На языке джунглей

       Собака – это преданность, идущая до
       конца, преданность, не знающая никаких
       компромиссов, преданность до последне-
       го вздоха…
       Рябинин Б.С. – писатель



Чао был собакой, и такую кличку дали ему китайские дети в Яомыне. Бедному псу очень не повезло в жизни, и ему часто снилось его счастливое щенячество. Так было и в эту ночь. Сладкий сон пришёл к нему за полночь, и он почувствовал себя в прошлом. Он «увидел» лежавшую на боку мать и щенят, теребивших её соски. Он не видел только себя, но он чувствовал, что находится здесь же и делает то же, что и его братья. Щенки толкались, наседали друг на друга, искали, где поудобней, а мать изредка поднимала голову и кого-нибудь лизала. В это время надувшийся счастливец покряхтывал, потому что бархатистый материнский язык валял его с боку на бок. Этот сон был настолько ощутим, что Чао простонал от избытка чувств и затем проснулся.
В том году рано наступила весна, и на задворках фанзы быстро обсохла земля. Поэтому совсем ещё крохотные сосунки стали выползать из норы и резвиться на солнцепёке. Здесь они стремительно росли, и скоро заботливая сука убедилась в том, что её щенки начали понимать «язык джунглей», известный собакам с незапамятных времён.
«Дети, до вас доходят мои слова?» - спросила она однажды на древнем языке, и щенки синхронно ответили: «Да, мама, мы тебя понимаем, поговори с нами на этом языке, он такой занятный…»
«Так вот, дети мои, теперь вы в состоянии постигать азы мудрости, и сегодня я проведу с вами первый урок выживания в этом мире, - продолжала мать, и им очень понравился этот беззвучный, но хорошо понятный язык. – В далёкие, но добрые времена, все собаки жили стаями, во главе которых стояли сильные и умные вожаки, добивавшиеся высокого положения в открытом и честном бою. Но старый мир постепенно рушился. Теперь никто не знает, почему это происходило, но как бы там ни было, собаки стали попадать в смешанные стаи, где вожаками, как правило, становились двуногие животные, называвшие себя людьми. – В этом месте амплитуда колебаний беззвучного языка повысилась, и щенки почувствовали волнение матери. – После этих перемен собачий народ стал питаться объедками со стола этих загадочных и непредсказуемых «двуногих». Все они очень разные и очень непохожие друг на друга. Одни хорошо понимают, что говорят им собаки, дают им поесть, пускают их домой погреться в зимнюю стужу, а другие награждают их пинками. Вам следует знать, что некоторые люди кормят собак впроголодь, но всегда помните о человечьих щенках – они добры и отлично понимают собачий язык. Поэтому в Амые трудные моменты жизни обращайтесь к ним…»
Мать сделала паузу, чтобы собраться с мыслями, и когда один из щенков попытался шалить, она клацкнула зубами и потрепала его за ухо.
- Вы должны чётко улавливать мои мысли, потому что неучи не сумеют приспособиться к жизни и быстро погибнут в этом жестоком мире! – перешла она на лай, ибо эти слова требовали к себе особого внимания. Но скоро все успокоились, и снова потекла размеренная речь на языке джунглей:
«Люди очень умны, но у них нет того, что дадено природой нам, собакам. Двуногие не могут предчувствовать надвигающуюся беду; они почти лишены обоняния, не видят души умерших и не умеют говорить на древнем языке. Правда, со временем люди научились передавать мысли на расстояние при помощи бумажки, но это очень хлопотное и сложное дело. Словом, собаки более приспособлены к жизни. Умные вожаки знают об этом и используют наши возможности с немалой выгодой. – В это время щенки снова почуяли волнение матери и насторожились: - Дети, скоро вас выгонят из родной стаи, и вы попадёте к другим вожакам. Поэтому запомните самое главное: вековые моральные устои собачьего народа гласят о том, что вожак уважаем, почитаем и ему следует верно служить. Бросить вожака, то есть уйти от него, можно только в самом крайнем случае, если вы убедитесь, что он стал вашим врагом.
Добрая и в то же время строгая мать не зря учила их премудростям жизни, и Чао понял это довольно скоро. От воспоминаний далёкого щенячества он расчувствовался, и на его морду скатилось несколько слезинок…
Ему было всего два месяца, когда хозяйские дети отвели его к лавочнику Бо, жившему в другой части города, и тот сразу посадил Чао на цепь, а ребят угостил сладостями. Когда китайчата направились домой, то пёсик рванулся следом за ними, но тут же перекувыркнулся через голову и упал на спину. Чао очень удивился и не сразу понял, что за препятствие удерживает его на месте. Он продолжал рваться с цепи до тех пор, пока не почувствовал удушье и пока в его глазах не помутился белый свет…
Придя в себя, Чао тщательно обнюхал новое место и после этого понял, что его уже выгнали из родной стаи. Однако он не знал за собой вины, поэтому глубоко переживал предательство, жалобно скулил и грыз свою цепь, которая была крепче самой крепкой кости. Наконец Чао устал и понял, что пока он не станет большим, ему не справиться с этой ненавистной «костью». Но Чао не хотел ждать так долго, и когда наступила ночь, он стал «жаловаться» луне на свою участь. Во второй половине ночи лавочник вышел из фанзы с бамбуковой палкой и сильно его избил. После этого для Чао померк белый свет, и от горькой обиды он несколько дней не вылезал из будки.
Так Чао попал в другую «стаю», и у него появился новый вожак, который его не любил…

       * * *

В Яомыне, если от вокзала подняться на виадук и перейти на другую сторону, а затем идти прямо, то обязательно выйдешь на улицу Лянсуйлу. Вот, на этой улице и стояла в 1912 году лавка, принадлежавшая китайцу по имени Бо.
Это была обыкновенная лавка с двумя прилавками, расположенными буквой «Г». Бо чаще всего находился за тем прилавком, что был напротив двери, Здесь, под рукой, он держал самый ходкий товар: зелень, бобовое масло, приправы и разную всячину, мыслимую и немыслимую. К мыслимой относились финики, жареный арахис, семечки, и многое другое – всего не перечесть. К немыслимой принадлежали трепанги, челимсы, дурно пахнущий тадян и нечто в открытых бочках, тоже дурно пахнущее, и ещё много чего такого, что непросто не только перечесть, но и назвать.
Семья у этого Бо была небольшая: он сам, его жена Лу, ковылявшая на маленьких «утюжках», изуродованных в раннем детстве ступнях, и старуха-мать, которая в последнее время больше лежала, чем ходила. Детей у лавочника не было, потому что в молодости он перенёс плохую болезнь. Бо далеко не сразу обратился к знахарям и поэтому стал бесплодным.
В округе, где находилась лавка Бо, жили в основном бедняки, и все они были должны лавочнику, а более всех задолжал ему неудачник Лю, потому что его тридцатипятилетняя жена уже успела нарожать ему шестнадцать детей. Но дело на этом не закончилось, и когда в семье появился семнадцатый ребёнок, то этот китаец привёл к лавочнику свою тринадцатилетнюю дочь и продал её за долги. Однако Бо не поскупился, и бедняга Лю получил в придачу целый мешок гаоляна и пять динов не очень свежей свинины. Лу приняла вторую жену не очень дружелюбно и, прежде всего, свалила на неё самую тяжёлую работу. Теперь возле очага постоянно крутилась худышка Юй, а Лу помогала своему мужу в лавке. Несколько месяцев Бо не обращал никакого внимания на тонкую, как тростинка, женщину, но когда она немного отъелась и округлилась, он положил на неё глаз и однажды под вечер сказал своей опостылевшей жене:
- Сегодня вечером натолкаешь в свои уши ваты и ляжешь спать рядом с моей матерью.
- Ладно, от тебя всё равно не слишком много толку, - процедила сквозь зубы Лу и вечером постелила им на противоположной стороне глинобитных полатей.
Но с молоденькой женой лавочник был необыкновенно ретив, и Лу каждую ночь мучилась, а чтобы не закричать от душившей её ревности, она затыкала уши пальцами. Вскоре же Бо разодел Юй, как куколку, и тогда Лу прорвало:
- Что, старый козёл, я уже тебе не нужна?
- Молчи, это не твоего ума дело, - был ей ответ.
- Ты должен приходить к нам по очереди! – не сдавалась жена.
- Приду к тебе, когда захочу! – сказал Бо, как отрубил, и Лу на какое-то время присмирела. Однако же её терпения хватило ненадолго, и она нет-нет, да и поколачивала женщину-подростка. Особенно той доставалось, когда лавочник уезжал за товаром. В конце концов, молодая жена не выдержала издевательств и пожаловалась мужу. Тот, не долго думая, тут же разобрался с привередливой Лу, и та долго вопила от его побоев.
После этого Юй расцвела ещё больше, а отвергнутая жена затаила на неё злобу и стала денно и нощно думать о том, как ей избавиться от ненавистной молодухи.
Раз в месяц Юй навещал её брат Ван, который был старше её на три года. Он очень жалел сестру, потому что лавочник был плохим человеком, - об этом говорили почти все жители околотка.

       
       * * *

Прошло два года, и когда Юй превратилась в красивую женщину, на неё стали поглядывать богатые китайцы. Это быстро заметила Лу, и когда Бо уехал за товаром в Чанчунь, она замыслила недоброе дело. Однажды в их лавку зашёл очень солидный китаец; это был содержатель публичного дома, и Лу пригласила его пройти в жилую часть дома.
- Юй, у нас очень важный гость, немедленно приготовь для него угощение! – распорядилась Лу, и Юй скрылась на кухне.
Пока молодая женщина обихаживала гостя, тот внимательно разглядывал её с головы до ног, и его глаза поблескивали от затаённого желания.
Через несколько дней Бо вернулся из поездки, и в лавку снова наведался хозяин борделя. Он без лишних слов предложил лавочнику перепродать ему девчонку из бедной семьи. Бо едва смог скрыть удивление, когда тот назвал свою цену, - она была втрое выше той, что запросил два года назад за свою дочь бедняга Лю. Но лавочник уже успел привыкнуть к симпатичной молодке и ответил содержателю публичного дома отказом. Однако Бо был очень жаден до денег, и когда предложенная сумма удвоилась, они поладили.
Узнав о том, что её ждёт, Юй пришла в отчаяние и на коленях умоляла Бо пощадить её молодость и красоту, но Бо хмуро молчал…

       * * *

Чао не любил своего вожака, потому что его вожак не любил Чао. Пёс уже не сомневался в том, что этот Бо - его недруг. Жизнь на цепи была невыносимой. Он не мог побегать во дворе, не мог переброситься лаем с другими собаками и прозябал в одиночестве. Но хуже всего был голод. Его не кормили не потому, что нечем было кормить; о нём просто забывали, а когда вспоминали, то вываливали перед ним всякую плесень. Так длилось очень долго; Чао не знал, сколько времени, ибо он не ведал о календаре. Но однажды их «стая» пополнилась новым членом, и пёс по запаху понял, что это человечий щенок. Чао помнил, о чём говорила ему мать, и в его собачьей душе затеплилась надежда на более сносную жизнь. Пёс не ошибся, уже на следующий день этот «щенок» вынес ему полную чашку еды, и он с удовольствием проглотил совсем ещё свежие объедки. Юй кормила его каждый день, и однажды в её тыквенной лохани оказались свиные и бараньи кости. В такие минуты Чао отлично понимал, в чём заключается смысл жизни. Пёс полюбил нового члена «стаи», и ему очень нравилось, когда Юй гладила его по спине и говорила о том, какой он, Чао, хороший.
Юй продолжал навещать её брат Ван, и он никогда не забывал подойти к собаке. Чао чувствовал, что он познакомился с хорошим человеком, и он заливался весёлым лаем, когда тот появлялся на их подворье.
Но однажды Юй подошла к Чао с заплаканным лицом и сказала ему, что очень скоро её увезут, потому что Бо продал её в публичный дом. По интонации её голоса пёс тут же понял, что её ждёт беда. Он заметался и заскулил, а когда она скрылась в фанзе, он долго и злобно лаял в сторону лавки, где в это время находился Бо.
После того, как рыдающую Юй унесли в паланкине, Чао долго не вылезал из конуры и рычал на хозяина, когда тот подходил к нему слишком близко. Теперь пёс окончательно убедился в том, что ему на этом подворье не место, и он решил, во что бы то ни стало, вырваться на свободу. Он каждую ночь грыз свою цепь, самую противную «кость» из всех костей, и рычал от злости, потому что видел, что дело подвигается плохо…
Однажды он так увлёкся «разгрызанием» цепи, что не заметил, как кто-то перелез через забор и подошёл к нему. Однако Чао не испугался, потому что на него повеяло запахом хорошего человека, а когда он узнал Вана, то тут же завилял хвостом. Присев на корточки, Ван расстегнул на собаке ошейник и сказал ей, что она свободна. Чао быстро понял, что произошло; он на радостях облизал Вану лицо и, перемахнув через забор, скрылся в ночи.
 После того, как собака покинула подворье, Ван, оглядевшись по сторонам, подкрался к фанзе. Просунув пучок бересты под соломенную крышу, он прислушался, но кругом было тихо. «Проклятый Бо, это тебе за мою сестрёнку», - прошептал он и зажёг спичку. Через несколько минут над усадьбой лавочника взметнулось пламя, и в фанзе послышались дикие крики…

…Теперь Чао был свободен как никогда! Свобода опьяняла, кружила голову, и он бежал зигзагами. Он торопился поспеть везде: справа от себя, и слева от себя, и впереди. Так Чао пробежал до окраины города, а потом заколесил по разным улицам. Стояла чёрная ночь, но Чао продолжал свой бег до тех пор, пока его инстинкт не привёл его на родину. Перемахнув через невысокий забор, Чао узнал фанзу своего прежнего «вожака» и, обежав вокруг неё, остановился возле знакомой норы. По запаху Чао быстро определил, что здесь уже давно не было его матери, но зато совсем ещё недавно здесь находилась со своими щенками другая сука, очень близкая ему по крови.
Чао какое-то время полежал с высунутым языком возле норы и затем побежал дальше. Теперь могучий инстинкт и какие-то едва осязаемые запахи повели его к Акой-то неясной цели, и он семенил до тех пор, пока не остановился как вкопанный возле одной берёзовой рощицы. Невнятно и неопределённо скульнув, пёс вдруг забеспокоился, заметался взад-вперёд возле её южной окраины и в одном месте очень тщательно обнюхал траву. Теперь Чао скульнул громче прежнего и, поцарапав лапами землю, лёг на брюхо. Ему стало очень грустно, потому что теперь ему было ведомо о том, что здесь, под небольшим слоем земли лежат останки его матери.
Пёс страдал молча, но когда из-за туч вынырнула яркая луна, он почувствовал её притяжение. Это загадочное светило почему-то вызывало к себе доверие, и у него часто появлялось желание поделиться с ним своими печалями. Чао по-прежнему было грустно, потому что он лежал возле могилы самой дорогой для него собаки, палевой суки из породы «чау-чау», давшей ему собачью жизнь. Луна в ночи, светлая, улыбающаяся, добрая будто говорила ему: «Чао, излей свою душу, а я тебе посочувствую…» И Чао, присев на задние лапы, жалобно и очень тоскливо завыл. Он жаловался луне на свою собачью жизнь, постоянно связанную с муками голода, на несправедливость двуногого вожака, на его бамбуковую палку. Но более всего он сетовал на то, что умерла его мать, самая добрая и самая умная собака на свете…
На другой день Чао озабоченно колесил по городу в поисках пищи, но когда ему попадались заборы, деловито задерживался и отмечал свой маршрут. Для Чао открывался совершенно новый мир ощущений, и он очень переживал из-за того, что ему пришлось просидеть на цепи лучшие годы. Возле корейского ресторанчика пёс остановился как вкопанный; затем он засуетился и, обследовав улицу, почувствовал опасность. Тем не менее, что-то снова и снова заставляло его обнюхивать всё окрест, и, в конце концов, он оказался на задворках квартала, где витали в воздухе подозрительные запахи. Здесь Чао вдруг увидел вольеру, а в ней – молодых собак, которые тут же пожаловались ему на то, что каждую из них скоро убьют и съедят двуногие животные. Хвост Чао, загнутый перед тем калачом на спину, вдруг быстро распрямился, затем спрятался между задних ног, и пёс убежал подальше от этого гибельного места.

       * * *

Более месяца Чао бегал по улицам, как потерянный, питался, чем попало спасался от преследований живодёров и однажды едва не угодил под их сеть. За это время пёс насмотрелся разных ужасов: видел, как резали овец, убивали бычков, и удивлялся покорности этих животных. Только свиньи, вымаливая себе жизнь, голосили на всю округу, и в это время все четвероногие замирали от ужаса…
Исхудавший, грязный, со свалявшимися комками шерсти на некогда красивых очёсах Чао, ставший теперь бродячей собакой, появился однажды на железнодорожной станции и побежал вдоль просторной улицы с аккуратными рядами стандартных домов. И вдруг Чао неожиданно остановился, - он увидел возле одного палисадника русского мальчика. Тот был в матроске, коротких штанишках и в одной руке держал румяную булочку.
- Ой, собачка! – воскликнул мальчик и подбежал к собаке. Чао следил заворожёнными глазами за булочкой в его руке, и его чёрный нос шевелился. – Ты хочешь булочку? Да? – услышал Чао.
«Если бы ты только знал, как мне хочется её проглотить!» - ответил ему пёс на языке джунглей, и мальчик тут же протянул ему угощение:
- На… покушай!
Чао осторожно взял булочку из его рук, положил её перед собой и, повиливая хвостом, посмотрел на ребёнка, чтобы убедиться в его добрых намерениях.
- Ешь-ешь, у нас есть ещё! – ответил мальчик на немой вопрос, заданный глазами животного. После этого Чао подобрал булочку, затем клацкнул зубами, и она исчезла. – Ты хорошая собачка, да? – продолжал мальчик, поглаживая пышный воротник собаки.
В это время отворилась одна из створок окна, и женский голос строго спросил:
- Сенечка, ты что там делаешь? Ну-ка, сейчас же отойди от собаки! Я кому говорю?
- Мамочка, она хорошая и хочет кушать, - ответил мальчик, не в силах оторваться от симпатичного животного.
Через некоторое время из окна снова послышался голос:
- Сенечка, вот возьми хлебец и отдай собачке, а сам иди домой, мы уже садимся ужинать!
Мальчик отдал собачке хлебец и, погладив её по голове, сказал:
- Приходи завтра снова, и я снова дам тебе булочку.
После этого Сенечка скрылся за калиткой, а Чао, решив, что ему вполне подойдёт такой вожак, расположился возле калитки.

Хиценко Валерий Иванович был инженером путей сообщения. В Яомыне он обосновался с 1906 года, потому что получил сюда назначение на должность начальника станции. Русское поселение в полосе отчуждения ему понравилось, - здесь было всё, что необходимо человеку для жизни: церковь, начальное училище, очень удобные и уютные квартиры. А за виадуком находился китайский город со множеством магазинов, лавок, ресторанчиков, с
бесконечными базарами, где можно было купить абсолютно всё и сравнительно недорого.
Люди здесь ему тоже нравились; они хорошо знали друг друга, были чрезвычайно гостеприимны, широко, по-русски, отмечали все православные праздники, а особенно Рождество и Святую Пасху. В такие дни мужчины непременно «визитёрили», и их жёны весь день принимали гостей.
Китайцы в Яомыне были особенные: доброжелательные, незлобивые и очень предприимчивые. Русское поселение притягивало к себе разный торговый люд с китайской стороны. Сюда часто заходил один и тот же зеленщик с двумя корзинами на коромысле, которого звали Захаркой, и у которого можно было купить как калиброванные «огурезы», так и тюцай, сугубо китайскую чесночную зелень. Здесь же, между вокзалом и церковью, облюбовали себе места лотошники. Летом они продавали фрукты, пушинки (что теперь называют поп-корном), а зимой – мороженые груши и китайское лакомство: липучки разных сортов, форм и размеров. Заглядывали в пристанционный посёлок и продавцы тахулы; их нехитрые сооружения напоминали больших декоративных ежей, а крупная боярка, покрытая прозрачной корочкой застывшего сахарного сиропа, в хорошую погоду отливала глянцем и сама просилась в рот.
Валерий Иванович приехал в Яомынь не один, а вместе с молодой женой, прелестной Любочкой, с которой его свела судьба в Харбине. Хиценко очень любил свою жену, а когда она подарила ему Сенечку, то он и вовсе не чаял в ней души и, можно сказать, носил её на руках.
…Семья ужинала, и Люба следила за Сенечкой, - ей всенепременно казалось, что у сына плохой аппетит, и она довольно мило его упрашивала:
- Сенечка, доешь свою котлетку!
- Мамочка, но я уже больше не хочу! – противился Сеня.
- Ну, тогда съешь, пожалуйста, за свою мамочку! – уговаривала она сына.
- Ага! А потом за бабушку, да? – прохныкал сын и незаметно засунул в карман штанишек мясной пирожок.
- Оставь его, Любаша, по-моему он сыт, - сказал Валерий Иванович, но Люба не унималась:
- Ну, тогда компотику! Сенечка, ты не выйдешь из-за стола, пока не съешь свой компотик!
- Компотик, да компотик… Ну уж ладно, - нехотя согласился Сеня.
…На другой день Валерий Иванович, выходя из дому, увидел пушистую собаку, которая расположилась возле калитки как у себя дома. Она подняла голову и дружелюбно помахала хвостом.
- Ты откуда взялся, чумазый красавец? – удивился Хиценко. Он постоял в явном недоумении возле невесть откуда взявшейся собаки и, ничего не поняв, отправился на службу.
С самого утра Сенечка запросился на улицу.
- Нет, Сеня, так рано ты никуда не пойдёшь! – сказала Люба.
- Мамочка, ты только посмотри, какое солнышко! Наверно, на улице тепло-тепло, а я сижу дома один, - просился Сеня; он был настойчив как никогда, и Люба, в конце концов, смилостивилась:
- Ладно, сыночка, иди, но только имей в виду: будешь всё время играть возле нашего палисадника! – Она снова надела ему матроску и панамку и, предупредив, чтобы он не пачкался, выпустила его во двор. Сеня очень спешил встретиться с собакой и, торопливо открыв калитку, выбежал на улицу.
- Ты уже пришёл? – радостно спросил Сеня, увидев собаку, и затем выудил из кармана пирожок.
- На, покушай, он вкусный-вкусный! – простодушно уверял мальчик, и Чао ему поверил; он в два счёта проглотил пирожок и, старательно обнюхав Сеню со всех сторон, окончательно убедился, что ему повстречалось хорошее животное, и его не следует покидать.
Затем они стали играть и быстро подружились. Скоро Сеня уже обнимал Чао за шею и садился на него верхом. Валерий Иванович, придя на обед и снова увидев ту же собаку, удивился куда более прежнего:
- Сеня, откуда взялась эта собака?
- Папочка, это моя собачка! Она сама пришла ко мне и будет у нас жить, – отвечал Сеня.
- Как это будет у нас жить? А ты спросил об этом у меня и у мамы? – нахмурился отец. Сеня опустил голову и виновато проныл:
- Я спрошу сегодня…
- Собачка и правда славная, но я боюсь, что наша мама не согласится оставить её у нас, - уже более спокойно сказал Валерий Иванович, затем немного поразмышлял и добавил: - Ладно, давай покажем ей этого симпатягу. – Он открыл калитку, и когда Сеня прошёл во двор, собака прошмыгнула вслед за ним. На новом месте Чао сразу принялся всё изучать и ставить «метки» там, где это было необходимо по его собачьему разумению.
Хиценко вошёл в дом, но вскоре же появился на крыльце вместе с женой и сказал:
- Посмотри, Любаша, у нашего Сенечки появился друг…
- Господи, откуда он взялся такой неухоженный? – всплеснула руками Люба.
– Наверное, потерял хозяина, - предположил Валерий Иванович.
- Валерий, неужели ты хочешь оставить его у нас? – заволновалась жена.
- Почему бы и нет? Пёс принадлежит к хорошей породе, которая называется «чау-чау». Этих собак разводили во дворцах китайских императоров ещё задолго до новой эры. Между прочим, это единственная порода, не имеющая специфического запаха.
Чао стоял рядом с Сеней и, услышав своё имя, помахал хвостом.
- Кажется, его и зовут именно так – Чау. Видишь, он снова помахал хвостом.
- Валерочка, но он определённо бездомный, и у него могут быть глисты. Ты только посмотри, какой он грязнуля! – почему-то противилась Люба.
Тут совсем неожиданно и совсем не кстати Чао проявил любезность к своему новому «вожаку» и лизнул того в лицо.
- Господи, какой ужас! Валерий, немедленно выдвори его за калитку! – тут же закричала Люба. Её как ветром сдуло с крыльца, и она потащила за руку упирающегося Сенечку к умывальнику: - Сыночка, разве можно целоваться с собачкой? Не дай Бог, чтобы теперь у тебя появились глисты!
Чао немедленно прогнали со двора, и тот снова улёгся возле калитки, а дома уже назревала драма. Сенечка громко плакал, рвался на улицу и не хотел садиться за стол:
- Не буду, не буду кушать! Мамуля, ты плохая!
- Сенечка, что с тобою. Да как ты мог сказать такое своей маме? Боже мой, Боже мой… Почему он так сказал? – переживала Люба и беспомощно оглядывалась на мужа.
- Мама, мама, не надо прогонять собачку! – продолжая плакать, твердил одно и то же Сеня, а когда наплакался до икоты, то окончательно сразил родителей: - Мама, а то я вот… как возьму и умру!
В его голосе было столько скорби и беспредельного отчаяния, что сердце матери дрогнуло. И ещё она испугалась за Сенечку. Подхватив его на руки, она прижала его к себе, потом обцеловала ему лицо и снова прижала к себе горячее и крепче…
- Сенечка, не надо, Сенечка… - потерянно лепетала Люба и снова оглянулась на мужа.
- Любаша, успокойся… Всё будет хорошо… Собачку мы выкупаем… Потом я принесу порошки, и мы выведем у неё глисты, - сказал Валерий Иванович и вышел на улицу, чтобы запустить собаку во двор.
Так Чао попал в новую «стаю» и из бродяжки вскоре же превратился в ухоженную собаку. Его регулярно купали, а с очёсов отстригали свалявшиеся клубочки. Для него построили во дворе удобную конуру, и так как Чао всё время играл с Сеней, его не стали садить на цепь. Палевый пёс оказался удивительным красавцем, был очень предан мальчику и исполнял все его прихоти. Все дети очень завидовали Сене, когда Чао катал его на спине и приносил в зубах брошенную им палку.
А ночью пёс выбегал со двора через лаз, который он прорыл под забором, и во весь опор носился по ночным улицам, предаваясь своей, сугубо собачьей жизни…

       * * *

Прошёл полный год после того, как Чао подружился с Сеней Хиценко. А когда осенью мальчик поступил в подготовительный класс начального училища, то его четвероногий друг всегда сопровождал его в школу и там терпеливо ожидал возле крыльца, пока Сеня сидел на занятиях. Теперь мальчик не ходил в одиночку. Чао не отставал от него ни на шаг, а когда дети гоняли мячик на школьном дворе, он азартно носился за мячиком вместе со всеми.
…Ещё весной в пристанционном посёлке появился какой-то бродяга, - он был китаец и за кусок хлеба выполнял любую работу. Звали его Бо; он колол дрова, носил воду и иногда что-нибудь чинил. А когда ему подавали хлеб просто так, он низко кланялся.
Говорили, что этот китаец раньше был лавочником, но в одночасье стал нищим, потому что всё его состояние было уничтожено пожаром. Шла молва и о том, что в огне погибли близкие ему люди, и китайца жалели. Этот несчастный чаще всего спал в какой-нибудь канаве, укрываясь драной рогожкой, а когда шёл дождь, отсиживался на вокзале. Однажды этот Бо случайно увидел в пристанционном посёлке свою бывшую собаку и остановился. Чао тоже узнал его; пёс обнюхал ноги китайца, но при этом не проявил никакой радости; мало того, его хвост почему-то распрямился, повис как у волка, а глаза блеснули недобрым огнём. Затем Чао равнодушно засеменил далее, и бродяга вскоре заметил, на каком подворье он скрылся.
Бо действительно был тем самым лавочником, но свою историю он излагал не совсем правдиво. В ту, трагическую для него ночь, он потерял многое, но далеко не всё, так как выскочил из огня с кожаным мешком, туго набитым деньгами. Лавочник имел возможность снова открыть своё дело, но вскоре после того к нему явилась во сне родная мать и спросила у него, почему он спас деньги, а не женщину, которая произвела его на свет. А потом ему приснилась жена, и после этого Бо стал курить опиум. Промотав всё своё состояние за один год, китаец стал бродяжить. Однако его по-прежнему снедало желание погрузиться в мир грёз, и он день и ночь думал о том, как добыть очень много денег.
Однажды Бо пришло в голову попытать счастья в русской колонии. Подрабатывая на хлеб, он в то же время присматривался к тому, как живут русские, и вскоре пришёл к выводу, что это очень доверчивые и беспечные люди. В далёкой молодости Бо хунхузничал в Приморье, где «потрошил» зажиточных китайцев; там же он слышал о том, что все русские очень богаты, и у них в ходу только золотые деньги. Поэтому Бо уже давно собирался ограбить какую-нибудь семью, но планам бродяги мешали злые собаки, жившие почти на каждом подворье. Повстречав свою собаку, Бо, конечно же, воспрянул духом, и остановил выбор на квартире инженера Хиценко. Бродяга был уверен в том, что собака, которую он вырастил, не встанет на его пути, и он без помех осуществит свой замысел.
Бо уже несколько раз ночевал в одной и той же канаве, напротив облюбованной им квартиры и, как он предполагал, Чао не обращал на него никакого внимания. В эти же дни китаец колол дрова в соседнем доме и он изредка наблюдал за тем, как русский мальчик играет с его собакой. Очень скоро в его голове созрел дерзкий план. Чем дальше, тем больше, его план приобретал конкретные очертания, и Бо уверился в том, что настанет день, когда родители этого мальчика сами принесут ему российские золотые рубли…
       
Во время ночных прогулок Чао часто забегал домой, чтобы проверить, всё ли там в порядке. Он делал это после каждой пробежки по кругу. Круги у него были разные, как малые, так и большие. Чаще всего он пробегал вокруг своего ряда стандартных жилых домов, реже – вокруг станционного посёлка и совсем редко перебегал рельсовые пути, чтобы поноситься в китайском городе.
Ночью пристанционный посёлок и китайский город полностью принадлежали собакам. В такое время суток они никого не боялись и царили на всех улицах. Они с наслаждением гоняли котов, и те спасались от них как на деревьях, так и на крышах домов. Доставалось от них и одиноким путникам; особенно нищим, и те отбивались от четвероногих забияк палками.
…Чао набегался и решил вернуться домой, при этом к нему пришло какое-то неосознанное беспокойство. Добежав до своего подворья, он уже хотел проскользнуть в свой лаз под забором, как вдруг почувствовал неладное и насторожился: он увидел, что одно из окон в палисаднике раскрыто настежь. Это был непорядок, - окна, выходившие на улицу, на ночь закрывали, и так поступали в каждом доме. Пёс засуетился и когда поймал запах следов плохого человека, то они привели его к палисаднику. Теперь Чао встревожился ещё больше и перепрыгнул через штахетную изгородь. В самом палисаднике пёс аж заскулил от досады, потому что почувствовал, что дурной запах ушёл через раскрытое окно в дом. О-о-о! Чао хорошо помнил этот запах; вместе с ним к нему приходила и бамбуковая палка. Пёс заметался, затем поднялся на задних лапах, чтобы заглянуть в окно, но его морда не доставала до подоконника. Встревоженный донельзя он понимал, что пришла беда, и что эту беду может предотвратить только он, Чао. В это время в комнате послышались осторожные шаги, затем в проёме окна показался Бо и положил поперёк подоконника какой-то тюк. Это было странно, но тюк шевелился и издавал непонятные звуки. И вдруг Чао всеми фибрами своей собачьей души почувствовал, кто находится в мешке, который собирался унести плохой человек. Чао грозно зарычал. Но плохой человек его не послушал; он взвалил себе на плечо мешок и засеменил к калитке. И тогда Чао озверел; он яростно залаял, так яростно, что захлебнулся своей слюной и теперь хрипло рычал. Больше нельзя было медлить, и он бросился на выручку к своему другу. Возле бродяги клацкнули зубы; во второй раз они не клацкнули, потому что челюсти Чао сомкнулись на голени преступника.
- Уо… вамба… дан! - в то же время матерно заругался Бо и вместе с поклажей упал на колени. Пёс уже яростно трепал его за ватные штаны, и когда его зубы доставали до плоти, то всю Железнодорожную улицу оглашал поросячий визг.
Чао был ослеплён яростью, и он не видел, как в руках плохого человека оказался нож; он только почувствовал острую боль в боку и машинально разжал челюсти. Но едва Бо поднялся на ноги и заковылял прочь, Чао снова набросился на него, и его челюсти снова сомкнулись на его голени, но уже в другом месте, поближе к ступне.
В доме уже давно переполошились, и загорелся свет. Полуодетый Хиценко спрыгнул с подоконника в палисадник и сразу же понял, что произошло. Он тут же вызволил из мешка дрожавшего от страха сына и вытащил из его рта грязную тряпку. В то же время его жена Люба, захлебываясь от слёз, разговаривала с кем-то по телефону и просила, чтобы прислали военную стражу.
А смертельная схватка в палисаднике продолжалась. На светлую шкуру животного хлестала кровь, и Чао заметно терял силы. В какой-то момент он почувствовал невыносимую боль за грудной клеткой, но пёс хорошо помнил о своём долге перед мальчиком-вожаком, который увидел в нём доброе и отзывчивое существо и который стал ему другом. Чао было очень плохо и очень больно, но он не отступил и ещё крепче сжал челюсти.
Когда русские солдаты военной стражи КВЖД прибыли на место происшествия, они были поражены увиденным. На собаке не было живого места от ножевых ранений; она казалась околевшей, но крепко держала за ногу преступника.
Челюсти Чао разжимали ножом. Потом издыхающую собаку бережно перенесли в дом и положили на чистый матрац. Затем поспешно вызвали опытного ветеринара, но тот был бессилен, и Чао уходил из жизни от большой потери крови.
Он чуть слышно скулил и пытался поднять голову. Сенечка и его мама сидели рядом с собакой и плакали, а Валерий Иванович только покряхтывал и прятал глаза, чтобы скрыть свои чувства.
- Папочка, неужели Чао умрёт? – спросил Сенечка, когда совсем уже устал плакать.
- Сынок, нужно говорить «сдохнет», потому что Чао животное, - ответил отец.
- Нет, папочка, я никогда не скажу так, потому что он мой друг, так он умрёт или нет?
- Да, сынок, он умрёт…
Сенечка тотчас снова заплакал, только ещё горше прежнего, а когда уж совсем выдохся, то решил проститься с собачкой. Он встал на коленки, приподнял обеими руками голову своего друга и поцеловал его в чёрный носик, а Чао при этом лизнул ему подбородок…
Конечно же, пёс испустил дух, и в этот же день его похоронили во дворе, потому что он этого заслужил, и об этом со слезами на глазах просил Сеня.
В полиции бродяга рассказал о том, что собирался выкрасть мальчика и запросить за него выкуп. Китайские власти не стали держать его в тюрьме, так как он не успел совершить преступление.
«Что-что? Но разве не он убил собаку?» - кто-то спросил меня на «языке джунглей», едва я записал эти строки.
«Разумеется, собаку убил Бо, но за это в тюрьму не сажают ни в какой стране», - ответил я довольно равнодушно, и это было по тем временам чистой правдой.
«Перед матерью-природой мы все равны, и вы, люди, ответите за то, что убивали животных и не видели в этом греха!» - снова «послышалось» мне, но я не стал спорить, и как человек своего времени поставил в своём рассказе последнюю точку…