Жертвы спама

1
       Город назывался Томск. В тот октябрьский день одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года в городе все думали о еде. Кроме ссыльного поэта Николая Клюева, который думал о смерти. И одного товарища из бюро горкома, мужеложца, который накануне в пьяной компании налепил себе на лоб портрет вождя из местной газеты «Красное знамя», и так ходил голый по комнате, крича «всех поимею!». Вспомнив об этом наутро, он застрелился безо всяких колебаний. Кроме этих двоих, остальные на разные лады думали о еде.
       Комсомольцы Маслов, Гриневский, Сенников, Михалков и Кунгуров думали о ней, превозмогая удушье. Покачиваясь, комсомольцы шли в противогазах по грунтовой дороге мимо колхозных полей. Каждые сорок пять минут, как положено было инструкцией, они срывали резиновые маски со своих лиц и бессильно падали в придорожную грязь. Позади них, развалясь на телеге, ехал смотрящий товарищ из Органов. Он хотя и спал всю дорогу, намотав вожжи на сапог, но ребята все равно боялись сжульничать. Товарищ, по фамилии Иванов, лежал головой на мешке с сухарями и если ему казалось, что Маслов, Гриневский, Сенников, Михалков и Кунгуров недостаточно выглядят молодцами, то на привале он им пожрать не давал.
       Если честно, они в этот поход из Томска до станции Тайга (восемьдесят верст) пошли, чтобы хоть раз в жизни налопаться от пуза. В ихнем педагогическом училище столовка закрылась еще в мае по причине вредительства. В других столовках ихние талоны не принимали. В магазинах и кооперативах требовали живых денег. Или предлагали ишачить весь день грузчиками за буханку хлеба. А как грузить, не подкормившись? Последние силы уходили на онанизм. Маслов, самый умный парень в общаге, вытирая о простыни липкие пальцы, приговаривал: и че нельзя так брюхо нагладить, чтобы жрать расхотелось?
       Этот Маслов был такой умный, что иногда казался врагом народа. В его теле как будто угнездилась чуждая товарищам по комнате душа. Утром он мог подолгу сидеть в одних трусах перед черной картонкой радиорупора. Если радио молчало, он дул в него и чихал от поднявшейся пыли. Когда оно работало, Маслов смеялся. И-и-и! - смеялся он, как ребенок. «Моя мечта: побывать в мавзолее и увидеть вас, товарищ Сталин!» - говорило радио голосом пионерки. «И-и! - смеялся Маслов. - Время такое!» Объяснял, что смех помогает от голода.
       В августе ходили побираться на каменный мост, шугнув оттуда волосатого, по фамилии Клюев, деда. Его вся округа знала. Он при царизме научил поэта Есенина водку пить и богу молиться, отчего тот помер, а советская власть отправила эту сволочь Клюева в наш город. Но волосатой сволочи народишко хоть что-то подавал христа ради, а им, комсомольцам, – шиш. Поэтому к сентябрю уже начали воровать, и, дважды попавшись, были вызваны в райком, где веселый секретарь Янкелевич их спросил: «Ну что, бандиты, в исправдом хотите?» Гриневский пробурчал, что, поди, в исправдоме хлебают баланду, а здесь, на свободе, хоть шаром по стене катайся, никто похавать не даст. Секретарь заржал.
       «Я вижу, - сказал он. - что пустое брюхо к маркситско-ленинскому учению великого Сталина глухо. Ладно, преступники. Будет вам от меня желудочный пир, при условии, что станете героями Осовиахима». «Это как?» - спросил осторожный Сенников.
Янкелевич объяснил. «Вас пятеро, - сказал он. - С точки зрения народного судьи, вы банда. Но у меня вы станете звездой. Вы пойдете на станцию Тайга, надев противогазы на свои тупые головы и докажете, что учащаяся молодежь нашего города готова к химической войне. За это получите два царских обеда, по прибытии на станцию один, по возвращении в родную шарагу – другой.»
- Подъем! - заорал с телеги Иванов и зевнул. - Гондоны в сумки, достать конституцию!
       C грунтовки они свернули на проселочную дорогу, которая была настоящей рекой грязи, и, утопая, почапали туда, где меж двух хворостин дрожала на ветру розовая тряпка с белыми буквами: Колхоз имени товарища Эйхе. Такая была у них идеологическая карма – проводить среди колхозников политзанятия по дороге на станцию Тайга.
       В те времена былинные, когда сталинская конституция была еще молода, и даже друг СССР Ромен Роллан ей верил, противогаз в оборонно-секретной номенклатуре советской промышленности назывался «изделие номер один». А презерватив был «номер два». Такую систему ценностей предлагал молодежи наркомат резиновой промышленности. И это смущало даже лучших друзей СССР. Они начинали сомневаться, хмурить брови и никак не могли поверить, что противогаз для молодого советского человека важнее презерватива. Хоть и призывал их поэт Есенин не хмурить бровей, а не помогало. Хмурили. Не верили. Товарищ Иванов, и тот не верил, глумился и, когда не спал, все время шутил про гондоны с глазами, гондоны с хоботом и тому подобное.
       Однако Гриневский, Сенников, Михалков, Кунгуров и даже умный Маслов его шуток не понимали. До призыва в РККА, где новобранцев основательно знакомили с резиновыми ценностями, им оставалось жить еще три года. Так далеко они вообще никогда не загадывали, они хотели есть сейчас и поэтому облизывали изнутри свои маски, наполняя рот горечью талька. На последнем привале совсем уже задроченный Михалков жалестно попросил у товарища Иванова сухарик, но тот (в шутку) велел Михалкову сосать у гортоповского коня. И обещал выдать двойной паек в случае, если ему шибко понравится беседа с колхозниками.

2
       Маршал Демид, военный министр Монгольской народной республики, стоял у окна спального вагона и пытался самостоятельно прочесть название станции. По-русски он знал довольно много матерных слов. Знал даже страшное ругательство «проститутка троцкий». Он, можно сказать, любил этот язык. Но змеиные буквы большевиков ему не нравились. Демид как-то пролистал советский букварь, который по инициативе маршала Чойболсана роздали офицерам генерального штаба, и после этого видел дурные сны. Ему снилось будто в живот ему втыкают острые русские буквы – те самые, что он видел сейчас на здании вокзала.
- Что там написано? - спросил маршал у секретаря-переводчика Момбосуруна.
- Тайга. - почтительно поклонившись ответил секретарь и добавил. - Так они называют непроходимый лес.
- Плохое название. Долго будет здесь стоять паровоз?
- Капитан сказал, что мы поедем вперед еще до захода солнца. - Момбосурун дипломатично лгал. Он ни о чем не спрашивал начальника поезда (который носил военную форму и действительно напоминал капитана), потому что этот человек был страшен. Он не испытывал почтения. Ни к кому. Он даже маршала военного министра осмеливался громко называть «желтой обезъяной».
       Отношения испортились в самом начале пути. А виноват в этом майор Доржиев, начальник охраны, горячий человек, который отказался дать русскому денег. Когда переехали границу, начальник поезда пришел к майору и сказал, что дорога до Москвы занимает две недели, и на закупку продовольствия для свиты военного министра необходимо тысяча долларов. Майор подумал и сказал, что на эти деньги можно две недели кормить свиту манчжурского императора Пу И.
- Значит, нет денег? Так-так. - сказал начальник поезда.
       С этого момента кухня вагона-ресторана готовила исключительно рыбные блюда. Кривые жареные селедки с пригорелой мучной коркой были словно ржавые ножи в спину советско-монгольской дружбы. Тонкое издевательство. Откуда-то начальник поезда знал, что монголы брезгуют обитателями озер и рек, никогда не едят их и вообще не подходят к воде.
       Русские умны и жестоки, думал Момбосурун, поэтому они строят коммунизм. О том, чтобы предложить маршалу Демиду еду из вагона-ресторана, он даже не думал.
       Своими запасами кормились до Читы. Потом майор Доржиев отправился к начальнику поезда и предложил ему триста долларов. Начальник ответил, что в связи с раскрытием очередного троцкистского заговора против советской власти цены на продукты поднялись, и питание для монгольской делегации теперь стоит полторы тысячи. Разговор шел без переводчика, по-китайски. Секретарь Момбосурун начал подозревать, что начальник поезда является тайным агентом маршала Чойболсана, который уже давно рвался к единоличной власти. Маршал Демид был серьезным препятствием для честолюбца. Маршал Демид возражал против перехода на кирилицу. И что самое страшное, маршал Демид уже двое суток ничего не ел.

       3.





- ...вот зонтик, например, построен в подражание грибу, а курящаяся трубка напоминает вулкан, механизмы же, в которых железные палки бегают туда и назад, это образ соития тел... - сумасшедший говорил как по писанному. Едва только Маслов закончил бубнить главу десятую конституции, а товарищ Иванов разрешил колхозникам задавать вопросы, как поднялся со своего места во втором ряду неопрятный старик в рваной телогрейке и погнал какую-то муть. Он буробил о том, что труба граммофона похожа на ухо, а еще на ухо похож пельмень, что изобретатель отражает вещи природы в зеркальце мозга, а рабочий эти вещи достает из своих снов, что пятилетка есть сон Сталина. Слушатели оцепенели. Их собрали в конторе колхоза на лекцию. Они были собраны, как грибы. Промокшие под дождем колхозники теперь сохли, как зонтики. У них были закрытые темные лица. Они тесно сидели на скамейках, глядя в пол. Маслов подумал, что зонтики имени товарища Эйхе совсем непохожи на колхозников из кино. Те пели и плясали, стоя на быстрых грузовиках и красивых комбайнах. Эти молчали, и только старик говорил:
- ...ничего нового нет в природе, каждый год наступает весна, потом лето, потом осень, потом зи...
- Ма-алчать! - взвизгнул Иванов, и старик дисциплинированно замолчал на полуслове. - Какой у тебя вопрос?
- Сапоги. - ответил колхозник.
- Что «сапоги»?
- Я не говорю: картошка, чтобы есть. Я говорю: сапоги, чтобы работать.
       Иванов посмотрел на члена правления колхоза.
- А где я возьму? - развел руками член правления.
- Пошли. - сказал Иванов комсомольцам.
       Они встали и пошли. Выйдя на крыльцо, вздохнули и сунули головы в противогазы. О сухарях никто не заикнулся.
       Дорога в Тайгу дурна и пустынна. Нет ни указателей, ни верстовых столбов. Колхозные телеги прорезали в теле дороги две колеи. Попадая в колею, идешь словно по канату, мелкими осторожными шагами.
       Третий час моросит противный дождь. Снаружи морды противогазов кажутся заплаканными, изнутри, сквозь круглые стеклышки, почти ничего не видно. Умный Маслов, который читал Жюль Верна, воображает себя капитаном Немо в подводной лодке. Он не видит вокруг колхозных полей. Их больше нет, это дно океана. Это коварные англичане взорвали Тибет, выкопали под Гималаями беломорканал и превратили СССР в Атлантиду.
       Как и предупреждал по радио товарищ Сталин, враги не дремали. Волны Индийского океана набежали внезапно, сомкнулись над советской землей. Граждане страны превратились в рыб и живут теперь под водой, выпучив глаза. И ничего не едят, потому что размокли их продуктовые книжки, и ничем не дышат, потому что жабры еще не отросли.
       Только мавзолей с товарищем Сталиным на трибуне носится по волнам. Маслов спешит на своей подводной лодке Nautilus, чтобы спасти Его. Маслов всплывает со дна океана, раздраивает люки, вдыхает свежий воздух и говорит... нет, он даже представить не может, как будет разговаривать с вождем. Он спасет его молча, а потом они вместе отправятся воевать с англичанами. Сталин будет смотреть в перископ, и как только появятся на линии горизонта британские дредноуты под черными зонтиками дыма, Сталин скажет «плы!». И Маслов будет заряжать пушку и дергать за спусковую веревку, заряжать и дергать, еще и еще...
       А когда все дредноуты потонут, и Британия будет уже не владычицей морей, а говном в проруби, они причалят к берегу. Там Маслов попросит отпустить его из комсомольцев обратно в индийские принцы. Ведь он, на самом деле, индийский принц, он едет на слоне, а рядом, мерно покачивая хоботами, идут еще четыре слона. Принц Немо ложится на землю. Как было бы хорошо, если бы они меня растоптали. Смерть под копытами слона у нас в Индии считается самой лучшей. Если так умираешь, в другой жизни сам будешь слоном. Но что это? Слоны падают на землю и сбрасывают маски. Кто-то наклоняется к капитану Немо и сильной рукой отрывает у него хобот.
- *** с вами, дохляки. - говорит Иванов. - Пока никто не видит, лесом можете идти без гондонов.


4.

       Стоя у окна спального вагона, голодный военный министр Монголии размышлял, не пора ли его армии и всей стране перейти на кириллицу. Он точно знал, что в русском алфавите 33 буквы. Именно столько самолетов и танков обещал монгольской армии нарком Ворошилов, если страна откажется от старой уйгурской письменности. 33 самолета и 33 танка. 33 банки мясных консервов в год каждому солдату обещал нарком Микоян. 33 миллиона рублей обещал московский нарком финансов на развитие коневодства.
       Конь, думал Демид, гораздо лучше паровоза. Путешествуя на коне и чувствуя нестерпимый голод, всегда можешь надрезать животному вену пониже уха, припасть к ране губами и прямо на скаку пить горячую кровь. Конь даже не заметит этого, если все сделать быстро и правильно. Проклятый начальник поезда, чтоб ему после смерти переродиться в мире голодных духов и до конца кали-юги пить кипяток из паровозного котла! За спиной у маршала деликатно откашлялся секретарь-переводчик Момбосурун.
- Что тебе?
- Ваша речь для слушателей академии РККА. Скоро Москва, г-н министр, а Вы еще не изволили с ней ознакомиться. - хитрое намерение секретаря было очевидно, он надеялся отвлечь Демида от сердитых голодных мыслей, которые ухудшали его карму.
- Дай сюда. - маршал просмотрел текст. - «Всему миру известно о той стремительности в натиске на врага, которую в свое время проявляла армия Чингисхана. И сейчас, стоя на пороге возрождения Монголии, мы укрепляем в нашей армии эту прекрасную черту чингисхановских войск...» Послушай, Момбосурун, как поступил бы в нашей ситуации великий Темуджин?
- Мне кажется, я знаю. - ответил секретарь и вышел из вагона.
       Пятнадцать минут спустя на кухне вокзального ресторана происходила сделка. Момбосурун покупал ящик американской свиной тушенки SPAM у шеф-повара, к голове которого майором Доржиевым был приставлен револьвер. Оружие майор достал не сразу, а лишь после того, как жрец гастрономии запросил по 150 рублей за банку консервов, а секретарь-переводчик, посмотрев в свою записную книжечку, сообщил майору, что цена завышена почти в десять раз.

       5.
       Хотя товарищ заведующий вокзальным рестораном стоял совсем рядом, в двух шагах, товарищ Иванов, не стесняясь этого факта, блажил на всю Тайгу. Он орал, что НКВД это оплот законности в море ****ства, что томский горотдел Внутренних дел за свой счет на своем транспорте привез в тайгинский ресторан лучшую тушенку из Америки, которая называется «спам», и все это ради молодых героев Осовиахима. А вредители, окопавшиеся на станции, ничего умнее не придумали, как тушенку с****ить!
- Вредитель! - кричал товарищ Иванов, хватаясь за кобуру. - Ты что тут делаешь?! Тебя сажать нельзя. Тебя расстрелять надо, ведь ты даже на Северном полюсе будешь воровать у советской власти!
       Когда от своих криков он немножко задохнулся и сделал паузу, толстый, но бледный, товарищ заведующий спокойно объяснил, что консервы вовсе не украдены, а реквизированы военными монголами из специального поезда, который стоит на запасном пути. Монголы уплатили долларами по курсу и дали расписку. Заведующий протянул Иванову какой-то сверток.
- Валюту я передаю вам лично. - тихо сказал он. - Вместе с распиской, которую они накорябали на своем языке, и там все равно ни хера непонятно. А вы сами решайте, что с этим делать.
- Сколько здесь? - спросил Иванов.
- Я не в курсе. Вы потом посчитаете. Да спрячьте! Не вертите в руках.
       Товарищ Иванов послушно убрал сверток в карман. С этого момента он сделался задумчив и как-то в себе неуверен. Через плечо глянул на Маслова, Гриневского, Сенникова, Михалкова и Кунгурова, которые без сил лежали в привокзальной грязи под памятником великому Сталину.
- А с этими пидорами мне что делать?
- Героев накормим кашей. Они будут довольны.
       И оказался прав. Как всегда в голодные времена бывают правы люди, состоящие при еде. Их глаза наполнены знанием и печалью. Знанием рыночных цен и печалью о том, что нельзя все продукты реализовать на черном рынке.
- Накормим. - со вздохом повторил заведующий.
       Героев усадили за длинный стол в углу ресторана и отгородили ширмами. Уж очень герои были грязны. Им принесли пшенку, сдобренную кукурузным маслом, черный хлеб, соленые огурцы, запеканку из вчерашнего творога. Иванову принесли водки, он выпил большую рюмку и закурил. Смеялся, пуская в лица осовиахимовцам струйки дыма.
- Какая у нас молодежь, а! - кричал он официантке. - До сюда дошли! В противогазах! Они вообще, куда хочешь дойдут. Хоть до Северного полюса. А?
- Дойдем, дяденька. - соглашался счастливый Михалков.
- Доходяги! - хохотал Иванов.
       Официантка закатывала глаза, уверенная, что чаевых эти сумасшедшие не дадут. Иванов веселел от водки и взятки. Гриневский, Сенников, Михалков, Кунгуров и даже умный Маслов пьянели от еды. Они взяли по четвертой порции, когда товарищ заведующий вошел в зал четким военным шагом, словно только что вспомнил важный факт из своей биографии. Он был бледнее прежнего. Он отослал официантку, наклонился к Иванову:
- Мы пропали. - сказал заведующий. - Монголы нажрались тушенки и умирают.
- Чего? - удивился Иванов.
- Того. Они отравились.
- Спам! - догадался Иванов.
- Американское говно. А обвинят нас.
- Вредители!
- Хуже всего, что, кажется, помер их главный. Генерал или даже маршал, я не знаю. Остальные еще живы, но это неважно.
- Вредители! - сказал Иванов. - Нужны вредители. Срочно. Пойдем поищем.
       Вставая со стула, он успел подцепить из миски самый большой огурец, подмигнул комсомольцам, взял под локоть заведующего, и они удалились. Кроме Маслова никто из героев Осовиахима не отвлекся от еды.
- Повезло нам, дуракам. - сообщил умный Маслов товарищам. - Не каждому так в жизни везет.
- А чё? Чё стряслось-то? - чавкая, спросил Михалков. Остальные ели молча глядя в тарелки.
- Ниче. Ты лопай, лопай. Интересно, что такое «спам»?
- Тебе же сказали, что это такое, - вдруг поднял голову Гриневский. - Вредительство. Или повторить? - Он стукнул кулаком по столу, зло, но не сильно, чтобы не расплескать кашу.
- Не надо. Я слышал.
- Вот и слушай ухом, а не брюхом. И не смейся. Да, нам повезло. Живем в самой лучшей стране на свете и в самое лучшее время...
- В обеденное. - уточнил Маслов, не боясь, что его побьют. Всеми овладела сытость. Довольные лица товарищей расплывались, словно отражения в самоваре. Гриневский хотел было грозно нахмуриться, но икнул.
- Ой! - сказал Гриневский, и все начали смеяться. Веселье безудержно перло из юношей, словно каша из кастрюли. Сенников поперхнулся горбушкой и хохотал, задыхаясь. По грязным щекам его катились слезы, из носа летели хлебные крошки. Давясь хлебом, смехом и внезапно пришедшей мыслью, он просипел:
- Про нас...эта... в газете... напишут!
       И не ошибся. Через два дня «Красное знамя» сообщило о том, что посвященный 20-й годовщине Октябрьской революции переход в противогазах до станции Тайга успешно завершился. Героев отмыли в бане, после чего секретарь Янкелевич торжественно пожал им руки.
       На другой день в газете появилась заметка о смерти военного министра Монголии. Наверное, Иванову с заведующим не удалось найти вредителей, и их самих превратили в спам, что значит, в переводе с английского на персидский, «свиной фарш с пряностями». В заметке за подписью ТАСС говорилось, что Демид отравился консервами. Ни один вдумчивый читатель (их еще оставалось в городе неарестованных около пятисот человек) в эту историю не поверил. Советские газеты в 37 году окончательно перешли на эзопов язык, и переводчики с эзопова на русский прочли заметку следующим образом: мясные консервы покупать нельзя даже если они вдруг появятся в продаже. Некоторые поняли заметку так, что ТАСС предсказывает войну с Америкой.
       О том, что в эти октябрьские дни в Томске был расстрелян поэт Клюев, читатели «Красного знамени» не узнали.