Нелегкий день, или восточная зарисовка

Близился полдень, и солнце, жарко припекая, освещало пыльные улицы Бухары. Уморенные жарой люди сновали по городу, спеша закончить свои дела, пока не стало слишком невыносимо.
Собравшаяся толпа народу громко гудела в том месте, где располагался базар. Здесь пряно пахло специями, на циновках лежали богато изукрашенные одежды, разные явства, всевозможные заморские вещицы, а торговцы напропалую расхваливали свой товар.

Заир Аль-Каиф, невысокий коренастый мужчина, сидевший по-турецки на мягком пуфике, лениво поглядывал на проходящих мимо людей. Он предпочитал не кричать до охрипшего горла каждому встречному о достоинствах своих товаров – наметанный за годы работы глаз Заира сразу выделял из толпы тех покупателей, которых совершенно точно могло заинтересовать то, что он продает.
Торговал Заир шелками, столь тонкими, что плат можно было продеть сквозь колечко, и столь дорогими, что местные оборванцы боялись даже подходить к месту Заира из опасения испортить товар уважаемого купца.

Аль-Каиф только что продал целый десяток разноцветных одеяний слуге влиятельного Коши-бея, известного на всю округу своим пышным гаремом, и поэтому удовлетворенно вкушал виноград в тени шатра, размышляя о том, что еще подарит ему сегодня Аллах.

Взгляд его лениво переместился на чернобородого мужчину в зеленом тюрбане, жевавшего табак. Проходя мимо циновок с тканями, прохожий сплюнул, попав зеленой слюной прямиком в центр голубого с сизо-рыжими узорами платка.
Это заставило купца вскочить с пуфика и разразиться проклятиями в адрес прохожего:
– Аа, сын шайтана! Что ты делаешь, нечестивец? Ты знаешь, сколько стоит этот платок из недр сокровищницы самого Абу-Динна?! – в ответ на что нарушитель спокойствия Аль-Каифа презрительно оглядел купца и еще раз сплюнул. Тому на ногу. Аль-Каиф взвыл и оттолкнул от себя прохожего, тот не преминул замахнуться для удара – в общем, началась уличная свара из разряда тех, участвовать в которых торговец считал для себя крайне унизительным.
- Изыди с глаз моих, злокозненный сын шайтана!
- Загляни моему верблюду под хвост, бесстыжий кафир! - Размолвка становилась все серьезнее. Несмотря на всё больше припекавшее солнце, вокруг спорщиков собралась внушительная толпа, оживленно комментирующая происходящее. Вдруг она расступилась, и рядом с торговцем и столь непочтительным незнакомцем оказалась дворцовая стража. В пылу драки Аль-Каиф даже не заметил поначалу, что появились новые действующие лица, и только лишь когда увидел презрительную тонкую улыбку своего противника, сложившего руки на груди, понял, что ситуация изменилась. Стража во главе с увесистым верзилой с кривым мечом поволокла Заира прямиком в находящийся неподалеку дворец, не слушая воплей несчастного купца – как раз был предпраздничный день, и эмир разбирал все происходящие в городе спорные дела. Незнакомец, шепнувший пару слов начальнику стражи, шел сам.

..Солнце уже палило во всю мощь. Стоящие в очереди во дворец люди, приходящие сами и пригоняемые стражей, изнывали от жары. Аль-Каиф, косясь на меч стражника и утирая пот рукавом, сокрушенно думал, что не успел указать слуге тщательно следить за товаром, и покрывался мурашками при мысли, что драгоценные шелка разворуют в его отсутствие. Наконец очередь дошла и до его дела, и купца провели во внутренний двор, где в тени сада расположился эмир со своей свитой. Аль-Каиф пал ниц перед правителем, а затем, осторожно подняв голову, онемел от изумления – давешний незнакомец и его новый враг стоял прямиком за креслом эмира, что-то нашептывая тому на ухо. Разодетый в богатые одежды правитель слушал того, нахмурив брови, и кивал в ответ. Из всего увиденного Заир заключил, что его угораздило нарваться на того самого нового советника, который прибыл ко двору эмира лишь недавно, - так что его лица в городе еще не знали, - но уже сделался любимцем правителя. Из этого следовало, что купца могло ожидать все, что угодно – от позорных плетей до прилюдной казни... Заир даже не успел испугаться. К нему обратился сам седовласый эмир, суровым голосом выговорив: - Как ты, о недостойный, осмелился оскорбить и ударить нашего советника, почтенного Акшарбека?
Купец пролепетал было что-то о своей невиновности и о свидетелях, которые могут рассказать, как все происходило на самом деле, но был остановлен гневным выкриком своего противника: - Ложь! Ты смеешь произносить ложь перед Солнцем Солнц, перед драгоценнейшим камнем в сокровищнице всех миров, нашим благородным правителем?!

Аль-Каиф поразился тому, насколько убедителен был Акшарбек, и испугался за свою участь по-настоящему. Вот уже эмир теребит алмаз на своей чалме, а это значит... О Аллах, ведь все знают, что это первый признак эмирского гнева перед тем, как он начинает рубить головы!
Заир бросился обнимать ноги правителя и издал истошный вопль: - О эмир, о свет очей наших, прости мне мой грех! Да, я обидел этого почтенного человека, но то произошло без злого умысла! Я всего лишь бедный купец, недостойный целовать песок под твоими стопами – молю, о, Цветок мира, прости меня, я забылся! Я готов искупить свою вину перед тобой и перед почтенным Акшарбеком – в качестве извинительного дара я преподношу вам мои ценные шелка, коим нет равных во всей Бухаре! Лишь прости своего недостойного слугу, о Солнце Солнц!
Льстивые слова и богатые дары сделали свое дело – эмир милостиво согласился принять дорогие ткани и позабыть о происшествии, Акшарбек снисходительно кивнул, все так же презрительно ухмыляясь в свою бороду, и стража доставила утиравшего холодный пот со лба купца обратно на базар. Слава Аллаху, слуга оказался на том же месте, причем сочел нужным укрыть шелка от посторонних глаз. Под бдительным надзором стражников Аль-Каиф, не переставая громко восхвалять доброту эмира, уныло упаковал тюки со своими лучшими товарами, взвалив их на ишака, и проводил грустным взглядом процессию, удаляющуюся во дворец. Затем отпустил слугу, и, даже не чувствуя жары, побрел домой.

Тем временем шестеро его жен скучали в обиталище торговца, проводя время в спорах о том, кто из них сегодня разделит с хозяином ложе, и о том, что они получат от него в подарок. Обычно, когда день оказывался особенно успешным, Заир приносил своему гарему щедрые дары. Перед праздниками Аллах оказывался милостив, и торговля обычно более чем удавалась - поэтому женщины сегодня с особым нетерпением ожидали своего господина. Но вот, когда усталый Аль-Каиф зашел в дверь и сел рядом со своими женами, то поприветствовавшие его красавицы сразу поняли – что-то не так, а значит, не следует сегодня рассчитывать на подарки - наоборот, это они должны одарить благосклонностью и лаской своего хозяина. Женщины были укутаны в дорогие шелковые материи из тех, которыми торговал Аль-Каиф, и поэтому с их присутствием дом пестрел всеми цветами радуги, разгоняя сумрачный настрой любого приходящего.
 – Доброго дня, мой господин! Не желаешь ли ты отведать сего спелого плода? – это Зульфия, первая и любимая жена, грациозно приподняв полы своего лимонно-желтого одеяния, предложила купцу блюдо с арбузом. Тот ответил: - Не сейчас, Зульфия. Я сыт по горло прихвостнями блистательного эмира. – и тут же боязливо опустил голову: в Бухаре, как известно, и стены имеют уши... Вторая жена, Кайгёз, в оранжевом узорном платке, воскликнула: - Поведай нам скорее о своих бедах, о свет очей моих! – на что Заир раздраженно заметил: - О непутевая женщина, дай мне сначала самому пережить свой позор! Достаточно и того, что его лицезрел весь дворец эмира, а мы лишились нашей выручки за три месяца...
Еще одна жена, которую звали Байра - самая молодая и нежная из всего гарема, предложила: - Пусть мой господин разделит свои беды с нами, ведь мы - части сердца господина, защищающие его спину, греющие кров в его отсутствие... Расслабься, муж мой, и отпусти горести. Я могу лишь усладить твой слух игрой на флейте... - и, получив ласковую улыбку Аль-Каифа, она начала наигрывать затейливую ненавязчивую мелодию. Четвертая жена, смешливая зеленоглазая Фатима, потому носящая зеленые одеяния, начала натирать грудь Заира масляными благовониями.
Пятая супруга, Чаглайан, выпростала из глубин своего фиолетового халата тонкую руку, протянув Заиру его любимую трубку и мешочек с табаком, курение которого неизменно заставляло купца почуствовать себя в более приподнятом настроении.
Шестая и последняя обитательница гарема, прекрасная Акгюль, проворковала томным голосом: “Прошу тебя, мой драгоценный господин, отведай вина из погребов Коши-бея. Быть может, оно развеет твою печаль...” Попробовав восхитительный терпкий напиток и раскурив любимую трубку, слушая музыку и ощущая ловкие пальцы Фатимы у себя на груди, Заир потихоньку расслабился. Да, пусть он подвергся унижению сегодня... Пусть впал в немилость всего двора... Пусть лишился прибыли на долгое время... Но ведь рядом – его гарем; и пусть говорят, что женщины бестолковы и не имеют права голоса, пусть; но он-то знает, что его жены способны не только согревать ложе и носить побрякушки. Они создают уют, они согревают теплом и остужают спокойствием. Они одаряют улыбкой и доверяют ему свои искренние слезы; они вызывают нежность и отдают тебе свою. Они склоняют голову к крепкому мужкому плечу в поисках защиты, но могут и поддержать сами.
И благодаря им, этим женщинам, он чувствует, что у него есть Дом. Такой безопасный и теплый.
Аль-Каиф улыбнулся, выдохнул дым из ноздрей и положил голову на колени Байры.