Две жизни, глава 5

       Глава 5. О конкурентоспособности.

       Эдик обычно не засиживался у деда в сараюшке: дед был не слишком разговорчив. Часами над своим верстаком мог молча возиться. Или насвистывал разные мелодии. Эдик от него разным способам свистеть научился.
И вместо стука в дверь Эдик к деду о своем приходе сообщал свистом. Дед встречал внука со сдержанной радостью. Получал свой свежий мякиш, усмехался и иногда приговаривал:
       - Нынче пайка поболе будет. Это что же, внучек, глаза подвели или рука дрогнула? Или награда мне какая вышла?
       Эдик был доволен, что дед заметил его маленький знак внимания. Он бы и больше для деда сделал, но как? У матери всегда все рассчитано до последней крошки.
Последнее время мать была погружена в заботы о том, как устроить получше судьбу старшей дочери. Эва, Эдикина сестра, была настоящая красавица: ее золотистые волосы, розовые щеки и ярко-синие глаза привлекали внимание каждого, кто даже случайно встречал ее на улице. Она была тоненькая, высокая и совсем немного сутулилась – ей казалось, что так она станет пониже ростом (не всякому парню была она под стать).
Особенно становился заметен ее рост, когда увлеченная детворой, толпившейся у них в доме, она принимала участие в общих забавах. Лялька уже тогда не полюбила ту оживленную толкотню вокруг уставленных вереницей стульев, которых в наличии было на один меньше, чем участников забега. В этой веселой игре, бегая под музыку, надо было быть всякую минуту готовым, при внезапном выключении патефона, занять ближайший стул. Не успевший сесть оставался без стула и уходил из игры, забирая еще один стул с собой, чтоб оставшимся опять было какие ограничения превозмогать и к чему стремиться. Эва выходила из игры одной из первых. То есть была второй, если ее опережала Лялька.
       Однако Лялька никогда не сомневалась, что Эва выйдет замуж за настоящего принца и уедет из дому в красивой карете, на запятках которой будет стоять важный слуга. Это для того, чтоб походить на Эву, лысая кукла приобрела желтую косу-мулине. Это ее глаза должны были отобразиться в чернильных синих кругах на пол-лица куклы. Но это было Лялькиной тайной – никто об этом не знал, даже тетя Зойка и Эдик не догадывались.
И когда цветущей весной, в то время как улицы преисполнились ожидания праздника, а палисадники – запаха сирени и жасмина, у Эвы появился жених, высокий и стройный молодой человек с густыми темными волосами, Лялька обрадовалась не меньше, чем мама Эдика и Эвы. Она издали, прячась в зарослях крапивы на границе между огородами, наблюдала, как приходит Аркадий, стучится в окно Эвкиной комнаты, идет к крыльцу, поправляет ворот рубашки, затем пряжку на ремне, расправляет букет каких-нибудь белых цветов (несколько раз розы были!) – и входит в открываемую перед ним дверь. Из дома доносилась музыка незнакомых пластинок – таких не было в доме у Ляльки: отец любил Шаляпина: «Сатана там правит бал…», бабушка – Лемешева и Козловского: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златы-ы-ые дни?...», а мама – Клавдию Шульженко: «Строчит пулеметчик за синий платочек…» А от Эдикиного дома плыла мелодия польского послевоенного шансона: «Тиха вода бжеги рве…» - запоминала Лялька полупонятные строки. Крапива жгла голые ноги. Иногда, присев, чтоб оставаться незамеченной, Лялька не удерживалась на корточках – и валилась в крапиву целиком. Над головой ее смыкались цветущие ветви сливы и скрывали ясное небо. Но и эти неприятности не могли помешать ей любоваться чудной картиной выхода на крыльцо и потом на улицу двух стройных фигур под ручку, неправдоподобно красивой и, наверное, счастливой друг с другом молодой пары. Это было лучше, чем кино. Это была живая любовь, в мечтах о которой Лялька не призналась бы никому, даже и самой себе: любовь считалась таинством, тщательно оберегаемым от посторонних.
Мать Эдика и Эвы стала больше молиться перед иконой, которую ей знакомые привезли из Вильнюса. На иконе была дева Мария с печально смотрящими мимо людей глазами. Мама Эдика и Эвы сама временами останавливалась посреди огорода с таким выражением лица: смотрит как будто бы и в твою сторону, но совсем не видит, чем ты занимаешься. Она и на Эдика стала меньше сердиться– её заботило только одно: молодой человек, которого уже все стали считать женихом, еще не обмолвился о будущих планах ни единым словом. Но, с другой стороны, кто же станет без причины тратиться на букеты, конфеты, подарки матери и самой Эве? Зачем говорить что-то лишнее, ведь все как бы само собой разумеется. Тем более, что сияющая Эва сама расцвела словно роза.
       Однажды Лялька не дождалась в своей крапиве прихода Аркадия под окно Эвы. А на другой день он приехал на новеньком мотоцикле. Эва вылетела навстречу Аркадию в своем светлом платье, как голубка на просторы неба, – её косынка развевалась на ветру за спиной у мотоциклиста, как свадебная фата у невесты, которую показывали в кино! Ах, Лялька, затаив дыхание, чтоб не пропустить ничего из этого сказочного зрелища, смотрела во все глаза из своего укрытия.
Когда улеглась пыль на дороге, Лялька выбралась из огородных зарослей во двор и, подняв куклу повыше, повернула ее лицом к дороге:
       - Ну, говори мне: что ты видишь?
Кукла Оля, таращась в указанном направлении, не отвечала ни слова.
       - Ты почему не хочешь отвечать, негодница? – Лялька услышала свой вопрос, произнесенный голосом матери, и удивленно оглянулась. Мать стояла в нескольких шагах, красиво причесанная и одетая, с накрашенными губами. Отец тоже выходил из дому. Маша провожала родителей до калитки. Она выкрикнула:
       - Лялька, мама с папой идут в гости, пойдем играть в дом! - Это предложение в другой раз Лялька приняла бы с восторгом: вечер на диване с куклами, в комнате тихо, работает радиоприемник, Глеб Павлович Глебов своим мягким уютным голосом (как у дедушки!) рассказывает вечернюю сказку, кошка дремлет рядышком – ну что еще нужно для счастья? Но сейчас же в её восхищенном иными, неведомыми прежде, обстоятельствами жизни красивых людей воображении прорисовывались очертания иных переживаний. Нельзя было не испытать их!
       - Маша, подожди, давай поиграем еще немного на дворе, - не очень надеясь на согласие, попросила Лялька.
       - Ну, хоть кофточку накинь, Лялька, - распорядилась Маша, оглядываясь на родителей. Но те уже выходили за калитку, уверенные, что Маша все сделает правильно. Только отец, наклонившись над калиткой, чтоб задвинуть щеколду, бросил взгляд на дочерей и подмигнул Маше, помахав на прощанье. На крыльцо вышел Алик. Он дочитал заданные ему матерью страницы «Тиля Уленшпигеля», голова его гудела.
       - Айда к Эдьке, - указал он двоюродным сестрам на тропку, ведущую к дому приятеля прямо через огороды, минуя улицу. Дети пропали в зелени, и через минуту их головы приподнялись над огородом вблизи сараюшки Деда (так его звали все вслед за Эдиком, он был всеобщим дедом, то есть признанным всеми авторитетом старшего). Алик, наученный приятелем, издал условный свист. Невесть откуда возник Эдик. Дети постояли молча, не зная, как объяснить, зачем они собрались. Эдик, не выносящий промедления, выкатил из-за штабелей дров в их глубине хранившийся от чужого посягательства универсальный мяч (пригодный и для волейбола, и для футбола, и для выбивалы). Выбрали игру «штандар».

       После Гродно, ни Лялька, ни Маша уже не встречали детей, знакомых с этой чудной игрой. Хороша она была тем, что играть могло любое количество участников. Каждый мог показать свою собственную ловкость, силу, глазомер и даже личные привязанности. Игра простая: после известной процедуры считалки, определявшей начало любой игры, первый участник, получивший мяч, подбрасывал его высоко с криком: «Штандар Маша!», - если мяч предназначался для Маши, к примеру. Маша должна была поймать этот мяч, в то время как все остальные отбегали на расстояние, делавшее их неуязвимыми. Ведь далее Маша (или тот игрок, который быть мог на ее месте), воскликнув «есть!», пользуясь правом на три прыжка в сторону застывшей на месте, где застиг её возглас, жертвы, метким броском мяча выбивала свою мишень из игры. Тогда выбитый вынужден был скучать до начала следующего раута. А Маша кричала, подбрасывая мяч, следующий «штандар».
Если же Маше не удавалось выбить игрока, из-за того, что она промахивалась, она могла прыгать еще два раза – в другую, ею выбранную, сторону, чтобы выбивать другого. Если же она не сумела бы выбить никого, то из игры выходила она. Лучше было, если тот игрок, в которого она целилась, мячом овладевал. Поймав мяч, он и Маше давал возможность продолжать игру, и сам теперь кричал «штандар». Поэтому друзья всячески старались мяч поймать, чтоб в игре все вместе могли оставаться долгое время. Лялька больше всего любила эту игру: все остаются вместе, и при этом каждый отвечает сам за себя. В командной игре, где твое благополучие зависело от слабости или силы товарищей по команде, Лялька участвовать не любила.

       Заслышав «штандар», во двор к Эдику прибежала Баська, в своем шелковом платьице, и, не щадя пышных бантиков в волосах, запрыгала вместе со всеми. Взрывы разноголосого писка девочек и смех мальчиков сегодня не вызывали раздражения у мамы Эдика – она озабоченно готовила вкусный ужин для дочки с ее таким интересным ухажером.
       Закат зазолотился и зарозовел над лавчонками и прилавками базара, потемнел сад Эдика, притих огород. Потихоньку надвинулись тучки, закрапал дождик. За Басей пришла ее старшая сестра, черноволосая красавица Аля. Дети приготовились расходиться по домам. И тут зарокотал мотоцикл, выезжая из-за поворота.
       Мотоцикл успел покрыться пылью, из-за дождя превратившейся в липкую грязь. Эвкино платье обвисало и подчеркивало ее тонкие руки и шею. «Где ее воздушный шарф?» - подумала загоревавшая Лялька. Аркадий, со свойственной ему предупредительностью, подал Эве руку, вводя ее на крыльцо. Обернулся к столпившимся у мотоцикла детишкам и позвал: «Эй, кто хочет прокатиться, помойте пока что машину! А за мной не пропадет!» Мимоходом бросил одобрительный взгляд на Алю, покручивавшую ручку зонтика, прятавшего ее пышную головку от ненужного вмешательства дождевых капелек, поправил ремень на брюках и решительно шагнул в дом вслед за смущенной поблекшей Эвой, немедленно бросившейся к себе в комнату – переодеться в сухое, причесаться и вообще…
       Ужин затянулся. Патефон пел про «тихую воду, в которой водится нечистая сила», а Аркадий не выходил. Мотоцикл, давно помытый, Эдик укрыл старой попоной, найденной в сарае. Маша увела Ляльку за ручку домой. Алику бабушка разрешила до прихода его мамы еще гулять. Было завидно, но ничего не поделаешь. Вот когда Лялька вырастет, она сама станет гулять столько, сколько ей надо. Все равно вечер был очень интересным! Только поникшая Эва не вписывалась в общую благостную картину – Лялька, засыпая, стала мечтать о будущем счастье Эвы: она видела в мечтах Эву, на руках с маленькой хорошенькой доченькой, похожей на куклу Олю с ее толстой желтой косой. Только Эва не улыбалась больше, а смотрела мимо людей, как сегодня, когда она сошла с мотоцикла и поднялась на крыльцо…
       Наутро Лялька, узнала от Алика, что Аркадий прокатил его и Эдика вокруг базара по укатанной дороге, что было здорово, что Алик, когда вырастет, тоже купит мотоцикл. Только с коляской, чтоб там могли уместиться все.
       Под вечер опять появился Аркадий на мотоцикле, опять Эва уселась за его спиной, опять они вернулись затемно. Ляльку, вопрошающую, когда Аркадий ее покатает, ни он, ни Эва не слышали. Наконец, когда она забежала им навстречу, обогнав на последней ступеньке крыльца, и чуть не вывернула ногу, попав в щелку между досками, Аркадий обратил на неё внимание.
       - А тебя как зовут? Чего ты хочешь, малышка?
Лялька не верила своим ушам. Как? Неужели он не помнит, как вчера обещал покатать тех, кто «вымоет машину»?
       - Так я же покатал! Тебе-то чего?
Лялька обернулась к Эдику. Тот кивнул ей и важно произнес:
       - Ляля вместе с нами всеми делала то же самое. Так что и ее надо покатать. Вы обещали.
Аркадий усмехнулся:
       - Эвочка, у вас очень решительный брат! – А потом, уже обращаясь к Ляльке, сказал:
       - Я обещал – значит покатаю. Только сейчас, ты же видишь, не подходящее время.
       Почему не подходящее время, Лялька не понимала. Так всегда говорили взрослые, ничего другого не придумав для отговорки. Но по опыту Ляльки выходило, что разговор окончен. Она вытащила застрявшую туфельку и спустилась с крылечка. Было грустно. Заступничество Эдика не дало на этот раз результата: силы были неравны. Другой помощи ниоткуда не поступило. Это было не впервой.
       Взрослые пошли в дом, Лялька поплелась к себе во двор.
Через час за окнами послышались крики. Эвка гонялась за Эдиком по всему двору, а он смеялся и прятался за спиной у выбравшегося из своего сарая в неурочный час деда. Алик отправился разведать ситуацию. Случилось следующее: пока жених сытно ужинал в обществе двух приятно расположенных к своему гостю женщин, этот «маленький негодяй, который ничего не понимает в жизни и вечно все портит», налил в бензобак мотоцикла обыкновенной дождевой воды, вычерпывая ее из бочки, стоявшей на углу дома и собиравшей стоки воды для огородных нужд. «Сама негодяйка! Нашла себе жениха-обманщика, как будто хуже никого не было!» - выкрикивал Эдик, успевая уворачиваться от настигающей его сестры. Ведь Аркадий, обнаружив беду, очень сухо попрощался с дамами и увел свой мотоцикл вручную. Тогда-то Эва, в полном недоумении от перемены отношений со стороны Аркадия, перемены наступившей внезапно, ничем, казалось, не спровоцированной с ее стороны перемены, Эва не могла удержаться от желания излить свое отчаяние и, найдя объект в Эдике, сердилась все больше, оттого что тот не давался в руки, а ведь был так близко! Лялька, еще не успевшая лечь в кровать, тихонько вышла поглазеть во двор. Небо было хмурым. Лялька остановилась под старой сливой и была бы совсем не видна, если бы не выцветшая добела от стирок, бывшая голубенькая, ночная рубашонка и бабушкина вязаная кофта с белыми узорами. Разутая перед мытьем ног на ночь, Лялька слегка зябла и, наверное, поэтому начала дрожать. Она тоже сердилась на Эдика: зачем он делает плохо Эве? Она совсем не такая красивая, когда гоняется за братом и бросает ему вслед какие-то щепки, которые подхватывает с земли. Лялька, совсем иззябнув, позвала прерывающимся голосом:
       - Эдик, иди на минуточку сюда! – И тут Эва ее заметила:
       - Это из-за тебя все, маленькая негодница, шляешься тут под ногами, - задыхаясь прокричала Эва. – Не смей приходить к нам во двор! Или у тебя будет то же самое, а то еще хуже! – Эва побледнела от всего, что переживала в эти минуты. – Не смей приходить, я тебе говорю!
       - Эвуня, милая, успокойся, Эвуня, опомнись, - торопливо говорила ее мать, обнимая и уводя дочь домой. На небе уже выступили звезды. Во дворе дома, стоявшего через дорогу напротив, качалась в кресле-качалке одетая в вечернем шелковом платье-халате Басина сестра Аля.
Лялька опешила. Вот это да! Выходит, это она сама виновата, что Эва горюет!
Эва вырвалась из объятий матери, выскочила на край крыльца и прокричала в сторону домов Ляльки и Баси: «Да будьте вы все прокляты! Подружки называется…» Мать охнула, покрепче охватила дочку за плечи и повела в дом. Эдик выбрался из-за сарая, махнул Ляльке на прощанье рукой и тоже вошел в темный проем незакрытой двери. Послышался вскрик Эвы – дверь захлопнули. Пространство оставалось наполненным звуком голоса исчезнувшей за дверьми Эвы: «Прокляты… прокляты…». Алик взял за руку сестричку – рука была совсем как ледяная – и решительно шагнул на веранду. Никто из взрослых не проявил к вошедшим интереса, ведь дети давно по разной нужде сами выходили на улицу.
Ночью бабушка два раза просыпалась от вскрикиваний спящей Ляли. Внучка металась во сне и только к утру успокоилась.
       Разбудить ее к завтраку оказалось трудно. Бабушка проверила температуру – градусник полз вверх прямо на глазах. Старшая тетя, мамина сестра Валентина, не велела Ляльке вставать. Она принесла стетоскоп, выслушала племянницу и назначила порошки. Уходя на работу, сказала, что пришлет специалиста-педиатра. Мама с сомнением смотрела на дочь, только вчера еще так весело игравшую на дворе. Нет, с Машей намного проще. И болеет Маша нормальными детскими заболеваниями – эпидемии всегда задевали Машу, почти никогда – Ляльку. Но вишь ты, она добирала свое на другом.

       Тетя Зойка, наперебой с Машей читали Ляльке книжки, которые принесла Света. Всем нравилось – Лялька оставалась безучастной. «Тараканище» ей казался глупым и несуразным. И чего ради люди соглашаются считать это веселой литературой для детей? Но только вслух ставить вопросы надо остерегаться – это не всегда нравится окружающим людям. Безопасно было говорить все кошке, которая правильно все понимала. Иначе чем было бы объяснить ее урчание или, наоборот, сердитое поднимание ушей торчком? Или возмущенное подрагивание усами? Или вылизывание Лялькиного носа и глаз?
       Кошка была единственным существом в доме, не искавшим в поведении Ляльки пороков или достоинств. Кошка принимала мир в его целостности. Она не вступала в конкурентную борьбу даже с дворовым псом, получавшим мясные бульоны на обед – она просто шла к его миске и лакала сколько хотела, пока пес стыдливо дожидался своей очереди. От хворавшей Ляльки она не отходила, кроме как во двор по своим кошачьим нуждам. Лялька не переставала ее обнимать и поглаживать, если не спала, устав от впечатлений.
       Однажды кошка вскочила, сердито выгнув спину, и зашипела в сторону одежного шкафа, стоявшего в углу между южным и западным окнами комнаты. Лялька взглянула в этом направлении и обнаружила, что из темной глубины шкафа, оттуда, где стоит коробка с новенькими лакированными туфлями, приобретенными тетей Валей на повышенную зарплату главврача, выглядывает маленькое, похожее на Басиного черного пуделя существо с веселой мордочкой, и человеческими пальчиками придерживает дверцу. Встретившись с Лялькой глазами, существо показало длинный красный язык, мелькнувший, как язык пламени, в черноте утробы шкафа, и пропало, запахнув дверцу изнутри. Это было странно, и, хотя Мурка опять успокоенно улеглась, прильнув к Ляльке всем урчащим телом, Лялька позвала бабушку. Бабушка пошарила внутри шкафа, затворила его на ключ, а назавтра привела знакомую бабку-шептуху, с которой вместе они что-то сделали у шкафа, держа в руках по чашке с водой, потом – над Лялькиным изголовьем пошептали и воском покапали в воду. Все было очень интересно, но бабушка сказала: «Вырастешь, тогда узнаешь. А сейчас твое дело выздоравливать. Дедушка скоро приедет. Письмо от него получили». И бабушка почитала Ляльке письмо, в котором ясно слышались мягкие дедушкины интонации: «Дорогая жена, родные дети и любимые внуки! – писал дедушка, - я полечился и скоро вернусь домой. Остались считанные недели или даже дни… Скоро увидимся…»
- Бабушка, прочитай еще раз, с самого начала, - просила Лялька. Ей сладко было слышать это «любимые внуки». Ведь это частично было и о ней.
А когда никто не вмешивался в ее жизнь, она читала, наполовину спрятавшись с книжкой под одеялом, «Историю маленького оборвыша», которую тетя Валя принесла для Алика. Только временами вместо страницы текста перед глазами Ляльки стал возникать неясный сперва образ другого текста, другого абсолютно: текст читался, но он не состоял из обычных букв. Лялька не сразу догадалась, что она не читает, а как будто бы смотрит кино. Когда она дочитала «Оборвыша», то, закрывая глаза перед сном, она опять могла читать свою ни на что не похожую книгу. И не про оборвыша, а про все, что было хотя бы слегка известно Ляльке. Это было забавно и захватывающе! Однако Лялька почему-то знала, что об этом не надо говорить никому. Алик давно сказал: «Есть вещи, о которых не должны знать взрослые. И даже друзья. Вообще никто. Если ты сам хочешь научиться что-нибудь понимать». Лялька хотела.
       В целом, если бы не уколы и банки, последствия которых долго давали о себе знать, болезнь для Ляльки была даже приятнее здоровья: мама не кричала на нее, приносила из погреба черничное варенье. А папа приходил к ней со своим улыбчивым другом, Иваном Дмитриевичем, который даже и в обычные посещения всегда из карманов доставал вкусные конфеты - «Ромашка» или хоть «Кара-Кум» (Маша делила по-честному: «тебе – мне – Алику»). А в этот раз Иван Дмитриевич принес вкусно называвшуюся «Вишню в шоколаде» в красивой круглой коробке, которую мама забрала:
       - Не хватало еще мне детей спаивать – в этой вашей «вишне» настоящий ликер вишневый внутри, мы у Смольских пробовали!
       Но конфеты были не главным. Главное, что дядя Ваня, как его называла Лялька, играл с ней, показывая разные фокусы, и не уходил бы, если бы мама не выпроваживала его из дому. При этом из дому уходил и отец. Ляльке было жаль. Но маме особенно не возражал никто, кроме бабушки. А бабушка тоже в этих случаях предпочитала молчать.
Лето было в самом разгаре, когда Ляльку стали выпускать на двор. К ее дню рождения должен был вернуться из санатория дедушка. Жизнь приобрела новый смысл и принесла другие заботы.