переводчиков:

– Вы кем работаете?

– Я – врач.

– А жена?

–Экономист.

– О, бизнес! Бизнесмен!! – негритянка почтительно улыбнулась, обнажая ослепительно белые зубы. – Это хорошо, – сказала она на ломанном русском языке. Видимо её русский был таким же, как мой английский. Её уважение  к бизнесу было безмерным. Кажется, в английском нет понятия «экономист» как специалист в области экономики или сотрудник определённой отрасли народного хозяйства. «Экономист» для американцев означает хозяин дела, делец, коммерсант, предприниматель, – вид деятельности, который они весьма уважают. Девушка сделала какую-то отметку, подала наши паспорта, и мы прошли в здание аэропорта.

В углу огромного  зала, прямо на  полу, были свалены вещи пассажиров русского лайнера. Каждый подходил, брал свой чемодан и направлялся к выходу.

И тут мы увидели Олега, его голову со скудными остатками шевелюры, возвышающуюся в толпе встречающих. Он, улыбаясь, сгрёб каждого из нас в охапку и чуть не задушил в объятиях. Затем, подхватив наши чемоданы и приглашая следовать за ним, направился к машине, которая стояла неподалеку. В чёрном костюме и серой сорочке, в чёрных туфлях с подобранными под цвет костюма носками, он был  всё тот же Олег, живой, подвижный, мало изменившийся после нашей последней встречи. Правда, виски у залысин поседели. Он распахнул дверь своей чёрной красавицы с хромированными молдингами:

–  «Крайслер», – сказал он гордо. – Последняя модель!

Мы сели и мягко тронулись с места. Я не услышал двигателя, мотор работал бесшумно. Олег наслаждался произведённым на нас впечатлением.

– Круиз-контроль, климат-контроль, полная автоматика…– говорил он, словно подчёркивал разницу между моим «горбатым» «Запорожцем» и этой современной красавицей, отражающей его здешней благополучие.

Дорогу преградил шлагбаум. Он протянул служителю поста деньги, шлагбаум поднялся, и мы выехали на частную автостраду. Через двадцать минут мы уже подъезжали к дому. Олег нажал кнопку в машине, и ворота гаража поползли вверх. Чудеса электроники и техники!

Дом был собственный. Радушный хозяин показывал нам свои владения: три спальные комнаты, столовая, совмещённая с кухней и отгороженная  от неё невысокой перегородкой, большая  комната, которая служила и кабинетом, и комнатой отдыха. Из неё был выход в небольшой уютный дворик, где стоял пластмассовый стол с  грибочком для тени и четыре кресла. Зелёная лужайка вокруг дома. Каждые две недели он косил траву, чтоб «непричёсанная»  зелень не портила вид. К дому примыкал гараж на две машины, из которого можно было войти прямо в дом. У окон цветы каких-то заморских цветов и роз – это хозяйство Гени. Она их регулярно подстригала и поливала из  шланга, который змейкой лежал тут же на траве…


Мы сидели в тени грибка, и тёплый влажный ветерок овевал наши лица, а промытое океаном чистое небо столицы Соединённых Штатов напоминало о вечности.

Олег и Геня жили в отдельных комнатах.

–Так лучше, – пояснил друг, – никто никому не мешает. Хочу я книгу почитать, радио послушать – слушаю, читаю. Я имею право на личную жизнь,  и никто не должен стеснять мою свободу… Это очень удобно. Я рано встаю, а она ещё может поспать.

Заговорили о Ларочке, живущей в другом городе. Она работала сначала машинисткой  в суде, а потом перешла в какое-то медицинское учреждение.

– Если бы она захотела учиться дальше, она должна была бы зарабатывать на это деньги. Мы, конечно, ей бы помогли.

Непривычно было слушать эти его рассуждения, но мы молча сидели  в мягких креслах, ожидая Геню. Она на работе и вырваться раньше не может.

– Баба Женя в доме престарелых, – сказал Олег, и словно ножом по сердцу резануло.

– Евгения Марковна, Генина мама?!

– Да, да. Вы сами увидите, тем более что этот пансионат в пяти минутах езды от нашего дома.

Так, за разговорами, незаметно пришло время обеда. Мы ждали Геню. Она работала в федеральной организации Красного Креста старшим лаборантом и  должна была быть с минуты на минуту. И вот она появилась на пороге – высокая, стройная, кареглазая в темно-синем платье и тёмных туфлях на невысоком каблуке. Ровная стрижка чуть седеющих волос. Милая подруга студенческой юности бросилась ко мне  и прижалась щекой к моей щеке, потом обняла мою жену с радостью и слезами, и всё говорила, стараясь выложить разом переполняющие её чувства.

Геня привезла с собой друзей, давно переехавших в Америку из Ленинграда. Володя был историком и работал консультантом в каком-то министерстве, а Женя – научным сотрудником, биологом. Она только что прилетела из Европы, где была на какой-то конференции.

Пока Геня накрывала на стол, мы сидели в гостиной и беседовали. Друзья расспрашивали нас о последних событиях в России, о жизни в Ростове…

– Я не верю в горбачёвскую перестройку, считаю, что вам всем надо быть поумнее. Разные общества «Память» и другие  националисты ещё вам покажут… Вы забыли погромы? Да и гражданская война может быть… Россия бурлит… – говорит Володя.

– Неужели вам не страшно жить в России? – подключилась к беседе Женя. – Почему вы ничего не предпринимаете, чтобы уехать оттуда?

Как мне объяснить этим людям, что там моя Родина, могилы родных, что я вырос на этой  земле, прожил в России тяжёлые военные годы, встретил свою любовь… Та мои дети и внуки, мои друзья. И, наконец, там моё дело, которое мне дорого. Это – моя жизнь.

Не хотелось мне омрачать наш первый нескончаемый день в Америке, вступать в споры, портить кому-то настроение, а потому, стараясь завершить разговор, я сказал:

– У всех нас одна Родина, а её, как мать, не выбирают…

Женя и Володя удивлённо и, как мне показалось, с сожалением посмотрели на меня.

Чтобы как-то разрядить обстановку, Геня пригласила всех к столу. Она угощала нас салатом из свежих огурцов и помидоров, украинским борщом, рублеными баклажанами «по-одесски». На десерт  были груши, апельсины, клубника и виноград.

– Виноград в мае! – с восторгом сказала жена.

– Здесь всё есть круглый год… – ответил Олег.

Так, за разговорами прошёл обед. Всех нас немного разморило, и мы перешли в большую комнату для гостей.

– Интересно наблюдать за новыми событиями в России, – сказала Геня, – мы все очень болеем за вас.

– У нас ещё не скоро будет хорошо! – скептически заметила жена.

– Ничего! Должно пройти время, – рассудительно сказала наша хозяйка.

Мы до глубокой ночи вспоминали нашу юность.


Инна, утомлённая перелётом и бессонными ночами, уснула сразу. А я долго не мог заснуть, смотрел  в потолок и думал о наших друзьях в Америке, о судьбах людей, таких разных и в то же время в чем-то сходных друг с другом.

Менталитеты американцев и русских совершенно не похожи. Здесь обычно не зовут в гости, а если возникает необходимость во встрече или  в решении деловых вопросов, то делается это на нейтральной территории: в кафе, в ресторане. Геня скучала по общению и русских друзей всегда приглашала к себе в гости, накрывала стол скатертью, ставила угощения. Она была радушной хозяйкой.

Её любили на работе. За время пребывания у них в гостях я побывал в многоэтажном здании вашингтонской организации Красного Креста. Поднявшись лифтом на её этаж и войдя в кабинет, где они занималась  своими исследованиями, я увидел на столах, на полках книги, журналы, какие-то карточки, которые лежали повсюду. Приборы, термостаты… Беспорядок такой же, как и у нас.

Геня стояла у прибора, и врач-китаянка смотрела на неё влюблёнными глазами.

– О, это такой специалист, такой специалист, – говорила она по-английски, и Геня, улыбаясь, переводила мне добрые слова в свой адрес. Потом пояснила:

– Она приехала из Шанхая на двухгодичную стажировку. Очень счастлива, так как здесь есть чему поучиться. Кроме того, она за месяц здесь зарабатывает больше, чем за целый год напряжённого труда в Китае.

Геня была вдумчивым экспериментатором. Полученные ею данные  публиковались в научных журналах, она выступала на конференциях, различных симпозиумах.

Побывали мы и у Гениной мамы в её комфортабельном доме для «престарелых». Пошли туда вместе с Олегом. За стеклянной перегородкой в холле сидели два охранника и следили по мониторам за порядком. На первом этаже располагались помещения трёх  религиозных общин: христианской, католической и иудейской. В холле было много  «островков» отдыха с креслами и столиками. Там сидели пожилые люди и о чем-то беседовали. Другие играли в карты.

Олега знали, и мы спокойно прошли на второй этаж  к бабе Жене.

Евгения Марковна, постаревшая, но такая же деликатная и приветливая, принимала нас в своей гостиной, расспрашивала о домашних делах, с удовольствием говорила на русском языке. Было видно, что она соскучилась по общению с земляками.

Я и сам почувствовал дефицит общения, находясь в Америке. Идешь по улице и прислушиваешься: может быть, где-то прозвучит родное понятное слово. Включаешь телевизор – десятки каналов и ни одного русского. Однажды показали Горбачёва, который приезжал с официальным визитом. Обрадовались: сейчас услышим русскую речь. Куда там! Открыл было он рот, сказал что-то на родном языке, и тут же его слова потонули в английском синхронном переводе.


Олег просыпался рано. В половине шестого выводил из гаража свой блестящий «Крайслер» и ехал на работу заниматься компьютерным проектированием. По дороге заезжал в спортивный клуб. В тренажёрном зале делал зарядку, давая себе полную нагрузку, затем шёл в бассейн и плавал, наслаждаясь лёгким дыханием и силой мускулов. За четверть часа до начала работы забегал в кафе, выпивал стакан сока, заедая его бутербродом. За компьютер он садился со свежей головой и работал весь день, не чувствуя усталости. Мой друг следил за своим здоровьем, считая его важнейшим условием успеха…

Уделять нам время друзья могли только в субботу  и воскресенье. Тогда мы шли в город, к знакомым, в ресторан…

Американская столица распланирована чётко. Прямоугольная сетка улиц-стрит  дополняется перпендикулярными проспектами-авеню. По одному из них мы вышли к зданию конгресса – Капитолию, Его трёхступенчатый шлеемообразный купол, крылатые пролёты с колоннами, звёздно-полосатый флаг на крыше были видны издалека. Существует традиция, что ни одно здание в столице не должно быть выше Капитолия. По широкой парковой магистрали мы спустились от Капитолия к реке Потомак и вышли к парку, примыкающему к Белому дому. Во всех правительственных зданиях, посольствах, миссиях ощущалось влияние европейского классицизма.

Вашингтон – одна из самых зелёных столиц мира. Такого количества парков я не видел нигде. По своей российской привычке я боялся ступать на газон, а Олег шёл, не опасаясь примять зелёную траву. Молодые люди, обнявшись, лежали на траве недалеко от Белого дома, хипповали, играли на гитарах, пили «Пепси».

На знаменитом Арлингтонском национальном кладбище с могилой Неизвестного солдата уходят вдаль по-военному чёткие одинаковые ряды могил. Никаких оград, безвкусных надгробий. Здесь утверждается истина: в смерти все равны, и солдаты, погибшие в мировых войнах, и президент США Джон Кеннеди, застреленный в 1963 году, и его брат сенатор Роберт Кеннеди, павший от пули убийцы пятью годами позднее.

Мы стояли у памятника Джорджу Вашингтону, первому президенту Америки, политику, заложившему фундамент великого государства. Видели не менее величественный памятник Томасу Джефферсону, первому государственному секретарю и третьему президенту США, автору знаменитой Декларации независимости.

Уважение всего мира снискала себе деловая Америка Форда и Тейлора, страна неистощимой изобретательности с высочайшей культурой производства и управления. Привлекая таланты и энергию, волю и мужество со всего мира, она по праву стала самой притягательной и образцовой страной в конце двадцатого века.

Мы шли по улице, а навстречу нам двигался поток пешеходов: негры, вьетнамцы, пуэрториканцы, европейцы. Юноши и девушки в джинсах и кроссовках, в рубашках и майках. На их телах обилие цепей и металлических предметов, прямо-таки ходячие склады металлолома. Проходят люди бородатые и выбритые, в галстуках и жилетах, в майках всех цветов радуги. И каких только надписей нет на этих майках!

Недавно попалась мне на глаза книжонка эмигрантов Петра Вайля и Александра Гениса. Они рассказывают о надписях на майках, находя в них и философию, и юмор, и поучения… «Я на этой планете с коротким визитом» – это о быстротечности жизни. «Вступайте в армию: вы увидите далёкие экзотические страны, встретите необычных, интересных людей и убьете их» – скрытая ирония, антимилитаристский пафос. А чего стоят такие перлы: «Инструктор по сексу: первый урок  бесплатно», «Обеспечь свою безопасность, спи с полицейским», «Труд завораживает меня. Я  могу наблюдать за ним часами!», и, наконец, «Русская литература интереснее секса!».

Такова Америка!

В своё время образ этой страны складывался у нас под влиянием американской литературы и кинофильмов. Помню фильмы «Сестра его дворецкого», «Первый бал», «Секрет актрисы» с очаровательной Диной Дурбин, «Огни большого города» с гениальным Чарли Чаплином, «Серенада солнечной долины», где снялся сам Гленн Миллер, автор незабываемой музыки к фильму. Нет, Америка – не крутые герои, секс и насилие современного экрана, а скорее благородные ковбои, волевые и мужественные защитники обездоленных, прекрасные американские Золушки, находящие своё счастье, «маленькие люди», отстаивающие своё достоинство.

А какой духовный мир открывался нам в книгах Марка Твена, О. Генри, Джека Лондона, Теодора Драйзера, Уильяма Фолкнера, Эрнеста Хемингуэя, Курта Воннегута?! Кто из нас оставался равнодушным к мелодиям Дюка Эллингтона, Луи Армстронга, Джорджа Гершвина и других блистательных американских композиторов и  музыкантов! Как заворожённые мы рассматривали в художественных альбомах репродукции картин, рисунков, гравюр, литографий Рокуэлла Кента – его «Тружеников моря», гренландских эскимосов и других ярких, колоритных жителей Севера. А какая пёстрая панорама жизни представала перед нами в  полотнах Джорджа Беллоуза! Тюрьмы и трущобы, матчи боксёров и линчевание негров, сцены труда и гулянья, пейзажи и портреты…

Нас поразили не только супермаркеты Америки, как образ промышленного изобилия и результатов труда американских фермеров, не только достойные лучших выставочных салонов автомашины. Нас потрясла знаменитая библиотека Конгресса, одна из крупнейших библиотек мира! Свыше пятнадцати миллионов книг и брошюр, около тридцати пяти миллионов  рукописей, нот, географических карт, кинофильмов, пластинок, микрофильмов… восемнадцать читальных залов! Чтобы взять нужную книгу, достаточно на одном из множества компьютеров выбрать название книги или автора, и тут же получить информацию о номере полки, на которой находится эта работа. Иди сам и бери! Здесь ждут тебя копировальные машины. Если нужна ксерокопия какой-либо статьи, они к твоим услугам!

Америка – богатая страна, использующая самые последние разработки научной мысли, новейшие технологии. Лучшие мозги мира укрепили её славу. И могущество. И никого здесь не волнует, что статуя Свободы изваяна во Франции Бартольди, а телевизор изобрёл русский инженер Владимир Кузьмич Зворыкин, уроженец города Мурома Владимирской области, переехавший в 1919 году в США. Что с того, что знаменитый Бруклинский мост возводили выходцы  из России, что первые турбинные вертолёты и вертолёты-амфибии строил в Америке выдающийся русский конструктор Игорь Иванович Сикорский! Я видел эти летательные аппараты, побывав в Национальном Музее воздухоплавания и космонавтики.

А, собственно говоря, какая разница, где создавались культурные и технические ценности, обогатившие человечество. Разве стали менее русскими «Мёртвые души» Гоголя от того, что писал он их в Риме, а «Пиковую даму» Чайковский сочинял во Флоренции?

Великие открытия, великая литература и музыка принадлежат всему человечеству!


Мне трудно судить об Америке, пробыв здесь лишь месяц и всего в двух городах – Вашингтоне и Балтиморе. Понять страну можно только изнутри, живя в ней. Олег рвался сюда, чтобы вести свободную, независимую и обеспеченную жизнь. Счастье для него – это свой дом, хороший автомобиль, безбедная старость… Для достижения этой цели нужны деньги. Он и направил всю свою энергию на то, чтобы заработать больше денег.

Вначале по приезде в Питтсбург, первый город их американского пристанища, он, устроившись на частное предприятие, неплохо зарабатывал. И всё было бы хорошо, если бы не Япония, которая завалила американский рынок дешёвым прокатом. Многие сталелитейные компании стали разоряться. Начались массовые увольнения. Семья Успенских переехала в Кливленд, где Олег ещё какое-то время работал. Но вскоре и здесь он получил конверт с уведомлением об увольнении. Куда бы он ни обращался, везде получал отказ. В его услугах не нуждались. Рассылал на различные предприятия свои «резюме», но так и не дождался приглашения на собеседование. Мой друг впал в депрессию. Целыми днями лежал на диване, не зная, куда себя деть. Идти в рабочие боялся, – кто после этого предложит работу инженера!? Попробовал заниматься бизнесом – прогорел, и новых попыток уже не предпринимал. В глазах его навсегда поселился страх, в поведении сквозила какая-то униженность. Он страдал и…ничего не мог придумать.

Геня взбунтовалась. Она потребовала, чтобы муж встал с дивана и пошёл переучиваться на кого-либо. В противном случае пригрозила разделить счёт. Это на Олега подействовало. За умеренную плату они нашли курсы, где учили проектированию на компьютере. Окончив их, он обратился в фирму, которая за гонорар в размере месячной зарплаты подобрала ему работу недалеко от Вашингтона. Так они оказались в столице.

С тех пор Олег изменился. Исчезли его жизнерадостность и бесшабашность, он стал менее общителен, часто замыкался в себе.

Наш приезд его приободрил. Он словно бы на время вернулся в свою молодость, и, немного красуясь перед нами, показывал всё, что приобрёл в Америке: дом, машину, саму Америку…

У Гени карьера складывалась достаточно благополучно. Она работала в федеральной организации Красного Креста, имевшей свои учреждения в разных городах Америки и за рубежом. Переезды из города в город не задевали Геню. Её везде принимали на работу по профилю, так как характеристики были неизменно самыми хорошими. Она многое брала на себя по дому, по налаживанию быта, всегда была рядом с Олегом, когда ему было плохо. Но и она проглядела или недооценила последствий психологического шока, который Олег перенёс, оказавшись без работы в роли нахлебника.

– Америка – хорошая страна, – как-то сказала Геня, – но хороша она для американцев…


Столкнулся со свободным миром Америки и двоюродный брат жены. В Одессе он работал на механическом заводе, руководил цехом, дорос до начальника производства. Был человеком сведущим, уважаемым директором, главным инженером, рабочими. Худой, подвижный, с добрыми глазами, глядящими сквозь сильные очки в просторной оправе, с шевелюрой седых волос, – он обращал на себя внимание низким грудным голосом. Идёт по цехам, как хозяин обходит свой завод. Всё замечает: где какой непорядок, как хранятся на складе заготовки, в каком состоянии станочный парк, соблюдается ли техника безопасности…

– Летят стружки, сваливаются рабочему под ноги…Грязи, как в конюшне! Где уборщики?

– Ты, Львович, как госконтроль, даже хуже! – ворчат подчинённые, но послушно выполняют всё, что требует этот въедливый, но справедливый человек.

С рабочими у него полное взаимопонимание: они в курилке угощают друг друга сигаретами, пикируются шутками, спорят о достоинствах любимой футбольное команды «Черноморец», но если надо, он может, не дожидаясь планёрки, так выругать мастера или старшего смены, что тем небо с овчинку покажется.

Брат хорошо зарабатывал, а кроме этого получал надбавку к основной зарплате за рацпредложения и внедрение новой техники, премии за перевыполнение плана. И его жена, инженер на Одесском порту, вносила свою лепту в семейный бюджет.

Жили, – не нуждались. Их сынок, гордость и надежда, носивший его фамилию, смотревший на мир его глазами, – талантливый мальчик. Как он играет на скрипке! Преподаватель музыкальной школы сулит ему большое будущее.

– Ваш сын, – говорит преподаватель, – вылитый Бузя Гольдштейн! Точно так же, как и он, держит смычок и ноту «си» берёт, как он!

Всё хорошо было бы у парня, если бы не его нрав. Он –меланхолик. Не умеет постоять за себя, дать, если надо, сдачи. Каждый, кому не лень, может подойти и толкнуть мальчика…

Это был инфантильный, с узкими плечами и впалой грудью, мальчишка. Большие карие глаза и сочные губы, ровный небольшой нос и чуть впалые щёки делали его облик мягким и грустным. Застенчивый сын совсем спал с лица, когда девочку, с которой он дружил, чуть ли не с первого класса, родители увезли за океан. Брат и его жена бессонными ночами думали о судьбе сына: сможет ли он со своей скрипучей скрипочкой, еврей, добиться здесь, на Украине, успеха? Сомнения одолевали их. И поняли они, что им надо  собираться в Америку. Только там они смогут дать настоящее музыкальное образование сыну, только там еврейский мальчик сможет стать Давидом Ойстрахом или Иегуди Менухиным.

У них была ещё старшая дочь. У той запросы поменьше. Она работала в парикмахерской, у неё свои клиенты, всегда в руках живая копейка, да и муж её – не белоручка, столяр, надо – дверь соберёт из дуба или сосны, оконные переплёты подгонит, мебель сделает на заказ. Люди они самостоятельные, в родительских подачках не нуждаются, жить им есть где. А захотят в Америку – добрая, всех примет!

В Балтиморе у них родственники, в первое время можно будет остановиться у них. И стал брат писать в штат Мэриленд, где находиться тот самый город, нашпигованный металлургической промышленностью, где есть всё, что угодно, и, самое главное, где проживают эти самые родственники. Потом поехал в Москву, добиваясь от американского посольства статуса беженцев. И добился всего: и желанного статуса, и вызова родственников. «Приезжайте, – писали они, – вы не первые, вы не последние. Устроитесь. Были бы руки и голова».

Так они стал эмигрантом. Приехав в двухмиллионный город с крупнейшим морским портом страны, он довольно-таки быстро по американским меркам устроился мастером на частный механический завод, где вместо компьютерной механизации преобладал почему-то ручной труд. Всё приходилось таскать на своём горбу, производить погрузочно-разгрузочные работы, как в допотопные времена. И брат надорвался. Почувствовав боль в паху, он показался врачу. Выяснилось самое худшее, что могло произойти в его судьбе: грыжа! Нужна была срочная операция, в противном случае – ущемление и непредсказуемые последствия…

Брат взял двухнедельный отпуск и лёг на операционный стол. Когда же вернулся на завод, там ему объявили, что в услугах его не нуждаются. После операции здесь ему делать больше нечего. Выплатили пособие и выставили за дверь.

Это была первая большая неудача. Надо было как-то  существовать, кормить семью. Его жена не работала. Незаурядные способности сына никого не интересовали. Здесь оказалось много таких вундеркиндов,  приехавших со всего света. Ведь Америка – добрая страна, всех принимает!

Червь сомнения начал грызть брата. Дома, в Одессе, и родные стены помогли бы, и  завод бы помог, окажись он в таком безвыходном положении, а здесь – хоть пропадай! И понял он, что, сколько не вой на луну, никто тебя не услышит…

Личные проблемы – самые тяжёлые. Когда мы с женой из Вашингтона приехали в Балтимор, брат очень обрадовался нам и рассказал, как несправедливо обошлись с ним в стране, на которую он возлагал такие надежды. Он рассказал, какие прилагал усилия, чтобы выжить, крутился, как белка в колесе, искал любую работу…

Намечалось место в пекарне, и он боялся его упустить.


Чем больше мы знакомились с судьбами выходцев из бывшего Союза, тем лучше понимали, как нелегко им здесь. Многие продолжают жить по российским обычаям, читают русские книги, встречаются с русскими приятелями, стараются сохранить русский образ жизни. То, что естественно для американцев, у них вызывает много проблем. Олег однажды писал своему одесскому приятелю: «Приходишь к шефу в офис, а он, улыбаясь во всё лицо, хлопает тебя по плечу и спрашивает: как дела? Ты отвечаешь: «Олл, Райт!» хоть на душе у тебя кошки скребут».

Олег долго не мог  понять, почему он должен улыбаться, когда этого не хочется. У американцев таких вопросов даже не возникает. Улыбка, – значит, у тебя всё хорошо, и у тебя нет проблем, ты – на плаву и с тобой можно иметь дело.

Для них Америка из России казалась куда прекрасней, чем вышло вблизи. Когда опала позолота, они увидели американскую жизнь без прикрас. Здесь шла жестокая борьба за выживание. Умница Олег понимал, что коммерциализация культуры низводит её до второстепенного уровня. Важна возможность  получить прибыль. Поэтому модные бестселлеры вытесняют Достоевского, а Феллини нет места среди сериалов о Джеймсе Бонде.

В Америке старая система ценностей распадается, а та, что создана, превращает человека в обывателя. Деньги, собственность – вот главное, что даёт свободу личности! Если есть деньги, – ты выдержишь конкуренцию, ты сможешь выжить! Для коренных жителей США это привычно. Выходцу из России во всём этом сложно разобраться, к этому трудно привыкнуть…

Поэтому Генины слова о том, что Америка хороша для американцев, приобрели вполне конкретный и осязаемый смысл.

Чтобы приспособиться к новой жизни, нужны годы, и чем больше Олег и Геня «американизировались», тем яснее понимали, что стать вровень с теми, кто родился здесь, им никогда не удастся.


После нашего отъезда мы регулярно переписывались, перезванивались. По письмам, телефонным разговорам я чувствовал, что с Олегом происходит что-то неладное. Страх остаться без работы не покидал его. Он становился всё более раздражительным, вспыльчивым, часто грубил жене, той самой Генечке, которую многие годы совместной жизни называл самыми, какие есть, нежными словами, спешил исполнить каждое её желание.

В 1995 году я пригласил их к себе в гости. К этому времени уже имелась такая возможность. У нас сыновьями была производственная и коммерческая фирма, которая приносила прибыль. Зная, что Олег считает каждый цент, экономя и откладывая его на «чёрный день», я вызвался оплатить им дорогу и пребывание у нас. Теперь уже я встречал их в Ростовском аэропорту и вёз домой на прекрасной японской машине. И теперь уже наш дом наполнился шумом, весельем и дорогими воспоминаниями.

Но, оставшись как-то со мной наедине, Геня с грустью поведала о том, что Олег снова три года не работал, надломился, стал мелочным, контролирует каждый её шаг: что купила, сколько потратила. Он упрекал жену в том, что живут они не по средствам, что Геня транжирит деньги, не думая о завтрашнем дне. Олег всё больше отделялся от Гени.

У него появилась новая нехорошая черта, которой раньше не было: он постоянно подтрунивал над женой, издевался над её любовью к классической музыке коллекционированием записей выдающихся исполнителей  вокалистов, дирижёров, инструменталистов, выдавая это за блажь, за лёгкое помешательство, чем доводил Геню до слёз. Испортив жене настроение, он не обращал на неё никакого внимания. Это был совсем  другой человек. Таким я Олега не знал.

Мы с женой старались хоть как-то скрасить Генино тягостное настроение, устраивали застолья, делали подарки, организовывали экскурсии и походы на концерты…Я даже специально для наших гостей организовал концерт своей вокальной музыки в Доме актёра. Исполнялись романсы, песни, инструментальные произведения. Олег ходил, но отношение к происходящему не высказывал. Геня же была счастлива. Она радовалась, что снова на Родине, среди друзей, где так всё естественно и тепло. Но часто я заставал её пасмурной, с затуманенным взглядом, ушедшей в себя. Однажды Геня расплакалась у меня на груди, говоря, что Олег тяжело болен психически, что его сломила Америка. Жить вдвоём с ним становилось невмоготу. Она давно бы оставила его, если  бы не  двадцать пять лет счастливо прожитых вместе лет.

– Я глубоко убеждена, что если уйду от него, он погибнет!

Геня постарела, на лице её появились морщинки, волосы поредели, брови словно выцвели. Но было в ней ещё много от прежней Гени изящества, элегантности. Всё ей было к лицу!

Мы жалели её, хотя понимали, что жалость не самое лучшее чувство в общении с друзьями. Утешали её, как могли, хотя осознавали, что тучи, сгустившиеся в их жизни, уже не рассеять.

Они уехали, и долгое время мы с женой ждали о них вестей.

Выйдя на пенсию, супруги перебрались из Вашингтона во Флориду. Продали свой дом и купили в курортном городке на Атлантическом побережье роскошную виллу. Казалось бы, теперь им жить, наслаждаясь природой, путешествовать, как это делают многие пенсионеры. Нет, ничего этого не произошло. Разгорались тяжёлые скандалы. Причина последнего из них – завещание на владение наследством. Олег настаивал, требовал, чтобы Геня всё записала не на дочь, а на него.

– Пока я жив, – вскипал он, – я, и только я, должен быть основным владельцем недвижимого…Да, да, всего, что нажито нами вместе. А когда меня не станет, пусть моим имуществом распоряжаются другие…

Очередной скандал принял безобразную форму. Олег грязно выругал и толкнул Геню. Та, не смея даже помыслить, что с ней так могут обойтись, забрала из дома престарелую старуху-мать и самолётом вылетела к дочери.

Об этом я узнал из телефонного разговора с Геней, которая позвонила из Лос-Анджелеса, где проживала их дочь. Я умолял её простить Олега и помириться, звонил к нему, и получал одинаковые ответы: «Вопрос решён!»

Но жизнь часто точку превращает в многоточие.

Геня не предполагала, что всё обернётся против неё. Оказавшись рядом с дочерью, она впервые почувствовала её отчуждение. Жизнь на расстоянии отдалила их друг от друга. Получив и этот удар, Геня поняла, что не нужна никому, ни мужу, ни дочери. Как бы ни было горько, но она своим трезвым, аналитическим умом осознавала что «заслужила»  такое отношение к себе со стороны дочери: не дала ей высшего образования, хотя возможности для этого  были, согласилась на то, чтобы дочь жила отдельно, бросив её в водоворот самостоятельной жизни. И личная жизнь девушки складывалась не так, как хотелось бы родителям: жила в свободном браке с художником-эмигрантом из Киева, детей не предвиделось.

Почувствовав свою ненужность, Геня искренне обрадовалась письму мужа, который жаловался на ухудшающееся здоровье: врачи предполагали у него начало диабета. Он просил её вернуться домой.

И она вернулась.

Через некоторое время после этого в моей квартире зазвонил телефон и радостный голос Олега сообщил, что с Геней они помирились, что всё у них «О,кей» и худшее позади.

Словами не передать, как мы были счастливы! Мы с женой выпили даже по бокалу вина за их удачу, чтобы у них всё обошлось.


Однажды, недели через две после последнего разговора с Олегом, беспричинное беспокойство ни с того, ни с сего овладело мной. Какие-то кошмарные сновидения преследовали всю ночь. Телефонный звонок поднял с постели. Трубка дрожала в руке, не хватало воздуха.

– Вас слушают, – сказал я, приготовившись услышать нечто ужасное.

В трубке что-то щелкнуло, и бесцветный голос Олега произнёс:

– У нас большое горе…

– Что случилось? – вырвалось у меня. – Умерла баба Женя?

Евгеньи Марковне шёл в то время девяносто второй год.

– Нет, хуже…Генечка нас покинула.

– Как?! – трубка выскользнула у меня из рук. Собравшись с силами и переждав, пока пройдёт спазм в горле, я переспросил:

– Что случилось? Несчастный случай? Отвечай!!!

– Она повесилась, – всё тем же бесцветным голосом пояснил Олег. – В саду на ветке дерева…

Он обещал сообщить подробности письмом.

Я стоял потерянный и несчастный. Такого исхода я не предполагал.